На мониторе - ровная линия

Дементий никогда не думал, что тишина, как надоедливая баба, может со временем осточертеть. Он всегда мечтал о покое, но не мог никак ощутить его — мешала работа, которая требовала бесконечной беготни, нервов и прочей суматохи. Хотелось поехать хоть куда-нибудь, даже к черту на кулички — лишь бы никого не видеть и не слышать. Это желание в последнее время измучило его, о той беде знали и домашние, и коллеги по работе, которые пытались, как могли, угодить ему.

Вот так, благодаря всем, тишина отныне стала как бы его тенью, ходила за ним по пятам: и в кабинет редакции, и в холодные гостиничные номера, где он часто пребывал при командировках, и даже в собственный дом, — дочка решила таки на четвертом курсе приняться за учебу и теперь за книжкой или возле компьютера время проводит.

Да и в этот, заблудившийся в степи, санаторий он приехал по настоянию друзей. А перед этим было как в растревоженном улье: ссорились санитарки, медсестры, врачи, больные... Все были раздражены, недовольны. День и ночь перепутались. Дементий боролся с усталостью, но силы были равными — никто никого одолеть не мог. Потом на мониторе появилась ровная линия, и в динамике страшно запищало. Это вернуло Дементию сознание — он увидел, что стоит над бездною один, Оксаны уже рядом не было.

Электронику наконец-то отключили, и тогда впервые стало тихо-тихо, как на похоронах перед прощаньем с покойником. Дементий знал, что так и будет, потому как врачи не советовали оперировать супругу и сделали это лишь по его просьбе (может, это последний шанс?). Оксана, как обычно, согласилась, так как на протяжении их совместной жизни она ни в чем не отказывала мужу.

Тихо и смиренно лежала она в гробу — вся в цветах. Дементий побеспокоился, чтобы цветов было много — она любила их. Он никогда не дарил жене цветы от себя — передаривал от своих поклонников белые каллы, пламенные гвоздики, тюльпаны... Оксана при этом всегда виновато краснела и притрагивалась к его щеке шершавыми губами. В последние годы она себя плохо чувствовала.

Такая же тишина ожидала его и в этом санатории. Отдыхающие, в большинстве своем пожилые, пили минеральную воду, прогуливались и просиживали у процедурных кабинетов. Сосед за столиком в  столовой хвалился, что ему предписали аж двадцать назначений. Дементий принимал только хвойные ванны, да и то из санитарных соображений —  душ в номере плохо работал. Ел и спал, чувствуя сам к себе отвращение.

Хорошо, что вчера к нему новенького подселили, теперь хоть есть с кем по чарке врезать. Хмельное немного разгоняло грусть. В кофейне хорошие люди работают — водку по магазинным ценам разливают, и по женской части в том заведении можно кое-что отобрать. Вчера с одесситками до утра по полям ходили — васильки искали, даже, помнится, нашли, так как одна из девчат очень мило ему за завтраком улыбалась и на танцы вечером приглашала. Правда, пришла не одна, а с каким-то охламоном, который двумя руками держался за нее, не отпуская. Пришлось и себе в сумерках кого-нибудь поискать, а она ж такая хиленькая попалась — взяться не за что, но бойкая. Иногда пыталась даже что-то умненькое в разговор вставить (мол, и мы не из хутора). К тому же выяснилось, что они в одном корпусе живут. Как он раньше ее не заметил?.. Пришлось упрашивать своего напарника, чтобы тот себе на ночь уголок нашел. Молодым в сана тории это очень легко сделать.

А с Оксаной они нежданно сошлись, хотя он на «девчачьем» факультете учился и там своего добра хватало, только рот разинуть не поленись. Как-то для университета дармовая сила понадобилась, и декан снял хлопцев с лекций, чтобы книжки из типографии привезти. Там он у одной женщины по случаю бумаги для печатной машинки попросил — ведь тогда он все журналы своими стихами засыпал. Та не отказала, дала Дементию какой-то серятины, но сказала, что у нее дома есть получше. И действительно, бумаги у Оксаны было много: и белая, и мелованная. Шедевры бы на ней писать! Качество бумаги оценили и редакторы — сразу печатать начали. А Дементий у Оксаны один раз на ночь остался, второй, а потом и вещи из общежития к ней перенес. Женщина старше его была и собой некрасивая, однако она ни на чем не настаивала. «Когда надоем — бросишь», — говорила. И до последних ее дней это право за Дементием осталось, но он им так и не воспользовался. Газетный водоворот сразу Дементия закружил, а в выходные дни, после вкусного обеда, рифмы на хорошей Оксаниной бумаге сочинял. Со временем дочка у них родилась — Иринка. Тогда и квартиру им в центре города выделили.

Женщины у него были — молодые и опытные, но отношения с ними были короткими, как только какая из них начинала намекать на что-нибудь конкретное, он обрывал все нити и искал себе другую. Родители дулись на Дементия, что не такую взял, писем почти не писали и в гости к себе не приглашали. Так и умерли старики — оба в одну неделю — оставив обиду на сына.

Если бы кто-нибудь спросил у Дементия, познал ли он в житейском море то до боли сладкое, что так хорошо зовется и к чему все так стремятся, то он, скорее всего, ничего вразумительного не сказал бы. Хотя кому того не хочется? На тарелочке никто ничего «за так» не принесет. За все нужно или платить, или душу лукавому продать. Дементий никому ничего не отдавал и жил, как жил — разъездным корреспондентом. Оно и неплохо: куда-то поедешь, что-то увидишь — лишь бы без перемен.

Если по-честному, то вспыхивал иногда в естестве пламенный огонек, да Дементий каждый раз задувал его, чтобы не обжигал душу.

... Виделся Дементию заснеженный рабочий поселок, маячившие строения громадного комбината, и Лариса, из-под синей шапочки которой выбиваются пушистые завитушки, а карие глаза так искрятся в мерцающем свете снежинок. Им хотелось тогда
говорить и говорить... И руки у нее были нежные и теплые.

А весной на скоростную  трассу выехал покататься. Дорога так стремительно бежала навстречу, что аж дыхание забивало. И вдруг — темнота. Потом больницы, больницы... Костыли.

Лариса замуж за Славка Дрынзю выскочила — мордатого, прыщавого — на одни «пары» в школе учился. Потом, видно, купил диплом за сало и агрономом его поставили. Говорят, сейчас весь колхоз себе прихватизировал —  мироед.

Дементий долго свои раны зализывал, но выздоровел, а молодому — молодое. Сколько тех девочек на своей «Яве» потом в подлесок перевозил — все мимо Ларисыной хаты. Она пеленки и ползунки развешивает во дворе, а Дементий с чернобровой красавицей газует пыльной дорогой. Красавицам тем тоже хотелось свадебный венок надеть, но Дементий  их только до подлеска довозил, а потом другую дурочку искал, чтоб покатать. Матери обиженных частенько к родителям Дементия прибегали, а они им одно: «Кто вашу дочку на мотоцикл садиться заставлял? Если бы не садилась — не затяжелела бы!»

Осенью родители вздохнули с облегчением — сын уехал на учебу в университет. А в общежитии уже не Дементий девчат выбирал, а они за него между собой сшибались. Вьетнамских студентов, которые жили в одной с ним комнате, это развлекало: «Беги разними!»— смеялись они. Дементий же преспокойно лежал на кровати и ждал победительницу.

Инюточкин (профессор онкологии, когда-то вместе в студотряде вкалывали) говорил, что если бы Оксана пришла к нему раньше, то ее еще можно было спасти. Она никогда не показывала домашним, что нездорова, в комнатах опрятно, прибрано, рубашки всегда выстираны и выглажены. Иринка теперь тоже старается, чтобы было все, как при маме, но не успевает. Дементий разделил обязанности: каждый стирает сам себе, дочь на кухне хозяйничает, он наводит порядок и выносит мусор.

Как то в спальне начал прибирать, а там вся тумбочка до отказа медикаментами Оксаниными забита — два ведра в мусоропровод высыпал...

Боли жену, видать, сильно донимали. Как-то проснулся среди ночи, а Оксана сидит в гостиной неподвижно.

— Почему не ложишься спать? — спросил.

— А что, мне уже и подумать нельзя? — спросила
она холодновато.

Впервые тогда от нее морозом повеяло. Он пожал плечами и пошлепал дальше досматривать свой теплый сон.

Оксану нужно было хотя бы жалеть, но она для жалости никогда повода не давала. Дементий уже потом узнал, что у нее с каким-то начальником роман был, но тот на молодой женился. Говорили, что даже хотела отравиться с горя. А Дементий всегда себя щенком чувствовал, которого выгуливали, кормили, мыли лапки... Он относился к этому, как к быстро проходящему, а оно его засасывало, засасывало, Сначала думал — вот возмужаю, потом — пусть дочка в школу пойдет. Между тем Дементий «кормил» свою ненасытную газету, издал тоненький поэтический сборник и в Союз писателей дорогу подготавливал. А Иринка тем временем уже и школу закончила, и студенткой стала.
Оксана и дома, и на даче хозяйничала: покупала, консервировала, стирала, создавая для Дементия творческую обстановку. За собой следила, чтобы и макияж и прическа
всегда были на высоте. И даже в больнице просила санитарку, чтобы та пристойный вид ей помогала поддерживать. Держалась мужественно, до последних минут с ее лица не сходила вынужденная улыбка. Только один раз перед операцией не выдержала и заплакала. Молила, чтобы не приводил в дом другой женщины, Дементий успокаивал, просил, чтоб о плохом не думала, хотя знал, что рак уже на последней стадии. Перед смертью исхудала — одни кости.

Оно тенью проскользнуло в комнату и в нерешительности остановилось в дверях.

— Вы есть?

— Мы есть, — отозвался Дементий. Он уже успел умыться и улечься под свежую простыню. Потому как зачем нужны лишние увертюры, да еще здесь —  в санатории?!

— Вы, видно, отдыхаете?
— Тебя жду, все «жданики» поел, — он спрыгнул с постели, как коршун, и, обхватив ее руками, потянул в свое «гнездо».

Запахло дорогой парфюмерией.

А губоньки сладкие, и тело как точеное — груди и бедра. Отбивалась.

— Дайте мне возможность хотя бы слово сказать,
последнее...

— Говори, только побыстрее...

— Я хочу сказать, что не за этим я сюда пришла.
У меня есть муж, и он не заслуживает того... чтобы мы с вами...

«Какие же мы целомудренные», — мысленно сыронизировал Дементий, а сам змейку на кофточке расстегнул. Снял и за трусики тоненькие взялся, а она держалась за них, как за что-то путное. Грудочки без лифчика, словно голубята... Дементию так ее хотелось...

— Не нужно... не нужно... — словно школьница защищалась, а это его еще больше раздразнивало.

— Ну, что уже там эти трусики? — выдохнул. — Сгорела хата, пусть и хлев горит.

Это была излюбленная поговорка редактора. И они оба рассмеялись...

В открытое окно дышала остывающая степь — ночи стали холоднее, близилась осень. Снова тишина спокойная, приятная. Молодая женщина лежала у Дементия на груди — нежная, разомлевшая, даже дыхания ее не было слышно. Поцеловал и она ответила ему более жарким поцелуем.
«Почему она мне раньше не встретилась? — подумал он с болью, —  Сколько весен прошло в бесполезных поисках».

... Дорога бежала навстречу пружинистому мотоциклу, сзади сидела красотка — студентка (на бураки в колхоз приехала). А поцелуй пресный-пресный... А больше и выбирать не из кого...

Таких краль Дементий возил только мимо Ларисиной хаты. Дрындзя за это чуть не сбил его своей машиной, но куда тому прыщавому равняться с ним!

И в универе тоже худенькая и маленькая была: и конспекты писала, и завтраки готовила. А пресная...

— Я вас знаю, вы к нам в школу приезжали на литературную встречу. Я тогда школьницей была, цветы вам вручала. Вы меня тогда поцеловали... Я вас так хотела еще встретить... Искала вас... У меня книжечка с вашими стихами...

— Замужем?..

— Замужем. И дети есть. Угадайте сколько? Никогда не угадаете. Двадцать семь!

— Должно быть, весь класс?
— Угадали. Я же учительница.

Своих детей у Алены не было. Муж был намного старше ее, в службе безопасности работал. И отец у него тоже гебист.

В окне темно, хоть глаза выколи. Суетливо как-то.... Он никогда и ничего не боялся, даже покойников, а вот Оксаны в гробе испугался. На кладбище все, как положено, целовали покойницу в лоб, а он, поборов страх, в губы поцеловал, как в их селе прощаются. Нищенка-замарашка тогда шепнула ему на ухо, что такого нельзя делать. А что можно?
В окне давно посерело. Нужно было вставать. А не хотелось...


Инюточкин шел по аллее и усмехался сам себе. Видно, что пообедал с хорошей чаркой. Потому как если не выпьет, то всегда с виду хмурый и сердитый.  Хирургом он был хорошим. Удалял у больного только то, что оставлять нельзя было. Говорил, что у Оксаны тоже все, до последней пораженной клеточки, выбросил... Пять часов оперировал, но уже сам организм, ослабленный болезнью, не мог перебороть травм от его спасающего скальпеля.

Инюточкин часто приглашал Дементия к себе в кабинет, как не мог один пить, да и поговорить ему, как он уточнял, с умным человеком очень хотелось.

От Инюточкина ушла жена и он, случалось, иногда на медсестер супружеские обязанности перелагал. И они выполняли их с великой охотой — молодые.

Инюточкин узнал Дементия сразу.

— Зачем ты-то здесь? — расплылся в усмешке.

— Отдыхаю, как видишь. А ты чего сюда приперся? Или уже с сестричками горшки побил?

— Да нет, живем в мире и согласии. Пациентка здесь у меня. Муж ее настаивает, чтобы операцию сделать, но уже, к сожалению, нет смысла. А вот и она.

В дверях стояла Алена. Они как раз собирались в лес. Алена очень любила такие прогулки, хотя и уставала от них.

— Уверен, что ты обратил внимание на местную кофейню. И музыка там неплохая. Но с условием — я угощаю.

Дементий молча кивнул Инюточкину, а сам все смотрел на точеную фигурку Алены (Бог так удачно сотворил ее во всех пропорциях) и на лицо тоже, но землистая бледность, как раньше у Оксаны, заметно проступала сквозь макияж.


Ирина от автобусной остановки топала — нашла время, когда отца навестить.

— Вот теперь все наши в сборе, — радовался Инюточкин.

Коньяк у доктора свой собственный — разные коренья на спирте настоянные — от всех болезней.
В голову тот эликсир ощутимо бил, что хорошо было видно по Ирине — сидела красная, как маков цвет.

Дементий с Аленой танцевали, и она показала им большой палец, мол, хорошо смотритесь. И они, приободренные, целовались и целовались, как в юности.

И Дементий видел себя в долине, на берегу маленькой сельской речушки, где сережки вербы — распушенные — прекрасно пахли. Фиалки цвели. И Лариса такая нежная и податливая. Ракитник трещал — это Дрындзя за ними подсматривал. Лариса по-быстрому блузку застегивала...

После кофейни, когда у всех перед глазами уже мельтешило, укладывались спать: Ирину после промывания желудка устроили в сестринской, Инюточкина с медсестрой — в свободной палате, а Дементий подался в «люкс» к Алёне.


Перед ним вдруг появился большой седой мужчина и попросил его на минутку остановиться, настойчиво попросил. Холеный, выглаженный и немного полинявший.

— Курите?

— Как видите...

— Врачи говорят, что курение вредит здоровью.

— Это уже мои проблемы...

— Если бы только ваши...

Дементию так захотелось врезать этому «пресняку» в морду, так расплющив его продолговатый нос, чтоб аж кровь брызнула. Сколько таких скользких и вежливых подходили к нему раньше на улицах, на предприятиях, где он бывал по каким-нибудь журналистским делам. Также любезно говорили: «Зайдите туда-то, где вас ожидают в таком-то часу». И материалы, подписанные редактором, снимали с газетных полос.

Дементий раздосадованный, что не исполнил своего желания, пошлепал коридором к своей комнате. Но скользкий все-таки догнал его.

— Вы хотя бы знаете, что она безнадежно больна? Рак третьей степени...

А Дементий уже задумался, чем лучше полковника бить: кулаком или, может, просто с носка...

Скользкий вовремя сориентировался и успел отскочить.

— Вы не против, если зайду к ней?

— Дуй отсюда...

Он все-таки чем-то Дриндзю напоминал.


Дементий эту ночь спал один, и ему приснилась Оксана. Он хотел этого давно, но она все не приходила в его сны. Но вот приснилась: как всегда, угодливая и молчаливая.

Дементий больше глаз не смыкал. Алене вчера плохо стало, просила ее не беспокоить. Она еще не знала о своей безнадежности.

Тихонько вышел и присел в беседке, а оно так прохладно и пасмурно. И дождь не заставил себя ждать. Потому и жена приснилась. Дементий подумал, что нужно найти какую-нибудь опрятную тетушку, чтобы в доме прибирала, готовила обеды — тетушке той, в конце концов, тоже надо где-то деньги зарабатывать. Не все же сейчас собственные
банки открывают или колхозы, как Дрындзя, прихватизируют...

Ларису, видно, устраивало то, что ее с дрындзятами в престижном авто возят. А Дементий ей тогда пылищи, пылищи на выстиранные пеленки. И  с красавицей в лес, да еще каждый раз с новой, лучшей. Хотя есть ли лучшие, чем Лариса. В прошлом году на кладбище с ней встретились, так она с такой грустью на него смотрела... Думала, наверное, что Дементий после аварии умрет, но что на роду... Как- то, когда он уже поправлялся, в больнице по оплошности влили ему чего-то с передозировкой и сердце несколько раз останавливалось, но, слава Богу, выкарабкался.

Дементий припоминает, что, когда пришел в сознание, в палате было тихо-тихо, а тополи за окном молодыми листьями шумели. Ох и жить хотелось!..

Лариса тоже про институт и литературу мечтала. Какие стихи писала!.. Разве ей Дрындзя ровня?..

Вон дед какой- то повез розы в тележке. Да хорошие какие!

— А что если оптом? — поинтересовался у дедка.

— Четвертак — и даже желтые забирай...

— Желтые мне не нужны...
— Забирай задаром... Потому как, видишь, — дождь льет...

А розы прекрасные. Вот Аленка обрадуется!

Постучал в дверь, но там тихо-тихо. «Может, с ней плохо?» — мысленно ужаснулся. Еще постучал — тишина.

Забежал со стороны окна — хорошо хоть оно открыто было, Аленка сладко спала — дождь.

— Ты что, мужик, комнаты перепутал или в зубы хочешь? — тихо поинтересовался молодец атлетического сложения, подойдя к окну. — Исчезни!

Аленка открыла глаза и сладко зевнула.

Дементий о бампер машины коленом чувствительно бацнулся. А он все время думал, чья это такая приличная иномарка под окнами у Аленки.

... Тишина, тишина. Аж в ушах звенит. Как ему тогда в больнице жить хотелось... А то как же, и восемнадцати тогда еще не было... Вся больница сбегалась смотреть, как он умирает, такой молоденький...

... А мотоцикл новый, вишневый, так никелем и блестит! Перед Ларисиной хатой он крутит ручку  газа — пылища вокруг. И из-за спины Дементия каждый раз новая красавица выглядывает. Да почему- то не такая, пресная какая-то...

На мониторе ровная линия. И еще что-то тонко и тревожно пищит.