Клуб Апатия. Глава XVII

ХVII


Мне необходимо было расслабиться и привести свои мысли в порядок. Я поставил на проигрыватель диск Наташи Атлас «Вещие сны» - музыку с суфийскими мотивами. (Этот диск оставила у меня Агата).
 
Отрегулировал громкость. Шторы на окне у меня всегда были задернуты. Лег на диван на спину, вытянул руки, ноги и закрыл глаза. Музыка тихо полилась в меня своими переливами, захватила и понесла. Принесла она меня, как часто это случалось, в аравийскую пустыню, где до такой степени жарко и пустынно, что даже если и увидишь человека, выезжающего на верблюде из поселения, всё равно примешь его за мираж. Воздух колеблется волнами в такой жаре, и всё видимое сквозь него колышется и искажается. Человек на верблюде весь замотан в тонкое белое полотнище, оставлены только глаза, черные, как угольки. На голове из той же ткани у него намотан набалдашник. Через какое-то время - не разберешь, то ли час прошел, то ли пять минут, - человек приближается ко мне и, прям не сходя с верблюда, начинает о чем-то со мной разговаривать. Даже разговаривая со мной, он не нарушает моего одиночества и не перестает быть похожим на мираж. Захотелось попить воды, просто сделать два-три глотка прохладной воды, но не пить много. Человек на верблюде, наверное, это был какой-то бедуин, исчезает. Появился, как мираж, и исчез, как мираж, неторопливо, заворожено, будто растаял в мареве. А я продолжаю сидеть под ковровым навесом и о чем-то думать. Вокруг - слепящая пустыня, необозримые просторы, песок, кругом один песок, золотисто-желтый, белый или темный – цвета охры. Нет, я ни о чем не думаю, просто сижу.

Наступит темнота, я, возможно, разожгу костер из сухого кустарника, буду есть какую-нибудь пресную лепешку и пить зеленый чай из шершавой чашки. А, может быть, пойду в селение, там у меня есть хижина - такая небольшая, из палок и глины, внутри выложенная войлоком и коврами. Куда мне спешить, я ведь знаю, что мне жить в этой пустыне еще долгие-долгие годы.

Рядом со мной живут люди, как тот бедуин на верблюде. Они иногда разговаривают со мной. У большинства из них темная кожа и светло-коричневые глаза. В такой жаре, даже общаясь со многими людьми, не перестаешь чувствовать себя одиноким. Смысл слов, которые слышишь, как-то теряется, не доходит, высыхает в горячем воздухе.

Я неподвижно лежал на диване, слушал музыку и в какой-то момент очень отчетливо, ярко, почувствовал свое одиночество. Телу как будто стало легче. Я лежал с закрытыми глазами, но видел всё, что вокруг меня, сразу и всюду – это была пустота, но не холодная, а той температуры, которую не замечаешь. Можно даже сказать, что это была уютная пустота, и одиночество было моё, родное, удобное. Но между тем очень грустное…  до слёз.

 Внутри своего одиночества я был абсолютно свободен. Я мог встать с дивана, пойти на кухню, выпить стакан воды, прислушиваясь к своему дыханию и к тому, как льется вода по пищеводу. Мог надеть кроссовки и выйти на улицу, просто пойти по улице или побежать. Куда угодно, куда глаза глядят, за город, в лес… Я мог просто уснуть, а проснувшись утром, сесть за стол с бумагой и карандашом и придумать какой-нибудь план, что мне делать в этой тотальной свободе. Я могу придумать какое-нибудь многозначительное чудовище и отправиться на войну с ним, могу заняться поиском кладов или залезть в какие-нибудь пещеры, неисследованные карстовые подземелья, и проблуждать там полгода, затем выйти на поверхность с синими волосами. Я волен бросить эту квартиру, уйти за город, построить там шалаш и в нем жить.

С другой стороны, я могу поехать в университет, снова взяться за учебу, защитить диплом, немного отдохнуть, устроиться на перспективную работу, набраться опыта, обрасти связями, открыть свое дело, разбогатеть, жениться, заняться дайвингом и серфингом. Я свободен взять и уехать на Сахалин, просто накопить денег на билет в одну сторону и уехать, а там видно будет. Там природа наполнена строгим неброским очарованием, и сопки, окутанные дымкой, прекрасны. А совсем недалеко – Япония. Я люблю Японию, японскую культуру, кухню, традиционную японскую живопись, поэзию. Не знаю, почему Япония мне так дорога.

Много вариантов, что я могу сделать, куда пойти, много точек, с которых начинаются разные линии движения. Легче всего пойти к Агате и сходить с ней в кино.

Я начал понимать, что мне примерно всё равно, что предпринять: уехать на Дальний восток, пойти к Агате, либо выйти и прогуляться по улице. Моё одиночество в любом случае останется со мной. Наверное, я сам его каким-то образом порождаю. Я словно бы какой-то биологический генератор одиночества.