Один градус

Цикл рассказов "Экология души"

2. Один градус


Сын принес двойку. Вероятно, не первую. Я сметаю тетрадным листом с ужасающим диктантом окурки и ошметки от закусок в плевательницу бывшего мужа, в не отмывающуюся, вонючую консервную банку. Он перебил керамические и хрустальные пепельницы еще при мне. Я отмываю раскрытый секретер для сына и выветриваю перегар. Я рада этой передышке. Можно скоротать выходной день в теплом доме, в нашей бывшей комнате. Надо спокойно поразмыслить о том, где и у кого еще я смету переночевать, не стесняя друзей. А сын таскает двойки... Он делает уроки, если делает, конечно, где попадется, а спит с дедом, как чудесно, что старики уехали на весь день, невольно предоставив мне возможность побыть наедине и в человеческих условиях, - помыться, постираться, привести все в порядок, отдохнуть. Главное, чтоб не явился раньше срока «благоверный». Впрочем, что ему работа?! Алименты, пропади они пропадом, в последний раз пришли всего шесть рублей. Простояла, как идиотка, целый час на почте, затем доказывала, что взяла девичью фамилию, что недосуг мне было заняться исправлениями в исполнительном листе. Все как-то женятся - разводятся, прописываются - размениваются - выписываются. А меня заклинило... Вот уж подстроили по большой любви, вот уж привязали намертво каплей чернил, потраченных на штамп в паспорте.
Обстоятельства так скрутили, что хоть волком вой, а ничего не исправить, не избавиться. От себя разве избавишься? А тут еще двойки, как укор, что не отвоевала для сына места под солнцем. Чем можно так прогневить Бога, что и голову негде преклонить?! Неужели все тот же чумной вагон, везущий моих родителей с запада на восток, от Гитлера к Сталину, на пермские лесоповалы? Ладно, я скитаюсь по инерции, но почему страдает мой сын, живя в разлуке с матерью, не имея своей постели и места для занятий, чтобы никто не смел залить портвейном решенную задачу?

- Развод - это не повод и вы не имеете права... много вас таких на очереди.
- Каких - таких?! «Таких», как я, мне не встречалось. Наш строй уж очень старался, чтобы я не увидела света Божьего. Да, видно, раскулаченные да расстрелянные дедки-бабки мои крепко молились о живучести детей своих. И я выживу...

- Брось свои барские замашки, меняйся через суд, у тебя же ребенок, - советуют мне, - или в дворники ступай...
      Что ответить моим благодетелям? Почему они терпят мое присутствие? Необъяснимо. А в дворники меня еще в девичестве не взяли. Не дворницкое выражение в лице: не бунт, не просьба, а снисходительность.
- Таким квартиры не дают, - рассмеялась подруга, - лицо надо сменить на морду, а то и взятку никто у тебя не возьмет.


      Справедливое замечание. Три тысячи исчезли вместе с посредником, то бишь маклером. Что тут можно изменить? Именно на мне заканчивается колбаса без жира или продавец уходит мясо рубить. За мной редко занимают очередь. Видимо, волна неблагополучия хорошо ощутима простыми смертными. Если что-то похожее случается с моей домовитой приятельницей, то она взмолится - попросит Господа о житейских мелочах, ибо уж нет сил стоять, а ноги одни на большое семейство.


- Где она, любовь-то твоя? - встряхивает она меня поутру. Я делаю круглые глаза, чтобы не обижаться на собственное бессилие.
- Любовь?.. Вот она, в этой сосиске, которую ты сварила и для меня. Ты же все правильно поняла. А условия... знаешь, условий не будет никогда, но все равно надо жить, писать невыносимо светлые романы и только о любви.

                А завтра будет новый дом, но наставления останутся прежними. Знакомых раздражает собственная жалость по поводу моей неустроенности и мое чувство превосходства в понимании происходящего ни-че-го. Но они могли бы не читать мои забытые рукописи. Только не надо убеждать меня в том, что я должна быть благодарной старикам за то, что они растят мне сына. За него можно быть спокойной, его уже не выписать, не согнать с площади, на которой он прописан. Не выйдет. Он - коренной москвич, это я - приезжая. Старики сделали свое дело, но я им благодарна, хотя бы за то, что еще не лишили меня родительских прав.


- Нашла бы себе мужа с квартирой, - вновь научают меня реалисты. Вероятно, волнуются о том, что делать со мной. Я за пять лет скитаний стала болезненной и выгляжу изможденной. Я успокаиваю их тем, что если будет совсем худо, то вернусь в хозяйский двор, как пес-бродяга. Схоронят, куда им деться.


- За что ж ты их так не любишь?
- За ложь. Не за то, что выписали меня с сыном из общежития и прописали к себе на год-другой, а затем отказались от нас. По сей день не могу понять - зачем лицемерить, усложнять свою и чужую жизнь? Если бы не их ухищрения, то мы могли вернуться в общежитие. И все! Низких терзаний и разводов. Меня дурачили три года, я взорвалась, и мы выписались с сыном на воздух. Пять лет прописки пропало, а сейчас мне их очень не хватает для отселения.


- А тебе трудно было подладиться к свекрови, купить ей конфет коробочку, а свекру литр водочки поставить? Сразу бы конфликт был исчерпан, а тебе гордость не позволила подольститься к ним. Вот она ошибочка! Трудно было попросить их, не выписываясь?
- Зачем? Я жалею, что согласилась на их уговоры вернуться. Из расколотой чаши вина не напьешься.
Вечер подкрался незаметно. Сын послушно начертил на стене угол в один градус. Горизонтальную линию мы назвали нашими желаниями, а отклонение верхней - нашими ошибками, с годами нас уводящими от цели. На первых сантиметрах это незначительно, безобидно и просто...
- Как первая водка у папы, - подсказывает сын. - Я понял. Только ты не уходи, не шляйся по мужикам. Я боюсь без тебя, - зашелся в истерике малыш, убеждая меня и нечаянно выдавая то, что обо мне говорят в семье. Нервная горячка длилась неделю.
- Не уходи, - шептал сын, засыпая. Не уходи, - впервые взмолился внутренний голос. Идти мне было некуда, я осталась.


     Я не привыкла спать на жестком полу, в комнате свекрови. Я хрустела каждой косточкой, становясь тихо помешанной. Я не хотела просыпаться, не хотела жить. Но я продолжала сочинять сказки для сына, пока дед смотрит телевизор. Я перестала ненавидеть посапывание бабки и храп бывшего супруга, слышный через две двери. Я перестала спать и чувствовать что-либо. Еще год назад я могла утешиться сигаретой на кухне или в туалете, примостив пачку бухгалтерских бланков чистой стороной, записывая черновые наброски, особо утомившие психику. «Родственнички» не подозревали, что их экономия на туалетной бумаге приносит творческие удачи. Круг друзей отдохнул от меня, начал привычно названивать, но уже не оставалось сил для визитов. «Главное, вовремя спрыгнуть с поезда, идущего не туда... » - говаривал мой отец. Решение исполкома об отселении было принято два года назад. Но бумага остается бумагой, а свободная площадь для разрешения острого вопроса не появляется... В день, когда мне снова отказали в жилье из-за того, что сын уже вырос, и мы стали считаться разнополыми, я подумала, вернее, почувствовала, как мир перевернулся и вытряхнул меня в пропасть, как щепку. А, может быть, время повернулось вспять и пуля, миновавшая отца, настигает меня. Все. Я пролежала всю ночь без слез, без дум. Вряд ли я вспомнила молитвы, нашептанные однажды виденной бабушкой. Романтическое мое детство прошло в частых переездах из края в край. Родители получили поражение в правах и старательно избегали любопытных, выискивая место поспокойней, жизнь семьи, словно мозаика в калейдоскопе воображения, промелькнула и погасла. Собственной, самостоятельной жизни я не увидела, словно и не было ее. Только недоумение: как же так. Боже ж мой?! Только вопль души: «О, Господи, пошли мне что-нибудь, я больше не выдержу...»


В следующий понедельник я получила ордер, через два месяца я переехала в десятиметровку уже на последнем издыхании. Мой сын не носит двоек и живет все там же, у бывшей свекрови. Он вырос так быстро, что я не успела заметить, как промчалась моя жизнь. Мои подруги стали бабушками, им нравится убегать в мое поэтическое убежище от домашних хлопот. Иногда, посмеиваясь, мы вспоминаем трудное время застоя, когда гостей случалось больше, чем хотелось. Черный юмор въелся в нашу психику. И кто-нибудь из них невольно обронит, что все могло кончиться гораздо хуже - так близок был край... А там инвалидность и богадельня, да разве мало таких примеров мы видели на своем веку?