ЧОПнутые

 NB! Данная книга является художественным произведением, не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя, сигарет и не пропагандирует нетрадиционные сексуальные отношения. В тексте встречаются изобразительные описания неких действий противоправного характера, которые являются исключительно художественным, образным, творческим замыслом, и не служат рекламой и призывом к совершению антиобщественных деяний. 
Позиция автора осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет, и выражает негативное отношение к нетрадиционным сексуальным отношениям.



Фил Ахмад


ЧОПнутые               

               

                Ч.О.П. –  частное    охранное     предприятие               


Свершилось! Нежданно, как-то вдруг, не далее как позавчера утром на мою голову внезапно обрушилась знаковая в жизни каждого российского мужчины дата – ровнехонько 60 лет.  И ровно в этот же день я автоматически приобрел статус нового русского пенсионэра, обреченного тускло прозябать в своем отечестве с названием Россия.  Некогда великой стране, недавно слегка тронутой ретушью обновленчества. И за несколько лет безжалостно разоренной, обнищавшей, опустошенной. И поделенной на сферы влияния криминалитетом и вороватой бюрократией. И  наконец, успешно ограбленной  ухватистыми неоробингудами от дерьмократии.
Ведь дожил же! А еще лет, эдак, 40 назад пребывал в непоколебимой уверенности, что «до-стольки» люди просто не живут. Так думалось в годы бесшабашной молодости, проникнутой  ощущением всепокоряющей радости Вечной Жизни... Все это происходило и  прожито так давно, что порой кажется, что этого времени вообще никогда не существовало. С годами  ощущение сладостного безумия  бесследно растворилось в житейской обыденщине.
Пенсия. Как «у всех». Она же – нищенская подачка голодному. Унизительный плевок в душу обманутого властью работяги, наивно уверившего в коммунистический миф, и ежедневно с тупой покорностью галерного раба 40 лет кряду топтавшего дорогу от тесной коммуналки до заводской проходной. Той, «что в люди вывела меня». Тренажер стареющей психики для выживания в экстремальных условиях российского социума. Целевое социальное пособие на приобретение полутора метров прочной веревки и куска дешевого хозяйственного мыла... Finita, господа, слова излишни. Занавес...
Вливаться в мрачную пенсионную когорту скулящих, вечно недовольных, слезно ностальгирующих по «колбасе за 2-20» и «водке за 2-87», искалеченных совдепией и безнадежно стареющих ипохондриков мне болезненно претило. А посему, чтобы расплеваться с положенными мне возрастными щедротами от государственного паханата, я решил устраивать свою оставшуюся жизнь самостоятельно. Прошерстив просторы интернета в поисках подходящих моему нынешнему почтенному возрастному периоду вакансий, с удивлением обнаружил, что пенсионный контингент в обществе еще востребован. И не только в качестве номинального директора с незамаранным  паспортом, одноразовой оплатой, и, как следствие подобного трудоустройства, потенциального уголовного страдальца за чужие грехи. Или телефонного пиарщика, рекламирующего  универсальные снадобья от всех заболеваний сразу и  сомнительные препараты, изготовленные на коленке в разбросанных по всем городам и весям гаражно-подвальных филиалах канувшего в Лету «черкизона». Список подобных аферистических виртуальных организаций разного уровня  и различной степени мифической доходности можно продолжать до бесконечности. И все это – демократия, уважаемый читатель, типичная демократия со всеми присущими последней прибамбасами и прочей квазидемократической шелухой.                Наконец,  после долгих и утомительных блужданий по сети, освободившись от завышенных претензий к выгодному трудоустройству и избавившись от иллюзий вот так, сразу, взять трудового бычка за рога и на халяву получить статус миниолигарха, я реально оценил ситуацию. Следуя безжалостной критической оценке и естественному отсеву неприемлемых рабочих мест, я постепенно вплотную подобрался к социальному плинтусу с грозным названием ОХРАНА. Звучит плинтус? Еще как звенит! Дальше – дело техники: прозвоны,  встречи, условия, объекты. О приличной оплате своего охранного будущего я даже и не думал. Дадут немного рваных денег – слава охранному идолу –  и на том спасибо.  В жестких условиях новой жизни в мои 60 особо не покочевряжишься, возрастной ценз не позволит выбрать желаемое. После фильтрации многочисленных необременительных и ленивых сторожевых вакансий, прикидок «за и против» выбор пал на структуру с экзотическим и претенциозным названием Буритос.  Эта охранная контора распространила свое влияние на объекты почти всех районов города, включая и тот, в котором проживаю я. Лучшего и не придумаешь! Отбросив сомнения, я решительно приказал своему, возмущенному столь уничижительным выбором, эго заткнуться и окончательно решил, что это моя стезя. После предварительной беседы с куратором охраны района, начинающим лысеть мужичком лет 40, внешне походившего на типа-братка лихого перестроечно-бандитского времени (несмотря на одиозную внешность, он оказался весьма приличным и добропорядочным человеком), я приехал в контору ЧОП Буритос.  В отделе кадров  заполнил необходимые анкеты и  документы, включая недатированное и собственноручно подписанное заявление о своем увольнении. После соблюдения всех формальностей я был зачислен в штат предприятия в качестве охранника и направлен на объект со свободной вакансией.                Мой охранный дебют состоялся в так называемом Доме Героев, бывшем доме отдыха совдеповских партайгеноссе.  Дом этот, выстроенный в стиле «модерн» в советское время из популярного в то время стекла и бетона, располагался в парковой зоне одного из близлежащих престижных пригородов. Довольно приятное местечко, надо заметить: густая зелень, яблони, вишневые деревья, чистый воздух и тишина. Настоящий рай для пенсионера. Сейчас престижная здравница представляла собой обычный дом престарелых.  Внешне это была неуклюжая, постаревшая от времени, серая невзрачная громадина с облезлыми стенами и грязными окнами. На лоджиях было густо развешано и беспорядочно развевалось на ветру убогое стираное бельишко, напоминающее бывшие в длительном  употреблении половые тряпки. Судя по затасканности и рваным дырам,  исподнее, вероятно, было таким же древним, как и его владельцы. Ну да ладно, богадельня и ее заслуженные обитатели тоже нуждаются в охране и защите от происков всяких там бенладенов и прочей террористической нечисти.                Итак, после недолгих мытарств я – ОХРАННИК, ну, или сотрудник охраны. На мой взгляд, последнее название выглядит благопристойней и на слух более благозвучно, чем первое, кисло отдающее легкой степенью имбецильности. Нацепив на приличный фирменный зеленый пуловер не совсем приличный пластиковый бейдж с аббревиатурой охранной фирмы и с имперсональным «охранник», я решительно и без оглядки на общественное  мнение  вступил на путь обеспечения безопасности и правопорядка во  вверенной мне на двое суток государственной богадельне.  В общем, наступил на горло возмущенному моим выбором самолюбию. Жестоко, но переживу.                Не стану описывать в деталях мои обязанности, а точнее набор условных рефлексов, которые необходимо активировать в себе при воздействии соответствующего раздражителя. В любой охранной инструкции вся эта дебильная мура подробно  изложена каким-нибудь отставным майором, еще не успевшим спиться от неприкаянности. Или прапором с незаконченным средним образованием.  Или  проштрафившимся ментом, уволенным из органов и  пока  еще неустроенным на более доходную должностишку.  Кроме скуки и тошнотворной  военно-ментовской тоски эти стандартные наборы тупых канцеляризмов ничего не вызывают.  Лучше перейду в галерею действующих лиц и непосредственных участников этого грандиозного дебильного шоу. Узаконенная фантасмагория охраны подобно гигантскому спруту, тотально облепила алчными щупальцами всю Россию и весьма хитроумно высасывает денежки из бездонных государственных карманов.  Наши с вами денежки, уважаемый читатель. Общественные средства, которые с изощренной наглостью были умело перераспределены в перестроечную годину в пользу нынешней, так называемой «элиты». А по сути – алчного и  беспринципного бандитско-чиновничьего быдла.
 
Часть  1.

ВОРЧУН.
Патологический брюзга. На вид – осанистый усатый добродушный толстяк с выпирающим из-под форменной рубашки и свисающим через брючный ремень отъевшимся брюшком. По охранно-возрастным меркам  он еще почти молодой, ждет своего пенсионного часа. Общаясь, улыбается виноватой старческой улыбкой, придающей лицу по-детски беззащитное и по-взрослому глуповатое выражение. Обреченно ностальгирует по былому, такому родному монтажно-строительному прошлому. Обида жжёт нестерпимо – болезненное брюзжание специалиста по фигурной кладке кирпичей, подвергнутого профессиональному остракизму по причине естественной старости. Безбожно клянет своих бетонно-кирпичных учеников из азиатских республик за то, что совсем позабыли его, своего наставника. А ведь он силы свои строительно-кладочные положил на алтарь ученичества новой, постперестроечной миграционной волны гастарбайтеров. Служит Ворчун обстоятельно, неторопливо. Охранную вахту несет с явной пользой для себя. Немногие из его коллег-службистов способны столь пристально направить свое внимание и так сконцентрироваться, чтобы 40 часов кряду высидеть в мягком кресле, с тупой покорностью уставившись в экран зомбоящика.  Просматривает абсолютно все программы подряд,  отрываясь от познавательного процесса лишь для того, чтобы выкурить сигарету, две, три, четыре, пять. Курит одну за другой, на круг выходит – пачки три в сутки. От чрезмерного и постоянного вдыхания никотинового дыма, слегка разбавленного кислородом, его лицо приобрело землистый, зеленовато-мертвенный оттенок пересохших табачных листьев. Одним словом, переживает Ворчун от самого никотинового сердца за все, что зрит в прямоугольнике корейского телеприемника.  Вседушно болеет за героев и антигероев, за грешников и праведников, за бомжей и президентов, за бандитов и ментов, за зверей, птиц, за протухшую кильку в томате, за лукоморья без дубов зеленых, за реки с нефтяными берегами, а также за всех ныне живущих и в бозе почивших.  А вот жена ушла. Один сычует. Коротает свои допенсионные годочки в охранниках богадельни – все при хорошем, да и нужном обществу,  деле. А что? Жрёт, подлец, как в санатории, четыре раза в день.Буханку хлеба халявную домой притащит – все в радость  – покупать ничего не нужно, деньги зря тратить. А вокруг ходют-бродют старые, дряхлые бесполые существа. Словно тени смертные, туды-сюды шастают. Хоть и древности с клюками, но все же  души-то живые. И обращаются к нему, важному охраннику, за нехитрой помощью. Ну, лампочку там ввернуть, раковину или унитаз починить, гвоздик в стеночку вбить – фотку внучка повесить.  А то и  бесплатную пенсионерскую газетку персонально отложить – по блату, так сказать. А он, преисполненный важности, горделивый, весь в черном охранном облачении с нашивками и шевронами, сидит как старый ворон на заборе и клювом грозно водит – бдит. А  когда нужно, машет крыльями и каркает прокуренным горлом. Ведь он – единственный представитель петушиной власти в этом омертвевшем курятнике.  И название у него законное  и громозвучное – ОХРАННИК.                Скулит, ноет, брюзжит,  жалуется всему люду охранному, что порой вне основного графика неожиданно призывают послужить на другом объекте, оставшемся без пригляда по причине невыхода на работу очередного запойного хроника или взбалмошной сторожевой матроны. Но внутри... в самых  днищах  сторожевой души звенит безудержное ликование и распирает всеобъемлющая гордость от переполняющего чувства собственной супернужности и мегасоциальной значимости.                Обыкновенный пузан. Персонаж для массовки.
   ШТАБИСТ.
Перевалил рубеж 65 лет. Седовласый полуинтеллигентный очкарик с отвисшими  брылями и осанкой потрепанного павлина. Эдакий воняющий начальничек до мозга костей.  В совдеповском прошлом – армейская штабная крыса со всеми присущими этому образу атавистическими проявлениями. Поучать новичков – любимейшее его времяпрепровождение.  А еще, по собственному признанию, «не может он оставить свой богатейший интеллектуальный потенциал нереализованным». Вот и вводит он в серую атмосферу охранной казёнщины разнообразные креативные идейки. Например, обязательное использование цветных карандашей для персональной отметки рабочих смен в календаре. К глубочайшему сожалению и расстройству автора идея эта с треском провалилась. По причине элементарного игнорирования со стороны его охранных собратьев. Очередной  проект по составлению жесткого графика и неукоснительному исполнению очередности помывки общественного холодильника был также отвергнут коллегами.  Причем, весьма эмоционально с общепринятым лаконичным, но емким указанием нецензурного направления, в котором автору этой идеи надлежало следовать немедленно… и желательно, оттуда не возвращаться.
Служил Штабист самозабвенно, охранял объект ревностно. Службу нёс показательно и на совесть. Услуживал так примерно, чтобы начальство богадельни его непременно заметило, подметило и отметило. Поутру, перед началом рабочего дня, когда к входу подкатывал микроавтобус развозки персонала, Штабист немедля выхватывал из рук дворника уборочный инструментарий и в любую непогоду вытягивался на крыльце навытяжку с лопатой и метлой. При этом громко и тяжело вздыхал и картинно смахивал со лба несуществующий трудовой пот. Демонстрируя свое неуемное старание, он замирал  как статуя «девушка с веслом» и с подобострастной почтительностью приветствовал больших, средних и маленьких начальничков, игнорируя нижеранговый контингент работников. Его назойливый артистизм не остался без внимания. Неожиданно, в шутку, Штабисту была предложена вакансия дворника-профессионала.  Злой иронии в этом он не уловил и, преисполненный безмерной самоуважительности,  любезно отказался от предложения. Свой отказ Штабист объяснил тем, что в дворницкой профессии он никоим образом не смог бы реализовывать свои нерастраченные умственные возможности и направлять нераскрытые таланты на благие охранные дела.  Вдобавок ко всему тут еще и пахать надо, а подобный сценарий категорически не входил в охранно-сторожевые планы этого человека.                Особое внимание, а скорее девиантное пристрастие, Штабист питал к молодым поварихам.  Кухарки богадельни, четырежды за день накормив 200 капризных, взбалмошных, недовольных старушонок и старичков, после отработанной смены уходили домой с авоськами, набитыми продуктами, сэкономленными на умелом использовании кулинарных секретов. Надо заметить, без особого ущерба для рациона постояльцев. Подобная практика обеспечения семьи халявной кормежкой повсеместно применялась в советском общепите. К каким только шпионским ухищрениям не прибегал бдительный сторожевой пес, чтобы восстановить социальную справедливость в распределении пищевых ценностей! И вопросик задаст каверзный, и взглянет лукаво и пронзительно, и общупает сладострастно у вымотанных за кухонный день потных молодух все доступные полуинтимные места. Ну, типа досматривает. Типа «по инструкции». Вот ведь мемуар похотливый!  Ему о душе пора думать, а он – все туда же. Отвали, дурень старый, у тебя диабет. Тебе нельзя сладкого.                В сравнении с изощренными комбинациями натренированного интригами штабного ума и хитроумными комбинациями по отлову расхитителей государственной собственности легендарный агент Штирлиц оказался бы перед ним не более, чем прапорщиком госбезопасности, достойным до пенсии ответственно и бдительно открывать и закрывать ворота этого могущественного учреждения.                Однажды, во время проведения одной из «операций» по отлову нарушителей режима, он застал на месте преступления и попытался взять с поличным пожилую семейную пару, выносившую со столовской помойки пищевые отходы для откорма собственной хрюкающей живности. Лет, эдак, 15 кряду, эта преступная группа, состоящая из мужа и жены, за государственный счет откармливала личное животное. Если без эвфемизмов, то  старое оцинкованное ведро раздора было до краев заполнено вонючим месивом,  омерзительным коктейлем из отходов, объедков и прочей помойной гадости, совершенно негодной для человеческого потребления. В  ответ на грозное требование Штабиста немедленно предъявить содержимое ведра, в котором и находилась пресловутая госсобственность с неприятным отталкивающим запашком, глава семьи опешил от недоумения. Затем, после недолгих дебатов в матюгальном ключе, он  выплеснул содержимое ведра прямо на голову Штабиста. Все закончилось плачевно для обеих сторон: голодающий домашний хряк остался без ужина, а Штабист, шокированный столь неожиданной реакцией  воришки, впал в глубочайший ступор. Так он стоял долго с распахнутыми от крайнего удивления глазами, и медленно обтекал склизкими, похожими на копошащихся червей, белесыми макаронами. К  тонированным линзам новеньких дорогих немецких очков прилипли ошметки тухловато-кислой капусты. На плечах,  груди, на рукавах повисли  размякшие куски жареного картофеля в кислом и вонючем соусе.  Самое же унизительное состояло в том, что вся эта отвратительная помойная смесь текла по новенькому черному форменному кителю, затекала за ворот  ультрамариновой, только вчера полученной на складе, форменной рубашки. Смрадные помои унизительно пропитывали новый галстук с двухголовым российским орланом, бесстрастно и гордо взирающим на происходящее.  Капустный рассол и какая-то жидкая дрянь  подло затекали на шевроны и нашивки, оставляя на них грязные, дурно пахнущие разводы в виде клякс и пятен разнообразной формы.  Самое крупное   из расплывшихся по кителю мрачных пятен,  отчего-то явственно напоминало профиль самого Штабиста с короткими рогами и длиннющим змеиным хвостом. Проделки лукавого, не иначе!  Но самый болезненный и коварный  помойный удар был нанесен  самолюбию и сторожевому достоинству Штабиста.  Горечь личной обиды усиливал унизительный факт дискредитация самой охранной фирмы Буритос.  Знамя  великой охранной деятельности было в одночасье низвергнуто, растоптано и оплевано подлыми сборщиками пищевых отходов. Позор! Одним словом –  неизгладимый и вековечный антиохранный позор!                Гордый Штабист был не в силах пережить унижение. На следующий же день, оскорбленный до глубины души, он впал в глубокую депрессию от случившегося. Не в силах более выносить душевные муки, страдалец  за справедливость срочно оформил отпуск за свой счет и немедля отбыл в военный санаторий лечить растрепанные нервишки.                Из санатория Штабист возвратился какой-то потерянный, подавленный и замкнутый. Очевидно, он так и не исцелился от глубокой душевной раны, нанесенной воришками. Ему было до крайности противно и больно, что этой гнусной парочке до вообще насрать  и на его интеллект, и на его ранимую охранную душу. По возвращении в родную сторожевую стихию на Штабиста вдруг напала новая пагуба – в нем неожиданно вспыхнуло неутолимое патологическое стремление к различным проявлениям крайнего сторожевого индивидуализма. Со звероподобным рвением Штабист начал вгрызаться в охранную службу.  С почти религиозным тщанием он принялся вживаться в роль Главного Охранного Гуру. В итоге долго и часто примеряемая маска архисторожа прилепилась к нему навечно. Личина  стала сущностью его мятущейся души. В таком вот душевном раздрае  Штабист насмерть перессорился абсолютно со всеми своими коллегами.  Дело дошло до комически-отвратительной драчливой стычки с одним из его товарищей.  Поцапались из-за  пустяка – не поделили электрический  чайник. Драчка стареющих бабуинов произошла во время обеда, в присутствии обитателей богадельни. После вопиющего безобразия по настоянию администрации инициатор драки был наказан штрафом и немедленно уволен из Буритоса  без выходного пособия. Уволился Штабист в один день, без отработки. Пенсионер, имеет право.                Где сейчас подвизается  Штабист, как проявляет скудные ошмётки своих интеллектуальных «способностей», неизвестно. Ну и пусть себе, флаг охранный ему в обе сторожевые руки.
УВАЛЕНЬ.
Высокий  грузный угрюмец лет 57, с одутловатым багровым лицом, густыми гусарскими усами и пухлыми, выпирающими из под жесткой щетины усов, потрескавшимися губами. При ходьбе косолапит и как медведь-шатун покачивается из стороны в сторону. В охранниках – лет, эдак, уже 15 – значит профессионал.  Как  все сторожевые профи,  ленив, немногословен и зациклен на своем профессиональным status quo.  Люто ненавидит начальничков всех уровней, мастей и пошибов. И вообще всех, кто осмеливается сделать даже незначительное замечание Его усатому Охранному Величеству и нарушить ленивый сторожевой покой. Любого из крупных и мелкотравчатых руководителей охраняемого объекта всегда и везде готов наградить «дюлями», задушить, измордовать, зарезать без ножа. Убивает, мордует, но виду не показывает – блюдёт честь мундира. Да и положение обязывает быть предельно вежливым с персоналом. Согласно служебной инструкции за оскорбление или рукоприкладство в отношении персонала – штраф $100. Кому охота терять такие деньги из-за какого-то руководящего придурка? Молча, сжав зубы, послал его,  урода недоделанного, на любое количество нецензурных словес или еще куда подальше, и сиди себе спокойно, чаи гоняй, подремывай и охраняй-сторожи одуванов божьих. Помимо профессиональных качеств Увалень обладалпоистине редким даром, присущему людям с железобетонными нервами: он СПАЛ. Наследственное ли было это качество или приобретенное за долгие сторожевые годы, как своеобразный протест организма против отупляющей мозги деятельности, неизвестно. Но спал он самозабвенно, всегда, везде, в любом положении тела и при любых обстоятельствах. Однажды  во время ночного дежурства он проспал похоронную карету, приехавшую за очередным из обитателей богадельни, почившим в бозе по причине естественной старости и сопутствующего ей пышного букета хронических заболеваний. В другой раз  по той же сонливой причине он просто не открыл двери грозным проверяльщикам Буритоса,  денно и нощно надзирающими  за несением службы рядовыми сотрудниками. За это нерадивый   охранник был наказан и оштрафован на приличную сумму. Зачастую дар Морфея служил Увальню дурную службу. Руководство объектов, на которых Увалень по должностной инструкции должен был бдеть в оба глаза и недремлющим оком тщательно охранять человеческие и материальные ценности, обнаружив его спящим в самых неподходящих и нелепых обстоятельствах, жаловалось начальству «Буритоса» и настоятельно требовало убрать и заменить вездеспящего Увальня на более бдительную сторожевую кандидатуру. Отказать в просьбе начальству охраняемого объекта «Буритос» никак не мог – они платили ЧОПу деньги. Так и мигрировал Увалень с объекта на объект, пока в очередной раз не засыпал и не попадался спящим на глаза кому-нибудь из руководителей. Где он сейчас, неизвестно. Сидит где-нибудь, наверное, и глубоко бдит в объятиях Морфея. И в очередной раз сладко засыпая, в сторожевых грезах терпеливо ждет своего светлого пенсионного часа, как избавления от охранных страданий и сторожевых невзгод.
И пусть себе ждет заслуженных костей, пес дозорный.
ЭРОТИК.
Парню 62 года. Блондинистый крепыш среднего роста без малейших признаков лысины и проплешин, с длинными ухоженными волосами, аккуратно уложенными в манерную прическу. Причисляет себя к эстонским немцам, которые полностью обрусели и осоветились при большевиках. Затем  успешно интегрировались в совдеповскую систему. Эротик в прошлом – мент. И не простой, а  со льготами, полученными  от пребывания в горячих точках. К тому же имеет приличную  ментовскую пенсию. По возвращении на гражданку из зоны военных действий он притащил с собой приобретенную там от контузий мозга или по другим неизвестным причинам легкую латентную  параноидальность и перманентную либидозную возбужденность. После дембеля ему, как боевому ветерану МВД, была уважительно предоставлена должность начальника местечкового вытрезвителя. Надо заметить, синекура эта, на которой Эротик подвизался аж до самого официального МВД-шного пенсиона, оказалась весьма доходной.  На вознаграждения от отрезвляющей граждан деятельности в одном из престижных пригородов он выстроил неплохую двухэтажную дачку с  просторной банькой. На своем участке он и предавался постпенсионному душевному времяпрепровождению.  Средства, нажитые нелегкой вытрезвительной службой и неистовой заботой об отрезвляемых гражданах, позволили ему после выхода на заслуженный отдых лет пять жить припеваючи исключительно  в свое удовольствие. Местная  братва,  по нюху чующая халяву, осатаневшие от одинокости или страдающие от безденежья разномастные истероидные бабы, до которых Эротик был до умопомрачения охоч, традиционные шашлычные пикники на природе, сабантуйчики по разному поводу и вообще без повода,  демократические ресторанчики и кафушки, бессмысленная пьяная пальба из трофейного ствола по пустым пивным банкам и бутылкам на собственной даче в тесной компашке бывших коллег по службе, ну, и прочие релаксирующие и вдохновляющие пенсионный дух забавы – нехитрый набор задушевных  мероприятий Эротика.                На дежурстве в богадельне при появлении в зоне охранной видимости смазливой особы с выдающимися женственными формами у Эротика от приступа похотливого возбуждения мгновенно масленеют глаза. Кипящий от возбуждения, переполненный внезапно нахлынувшим желанием, он тут же обращается к объекту страсти с провокационным двусмысленным вопросом: «Девушка, а не хотите сходить замуж за охранника?». Обычно подобные откровения вызывают у визави презрительно-снисходительную улыбку или откровенное  игнорирование как вопроса, так и самого вопрошающего. В глазах очередной потенциальной жертвы сам Эротик вместе со своими похотливыми притязаниями автоматически приобретает статус законченного дебила. В подобных случаях, потерпевший фиаско, но неунывающий Эротик, без обиняков переключается на  более надежных  в смысле пикапа молоденьких простушек из числа поварих, медсестер, нянечек и дежурных лифтёрш.  По отношению к этой категории женщин лексикон Эротика становится более интимным, а тон елейным и вкрадчивым: «Ну что, моя ты хорошая, цилавацца будим?».  Ну тут уже Эротик не промахивается никогда, за исключением редких случаев, связанных с регулярной женской физиологией.  А когда очередная, приглашенная на дачу,  пассия в периоды  отдохновений после жарких банных эротических игрищ уже на правах любовницы интересуется социальным статусом Эротика, тот, еще не остывший от возбуждающего запаха женской плоти, с присущим ему казарменным юморком и неизменным эротическим подтекстом отвечает, что работает, мол, на почте –  облизывает марки и клеит  их на конверты.  Каков шутник, однако-с, как хочешь, так и понимай его шуточки-прибауточки! О своих романтических подвигах и сексуальных  викториях рассказывает с таким диким возбуждением и страстностью, что порой сам бессознательно перемешивает факты и вымысел.  Для большинства слушателей словесный коктейль Эротика, взбитый из пикантных ингредиентов  полуправды с добавками дозированной невинной лжи всегда возбуждающе забавен и совершенно безвреден. Словесный перчик невольно придает рассказчику ореол удачливого героя-любовника, покорителя всех женщин кряду, эдакого мачо-мучачо, не знающего поражений в битвах плоти. У безнадежно стареющих братьев по оружию, уже ничего и никого не вожделеющих, в эмоционально-чувственной памяти понятие сексуальности угасло пожизненно. У активных импотентов,  неспособных даже на малую толику плотских утех, возбудительные исповеди Эротика вызывают лишь трудно скрываемый недоверчивый оскал или полнейшую чувственную  индифферентность. Причем,  в самых сокровенных глубинах души эти несчастные полумужчинки инстинктивно испытывают  затаенную зависть к более успешному самцу в  сторожевом прайде.                В кармане брюк Эротик неизменно носит увесистую  пачечку свернутых пополам купюр. Причем, всегда без кошелька и без опоясывающей резинки, а так, запросто. Но при необходимости, он наигранно медленно вытаскивае банкноты из кармана и пренебрежимо пошлепывает раскидистой пачкой по ладони.  Эротик словно  священнодействует, исполняя некий, известный лишь ему одному, ритуал поклонения великому  Мамоне.                В сущности, человек он неплохой, в меру щедрый, гостеприимный и хлебосольный.  Лишён чванства, не подличает, не наушничает и не вылизывает задницы начальству. Иногда слегка прогибается, но не переусердствует. Очевидно, сказывается многолетний специфический опыт выживания в насквозь прогнившей и лицемерной ментовской среде. По жизни Эротик не мудрствует и глубоко не копает. Он просто работает обычным охранником и проживает оставшиеся годы в безусловных плотских радостях. Ну и пусть себе! Молодец,  братан, дерзай!  Крепче держись за сексуально-охранный флаг! Здоровья тебе море-океан и молодух горячих мильён-и-тыщу!
БЫВАЛЫЙ.
Патриарх религии под названием ОХРАНА. Шустрый бесцветный  человечек среднего росточка, лет 50-55, особо ничем ни примечательный, с легкой картавинкой и быстрой речью. Старожил. В богадельне служит еще с совдеповских времен. Прикипел к объекту намертво, знает всех и вся, с большинством старого персонала на «ты» – поэтому и служится ему совсем ненапряжно. ВОХРушник с генетической предрасположенностью, поскольку всю свою сознательную жизнь занимался исключительно тем, что всегда что-то там сторожил, где-то надзирал за зеками в тюряге, проверял документы на рабочих проходных, открывал-закрывал ворота для пропуска автотранспорта ну и все такое. В общем, вся прошлая жизнь Бывалого была наполнена особой сторожевой романтикой и незабываемыми охранными впечатлениями. Так бы и ВОХРил он в свое удовольствие до среднестатистической социалистической пенсии, но тут неожиданно навалилась перестройка. Опыт совдеповской ВОХРы позволил еще не постаревшему Бывалому без особых сложностей влиться и в новообразованные перестроечно-охранные структуры, где в силу своего многолетнего опыта он чувствовал себя на три головы выше своих молодых сослуживцев новой формации.  Разумный наглицизм стреляного  волка в обращении с новоиспеченными командирчиками охранных подразделений и заимствованная у зеков в период тюремного надзирательства феня создали ему образ человека бывалого, с которым лучше не спорить и которого наказывать штрафами за различные мелкие нарушения инструкции бессмысленно и бесполезно.  Бывалый тупо игнорировал все замечания в свой адрес, считая ниже своего охранно-патриаршего достоинства на них вообще хоть как-то реагировать. Пожурили, постыдили, понаказывали,  постращали увольнением и... оставили в покое. Мол, с кем не бывает, пусть себе работает и дальше. «Такие» нам нужны. «Такие» не уйдут. «Таким» идти уже некуда. А еще была у него сокровенная фантазия – подкатить к ЭТИМ (так он презрительно обзывал своих новоиспеченных руководителей) на нескольких фирменных тачках, наехать «как следует», как в былые  времена бандитского беспредела, и... и...  и что? А вот дальше эмоционального выплеска нереализованные  фантазмы Бывалого отчего-то всегда тормозили... увы! Побочки профессии.                Запойный. Изредка уходил в алкогольные загулы. Но в разгар очередной вакханалии, будучи едва вменяемым, в краткие промельки сознания всегда звонил и предупреждал об этой, как он полагал, крайне уважительной для настоящего мужика причине неявки на работу. Вышестоящие мужики нижестоящего мужика понимали. Но для проформы все же штрафовали в назидание другим нижестоящим. Прощали. Что ж, профессионалы ценятся даже  в густой пыли за плинтусом. Факт.                А он и посейчас дозорит.  В трех фирмах служит. Выносливый, как мамонт в вечной мерзлоте. Что тут скажешь? На лед выходят профессионалы, аплодисменты, господа!
На этом я, пожалуй, закрою галерею лиц, представляющих славное сообщество Буритос в Доме престарелых Героев, где я в течение трех месяцев проходил и успешно завершил «курс молодого бойца» и перейду к следующему этапу моей охранной деятельности.

Часть  2.
По моей настоятельной просьбе я был переведен в другую организацию, которая также находилась под пристальным охранным вниманием Буритоса. И что меня, безусловно,  радовало, новый объект был расположен всего в 10 минутах прогулочной ходьбы от моего жилища.                Это было внешне благообразное учреждение, современное снаружи и с приличным евроремонтом внутри. Возводилась эта модерновая богадельня  в рамках модной в то время государственной программы реабилитации инвалидов всех мастей и убогих личностей всякого пошиба. Так что бюджетные денежки из этой гуманистической программы, утекали бурным потоком в бездонные карманы хитрозачатых ловкачей, которые всеми правдами, а большей частью, неправдами с помощью различного рода откатов и подношений умудрились получать госзаказы на строительство объектов подобного рода. Этот специализированный шедевр был первенцем,  возведенным с нулевого цикла с определенным целевым назначением. По  замыслу организаторов он должен был служить методической базой и образцово-показательным центром для других учреждений подобного типа.                Охраняют этот Центр одновременно трое дозорных во главе с так называемым «старшим», по сути таким же охранником как и его товарищи. Поскольку с каждого номинального чел-охранника Буритос получает от обслуживаемой организации ежемесячный гешефт $500, то прибыльно важно было впихнуть в нее максимальное количество арендованных сторожей. Ну, а должности, звания, регалии и личные качества болванчиков, одетых в черную униформу не играют никакой роли. Ровным счетом ничего бы не изменилось, если бы «старший» назывался «средним» или «младшим». Какая, к чертям собачьим, разница? Всюду деньги, господа, и в охране – тоже.                Итак, я – охранник в этом знаменитом Центре. Чисто. Тепло. Комфортно. Душ. Сауна. Бассейн. Жрать дают. Рацион крайне полезный для здоровья. Меню в основном овощное, строго диетическое, но иногда между тушеными капустными листьями, комочками картофеля или риса, полностью залитыми грязно бурого цвета соусом, попадается нечто вкуса непонятного, но по виду отдаленно напоминающее мясо. Причина столь  теплой отеческой заботы о желудках реабилитантов проста: исключительно из чувства сострадания и бесконечного человеколюбия Главный Кухмистер богадельни, криволапый вороватый старикан лет 75, насквозь пропитанный вороватой аморалью совдеповского общепита, ежедневно проводит строжайшую ревизию поступающих на кухню продуктов. После чего с бессовестной болью в сердце отчуждает все поступившие деликатесы исключительно в свою пользу. Делает он это без промедления, не теряя ни минуты. Загружает баулы с реквизируемым содержимым в багажник своего потрепанного авто и очень быстро скрывается  в неизвестном направлении. Обратно он уже не возвращается, чтобы не поддаться искушению лукавого  возвернуть всю эту снедь бедным постояльцам и тем самым нанести непоправимый вред их еще неокрепшим после инфарктов и инсультов желудкам, селезенкам, печенкам и кишечникам. Дело в том,  что один из младших членов семьи Главного Кухмистера держал продуктовый магазинчик, через который  и реализовывалось все украденное у реабилитантов. С той же ловкостью осуществлялась подмена просроченных и негодных к употреблению магазинных продуктов на свежие из вверенного Кухмистеру кухонного хозяйства Центра. Воровал Главный кухмистер нагло и открыто, не обращая ни малейшего внимания на кухонный персонал, состоящий главным образом из еще способных кухарить пенсионерок, некогда работавших в сфере общепита. Кухарки  тихо возмущались, наблюдая весь этот мелковоровской беспредел своего шефа. Но из корпоративной солидарности и боязни на старости лет потерять работу, молчали. И лишь изредка, вздыхая и ворча, за глаза беззлобно поругивали своего вороватого шефа. Но все в жизни, как хорошее, так и дурное, имеет свое начало и свой конец. Порядком поднадоевшее окружающим беспардонное воровство Главного Кухмистера привело к тому, что тайными завистниками и явными недовольными была сочинена коллективная челобитная с подробным описанием всех прегрешений Главного Кухмистера и отправлена «куда следует». Подметная депеша  вызвало незамедлительную ответную реакцию контролирующих органов в виде нескольких внезапных проверок кухонной деятельности Центра.  Проверяющие,  досконально вникая в работу этой закрытой точки общепита, выявили массу грубых нарушений и безобразий, которые долгое время возмущали и раздражали  догадливых, но робких граждан. А также негласно осуждающих и молча наблюдающих. Вскрылись многочисленные факты жалоб постояльцев на отвратительное качество пищи. Претензии к качеству окаменевших пряников, о которые можно было сломать даже вставные металлические зубы. На полках, в  глубине обнаружилось залежавшееся и от времени и потерявшее свой естественный цвет заплесневелое печенье, по виду отдаленно напоминавшее корм для собак.  В старой картонной коробке были свалены в кучу смятые шоколадные конфеты разных марок, больше смахивающие на куски засохших кошачьих экскрементов.  В кладовой  на полу валялось нечто непонятное с дурным запахом и гнильцой, по форме похожее на фрукты. Ну а в холодильниках ждал своего часа богатый ассортимент негодных к употреблению вредных, да и опасных для здоровья, просроченных продуктов,  доставленных Главным Кухмистером прямиком из лавочки родственника.  Вскрылось и многое другое, за что в советское время Главному Кухмистеру грозил бы реальный тюремный срок. Но, ввиду того, что Главный Кухмистер приходился каким-то дальним родственником одному дальнему родственнику руководителя Центра и в силу его преклонного, а посему неподсудного, возраста,  дело это не было предано огласке. Сам же виновник был тихо уволен и с позором изгнан из Центра на все четыре стороны. Вороватого шеф-повара выперли навсегда, с настоятельным требованием к охране: даже близко не подпускать экс-Кухмистера к Центру, а тем более к обворованной им кухне.                Поистине, надо было обладать фантастическим кулинарным воображением и грандиозным поварским талантом для того, чтобы из минимума оставшихся после столь омерзительных манипуляций Главного Кухмистера элементарных пищевых ингредиентов ежедневно создавать множество разнообразных блюд. Причем еще и годных к употреблению! Например, из обыкновенной или кислой капусты, если, конечно, подойти к процессу творчески, можно в одночасье приготовить и закуску, и первое, и второе. Три в одном! Фантастика! И дерзает вовсю наше кулинарье, и ищет, и вытворяет самозабвенно (а точнее – себя не забывая) черт те знает что из просроченной тухлятинки. И пытается же, и получается ведь, и с успехом скармливает все это кулинарное убожество местным постояльцам. А у тех выбор-то невелик: дают халяву –  жри, что дают, или оставайся голодным. В общем, слава кормильцам! Слава тем, кто не дает протянуть ноги убогим обитателям образцовой богадельни и ее вечно голодным охранникам!                Пусть всегда будет солнце!  Пусть всегда будет небо! Пусть всегда будет жрачка! Пусть всегда буду я!
ХАЛДЕЙ.
Первым коллегой-охранником, которого я встретил на входе в Центр, был светловолосый дохляк, высоковатый вертлявый мужичок лет 60 с молодящим ежиком на продолговатом черепе и с характерным для бытовых пьяндыг испитым морщинистым лицом со впалыми щеками. Глаза, тускло проглядывающие через стекла очков, висевших на кончике крючкообразного носа, не выражали ничего, кроме поразительно бесцветной пустоты. Когда он говорил, его тонкие губы  шевелились словно два плоских багровых червя, лениво копошащихся в пространстве между носом и небритым подбородком. Невзирая на очевидное неоконченное среднее образование и приобретенный в результате постоянного и долговременного воздействия алкоголя дефект заикания, свои тирады он произносил исключительно в менторском тоне. При этом совершенно не обращая внимания на собеседника и всем своим видом выказывая безграничную уверенность в неоспоримой правоте озвученных мыслей. Для стороннего наблюдательного ума авторитарный тон разговора, замешанный на самодовольном хамстве, немедленно обнаруживал в Халдее натуру дурно воспитанную и крайне ограниченную, что вполне соответствовало его одиозной фамилии – Анусов. Общение Халдея сводилось преимущественно к навязчиво-раздажительному примитивному монологу, весьма схожему с песней одинокого киргиза в бескрайней степи: «что вижу – о том пою». Ключевым словом в лексиконе Халдея было лаконичное, универсально-абстрактное выражение – PIZдец. Этим знаковым понятием Халдей наполнял множество возникающих у него эмоционально-чувственных всплесков и оценочных суждений. Иногда речь его разбавлялась трюизмами и пошленьким вербальными шаблонами, присущими арго официантов, таксистов, продавцов, кладбищенских могильщиков, проводников поездов дальнего следования и прочей мелкожульнической шелухи. Вся эта предприимчивая братия,  а в славные времена застоя – антисоциальная нечисть, с  переменным (в зависимости от степени нарушения Уголовного кодекса СССР) успехом действовала по скрытым от большинства населения мелкорыночным правилам.   На свой страх тюрьмы  и риск потерять тяжело нажитое,  «деловые» использовали абсолютно все методы давно и успешно загнивающего капитализма. Чтобы добиться материального успеха,  комбинаторы изощрялись в хитросплетенных комбинациях,  вручая малые и большие подношения разного рода контролерам и проверяльщикам. Периодически «отстегивали» негласно узаконенную мзду нужным людям, прикрывающим хищения и обман. Эти революционеры экономического подполья, неслышимые никем глашатаи горбачевской перестройки, сами того не осознавая, в условиях тотального контроля КГБ за всем-и-вся, своими поистине сверхчеловеческими усилиями долгие годы камень за камнем тайно закладывали фундамент нынешней, постперестроечной эпохи.                Честь им всем и хвала! Авантюристам и первопроходцам! Страдальцам и сидельцам! Победителям и побежденным! И ныне! И присно! И во веки веков!
В совдеповском прошлом Халдей служил официантом в ресторане, или, как незлобиво называли эту профессию ресторанные шлюшки, веселым обманщиком». Работал как и все ресторанщики, на себя,  снимая неплохие для того времени денежки на мелком кабацком жульничестве. Подобными манипуляциями славилось абсолютно все бытовое обслуживание в СССР.  «Левые» деньги делались на пересортице, недовложении, недоносе, недоливе, обмере, обсчете и часто  – на откровенно-бессовестном обворовывании надравшихся вдрызг невменяемых посетителей. Примерив на себя однажды маску  лакейского приспособленчества, Халдей уже никогда ее не снимал и носил в течение всей халдейской жизни. Не расставался он с комфортной личиной даже в бане, где все посетители абсолютно голые и по природе своей первозданной равны между собой.  Из  шутовского  маскарада естественным образом вышло, что так накрепко он с ней, маской этой уродливой, сроднился, так мощно и всеобъемлюще проклятая эта личина вросла в его плоть, так плотно пропитала она его кровь, настолько прочно забетонировала каждую фибру его сущности, что теперь Халдей даже и не представлял себе иной модели существования, кроме единственно существующей и ставшей для него пожизненной – «не нае.. – не проживе...»                Следующие два знаковых этапа жития Халдея – дошлый хваткий таксизм, а затем столь же оборотистая и плутоватая и  работенка в обслуге игровых автоматов. Однорукие бандиты подобно чуме расплодились в перестроечное время,  и ничего позитивного в эволюцию сознания Халдея не привнесли. Разве что еще деньжат наковырял да ошметки совести своей халдейской окончательно и бесповоротно похоронил. Передвигался Халдей с удивительной для его возраста холерической прытью, каковую  даже трудно было назвать ходьбой. Это было некое импульсивное движение  сначала в никуда, а затем в осмысленном направлении.  Широко расставленные в стороны ступни ног, отдаленно напоминавшие сценическую позицию балетного танцора, сучили короткими шажками, выписывая замысловатые экзерсисы. Высоко вскинутая и отброшенная назад дынеобразная голова, впалая грудь, неестественным образом выпирающая вперед, тощие ручонки, болтающиеся в разные стороны, придавали ему вид нелепый и комичный. А какие умопомрачительные пируэты выделывала его спина! Выработавшаяся с годами привычка «прогибаться» перед нужными людьми, заискивать с денежной клиентурой, с которой можно было снять гешефт, повлияла не только на психику, но и на морфологию туловища Халдея. Казалось, что его позвоночный столб имеет иное, в корне отличное от человеческого, строение. В зависимости от возникающей ситуации, а также статуса собеседника уникальный позвоночник Халдея вступал в общение самостоятельно, инстинктивно приспосабливаясь к диалогу. Пытаясь дополнить смыслом невыраженное и недосказанное словами, он сжимался тугой пружиной, вихлялся из стороны в сторону, словно эластичный канат. Хребет неестественно выгибался змеей, готовой ужалить, напряженно натягивался звенящей струной, устало опадал в изнеможении. Затем с дрожью восставал, распрямлялся и снова изгибался дугой в разные стороны.                Личная жизнь Халдея складывалась неровно. Его первая жена умерла по причине, которую он раскрывать не желал. При упоминании покойной ограничивался лишь констатацией печального факта из давно ушедшего и полузабытого прошлого. В настоящем времени он жил в гражданском браке с женщиной, с которой познакомился еще в бытность процветания игрового бизнеса. В этой денежной клоаке вместе с ним и подвизалась его нынешняя подруга жизни, полноватая круглолицая особа лет 50, имеющая дочь от первого брака, в прошлом медработник низшего звена. В перестроечное голодное безденежье она без колебаний поменяла клятву Гиппократа на присягу Мамоне. Вполне успешные челночные операции, которые были весьма популярны в перестроечную эпоху, приносили неплохой гешефт. Поэтому бывший медработник решила более не возвращаться на тернистую благородную, но низкооплачиваемую, медицинскую стезю. Сегодня предприимчивая медсестра с успехом продолжает свою вполне доходную, торгашескую деятельность. Объединив нажитые непосильными перестроечно-рыночными трудами капиталы и распродав часть доставшейся в наследство  недвижимости, ловкая парочка купила земельный  участок в престижном пригороде и выстроила на нем для постоянного проживания недорогой, но вполне приличный домишко.  На оставшиеся от строительства средства они приобрели каждому персональное авто. Ей пришелся по вкусу малиновый седан Мазда, а Халдею – азиатский внедорожник. Огромный, неуклюжий, гомосексуально-голубого цвета с перламутровым отливом джип-паркетник. И это был не просто автомобиль, не обычное четырехколесное средство передвижения, это была его Мечта! Реализованная на закате жизни тайная фантазия  провинциала. Несказанное счастье жуликоватого крохобора, щипача, который трусливо, с оглядкой сшибал по жизни неправедную копейку.  В силу природной умственной отсталости Халдей был не способен на серьезные деловые игры. Примитивность мышления не позволяла ему отважиться на проведение крупной сделки, сулящей баснословные прибыли. Плоский мозг Халдея был неспособен выстроить сложную, но интересную комбинацию, требующую от игроков некого авантюрного движения ума, нестандартных ходов, решительности и риска. Всю жизнь Халдей болезненно завидовал «крутым парням», которые обладали высоким материальным статусом и владели дорогостоящими бытовыми игрушками, в которые привыкли играть неожиданно разбогатевшие взрослые мальчики. Карабкаясь к такому же успеху, Халдей настойчиво собирал урожай с чужих грядок, не гнушаясь ничем ради жирного куска добычи. Сорвав очередной куш,  он с аккуратностью банковского кассира складывал добытые купюры в личную кубышку.  Изо дня в день с неизмеримой радостью скупого рыцаря, с алчной слюной у рта он пересчитывал  постоянно растущую массу своего будущего благосостояния. Даже свои персональные расчетные листки с указанием высокой официальной зарплаты, полученные в бытность его работы в игровом бизнесе, он бережно хранил как ценную реликвию. Изредка в нужные моменты он предъявлял эти реликты своим товарищам с целью утвердиться в статусе патриция в среде плебеев и вызвать к себе безграничное уважение и почет. Какой счастливой гордостью светились его глаза, когда он, подобно ученому-археологу, в руках которого неожиданно оказались древние египетские папирусы, с великой осторожностью и благоговением разворачивал и предъявлял эти измятые фетиши окружающим коллегам! Как горделиво и по-халдейски изящно извивался его позвоночник в скрытой, никем неслышимой кроме самого Халдея, упоительной молитве Мамоне! Истрепанные, пожелтевшие от времени полоски бумаги служили ему и печальным поминовением, и олицетворением персонального счастья. Они были воплощением смысла, которым некогда наполнялись безвозвратно ушедшие годы жизни.                Но недолго музыка играла. В один прекрасный день все игорное щастье Халдея закончилось неожиданно и вполне тривиально по причине полного запрета государством игровой деятельности. Азартные игры в общественном пространстве теперь расценивались как безнравственное  и вредоносное явление. Общественное мнение посчитало, что игровой бизнес развращает неокрепшие перестроечные умишки, опустошает карманы игроманов и по-бандитски разоряет и без того нищенские семейные бюджеты.                А с каким благоговением и трогательной заботой относился Халдей к своему железному катафалку! Это была поистине неподдельная любоффь! Так молодой любовник, страстно вожделея предмет своей страсти, и, наконец-то получив возможность обладания, испытывает  безмерное чувство обожания и почти святого поклонения долгожданному объекту своих грез. Чистоплотность, а точнее чистоплюйство Халдея и здесь не знало никакой меры. Чтобы сохранить салон своего обожаемого катафалка в первозданно невинном состоянии, он, где только возможно, подбирал старые газеты и застилал ими новенькие коврики для ног. Чтобы – не дай бог! – какая глупая и наглая муха или заползший таракан ненароком на них не нагадили. У случайных пассажиров и пассажирок, коих он иногда любезно приглашал прокатиться, чтобы похвастаться своим автоприобретением, такая «забота» о чистоте окружающей среды в его машине кроме скабрезной усмешки и подташнивающей улыбочки  ничего не вызывала. Говорят, что муж и жена сатанеют одинаково, и что в течение совместной жизни каждый из семейного тандема, неосознанно подстраиваясь под характер другого, невольно приобретает те или иные черты своего сожителя. Вирус откровенного жлобства поразил и его пассию, которая, как и ее любезный супруг, столь же тщательно выстилала салон своей Мазды использованными таблоидами и прочей медиа макулатурой.                А еще его халдейская душа была крайне неравнодушна к любому проявлению халявы.  Приобретенное в течение жизни, уникальное состояние «халявшика» было присуще абсолютно всем хитрозачатым мелким жуликам. В особенности выходцам из совдеповской сферы обслуживания. Сладкое слово ХАЛЯВА присутствовало везде, где бы не находились приверженцы подобного отношения к жизни, любители поживиться на дармовщинку.  Даже, казалось бы, на пустом месте при полном отсутствии предметов охалявнивания, наметанный глаз профессионального дармоеда без труда определял возможный предмет халявного присвоения. В подобных случаях реальным воплощением безусловной максимы халявщиков, служил сакральный, переходящий в молитвенно-эмоциональный возглас абсолютно всех почитателей халявы: «ХОТЬ ЧТО-ТО!». Этот боевой клич являлся призывом к немедленному ментальному и визуальному сканированию окружающего пространства,  поиску дармового объекта и последующим решительным конкретным действиям.  Незыблемое правило «минимума» также служил и нравственным оправданием одобных действий профессионального халявщика. Так, пребывая в сладостной иллюзии, при всем своем, им же самим непомерно раздутом в мыльный пузырь VIP-статусе: «Я вип-вип! У меня джип-джип!» Халдей отнюдь не гнушался остатками пищи. Если точнее – баланды, которую, после жестокой предварительной продуктовой ревизии Главного Кухмистера, обычно недоедали постояльцы Центра и наши братья-охранники. В объемистой спортивной сумке он носил целый наборчик пластиковых контейнеров и разнокалиберных баночек. В эти ёмкости он скрупулезно сливал и складывал разнообразные пищевые остатки, испытывая от насладительного процесса нескрываемое удовольствие и хищную радость настоящего халявщика.                В семейных отношениях Халдей считал себя безусловным лидером, автором и исполнителем своего собственного Домостроя. Ощущал  себя  эдаким полновластным хозяйчиком, не терпящим никаких возражений и препираний. Поскольку, по его собственному мнению, он, Хозяин, как красный цвет светофора, был прав в любых обстоятельствах. Такая позиция обычно присуща людям мелкотравчатым, низким, в социальном плане ничего из себя не представляющим. Не состоявшиеся в личностном плане, где-то в глубинах своей сущности эти люди ясно осознают свое ничтожество и болезненно ощущают полную невозможность и неспособность что-то исправить. Изменение и перестройка личности невозможна в силу того, что деятельное время безнадежно упущено. И что к финишу жизни уже гораздо ближе, чем к ее началу. Внешней заменой этому обреченному состоянию души, как правило, служат неуемные амбиции, возникающие на основе завышенной самооценки. Возникает  желание любым способом заявить окружающему миру о своем существовании, выделиться  в общественной среде не своими реальными заслугами, а за счет унижения и оскорбления других ее членов. По сути Халдей был дегенерирующим от частых алкогольных возлияний эгоцентричным семейным деспотом. Человеком капризным, мелочным, несдержанным, способным безосновательно вспылить, устроить семейный скандал и вылить ушат грязи на любого только из-за одной, оставленной в раковине, невымытой тарелки.   Вся его аргументация против разумных доводов его подруги сводилась к изрыгиванию в ее адрес изощренного мата и грязных оскорблений, в сравнении с которыми оскорбительный лексикон  последнего вокзального бездомного бродяги покажется просто невинным детским лепетом. Внезапно возникающие приступы подобной пьяной ярости и выплески параноидального гнева проявлялись у Халдея довольно часто.  По уродливой форме изложения и омерзительному содержанию приступы напоминали праведный гнев таксиста, которого после длинной поездки «кинул» клиент или удивленно-пренебрежительное возмущение официанта, у которого, не расплатившись за заказ, тайно убежали гости. Частенько, не обращая внимания  на окружающих, удивленных и пораженных дикостью  услышанного, Халдей впадал в параноидальный транс и полностью отключался от действительности, Во время очередной скандальной семейной размолвки он благим матом, то и дело срываясь на раздраженный бабий визг, со зверской  озлобленностью  изрыгал своей пассии в телефонную трубку: 
– Ууубьююю, Сууукааа!!! Бл*дь, ты меня уже за*бааалааа!!! Твааарррь ёб*наааяяя!!! Сууучааарааа драааанааая!!! 
Достигнув апогея, пароксизм грязных оскорблений Халдея постепенно угасал, и совсем неожиданно перетекал в слащаво-приторные сопли типа  «прости... зая... целую... киса», ну, и в прочие слюнявые откровения.  Женушка его принимала вспышки подобных гнусностей поистине с христианским терпением, изредка отзеркаливая Халдею легким матерком на повышенных тонах и, как и он, отнюдь не стесняясь в выражениях.  Но, в отличие от несдержанно-спонтанных выплесков вербальной грязи и словесного поноса своего ненормального муженька делала она это вполне осознанно.  Сознательная реакция на ругань было продиктована еще и тем, что она обладала приобретенным и незаменимым в торгашестве аналитическим опытом. А тандем рационального ума и женской интуиции безошибочно подсказывал ей правила игры с мужчиной, который живет при ней в качестве мужа.  И с которым разрывать отношения из-за его глупости, а тем более в ее женском почтенном возрасте с обременением в виде дочери, просто неразумно. Какой-никакой, а все-таки Мужъ, а не дырка от лысой автомобильной покрышки.                Будучи человеком, придерживающимся исключительно утилитарных  взглядов на собственную и чужую жизнь, Халдею не было чужд и философский подход к своему существованию, посему как предпенсионный возрастной период неумолимо диктовал особое отношение к безнадежно уходящему времени. В минуты глубоких тягостных размышлений, обычно в гнетущем состоянии абстинентного синдрома, Халдей, бессознательно нацепив маску покойника на свою опухшую физиономию, с нескрываемой печалью и тоской частенько произносил одну и ту же фразу: «Вот умру – тогда дом детям достанется». Но глубокий внутренний вопль, порой доносившийся из глубин его халдейского бессознательного, всегда, как и его взгляды, обладал только прагматический окраской. Очевидно, новый дом, возведенный совместными усилиями с его подругой жизни, служил для Халдея неким фетишем, достигнутой целью земного бытия. Последней и безусловной ценностью в жизни. Что ж, ничто чистаканкретна человеческое не чуждо в жизни и халдеям тоже. Пожалуй, на обрисовку столь одиозной  фигуры как Халдей потрачено слишком много красок, сама модель  не стоит того. А впереди нас ждет еще великая коллизия с его непосредственным участием. Грядущие события,  наполненные драматизмом и борьбой за право самца быть первым в сторожевом прайде,  дополнят и раскроют во всей полноте характер Халдея как продукта дегенерации. Великовозрастного упрямца, которого по законам домостроя, как испорченного капризного ребенка, следовало бы как следует выпороть розгами или солдатским ремнем.  А  после нравоучительной экзекуции надолго поставить в самый темный угол для осознания и осмысления своего пустопорожнего существования. Сейчас же я перейду к другим характерным фигурантам охранного дела. Опишу наиболее заметных братьев и сестер по оружию, с которыми мне довелось бок о бок стоять на страже правопорядка в вышеупомянутом Центре.
РАШПИЛЬ.
Днем в Центре дополнительно к двум ночным дозорным дежурил отдельный охранник – «дневной».  Это был рослый, на вид крепкий мужичок за 60, плотного телосложения, с выбритым налысо яйцевидным черепом. У него был смешной  длинный нос, который своей буратинистой формой и остроконечностью малинового цвета сразу же притягивал взгляд и вызывал невольную улыбку. Представительность его массивной фигуры, некая отеческая дидактика в словах, степенная уверенность в движениях и жестах никоим образом не соответствовала его фамилии. А фамилия его была совсем не представительская – Мамин. Голосок его, так же как и фамилия, не отличался брутальностью, присущей обладателям  солидного туловища. Это был утробный старческий тенорок, временами, в зависимости от выражаемых эмоций, переходивший на хрипловатый фальцет и обратно.  Во время разговора заостренный кончик его длинного носа, казалось, жил своей, отдельной от лица, жизнью. Следуя за словами и звуками, доносившимися из чрева говорящего, он безостановочно вертелся вокруг своей невидимой оси или, в зависимости от интонации, неуловимо быстро подскакивал вверх и, зависнув на мгновение, резко опускался вниз. Цвет этой маленькой, но вполне самодостаточной, носовой части Рашпиля менялся в двух cлучаях: во время простуды и в период принятия алкогольных стимуляторов. При помощи разнокалиберного дешевого винного пойла Рашпиль постоянно отбивался от непрерывных отупляющих атак сторожевого безделья. В зависимости от приятой дозы алкогольного допинга, его нос сначала краснел, затем багровел, постепенно приобретая холодный фиолетово-синюшный оттенок, и, спустя некоторое время, снова приобретал насыщенный алый цвет. В завершающей фазе изменений цветовой палитры, по времени точно совпадавшей с опорожнением емкости с пойлом, распухший нос переливался всеми цветами радуги.                По натуре Рашпиль был крайним индивидуалистом, по утрам кашу халявную с коллегами не ел. Кухмистерские щи и прочую бурду не хлебал принципиально, считая ниже своего служебного достоинства опускаться до дешевых пищевых подачек. Поэтому обедать он уходил домой, где в одно лицо с удовольствием лопал пельмени из пачек или прочие магазинные продукты быстрого приготовления. А заодно и принимал стакашок-другой любимого портвешка, стимулирующего деловую активность.                В советское время Рашпиль был типичным гегемоном с пролетарской кровью без антисоветских примесей и капиталистических отклонений. Он отдал  какому-то заводу без малого 45 лет из своей жизни.  За девять славных пятилеток он буквально сроднился со своей профессией. Всей рабочей костью, всей  заводской душой прикипел к своему, безмерно полюбившемуся за долгие годы, родному цеховому станку. Он мог часами ностальгически-возбужденно рассказывать о том, как устроен этот чугунный монстр, где расположена передняя бабка, а где задняя, какие в слесарно-токарном мире существуют замечательные фрезы и резцы, какой гармонией наполнены угольники, щупы и шаблоны. В курилках, во время политических дискуссий он  всегда принимал сторону пролетариев всех стран, и  с  одержимостью революционного трибуна решительно заявлял, что в сравнении с алмазным инструментарием,  принадлежащим советскому рабочему классу, несметные богачества нефтяных шейхов  просто ничтожны. Заводская память Рашпиля бережно хранила и то, с каким тщанием он обрабатывал ту или  иную деталь, и сколько времени он затратил на это, архиважное для всего человечества, дело. С каким вожделением раскручивал он кольца мерной рулетки, любовно играя гибкой измерительной лентой. Подобно скульптору, он то сворачивал ее, то распускал, придавая гибкому металлу  причудливые сюрреалистические формы.  Рашпиль описывал  все это производственное действо с каким-то пролетарски религиозным экстазом. С нескрываемым наслаждением он обсасывал каждую подробность, вспоминая и поэтизируя даже металлическую стружку, отлетавшую от обрабатываемой детали искристым дождем, и наполняя мировой пролетарской страстью возвратно-поступательные движения разнокалиберных напильников. А на финише этого мистического процесса,  удовлетворенно наслаждался измерительной скрупулезностью штангенрейсмаса или штангенциркуля, сверкающих в руках мастера ослепительным металлическим блеском.  Для Рашпиля это был поистине метафизический процесс, инобытие, в которое он погружался без остатка.  Это был его персональный мир,  только в нем он жил полноценной жизнью, только в его атмосфере он мог существовать, по-настоящему ощущая себя Великим Гегемоном.   В общении с людьми на слова и аргументы Рашпиль был скуп, за исключением выражений постоянного недовольства «чем-то», присущего всем старикам с угасающим интеллектом. Подобно большинству людей стареющего поколения, Рашпиль питал мозги лишь тенденциозной инфой, почерпнутой  из периодических газет и неудобоваримым коктейлем из шелухи сомнительных мнений  ангажированных телеведущих и обозревателей однообразной  политической раскраски. Диалог Рашпиля с коллегами всегда плавно переходил в его собственный монолог. Собеседник, с удивлением заметив, что его визави неожиданно замолчал, и, закрыв глаза, сладко похрапывает, покидал поле общения и предпочитал с Рашпилем более вообще никогда не общаться.  Иногда, в минуты алкогольной радости, Рашпиль с лукавой улыбочкой Василия Теркина предавался приятным воспоминаниям. Он мог долго и нудно рассказывать, как во время службы в рядах Советской Армии он и солдатики-сослуживцы на спор метали саперную лопатку в висящую на дереве солдатскую пилотку; и кто победил в этом соревновании на военное мастерство; и как им, тогда еще таким молодым и сильным, от всего этого было ну, очень весело.  На этой увлекательной, и единственной, истории изложение его армейских мемуаров из безвозвратно ушедшей молодости заканчивалось. Потому что с самого начала его россказни уже никто не слушал.                Общаться с людьми Рашпилю нравилось, да и ощущение мелкой административной власти придавало ему вес и значительность в собственных глазах. Поскольку дозорно-сторожевой пост Рашпиля располагался у самого входа в Центр, в обязанности ему вменялось встречать и провожать как персонал, так и обитателей богадельни. Делал он это всегда с подчеркнутой важностью, картинно выгибая грудь, насупив брови и с деловым видом постукивая по столу огрызком карандаша. Сверкая сторожевым глазом, он грозным рыком сторожевого пса требовал у постоянно спешащих на работу служащих предъявить пропуск. Но, как аналогичный персонаж Ильфа и Петрова, Рашпиль пропускал в богадельню и без пропуска, всякий раз неустанно повторяя одну и ту же фразу.  «Наказывать будим, будим наказывать», – боязливо, но с начальнической интонацией бормотал он  куда-то в сторону, когда кто-нибудь из персонала или забывал пропуск дома, или опаздывал на работу. Но никто его мифические угрозы всерьез не воспринимал. Это было скорее самоутверждение Рашпиля в статусе своего мелкого всемогущества и подтверждение значимости осуществляемой им деятельности. Начальство же, вопреки элементарной вежливости и этике делового общения, он всегда приветствовал «по-отечески» снисходительно. Когда входила директриса, Рашпиль  растягивал рот в скверно натянутой на лицо наигранной улыбке имбецила, широко разводил свои пролетарские ручищи с натруженными мозолистыми лапами ладоней и подобострастным голоском с халуйской интонацией привратника выплевывал из себя одну и ту же пошленькую фразу: – «А-а-а, ну вот и хазя-а-а-аюшка пришла! Здрассьте Вам!» На что «хазяюшка», с трудом сдерживая смех и всеми силами пытаясь сохранить директорскую серьезность, в знак приветствия кивала головой и через пару шагов прыскала в кулак едва сдерживаемым беззлобным веселым хихиканьем.                К молодым сотрудницам Центра Рашпиль питал тщательно скрываемую от окружающих сдержанную стариковскую страсть андропаузы.  Был с ними необычайно обходителен и всякий раз, пытаясь  вызвать их расположение своей безмерной щедростью, угощал барышень  разнообразными сладостями. Это были конфеты-сосульки, леденцы в обертке, которые Рашпиль постоянно носил в карманах своих, пропитанных потом и источающих отталкивающий запах старческой плоти,  форменных синтетических штанов. Увидев на горизонте объект своего внимания, он немедленно втягивал живот, выпячивал грудь, вскидывал лысую голову, рефлекторно поправляя на лысине несуществующую шевелюру, запускал руку в бездонный карман своих измятых форменных порток.  Покопавшись в кармане, он  выуживал из липкого комка подтаявший леденец в мятой обертке, навечно слипшейся со своим сладким содержимым, и с выражением непомерной радости благодетеля протягивал его знакомой барышне. Из вежливости воспитанные барышни делали скидку на почтенный возраст Рашпиля и связанные с этим печальным фактом негативные возрастные изменения. Но, чтобы не обижать стареющего донжуана,   натужно улыбаясь, принимали подношения Рашпиля. Позже, в своих кабинетах с отвращением отправляли «подарки» в мусорную корзину.                По своим политическим взглядам Рашпиль был настоящим патриотом, интегрированным в совдеповскую систему воспитанием, образом всей своей пролетарской жизни, средой общения и пожизненной откровенно партийной газетной пропагандой. Он совершенно не отделял себя от сильных мира сего, то есть мира государства российского, поэтому его собственное Я органически сливалось  с мыслями, словами, действиями и решениями государственных мужей и всегда подразумевало некое обезличенное МЫ. В этом случае Рашпиль, впрочем, как и большинство исковерканных совдеповской идеологией параноиков, сподобившихся как-то дотянуть до старости, был ярким олицетворением популярного советского лозунга: «народ и партия – едины!». Едины… в своем маразме.                По собственному признанию Рашпиля, гражданином он был законопослушным. Этот избитый, замыленный идеологами перестройки, тезис он с умным видом декларировал и повторял к месту и не к месту. В его бытовом представлении это означало безропотность исполнения любых приказов охранного начальства. Но иногда пролетарская интуиция безошибочно указывала ему на безалаберность решений и абсурдность отдаваемых приказов. Подобные несуразицы начальства до самых глубин рабочей души возмущали Рашпиля. И тогда в нем ярким пламенем справедливости вспыхивал мировой революционный протест. Обычно этот протест облекался в словесную форму,  а точнее – в изощренный матерный монолог возмущенного пролетария. Но этот безудержный поток грязной нецензурщины был направлен в никуда. Матерная озвучка  скрытого недовольства служила для разгневанного Рашпиля лишь снятием негативного напряжения. После выплеснутого с матом возмущения законопослушный Рашпиль с прежней покорностью исполнял все предписания и приказы охранного начальства.                В конце концов даже такому законопослушнику как Рашпиль до чертиков надоел этот сторожевой омут и он, потомственный пролетарий, почти революционер, жаждущий драйва, а не отупляющего застоя, уволился из Буритоса и нанялся дворником в какой-то детский дом. Там подвизается и посегодня, этот верный сын рабочего класса по кличке Рашпиль. В общем, по отношению к жизни и по своему мировоззрению Рашпиль вполне соответствует типажу, который метко охарактеризовал Игорь Губерман:
                «Запетыми в юности песнями, другие не слыша никак,
                живет до скончания пенсии счастливый и бодрый мудак».               
Бог-то с ним, мужик он в сущности безвредный, пусть себе живет и дворничает во благо обездоленных детей, все обществу польза.
МАТРЕНА.
Ядреная деревенская бабенка средних лет, словно сошедшая с кустодиевских полотен, с румяным, круглым как блин лицом. На котором темнели распахнутые глаза недоенной коровы. У Матрены  были безразмерные груди, то и дело поочередно выползавшие на свободу из-под тесной форменной рубашки с глубоко расстегнутым воротом. Эта эротическая вольность служила Матрене своеобразной и вполне осознанно расставленной ею самой ловушкой для похотливых самцов.  У всех мужиков от одного только взгляда на выдающиеся матренины интимы от вспыхнувшего вожделения мгновенно замыливались глаза, выражая мутным блеском скрытую страсть к обладанию столь богатыми телесами этой сторожевой нимфы. Матрена, казалось, сама получала возбуждающее женское либидо удовольствие от этого эксгибиционизма. Соблазнительными движениями открытых обозрению частей своего, пышущего здоровой женской природой, тела Матрена с наслаждением провоцировала членоносцев на двусмысленные оценки, пошловатые намеки, скабрезные улыбочки, эротизированные охи-вздохи, и прочие выплески восхищения ее прелестями. В то время как сама она краем глаза вожделенно наблюдала за оказываемыми знаками сексуального внимания. Голосок у Матрены был по-деревенски звонкий, матюжный, каковым доярки перекликаются между собой в постоянно мычащих и блеющих на все коровьи и козьи лады колхозных стойлах. Жизнь в захолустье наложила несмываемый отпечаток и на все дальнейшее поведение Матрены. Сродни крикливому голосу была и ее манера общения с окружающими, столь же матюганистая и пошловато-фамильярная. В процессе несения ответственной сторожевой службы, в минуты высшего эмоционального и психического напряжения сакраментальную и горячо любимую народом «ёпамать»  Матрена щедро разбрызгивала во все стороны, придавая в зависимости от степени возбуждения или торможения столь популярному выражению соответствующий эмоциональный окрас. Этот бешеный монолог происходил у Матрены всегда спонтанно, зарождаясь внезапно в самых глубинах ее сущности. Обжигающей лавой выплескивался наружу, с треском взламывая застывшие архитипические пласты предков пещерного прошлого. Этот душедробительный пулеметный шквал матрениных «ёпаматей» по своей отчеканенной веками форме и мощному, по-крестьянски энергетическому наполнению, был настолько убедительным аргументом в спорных вопросах, что у нее самой никогда не возникало и тени сомнения в необходимости употребления именно этого, насмерть поражающего все возражения, вербального оружия в любых житейских ситуациях. Причем, невзирая на личности, должности, статусы, ранги и вообще  на любое присутствие окружающих ее людей. Антураж охранной служебки Матрена создавала самолично, исходя из своего провинциального эстетического опыта, не обращая ни малейшего  внимания на реакцию своих сотоварищей. Причем весь этот, мягко говоря, «художественный беспорядок», ну, или попросту бардачок, создавался Матреной в мимолетном творческом порыве, играючи легко, словно некая  абстрактная инсталляция в лубочной манере. Тут и там она разбрасывала простенькие дешевенькие фенечки, развешивала грошовые раскрашенные бусы, сработанные из непонятного материала, и прочую бабью безвкусицу неизвестного происхождения.  Красиво, ёпамать!                Службу  сторожевую Матрена иногда несла почти с удовольствием. Тяготы и лишения морально-нравственного плана типа «все люди, а мы шо, быдло?». всегда смягчала умело укрытая Матреной от посторонних глаз в выдвижном ящике конторского стола поллитровая жестяная банка «Балтики-4». Венчал этот натюрморт рваный бумажный кулек жаренных семечек, рассыпавшихся на столешнице между телефоном и  мониторами видеонаблюдения. Тут же, между  страницами свернутой вполовину измятой и местами промокшей газеты, пряталась горка наплеванной мокрой шелухи, отдающая прокисшим пивом.                Частенько в знак протеста против обыдляющей сторожевой действительности Матрена с решимостью партизанки, идущей на неизбежную смерть, без страха и упрека покидала вверенный пост, уже на ходу бросив кому-нибудь из коллег своеобычное «щабуду». Возвращалась Матрена обратно через часа два-три, и всегда разная. Или расслабленная и удовлетворенная интимной встречей с членфрендом, или довольная шопингом, или с новой стрижкой, которую, лукаво улыбаясь, откровенно демонстрировала своим коллегам, как  безусловно законное и неоспоримое оправдание столь долгого отсутствия  на боевом посту.                Разнообразную халяву Матрена обожала с той же патологической страстью что и Халдей. Но, если у Халдея эта патология носила главным образом приобретенный характер, то  Матрена была халявщица генетическая. Халявила Матрена всеядно, засасывая собой практически все, что попадало в поле ее зрения: канцелярские принадлежности, мешки для мусора, туалетную бумагу, салфетки, посуду, столовые приборы, таблетки и бинты  из медицинской  аптечки,  уродливые и несуразно раскрашенные статуэтки, вылепленные из глины паралитическими руками реабилитантов в художественных мастерских Центра и прочую мелочевку, каковая, по мнению Матрены, подлежала обязательному охалявниванию.                Надо заметить, что по отношению к своим многочисленным товаркам Матрена была по-бабьи необыкновенно  отзывчива и добра.  В каждое свое дежурство, после того как перманентно страдающее трудоголизмом начальство Центра к большой радости охраны наконец-то разбредалось по домам, Матрена по своему сторожевому статусу автоматически становилась полноправной ночной хозяйкой охраняемой богадельни. По ее неоспоримому и категорическому убеждению служебное положение необходимо использовать исключительно в личных интересах.  У Матрены это называлось работать «по чеснаку».  Спустя некоторое время после прозвонов своим потенциальным гостям, в вестибюль центра с шумом вваливалось нечто лихорадочно толпящееся, беспорядочное, издали напоминающее гудящий аул. Вся человеческая масса сплошь состояла из разнокалиберных матрёниных подружек, их многочисленных отпрысков подросткового и детсадовского возрастов, жаждущих на халяву погреться  в сауне и вдоволь поплескаться в бассейне с подогретой водой. Матрениных гостей не останавливало даже то, что вода в бассейне отдавала характерным санитарным запахом хлорки и человеческой мочи.                Подобный образ охранной деятельности Матрены продолжался вплоть до случившегося конфликта с одним из местечковых начальничков, каким-то ЗАМом директора по какой-то там хозчасти. Человеком обыл трусливый, подленький и злопамятный. На сей раз всепобеждающие матренины «ёпамати», грозно выплеснутые бешеным потоком в адрес задетого за что-то живое хозяйственника,  должного эффекта не возымели. И он, проглотив обиду и затаив номенклатурную злобу на сочную матренину аргументацию, а заодно и на саму Матрену, в один из выходных дней все-таки подловато словил ее на грубейшем нарушении охранного режима. Акцию возмездия хитрый ЗАМ решил провести в воскресенье. Войдя в  вестибюль Центра, он огляделся и с удивлением обнаружил, что должная находиться на объекте охрана, в количестве 2 (двух) дееспособных человеческих единиц напрочь отсутствует, и неуправляемые обитатели богадельни снуют туда-сюда без должного пригляда и контроля. А в бассейне, гогоча и  придуриваясь, развлекаются какие-то неизвестные подростки и девицы, явно не реабилитационного статуса. Как выяснилось впоследствии, это был троюродный внучатый племянник Матрены со своими друзьями, любезно приглашенный добросердечной тетушкой провести выходной день в самодеятельном аквапарке. Своего напарника Матрена отпустила домой, а сама, оставив богадельню на самоопределение и поручив всех ее обитателей божьему попечению, упорхнула к своему бойфренду на интимное рандеву. Спустя часа три, возвратившись обратно, удовлетворенная наслаждениями, еще не остывшая от возбуждения, по-бабьи счастливая Матрена, широко распахнув глаза, с неприятным удивлением обнаружила в Центре  зловредного ЗАМа. Он восседал на ее, матренином,  сторожевом посту с гордым видом номенклатурного превосходства. Весь образ чиновника выражал окончательную административную победу над заклятой врагиней. Финал этой печальной истории был до безобразия примитивен: докладная директору, звонок начальнику охраны с требованием уволить нарушительницу режима с объекта. И Матрена,  бессменно просторожившая богадельню аж три с половиной года, на следующий же день собрала свои нехитрые охранные пожитки и была переведена на другой объект Буритоса. И еще в течении долгих месяцев после произошедшего конфликта при одном только воспоминании об этих мелодраматических событиях на несчастную голову мстительного ЗАМа со стороны Матрены дистанционно обрушивался шквал ненависти и бешеный поток уничижительных и крайне нецензурных эпитетов, включая и традиционную матренину «ёпамать».
ХАЛУЙ.
Уволился Рашпиль и освободилась вакансия «дневного» охранника. Поскольку желающих попусту просиживать активные дневные часы в скуке, бездельничая и получая за это, называемое работой, недоразумение мизерную зарплату, не находилось, оставшимся дежурным приходилось отсиживать сверх своих суток еще и дополнительно, за «того парня». Это положение дел выматывало, нервировало и угнетало. Руководству Буритоса было совершенно безразлично, что происходит на объекте. Главное, чтобы образовавшаяся  дыра в оплачиваемой системе координат, была кем-то закрыта. После недолгих мытарств постоянно возмущавшейся сторожевой братии неожиданно нашелся подходящий претендент на эту почетную должность. Кандидатом был один из обитателей богадельни, проходивший реабилитацию после серьезной кардиологической операции. Внимание он обратил на себя тем, что каждый раз, проходя мимо поста охраны, он на мгновение останавливался, принимал статуазную позу и, закатывая глаза, с поэтическим пафосом выдыхал из себя одну и ту же банальную фразу: – «С-с-спасибо, р-р-родные,  за то, что вы ес-с-сть!». Всем было совершенно  непонятно, что на самом деле являлось причиной выражения столь благодушествующего эмоционального всплеска  с его стороны. Скорее всего, это были остаточные патологические проявления, связанные с явным интеллектуальным сдвигом и психическими нарушениями в постоперационном  периоде. После серьезного вмешательства в работу жизненно важных органов подобное отклонение случается довольно часто, затрагивая и психику, и интеллектуальную сферу пациента. Со временем, если реабилитация проходит успешно и все складывается удачно, организм сам себя  восстанавливает до первоначального состояния. Механизм саморегуляции настраивает разлаженные функции и балансирует нарушенную энергетику. Но зачастую некоторые, а в особенности тонкие структуры человеческого организма частично или полностью утрачивают свои первоначальные функциональные способности без какой-либо возможности дальнейшего их восстановления.                Свой страшный диагноз он тщательно от всех скрывал из-за боязни получить отказ в приеме на работу. Все-таки в охрану идет, а не в огородные сторожа. Но допытываться до него никто не стал, всем было до лампочки, кто будет днем просиживать штаны. Будь-то сердечник, косой, хромой,  или слепоглухонемой – неважно. Главное, чтобы живая человеко-единица находилась на боевом посту и четко выполняла служебную инструкцию.                Новый  дневной имел весьма странную по происхождению фамилию Ксенофобов. Он был похож на большую подгнившую картофелину с торчащими из нее в стороны короткими кривыми ногами и округлым, выпирающим наружу, вполне человеческим брюшком. Рыхлое бесформенное туловище; несуразно откляченный зад;  высоко вздернутый округлый тройной подбородок с глубокими обвисшими складками; плотно сжатые в фиолетовую полоску губы, театрально растянутые почти до ушей в наигранной улыбке; глазенки с безразличным хитрым прищуром; слащавый тон голоса в общении с начальничками всех пошибов, – весь этот отталкивающий наборчик сразу выдавал в нем лицемерную и фальшивую натуру натурального  паркетного шаркуна. Во всем облике Халуя незримо существовала и время от времени явственно проявлялась какая-то генетическая предрасположенность к низкопоклонству и подобострастию, безропотная готовность в любой момент угодливо прогнуться в пояснице, с неизменно натягиваемой на лицо маской: «чего изволите-с?». От него просто тошнотворно разило халуйством! И, как неизбежное следствие, на этой,  удобренной вековыми рабскими традициями, благодатной почве в сущности Халуя начали бурно произрастать сорняки интригантства, наушничества, сплетен и кляуз. Поначалу в характере Халуя ничего  не предвещало негативных метаморфоз. Напротив – в общении с коллегами он являл собой саму скромность, вежливость и обходительность.                Все началось с тарелки манной каши. В первый же день своего дозора, с раннего утра, Халуй без спроса и разрешения сожрал чужую порцию манной каши с маслом. Завтрак  предназначался охраннице, которая жила в отдаленном поселке. Женщина долго добиралась на работу на перекладных и поэтому обычно завтракала на работе. Съеденная порция каши была с лихвой восполнена сердобольными кухарками. Голодная охранница была накормлена, но осадок от случившегося остался крайне неприятный. Тот факт, что теперь в охране работает Халуй, потряс всю кухонную братию, наотрез  отказавшуюся кормить новоиспеченного сторожа. Оказалось, что  будучи полноправным  реабилитантом, Халуй до самых печенок достал абсолютно всех кухонных работников своими мелочными придирками, необоснованными замечаниями, постоянным недовольством и раздражающим занудством. С большим трудом удалось убедить кухню, чтобы греха на душу не брать, хоть иногда подкармливать Халуя, учитывая его тяжелое сердечное заболевание и психическую недостаточность. Всю пищевую халяву Халуй сметал в одно мгновение. Жрал «по-цыгански» – одной ложкой и первое, и второе, и третье, и четвертое. За неуемную прожорливость заслуженно получил законное и вполне безобидное личное название – «кашеед». На кликуху эту Халуй не отзывался принципиально, расценивая крайне обидное для уязвленного самолюбия прозвище, как издевательское и недостойное его нового трудового статуса – почетной должности «старшего» охранника.                Передвигался Халуй на собственном авто, затрапезных жигулях 4-й модели непонятно-грязного цвета с синюшными пятнами на сплошь изъеденном ржавчиной, изрядно помятом кузове. Этот, в течении двух десятков лет нещадно эксплуатируемый автомобиль, превратившийся в еле движущийся набор металлолома, долгие годы терпеливо и стойко служил примитивным средством для перевозки различной сельскохозяйственной утвари, инструментов для обработки грядок и мешков с картошкой. Двери состарившегося автораритета уже давно не закрывались, замки от времени проржавели, а ремонтировать их не имело особого смысла, поскольку стоимость починки превышала стоимость самого авто. Особенность «открытых дверей» частенько превращала некогда элегантный для своего времени интерьер авто в передвижную помойку для мусора, общественный туалет, вынужденную ночлежку для бомжей, удобную распивочную для алкоголиков или реальный игровой автотренажер для детей. От присутствия бесчисленного множества незваных посетителей, от продуктов выделения, от устоявшегося годами гнилостного картофельного запаха, от пропитавшихся кислым потом резиновых сапог и годами нестиранной рабочей одежды вонища в салоне авто стояла невыносимая. И когда Халуй открывал водительскую дверь, чтобы прогреть двигатель, изнутри удушливой волной, похожей на химическую атаку, наружу выплескивался отвратительный резкий смрад. Удушливая вонь распространялась на добрый десяток метров вокруг эпицентра. Сопровождали газовую атаку агрессивно и устрашающе жужжащие и зудящие на все лады эскадрильи микроскопически мелких, средних и крупных насекомых. Эта живность жила и плодилась внутри салона в неимоверных количествах. Благо внутренняя среда для  размножения подобных существ была на редкость благоприятна.                В отличие от большинства недоучек, осуществляющих в Буритосе сторожевую деятельность, Халуй был человеком образованным. И не простым образованцем, но с «вышкой».  Окончил он тракторный факультет местного колхозного ВУЗа, в который лишь при желании, без особого труда и, невзирая на конкурс среди абитуриентов из других регионов, поступали абсолютно все выпускники местечковых школ. Традиции круговой деревенской поруки, соседства, кумовства, близких родственных связей поселковых жителей обеспечивали вступающему в жизнь юному поколению гарантированное поступление, не хлопотный процесс ученичества и успешное окончание этого учебного заведения. Надо заметить, что на черном рынке документов оригинальный диплом этого ВУЗа всегда котировался ниже плинтуса, спросом не пользовался и, если находился клиент, то продавался немедленно и по непроизносимо стыдной минимальной цене.                В гранит сельскохозяйственных наук Халуй вгрызался с неукротимой мощью отбойного молотка шахтера-угольщика,  с бешеным упорством  тупо высиживая задницей то, что по праву предназначалось работе головы. Не отличаясь особыми способностями к обучаемости, он с лихвой замещал отсутствующие качества присущим его натуре мелким и крупным подхалимажем. А также  щедрыми овощными подношениями преподавателям в виде мешков с картошкой, взращиваемой Халуем в невообразимых количествах на бесхозных поселковых полях. Общественные угодья  были превращены предприимчивыми жителями в собственные огороды после постперестроечного развала и полнейшего упадка некогда процветающего совхозного хозяйства. На  скрытой от посторонних глаз тайной войне за великое тракторное будущее Халуй использовал весь свой врожденный и приобретенный неправедный арсенал, отнюдь не разбираясь в средствах. В ход шло все, кроме единственно необходимого, но  отсутствующего в его голове , оружия – ума.  Вот так, правдами и неправдами, спотыкаясь и набивая шишки собственной тупостью,  подличая и лизоблюдничая,  Студент доковылял  до финиша обучения и исхитрился-таки получить вымученный долгими годами борьбы  диплом специалиста сельхозпрофиля.                Завладев открывающим двери в Большую Карьеру дипломом, Халуй, в качестве молодого, многообещающего и   перспективного спеца сельхознаук был распределен на местную молочную ферму в качестве инструктора по механической дойке. В женском доярочном коллективе фермы он оказался единственным мужчиной, что по естественным причинам поначалу вызвало у молочных дел работниц неописуемый восторг. Но чем ближе узнавали молочницы удушливый и занудный характер нового инструктора и чем отвратительнее в его поведении и в отношении к людям проявлялись черты самодовольства, лицемерия и ханжества, тем сильнее росло раздражение дружного доярочного коллектива.   Атмосфера на ферме накалялась, напряжение росло. От расстройства бабы теряли сноровку и не могли правильно доить коров. Молоко скисало уже в переполненном коровьем вымени. Надои катастрофически падали. При появлении в стойлах Халуя все коровы начинали жалобно мычать на все лады, отчего даже дряхлеющий от старости, но еще годный для осеменительного дела, бык-призводитель по прозвищу Навуходоносор возмущенно и дико завывал. При этом грозно бодал  жалкими остатками рогов и остервенело пинал гнилыми копытами изгородь стойла. Наконец, всеобщее  скотское и человеческое недовольство достигло предела и Халуй,  как личность животноводческому сообществу неугодная и в качестве дояра более в дружном бабьем коллективе совершенно ненужная, был в научение теми же бабами слегка поколочен пустыми молочными ведрами и пинками с позором изгнан с фермы на все четыре стороны.                Поселок был невелик, любые новости и сплетни распространялись среди жителей мгновенно и служили обывателям своеобразным развлечением, скрашивающим обыденщину тусклого провинциального  существования. Молва о случившемся на ферме инциденте распространилась по поселку на следующий же день, передавалась из уст в уста на дворовых посиделках, муссировалась в единственной поселковой распивочной, обсасывалась в очереди в местном сельмаге, обрастая вымышленными подробностями и небылицами.  К концу дня уже весь поселок был в курсе событий. Каждый посвященный  в таинство этой сплетни счел своим гражданским долгом немедленно выразить свое  нелицеприятное мнение непосредственно Халую лично, по телефону или через третьих лиц. Тотальная информационная гласность, усиленная в разы безудержными измышлениями и накрепко опутанная сетью сплетен, означала неотвратимый конец и дальнейшую бесперспективность только что начавшейся карьеры Халуя.  От горестных переживаний произошедшего, от внезапно обрушившегося на голову позора, от растоптанных неблагодарными доярками амбиций Халуй впал в глубокую депрессию и провалился в нешуточный и бесконечный запой. Лакал Халуй абсолютно все спиртосодержащие жидкости, и много, и с кем попало, и каждый день. Нажирался в-сосиску, в-доску, в-дрова, в-хлам, в-лохмотья, в-говно, в-усмерть. До блевотины насасывался контрафактным пойлом и, невменяемый, падал замертво там же, где и пил. Он полностью терял человеческий облик, когда окончательно иссякали силы для дальнейшей  борьбы с парализующим волю тлетворным действием дешевого алкоголя. И тогда Его Величество Бахус праздновал очередную победу над ничтожной и слабой человеческой душонкой.                Поначалу близкие пытались воздействовать на стремительно падающего в омут пьянства родственника словами и воспитательными мерами. Но увещевания и жалкие попытки что-либо исправить в его нынешней бродяжнической жизни оказались тщетными. Из родного дома он был выдворен, как существо грязное, дурнопахнущее, низко падшее, неисправимое и вообще недостойное нормальной семейной жизни. Жена подала на развод, сын прекратил всякое общение с бомжующим папашей.                Вечнопьяное бездомное существование Халуя продолжалось бы пожизненно, до гробовой доски, если бы не спасительный для него случай.  Он и уберег бедолагу  от  дальнейших передряг и окончательного падения в мрачную бездну неизвестности и забвения. Однажды, в процессе очередного возлияния не выдержало сердце. К счастью, его собутыльщики, на тот момент еще вменяемые и способные здраво оценить внезапно напавшую на их лучшего другана пагубу,  немедля вызвали скорую. Как ни странно, но Скорая помощь на задний двор сельмага – излюбленное место встреч местечковых маргиналов и прочего бездомного отребья –  примчалась сразу, обдав дорожной пылью дворовых обитателей и оглушающе завывая сиреной. Халуй с сердечным приступом со всеми предосторожностями был погружен в реанимобиль, подключен к умным приборам, подсоединен к капельницам и срочно госпитализирован с диагнозом: острый инфаркт. Затем последовало длительное лечение в клинике, обследования, капельницы, снадобья, осмотры,  консилиумы. Состояние больного  было критическое. Прогнозы неутешительные.  Жить ему оставалось считанные дни.  Посовещавшись, врачи пошли на риск, и в завершающей фазе лечения, на искалеченном халуйском сердце была произведена сложная высокотехнологичная операция. Слава Богу и умным рукам хирургов – сложнейшая многочасовая операция на работающем сердце прошла в штатном режиме без осложнений.                Так обновленный Халуй отпраздновал в клинике свое второе рождение. Там-то заприметила и положила хитрый черный еврейским глаз на одинокого неухоженного страдальца-сердечника одна дамочка иудейского происхождения, проживающая с дочерью в том же поселке, что и Халуй. Ошалевшая от одинокости и пребывая в перманентном состоянии сексуального голода, испытывая удушающую жажду чувственных переживаний и дефицит эротических наслаждений, которыми способен одарить женщину только мужчина, дама эта упорно и настойчиво сканировала любое жизненное пространство в поисках...  нет, не принца, но Мужика Обыкновенного. Прагматичной дочери Сиона, впитавшей в себя всю многовековую изворотливость и хитрость еврейской нации, не составило ни малейшего труда за короткое время охмурить и полностью подчинить себе больного, безвольного, превратившегося в рваный носок, Халуя и, наконец-то! – затащить живого мужичка к себе в дом, и не для одноразовой плотской утехи, а вплоть для дальнейшего пожизненного совместного сожительства. Заторможенный воздействием  огромной массы медикаментов, прописанных врачами после операции,  деморализованный Халуй воспринял приятную  неожиданность с едва скрываемой радостью.  У него не было ни моральных, ни физических сил, ни  желания как-то оценивать, а тем более противиться столь благоприятному развитию событий. В данный момент жизни, в его незавидном положении кроме как в грязную холодную ночлежку для бездомных, податься ему было просто некуда.                И началась у Халуя новая жизнь в новом семействе.  Для активной деятельности Халуй был непригоден. И не столько по причине полной утраты доверия у односельчан, на глазах у которых в течение долгих месяцев происходило его безудержное падение в антисоциальную пропасть, но и в силу его нынешнего психосоматического состояния,  отягощенного многофакторными послеоперационными последствиями. В приобретенном статусе инвалида-сердечника во избежание возникновения осложнений и реального риска снова попасть на операционный стол, Халую в первые месяцы после выписки из стационара было крайне необходимо соблюдать строжайший режим восстановительного лечения и придерживаться ровного и спокойного образа жизни. Тут-то по отношению к инвалидствующему Халую и проявилась ухищренная забота его новой благодетельницы, обладающей острым женским умом истинной иудейки. Волевая женщина, с избытком наделенная проницательной интуицией, многократно усиленной неутоленной жаждой не только иметь подле себя мужчину, но и надолго его удержать, полностью подчинила Халуя своей власти. По  велению и стараниями своей дисциплинаторши Халуй превратился в настоящего домработника,  обязанного следить за порядком в квартире.  Без упреков и раздражения он подвязывал цветастый передник, и выполнял разную нехитрую работу по дому: пылесосил, вытирал с мебели пыль. По утрам  заправлял постели, стирал и гладил белье, до блеска начищал женщинам уличную обувь, готовил еду, мыл посуду.  Еще следил за тем, чтобы к приходу мамы и дочери с работы домашние тапочки обеих женщин стояли на коврике у порога, обеденный стол каждый раз был накрыт чистой скатертью и красиво сервирован, а ужин был всегда горячий и вкусный.  Халую, в силу  врожденного подобострастия и пресмыкательства все домашние премудрости удавались без напряжения, даже доставляли некую услужливую радость. Похоже, что ему самому пришлась по вкусу роль эдакого дамского угодника, легковесного бездельника-повесы, не обремененного тяжелыми заботами и вполне благополучно существующего за чужой счет.  Его гражданскую супругу также вполне устраивало такое положение вещей, поскольку в приятное дополнение к дневным обязанностям Халуй и в ночные часы, отведенные природой любовным утехам, с таким же усердием и рвением реализовывал самые невероятные изощренные сексуальные фантазии своей, изголодавшейся за долгие годы одиночества, пассии.                Так бы и жил Халуй за большой, теплой и надежной еврейской спиной, наслаждаясь безмятежной жизнью стареющего жиголо, пока случайно не уловил своим хитрым лисьим  носом острый запах опасности. Тревожный запашок исходил от дочери. Прыщавая, уже несколько перезревшая молодуха-дочь в приватном разговоре с матерью весьма резко в  нелитературных выражениях отозвалась о «бессовестном  приживальщике и развратном сожителе» своей мамочки, по ее словам способном «только жрать, спать и срать»  в  недавно установленный дорогостоящий чешский унитаз. С пеной у рта, крича и взвизгивая, молодуха требовала вышвырнуть старого трутня и обнаглевшего тунеядца вон из квартиры. В ответ на эти требования разгневанная дочерним непослушанием мать и в одном лице разъяренная социальная  самка, совсем недавно умело приручившая покладистого и удобного для сожительства самца,  в категорической форме, по-змеиному, оглушающе прошипела: «Шма, дщерь!  Нет! Никогда! И забудь! И только через мой остывший еврейский труп!». Возражение было выплеснуто в адрес дочери с таким ядовитым остервенением, с таким звериным напором и с такой неприкрытой злобой, что восставшей против домостроя матери доченьке ничего не оставалось ничего лучшего, как  проглотить застрявший в горле комок обид.  И, более не упоминая «тунеядца» даже всуе, надолго заткнуть свой возмутительный рот.  На этом вопрос был исчерпан. Точка.                Все закончилось в пользу Халуя  Но с этого момента в его душе поселились постоянное чувство тревоги и пугающий страх за свое будущее. Чтобы обрести финансовую  самостоятельность и стать независимым от начинающих довлеть на психику гнетущих  забот своей гражданской супружницы, а заодно хоть на время избавиться от унизительных добровольно-принудительных домохозяйственных обязанностей, и начал Халуй  лихорадочно искать работу.  Любую, без претензий, лишь бы за нее платили. Его поиски, о чем я упоминал выше,  увенчались успехом, и благосклонная сторожевая судьба привела Халуя в Буритос на должность охранника.
МАТРОС.
Нам прислали новенького.  В служебную кандейку зашел коротко стриженный, с едва прикрытой редкими прядками волос плешиной, худощавый долговязый мужлан лет примерно 40. Мужик был вызывающе безвкусно обут в рыночные остроносые туфли с пошлыми блестящими пряжками.  Широкоскулый, с  вплюснутым вовнутрь лица жабьим ртом, с узким лбом, нависающим над близко посаженными глазами, выражение которых с первого взгляда угадать было невозможно, с заскорузлыми ухмылками и неуклюжими повадками деревенского парубка, Матрос всеми силами и способами старался скрыть признаки своего простонародного происхождения, но тщетные попытки завуалировать выпирающее наружу крестьянское естество лишь резко подчеркивали грубую угловатость и неотесанность его натуры. Родом он был из деревеньки, расположенной около какого-то захолустного городка, подобно многим поселения такого типа, затерявшегося в неизвестности в отдаленной глубинке России. Неприкаянность и осознание бесперспективности унылого существования в ограниченной среде личного крестьянского хозяйствования или убогость местечкового карьерного роста в глухой провинции Матроса совсем не прельщали. И он, отслужив положенные армейские годы в морфлоте, повидав мир и вкусив малую толику искушений цивилизации, бесповоротно решил строить свою дальнейшую жизнь на новом месте, насыщенном житейскими благами и более комфортном для проживания, нежели его родное захолустье. С врожденным крестьянским упорством, с неукротимой мощью бульдозера Матрос бешено рыл свою персональную колею, шаг за шагом продвигаясь по жизни к своей цели и к 40 годам  успешно обзавелся женой, двумя детьми, жильем и высшим образованием, закончив тот же тракторный факультет колхозного ВУЗа, что и Халуй. После череды экономических кризисов, захлестнувших страну, Матрос оказался не у дел, был безжалостно отброшен на обочину жизни и волею охранной судьбы, как и многие ему подобные безработные, оказался на службе в Буритосе.
В первый день своего дежурства, с первых же минут общения с коллегами Матрос из-за подспудного страха показаться окружающим личностью несостоятельной с присущей всем провинциалам прытью начал очень активно себя позиционировать с единственной, эгоистической целью – заявить о себе, как о персоне исключительной и неординарной,  и тем самым вызвать к этой недюжинной персоне глубочайшее уважение, посредством которого он смог бы достойно интегрироваться в новый коллектив, заняв в нем лидирующую позицию. Нацепив маску "рубахи-парня" Матрос с восторженным идиотизмом перечислял свои неоценимые достоинства, которые, по его мнению, должны были непременно придать ему ореол некой экстравагантности и эксклюзивности в убогой охранной среде, сплошь состоящей из совершенно пустых, бесталанных и одномерных посредственностей. А каким одухотворенным самолюбованием были наполнены его восхитительные рассказы о том, как любил он в молодое годы «помахаться» с городскими на танцах в сельском клубе! Как устрашающе для слушателей звучало его тайное признание в том, что он занимался... чем бы вы думали? самым настоящим ка-ра-тэ!  А еще в арсенале его талантов была и живописание маслом, и сочинительство шансонов, и...и...и... Ну, и..? Зауважали новенького? Правда, ни шедевральных живописулек, ни душедробительных песенок, никто никогда не видел и не слышал. Когда речь заходила об искусстве, то кроме выдранной им из неизвестного контекста пошленькой фразы «не люблю обоев на стенах», небрежно, в богемных интонациях щедро разбрасываемой Матросом перед барышнями, никаких познаний в художественной области этот живописун не проявлял вовсе. Выдрессированный суровым  опытом выживания Матрос с окружающими не общался, но «устанавливал контакты». Особое внимание уделялось «контактерам», которые как в ближайшем будущем, так  и отдаленной перспективе могли оказаться Матросу нужными и в чем-то полезными. Так, одним из контактных инструментов, используемых как общенческое средство сближения с «нужниками», послужило обыкновенное сало, привезенное Матросом из его деревеньки после традиционного забоя домашнего хряка. Сало, как продукт домашнего происхождения, а стало быть натуральный и для здоровья крайне полезный, служило своего рода авансом  полезных взаимоотношений и щедро презентовалось всем, кто подходил под определение жизненного необходимца, способного хоть малой толикой, но положительно повлиять на судьбу Матроса.
По своей психической структуре Матрос относился к типу авторитарно-напряженному, и это качество проявлялось абсолютно во всем его поведении. Одномерные рубящие фразы, не терпящие возражений интонации, резкие замечания, способность перебивать и бессознательное стремление подавлять собеседника - эти отталкивающие качества отнюдь не делали Матроса приятным в общении человеком. И как он ни старался, как не выдрючивался, как не напрягался, желаемого уважения и кредита доверия у своих собратьев по охранному делу он так и не сыскал, поскольку невероятно завышенная самооценка и неуемные амбиции Матроса чрезмерно зашкаливали за его реальные возможности. Это был нокаутирующий удар по самолюбию бывшего моряка-краснофлотца, отличника боевой и политической подготовки, физкультурника, художника, поэта и вообще отличного парня! Осознав свое статусное фиаско и мучительно ощутив свою душевную слабость, Матрос впал в прострацию и морально озверел. Постепенно превращаясь в мизантропа, он начал ненавидеть всех и вся, олицетворяя своим грозным видом табличку на электрическом столбе: «Не подходи! Убьет!». Ненавидел Буритос, за то, что он там что-то охранял. Ненавидел работников Центра за то, что все они там работали. Ненавидел реабилитантов за их убогость. Ненавидел своих товарищей за то, что они раздражающе мелькали перед его гордым взором. Ненавидел посетителей, гостей, родственников и друзей обитателей богадельни. А больше всего он ненавидел себя любимого, но честно признаться в этой правде Матрос не мог даже себе самому. Сделать это не позволяло до корней уязвленное эго и до пределов раздутое самолюбие. Когда в ответ на телефонный вызов он с неимоверным трудом напряженно выдавливал из себя утробным голосом ужасающе безликое «ОХР-Р-РАНА!!! », оно было настолько переполнено  дикой нечеловеческой ненавистью,  что этот «ответ» напоминал скорее угрожающее шипение гремучей змеи, готовой тотчас ужалить. Или злобный окрик вертухая в зоне особого режима: «Стоять, сука! Стреляю!».
Чтобы отвлечься от тягостных дум, окончательно не отупеть от безрадостного охранного существования и хоть как-то разбавить гнетущую сторожевую бытовщину чем-нибудь полезным, Матрос рьяно принялся за чтение. Из многочисленного чтива он как удав заглатывал все, что попадало ему на глаза.  Потреблял главным образом низкопробную литмакулатуру, пустопорожнее графоманское дрянцо, не требующее напряжения ума для чтения и осмысления прочитанного. Зачитанные до дыр книжицы подобного толка валялись повсюду, даже в туалетах Центра. Сидя на сторожевом посту, мысленно отгородившись от окружающей действительности, он отрешенно погружался в очередной опус в измятой обложке, реально представляя  себя на месте действующих лиц, ощущая среди них свое живое присутствие. Он чувственно проникался переживаниями героев сюжета, эмоционально разделяя вместе с ними описываемые в книжке драматические события, интриги и злоключения.  Не каждому еще дано столь глубокое проникновение в книжную событийность.  Любая мало-мальски волнующая коллизия, возникающая на странице, тут же вызывала у Матроса неподдельную мимическую реакцию, которая неизменно сопровождалась соответствующими характерными междометиями.  В эти мгновения еще пребывающий в книжном инобытии Матрос становился похожим на страдающего навязчивыми припадками психотика.  Но после невротической вспышки скоро  успокаивался и снова с головой погружался в мир книжных иллюзий.
Чтиво, хоть и «трамвайное», но все же  возымело терапевтический эффект: психика Матроса медленно, но уверенно стабилизировалась. Постепенно гасло раздражение, уходила вселенская злоба. Стали различимы краски окружающего мира, лица окружающих людей из уродливых превращались в человеческие.  Депресняк отпустил. Теперь, в оптимистическом состоянии духа,  Матрос вновь остро почувствовал  жажду жизни и радости бытия. С неподдельным интересом стал снова замечать и пристально, как бы оценивая,  приглядываться к округлым прелестям молодых барышень, работающих в Центре.  Важным и, пожалуй,  главным критерием  отбора претенденток на роль будущей любовницы для Матроса являлась крупная, привлекательная, правильно сформированная и модно одетая женская жопа. По-деревенски здоровая, напитанная чистым воздухом бескрайних крестьянских полей и почти девственных лесов,  вскормленная экологически чистой едой, зрелая и незамутненная интеллектом плотская природа Матроса просто взрывалась от будоражащего воображение вида разнокалиберных девичьих жопочек, плотно обтянутых модными юбочками, из-под которых, провоцируя и возбуждая, выглядывали стройные ножки. Сводили с ума умопомрачительно ровные, накачанные, спортивные полушария девушек-тренеров, эротично закованные в грубоватую джинсу разнообразного покроя и цвета. Было неважно, какое социальное положение или должность занимал в Центре тот или иной, притягивающий взгляд и привлекающий неослабное внимание Матроса, женский зад. Перманентно бушующее либидо пробудившегося от спячки деревенского парубка безошибочно определяло ближайшие перспективы развития отношений с той или иной обладательницей  задних выпуклостей тела.  Пристальное внимание Матроса к форме и величине женских задниц  произрастало из сформировавшегося веками и прочно укоренившегося в крестьянском сознании взгляда на крупный женский зад, как на признак безусловного здоровья и, следовательно,  потенциальной способности самки к рождению многочисленного и здорового потомства. Считалось, что дети, рожденные задастой  бабой, обладают  врожденной стойкостью к тяжелому крестьянскому труду и генетической способностью к выживанию в лихую неурожайную годину. Постепенно с развитием цивилизации характерный женский признак утратил свое утилитарное значение. Задние округлости женского тела трансформировались в мужском восприятии в соблазнительный эротический образ. Сейчас эта аппетитная часть женской фигуры  неизменно привлекает взгляды сильной половины человечества и бессознательно возбуждает сексуальный интерес у представителей мужеского пола почти любого возраста.  Как сказал один поэт:
                «Зря не верят в мудрость зада, те, кто мыслит головой.
                Жопа есть – ума не надо. Ибо ум у жопы – свой».
Природу-маму  не обманешь. Наш Матрос просто следовал зову далеких предков…               
Чтобы не обременять себя проблемами, обычно возникающими в связи с семейным статусом потенциальных избранниц, из множества пикантных вариантов Матрос выбирал барышень исключительно незамужних. Будучи уверенным в том, что в отсутствии рядом с оными постоянного самца, неудовлетворенная женская природа сама подтолкнет озабоченных дам в любвеобильные объятия мужественного  ловеласа. Пропустив через свой либидозный фильтр добрый десяток молоденьких кандидаток с пикантными задними округлостями, Матрос, как это ни покажется странным при его пристрастиях, остановил свой окончательный выбор на невзрачной молоденькой администраторше, худощавой барышне «тургеневского» типа. Избранница Матроса имела продолговатое анемичное личико, щедро усыпанное веснушками, вытянутый, с горбинкой, носик и тонкие губки. Его пассия обладала уютной, но еще не до конца развитой девичьей грудью, маленькой аккуратной попкой девочки-подростка, длинными стройными ногами с острыми коленками. Изящные щиколотки пикантно выглядывали из-под длинной, «в пол», юбки классического стиля. Но что сразу ярко выделялось и резко контрастировало с ее общим бледным образом, так это ее глаза: искрящиеся, лучезарные, отливающие муаровым лунным светом.  Манящие вежды ангела с умным взором и едва заметным налетом неумело скрываемой печали. И вот однажды, случайно взглянув в эти очи, и лишь на секунду задержавшись в мистической глубине этой чудесности,  наш морской волк, просоленный ветрами больших и малых водоемов, в тот же миг закипел пузырями, с головой окунулся в разверзнутый лазуревый омут, и утонул в его бездонности. И проникся доселе ему неизвестным  и неземным чуйством. И воспарил он, простой как грабли, деревенский кобёл в небесную высь высокодуховных сфер.   И в это чудное мгновение напрочь позабыл свои низменные  пристрастия к задним женским полушариям… Наверное, это была она, любоффь первовзглядная и неповторимая.                Служебный административно-охранный роман развивался по тривиальным классическим канонам: цветочно-конфетно-шоколадная прелюдия; неспешные прогулочки по тенистым аллеям парка; невинные чмоки-чмоки в кустиках сирени; непритязательные разговорчики обо всем и ни о чем; взаимные душевные откровения; интимные признания. Ничего не поделаешь – любоффь…                И, наконец-таки, в один из  мучительно ожидаемых  дней, в самый что ни на есть счастливый для всех мировых влюбленных час, произошло то, что обычно случается между изголодавшимися по эротическим переживаниям самостоятельной женщиной и взрослым мужчиной.                Она. Натура  утонченная, необыкновенно романтичная, насквозь пропитанная духом высокой поэзии, вся увлеченная магией танца. Тонкая чувственная особа, до умопомрачения начитавшаяся душещипательных слезоточивых женских книжек... И в глубине своей физической природы – перезрелая молодая самка, ошалевшая от удушающей одинокости и неприкаянности.  Молодая здоровая девица, бессонными ночами скулящая в подушку, изнывающая от жгучего желания и  страдающая от неудовлетворенных женских инстинктов.                Он. Брутальный, всегда возбужденный мужлан. Зрелый самец, источающий бешеное притягательное вожделение и олицетворяющий грубую мужскую силу и плотское здоровье.   Всегда – готов.                И среди миллионов одиночеств и неприкаянных судеб Она и Он нашли друг друга, и оба были приговорены к Щастью, и Щастью этому бездонному не было конца...
Халуй с Матросом скорешились сразу. Оказалось, что оба они окончили один и тот же тракторный факультет одного и того же колхозного ВУЗа.  Оба были сроднены и социально спаяны крестьянским происхождением. Оба частенько стреляли друг у друга универсальное для мужского коллектива средство общения – курево. Оба понимали друг друга с полуфразы или вообще без слов. В этом сплоченном тандеме в зависимости от ситуации каждый участник органично дополнял друг друга. Хитрованистый  Халуй с изворотливостью и прытью хорька частенько нейтрализовал грубую слоновью прямолинейность и несдержанность Матроса.  Это качество натуры Халуя помогало гасить конфликты в самом начале их возникновения и позволяло избегать скандальных ситуаций в отношениях с персоналом и обитателями богадельни. В случае, если Халуй был не в силах противостоять напору недовольных оппонентов, то в спор между сторонами немедленно вклинивался  Матрос, оказывая на несогласных и упрямых спорщиков свое ломовое психологическое воздействие. Спевшийся дуэт дышал в унисон, дул в одну душевную дуду, и в один из обычных охранных дней Халуй и Матрос вдруг с одинаковой силой возненавидели Халдея. Матрос воспылал диким возмущением от того, что однажды пьяный в стельку Халдей в свойственной ему жлобской манере в телефонном разговоре облил Матроса грязью и покрыл его матерными оскорблениями по какому-то незначительному рабочему поводу. Едва сдерживаясь, побагровевший от бешенства Матрос, скрежеща зубами и нервически сглатывая слюну, выслушал всю гнусь, которую  выплеснул в его ухо бухой Халдей. Матрос  решил прилюдно по телефону на оскорбления не отвечать, но при первой же встрече намеревался просто «отбить этой суке печень». Последнего ужастика, к великому  для Халдея счастью, не произошло. Матрос вспомнил эпохальный выстрел Авроры, крейсер Варяг и мощным усилием революционной краснофлотской воли подавил в себе волну нахлынувшего справедливого гнева. Но злобу на Халдея, не очень лютую, но  все же затаил.                Что касается Халуя, то его неприязнь к Халдею возникла из-за того, что Халдей категорически  не признавал искусственно  создаваемый Халуем вокруг себя ореол так называемого «основного». Халуй постоянно выпячивал свое главенствующее положение, выступая в роли эдакого «отца» охраны Центра. На эту роль также, не признаваясь в этом,  на правах старослужащего бессознательно претендовал и самолюбивый Халдей. Воспитывался Халдей в духе таксомоторного гаража. Полной грудью дышал парами бензина, соляры и моторных масел. Всей своей шоферской душой впитывал в себя истинную ценность лошадиных сил  двигателя. С упоением внимал музыке безупречно работающего автомобильного сердца – карбюратора. Восхищался солнечными бликами на литых дисках, удобно обутых в черную бархатистую импортную резину. Восторгался необыкновенной яркостью галогенных фар, пробивающей мощным потоком электрического света дорожную тьму на три километра. Поэтически любовался полупрозрачной, легкой, словно лунное отражение, тонировкой стекол. Испытывал настоящее удовольствие от комфорта черных кожаных кресел салона, удобно восседая в которых, наслаждался необыкновенным звучанием суперсовременной акустической системы и прочей модной автомобильной начинки. Поэтому наличие новенького голубого азиатского авто автоматически в разы снижало в глазах Халдея как социальную, так и общечеловеческую ценность всех обладателей устаревших моделей.  К нижестоящему сословию  в равной степени относились и безлошадный Матрос, и Халуй с его, унижающим автомобильно-человеческое достоинство, полуживым автораритетом. Для Халдея, по-петушиному гордо восседающего в салоне своего новенького внедорожника с пьянящим запахом Нового автомобиля, Халуй с его задрипаной вонючей таратайкой являл собою полное ничтожество, недостойное даже чистить коврики в салоне прекрасного халдейского авто.                Взаимная неприязнь разрасталась, упреки множились. Все  непотребство незаметно переросло  в жгучую взаимную ненависть. Переизбыток негативных эмоций вызывал бешеный накал страстей, полностью блокирующих работу мозгов отупевших от злости ненавистников.  В подобных условиях человеческий разум неспособен функционировать нормально, чтобы спокойно оценив ситуацию, погасить конфликт в зародыше и помочь скандалистам принять взаимоприемлемое решение. Конфликт вылился в мелкую  междоусобную войнушку между безнадежно стареющими самцами за право быть первым в  сторожевом прайде. Обычная бытовая ссора превратилась в комичную буффонаду с участием в главных ролях неповторимого дуэта противоборствующих маразматиков, которые на излете уходящей жизни безуспешно пытались хоть каким-то образом заявить о себе.  Демонстрируя жалкие остатки своих душевных, интеллектуальных  и физических сил, два старых идиота пытались доказать себе и окружающим людям свое право на существование и подтвердить способность жить в ритме настоящего мира.                Если для зрителей, созерцавших эту продолжительную отвратительную распрю между двумя упоротыми баранами, она служила лишь возможностью позабавиться, то для непосредственных ее участников это была не иначе как борьба титанов. И не на жизнь, а насмерть.                Итак, позвольте представить вам, достопочтенные господа, главных участников кровавой битвы за право быть всегда Основным.  В одном углу ринга – боец невидимого порядочным людям фронта по имени Халуй. Профессиональный интриган, изощренный в хитросплетениях подковерной борьбы и всякого рода подленьких ухищрениях, лизоблюд и кляузник. В противоположном углу ринга – отважный воин по имени Халдей. Боец, закаленный непрекращающейся борьбой за денежные знаки, профессиональный приспособленец, жуликоватый хитрец, мелкий скандалист, сплетник, самодовольный хам и жлоб. Судей нет. Правил нет. Исключений нет. Разрешены все приемы. Гонг!                В этой, почти смертельной, схватке каждый из противников использовал весь свой ублюдочный арсенал, накопленный десятилетиями и до поры глубоко затаенный в личных схронах.  Все для того, чтобы в нужный час вытащить мерзкое оружие из тайных хранилищ и пустить в ход для нападения или обороны.  Страшное дело…                Халдей  бешено атаковал нервную систему  инвалида-сердечника Халуя изощренными оскорбительными выпадами, заимствованными  из матерного лексикона пьяных землекопов, усиливая поражающее воздействие периодическим вхождением в состоянием сильного похмельного синдрома. Непрекращающаяся абстиненция, причинявшая неизмеримые страдания самому Халдею, вызывала у него необъяснимую пьяную обиду и острое похмельное чувство жалости к себе, единственному  достойному короны Основного, но так и недооцененному и не понятому равнодушными и бессердечными сослуживцами.                Скорбное,  мрачное состоянии духа злого похмельного отходняка, превращало Халдея как внутренне, так и внешне в уродливого монстра,  готового безжалостно уничтожить всех и вся на своем пути к заветной цели. Целью была победе любой ценой над злейшим из своих врагов – наглым самозванцем Халуем. В этой жестокой битве уже не было места присущими  Халдею изворотливости, хитрости и трусливости. Сражение происходило с открытым забралом.  Ядовитые  вербальные удары наносились противнику открыто и без стеснения, что порой вызывало у невольно наблюдавших эти сцены если не отвращение, то сдерживаемый нервический смех. А еще неосознанное желание вымыть руки после просмотра очередной серии этого тошнотворного реалити шоу. Халдей безостановочно атаковал. Халуй же не только защищался, причем, крайне лениво и неохотно, но и всячески пытался уклониться от схватки. Столь очевидное бездействие и явное нежелание Халуя вступить в честный открытый бой, внешне могло показаться малодушием и трусостью с его стороны. Но на самом деле было лишь одним из хитроумных тактических ходов изощренного в ложном притворстве и искушенного в коварстве старого интригана. Многоопытный  Халуй, плотно сжав искусственные челюсти, мужественно сносил все нападки Халдея, изредка отбиваясь от обидных халдейских уколов грозным собачьим тявканьем. В то же время коварный  пёс скрытно собирал  все свои наиподлейшие силы в единый мощный кулак, терпеливо выжидая подходящего момента для нанесения выверенного уничтожающего удара по защите противника. В защитной кольчуге Халдея Бахус своим разрушающим действием уже давно пробил многочисленные бреши изнутри.  А неконтролируемый пьяный гнев ослепил помутневшие от алкоголя халдейские глаза, и каплю за каплей высасывал из него последние силы. Пьяное озлобление и досада  резко ослабляли боевую мощь и уменьшали ресурсы, которые Халдей вхолостую растрачивал на непродуманные мелкомасштабные нападения, так и не причинившие толстокожему Халую никакого вреда. Великая Охранно-Сторожевая Война продолжалась три месяца. В финале ожесточенной схватки, накопив достаточно сил и наковыряв по крупицам убийственный компромат на ненавистного Халдея, Халуй решил нанести врагу последний, как он его сам расценивал, смертоносный удар. Он сочинил объемистый многостраничный пасквиль – Великую Кляузу, адресованную не кому-нибудь, а самому Главному  Обер-Охраннику «Буритоса». Великая Кляуза Халуя  содержала все мелкие, средние  и крупные прегрешения охранника Халдея как перед «Буритосом» и Центром, так и перед всем мировым охранно-сторожевым сообществом. По расчетам Халуя, вопиющие нарушения служебной дисциплины и охранного режима, с ужасающе гнусными подробностями, досконально описанными и хронологически перечисленными в Великой Кляузе, приведут к безоговорочному изгнанию Халдея из Центра с дальнейшим увольнением и из «Буритоса» тоже. И тогда, при полном отсутствии конкурентов, он,  старший охранник Халуй, по праву победителя достойно займет почетное место Основного, взвалив на себя сложнейшую, но до боли в заднице знакомую ему миссию соглядатая, лизоблюда и стукача.                Халуйская подлость не знала границ.  Измотанный недолгой, но кровопролитной войной, доведенный до кипящей точки нетерпения, весь из себя инвалидный, но неудовлетворенный Халуй в глубине своей истерзанной души решил окончательно изничтожить поверженного врага. В качестве оливковой ветви мира он намеревался лицемерно преподнести уволенному из охранных рядов Халдею миротворческий «подарок» –  обклеенную сверху до низу многозвездными этикетками литровую бутыль из-под марочного французского коньяка, в которую загодя было залито подкрашенное спиртовое пойло с коньячным вкусом. Затем,  в процессе совместного распития коварной «чаши мира и дружбы» незаметно подсыпать в стакан Халдею сильное слабительное, да побольше, чтобы, взирая на позорные мучения несчастного, сполна насладиться своей победой и окончательно морально растоптать своего заклятого собутыльника.                Но хитроумный Халдей был тоже не лыком шит. Посовещавшись со своей практичной супругой,  в ответ на халуйскую челобитную состряпал свой пасквиль, состоящий исключительно из сплетен, вымыслов и гнусных фантазий охранной тематики.  Прошение Халдея напрочь опровергало изложенное в Великой Кляузе. В халдейском прошении вскрывались возмутительные факты нарушения Халуем охранно-сторожевой дисциплины. И не случайные, а постоянные.  За весь период службы в достославном Буритосе, от вступления в должность до настоящего момента.                Но на сей раз изощренные и отточенные житейской практикой хитроумные приемы доблестных бойцов не привели никого из них к долгожданной цели. Не доставили радости упоения победой над врагом, не вызвали ликования и восхищения союзников по борьбе. Ответ Главного Обер-Охранника пасквилянтам не заставил себя долго ждать, был предельно лаконичен, примитивно прост и прямолинеен, как извилина профессионального охранника. Суть ответа заключалась в следующем: «чтобы и впредь потенциальным горе-писакам  было неповадно тратить служебное время на бессмысленное бумагомарание, приказываю: незамедлительно убрать с объекта обоих жалобщиков к чертовой  охранной матери». Вот и все. Тут и сказке конец. Что ж, подобное случалось во все времена у всех народов. На всех этапах эволюции склочники и скандалисты неизменно подвергались остракизму со стороны членов любых человеческих сообществ. А в мрачные времена господства мракобесия могли вообще лишиться головы или подвергнуться публичному сожжению на костре как приспешники дьявола. К счастью для обоих фигурантов скандала современное общество в своем развитии ушло далеко от химеры средневекового кривосудия и давно живет по цивилизованным законам. Посему современные еретики не были подвергнуты публичному четвертованию на лобном месте. В  воспитательных целях противники были разъединены и каждый из них был добровольно-принудительно перемещен на отдельный сторожевой объект более низкого ранга, или попросту местный штрафбат.   «Штрафные» объекты отличались  от обычных изматывающим рабочим графиком и  безобразными условиями труда. В крохотных тесных каморках стояла чудом уцелевшая послевоенная деревянная обстановка – рухлядь, почерневшая от времени и хранящая в себе застоявшийся, так и не выветрившийся за десятилетия смрадный ВОХРовский дух. Ссылка вынуждала штрафников или уныло терпеть свое незавидное положение, стойко перенося тяготы и лишения наказания, ожидая изменений к лучшему, или увольняться по собственному желанию. Для обоих генералов, безжалостно разжалованных в денщики, это был настоящий апокалипсис местного значения. Эполеты с геройских плеч были с позором содраны, причем прилюдно, поэтому и тот, и другой были морально раздавлены и полностью деморализованы. Оба были на грани нервного срыва. Халуй, несмотря на обострившиеся проблемы с сердцем,  от горечи и обиды впал в психическое расстройство и снова закурил. И не простые сигареты, а  крепчайший «беломор», садя одну папиросу за одной. Халдей по своей давней кабацкой привычке снимать напряжение, надолго ушел в неудержимый запой, прекратившийся только после того, как однажды из очередного стакана с водкой на стол начали выпрыгивать маленькие зеленые существа со злобными гримасами вместо лиц.                Так бесславно закончилась изнурительная, полная драматизма Великая Война между Халуем и Халдеем. Вместо блистательной победы обескровленные враги в равной степени получили безликое тупиковое Ничто. И это пустопорожнее Ничто с тошнотворной горечью полыни причиняло проигравшим непреходящую мучительную боль и пронизывало каждую страдающую клеточку израненного организма острым чувством невосполнимой потери и смертельной обиды.
Если вглядеться в наших героев внимательней и проанализировать их поведение, то можно обнаружить в каждом из них весьма схожие черты характера. Ведь по сути  Халуй и Халдей – братья-близнецы: оба пребывают в одном возрастном периоде; оба обладают родственными душевными качествами; оба, остро ощущая скорый конец активной жизни, судорожно цепляются  за любую возможность в стремлении представлять  из себя нечто ценное и важное в глазах окружающих; оба используют одинаковые способы самоутверждения; оба стремятся к одной и той же цели – доказать миру свою социальную значимость.  В  каждом из них, как в мутном кривом зеркале, явственно отражаются только негативные качества другого. Эти отражения на бессознательном уровне раздражают и нервируют  наблюдателя нелицеприятными проявлениями своего истинного Я… Эго не лжёт и не лицемерит. Ложь во спасение  – не его функция.  Эго обнажает самую суть и указывает на недостатки для того, чтобы их исправить.  Эго учит, но только тех, кто готов учиться.  Эти двое так ничему и не научились. Дуракам лучше в себя не заглядывать. Бессмысленно.    Все-равно ничего не разглядят. К сожалению…
Надо заметить, что оба страдальца все же достигли своих конечных жизненных целей и обрели долгожданное уважение и почет. Не выдержав тяжкого испытания, и по этой причине вынужденно  уволившись из Буритоса, оба изгоя отрыли себе подходящую работу.  Не совсем престижную  но с уклоном в руководительство. Господин Ксенофобов первым покинул опостылевший Буритос, и нынче успешно подвизается на ниве ЖКХ в  должности Старшего Надсмотрщика над  киргизскими гастарбайтерами. Следит за тем как они подметают  улицы города и убирают дворовые помойки. Человек он сейчас мегауважаемый, как называют его узбекские коллеги – Бай. Господин Анусов в силу   хорошо развитого приспособленческого инстинкта продержался в изгнании чуть дольше. Впоследствии, не без участия своей хитроумной женушки, он подшился от пьянства и последовал  примеру своего заклятого другана: как и его заклятый товарищ, вскоре и без сожаления покинул Буритос.  Пробивная супружница сосватала отрезвевшему муженьку  теплое местечко в строительной сфере.  Ее старый любезник и партнер  по челночному бизнесу посадил Халдея на необременительную должностишку Старшего десятника,  обязанного присматривать за гастарбайтерами из Таджикистана.  Бригады мигрантов повсеместно что-то строят и постоянно что-то ремонтируют. И чтобы работнички во время работы не напортачили,  за ними нужен строгий присмотр.  Халдей был лучшей кандидатурой для подобной деятельности.                Бывшие охранники, в недалеком прошлом – непримиримые враги, ныне ставшие соратниками, сейчас безмерно довольны разворотом своих судеб. И они более не хотят  междоусобицы и категорически не желают что-то сторожить и кого-то охранять. Они теперь хотят творить и созидать. Стариканы обрели желание жить активной социальной жизнью работать на общественное благо… по совести.                Сегодня грозный бай Ксенофобов, до самых пяток пропитанный начальническим апломбом, безжалостно воюет с армадой бессовестных киргизских бездельников, ну никак не желающих упорно бороться за стерильную чистоту городских улиц и своевременное опорожнение помойных контейнеров. Непримиримый к любому беспорядку строгий десятник Анусов, вытянув свой пластичный позвоночник в жесткую руководительскую вертикаль, яростно сражается со строительными  бандами таджиков за высыхающий раствор в бетономешалке.  Корит ремонтников за грубо зашпаклеванные стены, небрежно выкрашенные фасады и прочий строительно-монтажный брак.                Матрос тоже свалил из Буритоса. Причиной внезапного бегства послужил скандал, инспирированный тем же подленьким ЗАМом, который выследил Матрену. Дело в том, что Матрос проживал в двух шагах от Центра и зачастую свое дежурство проводил не на боевом посту вверенного ему объекта, а у себя дома, уютно расположившись на диване у телевизора, попивая пивко, или сладко подремывал, витая в романтических грезах и мечтах о своей молодой лазуревоглазой пассии. В то время как его сослуживцы, взвалив на свои плечи дополнительный  груз обременительных охранных обязанностей, изнывали в Центре от тягучего безделья и тоски. Однажды Матрос, пребывая в злобной прострации, в ответ на какую-то просьбу ЗАМа выдавил из себя в его адрес что-то грубое и непотребное. Месть злопамятного ЗАМа не заставила себя долго ждать:  подло отследив частое отсутствие  Матроса на рабочем месте, коварный ЗАМ устроил негласную проверку службы охраны, целясь конкретно  в одного, попавшего в немилость,  охранника – Матроса.  В результате «охоты на ведьм» хитроумный план Матроса с позором раскрылся и вызвал бурю негодования и возмущения у руководителей богадельни. Покорно следовать установленному в конторе алгоритму наказаний самолюбивый Матрос из-за своей гордыни не пожелал и по собственной воле убрался из Буритоса. После позорного бегства  безработный Матрос от безденежья и бесперспективности впал в отчаяние и запил. Но вскоре судьба милостиво предоставила ему  шанс поправить пошатнувшееся положение и преподнесла ему неожиданный и дорогой подарок в виде вакансии в крупной государственной организации. Директором этого департамента был  отец школьной подружки его сына. После увольнения из Буритоса раздосадованный и потерянный Матрос, вновь отброшенный на обочину жизни, за скудным ужином поделился своими горестными мыслями с женой. Этот разговор и печальные сетования папаши  услышал его малолетний, не по годам сообразительный и смышленый сынишка-школьник.  Он при случае и замолвил словечко за родную душу перед подружкиным папой-руководителем. Важный Папа  почти по-родственному Матросу порадел,  по-начальнически распорядился, кому-то приказал, где-то указал, кого-то подвинул, что-то освободил и принял Матроса на работу в свое ведомство. Ошалевший от неожиданно свалившегося на него Щастья, Матрос немедленно раззвонил об этой новости всем своим бывшим охранным коллегам. От избытка радостных эмоций Матрос как заезжанная пластинка, повторял одно и то же по нескольку раз.  Радость была безмерная…                Но, увы! карьере Матроса-чиновника состояться было не суждено. Ведомство, по протекции своего руководителя любезно приютившее Матроса, было весьма серьезное, и нуждалось в грамотных специалистах, знающих Дело и умеющих делать его профессионально.  Матрос же со своим сельхозмеханизаторским образованием, обеспечившим ему умение разве что профессионально владеть гаечным ключом, а не интеллектом, никоим образом не вписывался в строго упорядоченную систему государственной структуры, где каждый работник знал свое место и безукоризненно выполнял свою функцию. В общем, случилось почти так, как поется в известной песне: «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». После испытательного срока Матрос по причине  элементарной безграмотности и вопиющей некомпетентности был отстранен от занимаемой должности и вынужден был уволиться по собственному желанию, а по сути – по несоответствию этой самой должности.
Матрос, покинувший Буритос значительно раньше Халуя и Халдея, после увольнения и неудавшейся попытки вскарабкаться по социальной лестнице и сделать карьеру чиновника, все-таки занял свою нишу в жизни, а конкретно – в сфере ЖКХ. Но вознесся он значительно выше своих приземленных товарищей. Поскольку Матрос был еще относительно молод, а, следовательно, в плане физического здоровья надежен и перспективен; к тому же имел неважно какое, но высшее образование, его приняли на весьма ответственную жилконторскую должность в качестве главного спеца по крышам. В его обязанности входило направлять и контролировать работу разноязычных гастарбайтеров, специализирующихся  на ремонте крыш и укладке кровельных покрытий. Одним словом Матрос должен был так руководить крышеукрывательным рабочим процессом, чтобы крыша не текла, ни у жилого дома, ни у работников ЖЭКа. Так Матрос из охранной грязи успешно выполз в коммунальные князьки.
Ныне все трое делают ДЕЛО. Каждый обрел себя в своем прорабовском полете. Взвились, наконец-то, охранники бескрылые прорабами шизокрылыми! Честь им и хвала за ЭТО! Победы им в благородной борьбе ЗА..!
     В болоте тягучих и тоскливых сторожевых будней казалось бы навечно застывшее время текло медленно и неощутимо. Часы, минуты, секунды незримо растворялись в утомительной череде однообразия и примитивных охранных обязанностей. Человек, попавший в эту мелочную обессмысленную круговерть, стоило ему только позволить себе полностью вовлечься в процесс, через некоторое время уподоблялся зашоренной кобыле, навечно пристегнутой к бревну. И  обреченную пожизненно бродить по кругу, раскручивая каменный мельничный жернов. Сменялись тусклые дни, незаметно проходили недели, на объекте постоянно менялись люди; текучесть кадров была для Буритоса, как, впрочем, и для других ЧОПов, была вполне обычным явлением. Кто-то по разным причинам увольнялся сам, кого-то увольняли за  нарушения или проступки, напоследок полностью опустошая карманы несчастного многочисленными штрафами и вычетами в назидание за совершенное деяние. И тогда новые рекруты, с еще незамутненными охранным  дебилизмом мозгами, тут же занимали опустевшие ниши в пошатнувшемся охранном строю. Поначалу новоиспеченные болванчики, восторженно облачившись в новенькую черную униформу, гордо и ревностно несли порученную повинность. Подобно безвременно уволившимся или уволенным собратьям по оружию,  н службу несли мужественно, выстаивая свой сторожевой срок – каждый до своего персонального конца. Молодцеватое служебное рвение обыкновенно продолжалось до тех пор, пока в течение длительного периода времени без видимых симптомов зловредный вирус примитивизма не поражал у бравых молодцов мозговые извилины. Последние под его тлетворным  воздействием теряли эластичность, выпрямлялись и атрофировались, превращая нормального человека в продукт дегенерации. Этот печальный факт неумолимо приводит если не к органическим расстройствам психики, то к частичной, а в некоторых случаях и к полной деформации личности.  А зачастую к клиническим изменениям поведения и нарушениям адекватности реакций по отношению  к реальной действительности. Это специфическая симптоматика характерных заболеваний, которым подвержены абсолютно все работники охранно-сторожевой сферы деятельности. Нередко  подобные ментальные патологии, спорадически возникающие в закрытых охранных прайдах, приобретают характер весьма опасной для общества эпидемии. Эффективно бороться с  ней возможно только методом строгой изоляции инфицированных особей, принудительно помещая их в специальный карантин на неопределенный срок, вплоть до окончательного излечения от страшного недуга.                Для полноты коллекции образов ненадолго остановлюсь и на других, менее интересных персонажах охранного шоу,  набрасывая с них лишь эскизы без подробной деталировки характеров и привычек. Подчеркну лишь присущие каждому из этих людей необычные черты и с улыбкой подмечу забавные случаи с их участием, свидетелем которых мне удосужилось быть.  За  время работы в Буритосе передо мной, словно кадры в слайдшоу, прошелестело великое множество разнообразных лиц, фигур, характеров. Периодическое нашествие и последующее исчезновение незнакомцев и незнакомок напоминало толпу прохожих, из которой кто-то случайно ненадолго заходил в Буритос и безуспешно пытался привыкнуть к установленным правилам игры. Но вскоре, морально придавленный первобытным примитивизмом осуществляемой деятельности, глубоко разочарованный, удирал без оглядки из этой душной охранной ловушки. Образы некоторых стирались из памяти постепенно, иные оставили после себя совсем незначительный след, другие безвозвратно исчезли во времени и пространстве сразу и навсегда.
ХАНУМА.
Маленькая, темноволосая, юркая женщина околопенсионного возраста. Родом из мордовских татар. Слова и фразы произносит отрывисто и резко. С окружающими разговаривает хрипловатым низким гортанным голосом. Многие поначалу принимали тональность голоса за отражение грубости  ее натуры. Но это было лишь особенностью фонетического строя языка приволжской нации, к которой по происхождению относилась Ханума. Ветеранша охраны Центра. Безотказная, покорная и, когда было нужно, молчаливая, она продержалась в богадельне дольше всех своих коллег. По своим  повадкам Ханума походила на маленькую шуструю обезьянку. Любое действие, требующее движения, вызывало в ней внезапный взрыв неуемной энергии. При необходимости Ханума мгновенно срывалась с места и принималась лихорадочно исполнять все, что от нее требовалось. И даже то, что по своему охранному статусу она не должна была делать, но все-равно делала. Протекла водопроводная труба – Ханума тут же начинает изощренный танец с половой тряпкой. Танцует  аж до самого утра, пока досуха не выдраит полы. Чтобы никто никогда не прознал о страшной аварии, случившейся во время её дежурства! Какая-то пьянь ночью плюнула в окно – вездесущая Ханума, вооружившись длинной шваброй, мгновенно замывает загаженное плевком стекло. Чтобы никто никогда не увидел позора дежурной охранницы! Словно  загнанная мышь, угодившая в мышеловку, маленькое, серое, смертельно напуганное существо, жизнь которого висит на тонком волоске и зависит лишь от милосердия охотника, Ханума панически страшится увольнения. Боитсяне как банального юридического акта, а как некого неизбежного Космического Возмездия за любые охранные и сторожевые прегрешения, совершенные Ханумой в Центре. Для нее это страшнее страшного. Больнее больного. Чернее черного. Сродни жестокому наказанию Всемогущего Аллаха, ужасающего своей разрушительной мощью и непоправимыми мучительными последствиями.  Наказующими орудиями возмездия для нее служил каждый, кто занимал  в Центре начальническую должность или мало-мальски руководительскую позицию. Стимулом охранной деятельности и мотивом исполнения любых, даже крайне неразумных приказаний и настоятельных просьб всевозможных начальников Центра для Ханумы всегда служила выверенная максима, которую она молитвенно выдыхала тайным шепотом « ... если не... то уволят! уволят! уволят!». При этом ее маленькое сморщенное мышиное личико приобретало печальное и скорбное выражение. Меня поражала безмерная любознательность Ханумы. Как только она заступала на дежурство, нетерпеливо усаживалась за рабочий стол и буквально прилипала глазами к мониторам наблюдения, страстно просматривая видеозаписи событий, происходящих в предыдущей смене. Листая странички видео, она смачно пощелкивала языком, покачивала головой в знак одобрения или издавала гортанные хрюкающие звуки, осуждая увиденное. В комментариях  Ханумы к просмотренному видеоматериалу, даже содержащему компромат,  никто из ее сотоварищей не нуждался. Всем было решительно наплевать, что там происходит, в чужой смене, свою бы выстоять. Вообще-то по жизни человечек она добрый, отзывчивый. И еще рукодельница  – большая умелица вязать из пряжи всякие интересные штучки. И очень уж хорошо у нее это получается! Художественно! Однажды взяла и обвязала красивыми шерстяными накидками все стулья охранной кельи –  по сей день  ее творения услаждают взор и согревают разнообразные охранные зады. По доброте душевной навязала кучу оригинальных детских носочков нужным сотрудницам Центра. Все довольны. Молодец, Ханума, уважаем, охраняй и дальше нашу богадельню.                Но всему в этой жизни рано или поздно приходит конец.  Неожиданно для всех, в один прекрасный солнечный день Ханума молча, по-мышиному тихо, незаметно уволилась из Буритоса и перешла на работу тут же в Центре, на знакомую ей кухню под знакомое крыло к Главному Кухмистеру. Там она трудится и сейчас. И живет почти хорошо. И совсем не тужит.  И довольна своим нынешним положением младшей поварешки. И ни чуточки не жалеет о своем сторожевом прошлом. И не желает больше Ханума никаких охранных злоключений и передряг. И даже форму свою новую продала. Надоело…
БИКСА.
Долговязая, крашенная в брюнетку барышня с вызывающим макияжем и длинными  наманикюренными пальцами, в угоду моде сплошь унизанными золотоносными кольцами. Высокие каблуки, подчеркивающие изящную форму стройных ног и всегда разные, разноцветные чулки в сеточку притягивали взгляды и вызывали даже у седовласых мальчиков исключительно эротические фантазии. И как неизбежное следствие возбуждения, резкое учащение пульса и опасное для здоровья стареющих сластолюбцев  повышение артериального давления. Но ничего не поделаешь, за наслаждение, хоть и визуальное, хотя бы и значительной частью собственного здоровья, но надо платить. И Бикса всегда открыто, гордо вскинув голову, капризно выпятив сочно накрашенные губки, нарочито сексуально покачивая бедрами, шлюшистой походкой главной героини порнофильма медленно дефилировала мимо обреченно вздыхающих об ушедшей молодости старых перечников.  А они, бедолаги, глотая слюни, украдкой бросали возбужденные взгляды на ее умопомрачительные девичьи прелести. Стройность фигуры Бикса сохранила с юных лет, когда усиленно занималась спортом и даже занимала призовые места на серьезных соревнованиях. Спортивные успехи и достижения сулили Биксе многообещающую перспективу в физкультурной сфере. Впереди ее ждал профессиональный рост, популярность и интересная жизнь, но спортивная слава обошла ее стороной. Лавры победителей достались другим. ЕЕ спортивная карьера закончилась, так не начинаясь. Все рухнуло в одночасье, когда в  юную биксину жизнь  ворвался  Бахус. Теперь, искоса поглядывая на спортивных девушек-тренеров, работающих в Центре, Бикса с печальной завистью в глазах горько замечает, что и она тоже «могла бы быть на их месте, если бы не…»... Не срослось…            Лексикон Биксы был, безусловно, богаче, чем у известной Эллочки-людоедки. Оценка поведения или характеристика того или иного человека сводилась у нее к безапеляционно однозначному  определению: «она дура» или «он дурак». Да и к чему большое количество извилин при ТАКОЙ-ТО фактуре? Тут слова излишни – они только помеха процессу. Как правило, члены примитивных человеческих сообществ, к коим, вне всяких сомнений, принадлежит и Буритос, не отягощены какими-либо морально-нравственными принципами. Основой жизнедеятельности членов подобных низко развитых сообществ является исключительно животное состояние сознания,  преимущественно управляемое инстинктами и простейшими стратегиями поведения. Появление новой сексапильной охранницы вызвало в Буритосе неподдельно острый эротический интерес. Присутствие Биксы возбудило всеобщую нервозность и перекрутило редкие мозговые извилины у всех мелких, средних и крупных руководителей Буритоса. Возбужденная либида и расторможенные инстинкты начальников всех уровней сыграли в биксиной жизни  положительную роль. Не прошло и месяца после того, как Бикса  устроилась в  Буритос, она уверенно приобрела статус первой фаворитки высшего начальства.  Бывшая первая леди Буритоса, 29-летняя мать троих детей, заслуженная охранница и по совместительству честная давалка возмущенно фыркнула и обозвала Биксу шлюхой. Бикса  почти вежливо в свойственной ей манере ухмыльнулась в ответ:
– Ты чё, старуха? Настрогала выводок – сиди и не кукуй.
И в завершении припечатала эксфаворитку личной гербовой печатью: – Дура!                Скороспелая начальственная благосклонность явно эротического свойства, была зафиксирована в отдельном приказе и озвучена на общем смотре перед личным составом Буритоса.                «За долгую безупречную службу по охране вверенного объекта, ответственное выполнение служебных обязанностей, за отвагу, смелость и решительность, проявленные в ходе несения службы, а также за особые заслуги перед предприятием» охранница Бикса была публично поощрена недельной загранпоездкой  и почетной грамотой. Ценные подарки были торжественно, с ласковыми словами нежной  благодарности вручены Биксе тет-а-тет самим Главным Обер-Охранником. Но не прилюдно, а в интимной обстановке его служебного кабинета. Непосредственно на зеленом кожаном диване, эротическое предназначение которого давно стало притчей во языцех у сотрудников Буритоса. Этот щедрый поощрительный парадокс никого из сотрудников Буритоса особо не удивил.  Никто по этому поводу особо не возмущался, прекрасно понимая, что именно представляют из себя так называемые, «особые заслуги». Люди здесь взрослые, пожившие, на дороге жизни еще и не такое видали. Да и что тут особенного? В жизни подобных примеров немеряно. Так было, есть и будет, пока в  мире существуют живые люди, а не бездушные гомункулы.                И только двое из тысячи сотрудников Буритоса остались недовольными: Халуй и Халдей. Тот и другой, переполненные тщеславной обидой и возмущенные столь вопиюще несправедливым распределением служебных благодарностей, которые по их обоюдному мнению,  должны были предназначаться им, а не «какой-то там...», двусмысленно ухмылялись, гадко сплетничая насчет награжденной, и по-змеиному шипели от зависти и злости за биксиной спиной.                Биксовы духовные интересы ограничиваются обязательным просмотром сопливых многосерийных сериалов про «любоффь» и, в качестве альтернативы телевизору, элементарной пьянкой по любому поводу, или просто от скуки, или от неукротимого желания залить портвейном горючую девичью тоску по этой самой «любоффи». Загульная, по своим кайфогенным пристрастиям Бикса относится к классу  пьющих. С  большим пиететом относится и поклоняется неизменному идолу этой сплоченной секты – Бахусу.  Бухает без меры и с удовольствием, благоговейно принимая «на грудь» почти все виды и сорта спиртосодержащих напитков разнообразной крепости, состава и вкуса. Пьянство – тотальная и очень сильная религия, поэтому священнодействует Бикса во имя Бахуса почти везде, выбирая ритуальное место в угоду приятному  собутыльщику. Или там, где на нее неожиданно нападает алкогольная жажда. В общем, где Бикса, там и Бахус, а где Бахус, там и Бикса.
Степень интеллектуального развития Биксы вполне соответствует уровню культурного развития среды ее обитания. В круг ее повседневного общения входят новорусские пролетарии, шоферская братия, родная, с годами подросшая, дворовая шпана из далекого детства, разбитные подружки и отдельные членфренды, которые как мотыльки на огонь, слетаются на безбашенную пьяную девичью доступность. Бикса никогда не слыла законченной шлюхой, но по жизни она почти никогда не противится любвеобильным претендентам на ее молодое привлекательное тело.  Горячие любовные утехи ей просто доставляют удовольствие. Любит Бикса это дело. Да и женская природа всегда справедливо требует своего. Ведь Бикса пока ничья, свободна от житейских пут. К тому же собою – ну очень хороша, стерва. Поэтому бесшабашно пользует ресурс здоровой молодости  и раскручивает свой яркий образ на всю катушку. Живет без оглядки на чужие мнения, и плюет через плечо на сплетни завистниц и недоброжелательниц. И для семейной жизни Бикса вполне пригодна, уже давно самостоятельная. И щей наварит, и котлет нажарит. Чистоплотна, аккуратна и хозяйственна. Даже иногда по-женски добра и отзывчива. В делах любовных  Бикса смелая и умелая, учить не надо. Сама кого хошь, научит, чему хочешь.  Вот только отгуляет в молодые годы свое девическое, блудом порочным перебесится, остепенится умом да телом – золотом червонным засияет.  Брильянтом сверкнет. А попадет в хорошие руки – бесценным даром мужу обернется, и на всю совместную оставшуюся жизнь. Дерзай, Бикса, жги, отжигай. Прожигай житуху, покеда грудь высока. Любись напропалую, жди своего неминуемого Щастья!
Девичье биксино Щастье не заставило себя долго ждать и предстало перед ней  в образе стриженного под «ноль» недоброго молодца с мелкими, бегающими крысиными глазками и приплюснутым носом. Это был ее давний дворовый друг, первая юношеская любоффь. Друг этот недавно освободился из мест заключения, где отбывал срок за мелкую кражу. До отсидки он частенько приворовывал по мелочам, но однажды блошнику крупно не повезло. Попался он, как водится, по глупости. Банальная история.                Молодые были, неразумные. Весело кутили в тесной компании. Выпивка закончилась. Деньги тоже. Но разгоряченные молодецкие души требовали продолжения  веселого банкета. Стали ломать головы: где бы раздобыть еще бухла, чтобы догнаться. Девицы остались ждать добытчиков дома, а парни вышли на улицу и, не раздумывая, взломали кооперативный ларек со спиртным. Типа «от буржуев не убудет». Но тут, как назло, мимо проезжала патрульная машина и менты повязали всех... И взяли-то  всего ничего: пару бутылок водки, наверняка паленой, бутылку коньяка, тоже, наверное, левого. Ну, еще там упаковку пивасика да чипсов на закусь. И надо же было так глупо залететь! Вот непруха.... Теперь точняк упакуют! Было бы за что... Обидно, бля...                Следствие длилось недолго. Следак, молодой и шустрый младший лейтенантишка, клятвенно обещал условный срок:
– «Только признайся, парень, все будет чики-чики».
Обманул, падла! Чтобы не пришили групповуху, дружок Биксы взял все на себя.  На суде, надеясь на снисхождение, он чистосердечно признался в содеянном. Но напрасно ждал милости от правосудия. Системе нужна была положительная статистика раскрываемости. А менту поганому – очередная звезда на погоны. Несмотря на раскаяние, паренек получил реальный срок.                Приговор, вынесенный другану, Биксу особо не опечалил. Молодость брала свое. Ее бесшабашная жизнь с успехом продолжалась и без него. Личное время биксы текло по прежнему руслу: пьянки, гулянки, чужие подушки. Он сидел. Она развлекалась. Да и сам острожник  не очень-то был обеспокоен верностью своей подружки. Баба есть баба. Ее тело – ее дело. Выйти бы на волю поскорей...                Спустя месяц после выхода другана на свободу, они поженились.                Свадьбы не было. Просто расписались и все. После ЗАГСа новобрачные вылакали со свидетелями полтора литра водки и улеглись спать. Вот и весь праздник. Утром молодожены наскребли на пиво и поправили головы у ближайшего ларька. Закурили. Делать было нечего. И денег тоже не было. Ни копейки. Новоиспеченный муж неожиданно почувствовал себя главой семьи и решил доказать молодой жене свою мужскую состоятельность. Но как осуществить благое намерение с пустыми карманами, он не знал. Вдруг в голову ударила молния из прошлого: а что, если что-нибудь стибрить и продать? Это тема! У Биксы был один близкий знакомый, бывший коллега из охраны, который держал магазин одежды. Будучи уже в годах, он невольно испытывал к этой девушке симпатию и теплое дружеское расположение. Единодушно порешили наведаться к нему в лавочку и непременно что-нибудь там стащить. Когда парочка вошла в магазин, Бикса, не дожидаясь приветствия, сразу, с порога, возбужденно заверещала, что они с дружком вчера расписались и она теперь законная жена мужа своего. Пока Бикса без умолку болтала о всякой чепухе, отвлекая внимание своего знакомца, ее вороватый муженек закрылся в примерочной, быстро влез в новые джинсы, а поверх натянул свои старые портки. То же самое он проделал и с модной толстовкой, тщательно скрыв ее под своей курткой. Крыса и наводчица выполнили задуманное. Теперь, когда дело было сделано, оставаться здесь им было незачем. Воришка, не говоря ни слова, пулей вылетел из лавки. Бикса тут же скомкала свой монолог и, махнув рукой в знак прощания, стремглав выбежала вслед за подельником. Хозяин сразу заподозрил неладное, заглянул в примерочную и обнаружил там две пустые вешалки. Сразу все понял. Вот крыса! Воровать у своих? В зоне за подобное крысятничество его бы опустили и отправили досиживать срок в петушиный угол со всеми вытекающими из этого факта позорными последствиями. Хозяин выглянул на улицу, но жуликов уже и след простыл. Было не так жалко украденного, как противно от самого факта предательства человеком, которому безгранично доверял. До тошноты противно. Ощущение было такое, словно прикоснулся к чему-то отвратительному, липкому и скользкому. Все произошло, как в известной сказке о царевне-лягушке, только наоборот:  в этом случае красавица-царевна в одно мгновение превратилась в омерзительную жабу.
– Ладно, – философски рассудил хозяин.
–  Пусть это будет свадебным подарком от меня. Уёбки!
Вот так уродливо началась семейная жизнь Биксы. А ведь как мечтала девушка о сказочном принце и чистой любви! Принц был, но не из сказки, а из тюремного ужастика. И все-равно,  какой-никакой, а все таки мужъ. Украденные тряпки продать не удалось, пришлось носить самим. Мелкие кражи продуктов из супермаркетов не спасали положения. Да и рисковать по мелочам, чтобы снова отправиться на нары, недавнему зеку совсем не светило. Но на большее этот крысеныш был не способен. Денег по-прежнему не хватало. Нечем было платить за квартиру. Влезли в долги, а их надо было отдавать. А с чего? Тогда Бикса с присущей русским бабам решимостью взяла, как говорится, быка за рога. Недолго думая, устроилась работать на мясокомбинат оператором  по разделке туш крупного рогатого скота. Пахала Бикса, как трактор на колхозной пашне. Сжав зубы, она с остервенением кромсала увесистым тесаком мертвую плоть домашних животных. Скотский труд выматывал настолько, что дома, не чувствуя отекших ног, она почти машинально вливала в себя полстакана водки, замертво валилась на кровать и дрыхла мертвым сном до самого утра. Ох, уж, эти женщины! И чего только не сделаешь ради любимого? Какие жертвы не принесешь на алтарь семейного счастья? Томящийся от безделья муженек, видя страдания своей женушки, неожиданно расчувствовался, поковырялся в своих скудных мозгах и тупо пошел работать на стройку каменщиком-укладчиком. Эту почетную профессию крыса освоил еще на зоне во время строительства нового корпуса изолятора. Вот и пригодилась. Не зря парился на нарах... Как сложилась дальнейшая жизнь Биксы, мне неизвестно. С ней мы больше никогда не встречались и не созванивались. После произошедшего в магазине инцидента и она, и ее отморозок-муж ничего, кроме гадливого чувства отвращения, у меня не вызывали.
Однажды на дежурстве напарником Биксы оказался Халдей. Обдав напарника стойким утренним перегаром, задержавшимся в биксиной крови после очередного ночного загула, Бикса, сама того не подозревая, возбудила в Халдее угасшие молодецкие чувства и ощущения из прошлой разгульной кабацкой жизни. Купаясь в этом облаке,  состоящим из остатков ароматов выпитых Биксой накануне алкогольных напитков, вдыхая этот, до тошноты знакомый, но такой родной перегарный смрад, подчеркиваемый действием сильного дезодоранта, Халдей бессознательно ощутил в Биксе родственную душу. Внутренним зрением он разглядел в ней человечка родного, близкого ему по духу. Увидел в Биксе единоверку, которая, так же как и он, Халдей, безмерно страдает  от гнетущего похмелья. И дрогнуло от жалости истерзанное алкоголем халдейской сердце. Немедленно бросился он в ближайший магазин за лечебным 40-градусным напитком. Вернувшись, Халдей с остервенением сорвал с бутылки крышку, накатил целых полстакана целебного снадобья и дал испить своей умирающей напарнице. Бикса схватила стакан дрожащими рукой и, задрав голову, выплеснула его содержимое себе прямо в глотку. Лекарство подействовало мгновенно – ожила умирающая Бикса. Вся порозовела, повеселела, и, стуча каблучками, запрыгала по Центру, как молодая козочка по зеленой травке. С тех самых пор Спаситель Халдей и возрожденная к жизни Бикса до мозга костей прониклись друг другом. Впредь они не расставались и дежурили только вместе. Что ж, это и хорошо, если люди на работе чувствуют себя комфортно, то и дело спорится.  Халдей выбрал для себя  роль эдакого либерального «папы-покровителя», а Бикса играла роль девочки-подростка, не очень послушной, но по-родственному ухаживающей за своим новоявленным папиком.  Чтобы омолодиться и соответствовать образу «крутого парня» в тандеме  с молодой и привлекательной  Биксой, Халдей извлек из кубышки и нацепил на себя толстую золотую цепь – неизменный атрибут бандитов и успешных бизнесменов перестроечного лихолетья. Сам Халдей к лихим разбойникам, а тем паче к крутым бизнесменам никакого отношения не имел, поскольку по натуре был патологически труслив и глуп. Но символ власти силы и богачества приобрел, в тайне воображая себя всемогущим  и успешным. Было очень забавно наблюдать со стороны, как на тощей, испещренной морщинами, старческой шее Халдея под плохо выбритым торчащим острым кадыком трясется, дрожит и цепляется за воротник и пуговицы форменной рубашки желтая металлическая цепь из низкопробного золота. Бикса, соответствуя установившимся правилам игры,  по имени Халдея не называла, а кликала Толяном на полублатном жаргоне по типу «пацанского» метода образования имен собственных: Колян, Вован, Костян и т.п. Старпер Халдей, уже немножо влюбленный в Биксу, на свою кликуху  не обижался, по-отцовски» снисходительно воспринимая невинные биксины глупости. Заслышав зовущий его хрипловатый прокуренный голос Биксы: – «Толян!», Халдей тут же бросал все, срывался с места и, смешно суча тощими ножками, поспешал на призывный  зов. И золотая цепь, столь же нелепая, как и его семенящая походка, уморительно тряслась на его тощей куриной шее  с вытянувшимися  от напряжения жилами.                Какое же  все-таки жалкое зрелище – молодящийся глупый старик!
ХРОНЯ.
Парень лет 35, бесцветный, типичный представитель постперестроечного поколения. Без особых претензий к жизни, со специфическим, бледно-багрового цвета лицом явного почитателя Бахуса. Фанат вирта, не мыслящий свою жизнь без интернета. Образован – некогда закончил трехмесячные курсы кладовщиков товара, причем, с «красным» дипломом, чем очень гордится. Но на прежней работе что-то пошло не так и курсист-отличник Хроня оказался не у дел. В охране – временщик. В  Буритос пришел пересидеть вынужденную безработицу в надежде когда-нибудь найти подходящую работу по любимой учетно-складской специальности. В среде пожилых товарищей по сторожевой деятельности, особенно среди охранниц-пенсионерок считается человеком очень умным, поскольку носит очки в толстой оправе и умеет обращаться с компьютером. А также пользует в быту разнообразные «штучки», то бишь гаджеты, которые для старорежимных  сторожевых бабушек являют собой некие фантастические чудеса из области чего-то  непонятного и совершенно непознаваемого. Вдобавок ко всем заумным припаркам Хроня имел непростое имя-отчество. Не какое-нибудь там фамильярно-примитивное  Иванываныч  или Сансаныч, но абсолютно экзотическое – Модест Аскольдович. Весьма  странное для нашего времени человеческое название окружало Хроню-Модеста ореолом некой таинственности и  загадочности. Это придавало Хроне в глазах простых смертных характер образа, недоступного пониманию ограниченными охранными умишками.                С Биксой Хроня спелся сразу после совместного дежурства. Бахус выпустил свои острые живительные стрелы одновременно в обе, страдающие тяжелым похмельем, больные головы. С полувзгляда, без  лишних слов, по едва уловимым признакам на бледном, хорошо заштукатуренном лице и по многозвучному перегарному аккорду  Хроня опознал в Биксе родственную душу. Подобно Хроне, душа эта мучительно страдала от тщательно скрываемой от окружающих глубокой абстиненции. Безгласный  вопрос Хрони, выраженный бычьим взглядом и нечленораздельное ответное мычание его новой пассии послужили спусковым крючком для решительных и неотложных спасительных действий. Как истинный джентльмен, Модест Аскольдович мухой слетал в близлежащий лабаз и  приволок приличную бадейку какого-то алкогольного пойла для немедленной поправки здоровья жаждущих исцеления охранников. Чтобы не привлекать к обряду экзорцизма излишнего внимания окружающих и не вызывать подозрений и нареканий начальства, поборники опохмеляющего оздоровления хитроумно разливали целебное снадобье в небольшие бутылочки из-под виноградного сока. Они очень удобно помещались в нагрудный карман форменной куртки и ни у кого не вызывали подозрений. Подобные алкогольные метаморфозы постепенно вошли в привычку, поднимали настроение, согревали душу и разгоняли тягучую охранную скуку.  Взаимопонимание и хмельные радости напарников продолжались до тех пор, пока однажды Бикса, не рассчитав дозы и перебрав целительной влаги, не распоясалась в пьяном угаре.  Потеряв над собой контроль, она уселась на колени к симпатичному молодому воину-интернационалисту, инвалиду-колясочнику, который от горячих биксиных лобзаний чуть было не выпрыгнул из инвалидной коляски и не побежал вслед за Биксой без всякой реабилитации! Обиженный до глубины души Хроня, наблюдая за этой шокирующей сценой через монитор, сжав зубы,  молча ревновал напарницу и безудержно глотал алкогольный напиток, опорожняя одну за другой замаскированные под сок бутылочки. Об этом возмутительном вопиющем происшествии неизвестными доброжелателями было немедленно доложено ЗАМу, курирующему  охрану Центра. Для установления истины и принятия адекватных нарушению мер куратор приступил к поиску обоих, внезапно исчезнувших и выпавших из поля зрения, нарушителей-охранников. Наконец, оба виновника этого события были обнаружены  дежурной по этажу в одном из гостиничных номеров Центра. Бикса и Хроня, в дымину пьянющие,  похрапывая, сладко спали в номере. В общей компании почивал и надравшийся вместе с ними воин-интернационалист.  Военный реабилитант валялся на кровати в гуттаперчевой позе паралитика и нескладно обнимал наглухо закованные в форменные охранные штаны шикарные биксины бедра. Его курчавая голова покоилась на соблазнительно выпроставшейся наружу из-под форменной рубашки мягкой плоти ее живота.  Лицо  воина озаряла улыбка неподдельного счастья. Хроня вырубился и заснул, сидя в кресле и, словно  гранату перед последней атакой, крепко сжимал в руке стакан с остатками недопитого портвейна. В комнате висел тяжелый удушливый смрад.  На залитом чем-то липким ковролине тут и там валялись пустые бутылки из-под винища. По  столу были разбросаны остатки нехитрого, вероятно, на скорую руку сварганенного закуса.  Отвратительно воняла по-солдатски грубо вскрытая ножом, консервная банка, переполненная окурками, плавающими в масле вместе с рыбными ошметкам. По огрызкам колбасы и сыра лениво ползали пьяные, насытившиеся деликатесами жирные изумрудно-зеленые мухи. Начальник и его свита были в шоке от увиденного безобразия!  Ответственого за охрану ЗАМа, отставника и орденоносца,  чуть не хватил кондрат! Эта живописная жанровая картинка тянула как минимум на немедленное увольнение обоих провинившихся с применением к ним всех возможных моральных и материальных санкций.  Но, учитывая их прошлые заслуги и горячность молодости, дело было спущено на тормозах, закрыто и широкой огласки не получило. Нарушители порядка были великодушно прощены с вынесением скрытого нравственного общественного порицания в виде беззлобных сплетен, так и не получивших, по обыкновению, должного распространения. Случай рядовой и никому не интересный, в охранной практике бывали случаи и похлеще банальной пьянки. Чтобы не вызвать гнева администрации Центра, что чревато расторжением контракта с Буритосом, потерю охраняемого объекта, а, следовательно, и денег, подельники были немедленно отстранены от почетной обязанности охранять столь важный государственный объект. Как обычно поступают с нарушителями в подобных случаях, каждый из них был отправлен в местный «штрафбат» на перевоспитание или  добровольно-принудительное увольнение. Но ни Бикса, ни Хроня столь извращенным средневековым образом перевоспитываться не пожелали. При непосредственной поддержке Бахуса, оба мужественно отмучили на штрафных постах обязательный двухнедельный предувольнительный срок. После чего с облегчением выдохнув смрадный сторожевой дух, со всех ног бежали из Буритоса на все четыре стороны.                В этот, спевшийся, но еще не до конца спившийся, дуэт молодых выпивох органично вклинился и многоопытный бытовой пьяница Халдей. В качестве вступительного взноса в секцию любителей Граненого Стакана, он проставил своим коллегам бадейку какого-то крепленого пойла. В знак солидарности с пьющим мировым сообществом Бикса и Хроня  с большой радостью приняли от Халдея традиционное подношение и без промедления накатили всем членам кружка по полному стакану этой священной жидкости в качестве символической жертвы Его Величеству Бахусу Неупиваемому. Теперь их нерушимый союз был соединен гранеными скрепами Бахуса навекивечные. Теперь их стало трое, неразлучных и сплоченных, каждый из которых был  готов при любых обстоятельствах, в любые моменты тяжелых и легких  похмелий или просто во имя кайфа ближнего своего незамедлительно придти на помощь своему  единоверцу-собутыльнику. И однажды после одновременных  бурных возлияний, по воле Бахуса все трое одновременно и неожиданно почувствовали к друг другу непреодолимое притяжение.  Поддавшись непреодолимой силе, три ипостаси этой алколюбивой троицы встретились вне работы на  нейтральной территории.  Три души, свободные от сторожевых обязанностей и служебного контроля. Страдающих с похмела, изрядно помятых, больных на все три неопохмеленные  головы, милосердный Бахус привел к недавно открывшемуся питейному  заведению. Дабы его страждущая паства смогла утолить мучительную похмельную жажду и поправить пошатнувшееся здоровье. В  этом храме пития Священная Алкогольная Влага лилась рекой, наполняя каждую клеточку больных тел дружной троицы энергией и радостью бытия. Алкогольное cвященнодействие продолжалось весьма долго, вплоть до того момента тотального взаимопонимания  и традиционного «тыменяуважения», когда индекс IQ у всех участников этого действа постепенно выравнивался, опускаясь до оптимального значения 6, и более уже не поднимался никогда. Да и зачем ему стремиться вверх, если счастливые собутыльщики в благостном состоянии духа и тела друг друга прекрасно понимают и очень уважают...                Заведение закрывалось, но ожившие души ненасытной троицы требовали продолжения оздоровления.  И  вся троица по любезному предложению Биксы переместилась  в ее свободную квартиру, по пути закупив изрядное количество алкоголя.  Это чтобы в случае неожиданного дефицита напитка, не отрываться от целительного процесса, посылая гонца в магазин за новой порцией целебного снадобья.  После чего, пребывая в томительном ожидании посланника, терзаться сомнениям и гадать: вернется он или нет. Заметут или прорвется.                Пили долго и с удовольствием. Одуревший Халдей вальяжно откинулся на спинку дивана и, постоянно рыгая, что-то неразборчиво бурчал в пьяной полудреме. Хроня, как более молодой и сильный послушник, с завидным упорством и стойкостью продолжал возлияние. У  романтической Биксы от выпитого и от присутствия целых двух, близких ей по духу,  пьяных самцов, напрочь снесло крышу. Её неуёмная, расторможенная Бахусом сексуальная энергия, с безумной силой изверглась наружу. Скинув с себя блузку и с трудом стянув через голову узкую длинную юбку, девушка  с остервенением завертелась в каком-то первобытном ритуальном танце. Повизгивая от возбуждения, она исступленно срывала с себя оставшиеся на ней предметы женского туалета. Пьянющая  обнаженная вакханка кружилась и извивалась стройным девичьим телом в этом безудержном бешеном канкане, ничего и никого не замечая вокруг себя. Впадая в дикий метафизический транс, она разбрасывала по всей комнате свои интимные фетиши. Кружевной лифчик,  описав дугу, приземлился прямо на голову дремлющего Халдея, который, смачно рыгнув, с трудом приподнял отяжелевшее веко, приоткрыл заплывший глаз и, ничего не соображая, снова захрапел. Черным облаком взлетевшие к потолку ажурные колготки элегантно повисли на люстре. Изящная полоска стрингов, вспорхнув алым огнем, попала в Хроню, зацепилась и повисла на  дужке его очков. Атмосфера этой вакханалии  была вся пропитана неудержимым возбуждением и дикой животной страстью. Пространство комнаты было переполнено ароматами биксиных духов и пьянящими запахами плоти вожделеющей молодой самки. Но как ни старалась Бикса, к каким только эротическим ухищрениям девушка не прибегала, чтобы возбудить насмерть подавленные Бахусом сексуальные инстинкты сотоварищей, все было тщетно. Ни соблазнительные выпуклости, изгибы и запахи молодого тела, ни возбуждающие телодвижения Биксы, и даже ее откровенно демонстрируемая  готовность к любому виду дружеского интима, так и не пробудили нездоровую мужскую природу полумертвых приматов. Ни один мускул не дрогнул на багровых и опухших лицах пьяных орангутангов. Ни единая жилка не напряглась даже там, где при созерцании подобного возбуждающего воображение зрелища хоть что-то, но обязательно должно было  отреагировать и зашевелиться. Старый дрищ Халдей, утомившись от столь насыщенной событиями встречи, был не в состоянии  даже махнуть стопарь «на посошок». Беспорядочно тыкая пальцем в клавиатуру мобильника, он пытался вызвать такси и поскорее улизнуть домой. Халдей смертельно опасался того, что его хитрая женушка каким-то образом пронюхает о его участии в пьяной оргии,  да еще и с блудницей. И уж тогда ему, непререкаемому семейному авторитету, определенно не избежать скандалов и серьезных неприятностей. Начинающий импотент Хроня по определению был более алконавтом, нежели сластолюбцем, поэтому алкогольный кайф всегда превалировал у него над вожделением и эротическими удовольствиями. По жизни  Хроня вовсе не был женоненавистником и в силу своей молодости отнюдь не избегал общения и интимных контактов с женскими полом. Но, когда дело доходило до интимных постельных дел, то  в любовных играх в подавляющем большинстве случаев он терпел сокрушительное фиаско. Этот удручающий и печальный факт неизбежно приводил бедолагу к душевному расстройству и тотальной жизненной разочаровухе.  Свои душевные недуги Хроня всегда излечивал одним и тем же, неоднократно испытанным, способом: в полном одиночестве, отрешившись от мира, он уходил в душеспасительный запой. В этом случае причина и следствие всегда принимали прямопропорциональную зависимость:  чем глубже и сильнее овладевал Хроней  душевный раздрай, тем дольше длился последующий псевдоисцеляющий запой. После этой убийственной дружеской попойки перебравший все допустимые алкогольные дозы Халдей чуть не окачурился и очень тяжело отходил от пьянки целых три недели. Обессиленный, землисто-бледный, весь в холодном поту, он валялся в постели, изредка общаясь исключительно с тазиком для блевотины. С заботливой подачи медички-жены Халдей глотал умопомрачительное количество различных таблеток и снадобий от болезней всех внутренних органов, жестоко  проклиная на чем свет стоит своих молодых собутыльщиков. А заодно и все алкогольное пойло мира. Внимательно наблюдая за мучениями супружника, его прагматичная  женушка, тонко уловив угнетенное состояние сознания страдающего родственника и умело используя свой медицинский ресурс, безошибочно оценила сложившуюся ситуацию. При правильном подходе все происходящее позволило бы ей раз и навсегда избавиться от пьяной тирании алкоголика-мужа. Ведомая благими намерениями, она застращала трусоватого Халдея фатальной неизбежностью скорого летального исхода от его дальнейших возлияний. Тот, смертельно напуганный ужасающей перспективой своего потустороннего существования вне собственного дома и без своего новенького авто, от воздействия ее убедительных аргументов  в пользу трезвости решительно и бесповоротно отрекся от слепой веры в Бахуса Неупиваемого.  А в подтверждение своего вероотступничества не преминул в свойственной ему подловато-мелочной манере с ног до головы облить грязью своих бывших единоверцев: приснопамятных Биксу и Хроню. Такова уж мерзотная халдейская натура – сначала пригреть, потом нагреть, обобрать и  обосрать.
ЧУМА. 
Крашенная в черный цвет прокуренная мымрообразная пенсионерка неопределенного возраста. Невысокая, с  неким подобием «бабетты» на голове, придающей ей водевильно-комический вид, вызывающий в воображении образ раскулаченной большевиками старорежимной барыньки.  Всегда вызывающе-безвкусно одетая в обтягивающую бесформенные старушечьи выпуклости миниюбку, без стеснения обнажающую уродливые варикозные вены на  коротких опухших ногах. Издалека Чума напоминает большую черную моль с оторванными крыльями.  Или некое неизвестное паукообразное существо.  Вызывает брезгливое ощущение отвращения и инстинктивное желание немедленно чем-нибудь прихлопнуть это опасное ядовитое насекомое. По натуре Чума – особа крайне вредная, скандальная и склочная, и частыми проявлениями своего скверного коммунального нрав. Ежечасно пытается хоть как-то заявить о себе и подчеркнуть свою персональную важность. Каким образом эта сварливая старуха попала в охранницы – неизвестно. Возможно, приняли ее на работу в период очередного кадрового дефицита, когда на службу принимают всех без разбора из дурдомов, подворотен и притонов. И тогда измельчавшие охранные ряды пополняют как нормальные граждане, так и маргинальные элементы, от бывших уголовников до инвалидов. Кадровая политика «открытых дверей» осуществляется  администрацией  с единственной целью:  сохранить в неприкосновенности каждую «дойную корову» – вверенный Буритосу охраняемый объект, регулярно и стабильно приносящий охранной фирме немалые дивиденты.                Обладая желчным характером и патологической неуживчивостью, Чума никогда не удерживается на одном месте более трех месяцев.  После означенного срока Чума, как ноющая заноза, элементарно выдавливается из любого охранного коллектива. Изгнание неугодной  происходит различными способами и с применением всех доступных средств. Спевшийся или спившийся охранный коллектив при первой же возможности сам избавляется от скверны и отторгает мешающий нормально функционировать болезнетворный орган из своего здорового сторожевого организма. Как правило, убирают Чуму по словесной жалобе коллег-охранников. В бабском сторожевом коллективе часто случается так, что  удалить обнаглевшую Чуму с объекта удается лишь путем сплетен и интриг, тайно настраивая против нее сотрудников и начальство охраняемого объекта.  В очередной раз отстраненная от работы по непонятной для нее причине, обиженная и возмущенная подобным к себе отношением Чума в поисках справедливости строчит кляузы на всех виноватых и невиновных сразу во все контролирующие органы. Ощутимого вреда тем, на кого мстительная Чума жалуется,  эти кляузы не приносят, вызывая к сутяжнице лишь чувство гадливой жалости и отвращения. Бесславная карьера Чумы в Буритосе закончилась с опережением обычного срока пребывания на новом месте  –  через месяц после очередного «заслуженного»  перемещения на другой объект.  На новом месте Чума за короткий срок своими неадекватными выходками умудрилась достать до печенок  абсолютно всех сотрудников, от уборщицы до директрисы.   Во время очередного дежурства чем-то раздраженная Чума в диком приступе гнева от внезапно разлившейся желчи грубо и незаслуженно оскорбила одну из сотрудниц.  Незаслуженно оскорбленная женщина в словесную перепалку с разъяренной охранницей  решила не вступать. В ответ на беззастенчивое хамство она решительно ухватила Чуму за отвороты форменной куртки и несколько раз с силой шарахнула старую наглетуру об стену.  Не ожидавшая столь бурной реакции Чума оторопела от неожиданности и, выпучив рыбьи глаза, хрипло заорала во всю мощь своих прокуренных легких:
 – Пама-а-а ги-и-ити!!! Люди до-о-обрыя!!! Ахрану убива-а-ают!!!
После  безобразной сцены у бедняги резко подскочило давление. Гипертонический криз. Была вызвана скорая. Чуме вкололи что-то гипотензивное, давление нормализовалось. Оклемавшись от приступа, Чума ухватила свои загодя собранные и подготовленные к   бегству увесистые кутыли с личными вещами и, бросив вверенный пост на произвол сотрудников учреждения, со всех ног улепетала  домой. На следующий день она проснулась с твердым намерением уволиться из Буритоса и никогда больше в эту проклятую контору  не возвращаться. Вслед за своим демаршем оскорбленная  и обиженная Чума по обыкновению, накатала грозную кляузу в прокуратуру. Прокурорская проверка изложенные в жалобе Чумы факты «грубейших  нарушений законодательства»  администрацией учреждения не подтвердились. Единственным ощутимым и неприятным результатом проверки послужило выселением из подвала нелегально проживающего там гастарбайтера-узбека, парня работящего и для общества совершенно безвредного. Жаль, паренек он был неплохой. Учил меня узбекскому языку.                Описывать Чуму далее не имеет смысла.  Неинтересно. Тошнит. Кроме чувства гадливости, этот человеческий  продукт с просроченным сроком годности ничего не вызывает.  Никому не интересно описание кучи дерьма. Чума – лишь одна из многочисленных жертв извращенной совдеповской идеологии. Хроническая патология ее сознания, искаженного прошлым общественным строем –  это не диагноз,  это  – приговор.  Окончательный,  без права на обжалование во всех инстанциях, включая и небесную канцелярию. Обычная сволочь.
На этом можно было и завершить  повествовательное перечисление персонажей, участвующих в охранно-сторожевом шоу. Но жизненная картинка не будет законченной, если не упомянуть в ней об отцах-командирах, осуществляющих мудрое руководство разношерстным сообществом Буритоса.  Это было время относительно редкой кадровой стабильности. Тем не менее,  ЧОП Буритос насчитывал более тысячи сторожевых человеко-единиц.  Организацию охранной службы в Буритосе осуществляли несколько так называемых менеджеров, назначаемых непосредственно Главным Обер-Охранником. В первую очередь предпочтение отдавалось родственникам, друзьям и  близким знакомым Главного Обер-Охранника и членам его свиты.  Среди простых смертных претендентов на руководящие должности преимуществом пользовались вояки-отставники или уволенные из органов менты. Простолюдину с улицы, не имеющему ысоких покровителей и достойных рекомендующих, имей он хоть семь пядей во лбу, путь на вершину  должностной лестницы Буритоса был  заказан. Узкие рамки военно-ментовского опыта, ограничивающие мышление начальствующих элементов диктовали и соответствующие методы руководства, основанные на жесткой армейской дисциплине и неукоснительном выполнении необсуждаемых приказов начальства. Убогое командирское малоумие подкреплялось изощренной полицейской системой различных наказаний, применяемых к «солдатам» за допущенные ими нарушения и проступки.

БОРОВ.
Главный Начальник, назначенный основателями ЧОПа координировать охранную деятельность Буритоса. Коротконогий, округлый, с перекошенной осанкой, весь какой-то зализанный со всех сторон человечек.  Окорок с маленькой головкой на толстой кадыкастой  шее с тремя жирными небритыми складками подбородка. На  лоснящейся, заплывшей жиром физиономии, едва проглядывались крохотные, похожие на пуговичные дырки, кабаньи глазенки с кровавым отблеском. Они по-звериному исподлобья пристально следили за  окружающим миром в напряженном ожидании некой грозящей опасности. Когда Боров говорил, то его голова от собственной тяжести валилась на бок и находилась в таком положении до тех пор, пока не прекращался словесный понос. Лениво, капля за каплей, он просачивался  из его ожиревшей утробы через искривленные в презрительной ухмылке губы, которые своей формой и движениями напоминали совокупляющихся жирных гусениц. Слова и фразы. которые Боров натужно из себя выдавливал, походили скорее на презрительные словесные плевки в сторону тех, к кому они были обращены. Это была аудитория, сплошь состоящая из низшей касты Буритоса – простых, подчиненных Борову, охранников. В подавляющем большинстве это были взращенные на совдеповской идеологической почве седовласые терпилы, которые с покорностью старой заезженной кобылы, приученной подчиняться только кнуту, с христианским терпением сносили грубые уничижительные речи своего бурбона-начальника.   Крепостные не смели противоречить своему барину даже в мелочах.
ЖЛОБ.
Первый Заместитель главного Начальника. Безликое существо мужского пола, всем  своим видом напоминающее неструганую сучковатую доску с кривыми ответвлениями в виде тощих костлявых рук и ног. Его худое удлиненное лицо с ввалившимися небритыми щеками никогда не выражало ничего, кроме злости, недовольства и неприкрытой высокомерной презрительности к окружающим. По земле Жлоб не ходил, а медлительно и осторожно шествовал. Переставлял свои лапы, как нахохлившийся  бойцовый петух, готовый в любой момент прокукарекать петушиный боевой клич, бешено замахать крыльям и, угрожающе вытянув свой острый клюв, немедленно вступить в смертельную схватку с врагом. В армейском прошлом Жлоб служил в десантуре и долгое время занимался боксом. Вероятно, по этим причинам состояние перманентной психологической напряженности и сиюминутной готовности к драке стало неизменным свойством его агрессивной натуры. Тяжелые качества злобного характера усугублялись   эпизодическими приступами имбецильности, развившейся у Жлоба вследствие серьезной травмы головы. Травмировался он  то ли во время неудачного прыжка с нераскрывшимся вовремя парашютом, то ли по причине необратимой патологии головного мозга, возникшей от постоянных ударов по голове со стороны его спаринг-партнеров по боксерским поединкам. Свой крайне скудный словарный запас Жлоб  обогащал сочной нецензурщиной, по его мнению, придающей мужчине некий шарм и мужественность. В своей речи Жлоб использовал только ему понятные  фразеологизмы, почерпнутые из армейского лексикона. Излюбленную универсальную фразу «а мне насрать!»  Жлоб применял в 99% случаев жизни, эмоционально окрашивая ее в зависимости от обстоятельств и ситуации. Применялось это шоковое средство воздействия на окружающих главным образом в моменты озлобленности и раздражения. А  в этом пагубном состоянии духа Жлоб пребывал 24 часа в сутки. По его  непогрешимому мнению именно такой словесный набор являлся исчерпывающим ответом на любой вопрос какого-нибудь обнаглевшего охранника, осмелившегося задать его столь важной начальствующей особе. Любые попытки Жлоба выстроить логически связанную фразу приводили к сшибке нервных процессов в его воспаленных мозгах, и, независимо от воли, неизменно заканчивались непонятным бессвязным мычанием и дежурной универсалией –  «а мне насрать!».                Особой изощренностью вызывающего поведения оба начальствующих элемента отличались во время проведения обязательных ежемесячных строевых смотров личного состава Буритоса, проводимых с дисциплинарной целью. Во время смотра особо приближенным к руководству деятелям вручались почетные грамоты и зачитывались устные благодарности. Поощрительные акции  сопровождалось очень редкими и очень непродолжительными аплодисментами. Проштрафившимся работникам прилюдно, в назидание присутствующим, выносились разной степени выговоры и накладывались взыскания. В основном материальные,  в виде штрафов. Последнее вообще никаких эмоций не вызывало. В общем, все, как у нормальных людей, воздавалось каждому по делам его. В служилом народе эти вынужденные и бессмысленные сборища, отнимавшие у людей личное время выходного дня, считались тусклыми, изрядно поднадоевшими цирковыми представлениями. Участвовали в этих скучных шоу одни и те же несменяемые бездарные клоуны печального образа, которые несли перед зрителями этой клоунады всегда одну и ту же, насквозь протухшую нелепицу и ахинею. Выстроившаяся в несколько рядов, закованная в черную охранную униформу толпа, тут и там сверкая лысинами, плешинами и сединой, сплошь состоящая из серийных, типовых лиц, со стороны напоминала сборище больших черных тараканов в человеческом обличье. Перед строем с кривой ухмылкой на лоснящемся багровом лице, выпячив брюхо, вызывающе нагло с пятки на носок раскачивался  Боров, через презрительно вывернутую наружу губу выплевывая в сторону подчиненной ему толпы свои начальственные угрозы. Любимой,  запугивающе-предупреждающей  плевательной фразой Борова была эта:
–  Вы все, бля, у меня будете на посту, бля, торчать, как, бля, новенькая долларовая купюра, бля!                Вероятно, Боров с большим пиететом относился к американской валюте, втайне от всех вынашивая планы о том, чтобы на занимаемой им ныне хлебной должности успеть насосаться достаточно, чтобы эмигрировать за океан в страну равных возможностей и начать там свой индивидуальный охранный бизнес.                Источников дополнительного обогащения в Буритосе было предостаточно.  Доход фирме приносила и белая, и серая и черная деятельность. Не гнушались ничем. Начиная от регулярных откатов компаний, занимающихся пошивом форменной одежды для  охраны (всех работников в приказном порядке под угрозой штрафа обязывали приобретать служебную форму за свой счет), до дележки в свою пользу приличных сумм, которые Буритос получал от различных госструктур за участие рядовых охранников в «дружинах». Так назывались совместные с ментами рейды по дополнительному обеспечению безопасности на различных общественных мероприятиях. Всего не перечислить.                Неуемный холерик Жлоб, сверкая желтым глазом, нервически дергаясь, петушиными шагами мерял перед строем свободное пространство. А когда из неподвижной черной массы до его уха вдруг доносился  робкий просительный звук голоса одного из «тараканов», он всегда крайне болезненно реагировал на случайный вопрос. Не разобравшись в сути, вместо ответа он в диком исступлении орал:
– А мне насрррать!!!
После боевого клича, даже не замечая того, к кому обращается, смешивая кирзовый солдатский жаргон с нормальными словами,  Жлоб с угрожающим звериным рыком наступал:
– Кто-нна?! Фамилия-нна?! В зарплату не досчитаешься-нна!
Изощренные матюги и грязные сквернословия напыщенных павианов выплескивались из принадлежащих им дико орущих отверстий, внешне напоминающих человеческие рты. Смердящий  помойный поток обильно изливался на  неповинные седые и плешивые охранные головы. Сквернословие начальничков неизменно вызывало омерзение и до мелкой дрожи в чреслах шокировало стоящих в общем строю женщин, новообращенных в сторожевую веру.  Немногочисленные представителей глухонемой интеллигенции, эти молчащие пофигисты, понимающе обменивались осуждающими взглядами,  как бы говоря: «горбатого могила исправит». Подавляющее  большинство тараканьей массы, скорбно склонив невинные стариковские головы, в тяжелом молчании пережевывало и медленно проглатывало эту тошнотворную словесную баланду, замешанную на незаслуженных оскорблениях и подспудном страхе на старости лет лишиться работы. Когда гнетущая тяжесть непереваренных обид перехлестывала через край,  христианское долготерпение почтенных старцев заканчивалось. Возмущенные, они, невзирая на ежеминутно подстерегавшие их злонамеренные нападки со стороны вездесущего Жлоба, начинали несмело и тихо роптать. В знак пассивного протеста против начальнического произвола угрюмо покачивали  всепонимающими сединами, боевито выпячивали свои впалые грудные клетки и нервно пожимали уставшими от груза житейских забот угловатыми стариковскими плечами. Но как только атмосферу возникшего недовольства разрывало режущее уши убийственное  «амненасрррать!», возмущенные голоса мгновенно стихали и ропот прекращался.  Лишь на мгновение воспрявшие  головы старых рысаков по-черепашьи трусливо втягивались в поникшие туловища и постепенно растворялись в однообразно-черной  массе своих бессловесных соплеменников.
А самодовольные охранные главари, оба в кожаных тужурках нараспашку, с глубоко засунутыми в карманы руками, словно сжимали там рукоять маузера, с нарочито демонстрируемым брезгливым равнодушием дефилировали вдоль массы черного строя. Своими повадками, испепеляющими взглядами и яростными словесами эти упыри походили на красных комиссаров, оглашающих суровые приговоры, вынесенные революционным судом белогвардейской нечисти,  понуро и обреченно ожидающими неминуемого конца.
ГЕББЕЛЬС.
 В отдалении, как бы дистанцируясь от  активности Борова и Жлоба, неприметно ютилась невзрачная фигура человечка в неизменном укороченном полуперденчике мышиного цвета. Это был политрук Буритоса по прозвищу Геббельс. Нескладная фигура, ярко выраженный сколиоз и плешь ровной округлой формы говорили о том, что Геббельс принадлежал к типу  «ботаников». Эдаких кабинетных размыслителей, умственная деятельность которых не приносит ни вреда, ни пользы никому, разве что самому думающему субъекту. Должность идеолога, абсолютно неактуальная в наше меркантильное время, была тупо придумана кем-то из учредителей Буритоса, откопавшим эту протухшую идею в своем армейском или ментовском прошлом. Единственная идеология любой коммерческой структуры, каковой на все 100% является и Буритос – это деньги. Поэтому  так называемый «политрук», – это не более, чем старческий каприз одного из отставных генерал-начальников. Да и толку от «политической» деятельности Геббельса не было никакого, кроме бессмысленного пустопорожнего словоблудия. По сути Геббельс – трутень, нахлебник и дармоед, живущий за счет простых охранников и, вдобавок ко всем должностным бонусам, получающий вполне приличное жалование.  Свои мысли Геббельс выражал витиевато и  лаконично. А главное, совершенно  непонятно для слушающих его непонятности. Именно эта речевая особенность придавала ему в глазах простых смертных вид очень умного, начитанного и знающего человека.  Но, пытаясь по памяти цитировать высказывания великих мудрил прошлого, Гебельс варварски перевирал семантику фраз, отчего последние превращались в  совершенно непонятные наборы слов и полностью утрачивали заложенный в них смысл. А поскольку никто из присутствующих никогда особо и не прислушивался к невнятному мычанию политрука, то его вербальная абсурдистика имела значение только для того, чтобы потешить свое тщеславие. Поэтому Геббельс сам говорил и сам себя слушал. Внимая своему монологу, сам проглатывал и переваривал им самим произнесенное и  услышанное. Как все самовлюбленные  идиоты, он просто упивался игрой собственного недалекого умишка.                По углам кучковались  второстепенные и третьестепенные руководительчики с явно выраженными полуначальническими физиономиямими.  Демонстририруя  своим горделивым видом  корпоративную солидарность с  распоясавшимися главнюками, свита  исподлобья наблюдала за происходящим.                Вся эта руководительская кодла, состоящая из бездельников и дармоедов, беззастенчиво набивала свои бездонные карманы за счет барщины рядовых охранников, считая их не более, чем расходным материалом для обеспечения бесперебойной работы автомата собственного обогащения.  Бесцеремонный и тщательно скрываемый от посторонних глаз, административно-вороватый беспредел продолжался бы и дальше, если бы безудержная алчность Борова и Жлоба не перешла все допустимые пределы. Жадность  и неуемное стремление к наживе сгубила  зажравшихся ненасытных крыс. Оба настолько погрузились в наглое и беззастенчивое высасывание денег из Буритоса, что в горячке напрочь запамятовали о своих прямых служебных обязанностях. Вместо того, чтобы искать новые объекты для охраны, вороватые  горе-руководители создали хитросплетенную систему современной опричнины. Специально обученные проверяльщики, по наущению главарей скрупулезно вынюхивали в работе охранников всевозможные, зачастую высосанные из пальца, нарушения за которые работники нещадно штрафовались. Порой суммы штрафов доходили до половины месячного заработка, что в конечном итоге вызвало в Буритосе волну массовых увольнений. На охраняемых объектах образовались бреши, что вызывало недовольство администрации. В скотских условиях подобного «контроля» и его последствий работать никто не желал. Уставшие от нервотрепки люди, начихав на послештрафные остатки и без того мизерной зарплаты, без сожаления оставляли вверенные им сторожевые посты, бросали работу и увольнялись.  Буритос невосполнимо терял объекты. Сквозь пальцы утекали неиссякаемые госбюджетные источники постоянного и стабильного дохода, обеспечивающие высокопоставленным учредителям вполне сносное существование в белокаменной вилле где-нибудь на экзотическом острове в теплом океане или в уютном шале на живописном альпийском склоне. В результате внутреннего служебного расследования причин резкого сокращения денежного потока, подозреваемые в неблаговидных действиях были выявлены. Их вина была доказана полностью. Чтобы не будоражить общественное мнение, аферисты были тихо уволены из Буритоса без права восстановления. Но эти две крысы были далеко не первыми и не последними в череде охотников поживиться на дармовщинку. Хлебное место не бывает пусто. На смену одним жуликам приходили другие, завистливые и более зубастые.  Новое, изголодвшееся, зверьё обнюхивалось и продолжало творить темные делишки, но уже в более крупных объемах и с большей изощренностью, нежели их предшественники. Если случайно и появлялся в насквозь пропитанной гнилостными миазмами структуре какой-нибудь сверхчестный руководитель-идеалист, то и он через некоторое время заражался неизлечимым вирусом крысятничества. Грабеж и воровство продолжались до того момента, пока очередного зарвавшегося казнокрада не ловили за руку с поличным и, не поднимая пыли, тихо увольняли. Искоренить процесс гниения невозможно. Слишком уж велико искушение без особых усилий получить все и сразу.  А человек, особенно нищий человек, существо слабое, как телом от недоедания, так и духом от дурного воспитания. Вот и впиваются насмерть ненасытные пиявки к большому жирному вымени государственной коровы. Бесконтрольно и нагло насасываются нашими кровными через многочисленные АО, ЗАО, ООО и прочие структурные насосы, создаваемые хитроумным жульем с единственной целью: урвать за чужой счет как можно больше и как можно скорее. И это тоже ДЕМОкратия, уважаемый  читатель, а точнее – один из ее многочисленных болезненных смердящих  ошметков... увы...
Эпилог.               
На первый взгляд изображенная в моих иронических записках череда происходящих событий с подробным описанием действующих лиц  может показаться чересчур злобным сатирическим памфлетом на социальный планктон с грознозвучным названием «охрана». А само повествование выглядит досужим вымыслом стареющего графомана с обостренным эго и внезапно вспыхнувшим желанием на излете уходящей жизни потешить уязвленное самолюбие не иначе как сочинительством. Возможно, это утверждение в какой-то мере и соответствует действительности, но отнюдь не является основополагающим мотивом, определившим замысел, интригу и фабулу повествования. Взяться за перо меня подвигло жгучее желание изобразить тривиальных персонажей в ином, не совсем обычном, ракурсе. Взглянуть на моих героев с позиций, отличных от шаблонов и стандартных оценок того или иного человека в общепринятом формате «плохой-хороший» или «добрый-злой». В сюжете нет ни главных, ни второстепенных героев, нет ни злодейства, ни добродетели. Каждый персонаж индивидуален, каждый характер фабульно очерчен. Каждый человек изображен таким,  каков он есть на самом деле, без досужих осуждений или излишних прикрас. Каждая ситуация неповторима, любое душевное движение героев рождается из предыдущего спонтанно и органично. Дело в том, что в реальной жизни я впервые соприкоснулся с моими героями настолько близко. Вынужденное интимное общение продолжалось в течение столь длительного периода времени, что не заметить выпуклости и угловатости их характеров, порой вызывающие гомерический хохот, а иногда презрительное отвращение, было просто невозможно. Безусловно, можно было спрятать все увиденное, услышанное и пережитое в бездонных глубинах своей памяти, и лишь изредка, для развлечения, извлекать на свет забавные события или смешные образы. Но каждая, по-особенному сверкнувшая черточка характера, любой необычный и непредсказуемый штрих в индивидуальных портретах моих героев и героинь, независимо от воли, прочно и надолго впечатывались в память. Затем долго и  мучительно напоминали о себе необычной и доселе незнакомой сладковато-ноющей болью.  Эта странная боль порождала мысли и рисовала в уме неясные образы, которые взрастали, зрели, набирали жизненную силу и начинали беспокойно тесниться в груди. Когда волна мыслеобразов выплескивалась наружу, то  распадалась на отдельные потоки, которые облекались в словесные формы. Слова, как оперившиеся птенцы из гнезда, стремились вырваться наружу, чтобы продолжить самостоятельную жизнь уже в ином, человеческом, мире. Я вовсе не был одержим неблаговидной целью  очернить, оскорбить или принизить своих героев. Я  лишь жирно подчеркнул характерные признаки, под влиянием которых сформировалась личность того или иного персонажа.  Пытался выявить мотивы, которые в повседневной жизни определяют поведение конкретного человека. Для усиления эффекта эмоционального восприятия некоторые персонажи в той или иной степени гипертрофированы. Этот литературный прием я применил без сарказма и злобы. Образы героев рассказа, лишенные масок притворства и лицемерия, приобретают фиглярно-комический вид и предстают перед нами в шутовских обличьях. Все  персонажи, о которых идет речь в тексте, имеют своих реальных прототипов, которые и сегодня незаметно живут среди нас. Эти люди даже не подозревают, насколько многогранны их человеческие натуры, и как богат внутренний мир каждого индивида. В обыденной жизни мы этого не замечаем. Но стоит только поместить человека в определенные обстоятельства, например, затолкать в пыль за социальный плинтус и втиснуть в охранный мундир, и тогда все «сокровища», накопленные в душе за долгие годы, начнут с грохотом вываливаться наружу.                Своим опусом я не претендую на какое-либо значимое место в писательском ряду. Но если честно и правдиво отображенный мной ломтик жизни после прочтения вызовет у читателя некий эмоциональный отклик, и неважно, какой он будет, одобрительный или осуждающий, то благую цель моего скромного сочинительства можно считать достигнутой.
© Фил Ахмад, январь 2015 год, Пушкин.