Рассерженный зритель

Театр им. А.П. Чехова, этот исполин местного культурно-исторического заповедника, седой и мудрый старик, вскормленный на южнорусских традициях, встретил нашу семейную арт-компанию скрипом дверей, блеском люстр и отражениями зеркал. Последних было - два или три, нет, скорее всего, четыре, а может быть пять, но точно не шесть, а уж тем более не семь. Не считал. Они висели на стенах фойе, сумрачно и неподвижно, как распятия, и отражали люстры, немые лица людей, их безвкусные отношения к косметике и одежде. Электрического света было очень много. Мне показалось что кроме функции освещения он еще выполнял миссию бестолкового раздражителя. Нешуточная яркость издевалась не только над глазами, но и над нервными системами зрителей. Они, зрителию, блуждали по фойе группками, в одиночку, недовольно оглядывали светильники, люстры и щурились. От их бессмысленных прогуливаний взад и вперед, глубоких вздохов воздух тяжелел, а зеркала потели и туманились.

- Надышали, черти, аки лошади в конюшне ! - сделал бы вывод мой сосед, дед Вереней, большой поклонник великого А.П. Чехова и утверждающий, что чеховские персонажи до сих пор живехоньки и бродят тенями по Таганрогу, вспугивая собак и заблудившихся пьяниц в темных переулках Сабочеевки.

Нет, скромняга Вереней так бы не сказал, а вот я скажу и похлеще:

- Они что сюда пришли портить воздух или впитывать образцы настоящего искусства?

Нет и я бы так не сказал, ибо театр это не конюшня и упаси Бог - не туалет. Я не желаю видеть на сцене театра стойла для лошадей и писюарни со сливными устройствами, голых актрис, пьяных актеров и прочей пошлятины. Искренне верю: сюда ходят люди не за облегчением, а за другим, - наслаждением и одухотворением.

Театр им.А.П. Чехова построен по образу и подобию известного оперного " Ла скала" и по сему имел широкую лестницу на второй этаж к 12 боковым бельетажам. Добраться до этих самых боковушек не сложно - 27 ступенек или 27 шагов вверх. Увидев красную многоступенчатую лестницу, мне захотелось сделать 13 маршевых шага и еще полшажочка. Но строгий взгляд жены при первой же попытке шагнуть через две ступеньки заставил меня отказаться от глупой затеи. И я прибитый и униженный шел с ней под руку и считал ступеньки.

Бельэтаж достался узкий, в котором умещалось всего шесть деревянных стульев. Мы пришли четвертыми. Подвигав стульями, потолкавшись друг с другом, уселись и замерли. Я смотрел в потолок, на главную люстру театра. Она блистала и лучилась. Говорят, её предшественницу, которую лицезрел когда-то сам Чехов, хапнул во время реставрации 2010 года местный олигарх и исчез с ней где-то в офшорах. Да, кстати, забыл сказать, меня как честного зрителя, пять раз, нет шесть раз, догонял шустрый голосок из театрального репродуктора, звучавший как приговор:

- Пожалуйста, выключите мобильные телефоны! В зале запрещена фото- и видеосъемка!

Последний раз он меня догнал в зале. Я не выдержал и высказался вслух:

- Отстань, урод, я уже выключил!

Сидевшие на первых двух стульях дамы в париках дико посмотрели на меня, в их глазах я прочитал: "Не ори, придурок, ты в театре!"

Я замолк, то есть заткнулся. А что делать? Театр - это вам не базар, не баня и не цех металлургического завода, где можно посылать кого угодно и куда угодно, по любому адресу, а здесь, в этом царстве великолепия - ни-ни, дабы не вспугнуть хрупкую и очень капризную Мельпомену.

И вот открылся занавес, медленно погасла хрустальная люстра, настенные светильники. Зал притих, напрягся, и началось действо. На окутанную полумраком сцену выскочила пара дам в осенних накидках и один молодец в цилиндре, упакованный в плащ. Они бегали по сцене и искали какое-то такси. Затем откуда-то из черных углов нарисовалась пара крупных фигур, тоже в цилиндрах и плащах и следом за ними юная леди, тощая как пластованная селедка, с корзиной цветов.

Итак, началась пьеса "Пигмалион" Бернарда Шоу.

В зрительном зале становилось душно, и я начал зевать. Мне не хватало воздуха, но это ерунда. Не комфортно был в другом. Пятнадцать минут я наблюдал только затылки двух дам и крохотный участок сцены. Как не крутил я головой, не тянул шею, видел только пустой левый угол и слышал звучные голоса актеров, несущиеся непонятно откуда. Я сидел, ерзал на стуле и взирал на него, как рыбак на поплавок, и ждал. Минут через пять на мой островок забежал плечистый актер, играющий доктора Хиггинса. Он яростно кричал на Элизу. Она, уроженка пригорода Лондона, тоже на миг заскочившая с полковником в мой левый уголок, отбивалась от Хиггинса почему то на южнорусском диалекте с усиленным фрикативным "г" и изредка задавала вопрос :"а шо тут такого?". Но не это тронуло мою душу, а другое. На глазах Хиггинса и полковника я увидел оправы очков 21 века и стекла - хамелеоны. Как они попали в 19 век, для меня осталось загадкой. Дальше - больше. На ногах актеров поблескивали туфли из местного универсама. И самое главное - в лексиконе Элизы промелькнули словечки из тюремной русской фени. Среди них - "замочить". Это уже режиссерский привет зрителям из 20 века.

Мне это все надоело, и я решил встать со стула. Ничтоже сумняшеся, поднялся во весь рост и увидел всю сцену: три колонны, наборные полы, крашенные черным, стол с креслом, граммофон, пальму и бегающих в магазиных туфельках актеров. Так и простоял до конца. Кстати, таких как я было много. Они стояли как статуи в бельэтажных кабинах и с каменными лицами внимали чудное действо.
Закончилось первое отделение. Зритель толпой вывалил из духоты зала в коридоры, буфет, фойе. Вывалил наружу и я с женой. Мы рванулись в буфет, но было поздно. Вбежав в огромный зал, увидел вереницу несчастных людей и двух мальчишек, видимо, подрабатывающих студентов, которые за стойкой резво заваривали чай, наливали кофе, разливали коньяк и модеру. Кисло посмотрев на очередь, просторный, хорошо протопленный зал, новогоднюю елку и огромную картину на стене, молча повернулись, и потопали по лестнице вниз, в фойе.

Недалеко от боковой раздевалки увидели автомат-кафэ. Возле него одиноко слонялся какой-то древний старичок.

- Вы последний?- Спрашиваю.

Он недовольно сверкнул глазами.

- Тогда извиняюсь, вы, наверно, первый.

Он хныкнул и ответил:

- Курнуть бы, а в этом заведеньице одни лестницы, зеркала, люстры, а курилок нет.
Конечно же, мне его немного стало жаль.

Но желание выпить чего-нибудь было сильнее необходимости сочувствовать.

Я оглядел автомат. Он безжизненно взирал на меня и молчал. Жена всунула сто рублей в узкую прорезь и нажала на кнопку с надписью: капучино. Полилось. Потом посыпалось. Сыпалась внизу автомата сдача со ста рублей. Причем по рублю. Я долго выгребал из отверстия эти девальвированные монетки и злился. Злился прежде всего на очередь. Она уже выстроилась за мной в линейку и угрюмо десятью парами глаз смотрела на мои потуги собрать с полу рассыпавшуюся мелочь.

И тут снова из репродуктора в фойе понеслось ненавистное:

- Входя в зрительный зал, не забудьте выключить мобильные телефоны!

-Да я его не включал ! Сколько можно об одном ! - Снова возмутился я.

Очередь хмыкнула и задвигала головами.

Выпили с женой кружечку капучино одно на двоих. Стоя. От второй отказался. Не захотелось больше мучить соткой автомат-кафэ, загребать с пола рублевую мелочь и видеть угрюмость очередников.

Третий звонок прозвучал как колокол. Пронзил душу насквозь. Следом снова понеслось:

- Не забудьте выключить мобильные телефоны!

Поискав глазами на потолке фойе источник голоса, сказал себе:

-Хорошо, что не нашел, а то бы я до тебя, гада, допрыгнул !

И снова душный зал. Огни люстры. Затихающий, зрительский гул. Ударил Биг Бен. Откуда-то из полумрака сцены, минуя колонны, выскочил доктор Хиггинс, полковник. Они были хмельны и источали радость исполненного дела. На этот раз я их видел полностью, потому что стоял в узком бельэтаже в полный рост. Пока Хиггинс выяснял отношения с Элизой, ноги мои отекли, и у меня появилось желание: скорей бы это все закончилось. Но Элиза была невыносима, она не хотела сдавать сцену без боя и долго капризничала.

- Черт возьми, - подумал я. - Неужели она хочет оставить нас всех тут ночевать. Я не вынесу этого бессердечия !

Так и хотелось крикнуть этой Элизе: "пожалейте мои ноги!"

Я упал на стул и уткнул лицо в пол бельэтажа. Больше я ничего не хотел, просто смиренно ждал. Мой слух между тем вбирал диалоги актеров и легкие смешки зала. И вот оно счастье - Хиггинс произнес последний монолог, зрители зааплодировали. Неужели это конец?- обрадовался я.

Да, это завершилась финальная сцена. Выхватив с кармана номерки, я рванул в раздевалку. Мой взгляд скользнул по сцене. Актеры, схватившись за руки, кланялись. А над сценой блестела, будто радуясь, декорация часов башни Биг-Бена. Мне показалось, что она тоже кланялась аплодирующему залу. Впечатляющее зрелище!

В раздевалку прибежал первым. Мои номерки перекочевали в руки раздевальщицы. Я ей доверился. И напрасно. Принесла чужое пальто и чужую замшевую куртку. Густо покраснев, она бегом побежала исправлять ошибку. Видимо, не совладав с собою, она вновь запуталась и принесла две чужие шубы и шапки. Что ж, думаю, бывает. Ошибиловка с каждым может случиться.

Наконец то, мы оделись. Выходя из фойе на улицу, вновь ударил по ушам репродуктор:

- Не забудьте включить свои мобильные телефоны !