Ефрейтор

Ефрейтор


Она действительна была ефрейтором ракетных войск стратегического назначения (РВСН). Примечательно то, что я в то время тоже был лейтенантом (правда, в запасе) РВСН. Познакомились с ней мы на свадьбе моего школьного друга Алексея. Было немного странным (а может и не немного), что Леша приехал на собственную свадьбу из далекой Марийской АССР, где проходил службу, в дом невесты, которую звали Инга, в подмосковный Долгопрудный, с другом – молодой девушкой. Девушку звали Вика. Тогда мы сами были еще молоды – нам с Алексеем было по двадцать пять лет. Не помню, сколько было Инге, а Вике - двадцать один год. Будучи другом, а возможно и подчиненным Алексея, она успела подружиться с невестой еще в городе, где жила и служила, и Инга не видела в ней, а может, делала вид, что не видит, соперницу. Я лично сразу усмотрел в этом некую пикантность, но, зная Алексея, совершенно не сомневался в невинности их отношений. Вика считала его другом, но я сразу понял, что она в него безнадежно влюблена.

Симпатичная (не более), скромная (скорее, закомплексованная) «серая мышка». В больших круглых очках на курносом носике, с темными, прямыми, постриженными, видно по уставу, волосами, она более походила на провинциальную учительницу (кстати, до службы она работала в библиотеке – занятие соответствующее ее облику), чем на ефрейтора. Алексей представил меня Вике, и то ли в его словах, то ли в словах Вики промелькнуло: «тот самый». Это означало, что обо мне было говорено, и говорено не мало, и в представлении Вики, я был тот самый удав, который пожирает тех самых мышек. В ее глазах читались уважение и животный страх – она боялась быть «съеденной». Прочитав все это в ее глазах, и понимая причину этого страха, я не стал разубеждать ее, и после праздничного ужина, напугав ее еще больше, пригласил к себе в гости на ночь, ссылаясь на то, что нужно оставить молодых в их первую брачную ночь наедине. С одной стороны, я понимал, что это просто невозможно, так как само такое предложение имело намек на возможное развитие отношений, а в моем взгляде, смотрящем не мигая в ее глаза, это читалось не только ею, но и окружающими – надо было поддерживать свой, созданный, правда,  Алексеем, имидж. С другой стороны, это немного забавляло меня. Но, самое главное, я чувствовал, что где-то в подсознании Вика хочет этого. Хочет узнать меня больше, ближе. И боится она в большей степени не меня, а своё собственное желание.

Естественно, она категорично отказалась. Другого я и не ждал, но тут же предложил просто погулять по вечерней Москве. Это предложение было невинным и поэтому поддержано «молодыми», но Вика согласилась только при условии, что гулять будем вчетвером. Все согласились.

Мы поехали на Воробьевы (на Ленинские, как было принято говорить в советские времена) горы. Прогуливаясь и разговаривая (естественно с Викой), мы как-то само собой (не без умысла с моей стороны) отстали от «молодых». Вика с восторгом рассказывала мне об Алексее. В ее представлении Леша был просто ангелом. У меня возникло желание возразить. Не потому, что я завидовал Алексею и хотел его очернить в ее глазах. У меня мелькнуло это сомнение, но, проанализировав свое желание, я понял, что это нужно ей больше, чем мне. Иначе она обрекает себя на страдания и одиночество. Кроме того, уделяя Алексею внимание, она рано или поздно вызовет неприязнь со стороны Инги. Короче, весь мой разговор сводился к тому, что Алексей – не ангел. Что он обыкновенный (несомненно, замечательный, умный, прекрасный) человек, со свойственными любому человеку недостатками. Что, идеализируя Алексея, она не сможет никогда разобраться в других людях.

Я это делал так настойчиво, цитируя наизусть стихи, высказывания известных авторов, легко манипулируя неизвестными ей понятиями, тут же популярно объясняя их значение, что в ее глазах началось читаться сомнение в правильности сделанных ею выводов. Леша не упал с пьедестала, но сильно пошатнулся.

Мною двигало, с одной стороны, желание «освободить ее от пут» неразделенной любви, с другой стороны, я позволял ей лучше и по-настоящему узнать себя – показать, что все, что она знает обо мне и что знает Алексей, всего лишь маленькая толика того огромного, что скрывается под именем Макс.

И она поняла меня. И уже не боялась. Она уже не видела во мне удава.

«Молодые» заспешили домой. Мы поймали такси. Расставаясь, я попросил Вику, взять у Алексея мой адрес и обязательно написать мне письмо. Я просил настойчиво, просил Алексея напомнить, если она забудет. Я знал – если она напишет, то мы еще увидимся. И я очень этого хотел.

Небольшое отступление.
Когда такое написано от первого лица, первое, что приходит в голову: «Как он в себе уверен, как себя любит». Можете переписать все от третьего лица – ничего для вас не изменится. Но это моя жизнь. Так чувствовал я. И сомневался в своих чувствах. И я могу, как любой человек, ошибаться. Но жизнь шла вперед, события подтверждали мои ощущения, мои чувства. Можно по-разному относится к чувствам другого. И если вы никогда не испытывали того, что испытывал я, если вам не ведомы страдания, если вас никогда не терзали сомнения, мой вам совет: не читайте дальше.

Вика написала. Первое письмо было осторожно-вежливо-шутливо-ироничным. Ни о чем. Но в нем была та самая Вика, которую я видел в Москве.

“
Господин учитель!
Было очень любезно с Вашей стороны предложить мне писать Вам, пока не возобновятся занятия. Помня Ваши наставления о том, что мне необходимы постоянные упражнения в письме, я по мере сил, стараюсь им следовать.

Ваше великодушное согласие направлять меня на этом пути переполняет меня благодарностью.

Я понимаю, что при Вашей занятости очень трудно найти время для проверки моих сочинений и мне совестно отрывать Вас от работы по столь незначительному поводу.  Я  постараюсь писать коротко, чтобы не утруждать Вас сверх меры.

Знаешь, Володя, писать письма человеку, которого мало знаешь, и которые ни к чему не обязывают – это, наверное, как раз то, чего мне сейчас надо. Ты как-то начал говорить о дружбе между мужчиной и женщиной, но оборвал себя. Сейчас этот вопрос стоит для меня очень остро, как видно, пришло мое время решать его для себя. Трудно сказать, существует ли эта дружба вообще, с каждым новым знакомством я все меньше в это верю. А так хочется, чтобы был друг, которому можно рассказать все-все без утайки, который смог бы посоветовать или объяснить что-то именно как мужчина, с мужской точки зрения.

У меня сейчас кризис: сама не знаю, что со мной творится. Работа не приносит ни грамма удовлетворения, а иногда и возмущает.  Нам ни за что платят огромные деньги, которые мы и в половину не отрабатываем. Одним словом, в моральном отношении работа вызывает только отрицательные эмоции. Если бы я могла как-то определиться, найти свою работу, может, и жить было бы интересней? Но нет, дело не в этом. Очень хочу, чтобы жизнь была трудной и интересной, и чтобы людям было со мной легко. А кто кроме меня может это сделать?

Только ты не подумай, что я жалуюсь.  Просто теперь моя очередь говорить.

Возможно, я что-то путаю, сама создаю себе трудности, а потом смакую их. С весны осложнились отношения с мужчинами. У меня уже комплексы на этой почве. Теперь не я выбираю, а меня. Очень устала от этого. Наверное, все дело во мне. Что-то в моем поведении дает им право сокращать дистанцию до минимальной  и предлагать мне различные варианты общения, провоцирует на более решительные шаги. Скорее всего, так оно и есть. Володя, ты видел меня, разговаривал, мне бы хотелось узнать твое мнение на этот счет.

А что касается культурной программы, то было бы здорово, если бы удалось ее осуществить. Мне действительно очень хочется побывать в московских театрах. Но загадывать сбудется это или не сбудется пока рано.

Что-то я слишком много написала тебе о своих взаимоотношениях с мужчинами. Зачем тебе это? Только ты не подумай, что это единственное, что меня интересует. Хочется очень много увидеть, понять, сделать. Внутри себя чувствуешь что-то нерастраченное, наглухо закрытое, но существующее. Я только теперь постепенно стала понимать, что человек – это огромный мир, который до конца понять не возможно.

Но хватит мне испытывать твое терпение. Кончаю свою мешанину из прописных истин и сумбурных мыслей.

Милостивый государь! Я написала это письмо, полагаясь на Вашу честь, и надеюсь, что вы не используете его мне во вред.  (Надеюсь, что не делаю это сейчас тем, что публикую. – В.П.) В противном случае мне будет горько осознавать, что я в Вас ошиблась.  Волей Божьей я даю вам в руки оружие против себя и умоляю обращаться с ним осторожнее. Еще раз благодарю за то, что Вы милостиво согласились выслушать меня.


Остаюсь глубоко преданной Вам

В * * *


P.S.  Случайно пришла в голову мысль. Есть интересное трехстишье:

Огонь под пеплом.
 Дом под снегом.
Полночь.

Подумай над ним. Может быть это ты?..
”

Я написал ответ.

“
Милая, Вика!


Не удивляйся. Я сейчас не представляю себе другого начала этого письма. Если помнишь, я тебе говорил,  что пишу письма «от бедра», т.е. сходу, не задумываясь, что только тогда эти письма у меня получаются искренними на все 100%. Если бы ты знала, как трудно мне писать. Не потому, что я не знаю, что писать, не потому даже, что боюсь потерять это состояние легкости, не потому, что слишком велико желание написать что-то очень хорошее, нежное; просто я так давно не брал в руки ручку, чтобы изложить свои мысли на бумаге.  Хотя последние два «не потому что» тоже имеют место.

 Я только что зашел в квартиру. Точнее, я только что приехал из Москвы, где пропадал двое суток. Где пропадал? Я пьянствовал и (извини за излишнюю прямоту) развратничал. Я еще вернусь к этому, но сейчас о другом. Я прочитал адрес на письме – мне, прочитал обратный и сначала не понял от кого, но это только в первое мгновение, а потом сразу состояние ожидания, нетерпения и надежды. Я шел домой с твердым намерением, наконец, поесть, как следует (хотя дома нет ничего съестного – я сейчас живу один), а потом идти загорать. Когда я увидел письмо и понял от кого оно, я забыл о своих желаниях – сначала прочесть. А теперь, когда я прочитал его, у меня в голове одна мысль: «милая, добрая, хорошая Вика», и одно желание – сразу же написать ответ. И вот я его пишу. Пишу, сбиваясь, черкая, но я не отправлю тебе эту грязь писанину, иначе не назовешь, я перепишу все начисто. Но я не порву, не выброшу черновик. Когда-нибудь, может быть, я дам тебе почитать и его. По черновику всегда лучше понимаешь и характер, и состояние, и ход мысли человека.

Сначала я подумал, что все письмо будет написано в шутливом тоне и немного расстроился, но читая дальше, с каждой новой страницей понимал, что я ошибся. Но я не ошибся в главном, я не ошибся в тебе. Из меня плохой психолог, но я чувствую людей. Это преимущество и недостаток. Это мое счастье и это мой крест.

Я сейчас не знаю, как много я напишу. Но одно я знаю – это будет только малая часть того, что я хотел бы написать. Мысли летят. Не успеваю написать строчку, а в голове уже страница сказана.

Это вступление, а теперь непосредственно то, что я хочу тебе сказать. Хотя я буду, наверное, уходить в сторону, много писать непонятного, может быть, даже буду противоречить самому себе. Но самое интересное, я не дам ответа ни на один из твоих вопросов.

Ты пишешь про мою занятость. Я, наверное, догадываюсь, что ты под этим подразумеваешь, но, честное слово, я брошу все дела, чтобы «поговорить» с тобой. Я мало получал подобных писем. Даже, наверное, ни разу. Нет, были серьезные письма, были всякие, но действительно «человек – это огромный мир, который до конца понять невозможно», и как раз именно потому, что каждый человек – это свой мир. Они могут пересекаться, эти миры, но никогда не совпадают.

Ты пишешь, что мало знаешь меня, и ничем мне не обязана, и поэтому писать мне письма тебе  легко. Может быть, ты права, но мне кажется, я знаю тебя очень хорошо. И твое письмо – только подтверждают мое знание о тебе, которое я получил в первый день нашего знакомства.

Мужчина и женщина. Дружба и любовь. Я тебе могу повторить уже сказанное. Если дружба – это что-то очень и очень тесно связывающее людей, то любовь – это дружба (настоящая) между мужчиной и женщиной. Говорят, друзей должно быть много, а друг – один. Я бы добавил: «один среди мужчин и один среди женщин», хотя, скорее всего, для многих он действительно должен быть один вообще – либо мужчина, либо женщина. Все остальные будут друзьями. И если друг противоположенного пола – это любимый человек. Это по-моему, и то если принять то определение любви, из которого я исходил. Но ведь кто-то скажет, что любовь – это сочетание трех чего-то там и т.д. и все станет снова непонятным.

Это очень и очень индивидуально. Попробуй ответить на 2 вопроса. Может быть между людьми настоящая страсть (максимум возможного), если они духовно не близки? Может ли мужчина не желать женщину, которая близка ему по духу (опять же, максимально близка)? Мое мнение: нет и нет. Можно прожить всю жизнь и не найти настоящего друга. Ни среди мужчин, ни среди женщин. Самое страшное, хотя иначе вообще быть не может, что это то, что для того чтобы узнать друга, нужно попытаться стать другом. Настоящим. Это равносильно тому, чтобы взять из рук незнакомого человека пистолет, приложить его ствол к виску и нажать спусковой крючок только для того, чтобы узнать заряжен он или нет.  А если заряжен? Конечно, можно либо просто выстрелить в воздух, либо оттянуть затвор, но это с пистолетом. Жизнь сконструирована несколько сложнее.

Но… В жизни на все есть свое «но». Есть друзья – это их можно определить, не прибегая к опасным экспериментам. Если взять тот же злополучный пистолет, то получится, что ты стреляешь не в висок, а в ногу, в руку. Тоже есть риск, но малый. Хотя, слишком много мелких ран иногда … Ты меня поняла. Бывает даже, что висок прострелен, а человек остается жив, но это бывает редко. Что здесь посоветовать – каждый сам решает, куда целиться, и стрелять ли вообще.

Я, как всегда, такое нагородил – сам запутался. Если ты не поняла меня, напиши. В следующий раз я не буду мудрствовать.

Пиши мне обо всем. Это я предлагаю тебе пистолет. Будешь стрелять? Куда? Пока в воздух. Но я хочу, чтобы ты целилась в висок. Кто знает. Может быть, когда-нибудь это и произойдет.

Кстати, о работе. Иногда мне нравится моя работа, даже когда руки в масле как у рабочего, но я вспоминаю, что моя цена 150 р. Я считаю, что многие стоят гораздо меньше, но получают больше. И в масштабе нашего отдела, и в масштабе страны.

Ты хочешь, чтобы жизнь была трудной и интересной. Я хочу, чтобы она была просто интересной.
Кстати, о мужчинах. Как мужчина говорю. Что привлекает мужчин в тебе. Стройная фигура, Ты права. Дело в тебе. Ты редкий человек, ты прекрасный человек. Многие это видят. Но вспомни Евтушенко:

«Прекрасное рождает зависть, злость
В неизлечимых нравственных уродах.
И грязное желанье обладать
Лишь только телом красоты –
Насильникам душа неинтересна…»

Ты беззащитна. Я больше чем уверен, что тебе приходится бороться с собой. Многие это чувствуют. И многих привлекает возможность легкой наживы. Ты как тонкий инструмент, тебя легко расстроить. Я боюсь этого, я не хочу этого. Почему? Об этом потом. Это слишком сложно. И долго.

Спасибо за стихи. Я подумал. Это не я. Это то, каким я хотел бы быть, в данный момент, с учетом всего, что со мной было. А что было? Ничего. Я все придумал. Но уже поздно что-либо менять.

Обязательно напиши, когда ты сможешь приехать.

Ты чуть ли не слово в слово повторила то, что когда-то думал я сам. «Внутри себя чувствую что-то нерастраченное, наглухо закрытое, но существующее». Только я чувствую внутри себя пустоту, и что эта пустота у меня на всю жизнь. Там что-то должно быть, и место для этого «чего-то» много, слишком много, но туда закрыт доступ.

Все. Я скис.

Я упомянул о разврате. Я ненавижу себя, но не могу иначе. Что-то толкает меня. И чем больше ненавижу, тем сильнее толкает. Хотя разврат – это слишком громко сказано.

Больше не могу. Это тяжело.

Пиши. Ты нужна мне.


Володя.

P.S. Сажусь переписывать.
“

Потом еще одно письмо. И завязалась переписка. У меня сохранились все (или почти все) ее письма и  некоторые мои не отправленные черновики. От раза к разу менялся тон писем. Письма становились все чувственнее.

«Открыв дневник, вы все поймете сами…». – Е. Евтушенко.

“
               Bon jour, Monsieur!

Хорошо, что ты написал, мне очень нужно было твоё письмо, особенно сейчас. Я опять расхандрилась. Что случилось? Кажется, ничего особенного. Наверное, это общее накопление всего. Наступила апатия. Ничего не хочу делать, даже читать не могу. Начну одну книгу – брошу, схвачусь за другую – вроде и интересно, но что-то не то. Часами думаю обо всём и ни о чем. Сплю как сурок или заставляю себя спать. Ничего серьезного в голову не идет. Тоска, которая, как у Симонова, «уж третий день подряд так властно на меня накладывает лапы…»

Как истинный эгоист, я начала письмо с Собственной Персоны. Вот так и выявляется характер по письму…

Я рада, что у тебя всё хорошо и что ты полон надежд. Это прекрасно. Только не мог бы ты подробнее написать, в чем заключается твоя новая жизнь? Мне бы хотелось это знать. И прошу тебя, пиши о себе больше. Чем живешь? Что тебя интересует? Как дела на работе, как дома? Я ведь так мало о тебе знаю.

Сейчас вспоминаю. Как ч читала твои первые письма. Я уподобилась губке – погружалась в твоё письмо и впитывала его в себя. Мозг не успевал осмысливать прочитанное, строчки прыгали перед глазами, давило на барабанные перепонки, а я всё погружалась и погружалась, не понимая до конца слова, с одной мыслью – скорее, скорее! Можешь мне верить, всё было действительно так. Я и сейчас хожу наполненная до краёв.

Меня только одно тревожит. Твоя созерцательная позиция, которая сквозит во всём письме. Ты сидишь дома и ждёшь, когда к тебе постучится судьба, когда у тебя появится цель в жизни (не ты найдешь, а появится). Почему так? Разве ты не хочешь сделать что-то для себя сам? Ты начал новую жизнь, это уже говорит о том, что ты что-то делаешь. А это очень хорошо.

Правда, я не знаю, в чем именно это выражается, но, надеюсь, ты напишешь.

А развращенность, которую ты создаешь вокруг себя?

«Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.»

Это и есть твой ореол? Прости, но я не понимаю, зачем он тебе?

Кстати, тебе не надоели мои поэтические экскурсы?

Я сейчас перечитываю «Евгения Онегина». Боже, какая прелесть. Я считала, что знаю его достаточно хорошо, читала критику, восхищалась Долининой. Но всё равно, это ничего не значит! Читаю с огромным интересом, всё время нахожу что-то новое, не замеченное раньше, знакомое воспринимается совсем по-другому. А как чудесно Пушкин смеётся:

«Да после скучного обеда
Ко мне забредшего соседа,
Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу.»
Или
«Ах, милый, как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь!
Что за душа!...»

Признайся, ты так же относишься к женщинам? Сейчас я уже могу сказать, что на свадьбе я тебя немного боялась и мне было досадно, когда ты настойчиво звал меня к себе. И в воскресенье 27-го июля (а это было действительно 27-ое июля) Леша с Ингой поехали с нами в Москву исключительно из-за меня. Сейчас, конечно, ничего этого уже нет – страха, ни досады, всё прошло в тот же вечер.

Да, в Москву мы (т.е.  я, Инга и Лёша) приедем, наверное, в конце октября. Хочу поговорить с тобой, но обязательно при этом видеть твоё лицо.

«На чем, высокое собранье,
Надеясь, что никто, конечно,
Не выдаст тайну Теодоро,
Мы, с вашего соизволенья,
И кончим повесть о Собаке,
Которая лежит на сене.»

Несчастный, как ты выносишь мой эпистолярный насморк!
“

“
Как мало все же человеку надо!
Одно письмо. Всего то лишь одно.
И нет уже дождя над мокрым садом,
И за окошком больше не темно…
Зажглись рябин веселые костры,
И все вокруг вишнево-золотое…
И больше нет ни нервов, ни хандры,
А есть лишь сердце радостно-хмельное!
И я теперь богаче, чем банкир.
Мне подарили птиц, рассвет и реку,
Тайгу и звезды, море и Памир.
Твое письмо, в котором целый мир…
Как много все же надо человеку!

 Это стихотворение Эдуарда Асадова, одного из самых дорогих мне поэтов. Оно как нельзя лучше определяет мое состояние после того, как я получила твои письма. Спасибо тебе за них огромное.

Отвечаю пока на первое письмо. Не хочу сразу на оба. Во-первых, они очень разные, а во-вторых, хочу писать тебе много и часто, когда у меня есть настроение, когда мне есть, что сказать тебе, «когда строкою движет чувство». Поэтому не удивляйся, если я буду писать нерегулярно.

Но сначала я должна извиниться перед тобой за бестактность. Мне кажется,  тебе были неприятны слова,  что я тебе ничем не обязана. Прости, я ни в малейшей степени не хотела тебя обидеть.
Теперь отвечаю на твои вопросы:

1. Может ли быть между людьми настоящая страсть, если они духовно не близки? Здесь я полностью с тобой согласна. Настоящее чувство в таком случае невозможно. Во всяком случае, я не мыслю себе этого без духовной близости.

2. Может ли женщина не желать мужчину, который близок ей по духу? Отвечаю как женщина. Да, может. Это из моего жизненного опыта. Но для тебя это, вероятно, не убедительно. Что ж, ответила, как смогла.

Что касается Леши.  Да, конечно, он мне нравится. Я рада, что мы с ним познакомились, этот год дал мне очень многое, и то, что я такая, какой ты меня знаешь – это, в основном, его заслуга. Я сильно переменилась после знакомства с ним, многим ему обязана; и я бесконечно рада, что он женился, и именно на Инге, потому что в целом мире она – единственный человек, который ему нужен, и без которого он не сможет жить.

Немного о тебе. Ты зря пишешь, что не психолог. Тебя можно назвать интуитивным психологом, ты постигаешь людей где-то на грани интуиции и, мне кажется, если ошибаешься, то крайне редко. И хотя ты везде пишешь «sapiens, sapiens, sapiens», но я думаю, чувства и интуиция для тебя значат намного больше.

Я, как и ты, считаю, что настоящий друг может быть только один, все равно мужчина это или женщина. Такой друг, от которого у тебя никогда не будет секретов, который будет понимать тебя и в трудную минуту сделает для тебя все. Но слишком часто люди, прожив жизнь, не встречают, не находят этого человека. На такое, к сожалению, обречена и я, потому что я никогда не смогу открыть себя до конца кому бы то ни было. У каждого человека в душе есть такие укромные уголки, куда скапливается все, что навсегда останется только с ним.

А теперь о твоем злополучном пистолете. Я не совсем поняла эту странную аналогию, но постараюсь ответить тебе. Если что-то не так, ты меня потом поправишь.

Ты даешь мне пистолет и говоришь, что он разряжен. Чтобы проверить, я должна выстрелить. Тем, куда я буду стрелять, определяется степень моей веры в тебя. Только почему я должна стрелять в воздух, как ты пишешь? Я верю людям, верю тебе, верю не рассудком, не разумом, а сердцем. И стрелять я буду в сердце… (Интересно, фильм «О бедном гусаре замолвите слово» вышел позднее? – В.П.) А если меня обманули, смерть – самое лучшее, потому что выходит тогда, что людям нельзя верить… А разве стоит тогда жить?.. Нет и еще раз нет.

У меня сейчас жуткое состояние. Помнишь, как у Пушкина:
«Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный англитскому сплину,
Короче: русская хандра».

Хочу отклониться в сторону, сразу предупредить тебя, что я часто буду цитировать тебе различные художественные отрывки, свои любимые стихи, если тебе будет это мешать – скажи.

Так вот у меня жестокая хандра. Даже не знаю, что делать. Резкие перепады настроения, беспричинная тоска, у которой, конечно, как и у всего на свете, есть свои причины, постоянное копание в себе, хотя оно не приносит облегчения, а совсем наоборот.

И ты зря меня идеализируешь. Я самый обыкновенный человек и ничем не выделяюсь среди миллионов таких же, как и я, девушек. Как и у каждого человека, у меня есть свои недостатки, комплексы, такие маленькие в сравнении с мировыми проблемами и такие большие в моем микромире. Все. Хватит об этом. Я уже напрашиваюсь на жалость, а это низко. Извини, постараюсь, чтобы этого больше не было.

Пиши о себе: что читаешь? Чем занимаешься в свободное время?

Я сейчас грызу гранит науки. В литературе слишком часто мне стало попадаться слово «энтропия». Решила разобраться, что же это все-таки такое. С моим базисом физики, это довольно трудно.

Налегаю на фантастику, ничего более серьезного в голову не идет.

На следующий год подаю документы на «ин-яз» - хочу выучить французский язык, в который давно влюблена.

Живу по простейшей схеме: «дом – работа, работа – дом»,  даже в гости никуда не хожу, но, что удивительно, не скучаю.

И последнее. Зороастр как-то сказал: «Самолюбие – это надутый воздухом шар и если его проколоть, из него вырываются бури». Тебе не страшно жить со своим самолюбием?
“

Темы моих писем касались взаимоотношений между мужчинами и женщинами, изобиловали цитатами, примерами из собственной жизни и, естественно, преследовали вначале только одну цель – влюбить Вику в себя. Вика так же писала письма-шутки, но даже в них заметно, как менялось ее отношение ко мне.

“
Милостивый государь, Владимир Максимович!

Вот решила отписать Вам письмишко какое ни есть. Вы уж не обессудьте на меня – пишу-то я больно коряво, да и слогу у меня никакого нет, прямо так и никакого. Пишу Вам что Бог (Вика всегда писала слово «Бог» с маленькой буквы – мы ведь жили в СССР, где атеизм – государственная идеология. Но сейчас у меня написать так рука не поднимается – В.П.) на сердце положит, да Вы не кручиньтесь – долго не задержу.

Живу я ничего, хорошо живу, в должность хожу, по прешпекту гуляю, фазанов да бланманже кушаю. Ну да Вы мне не верьте, смеюсь ведь я.

С чего я решила отписать-то Вам? Вот ведь, начала и забыла совсем, только времечко ваше драгоценное отрываю. Вы простите меня, Христа ради, писать-то я больно не приучена, не умею по-книжному.

Да вот ведь! Вспомнила! Все спросить хочу: не осерчали Вы на меня давеча? Как последнюю весточку отправила, так все и думаю: ан Вы, государь мой, да, прости Господи, ругаться будете, а это, батюшка, не хорошо. Плохо это. Я, конечно, глупая и, может, чего и не понимаю, но ругаться, Владимир Максимович, это грех. Ну да кто нынче без греха-то? Все мы грешны, и Вы, батюшка, и я, и все.

С тем и кончаю свое письмишко.

Бумажке-то не удивляйтесь, мне в ней сахару давеча в лавке заворачивали, так я ее сберегла, ан вишь и пригодилась! Она ничего, она еще хорошая бумажка-то, я ее под книжку положила, она и распрямилась. А что пишу я плохо, так Вы уж, милостивец, не обессудьте, слогу-то у меня нет.

С тем и остаюсь преданная Вам


В.П.  (только сейчас обратил внимание: это ее инициалы, не мои – В.П.)

P.S. Не обращай внимания – это шутка. У меня порок – люблю писать такие письма. Захотела немного развеселить тебя, не знаю, правда, удалось ли? Может быть, я добилась обратного результата? Тогда извини.

Низкий поклон сродственникам передайте, особливо матушке Вашей, да соседям и знакомцам многие лета. Горько расставаться, ну да Бог приведет, авось свидимся.
“

Письмо действительно было написано на сильно-сильно измятой бумажке.

Вика понемногу начала раскрываться в своих письмах. Все больше обнажала передо мной свою чуткую, легко ранимую, душу. Я уже не помню, о чем писал я. Скорее всего, о своих проблемах, о никчемности своего существования. Но вряд ли я писал о своей семейной жизни.  Вика знала, что я женат, что у меня дочь. Знала, что я люблю свою жену, но у нас нет нормальной семьи, и что виню в этом я себя самого.

”
Здравствуй, Володя! Здравствуй, мой дорогой друг!


Интересно, тебя часто называют другом? Меня, по-моему, ни разу. Во всяком случае, я не помню. Для нас, женщин, остается слово «подруга» (что на целый порядок ниже друга) или «подружка» (дружок, пошленькое слово). Что-то я с ерунды начала. Если уж ты про свои письма пишешь, что они глупые, то, что тогда говорить про мои…

Сегодня сдала экзамен по истории КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза – В.П.). Шла с твердым намерением завалить, т.к. почти ничего не учила, но повезло с билетом, или просто преподавателю надоело слушать наш бред.  Так что получила свою незаконную четверку и вздохнула с облегчением. Пока готовилась, решила, что раз предмет мне не нравится и не интересен, зачем я буду стараться запоминать массу ненужного материала? Такое со мной впервые, раньше я учила потому, что надо было учить. А теперь не хочу делать то, что не интересно. Наверное, это плохо. И еще очень мучительно отказывать себе в интересных  книгах для того, чтобы заниматься. Интересно, за пять лет институту удастся отбить у меня интерес к истории.?

Хочу много знать, уметь, приносить пользу людям.  То, что я сейчас делаю – это не мое, хотя я ни капельки не жалею, что пошла в армию. Наверное, это тоже было нужно, ведь в жизни нет мелочей.
“

“
Почтовый ящик открываю я с волненьем,
Он снова, как и всю неделю, пуст.


Опять не знаю, как начать письмо. Ты, наверное, заметил, что чаще всего я всегда начинаю писать с ходу. Ненавижу стандартные начала: «Здравствуйте, мои дорогие! Получили ваше письмо, большое за него спасибо. Мы живем хорошо, того и вам желаем…» А потом идет отчет: сколько грибов заготовили на зиму, как продвигается ремонт, какая погода на улице. Это, действительно, банальность, возведенная в собственную степень.

Да, начало получилось замечательное… извини. Как твои дела? Как нога? Как дома? Как провел отпуск? Что нового узнал, увидел? Сразу завалила тебя вопросами. И на каждый жду подробного ответа.

У меня все обычно. Живу, работаю, учусь. А так хочется сказать словами Э. Асадова: «Сражаюсь, верую, люблю…».  Но это не про меня. Основная проблема не хватает времени. Постоянно остается что-то не сделанным, о чем-то забываю, что-то не успеваю. Нужно хоть капельку времени отвести на себя. А мне для своих дел нужна не капелька, а, наверное, целое море. Не хватает времени на всех друзей. Среди них есть такие, которые поглощают мое внимание целиком, общение с которыми для меня бесценно. А есть такие, которых я люблю, с которыми мне интересно, но к которым я вырываюсь редко, подолгу их не вижу. И если прибавить сюда лень и апатию, когда нет желания ничего делать, картина получается неприглядная. Я впустую расходую самое драгоценное, что у меня есть – время.

Знаешь, когда я училась  в школе, мне было обидно, что я не нравлюсь тем, кто нравится мне. Дальше разговоров дело не шло. Это мне было неприятно, и я решила, что не могу нравиться. Хотя, конечно, были люди, которым одной дружбы было мало, но мне они были не нужны. А теперь, когда ко мне стали относиться как к женщине, мне нужно, чтобы во мне, в первую очередь, видели человека. И оказалось, для того, чтобы понравиться как женщина, надо просто этого захотеть. А чтобы полюбили как человека, нужно сначала стать им. А человек ли я в истинном понимании этого слова? Пока нет. Значит, я еще  не заслужила человеческого отношения к себе? И не видят во мне человека потому, что я им еще не стала? Тяжело от всего этого. Помнишь, я писала тебе о слове «красавица»? Подобный случай произошел у меня со словом «умный». Только ситуация была обратная. Я сказала одному человеку буквально: «Какой ты умный». Он понял меня правильно, зато я сразу сама уточнила: «Только не подумай, это в хорошем смысле».  Что со мной такое? Тоже комплекс? Может быть это потому, что я долгое время жила в окружении, где такие слова употреблялись только саркастически? Это ужасно, когда доходишь до такого.

Отстреливаясь от тоски,
Я убежать хотел куда-то,
Но звезды слишком высоки,
И высока за звезды плата.

У нас вчера шел снег. Первый в этом году.  Даже не совсем снег, а снежная крупа. Мелкая-мелкая она сыпалась с неба и таяла, не достигнув асфальта. А сегодня проснулась – за окном почти зима. Листья с деревьев еще не облетели, и они стоят полные осенней красоты, слегка припорошенные сединой. А снег все идет и идет. Помню интересное выражение: «Шел такой снег, как будто на небе потрошили ангелов». Этой ночью ангелам, наверное, досталось. Через месяц ляжет снег и опять на полгода. Надоедает зима из-за своей продолжительности. Я люблю весну.

В холодных небесах
Вешневым цветом притворился
Порхающий снежок.
И на один короткий миг
Слегка повеяло весною.

Это японская танка.

Только что кончила читать роман Михаила Анчарова «Как птица Гаруда», он печатался в «Студенческом меридиане», 1986, № 1-6.  Если не читал, обязательно прочти. Вещь изумительная, думаю, что тебе она понравится.

Чем я занимаюсь в свободное от работы время? Начала заниматься физической культурой, пишу контрольные в институт, готовлюсь к экзаменам, учусь играть в шахматы и, конечно же, книги. Мне сейчас нужно много читать, чтобы было не очень стыдно перед тобой за незнание. Скоро прибавится французский язык. Но пока это – мои основные занятия.

Ты никогда не думал насколько в наше время женщина зависит от мужчины не материально, а морально? Став равными вам в правовом отношении, мы не стали свободны в полной мере. И выйдя замуж, женщина должна строить свою жизнь в зависимости от мужчины. Где живет муж, там живет и жена, друзья дома – это, обычно, друзья мужа. Работая в две смены – на работе и дома, у женщины не остается времени на себя., на свои интересы, а если у нее есть друзья, то муж смотрит на женщин снисходительно (опять сплетни и тряпки), на мужчин – ревниво (она с ним спит). Чаще всего, после замужества все внимание женщины сосредотачивается на детях. Конечно, я понимаю, это все оправдано, дети требуют внимания, заботы, это основное в жизни женщины. Но ведь она, кроме матери, еще и человек и воспитатель. А чему может научить детей женщина, у которой кроме любви (зачастую слепой) к ним уже ничего нет в жизни? Все-таки неправильно, что воспитание у нас пущено на самотек, и занимаются этим люди малознающие. А школа… она учит, а не воспитывает, дает набор знаний, но не образование.  И правильно говорят, что, кончив институт, мы получаем образование «специальное высшее без общего среднего». И ведь не каждый понимает это, чтобы заниматься самовоспитанием и самообразованием, далеко не каждый. Я стала это понимать только около года назад, а ведь могло получиться так, что осталась бы самовлюбленной курицей, довольной своим существованием.


27.09.86
”

“
Здравствуй, Володя!


Начну сразу с извинений. Прости меня за тот разговор по телефону. Как-то нехорошо у нас получилось. В тот день сразу все навалилось, «жизнь била ключом и все по голове». Мне не нужно было звонить тебе в таком состоянии. Пустой получился разговор, наверное, и не нужный нам обоим. Простил? Я ведь искренне раскаялась.

Ты замечаешь, как быстро мы перенимаем друг у друга манеры письма. Ты стал писать без подписи, начинаешь сходу, вставляешь стихи, а я как добропорядочная леди – «здравствуйте», «до свидания» и цитат стало меньше. Интересно, это хорошо или плохо?

Этим письмом я перешагиваю рубеж. Написала тебе 13 писем и почему-то застряла. Никак не могла собраться с мыслями и ответить тебе. И сразу, пока пришло к слову. Что это значит? «Пытаюсь отвечать дальше на твои письма. Искупаю свою вину».  Ты передо мной ни в чем не виноват, и искупать тебе нечего.  Я тебе писала уже и сейчас повторяю. Пиши мне письма только тогда, когда есть желание, а не потому, что должен. Этого не нужно.

Теперь в отношении платы за помощь. Ты, безусловно, прав, а я безмозглая курица. Человек платит за все, хочет он этого или не хочет, рано или поздно, тем или иным образом, в той или иной мере, но обязательно платит.

«Имеет ли право человек требовать бескорыстие от другого человека?» Наверное, все-таки нет. «Требовать бескорыстие…» Эти слова просто несовместимы. Можно ждать, надеяться, но не требовать. Опять какое-то словоблудие. Получается замкнутый круг: важны не слова, а то, что стоит за ними, какие-то мысли, ощущения, но чтобы точно выразить их, чтобы тебя поняли, мы опять-таки прибегаем к словам.

Володя, у меня к тебе будет просьба. Пожалуйста, постарайся до нашей встречи не заниматься самокопанием. Я понимаю, это трудно, почти невозможно, но придумай что-нибудь, найди себе какое-нибудь занятие.  Очень тебя прошу. Поверь, что самокопанием нужно заниматься не более 5 минут в неделю, а не все время, как это делаешь ты. Иначе, действительно, получится как у Евтушенко:

«И человек с ума
Сам незаметно сходит.»

Каким бы плохим ты бы себя не считал, неизвестно насколько ты объективен. Всегда существует возможность предвзятого мнения. И постарайся применить  к себе слова Вальехо: «А еще хотел бы я добрым стать с самим собой во всем».

Хочу привести тебе интересное высказывание кинорежиссера Киры Муратовой. Если ты читаешь «Юность» оно могло тебе попасться, но на всякий случай пишу:

«Множество противоречащих друг другу и исключающих друг друга вещей чудесно, чудесно умещаются во вселенной. Свет велик и его разнообразие мне нравится. Все равно как зоопарк. Один зверь в чешуе, другие в иглах, третьи голые или в воде дышат. Одни едят друг друга, другие – траву, четвертых вообще не видно нашим глазам, такие маленькие. И нет ни одного такого зверя, который был бы правильным зверем – эталоном. Так и люди, так и произведения искусства, так все всехностии, и мне это нравится…»

Что ты об этом думаешь?

Только что случайно наткнулась на фразу из романа Бондарева «Игра». Это как продолжение нашего телефонного разговора: «Дело, вероятно, в том, что каждому из нас при жизни не хватает воли быть самим собой. Мы играем заданную роль, а не живем естественно». Это как про тебя. Ты говорил, что становишься самим собой только когда один, и в ближайшие 2 часа никто не должен прийти. А ты ли это на самом деле?  Не боишься ли когда-нибудь, сняв с себя очередную маску, обнаружить под ней пустоту? Володя, ведь человек определяется своими делами, именно в них раскрывается его сущность, а не тем, каким он становится наедине с собой или в мыслях.

Что касается самоубийств. У тебя это не в первом письме затронуто. Я не понимаю, как можно, читая Евтушенко, особенно его «Голубь в Сантьяго», думать о самоубийстве. Ведь это не выход – это тупик. Но я думаю, ты и сам знаешь, «какой это обман – самоубийство».

И еще. Нельзя жить прошлым, надо смотреть в будущее.  Тебя заклинило на этом десятилетии. Ты постоянно думаешь об этом, хочешь вернуться в свои 15 лет. Но ведь это невозможно и стоит ли мучиться. И что ты не говори, считай себя умершим или плохо живущим, думай о будущем, борись за него. И, как я писала тебе, «иди, иди пока хватает сил…» Тебе еще только 25 лет и впереди целая жизнь, помни об этом.


Вика.

P.S. А ты молодец. «У меня сегодня много дела…» - это, действительно, Ахматова.

Знаешь, наши письма всегда остаются немного не законченными, какая-то мысль, фраза, оставляющая надежду, что еще не все сказано. Как в журналах: «Продолжение следует».


15.10.86
“

“
И все-таки я опять вернусь к твоему состоянию. Зачем? Ведь ничем тебе не помогу, легче тебе не станет… Но я не могу не писать об этом.

Честно говоря, я во всем до конца не разобралась, многое не знаю. По всей вероятности, при встрече мы еще вернемся к этому. Дурная натура! Люблю во всем определенность, чтобы все было по полочкам, может по этому обожаю всякие теории.

Ты пишешь, что «канули в Лету все причины, на которые ты мог бы взвалить ответственность за свое состояние». Ты не прав. Если бы не было причин, не было бы и самого состояния. Ты сам это понимаешь. Причина всех твоих страданий – ты сам. Ты просто не хочешь от них избавиться. Тебе нравится твое состояние, оно чем-то привлекает тебя, а может, ты просто боишься перемен, ведь перемены разрушают все прежнее и ничего не гарантируют. Недавно я вычитала у Петрарки замечательную мысль, с которой полностью согласна и которая, в какой-то степени, помогла мне немного лучше понять тебя. Только не подумай, что я вся из себя такая «вумная как вутка, только вотрубей не ем», что читаю древних философов и т.д. и т.п. Просто мне надо писать контрольную работу по средним векам, и я выбрала тему о Петрарке. У него есть трактат «Моя тайна», и в самом начале там говорится, что если человек жалуется на свое состояние, говорит, что ему плохо, что он старается избавиться от своих страданий, но у него ничего не выходит, то это значит, что данный человек недостаточно сильно желал изменений, хотя сам он, может, об этом и не догадывается. А ты это знаешь. Короче, полностью подтверждается твоя мысль: хочешь быть несчастным – будь им, что ты и делаешь. И после этого пишешь, будто я выдумала, что ты хочешь задавить Разум. Как тебе не стыдно, вспомни свои письма: «а можно, наоборот, задавить разум – пить и прочее», «завтра напьюсь и опять буду этого хотеть», «пытаюсь сойти с ума». А вот почему ты этого хочешь, я пока понять не могу.

Господин учитель! Я нижайше прошу Вас ответить мне, как продвигаются мои успехи в области письма, не пропали ли даром Ваши драгоценные уроки?

С глубоким почтением

Искренне Ваша

В.П.

P.S. Эх, Володя, Володя… Почему ты позволяешь так глубоко копаться в тебе? Осталось только просветить рентгеном темные уголки. И какое право я имею писать тебе такие письма…


23.10.86
”

“
От горьких слез или от смеха,
Как ни пляши, что ни пиши,
Как ни клянись остатком века,
Как учащенно не дыши,
А человек от человека
На расстоянии души…


Мне трудно писать тебе это письмо. Трудно по многим причинам. Я уже несколько дней хожу как бреду, ни о чем другом не могу думать, постоянно веду с тобой мысленный диалог. Теперь пытаюсь изложить это все на бумаге, трудно сказать, что из всего этого получится…

Даже не знаю с чего начать… Недавно выясняла в чем разница между понятиями «спорить» и «навязывать свое мнение». Оказывается, самое главное в споре – слышать собеседника. И что интересно, хоть и говорят: «в споре рождается истина», каждый из спорящих остается при своем мнении, если только они не пришли к какому-нибудь третьему решению, которое удовлетворит обе стороны.

Я понимаю, глупо спорить с тобой по поводу твоего состояния, ты все равно останешься при своем мнении. Да я и не хочу спорить, я слишком мало знаю и слишком мало значу, чтобы противопоставлять тебе что-либо, хотя в твоем письме, действительно, много спорного. Я пишу то, что думаю по этому поводу.

Очень трудно писать вот так – в слепую. Мне нужно видеть тебя, твои глаза (больные и усталые, какими они мне запомнились), чувствовать твою реакцию на мои слова… Жаль, что это невозможно. Поэтому я заранее прошу простить меня, если я невольно чем-то задену, огорчу или обижу тебя. Во всех этих вопросах готовых рецептов нет и не может быть.  Решать, что делать, тебе придется самому.

Начну с самого начала.

«А нужно ли было что-то делать?» Странный вопрос. По-моему, здесь не может быть иного ответа, кроме положительного. Да, конечно, непременно, обязательно… Ты представляешь, что получилось бы, если все люди решили бы, что ничего делать не надо?

…Ничего бы не случилось,
Реки б вспять не потекли.
Не исчезли б континенты,
Океаны и моря,
И по-прежнему в пространстве
Тихо плавала б Земля.
Монотонно бы и мерно
Проходил за веком век…
И остался бы, наверно,
Обезьяной человек!

Это стихотворение не совсем подходит к нашему разговору, но довольно ярко иллюстрирует его. Смотри! На месте прекрасных городов – леса, там, где были роскошные сады – перекатываются барханы или хлюпает трясина. А вместо прекрасного, гармонично развитого человека прыгает с ветки на ветку тупая злобная обезьяна, которая уже никогда не сделает своего первого орудия.

“

“
Это, наверное, первое твое письмо, над которым я плакала. После вчерашнего письма дрожали руки, а сегодня я реву.

И все равно я очень благодарна тебе, что ты мне пишешь. У меня какой-то застой, в голове много всего, а на бумагу не ложится.

Я так обрадовалась твоему звонку, а тут это письмо…

Я, конечно, понимаю, что ничем помочь тебе не могу, мне не дано переделывать людей, хотя один писатель сказал, что мужчина переделывает мир, а женщина переделывает мужчину, значит, потенциально это может каждая женщина.

Я тоже очень хочу тебя видеть и боюсь. Но боюсь не тебя, а нашей встречи. Может, она, действительно, будет последней… Ведь и я и ты, мы оба создаем себе образ другого, который отличен от реального человека, т.к. все строится на письмах, а письма – это не встречи. И что ты ни говори, ты повторяешь ошибку многих – ты идеализируешь меня, видишь меня нежной, хрупкой, ранимой, «гриновской», как говорит один мой знакомый. А что будет при встрече? Сможем ли мы принять друг друга такими, какие мы есть?

И все-таки я приеду, пусть даже для того, чтобы расстаться. Я очень хочу, чтобы ты был моим другом, мне это важно.

Я для тебя, наверное, как последняя попытка, может, это мое призвание – быть всегда последней…

Я не знаю, что со мной будет через 10 лет. Но я знаю одно – после того, как я узнала, что на свете есть такие люди как ты, Леша, другие мне не нужны. Мне будет плохо, трудно, это я тоже знаю, но все-таки «жизнь прекрасна и удивительна», как говорит Володя Палагин. И заранее зная, что останусь одна, я не отчаиваюсь и очень хочу жить.

«Рядом с бронзой царей,
разжиревших на лжи и крови,
рядом с бронзой героев,
рискнувших собой в одночасье,
должен выситься памятник
женщине, ждущей любви!
Светлый памятник женщине,
ждущей обычного счастья…»

Прости за такое сумбурное письмо. Может быть, мне и не стоило писать его, но не хочу ничего менять. Все будет так, как должно быть…
“


Вика приехала в Москву. К Инге и Алексею. Мы, естественно, встретились.  Я пригласил ее в гости. Мой брак трудно было назвать браком. Я жил с мамой, а жена с дочерью жили в другой квартире. Я «ходил в гости» к жене. Но моя семейная жизнь – отдельная история.

Я предложил Вике ночлег, сказав, что переночую у жены. Вика согласилась. Перед тем, как уйти, я зашел к ней в комнату пожелать спокойной ночи. Наше прощание немного затянулось. Мы целовались, я даже позволил себе вполне недвусмысленные ласки. Вика не сопротивлялась, и, наверное, подумала, что я останусь. Но я ушел.
Это тоже была «хитрость». Я знал, что Вика хочет меня. Я хотел ее. Но близость могла поставить точку в наших отношениях. А я хотел многоточие.

Утром я пришел ее разбудить. И, несмотря на то, что мы спали в разных местах, это утро стало «нашим». Снова были ласки, и хотя они были более интимными, чем вечером, до настоящей близости дело так и не дошло. Я знал, что Вика – девственница. И я понимал, что не уверен в том, что она готова. И что я готов к этому, ведь я был женат. Я любил свою жену. А Вике был нужен любимый человек, а не просто любовник.
 

Потом она уехала.

“
Вот я и вернулась домой… Опять трудно начинать, теперь я стала писать неудачные письма. Это третий по счету вариант. Первые два просто ужасны.

Доехала я прекрасно, и ты зря беспокоился, что я буду голодной. Меня в поезде накормили свежими помидорами, копченой колбасой и даже мороженым, и я вспомнила, что в этот приезд в Москву ни разу его не покупала. Но и этого мороженого мне хватило – заболело горло, и приехала домой хрипящей.

Уже в поезде вспомнила, что ты хотел через меня что-то передать Леше. И, видимо, забыл. К сожалению, вспомнила слишком поздно.

На работу приехала вовремя. Разбередила Лешу рассказами, он очень хочет тебя видеть. Приезжай, как только сможешь. У меня на столике стоит такая же свечка, какую я оставила тебе. Я зажгу ее, если ты приедешь.

Володя у меня к тебе просьба. Помнишь, мы слушали Хазанова, и у него было отступление, которое ты хотел прокрутить, там есть примерно такие слова: «Кто вам сказал, что жизнь должна быть легкой? Какой идиот поделился с вами своей единственной мыслью?» Если тебе не очень трудно, перепиши для меня этот отрывок.

Со мной творится что-то неладное, изменяюсь я, и не в лучшую сторону. Может быть наконец-то количество информации, поглощенной за последние полтора года, перешло в качество или еще что-то. Изменилось мое отношение к людям, мои взгляды, мысли, язык, не кардинально, а в нюансах, но достаточно важных. Язык стал ужасно корявый. Появилась большая определенность в суждениях, может быть, немного лучше стала понимать людей, стала оправдывать себя в мелочах.

Всего вроде бы понемножку, но как-то резко. Я стала жестче, может грубее. Мне самой это неприятно. Не знаю, трудно объяснить. Леша говорит, что я стала скрытная и неискренняя. Думала, что постепенно становлюсь лучше, а оказывается наоборот.

И как обычно, все только о себе. Когда я научусь думать в первую очередь о других?

Как твои дела? Как настроение? Что нового в Щербинке? Как поживает ваш солдат с ребенком, которых ты мне так и не показал?

Тебя нет рядом, и в мою глупую голову лезут дурные мысли.

Пока все. Жду письма.

Целую твои руки долго-долго, пока тебе не надоест.


Вика.

P.S. Когда произойдет наша следующая встреча? Если я смогу приехать, то только после Нового года.


11.11.86
”

“
У нас уже совсем зима.  Я влезла в шубу и совсем не жарко. На дорогах кошмар что творится, за последние три дня – 58 аварий.

Приехала домой, и сразу навалились дела. Нужно писать контрольные, сдавать экзамены. В Москве я была от этого так далеко, что ни разу и не вспомнила.

Жду твоего письма и боюсь. Ты все время пытался мне что-то сказать, но не решился и обещал написать в письме. Что ты мне напишешь?...

И последний вопрос, над которым я сейчас думаю: почему в последнюю ночь ты ушел к Татьяне? Если тебе неприятно, то отвечать не нужно.


12.11.86
“

“                15.11.86
Отвратительное письмо.
Не принимай его всерьез.

Написала тебе три письма, позвонила, но видишь, не всё сказала, раз опять сажусь писать.

Я-то думала, что твоё письмо вот-вот придет, а оказывается, ты его всё пишешь. Я очень жду его, но всё-таки боюсь. Ты меня им пугаешь. Что ты собираешься в нем мне доказать? Что я там не пойму? И почему тебе легче всё это мне написать, чем высказать? Я даже не могу предположить, что ты там пишешь. Мне нужно знать только одно, остальное по сравнению с этим имеет мало значения. Ответь мне, пожалуйста, нужна я тебе или нет?

Посмотри, как поехала вниз строчка – это значит, я не уверена в себе. И это, действительно, так.  Я не уверена, насколько всё-таки я тебе необходима, и необходима ли вообще. Наверное, мне нужно было задать тебе этот вопрос по телефону, но я как-то не подумала.

И какая же я дрянь! Ведь тебе было трудно со мной как мужчине, а я этого не понимала, да, наверное, никогда и не пойму до конца, что ты чувствовал. Знаю одно – тебе было со мной плохо… 

Я не имела права оставаться у тебя на ночь, это было издевательство с моей стороны. Прости меня, Володя, если можешь.

Что-то я не то пишу. У меня какая-то неуверенность. Да я уже об этом написала, достаточно взглянуть, как пляшут строчки.

Подумай, сможешь ли ты приехать на Новый Год. Правда, у меня смены неудачно. Работаю 31-го декабря в день – домой приду в 18.30, и 1-го января – в ночь – уезжаю в 17.30, из дома выходить без двадцати минут. Потом 2-го и 3-го января отдыхаю. Потом у меня сессия, только не знаю,  с какого числа. А потом, если ты захочешь, я приеду 22-го января, этот вариант я уже обдумала, смогу приехать на 2 дня, но только если ты этого хочешь. Так что думайте, милостивый государь, но только быстрее, а то вы можете продумать до моего приезда.  И потом, у меня дурная натура, всегда надеюсь на худшее, чтобы в запасе остались только приятные неожиданности. Я, кажется, уже говорила тебе об этом. Я ехала в Москву в скверном настроении, как сомнамбула, мало о чем думая, ожидая чего-то плохого. Если бы я тебе не пообещала, то, наверное, и не приехала бы, или еще бы долго думала. А так сделала потому, что надо ехать, обещала, взяла билет, договорилась на работе, а на душе было пусто и тоскливо. Поэтому в первый день (4-го ноября) у меня и неважное настроение, ожидание чего-то. Я не думала, что всё сложится так хорошо. Лучше всего мне было 6-го ноября, когда ты не пошел на работу и вечером мы были у Валеры. Мне весь вечер хотелось сказать тебе: «Я тебя сегодня очень люблю», но так и не решилась, боялась тебя обидеть. А 7-го у нас обоих испортилось настроение. И вовсе не потому, что на следующий день я уезжала. У тебя из-за разговора с мамой, а у меня потому, что я всё слышала. А 8-го мне было совсем плохо. Ночь спала плохо, даже во сне чувствовала напряженность, всё утро нервы были на пределе – разрешилось всё это слезами на станции. Зачем я тебе это пишу? Ты сам всё знаешь. Эту тему я могу развивать долго и нудно, только вот зачем?

В общем, всё было прекрасно, и не нужно ни о чем жалеть. «Жизнь прекрасна и удивительна», как говорит…   Догадайся кто?

Я начала экспромтом писать тебе глупости и бессмыслицу. Прочитал? А теперь порви и выброси.  И вообще, тебе нужно выбросить мои письма, мне стыдно, что я писала тебе столько ерунды.

Всё, с глупостями покончено. Приду домой и напишу тебе умное письмо. Интересно, как у глупого человека может получиться умное письмо?

Я заразилась от тебя болтологией, не в обиду будет сказано.

Это письмо написала «сходу», даже не переписывая, да простит меня Владимир Максимович за дурной стиль и слог.

Помнишь, ты писал, что у писем есть свои преимущества, поэтому спешу ими воспользоваться.

Целую! Вика.

P. S.  Не хотела начинать новый лист. Может быть, это не продолжение первого, а начало нового письма.  Скорее всего, продолжение, т.к. я продолжаю писать глупости.

Хочу предупредить вас, мой господин, чтобы вы были со мной осторожны, т.к. я ужасно развратная особа, если не на деле, то по мысли и духу. И я сама невольно, не желая, провоцировала вас, не смотря на мои и ваши благие намерения. Так что вы, мой господин, ни в чем не виноваты и ответственности ни за что не несете, хотя, как вы говорите, разврат – дело относительное. Всегда мечтала о какой-то моральной чистоплотности в этих вопросах, видимо, этому не суждено сбыться. Какая чушь! Что я тебе горожу?!..

Тебе хотелось, чтобы я тебя боялась. Тебе это удалось 7-го вечером. Твоё желание поговорить со мной 10 минут, а потом уйти. Я тебя не поняла, не поняла, зачем тебе это нужно и что ты хочешь! А непонимание рождает страх. Я сразу вся зажалась, не знаю, заметил ли ты, ты был погружен в свои переживания. А я со своими страхами не могла на тебя глаз поднять. А утром боялась выйти из комнаты, я ведь не поняла, что ты ушел из дома. Вот такие пироги, как говорят все мои знакомые. Тебе этого хотелось? Видеть вместо человека издерганную мертвую марионетку с испуганными глазами? Думаю, тебе было бы тогда со мной еще труднее. Ведь я говорила, что избегаю людей, которых боюсь. Поэтому не нужно меня пугать.

Видишь, я со страху пишу тебе четвертое письмо и каждое полно неимоверных глупостей, которые тебе неприятно будет читать. Это от того, что я тебя сейчас не понимаю, пока ты не прислал письмо, меня мучает неизвестность.  А неизвестность и непонимание рождает страх или, по крайней мере, волнение, неуверенность.

Но все равно пиши, обязательно пиши. Это письмо – следствие настроения, не обращай на него внимания и выброси. А я вслед за Мариной Цветаевой,

«Целую тебя через сотни
Разъединяющих верст»

До встречи.
“

“
16.11.86

Доброе утро!

По телефону ты говорил, что чуть не вышиб дверь в ванной, я пошла дальше. Вчера чуть не спалила квартиру. Оставила на плите белье кипятить, в сама заснула. Через 2 часа проснулась, - папа спит, а квартира полна дыму. Теперь я знаю, как спасают людей при пожаре, точнее могу представить. Дым глаза ест, дышать трудно, кошмар. Сразу открываю все окна, чтобы проветрить. А там и папа проснулся, хорошо, что самый дым он не видел., успело проветриться, только запах остался. В квартире у нас до сих пор гарью воняет. А папа зовет меня «поджигатель», но не ругается. И вообще мы без мамы живем дружно. Хотя характеры одинаковые, он без мамы как-то мягче, да и я уступаю. За последнее время у меня изменилось к нему отношение, я его люблю больше, чем раньше. С папой стало легче, зато с мамой труднее. Отношения в семье – это всегда не просто.

И еще мне хотелось сказать тебе. Ты боишься показаться необразованным, а рядом со мной тебе, наверное, кажется, что я больше читала, больше знаю. Не нужно, это все неверно. Володя, у тебя есть ум, свой взгляд на вещи, это мне в тебе очень нравится. А у меня – только память. Недавно попалась эпиграмма Дениса Довыдова, адресованная как раз таким как я:

«Остра твоя, конечно, шутка,
Но мне прискорбно видеть в ней
Не счастье твоего рассудка,
А счастье памяти твоей.»


Я еще хотела попросить тебя. У тебя есть неприятная манера в разговоре: начинаешь говорить и не договариваешь. За язык тебя никто не тянет, но если начал, то договаривай до конца или не говори совсем, если не хочешь. Только, пожалуйста, не воспринимай это как наставление. Я просто хочу обратить на это внимание. (Честно говоря, у меня действительно была такая манера, но вполне осознанная. Человек осознанно делает это в трех случаях: либо для того чтобы заинтриговать, либо чтобы придать себе значимость, либо просто выделить тему, чтобы она запомнилась. В первом и последнем случае тема все-таки позже договаривается до конца. – В.П.)

Помнишь наш разговор о взрослости. Я пыталась привести тебе слова кинорежиссера Киры Муратовой (я тебе о ней писала). Вот эти слова:

«Интересно, когда становятся взрослыми? В шестнадцать?  Или в двадцать один? Нет, в сорок?... У меня есть подозрение, что человек делается взрослым, когда то, что позавчера еще казалось ему единственно верным и почиталось за свое, а потому Ии любилось чутко, и отстаивалось насмерть, - сегодня не вдруг оказывается относительным, завтра – немного смешным, еще через день – до стыдного нелепым…В двух словах – наивным и неудобным, а в целом – уменьшительно-воспоминательным, и не более того… Не более. «Не вдруг» - это когда наконец приобретается пресловутый жизненный опыт и, в один прекрасный день  раз и навсегда приобретенный , теперь уже лишь преумножается, богатеет, накапливается… И уже весь дальнейший путь, как верноподданный, как предупредительный спутник, на скользких поворотах угодливо поддерживает вас под локоть. Короче, взрослость обрушивается в тот момент, когда впервые с небывалой уверенностью вы произносите то, что еще недавно до бешенства раздражало обращенное к вам: «Это юношеский максимализм. Все мы такие были.» Теперь и вы можете сказать это какому-нибудь ретивому мальчонке. И даже если ворохнется что-то внутри, припомнится некстати, даже если нехотя признаете еще недавнее сходство с этим вот, не сильно гибким в ретивости своей юнцом, - услужливый спутник тут же придет на помощь, тихонько шепнет на ушко: «Тебе что, больше всех надо?» А ведь действительно, мне, что ль, больше всех надо? Я-то чего? Я ничего… И ваши локти ощерятся остроугольно (это, верно, единственное, что остроугольного у взрослого человека остается), ощерятся, защитят, прикроют от беснующегося максималиста со всеми его только «да» и «нет», исключительно белым и черным. Со всем его отсутствием жизненного опыта, с немыслимыми требованиями и верованиями.»

Извини за длинную выписку.

Юношеский максимализм… Юношеский потому, что свойственен обычно юным и неопытным? И почему, став взрослыми, мы становимся обтекаемыми, гибкими? Неужели максимализм – это так плохо? Или это так трудно? Опять вечные вопросы, у меня как у маленького ребенка, наступил период «Почему?».

Недавно разговаривала с Лешей, оказывается, он с Ингой устраивают себе разгрузочные дни: раз в неделю целый день ничего не есть и не пить. После этого разговора мне кажется, что я издеваюсь над своим желудком, запихиваю туда всякую дрянь, не давая ему продыху. Теперь будем заботиться о своем здоровье, ко мне, вообще, все быстро прилипает. Взяла у них систему закаливания: обливаться холодной водой и бегать босиком по снегу. Инга называет это «издевательством над организмом по собственной воле». Я, правда, не считаю это издевательством, мне это доставляет удовольствие. Организму необходимо давать нагрузку.

Еще вопрос (теперь я стала задавать нетактичные вопросы): тебя не раздражает, что я часто в письмах и разговорах вспоминаю Лешу? Только, пожалуйста, не надо этих «имею право», «не имею право». Не хочешь, можешь не отвечать. Спрашиваю, потому что в Москве мне казалось, что тебя это как-то задевает, но, может быть, я ошибаюсь, тогда извини.

У меня состояние как в песне: «Я оживаю тобой отболев». Постепенно появляется, если так можно выразиться, интерес к жизни, появилось желание заниматься. Чтобы отойти от встреч с тобой мне понадобилась неделя. 7 дней, это совсем немного, а мне кажется, моя поездка была так давно, как во сне.

«A had a dream, which was not all a dream». Чтобы не утруждать тебя, сразу перевожу – «Я видел сон, который не был только сном» Это отрывок из стихотворения Байрона «Тьма».

Целую неделю я жила только воспоминаниями. А как тебе далась эта неделя? Если бы я верила в Бога, я бы сейчас молилась: «О, Боже, сделай любящей меня!» Но в любви помогает только любовь. Но я хочу любить. «Грех нелюбви – нелегкая вина».

Все возвращается на круги своя – мое письмо опять полно цитат.

Но не буду больше надоедать Вам, милостивый государь. Вы хотели знать, как я живу – приезжайте Ии сами увидите.

С глубоким уважением…

Ваша

«Надоевшая любовница»

P.S.  И последняя просьба. Володя, пожалуйста, я тебя очень прошу, не нужно ничего разбивать в квартире, тебе все еще пригодится. Ты можешь выполнить мою просьбу? А я обещаю больше не поджигать квартиру. Если бы можно было в письме высунуть язык, я бы это сделала.
“

“
Сэру Биллу Палагину, эсквайру.


Наконец-то почтовый дилижанс притащился к нам на участок, я получила обещанное послание. Но, год дэм, сэр! Где же тысяча фунтов за проигранное пари? Видит бог, сэр, нельзя обижать бедную вдову, которая еле сводит концы с концами. Мне очень хочется всадить в ваш медный лоб пулю из старого доброго винчестера моего покойного мужа. Но я простая женщина, сэр, и поэтому пишу это письмо, хотя мне легче проскакать двести миль на диком мустанге, чем написать пару слов на бумаге.

Только, ради бога, не прими мою шутку за намек на деньги, которые ты хотел отдать мне на вокзале. Это напоминание о пари, которое ты проиграл в метро 7 ноября, когда мы возвращались с Красной площади.

Так что не забудьте, сэр, с вас тысяча фунтов!

А вообще-то шутить мне сейчас совсем не хочется. Это так, бравада с моей стороны. Получила твои письма. Ты не обманул моих ожиданий, примерно этого я и ждала. Ты боишься исковеркать мне жизнь, сломать меня… А почему ты так уверен, что принесешь мне одни несчастья? У какой-то нашей поэтессы есть такие слова: «… талант – любить и дар – страдать». Любовь и страдание (читай – счастье и страдание) всегда идут рука об руку. И это – жизнь. Почему ты хочешь лишить меня этого? Может быть того единственного, что отпущено мне судьбой? Почему ты хочешь, чтобы я довольствовалась рыбьем счастьем? Все твои разумные доводы, не больше чем отговорка, ты и сам не веришь в их убедительную силу, сам не хочешь этого. А любовь – это такое препятствие, перед которым пасует и разум. Да, я забыла, что ты не веришь в возможность моей любви. Я тоже очень щепетильна в отношении таких слов. Никогда и никому раньше я этого не говорила. Когда я прочитала твое письмо, я испугалась, испугалась, что на минуту забыла, как осторожно нужно обращаться со словом «любовь». Я не беру его назад, но обещаю еще раз все хорошенько обдумать и взвесить.

Ты хочешь быть первым. Ну что ж, твое желание понятно. Правда при этом добавляешь: «и единственным». А как же мой муж, которого вы все хотите мне навязать и которого, наверное, только я и не хочу? Я ни в коей мере не осуждаю тебя, потому что я еще больше тщеславна, чем мужчины и хочу большего. Я хочу быть последней. Да… Я тоже хочу очень многого. Мне нужна не только физическая близость, я хочу духовной близости с тобой. А вот хочешь ли ты этого? Я читаю твои письма и пытаюсь понять – кто я все-таки для тебя? «Партнер по хандре»? «Солнце в холодной воде»?Или, может быть, еще кто-то? Есть ли мне место в твоей жизни? Одни вопросительные знаки.

Вспомнила вычитанную где-то фразу: «Арктур – звезда влюбленных и сумасшедших». Почему-то любовь и сумасшествие всегда идут рядом. Видимо, действительно, что влюбленный и сумасшедший – это для медицины одно и то же.

«С ума схожу иль восхожу
К высокой степени безумства…»

Может быть любовь – это и вправду высшая степень безумства, т.к. с умом (т.е. разумом) она явно расходится.

Сейчас заходил одноклассник, возвращал книгу. Поговорили минут 15 и немного затронули интересную тему. У него взгляд на женщин противоположен твоему. Он любит всех как женщин и недолюбливает как людей, не доверяет и о чем-то серьезном предпочитает говорить с мужчинами. И я подумала, что, наверное, каждый мужчина относится к женщинам двойственно: с одной стороны – как к женщине: с другой – как к человеку. Интересно, есть такие мужчины, которые относятся к женщинам однозначно и определенно, без всякой двойственности?

А когда он ушел, я еще подумала. Все-таки каждый человек безумно интересен, особенно если чуть-чуть приоткроет в себе дверцу. Но с другой стороны, влезать в душу человека, рассматривать его на свет… Не будет ли это подло по отношению к данному человеку? А оправдывать все это только своим интересом… Нужен другой путь, а существует ли он? Все это совсем не просто. Тут не можешь разобраться в себе, а начинаешь копаться в других. Ладно. Хватит. Это тоже неисчерпаемая тема. Надо спускаться с небес на землю и бросать курить. У меня от сигарет болит горло и пропадает голос, начинаю хрипеть. Володя, давай бросай тоже. Мне простительно – я глупая, а тебе нельзя, ты у нас старый мудрый и глупостями заниматься не солидно.

Хочу видеть, как ты читаешь мои письма, твою непосредственную реакцию на них.

Никак не могу остановиться, целый день пишу тебе эти письма и никак не могу поставить точку.
Спокойной ночи. А теперь вспомни начало первого письма. Смешно.


16.11.86
“


“
Вчера хотела позвонить тебе, чтобы ты сказал мне что-нибудь хорошее. Но когда мне это было необходимо, не получилось (неподходящее время). Потом я успокоилась и решила не портить тебе настроение во время интенсивной трудовой деятельности.

Я сейчас издеваюсь над своим организмом, если это можно назвать издевательство.  Недоедаю, недосыпаю, холодно и голодно, и все это добровольно. Папа ругается из-за моих пищевых выходных: «Что ты за  ерунду придумала – разгрузки какие-то! Давай кончай с этим!» Он еще не видел, что я по снегу босиком бегаю.

Взялась за ум и начала заниматься, через неделю пойду сдавать экзамен по средним векам. Дома почти не бываю. Нахожусь, как говорит папа, «в свободном полете».

Но это все внешне. А вообще, мне плохо и трудно. Настал период самокапаний. Поплакаться хочется, чтобы сказали, что я не такой уж пропащий человек и во мне есть что-то хорошее. Только нельзя это, да и некому. А из тебя делать жилетку не хочу. Да и чтобы об этом кто-нибудь знал, тоже не хочу. У Марины Цветаевой есть замечательные слова в одном произведении:

«Но мечтать ли вместе, спать ли вместе, а плакать всегда в одиночку».

Дурная я стала. В последнее время ловлю себя на мысли, что хочу попасть в автомобильную катастрофу или под машину. Бессознательное желание самоубийства – это как мысль о  сумасшествии – раз появившись, уже не отпускает, и при любом удобном случае вылезает наружу. И в то же время, я очень хочу жить. Хочу к тебе, мне было с тобой так хорошо и спокойно. Запуталась я сейчас здорово во многом, а когда все это распутается, кто знает…

Завтра мне предстоит трудный разговор. Что-то часто у меня в последнее время трудные разговоры. И плохо то, что все они с продолжением, т.е. к ним приходится возвращаться снова и снова. Действительно, человек платит за все рано или поздно. Сейчас я расплачиваюсь за прошлые ошибки и глупости. Закручивается во мне какая-то пружина, все туже и туже, уже со скрежетом, скоро она не выдержит – лопнет и распрямится. И что из всего этого получится, не знаю…

Вчера мысленно сочиняла тебе письмо, большое-большое, обо всем, что здесь со мной творится. А на деле, как видишь, не получилось.

Хочу, чтобы когда мы расстанемся, ты забыл меня и никогда не вспоминал, чтобы все связанное со мной стерлось из твоей памяти. Глупое желание, над этим я не властна.

Кончаю стихотворением Марины Цветаевой:

В лоб целовать – заботу стереть.
В лоб целую.
В глаза целовать – бессонницу снять.
В глаза целую.
В губы целовать – водой напоить.
В губы целую.
В лоб целовать – память стереть.
В лоб целую.

Прошу тебя, не обращай внимания и не расстраивайся из-за моего письма. Скоро это пройдет и все будет хорошо. Я сильная, а человек может выдержать гораздо больше, чем ему кажется.


21.11.86
”


“
Добрый вечер, Владимир Максимович!


Как Вы поживаете, как Ваше драгоценное здоровье, посещает ли Вас хорошее настроение и светлые мысли? Что нового в Щербинке и вообще в Москве? Как живут и чем занимаются Ваши друзья? Передавайте привет Андрюше Л., Валере Н. (могу еще добавить – Вите Л., Ирине М. (Л.), Татьяне Палагиной (Вика не знала, что моя жена не брала моей фамилии – В.П.), Эльзе Давыдовне, но это на Ваше высочайшее рассмотрение.

Ваша покорная слуга милостиво просит у Вас прощение за то, что вновь отрывает своего повелителя от важных государственных дел.

Позволительно ли спросить у Вашей милости, доведется ли когда-нибудь лицезреть Вас, Владимир Максимович, очам моим?

Я тебя не тороплю. Думай, решай, у тебя своя голова на плечах. Я для себя этот вопрос решила, теперь твоя очередь. А то, что не пишешь – мало ли какие могут быть причины, я на тебя не в обиде. Не обижайся и ты на меня за резкий тон.

Жду дальнейших повелений моего господина, жду с трепетом и нетерпением. И еще раз нижайше прошу простить Вашу покорную слугу, если хоть чем-то огорчила Вас, милостивейший государь Владимир Максимович.

Целую руки.

Устала от неопределенности и ожидания, пустая какая-то стала. Не сердись, это все пройдет, больше таких гадких писем не будет.


23.11.86

Ничего не прошу, ни на что не обижаюсь, мне просто плохо без твоих писем.
”

“
Я начала писать тебе, чтобы извиниться за прошлое письмо. Володя, прости меня, пожалуйста, хотела написать что-нибудь хорошее, а получилась гадость. Оно тебя не очень расстроило? Мне не приятно, что я послала тебе его, не нужно было. Но теперь поздно жалеть, не обращай на него внимания. Я стала писать тебе много глупостей, за которые мне стыдно. Каждый раз собираюсь написать что-то умное, серьезное, хорошее, но не получается. Я не умею писать письма.

Как твои дела? Как настроение? Как нога? Как спортивные успехи? Занимаешься ли? И вообще, что делаешь в свободное время (думаю, хоть два раза в неделю оно у тебя бывает)? На дискотеки ходишь? Как Эльза Давыдовна? Как Татьяна с Сашенькой? Завалила тебя вопросами. Хочу знать о тебе все-все, я ведь мало все-таки знаю о твоей жизни.

У меня все нормально. Мама должна где-то в конце недели приехать из санатория, а пока мы с папой вдвоем. Он меня недавно ночью потерял. Утром прихожу со смены, а он: «Ты что на смене была?» «Да», - говорю. «А я думаю: куда ты делась? Утром просыпаюсь – тебя  нет и дверь на цепочке. Может, думаю, пришла, не достучалась и ушла». А потом Инга рассказывала, что в тот вечер она мне звонила. Папа сказал: «Сейчас позову». Потом ходил-ходил, видимо искал меня, потом говорит: «Ты знаешь, а ее нет…» Вот так, уйдешь, никто и не заметит. Вообще в моей работе есть ряд преимуществ – скажешь: пошла на смену», а сама шляйся всю ночь, где хочется. И никто не догадается и не заподозрит.

Володя, у меня к тебе опять будет просьба: если тебе не трудно напиши, какая я. Только панегириков не надо, меня интересуют недостатки, которые ты успел во мне заметить за время нашего знакомства. Пиши, что сможешь, все как есть, не бойся меня обидеть. И еще, мне интересно, какое впечатление я произвожу чисто внешне.

На сегодня, пожалуй, все.

До свидания.

Вика.


24.11.86
“

“
Здравствуй, Володя!


Пишу как Ванька Жуков – на деревню дедушке, так как не знаю, дойдет ли это мое письмо. Жаль, что ты не получил моих писем, хотя, может быть, это и к лучшему, в них было столько глупостей. Если ты приедешь, я дам тебе почитать их копии. Когда я отправляю тебе письмо, я переписываю его себе в тетрадь, и уже исписала половину.

Как твои дела? Что с тобой происходит? Пожалуйста, пиши мне, а то у меня уже дурные мысли в голове, не знаю, что и думать. Во мне сейчас два человека, один борется за продолжение наших отношений, другой – против. «За» - это та моя половина, которая любит себя и из эгоистических побуждений хочет, чтобы это было всегда, чтобы ты меня любил. А «Против» - это половина, которая любит тебя и не хочет причинять тебе неприятности И силы у этих половин примерно равные.

Расстанемся –
Пока желанье не угасло.
Расстанемся –
И будет нам о чем
Жалеть и вспоминать.

Вчера вечером я написала, точнее, писала и бросила недописанное письмо тебе, где оспаривала эту танку. А сейчас не знаю, как к ней относится.

Дела мои идут своим ходом, все они могут уместиться в трех словах, которые я приводила тебе в одном из твоих писем: живу, работаю, учусь.

Вопрос об уходе из армии я для себя решила окончательно, хотя на работе не верят, что я уйду. Они считают, что такую хорошую кормушку я не брошу. Где-нибудь в феврале схожу в отпуск, мне положено около двух недель, если мне их дадут, то отгуляю, попользуюсь, последний раз, льготами, немного развеюсь.

Хочется написать тебе много-много и обо всем, но на деле ничего не получается. Мысленно я постоянно с тобой разговариваю, а вот письмо не выходит. Позвоню тебе в конце следующей недели, узнаю, доходят ли письма, может быть задали тебе очень важный для меня вопрос.

Только ты не раскисай совсем и не разгроми квартиру по кирпичикам. Хорошо?

А все-таки здорово, что ты есть на свете. «Ты…Теперь я знаю, ты на свете есть». Эту песню поет Пугачева. Если хочешь, послушай ее. Все слова в ней – это мои мысли и чувства к тебе. В детстве я видела сон, сон, конечно, не детский – я теряла любимого человека, он шел на верную смерть, а я не могла его остановить. До сих пор помню, что я ему говорила. Мне хочется повторить эти слова тебе: «Я не могу, я не хочу, я не должна тебя терять!» Как видишь, «За» и «Против» продолжают бороться…

Кончить свое траурное письмо хочу оптимистически:

«Когда давным-давно непослушная Пандора открыла запретный ящик и из него разлетелись несчастья, то на донышке осталась Надежда. Мало кто помнит эту деталь».


28.11.86


И последний вопрос. Помнишь свой злополучный пистолет? Если я дам его тебе, будешь стрелять?
“

“
Царь-батюшка! Прими челобитную к ножкам своим. Не вели казнить – вели слово молвить. Дозволь лицезреть тебя в Новый год, пропаду без тебя, кормилец, как есть пропаду. Век за тебя Богу молиться буду, рабой буду, собакой верной, только приезжай.

А если серьезно, хотелось бы встретить новый год вместе, и не только потому, что хочу тебя видеть. Существует такое поверье – как встретишь Новый год, так его и проведешь. Конечно, это все ерунда, а я очень глупая и суеверная, да к тому же ужасная эгоистка (прекрасный набор качеств!). Но если ты все-таки надумаешь приехать, сейчас ли, позже ли то обязательно извести меня.

О моем отпуске говорить пока рано, может мне его и не вовсе, как у нас обычно делается, но если ехать куда-то вместе, нужно решать при встрече; в письмах и по телефону это не делается. А вот когда состоится наша следующая встреча, я не знаю. Иногда мне хочется все бросить и приехать к тебе, но останавливает мысль – а вдруг, я приеду, а ты не захочешь меня видеть, или я нарушу какие-то твои планы, «куда бедному крестьянину податься?»

Щедрый ты человек, Володя, с моими-то грехами и ореол святости. Смешно… Скоро вокруг меня будет не сверкающий нимб, а дымовая завеса, т.к. курить я стала много. А стать хорошим человеком, не помогут ни голодание, ни бег по снегу босиком.

Володя, у меня к тебе будет вопрос: уходить мне из армии или нет? Все мои знакомые считают, что этого делать не стоит. Спрашивают, что мне еще надо, какое моральное удовлетворение? Действительно, сейчас у меня есть все, о чем может мечтать обыкновенный нормальный человек – деньги, время, отпуск – 30 суток, бесплатный проезд, 13-ая зарплата, компенсация за обмундирование, если я продляю подписку – сразу двойной оклад, а это не много не мало 310 рублей, компенсация за обмундирование – рублей 250, оклад у меня 95 рублей, а на руки дают 155 р. (со своим высшим образованием, как молодой специалист, я имел тогда тоже где-то 155 руб. на руки. – П.В.) Да и работа – из 4 дней – 3 дома. Что еще нужно человеку? А нужно мне получать удовлетворение от сделанной работы, общения с людьми, чего я начисто сейчас лишена, т.к. работа мне не интересна, безразлична, это не мое дело, а коллектива как такового у нас нет. Но может быть это не так важно, может быть я не права. Мне говорят, что пока я учусь, мне не стоит бросать армию, а в библиотеке я все равно моральное удовлетворение не получу и ничего этим не выиграю. Это сейчас одна из основных моих проблем. Если сможешь, напиши, что ты обо всем этом думаешь.

И последняя просьба умирающей.

Ты рассказывал, что недавно прочитал книгу о японцах, я тогда не удосужилась запомнить автора и название. Напиши, пожалуйста.

Заканчиваю письмо стихотворением Натальи Михайловой, которое я недавно откопала в «Юности».

О чем бы не думала, думаю о тебе:
о тебе, и только о тебе,
о тебе и не только,
не только о тебе,
только не о тебе,
не столько о тебе, сколько…
сколько ни думаю – думаю о тебе.
Тебя слишком много,
много, но не слишком,
не слишком ли тебя…?
Вот, что я думаю:
я думаю – что?
Что? – я думаю, что мне с тобою делать?
Ты остаешься в каждом доме,
где я думаю о тебе,
в каждом доме, где я не думаю о тебе,
остается твое отсутствие,
все делится на то, где ты есть
и где тебя нет.
Там, где есть ты – нет меня,
меня нет там, где тебя нет.
Ты где-то есть, а меня нет нигде.
Я буду думать об этом,
изгоняя тебя  из домов,
где есть ты, но нет меня,
а также из домов,
где никого нет,
а также из домов,
где кто-нибудь спит.
Я буду выкуривать тебя, хитрая лисица,
и заселять собою все,
где ты думал не обо мне,
а обо мне не думал.


А знаешь, черное солнышко, я, оказывается, очень тебя люблю. Вот так-то.


12.12.86
“

“
Володя, я взрослый человек, я знаю, что будет у меня впереди. Не думаю, не чувствую, а просто знаю. У нас с тобой будет не много времени, год, от силы два. Потом мы расстанемся. И я хочу, чтобы у меня родился сын, только обязательно сын. Замуж я выходить не собираюсь. Я хочу идеала, я замужества по любви, а иначе буду мучиться сама и мучить другого, ни в чем не повинного человека. Родители, конечно, против. Когда я говорю с ними об этом, мама думает, что я шучу, а папа говорит, что я – дура (кто знает, может он и прав). Они хотят, чтобы у меня все  было не хуже, чем у других – дом, семья, муж, дети. Они не понимают, что я хочу большего.

Одного боюсь – боюсь стать демоном для других, отыгрываться на ком-то за свои неудачи. У меня много имен, каждый зовет меня по-разному, кому как нравится. Леша как-то назвал меня Кассандрой, а в институте зовут: Дочь Мефистофеля. Кстати, это прозвище помогло мне понять, наконец-то, цвета моего имени – красный и черный. Так вот, я не хочу быть демоном. В моих ли это силах?

У одного хорошего писателя есть утверждение, что в ХХ веке «любовь – суровая необходимость». У меня на этот счет несколько иное мнение. Мне хочется, чтобы любовь была не суровой необходимостью, а потребностью, чтобы у людей была потребность любить. И Инга права, считая, что слово «долг» нужно заменить словом «любовь».  К этому нужно стремиться, чтобы вместо долга перед людьми была любовь к людям, чтобы быть искренними из любви к правде, чтобы человек хотел то, что нужно, и делал то, что хотел. Это было бы прекрасно. Но на данном этапе развития нашего общества это невозможно.

Знаешь, мне иногда хочется, что бы не случилось, сохранить твою дружбу, но я и раньше сомневалась, а теперь знаю точно, это невозможно. «Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец». И закатится для меня  черное солнышко с серебряными лучиками. Навсегда.

Вот так и живу, хотя, собственно, про мою жизнь тут ничего не было сказано. Помнишь, ты писал про «лишних людей»: живут, коптят, звезд с неба не хватают, бражничают, страдают, но живут». Вот так и я, еще голодаю и бегаю по снегу босиком, только не нужно над этим смеяться.


Всего хорошего. До свидания.

Девушка с именем красным и черным.


P.S. А ты очень устал. Тебе нужно бы отдохнуть. Только вот как? Может быть сам что-нибудь придумаешь?


17.12.86
“

“
Во имя Аллаха!


Мудрейшему, праведнейшему, равному Солнцу на земле, правителю вселенной, да возвеличит его Аллах своим благословением, да продлятся его годы во столько раз, сколько звезд на небе, да вечно пребудет память о нем среди наших потомков!

Самые горячие, идущие из сердца пожелания шлет из далекой болотистой страны твоя служанка, недостойная целовать пыль от твоих башмаков.

О, Солнце Востока, светлейший повелитель, давно не посылал ты своих высочайших указаний мне, твоей ничтожной рабе. Не случилось ли чего с моим господином, не затуманились ли ясные глаза тайной печалью, не наполнилось ли сердце отравой горечи?

Твоя преданная рабыня молит тебя подать весточку о своем драгоценном здоровье, чтобы знала я, что делать бедной серой мышке, затерянной среди лесов и болот Черемисского края и оторванной от мудрых слов и решений драгоценного повелителя.

Благословен будет час, когда я снова тебя увижу процветающим и далеким от всех ужасов и опасностей, которые я перенесла.
“

“
Здравствуй, Володя!


Честно говоря, пишу это письмо для того, чтобы ты не разочаровывался, увидев в конверте только открытку с Новым Годом. По себе знаю как это неприятно, хотя открытка – это тоже знак внимания.
Как твои дела? Что нового? Чем занимаешься?

У меня все по-старому. С 4 по 14 января ухожу на сессию, буду готовиться к практическим, писать конспекты, сдавать экзамены. У меня еще 4 ненаписанные контрольные, а писать совсем не могу. Совершенно деградировала в последнее время – ничего (почти ничего) не читаю, не занимаюсь, только собственной персоной или домашними делами. Дома почти не бываю, застать меня можно только рано утром или поздно вечером. Часто бываю у К.. Леша держится молодцом, он, наверное, единственный из нас, кто занимается, работает над собой, движется. Инга тоже что-то тормознула, но это временно. Напиши, пожалуйста, что у тебя за дело к Леше, что ты хотел попросить.

Поздравь, пожалуйста, с Новым годом Татьяну, Эльзу Давыдовну и Валеру.

До свидания.

Вика.

22.12.86
”

“
Володя, хороший мой человек!


Если бы ты знал, как плохо  я жила эту неделю, как трудно мне было. Мне казалось, что я совершаю предательство или убийство. Как будто я убивала что-то в себе.  Ходила пустая, выжатая, находилась в каком-то неустойчивом равновесии, готова была завалиться в ту или иную сторону, в зависимости от того, куда упадет последняя капля. Не хотела тебя видеть, не хотела думать о тебе, не хотела говорить – мне нечего было сказать тебе. Ты, наверное, получил мою открытку с Новым годом и письмо как бесплатно приложение к ней. Оно такое же пустое, какой была я всю неделю. Неделю, отделяющую одни письма от других. Знаешь, о чем я думала? Я думала о том, что ты меня не любишь и никогда не сможешь полюбить. Это были самые горькие из моих мыслей. Я думала, если бы ты согласился, мы могли бы быть хорошими друзьями. Я бы смогла стать твоим другом, настоящим, искренним, преданным, т.к. у меня есть неплохая черта, ради людей, которых я люблю, я могу забыть себя. Но, наверное, ты бы на дружбу не согласился. Ведь тебе, как и мне, нужно все или ничего. А довольствоваться какими-то крохами, которые тебе выделяют из жалости…  Вот это и есть та единственная из форм жалости, которая унижает и которую однажды я испытала на себе. Один-единственный раз, но этого оказалось достаточно. Был у меня в жизни, не так давно, эпизод… Мне нравился один человек, он решил, что я в него влюбилась и мучаюсь, и пожалел, стал более внимательным ко мне, моему внешнему виду, моему настроению, т.к. ничем большим ответить не мог. Мы примерно в одно время поняли: я – что он меня жалеет, он – что так делать нельзя. Как мне хотелось крикнуть ему: «Не нужна мне твоя жалость!» Но это было бы слишком театрально, поэтому я просто сидела и плакала от унижения и обиды.

Я уклонилась в сторону. Я очень благодарна тебе за твои письма, когда я их прочитала, во мне стало подниматься что-то светлое, легкое. Я сидела в кресле, а по щекам текли слезы, слезы облегчения. Хорошо, что твои письма были именно такими, от них зависело многое. А теперь решение принято: до тех пор, пока я могу принести тебе хоть немного радости и спокойствия, чем-то помочь тебе, сделать так, чтобы твои раны не гноились, а ты мог быть самим собой – я буду это делать. Но помни, Володя, каждый должен решить для себя сам, так что, как ни крути, а принимать решение тебе придется. Этого я на себя взять не могу.

А теперь отвечаю на твои письма. Володя, ты меня пугаешь, что там у тебя за дела, что ты затеял, и что это за сравнение: «У тебя чемоданчик и теплые вещи есть?» Ты что, в тюрьму собрался? Я за тебя боюсь, береги себя. Хотя бы для меня.

А в отношении «московских» дней ты неправ. Я все помню, может быть потому, что часто вспоминаю. И помню (прости мою нескромность) лучше тебя. Как два «наших» утра ты соединил в одно, так и мои слова ты объединил вместе. В то первое «наше» утро (6 ноября) я сказала, что мы похожи на добропорядочную супружескую пару или на надоевших любовников. Хотя фактически не являлись ни тем, ни другим.

«Я что-то понял…» Володя, Володя, ты завяз в «Голубе» (повесть в стихах Е.Евтушенко «Голубь в Сантьяго» - П.В.), постарайся отойти от него на время, взгляни другими глазами. Ведь Евтушенко писал его не для того, чтобы прославить самоубийство.

«Мы все убийцы всех самоубийц,
Но и самоубийца – сам убийца».

От того, что ты умрешь. Другим легче не станет.

Всплыл в голове отрывок из какой-то пьесы:

«Я не стекло, не разобьюсь, бить меня не надо».

Всю неделю мучительно пыталась вспомнить, откуда это. Как ни странно, в нашем мире нет ничего случайного, и все мысли и ассоциации возникают не случайно, нужно просто разобраться, откуда они. Значит, и этот отрывок всплыл в моей памяти не случайно, что-то произошло, что можно сравнить с ударом. Как-то ни к месту это отступление. Продолжаю отвечать на твои письма.

То, что ты – Мой Господин, совершенно не означает, что ты должен все знать, для Господина это вовсе не обязательно. И, милый мой грешник, какой же ты все-таки глупый… Ну зачем тебе Рай с его скучнющими праведниками, с этими занудами трясущимися в вечном (теперь уже точно в вечном) страхе сделать что-то не так и потерять насиженное место возле Бога. Володя, нельзя от Дон Жуана требовать, чтобы он вел себя как монах. Да ты там и недели не протянешь! И попросишься в Ад. А триединый наш Бог, в лице Отца, и Сына, и Святого Духа подумают, вздохнут (что-то редеют наши Райские Сады) и пошлют тебя ко всем чертям. Туда, где в свое время буду и я (по знакомству, как близкая родственница самого Сатаны и человек, давно продавший свою душу дьяволу).

Володя, поблагодарить тебя за твои письма, и за то, что ты смог оценить мое доверие. Не каждый на это способен. Нескромно так говорить, но, читая твои письма, я все больше убеждаюсь в правильности слов: «Доверие – это достоинство». Спасибо тебе за то, что ты укрепил, пошатнувшуюся было веру, что людям можно доверять, точнее мужчинам можно довериться. У меня в жизни было два случая, когда меня оскорбили. Про один я тебе уже написала, что мое письмо напоминает исповедь… Но раз начала вспоминать, докончу. Оба эти случая произошли не так давно. Это мои уроки жизни. Не хочу вдаваться в подробности. Просто как-то раз мне пришлось переночевать у одного мужчины.  Я знала его плохо, точнее совсем не знала, но стечение обстоятельств и потом, я поверила мнению о нем одного очень хорошего человека. Не знаю, может быть, этот мужчина и хороший, но со мной он повел себя не лучшим образом. Дверь в комнату я не закрыла, наверное, я ужасно глупая, но мне казалось, если я запрусь, то оскорблю хозяина недоверием. Но он оказался менее щепетилен или неправильно понял это. Одним словом, он воспользовался моим доверием (может быть доверчивостью). Только не подумай, что у меня с ним что-то было – по первому моему слову он ушел, в конечном счете, это не так важно. Он ушел, а я пол ночи проревела, так меня еще никто не оскорблял. До сих пор не могу этого забыть. Именно поэтому мне так не хотелось останавливаться у тебя, как говорят: «Обжегшись на молоке, дуют на воду». Если бы это повторилось с тобой, я бы ушла и, может быть, потеряла бы веру в мужскую порядочность. Как хорошо, что этого не произошло!

Не знаю, зачем я написала тебе все это. Наверное, не случайно. Можно еще немножко подумать и разобраться в причинах, но не хочется. Время сейчас 3 часа 40 минут утра.  Ты сейчас спишь, видишь сны, и вставать тебе только через 3 часа.

Хороший мой, береги себя и кончай с самокопанием, ты уже перепахал все, что можно. Я просила тебя – не больше 5 минут в неделю, ты ведь и так на грани срыва. Мне будет очень больно, если с тобой что-то случится.

А теперь закрой глаза и представь. Что на прощанье я подхожу к тебе, сажусь на колени, ты обнимаешь меня, а я беру в ладони твое лицо и легко-легко, нежно-нежно целую лоб, глаза, губы и снова лоб.

Я не знаю, когда ты получишь мое письмо – утром или вечером, но пишу я его утром, ранним утром, пока еще все спят, и самая первая желаю тебе

Доброго утра!


P.S. И последнее. Если не случится ничего непредвиденного и экстраординарного, то 22 января ты зажжешь свечку.


25.12.86
“


”
Ты спрашиваешь совета. Володя, милый, ну какой из меня советчик! Особенно в вопросах «Что делать? и Как жить дальше?» Попробую написать то, что я вообще думаю по этому поводу.

Ты много пишешь о том, что хочешь умереть, умереть, чтобы уйти от проблем, которые не дают тебе покоя, умереть, чтобы не видеть, не слышать, не думать, не чувствовать, не мучиться… А ты знаешь, что смерть нужно заслужить? Заслужить жизнью.

А ты не живешь. Прости, может быть, я не права, но я пишу то, что думаю. Все, что я знаю о тебе, не дает мне права на положительный ответ. Это не жизнь, это существование, прозябание, самокопание, можно назвать как угодно. Ты можешь мне сказать, за последний год (1986) сколько раз у тебя было хорошее настроение, тебе хотелось что-то сделать, что-то нужное, полезное; хоть один день в уходящем году ты радовался жизни, хотелось тебе петь, ходить на руках? Конечно, этим понятие «жизнь» не исчерпывается, это только сотая ее доля. Но ведь ты не ценишь того, что у тебя есть. Если бы человек знал, что все, что он видит, он видит последний раз в жизни, если бы он это помнил, он бы на жизнь, на белый свет наглядеться не мог бы.

А ты хочешь уснуть и не проснуться, уйти от проблем, отступить, сдаться… Неужели, под тобой можно подписывать приговор?... Не хочу в это верить.

Я понимаю, тебе сейчас очень трудно. Ты чертовски устал от своей бессмысленной борьбы, с самого начала обреченной на поражение, т.к. эта борьба с самим собой. Тебе нужно отдохнуть. Только вот как это сделать, я не знаю. Если бы я была рядом с тобой, если бы мы жили в одном городе, я бы попыталась чем-то помочь тебе, что-то придумать, а так мне трудно что-либо посоветовать. И потом, мне кажется, тебе много нужно начинать сначала…

…«Двенадцать» часы ваши пробили,
Но новые есть обороты.
Ваш поезд расшибся. Попробуйте
Летать самолетом!


…Не те вы учили алфавиты,
Не те вас кимвалы манили,
Иными их быть не заставите –
Ищите иные.


Тебе будет трудно, очень трудно, но только не нужно опускать руки, не нужно сдаваться. Только не это!

Подлила я тебе масла в огонь, а толком ничего и не написала. Плохого ты себе советчика выбрал. Одно могу сказать, если ты сам не захочешь, тебе никто не сможет помочь.

На прощанье хочу написать тебе маленькую притчу, хотя она и не относится к теме моего письма.


«Первый сказал: «Счастье – это когда много работы и много любви, и тогда работа толкает к любви,  а любовь порождает работу.»

Второй сказал: «Чепуха. Счастье – это когда нет ни занятий, ни домашних заданий, ни работы, ни отпусков, ни каникул, а есть только весна, лето, зима, осень и можно писать их красками и кистями, и резцом, и пером круглосуточно и без отдыха.»

Третий сказал: «Счастье – это когда можно выдумывать и бросать идеи пачками и не заботиться о том, что они не осуществятся».

Четвертый сказал: «Счастье – это когда спасаешь, помогаешь, стоишь насмерть за правое дело, защищаешь и делаешь подарки».

И только пятый молчал. Ибо он боялся признаться, что его счастье – это сожрать все то, что придумают и добудут остальные четверо.

Люди запомните: если что-нибудь не ладится в вашей жизни, это значит, что рядом с вами или в вас самих завелся пятый…»


27.12.86


P.S. В голове всплыла фраза: «Ведь мы не боги, чтобы страдать всеми страданиями мира и печалиться всеми его печалями». А так хотелось бы … Для меня счастье то, что сказал четвертый.
“

“
Любезный мой, Владимир Максимович!

Вот подвернулась оказия в столицу, и я решила отписать Вам маленькое письмишко.

Володя, тебе не надоела моя болтовня? Мне кажется, ты уже должен, читая такие мои письма, чертыхаться и говорить: «Когда она прекратит паясничать!»

Много хочется написать тебе, еще больше сказать, но не знаю, получится ли. Наверное, что-то из того, что я собираюсь  написать, тебе лучше не говорить, но я хочу, чтобы ты знал, о чем я думаю, что меня мучает, чего я боюсь. А боюсь я больше всего получить от тебя последнее письмо, где ты под тем или другим предлогом отказываешься от переписки. Я боюсь и не хочу этого, но жду, что рано или поздно это произойдет.

Боюсь своего состояния, мне кажется, один твой неверный шаг и я наделаю глупостей, напишу тебе гадкое письмо, о котором потом буду жалеть. Если такое случится, не верь, это все под настроение. Володя, что бы не случилось, что бы не произошло, я прошу остаться моим другом, я уже не смогу без нашей переписки, без общения с тобой.

Что-то во мне изменилось. Удивительно наплевательское настроение, сама себе противна. Скорее всего, это усталость. Она накапливалась все больше и больше. Последнее время сплю по 2-3 часа в сутки не в лучших условиях. Доканывают ночные смены. Хожу, похожая на оплешивевшую белку или на полинялого монстра, к вечеру начинает болеть голова – от переутомления, но иногда кажется, что от мыслей. Очень хочу отдохнуть, хотя бы неделю. Сделаю все, чтобы в феврале уйти в отпуск, надоели знакомые лица, старые проблемы. Как у Островского: «…и дома противны, и стены противны, и люди противны». Хочу в Ленинград, хочу просто ходить по незнакомым улицам, среди незнакомых людей, ни о чем не думать и ничего не делать.

То, что я пишу – это не показуха и не игра с тобой. Я просто устала, отдохну, и все будет хорошо. И все-таки боюсь, что я изверилась. Я оптимистка, а как известно «оптимизм – страсть утверждать, что все хорошо, когда все плохо» (Вольтер). Не хочу ничего скрывать от тебя, даже если тебе не приятно читать мое письмо. Я всегда мечтала любить открыто, но хотелось, чтобы и ко мне относились также. Хотя люди меньше всего ценят то, что они имеют.

Хотела 30 декабря поговорить с тобой, но не дозвонилась. Расстроилась ужасно. Накурилась до головокружения, иду домой, реву, руки, как плети висят, и ноги еле передвигаю. Так не хотелось никуда идти, сесть бы на снег и замерзнуть.

Как ты встретил Новый Год? Где? С кем? Как, вообще, твои дела? Чем занимаешься? О чем думаешь?

Прошедший 1986 год был для меня годом исполнения желаний – очень много из моих желаний и хотений сбылось. Знакомство с тобой было одним из них. Леша много рассказывал о своих друзьях, и мне захотелось увидеть тебя, посмотреть самой, какой ты. Могу сказать, ты оказался лучше, чем я думала. Почему-то была уверена, что при встрече понравлюсь тебе, но, конечно, ни о каком продолжении знакомства я и не думала.

Новый год встретила с Лешей и Ингой, у них дома. До 23-х часов мы (вернее они) искали друг друга по городу. Леша не мог уехать с работы, Инга на такси поехала за ним, а он добрался на попутке и начал искать ее. Сели за стол около 12 часов, просидели до 5. Вымотались, устали, особенно мы с Лешей (т.к. работали 31 декабря). Боже мой! Как мы спали! Втроем на неразложенном диване… Это надо было видеть! Я потом над Ингой смеялась: «Теперь поняла, как мы на работе спим?»

Что касается 22 января, то, честное слово, я не знаю, что у меня получится. Я только приду с сессии, начальник может не отпустить, тем более мы, все женщины, с ним переругались, то, что мама будет против, говорить не приходится, плюс подруга, у которой тоже 22 января – день рождения, но это уже мелочи, по сравнению с первыми двумя.  Но я постараюсь вырваться!

Володя, ты можешь мне ответить, что происходит? Почему с возрастом так меняются взгляды людей? Человек меняется во всем – вкусы, привычки, образ мыслей. Мы с мамой почти перестали понимать друг друга. Может быть, в этом виновата я, но стали часто ссориться. Да, скорее всего, виновата в этом я, ведь родители никогда не хотят плохого своим детям.

Леша на новый год пожелал нам быть внимательными друг к другу. Как это верно!

Володя, у меня к тебе будет вопрос: ты смог бы ударить женщину, в частности меня, ну, я не знаю за что – за оскорбление, за сцену, еще за что-то? Ответь, пожалуйста, и не удивляйся странности вопроса.

Вои и все. Счастливо.

Пиши.

2.01.87


Да возвеличит тебя Аллах своим благословлением, мой повелитель!
“


Вика приезжала в Москву. Я совершенно не помню этого. Возможно, в моей памяти «наше утро» - это и не одно утро вовсе. Как бы то ни было, если наши отношения в этот приезд и продвинулись вперед, то это только еще больше привело к душевным «метаниям». Я хотел ее. Она была «моя», но в этом и была проблема. Я любил ее. Не так, как Татьяну. Я любил в ней то, чего я не мог любить в своей жене. Не мог, потому что в ней этого уже не было. Самопожертвование. Вика готова была пожертвовать всем ради своей любви. И я хотел, и мог, этим воспользоваться. Но не воспользовался, так как так и не смог решить для себя – кто я буду после этого.


“
То ли дразня, то ли губя
Эта разлука случилась,
Как же дышать я смогу без тебя,
Чем заслужила немилость.


Вот и все. Я уезжаю. Не хочу плакать, но слезы сами текут по щекам, а если я начну себя успокаивать, то просто не смогу дописать это письмо.

Мы так и не успели толком ни о чем поговорить, я много хотела спросить у тебя, но как-то не получилось.

Мне опять предстоит жить без тебя. Помнишь, я присылала тебе стихотворение

«Там, где есть ты – нет меня,
Меня нет там, где тебя нет.
Ты где-то есть, а меня нет нигде.»


А ты говоришь, надо не пытаться, а жить. «Но кроме желания выжить, есть еще мужество жить». Я постараюсь, хотя это будет очень трудно.

Было ли тебе со мной, действительно, хорошо, так ли уж я тебе нужна… A had a dream, which was not all a dream.

Приеду домой, втянусь в учебу, все пойдет своим чередом. Потом работа, какие-то свои мелкие радости и огорчения. И снова ждать писем и встречи.

Не могу больше Трудно. Боже мой, как я не хочу уезжать. Лучше бы ты меня ненавидел.


6.01.87

P.S. А оставить я тебя смогу только когда пойму, что совершенно не нужна тебе, только когда мы воистину станем надоевшими любовниками.
“

“
Здравствуй, Володя!


Никак не могла собраться с мыслями, чтобы написать тебе письмо. Во многом мешала сессия, нужно было заниматься. Теперь все позади, точнее не все, т.к. у меня остались еще два экзамена – психология и история средних веков, но их я буду сдавать в феврале. До летней сессии нужно многое сделать, период будет напряженный.

Как идут твои дела? Как настроение? Занимаешься спортом?

По всей вероятности, отпуск мне не дадут, и в феврале я не приеду. Если уйду с работы, то может получиться, что опять два года буду без отпуска. А срываться к тебе, как в прошлый раз, я больше не смогу. Когда я уехала, с мамой было плохо. Сердце. Не хочу больше быть свиньей. И все-таки, думаю, все будет хорошо и мы обязательно встретимся.

«Мне очень надо в это верить,
Чтоб ждать, мечтать и просто жить».

После своего приезда дочитала, начатую уже давно, новую (самую последнюю из опубликованных) повесть Стругацких «Волны гасят ветер». Там герой многих произведений этих авторов – Горбовский –  умирает (не умер, а именно умирает) оттого, что ему стало неинтересно жить.

Я хорошо помню твое письмо на эту тему, где у тебя есть такая фраза: «…умереть от потери смысла жизни, как от недостатка кислорода…». Речь идет примерно об одном и том же. Но я встречала это пока только у Стругацких («Гадкие лебеди») – умирают от недостатка книг, информации, т.е. по существу, от духовного голода. Может быть, когда-нибудь и человек поднимется на такую высоту? Но с другой стороны, мы пришли к выводу, что , что это идеал человека. А идеал – это ведь совершенство, следовательно, что-то законченное, а раз это закончено, какое может быть развитие! У совершенства нет будущего! Поэтому человек не может быть совершенством, иначе – тупик. Так что же из этого следует? Не знаю. Может быть то, что нельзя умирать от потери смысла жизни, нужно искать новый…

«Не те вы учили алфа’виты,
Не те вас кимвалы манили,
Иными их быть не заставите –
Ищите иные.»

Когда ехала домой из Москвы, в поезде попался номер журнала «Огонек» и в нем натолкнулась на чудесное стихотворение Иннокентия Анненского. Когда читала его, почему-то думала о нас с тобой.

Смычок и струны


Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!


Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял, и кто-то слил их.


«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.


«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? Довольно!...»
И скрипка отвечала: да,
Но сердцу скрипки было больно.


Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.


Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их лишило сил
На черном бархате постели…


Сейчас, пока писала стихотворение, подумала, что оно тебе не понравится, по-моему, тебе должно нравиться что-то совсем иное, более земное, реальное.

Спали морозы, и я снова начала заниматься своим здоровьем. Пока было холодно, ничего не делала, только обливалась и делала зарядку по утрам. А как ты по такому сильному морозу ходил без шапки? Не заболел? Береги голову, а то кто за тебя на работе считать будет? К слову хочу спросить: Володя, насколько я понимаю, твоя работа не вызывает у тебя отвращения, но дает ли она тебе хоть какое-то удовлетворение, отвечает каким-то твоим интересам, потребностям, хоть немного?

Прочитала «Триумфальную арку2, я бы, наверное, сама не взялась, Инга уговорила. Не хочу писать о впечатлении, которое она произвела на меня. Напишу, какие мысли вызвала. Сразу признаюсь, о таком я никогда не думала.

Я впервые подумала, что, может быть, тебе намного тяжелее, чем мне. Всегда была уверена, что мои чувства сильнее и важнее твоих. И вдруг мысль: а что если я ошибаюсь? У меня есть хорошие друзья, с которыми я очень близка, которые для меня много значат, мнением которых я дорожу, а у тебя? Я в этом сомневаюсь. У меня есть силы и желание жить, узнавать новое, добиваться чего-то, а ты на грани душевного срыва. У меня есть интересы, увлечения, а ты теряешь одно за другим.

Получается, я богаче тебя, богаче тем, что отпущено мне судьбой. Как говорит Леша, мне не пришлось вырывать это в борьбе с окружающими, не пришлось тратить душевные силы. Мне удивительно повезло. Или я сгущаю краски?

Заметила за собой одну странность – когда я думаю о тебе, пишу письма или читаю твои – мне становится тепло и начинают гореть щеки. Может быть, и ты в эту минуту думаешь обо мне?
И еще о чем я хотела написать. Не знаю, как ты воспринял мой отказ стать твоей? Не хочу, чтобы у тебя сложилось ложное мнение по этому вопросу. Пойми, я не отвергаю тебя. Я хочу, чтобы моим первым мужчиной был именно ты. Но я прошу тебя, не нужно торопиться.

Пока все. Пиши. Буду ждать.

А на прощанье хочу привести слова Джона Леннона, которые он сказал незадолго до своей гибели: «В жизни вопреки всему всегда есть место нежности и улыбке». Поэтому я прошу тебя – улыбнись и зажги свечку, пусть в этот вечер я буду с тобой, хотя бы мысленно. Очень хочу, чтобы у тебя было все хорошо, чтобы ты был счастлив.

Я целую твои руки долго-долго, пока ты не начнешь меня ругать. Ну и пусть, ну и пожалуйста, ты ведь так ни разу и не отругал меня за это. А я все равно не перестану.


«Видеть тебя – значит жить,
Слышать тебя – значит мыслить,
Целовать тебя – значит возноситься к небесам.»


Вика.


P.S. Володя, найди и прочитай повесть Аркадия Арканова «Рукописи не возвращаются», Юность, 1986, №12. Мне очень интересно твое мнение.


Передавай привет Валере.


21.01.87 г.
”

“
Здравствуй, Вика!


Я, наконец, получил твое предновогоднее послание. Большое спасибо.

Многое хочется написать, но неизвестно, что из всего этого выйдет. По почерку можно определить мое состояние, если внимательно просмотреть  предыдущие письма. Но я думаю, незачем этим заниматься. Смешно. Я опять лежу в ванной. Что-то часто меня вдохновение посещает в ванной. Сейчас правда совсем другое, вряд ли это можно назвать вдохновением. Я хочу написать страшное письмо. Последнее письмо…


… Уже другой день.  «Вдохновение» сменилось сонливостью, и я не смог ему противостоять.
Сейчас есть час свободного времени и, может быть, мне удастся изложить все, что хочется, кратко и ясно. Хотя (сейчас подумал об этом) не так важно, поймешь ты меня или нет, и что лучше первое или второе.

Я чужой на этом шабаше, называемом жизнью. Одни понимают это сразу, другие позже, кто-то вообще не понимает. Да это и не важно. Я не прошу понимания, я не хочу, чтобы меня считали своим, я не хочу ничего переделывать, я не хочу даже, чтобы меня оставили в покое. Я ничего не хочу, никого не упрекаю, ни на кого не обижаюсь. Я считаю, каждый волен делать то, что хочет, другое дело, кто что хочет? И если я что-то делаю (плохое или хорошее), то не потому, что так надо или не надо, а потому, что мне так хочется.

Я ни в коей мере не пытаюсь выделить себя среди других, присвоить себе звание «особенный человек», хотя Рахметов (Н.Г.Чернышевский, роман «Что делать?» – П.В.) близок мне. Думаю, для него это тоже не было целью.  Я просто живу. Живу как миллионы людей мне подобных, среди которых подобных мне «по духу» тоже миллионы. Правда, разные люди делают разные выводы: одни стреляются, другие совершают подвиги, третьи опускаются. Желая все сразу, я не делаю ничего, так и мечусь среди трех огней.

И счастлив по-своему.

Но это я.  «Ведь я – есть я…»

Это я понял слишком поздно. Хотя кто знает, может быть, раньше я просто не мог этого понять.

(Видно прошло еще  некоторое время, продолжение чернилами другого цвета – П.В.)

… Время. Оно безжалостно. Уже 26.  (Значит, 22 января уже позади – П.В.)

Мне бы только суметь все написать. («Эх, мне бы только суметь…» - фраза из мультфильма «Вовка в тридесятом царстве».  Нет, тогда я об этом не думал. – П.В.) Иногда кажется, что я даже себе боюсь сказать правду.

Это письмо действительно будет последним. Я должен найти в себе силы отпустить протянутую руку.

Какая глупость. Каждый день я совершаю шаги, которые делают все более неизбежным то, чего я боюсь. Хотя я боюсь всего.

Я хочу жить. Я люблю жизнь. Но я медленно умираю.  Слишком медленно.

Когда я один, мне просто невыносимо. Когда кто-то рядом, хочется быть одному.

Как спасти себя?

Тут никто не поможет. Не потому, что не сумеет. Любая помощь будет вызывать негативную реакцию.

Я один.

Друзья?

Нет у меня друзей. Не могу я физически их иметь. Я не могу любить. Теперь я знаю это точно. Мог ли когда-нибудь?

Я бы многое мог.

Завтра, наверное, будет все иначе. А сейчас. Ведь что-то со мной делается, что-то происходит внутри меня. Все оставляет след, даже если наутро будет все хорошо.

Может быть Леви (Владимир Леви - психотерапевт, автор популярных книг по психологии) что-то напутал. «Рай» и «Ад». Почему у меня сплошь Ад. А может он и прав.  Человек – животное, как бы он не противился этому. И не надо противиться.  «Разумный автомат» просто вымер бы.

(И снова другим цветом – П.В.)

«Разумный автомат» нежизнеспособен. Контролировать и уметь объяснить каждый свой вздох, каждый свой шаг. Заниматься этим постоянно. Четко отмечать те моменты (как бы они не были прекрасны), когда вдруг теряешь этот контроль. «Прокручивать» про себя все, что сделано в «бесконтрольном»  состоянии, дабы выявить, не сделал ли чего-нибудь неразумного. Боль по плану, нервы по плану. Попытки уйти от самого себя. Делать то, что не «по душе», потому, что это разумно.

Но, в общем, это тоже все ерунда.
“

“
Я теперь совсем не знаю. Как писать тебе письма. Не что писать, а именно как. Так, чтобы они не огорчали, оскорбляли тебя, не казались заумными и нравоучительными, чтобы они тебя радовали и были приятны и желанны. Я не знаю, как это сделать. Ведь я не писатель, талантов в этой области у меня нет. С самого начала я говорила тебе, что не умею писать письма. Теперь они тебя раздражают.

Удивительный эгоизм. За те полгода, которые мы с тобой знакомы, за редким исключением, я думаю только о себе, это действительно так. Мои ощущения, моё чувство – предмет всех моих мыслей, я им упиваюсь, холю его, млею, восторгаюсь, нянчусь, даже горжусь, и за всем этим я забываю, самое главное – тебя, Володя. Конечно, не так чтобы не вспоминать тебя неделями, это невозможно, ведь всё, что со мной происходит непосредственно связано с моим Господином и Повелителем – Палагиным Владимиром Максимовичем. И здесь не удержалась от ненужного зубоскальства. Дурацкая натура!

Володя, что я могу для тебя сделать? Нужно ли, чтобы я что-то делала? Примешь ли ты от меня помощь и поддержку, или опять тебя заслонит твоё раздутое самолюбие? Хотя, что я пишу! Разве в моих силах чем-то помочь, что-то сделать для тебя?...

Теперь моё письмо напоминает самобичевание. Как ты думаешь, имеет человек право делиться своими болями и тревогами с окружающими? Рассказывая об этом, он перекладывает часть своих бед на плечи другому, облегчая себя, но пригибая ближнего. А имеет ли он на это право – делать людям жизнь более тяжёлой и трудной? У каждого человека хватает забот и неприятностей, но почему-то мы стараемся добить друзей еще и собственными горбами, которые обязаны таскать молча. Я опять залезла не в свою сферу. Как говорят в армии, занимаюсь не своими вопросами, вопросами не по окладу.

И последнее умствование:
Это очень плохо, когда человек идя (поступая) на работу, преследует меркантильные цели? Володя, помоги мне. Скажи, что делать? Всё, что у меня есть – это моя любовь, да и то, какая-то странная, изломанная. Скорее всего. Ты не можешь ответить мне, хоть старше и лучше знаешь жизнь.

Меня очень расстроил наш телефонный разговор. Твои последние слова были подобны кости, брошенной голодной собаке. Я понимаю, ты не хотел меня обидеть, но мне было очень больно. Наверное, я это заслужила. «Когда человек становится на колени, он перестает быть человеком». Нельзя забывать об этом. Что такое чувство человеческого достоинства? Я определяю это как внутреннее самоуважение. Но чтобы сохранить его в себе, необходимо ценить его в других… Не понятно, куда полезли мои мысли. Пора закругляться. Хотела написать нежное и легкое как поцелуй. Увы! Не получилось.

              Всего хорошего.
                Вика
01.02.87

P. S.  17-го февраля у меня день рождения. Если письмо успеет прийти, зажги в этот вечер свечку. Я хочу побыть с тобой в виде маленького язычка пламеня, и пусть вместе с растопившимся воском исчезают твои обиды, огорчения и печали.

P.P.S.  Всплыло в памяти: женщина в любви склонна либо жертвовать собой, либо требовать жертву от мужчины, счастлив в любви тот, кто не допускает жертв ни с той, ни с другой стороны. Запомни это.

Отвратительное мрачное письмо, мне надо оторвать голову и основательно прочистить мозги. Возьмешь на себя этот неблагодарный труд?
“

И я принял решение. Я поехал в Йошкар-Олу. К Вике. И хотя я и сказал, что еду к Леше.

Не помню, сколько я там пробыл. Ночь или две. Ночевал я у Вики. Для ее родителей, я был просто другом Алексея. Мне выделили отдельную комнату. Я помню, как я проснулся утром, в день отъезда, и обнаружил, что родителей Вики нет дома, а она сама еще в постели. Это было снова «наше утро».

И я, и Вика понимали, что ЭТО должно произойти именно сейчас. Я снова ласкал ее, но она просила большего. Она просила сделать ее женщиной. А я? Я именно для этого и приехал. Но я боялся сделать ей «не приятно». Я был очень нежен и осторожен. Настолько, что в самый последний момент она останавливала меня. Я не торопился и начинал все сначала.

Смешно, очередную попытку прервал шум в прихожей – пришла мама. Расположение комнат позволило мне незаметно ускользнуть. К вечеру я уехал.

Через день на работу позвонила Вика. Она благодарила меня за то, что «я сделал ее женщиной». Рассказывала, как ей пришлось скрывать от мамы «следы преступления».

Лично я считал, что между нами так ничего и не было. Тем не менее, я попытался донести до Вики мысль, что сейчас в ее жизни всё будет по-другому. Что она сама не заметит, как иначе, на нее будут смотреть мужчины, именно потому, что не заметно для самой себя, она по-другому начнет относиться к ним.

Я пытался предостеречь ее, понимая, что если рядом с ней не будет меня, то это место очень быстро займет другой.


 “
Отправляю тебе письма – попытки написать что-нибудь стоящее. Как видишь, из этого ничего не получилось.

И еще, Володя, в последний раз очень прошу тебя: если начал – говори до конца или не начинай вовсе. Твои недомолвки – это жестоко. Думаю, ты поймешь, что я имею ввиду.

Вчера я много думала, наверное, было какое-то подведение итогов за год, может быть, осмысление. Так вот, мне хочется сказать:

Спасибо тебе за все.


Вика

18.02.87
“

“
Володя, пишу в ужасном состоянии, но если я не сделаю это сейчас, потом будет поздно, ничего не получится. Время почти двенадцать ночи, я только что вернулась домой с фильма «Плюмбум или Опасная игра». Сейчас я, правда, немного успокоилась. Где-то уже в начале фильма мне захотелось плакать, теперь даже не могу вспомнить с какого именно момента, а середины меня начала бить дрожь. Когда я вышла из кинотеатра, у меня было истерическое состояние: всю трясло, и никак не могла успокоиться. Впервые в жизни на меня так подействовал фильм. Теперь я пытаюсь разобраться, что со мной творится. Наверное, больше всего во мне страха. Да, страшный фильм, страшен главный герой. Беспощадный человек, беспощадный к себе и к другим. Человек, не чувствующий боли, ни своей, ни, что самое главное, боли других людей. Володя, я боялась этого мальчика и, пока смотрела, в голове вертелась мысль: я ни за что бы не хотела ни встать на его пути, ни идти рядом. Состояние ужасное, я даже не смогу описать, что со мной творилось, отчего всё это.

Володя, ты можешь плюнуть на все мои просьбы и рекомендации, но я прошу тебя об одном, обязательно посмотри этот фильм, я очень прошу тебя.

                Вика

11.03.87 г.
“

“
Написала тебе недавно письмо, но не отправила – плохое получилось. Конечно, лучше, когда все как в устном общении, где «слово не воробей». Но это письмо подобно словам, которые так и не сорвались с губ.
 
8 марта отмечали вдвоем с Ингой, бедные брошенные женщины. Леша до сих пор в госпитале и пролежит еще недели две, у него плохой анализ крови. Просто до смешного доходит, чем дольше он лежит, тем больше болезней у него находят. Залечат скоро совершенно здорового человека.

Володя, ты можешь объяснить, почему многие люди очень откровенны со мной? Меня это удивляет, кажется, я ничего не делаю, чтобы заслужить чье-то доверие, специально на откровенность не вызываю. И тем не менее, мне рассказывают то, что можно рассказать только очень близкому человеку, мне почему-то доверяют. Странно…

А как живет мой волк-одиночка? Как пыль на гире? Как продвижение по крутой служебной лестнице? Записался в очередь на машину? И вообще, чем живут хапуги-комсомольцы, капиталисты и карьеристы?

А теперь приготовься, начинаю писать страшные вещи. Мне не хватает тебя в постели, мерзну одна, хочется, чтобы ты был рядом, чтобы я могла целовать тебя, мне не хватает твоего горячего тела, к которому я могу прижаться и почувствовать тебя своей кожей, раствориться в тебе. Я хочу, чтобы тебе всегда было со мной легко и хорошо.


Все обычно в моей мечте, я желаю, совсем не вдруг,
Быть распятою на кресте осторожных и сильных рук.
Чтобы стало нам горячо, а потом еще горячей,
И уткнуться в твое плечо, и проснуться на этом плече.


Наверное, не нужно было писать обо всем этом так откровенно, но, думаю, ты не осудишь меня, ведь в этом нет ничего плохого.

Последнее время я часто думаю: счастлив тот человек, который всегда остается самим собой. Вот Леша с Ингой так могут, а мы с тобой – нет. Но тебе легче, ты все это делаешь сознательно, меняешь маски, с разными людьми ты разный. А мое попугайство идет на уровне подсознания. Леша как-то говорил, что при общении все зависит от скорости и  глубины погружения в человека. Так вот, у меня все происходит слишком быстро и слишком глубоко. Я схватываю манеры, словечки, поведение, интересы и все, что только можно. А как от этого избавиться не знаю. Все происходит помимо моей воли.

С работы я, по всей вероятности, не уйду. Все уговаривают остаться еще на два года. Вопрос этот сложный, а думать о нем я больше не могу, сил уже нет. Но если я останусь, нужно что-то решать с отпуском. Мама уговаривает ехать в сентябре в санаторий. А мне очень хочется увидеть тебя. Хотя бы ненадолго. Так что проблемы встают одна за другой и все нужно решать.

На работу сейчас хожу в форме. Мужики смеются: «Забила болт на службу. Дембелишься. Дедуешь.» Ведь по армейским неписанным законам я уже «дед». Так, глядишь, скоро совсем весь женский род потеряю. И затешется в круг твоих знакомых бесполое существо среднего рода. (Ремарка автора: Грустная улыбка с мягким наклоном головы.)


14.03.87
“

“
Мне без тебя так трудно жить,
А ты, ты дразнишь и тревожишь.
Ты мне не можешь заменить весь мир,
А кажется, что можешь.


Есть в жизни у меня свое –
Дела, успехи и напасти.
Мне лишь тебя не достает
Для полного людского счастья.


Мне без тебя так трудно жить,
Так неуютно – все тревожит.
Ты мне не можешь заменить весь мир,
Но ведь и он тебя не может…


Никак не могу разобраться в твоих категориях «плохо» и «хорошо». Ты все время говоришь, что дальше все будет плохо. Что именно? Почему плохо? Я не понимаю. Или ты боишься, что я буду когда-нибудь упрекать тебя, что ты сломал мне жизнь и сделал несчастной? Откуда эти истязания? Я дала тебе повод так думать? Почему ты настолько не уверен во мне? Или это потому, что ты ничем не можешь мне ответить? Ведь нам было хорошо вдвоем, ну почему нельзя доставлять друг другу радость пока это возможно. Ведь ты сам говорил, что живем мы один раз. Тебе хорошо со мной, а ты хочешь заставить себя делать по-другому. Ради чего? Кому это нужно? Кому будет от этого лучше? Володя, я ведь ничего не требую от тебя и надеюсь, что ничем не связываю. Или я не права?

Если ты хочешь оставить меня ради своего спокойствия – пожалуйста, это твое право. Но отказываться от меня против моей воли ради меня же – это глупо и пошло.

А жизнь мою ты не искалечишь. Ведь я могу только благодарить тебя за то, что ты для меня сделал. Ты раскрыл во мне способность любить. А я глубоко убеждена, что она может проявиться далеко не у каждого человека. Теперь я знаю, что могу любить. Разве этого мало? И еще, ты сделал то, что не мог для меня сделать никто – ты разбудил во мне женщину. Да за одно это я должна на коленях целовать твои руки. А ты мучаешь меня своими разговорами о том, какой ты плохой, и что я о тебе подумаю через 2 года. Володя, я ни о чем не жалею и никогда не буду жалеть. Можешь ли ты понять, что я жить начала 2 года назад. Я начала думать, чувствовать, пытаться что-то сделать, наконец, я полюбила. Можешь ли ты понять, что значит полюбить впервые в 21 год, ты, который полюбил в 15? Разве можно об этом жалеть? Неужели ты думаешь, что было бы лучше, если бы я оставалась слепа, глуха, глупа? Даже «плохо» с тобой мне будет намного дороже, чем «хорошо» с другими.

И как ты мог сказать, что мне все равно с кем ты и что делаешь. Как тебе не стыдно, ведь ты прекрасно знаешь, что это не так. Хуже ты не мог меня обидеть. Для меня все, что связано с тобой очень важно.  Мне, например, очень неприятны твои махинации с чеками, суета вокруг дефицита, в тебе проявляются черты хапуги.

А вообще, мне бы хотелось прекратить обсуждение всех этих вопросов. Надоело постоянно тебе что-то доказывать, убеждать. Верить или не верить мне – твое право. Как говорил Гете: «Где за веру спор, там, как ветром сор, и любовь, и дружба сметены».


29.03.87
“

“
Володя, милый, если бы ты знал, какие дурные, глупые мысли лезли ко мне в голову в последнее время. Даже в разрыве. Написала письмо, где просила только о  разрешении когда-нибудь увидеть тебя, но, написав, поняла, что никогда не смогу отправить его, потому что люблю тебя и никогда не смогу уйти первой, это возможно только в том случае, если я полюблю другого.

Я благодарна тебе за то, что ты перестал ныть и предсказывать плохой конец. Все будет так, как должно быть…

Очень хочу тебя видеть, намного больше, чем ты можешь себе представить. Может быть, ты сможешь приехать? До 4 июня времени свободного у меня будет много. Хотя, конечно, понятие «свободное время» очень относительно. На работе я буду проводить часа 2. Зато дома дел полно. Куча долгов в институте, которые нужно сдать до сессии: 4 контрольные и 2 экзамена. Жизнь идет своим чередом. Кручусь, кручусь, закручиваюсь… Очень много нового и интересного вокруг. Даже не знаю с чего начать. Есть сдвиги во французском языке. Послала документы на заочные курсы. Это раз. У нас в городе создали Центр Молодежной инициативы (сокращенно ЦМИ), они набирают группу для ускоренного обучения французскому языку. 25 дней, каждый день по 3 часа. В пятницу пойду на собеседование. То, что меня попросили читать лекции, как раз кстати, по времени меня это устраивает. Это два. Под эгидой ЦМИ при республиканской библиотеке (где я работала) создан клуб любителей кино «Аверс». Хожу туда по возможности. Сейчас очень много интересного в области кинематографа. Смотрим там некассовые фильмы. Общаемся. Очень интересно. Мне сейчас очень не хватает общения с людьми из-за моей работы. Пытаюсь черпать откуда можно.

Недавно зашла к Саше Иванову – художнику, я тебе про него говорила. Он попросил попозировать еще. Будет писать второй портрет. Месяц назад было еще интересное знакомство. Ходила на фильм «Скорбное бесчувствие» режиссера А. Сокурова, познакомилась с ребятами. Сережа – тренер по классической борьбе, Андрей – учитель химии и биологии и Вадик – работает на заводе. Пригласили играть в настольный теннис. Я притащила с собой К. Теперь Леша занимается с Сергеем то ли каратэ, то ли у-шу, точно даже не знаю. Интересные ребята, только ужасно зажатые, Сережа, кажется, стал немного раскрываться с Ингой. Сама я их давно уже не видела, только приветы передаю.

Инга в конце мая поедет в Москву, будет поступать заочно в институт культуры. Она уговаривает меня перевестись в Московский пединститут. Не знаю, что может получиться из этой аферы. Мне и интересно и страшно. Возможно, я с Ингой передам тебе фужеры, о которых мы говорили. Правда, я их еще не купила, но куплю.

Это, кажется, мои основные новости. Я все про себя, да про себя. Как там ты? Как немецкий язык и занятия спортом? Наверное, опять все забросил? У меня тоже был период, долго не бегала по земле и не обливалась, теперь опять начала заниматься собой.

Хочу, хочу тебя видеть. Хочу целовать твои руки. Хочу, чтобы тебе было хорошо. Володя, приезжай, хотя бы на один день. Я даже боюсь перечитывать твои письма, сразу вспоминаю Симонова: «Там начало конца, где читаются старые письма, где реликвии нам, чтоб о нежности вспомнить, нужны». Вот какая я глупая. И я тебя люблю, теперь это от меня не зависит. Люблю и все, и ничего тут уже не сделать, да я не хочу ничего менять.

До свидания, мой волк,

мой Акела.

Целую.


13.05.87
”

“
Здравствуй, Вика!


Пишу, точнее, пытаюсь писать, тебе письмо. Получится – вырву лист и отошлю, не получится – так и останется оно здесь, даже если оно и закончится вот этим предложением.

Ну, раз пока не закончилось, будем продолжать. Под ухом магнитофон задает бешеный темп письма, главное, чтобы мысли смогли бы так же быстро, но четко, «переходить» из головы на бумагу. Собственно, мыслей нет, просто вдруг попалось под руку твое письмо. Последнее. Перечитал и, вдруг, так захотелось тебя видеть. Опять вру. Не вдруг. Вчера я уже дважды начинал писать тебе письмо. Но не мог. Не знал, что писать и как, как объяснить тебе свое состояние и непреодолимое желание тебя видеть.

Кажется самое правильное – это не писать письмо, а идти на вокзал, покупать билет и ехать. Решил, что сегодня позвоню, но так и не собрался в Москву. На улице ужасный дождь. Льет как из ведра. Должно быть тоскливо. Но почему-то только тревожно. Что-то не сделал, что-то упустил, что-то должно произойти нехорошее. А может быть это только состояние такое, результат моего болезненного, в прямом смысле болезненного, состояния или воображения. Но страх животный, подсознательный. Я действительно приболел. Ничего страшного – простая простуда. Все равно неприятно. Я сейчас, как я уже, наверное, писал, должен быть в лагере, но меня отправили болеть домой.

Посмотрел сейчас в окно. Дождь льет и льет, просто потоп всемирный.

Вообще, у меня все не как у людей. Сижу, пишу тебе письмо, рядом молоденькая девушка сидит, пишет билеты к экзаменам. Соседка.

Спрашивается, зачем я ее пригласил. Сидит, пишет билеты, слушает музыку. Интересно, что она думает? Женатый мужчина приглашает в гости. А может, в самом деле, это все нормально. Пусть сидит, пусть пишет. И я почему-то спокоен. Может именно потому, что она сидит и пишет, и я могу спокойно писать письмо и думать о другой девушке. Значит, все в порядке. Но почему же так тревожно? Ах, ну да, это я болею. Почему она здесь, а не ты? Ей все равно, где писать билеты, ну разве что здесь музыка. А я не хочу слушать музыку, за окном дождь и я хочу тебя видеть. Хочу быть с тобой вдвоем.

Ты почему-то молчишь, наверное, потому, что думаешь, что я в лагере. А я помимо своей воли думаю, что ты забываешь меня, и мне становится плохо, грустно. Глупо, правда? В каждом своем письме я уверяю тебя в том, что для тебя лучше забыть меня. А сам снова начинаю «плакаться».

Хочу тебя видеть.

Вдруг появилось желание полистать дневник, почитать старые письма. Но я больше чем уверен, что это ничем хорошим не кончится. А тревожно, может быть, оттого, что я хотел ехать в Москву, да так и не собрался. Завтра к врачу, послезавтра в лагерь. Думал, займусь спортом, куда там. Дети так выматывают. У меня третий отряд, 12-13 лет. Дети разные не только по возрасту, но и по качеству. Некоторые мальчики уже начали мужать, некоторые еще нет. Отсюда разные интересы, разное поведение. Все дети обыкновенные, кроме одного. Точнее, все они необыкновенные, просто один необыкновеннее больше всех. Самый маленький по росту, да и по возрасту где-то в конце. В лагере только один взрослый может обыграть его в настольный теннис – наш физрук, у него первый разряд, остальные – увы. Кроме того, отлично играет в футбол и имеет один балл на «Кандидата в мастера спорта» по шахматам. Меня «щелкает» как орешек, правда, я и играю невесть как.

Вот такие пироги. Живется вожатым не важно. Спим вместе с детьми. Начальство требует много, дети хотят свободы, хотят ничего не делать и не хотят жить по указке. Собственно говоря, я на их месте давно сбежал бы. Не терплю я забор, ни в прямом смысле, ни в переносном. Даже если я сижу на месте, я должен чувствовать, что я свободен. В противном случае начинаю беситься и стараюсь убежать.

Страшный почерк, сразу видно –  в мыслях решил не отправлять тебе это письмо, пишу больше для себя. Эгоизм.

И все-таки, хочу, чтобы рядом была ты. Буду честным, сейчас хочу. Иногда уйдешь с головой во что-нибудь и ничего не помнишь, ни о чем не думаешь, ничего не хочешь. Во что я могу уйти с головой? Во что угодно. Правда, я так же быстро сгораю, как и возгораюсь.
“

Я был слишком занят жизнью. В пионерском лагере я «влюбился». Так же безнадежно.

“
Я не могу больше.

Мне необходимо иногда видеть тебя, слышать тебя, чувствовать тебя.

Приезжай. Боюсь, мы потеряем друг друга.

Я устала. Устала ждать, устала надеяться, устала верить. Живу на грани нервного срыва.

26 июля – год нашего знакомства. Трудный он был, этот год.

Провались ко всем чертям твой лагерь! Не иметь возможности даже поговорить с тобой – это жестоко!


Уехать бы туда, где жизнь другая,
Не мучиться, не злиться, не любить,
Купить бы для разлуки попугая
И научить по-русски говорить.


24.7.87
“

“
Пишу без привычного (по-крайней мере для моих писем) «Здравствуй». Конспирация. Пишу на работе внаглую. Вдруг кто-то мельком глянет на мою писанину, а тут прямо посередине: «Здравствуй, Вика!». А в середине письма никто этого «Здравствуй» не заметит, еще подумают: «какой молодец, сидит отчет пишет».

Вот такое небольшое вступление. А теперь можно и поздороваться. Здравствуй, Вика! Давно я не писал тебе письма, еще более давно получал их от тебя. Я об этом много думал, много думал о тебе. Я тебе все это уже говорил по телефону. Поэтому не буду повторяться. Хотя, кто знает, может быть то, что я собираюсь написать, я уже не раз писал или говорил.

Я всегда говорил, что я – эгоист. Я всегда говорил, что любой нормальный человек – эгоист.  Я считаю себя ненормальным, но не в этом.

Пишу мелко, вкривь и вкось, неразборчиво.

Так вот об эгоизме. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива и очень не хочу, чтобы ты меня забыла. Боюсь этого. Не хочу, чтобы у тебя кто-то был  еще, кроме меня. Я не могу предположить, что такое возможно без окончательного разрыва. Не знаю, точнее не хочу писать, не хочу даже просто думать о том, что я для тебя значу, но если все, что происходит между нами, происходит так, как я себе это представляю, то ты для меня значишь очень и очень много.  Гораздо больше, чем ты сама можешь предположить.

Как я живу? Так же. Как всегда. Избрали секретарем комсомольской организации отдела. Учусь в университете Марксизма-Ленинизма. Ездил на шабашку. Сейчас работаю и мечтаю тебя увидеть…
“

Я действительно скучал по Вике. Лагерная «любовь» была бесперспективной. Интрижки хоть и бодрили тело и дух, но не окрыляли.


“
Здравствуй, Вика!


В очередной раз пытаюсь написать тебе письмо. В каком только состоянии я не пытался это делать. Сейчас вот тоже не понятно: чего я хочу, что буду писать. Сейчас «мудреное» утро. Действительно, утром я не могу никак поверить, что мне невыносимо жить. Мне не плохо, но я и  не чувствую, что мне хорошо. С утра я уже раздражен, с утра у меня лень, с утра я не знаю, что делать, главное, зачем. Бывают исключения (особенно, когда я с утра ни с кем не вижусь, когда я один), я чувствую себя свободным, просто немного уставшим, или даже становлюсь деятельным, когда становлюсь «деловым»…
“

“
Здравствуй, мой милый, маленький солдатик!

Довольно глупое приветствие. Это я под впечатлением от «Служу Советскому Союзу». БМП, танки, самолеты, все бегут, прыгают, стреляют. Все молоды, здоровы. Хотя, наверное, не все. Лучше показали бы тех, кто когда-то бегал и прыгал, или, наоборот, не бегал, и не прыгал – не было времени, тех, кому казалось, что все впереди, впереди уйма времени, что все можно будет сделать потом. Ведь в Афганистан идут не добровольцы. Кто-то там наверху решил, что надо помочь. Кто-то решил, кто-то пошел, и это, как всегда, разные люди…

Заунывные темы. Пакостное настроение. Ты, наверное, думаешь, что я пишу только потому, что мне сейчас плохо, а когда мне хорошо, мне не этого. Я уже забыл, что такое хорошо. Пока я способен думать, мне не может быть хорошо. Это не значит, что мне всегда плохо. Иногда разум «отступает», точнее исчезает и тогда …

Я где-то вычитал: «утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это».

Сумбур в голове. Вспоминаю тебя. Хочу тебя видеть. И боюсь.

Я так долго молчал. Да и сейчас не знаю, допишу ли это письмо – ведь черновики я не пишу. В общем-то, я не молчал, я пытался, и не раз, написать письмо. Все казалось не то, и не так.

Ты тоже молчишь. Каждый день заглядываю в почтовый ящик – пусто.

Ты писала, что я «разбудил» в тебе женщину. Может быть, ты встретила прекрасного человека, и тебе с ним лучше, чем со мной. Наверное, сейчас ты смотришь мужчин несколько иначе, чем раньше. Я был бы только рад за тебя. Поэтому я и боюсь писать тебе. Ты только не подумай, что я просто хочу (говоря грубо) «отделаться» от тебя. Я прошу извинить меня за то, что я даже допустил эту мысль – что ты можешь так подумать. Я рад, что ты есть, я рад, что ты думаешь обо мне, что ты хочешь меня видеть. Я тоже хочу тебя видеть…
“

Это всё были неотправленные наброски. Но жизнь «била ключом». Мне было некогда…


“
И когда я изверилась, сникла, устала,
И на чудо надеяться перестала,
Позвонил человек из далекой страны,
И сказал человек: - Вы мне очень нужны.
И сказал человек: - Я без Вас не могу.
За окном закружили дома на снегу,
Дрогнул пол, покачнулись четыре стены,
Человек повторил: - Вы мне очень нужны.
Этот голос с акцентом замедленный, низкий,
А потом бормотание телефонистки:
- Почему Вы молчите, Москва? Почему?
Отвечайте! Алло! – Что ответить ему?
Что давно я изверилась, сникла, устала,
Что на чудо надеяться перестала,
Ничего не хочу, никого не виню,
Что в остывшей золе не воскреснуть огню.
Только вслух разве вымолвишь эти слова?
И молчала, молчала, молчала Москва…
“

“
Здравствуй, Вика!


Изменяю самому себе – пишу черновик.

Не знаю, нужно ли писать, но не писать не могу. Мне необходимо «выплеснуть» из себя то, что «засело» во мне после нашего разговора по телефону, то, что мешает мне думать, мешает работать.

Я знаю, чувствую, что что-то случилось. Никогда ты не встречала так мои редкие звонки. Именно редкие. И не надо быть хорошим психологом, чтобы понять, что что-то не так. И не надо быть таким седым и старым, чтобы понять, что именно случилось. Мне не хотелось узнавать, что случилось, мне хотелось просто положить трубку. Я понял, что потерял тебя, понял, что произошло то, что рано или поздно должно было произойти. Я даже сам затрудняюсь передать свое состояние. В голове крутится какая-то прекрасная, чистая и очень грустная мелодия. Она крутится у меня в голове второй день – сегодня уже следующий вечер. Я знаю, что это за мелодия. Сейчас еду с надеждой услышать ее, услышать для того, чтобы отвязаться от нее, точно так же, как вот сейчас пишу это письмо для того, чтобы отвязаться от чего-то, что стоит где-то внутри, и не понятно, что со мной делает. Я написал, что мешает, я погорячился. Я не знаю,  насколько бы я лучше чувствовал себя без этого. Боюсь, что без этого будет просто пустота. Даже не боюсь, а знаю это, и готов к этому. Для этого и пишу. Может быть, ты никогда и не получишь эти строки, может быть, написав и успокоившись, я решу, что все написанное – глупость, а если даже и не глупость, то все равно тебе незачем читать все это. Нет, не потому, что я боюсь, что ты не поймешь или тебе будет все равно, скорее наоборот, боюсь, что поймешь и, чего доброго, взглянешь на свет Божий моими глазами. Этого  я не желаю никому. Нет, я не выделяю себя и не надеваю на себя ореол мученика. Такой мой характер – тяжелый для других и, самое страшное, для меня самого.

Все о себе и о себе.

Я просто хотел написать тебе, что ты для меня в жизни значишь очень много. Если конечно (извини, но я хочу быть честным) все было так, как я себе это представляю. С моей стороны было бы кощунством предполагать какую-то нечестность с твоей стороны, я верю тебе, строю все свое отношение к тебе на этой вере, но где-то очень глубоко, предполагаю и это. Одна половина меня верит, а вторая говорит: «Ну-ну, все может быть, может, в самом деле все так и есть». Она не противится, не заставляет искать доказательств, но всегда готова сказать: «Вот видишь, я всегда была уверена, что все так и произойдет». Вот и сейчас: «Я так и знала».

Да, я все знаю наперед и, тем не менее, не могу поверить даже в то, что кажется неоспоримым.

Долго, много и бестолково. И, главное, незачем.

Это письмо – плод моей первой половины. Я надеюсь. На что? Надеюсь, как надеялся все время на то, что я сплю, что вот сейчас я проснусь, и все будет не так, все будет хорошо. Ведь я знаю, что значит хорошо, знаю потому, что видел, что такое плохо. Но сон длится и длится, я все больше запутываюсь, все дальше и дальше от меня берег, а я все плыву от него в надежде доплыть до чего-то более прекрасного, либо до чего-то, что одним махом, без усилий донесет меня до оставленного берега. Но ведь я сам знаю, что этот берег в прошлом, что он там, куда возврата нет, а выбраться на другой берег тоже не могу, или не хочу. Бегу от всех, бегу от самого себя. Знаю, что это глупо, но верю, что мне это удастся. Со страхом вспоминаю, что мне скоро 27, со страхом подсчитываю, сколько осталось, с болью в сердце осознаю, что никогда не буду молодым, что никогда не увижу той Лены, той Татьяны, той Вики. Это неизбежно, я это знаю, и тем не менее.

Еду в электричке. Кругом люди читают, спят.  Я тоже иногда читаю. Читаю о людских проблемах, читаю крики о помощи. И хочется сказать: «Люди, неужели вы все такие глупые? Помоги рабу стать вольным – рано или поздно он все равно нахмурит брови и сочтет себя несчастным». Помощи не было, нет, и никогда не будет. Можно быть просто глупым и не понимать это. Только тогда, наверное, будешь счастлив.

Наверное, я не прав. Да, просто не прав. Просто хочу оправдать себя, найти объяснение, здравое объяснение тому, что со мной происходит. Точно так же алкоголик объясняет свое желание выпить. Ушла жена, кто-то умер, какое-то горе. На самом деле, это – болезнь. Я болен. И, как любой алкоголик, не хочу лечиться, потому что болезнь приносит наслаждение, хоть и ведет к полной деградации. Нужна сила воли, чтобы заставить себя пойти к врачу. Эта болезнь – она часть меня самого, и я не могу и не хочу с ней расставаться. Да, трудно. Да невыносимо…

Опять я о себе.

К чему я все это? Я не нужен тебе. Я противоестественен. Я как антибиотик – нужен иногда, в определенном количестве. Меня мало – я не смогу вылечить, меня много – могу вызвать аллергию.

Почему пишу все время о себе? Прошу жалости, хотя все время отрицаю это. Мне невыносима открытая жалость, но я иду на самообман. У меня больное самолюбие. Я злой. На себя, на всех. И в эти моменты я деятелен и полон энергии.

Целый месяц (именно месяц, не знаю почему, именно тогда, когда был оторван от всех) я думал о тебе. Представлял себе нашу встречу. И вот…

Все, что ни делается – все к лучшему. Жизнь прекрасна и удивительна. Я всегда буду рад тебя видеть. Может быть, нам будет хорошо вдвоем, но иногда мы не сможем смотреть друг другу в глаза. Никогда ты не будешь для меня той Викой, какой была до в…

До чего? Я не знаю, до чего, до когда. Знаю, что все уже не так.

«Замков воздушных не держит земля» и тому подобное.

Получилось слишком много. Раньше я умещал все это в трех словах. Точнее, это всегда умещалось в трех словах, в семи буквах, а я всегда тратил на это уйму времени, уйму бумаги и чернил (или пасты):

ВОТ И ВСЁ.
”

«Она ушла. Она не уходила
С тех пор из памяти моей…»

Е. Евтушенко


Я не помню, отправил ли я это последнее письмо. Возможно, Вика мне его как-то вернула. Я не помню, виделись ли мы еще. Скорее всего, нет. У нее случился очень неприятный «роман» с женатым мужчиной в Йошкар-Оле. Всё было логично.

Могу ли я себя считать её первым мужчиной? «Да нет наверное» - шутит мой голландский друг, знаток русского языка.

Но я рад, что у нее всё хорошо в жизни. Спасибо, Интернет.