Книга вторая - часть третья - глава первая

                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

                Ты как воздух морской – ослепляющая новизна.

                Александр Алейник



       Поёт Алла Пугачёва:

                Я так хочу,
                Чтобы лето не кончалось,
                Чтоб оно за мною мчалось,
                За мною вслед [45].


                Глава первая

       Голос моего Неизвестного Друга: В реабилитационных центрах таких больных, как ты, и других людей с ограниченными возможностями приучают к разным разностям, из которых состоит быт, но делать которые им только там легче научиться.
       Я: Однако разные разности – именно они способны диктовать сознанию вещи, которые сама Вечная Юность – быль она или легенда – извините, забракует!.. Вот если бы здоровье сделалось ей порукой! Вместо этого возможности здоровых людей тоже ограничены – всё теми же разными разностями... И никакой «реабилитации» – чтобы не платить за возможности невозможностями – здоровые люди не придумали! А что такое АБСОЛЮТНОЕ здоровье? В каких условиях жизни оно бы процветало? Этого не знают даже врачи... Где это свободное, верное чутьё, с которым можно вообразить и тело и дух здоровее некуда? И «опознать» подкапывающиеся под них любые маломальские признаки болезней?.. В привычных условиях человеческого существования, даже очень комфортных, не всегда поймёшь, от чего, и вправду, заболеешь!..
                __________

       Французский бульвар. Санаторий «Чувырина».
       ...Там, где:
       – Ты гений! – скажет мне Инна, когда я прочту ей наизусть одно из своих стихотворений... о которых если и упоминал в песни-исповеди раньше, то мимоходом (несмотря на лестный отзыв девушки).
       Все мы гении, когда крылаты.
       Так я в санатории «Чувырина» познакомился с шестнадцатилетней привлекательной брюнеткой. Мы с Инной стояли и разговаривали возле одноэтажного домика. С виду домик выглядел довольно скромно. Между тем сегодня именно он был в центре внимания. Здесь собирались открыть «Центр имени Януша Корчака» для душевнобольных детей и подростков, в том числе страдавших болезнью, которая не обошла и меня...
       Уже скоро – минут через пятнадцать – должна была начаться презентация этого заведения. На неё сюда съезжались – и те, которым скоро предстояло его открыть, и те, которых пригласили на него взглянуть – увидеть, каким оно пока ещё только вырисовывалось. Но это – пока... К домику планировали пристроить ещё значительную часть помещения – его укрупнить, чтобы своим видом он соответствовал своему назначению: сделался клиникой санаторного типа.
       Были тут и журналисты. «Презентация» чего бы то ни было есть презентация! Это слово стало модным, им выдвигалась рекламная фишка, – журналисты не могли пропустить очередного такого мероприятия.
       К домику, одни за другими, неспешно шли родители с больными детьми. Меня тоже – вместе с мамой – привёз сюда папа. Мы все собирались познакомиться поближе с будущим реабилитационным центром. Он открывался через месяц, в июне.
       Детей далеко от себя не отпуская, взрослые знакомились друг с другом, прогуливались в ожидании, когда нас всех пригласят в этот домик войти; заодно между собой делились своими горестями: рассказывали, какие болезни от рождения или со временем сразили их детей. Делились всем, что наболело.
       Жизнь подрезает крылья...
       Но сейчас у этих родителей затеплилась надежда...   
       – Тебя будут сюда привозить? – спрашивала меня Инна.
       – Да.
       – А я здесь буду работать.
       Через месяц Инна сдаст вступительные экзамены и поступит на курсы медсестры; но это я узнаю потом, – а пока, видно, она решила временно здесь подработать, помогая сотрудникам центра всем, чем могла быть полезна.
       Наконец всех пригласили войти в этот дом. Нас, гостей, провели в одну из комнат, рассадили.   
       Работники центра стали подробно о нём рассказывать. В Одессе впервые открывалась клиника подобного профиля. С замечательными врачами, прекрасными воспитателями; с учителем английского языка и преподавателем физкультуры. Эти люди способны подойти к душевнобольным детям и подросткам по-дружески, с необыкновенным тактом; они знают, как взяться за дело. Надо только протянуть к больному доброжелательную ниточку. Дать возможность за неё ухватиться. Да так, чтобы сам больной не воспротивился этой помощи... На словах всё выглядело отлично.
       Но всё познаётся на деле. А в действительности – всё окажется совсем по-другому! Пройдёт месяц, – и я окажусь в заведении, где, кроме меня, больных будет всего только двое: обоих звали Алёшами, одному было двенадцать, другому – двадцать один. Но даже мы не получали того, что этот центр обещался нам давать. «Учителя»? подготовленные, «знающие, как взяться за дело»?.. – Не было никаких учителей!.. Кто-то должен был в нас, от нездоровья подчас тусклых, замкнутых в себе, пробуждать к чему-то живой интерес? Мол, под покровом болезни у кого-то могут быть сокрыты недюжинные дарования? Но болезнь – назло последним – не даёт им проявиться?..

       Я (спустя годы): Правду ли говорят такие люди, как Михаил Казиник, что человек рождается гениальным? Но только – и окружающая среда, и иные причины – часто убивают в нас многие таланты?
       Голос моего Неизвестного Друга: Мы рождаемся непохожими друг на друга: наши гены о нас знают лучше нас самих... Но как есть люди с психическими или другими болезнями, так кто-то и гениальностью может «не в шутку занемочь»! Чтобы она (парадокс!) давала ясные всходы. Бывает, у счастья, у здоровья рвутся струны... Но что делать, когда только одна струна остаётся целой, – а время катастрофически необратимо? Талант не слишком разборчив в людях, которых собой награждает... и всё-таки это очень чувствительная струна! Однако человек должен быть гением, чтобы на ней, одной-единственной, сыграть – так же хорошо, как если бы играл на всех струнах...
   
       Здесь были два врача, и в придачу к ним – воспитательница (сначала одна, потом – её сменит другая). С остальными же я и оба Алёши проводили время, как в доме отдыха: мы попали в компанию юношей и девушек – нормальных, здоровых. Среди них была Инна. Она здесь прибирала, что-то ещё делала по хозяйству; ей в этом помогали подруги. 
       Свободного времени хватало... На дворе лето! «Чем не пансионат «Октябрь»? – думал я. – Разве что нахожусь здесь не дни и ночи напролёт, как там: меня привозят и отвозят. Не лечение, а развлечение!»   
       С Инной и её подругами, и с другими ребятами мы дни проводили весело и приятно. Ни тех, ни других, по-моему, совсем не удивляло то, что удивило бы иных на их месте. Знали они или нет, чем это заведение должно было быть на самом деле? Наверное утверждать не берусь. Если бы сюда два раза в неделю не наведывались врачи, не беседовали с больными, – кому из непосвящённых пришло бы в голову, ради чего сдан в аренду наш маленький домик, стоявший далеко в стороне от больших корпусов санатория? Может, раньше тут был медпункт, может, что-то другое, санаторию более необходимое, чем больным, для которых создавался так называемый «Центр имени Януша Корчака»?..   
       Инна, Аня – девушки всего на год старше меня; и семнадцатилетняя Лиля, ростом невысокая, почти как девочка, очень милая; массажист Дима – тоже не намного старше нас. Дима на волейбольной площадке санатория со мной играл в бадминтон, а в нашем домике – в настольный хоккей, шахматы. Иногда, после очередного своего хода фигурой или пешкой, Дима мог уйти поболтать с девушками в другую комнату, а затем – минут этак через двадцать или даже тридцать – когда я делал ответный ход, возвращался продолжить игру.
       Реже сюда будут привозить Алёшу – двенадцатилетнего. Чаще с нами будет второй Алёша, старше того почти на десять лет, со светлыми кудрями. У него был церебральный паралич. Только с ним да со мной беседовали врачи как со своими пациентами.
       А на днях к Инне приехала в санаторий ещё одна подружка – девочка подвижная и живая. С ней стало ещё веселей. День выдался солнечный, погожий. Я с этой девочкой (мы выбрали место в тени) тоже играл в бадминтон. Оба от игры получали удовольствие: то она, то я – каждый с ракеткой оживлённо устремлялся к летящему воланчику, посылая его то вправо, то влево. Затем подружка передала ракетку Инне, они так менялись, но когда девочка снова захотела со мной поиграть, Инна, напомнив, что в санатории она не просто развлекается:
       – Я – работаю, – с превеликим трудом отбила мною посланный ракеткой воланчик.
       Врачи – Александр Геннадиевич Годлевский и Михаил Валентинович Левинский – уж они-то, одновременно и психиатры и психологи, поймут (может, не сразу, но довольно скоро), что этот в кавычках «реабилитационный центр» не оправдал и их надежд, как докторов, которым судьбы больных не безразличны. Ещё бы! Ведь поначалу здесь врачи с увлечением брались за дело... Но, хоть и не каждый день, всё же они будут наведываться сюда.
       Одна из нескольких комнат домика – маленьких – была чуть побольше других. Когда к нам приезжали врачи, она, вместе со столом, ими использовалась как кабинет. 
       Михаилу Валентиновичу, круглолицему, усатому, черноволосому, было лет за тридцать. Однажды я, сидя с ним в упомянутой выше комнате, ему из тетрадки читал свою прозу. (Разумеется, это была проза на известную читателю тему, но пока ещё старая; вместо неё – писать эту книгу, песнь-исповедь – для меня время ещё не пришло...)
       Михаил Валентинович внимательно слушал.
       Наконец я закончил читать.
       Тогда Михаил Валентинович сразу – из особенностей мною написанного – отметил одну вещь:
       – Ты мыслишь рационально.
       Да, правда. При всём желании следовать романтической интуиции, я старался и логику включить.
       Другой доктор – Александр Геннадиевич – стоит отдельного рассказа.
       Александру Геннадиевичу было тридцать лет. В день нашего знакомства – моего с обоими врачами – он затем побеседовал со мной наедине. Русоволосый, в очках, он тогда сидел за столом напротив меня. По ходу нашей беседы, доктор показал мне семь специально вырезанных им бумажек, каждая своего цвета, при этом попросил:
       – Разложи их, пожалуйста: начиная от самых любимых цветов и кончая менее любимыми – если у тебя есть такие.
       Я расставлял слева направо: синий, жёлтый, зелёный... и т. д. ...наконец, фиолетовый, серый и чёрный (я даже, было, на мгновение задумался: не поменять ли фиолетовый, не очень любимый мною цвет, и серый местами?). 
       Когда же Александр Геннадиевич предложил мне выбрать и отложить какой-нибудь один, два или больше из любимых цветов, я опять чуть призадумался. Сказал:
       – Трудно это сделать из семи цветов: без оттенков, без возможности цветам добавить яркости...
       Наконец, выбрал тот цвет, который с другими положил первым: синий. Цвет неба...
       Александр Геннадиевич – в сочетании с синим, цветом неба – предложил мне выбрать жёлтый. Цвет солнца. Такое соцветие меня воодушевило.
       Однажды, когда я с девушками около нашего домика о чём-то беседовал, а между тем силуэт приехавшего на трамвае Александра Геннадиевича уже стал вырисовываться вдали, затем, двигаясь в направлении к нам всё ближе, ближе и ближе, успел обрести вполне знакомый образ, – Аня, под дружные кивки девушек, мне предложила:
       – Давай сбежим от психолога!
       Ну уж это походило бы на игру с доктором в прятки, если бы я поддался! 
       А однажды – подражая прославленному кавказскому гостеприимству:
       – За-ха-ды, да-ра-гой, гос-тэм  бу-дэшь! – встречаю я Юру, сына Людмилы Ивановны, здешней воспитательницы. Молодого хорошего парня. Юра купил мороженое и – чтобы сократить путь-дорогу! – в наш низенький домик зашёл через большое, будто специально для него открытое, окно.
       Аня поступила в университет на филфак. Хотела стать учительницей. Также Аня училась в музыкальной школе, которую скоро заканчивала.
       Здесь не было музыкальных инструментов; с собой я сюда стал приносить игрушечное мини-пианино на батарейках. (Мои родители наше домашнее пианино отдали – на нём всё равно никто не играл; а мой старый детский аккордеон, который я и в детстве редко брал в руки, был испорчен.) На мини-пианино я пробовал теперь сочинить песню. Миниатюрных клавиш у него для этого явно не хватало: на таком инструменте многого не сочинишь, только мелодию кое-как наиграешь одним пальцем. К тому же я и музыкальную грамоту знал мало. Да, ещё давным-давно, – когда мне было пять лет, – родители и бабушка Лёля меня водили на уроки музыки к Аде Давыдовне. Хотели, чтобы я научился играть на фортепиано; чтобы мои пальцы, играя, сделались гибче, подвижнее. Ведь моя душевная болезнь путями, ведомыми лишь ей да врачам, и на пальцах отразилась: с виду длинные и тонкие, классические пальцы пианиста, они на самом деле были развиты хуже некуда. Казалось, игра на фортепианных клавишах им только в помощь – и даже что-то у меня начало в музыке получаться... Но скоро я бросил занятия, и уговаривать меня их возобновить было бесполезно... Тем не менее, я до сих пор что-то хранил в памяти от уроков с Адой Давыдовной: как пишутся ноты, какие клавиши им соответствуют; помнил длительности некоторых нот, отчасти знал и музыкальные размеры...
       В своей песне я хотел более сжато, но ёмко выразить то, о чём читал Михаилу Валентиновичу, а также рассказывал Александру Геннадиевичу и над чем безуспешно трудился месяцами. (Правда, из этой попытки тоже выйдет немногое. Ради сочинения песни – только спустя годы – музыкальную грамоту я осилю с грехом пополам.)
       Дома, вечером, я, напевая про себя, уже кое-что стал записывать в маленькую нотную тетрадочку.
       На следующее утро за мной пришла Инна. Когда мы, взяв машину, доехали до санатория «Чувырина», когда там, пешком приближаясь к нашему домику, с Инной поприветствовали остальных, которые возле него нас поджидали, – тут-то, войдя с ними в дом, присев рядом с Аней, я показал ей записанные мною ноты. (Игрушечное мини-пианино также захватил из дому.)
       Аня – едва она взглянула на ноты... и на неё нашло вдохновение! Уловила в моей музыке нечто романтическое. Но кое-что в нотах поправила: на мини-пианино сыграла исправленное – глаже, мелодичнее.
       Так, несколько записанных ею нот – останутся в песне...       
       Между тем, дома, в один из выходных, папа решил со мной поговорить о «Центре имени Януша Корчака». Ведь папа, и вправду, думал: как хорошо, что такая клиника существует в Одессе. Недаром же он, мой отец, с самыми благими помыслами стоял у истоков её создания. Папа спрашивал, хорошо ли мне там.
       – Да, – отвечал я, – хорошо. 
       Но когда пошли дальше вопросы:
       – А кто у вас учитель физкультуры? 
       – У нас нет урока физкультуры, – отвечал я.
       Папа неприятно удивился.
       – А как часто с тобой беседуют врачи?
       – В неделю раза два.
       – Так мало?..
       – Врачи там чаще не бывают...
       Теперь – папиному изумлению не было границ!..
       – А кто у вас воспитательница? – спросил папа уже совершенно изменившимся голосом.
       Воспитательница – тогда это была ещё не Людмила Ивановна, а более пожилая Инна Николаевна, – замечательная; но много ли воспитанников ей досталось в фальшивом «Центре имени Януша Корчака»?.. И главное, кому и за что моими родителями были уплачены деньги?!..

       Первый одессит (словно подслушав мои мысли): Хотели как лучше, а получилось...
       Второй одессит: Ни-и-ча-во!.. 
       Третий одессит (пожилой еврей): Почувствуйте разницу: НИИЧаВо [46] – это фантастическое учреждение в двух повестях братьев Стругацких – очень даже ничего! Маги и чародеи оттуда – это вам не азохен вей, а народ серьёзный, ответственный! Хотя и там был один... такой курьёзный тип – Выбегалло, профэ-эссор: шоб у него усё с глаз повыбэгало! Этакое прохвостище, потом сбежавшее оттуда в другое учреждение и там сразу же запрягшееся в бюрократическую Тройку старцев-начальников, таких же мыльных пузырей, как он сам...      

       Всё-таки, по-прежнему меня туда привозили, по-прежнему я был в кругу своих новых знакомых. Плыл по течению... Родители ничего не имели против моего такого времяпрепровождения. Чтобы не сидеть мне безвылазно дома, как раньше.
       Всё это так. Но что будет дальше?
       А дальше... родителей ждал счёт, мягко говоря, на очень крупную сумму!
       Но за «ничего» – и платить незачем...
       Другими словами: не укрупнился – как планировали, как обещали – этот домишко, маленький, неказистый. Так называемый «реабилитационный центр» – был да сплыл...


45 Илья Резник.
46 Научно-исследовательский институт Чародейства и Волшебства (сокращённо НИИЧаВо), который упоминается в фантастических повестях братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о Тройке», а также в некоторых фантастических произведениях других писателей.