Клуб Апатия. Глава XIII

ХIII


На следующий день после полудня я сидел на лавочке и курил.
Рядом находилась прислонённая к лавочке метла. Небо было светло-серым, воздух чистым. Воздух входил в рукава моей черной спецовки и ощущался приятной прохладой. Все деревья и кусты вокруг были покрыты густой зеленью. В тех местах скверика, где не ступала нога человека, росла осока и лопухи.
 Я не чувствовал, что сижу посреди лета. Оно как-то быстро наступило, я не был к нему готов, а потом оставил: ну, пришло и пришло, как-то мимо меня. Так же быстро и уйдёт. Это к зиме надо долго морально готовиться, всю осень. И зима длинная, основательная какая-то. А лето мимолетно.

«Комплементарные структуры», – неизвестно откуда появившееся словосочетание крутилось в голове с самого утра. Я знал, что это что-то из биохимии, какие-то структуры, которые полностью совместимы – две гребенки, у которых все зубья и проёмы совпадают. Верхняя и нижняя челюсть - можно плотно и удобно закрыть рот и молчать.

Трудно описать, что я думал о Дашином звонке. Это были не конкретные какие-то мысли, ответы на реальные вопросы, а просто какое-то мысленное напряжение без различения структур, похожих на правильные вопросы и попытки их разрешить. Дело в том, что ни одно слово, ни один вопрос не ощущался  верным или хотя бы приближённым к тому, что я чувствовал.

 Любовь? Пусть будет любовь. Я ощущаю любовь к Даше, я хочу с ней быть и уехать в этот чёртов лес, если она правда туда собралась. Любовь, тяга… Мощная тяга. Которая обращает всё мое существо в сторону неё. После её звонка я только о ней и думал. Не было конкретных мыслей – одна только боль.
Да, еще ночью, я лёг на диван, собираясь уснуть. Долго не мог уснуть. Сильно, гулко и равномерно колотилось сердце. Я лежал и думал о Даше, точнее я чувствовал, что думаю о Даше. Когда вдруг я отвлекался и начинал думать о каких-то безразличных мне пустяках, сердце моё как будто резко останавливалось, и тело куда-то проваливалось. В такие моменты я думал, что могу умереть, и замирал в ожидании онемения, которое охватит всё мое тело. Но сердце начинало вновь сильно и равномерно колотиться, как сумасшедший насос, который на повышенных оборотах что-то качает, и сбавить его обороты невозможно, можно только выключить, а это значит, что всё умрёт. Так я мучился два часа, понимая, что всему виною не Даша, а сам я, мои мысли обо всём, о мире, о своей жизни… о невозможности. А Дашин звонок стал только щелчком. Щёлк – заслонка открылась, и мощный поток вырвался. Мне надо было спасаться.

Сидя на лавочке, я решил, что неплохо бы напиться, вообще – уйти в запой, чтобы забыться. Чтобы пока я в забытьи, всё внутри меня пришло в норму само собой, раз я сам сознательно не в состоянии разрешить эту напасть.

У сенситивных людей в жизни подозрительно часто случаются всякие совпадения. Быть может, они сами таким образом бессознательно выстраивают свою жизнь, чтоб подстроиться под подходящие внешние события, которые потом воспринимаются, как перст божий или что-то подобное?

 Как только я подумал, что неплохо бы напиться, на горизонте появились Лариса и Леонардо. Они осторожно, как две черные вороны, впрыгнули в скверик, сразу увидели меня, сидящего на лавочке, и подошли.

- Привет, - сказала Лариса.
- Моё почтение, - сказал Леонардо.
Я поздоровался с ними, не скрывая улыбки.
Лариса сказала: «А ты чё здесь сидишь? Мы, вот, бухать собрались»
«По какому поводу?» - спросил я.
 «Без повода. Только пошлые, вульгарные люди ищут повод, чтобы напиться», - сказал Леонардо.

Я улыбнулся.
Они принесли с собой литровую бутылку армянского пятизвездочного коньяка, и мы прямо на лавочке благополучно её распили. Коньяк мы пили из пластиковых стаканчиков и закусывали шоколадом, который таял и оставлял коричневые следы на пальцах.

Коньяк вообще очень хорошая вещь, пить его одно удовольствие. А в тот вечер вкус его мне показался каким-то особенным. Всё дело, вероятно, в первом глотке: как он пойдёт, таким и будет весь вечер. Мой первый глоток был бодрящим, освобождающим. Крепкий напиток, омывая зубы и язык, скатываясь по пищеводу, как будто смывал с моего сердца весь, скопившийся за последние дни, пыльный застарелый хлам. Я становился чистым, ясным, спокойным и безмятежным. И еще, наверное, бессмысленным. Все мои мысли, еще недавно такие весомые и почти физически ощутимые, куда-то исчезали. Они просто растворялись, испарялись и проваливались  в ничто.

Всё вокруг начинало казаться странным, необычным, порою нелепым. Меня разбирал смех, когда я смотрел на элегантную Ларису и всегда серьезного Леонардо.

В таком ощущении странности прошёл весь  последующий вечер и вся ночь.
Уже пьяные после коньяка мы сели в маршрутку и поехали в «Апатию». В «Апатии» заняли свой всегдашний столик, взяли еще коньяка  и зажгли толстую черную свечу. На тарелочке был тонко нарезанный лимон, в большом из толстого стекла квадратном графине плескался коньяк. Огонёк свечи отражался на гранях гравировки графина. В чеканной пепельнице дымила сигарета. Мы лениво держали прохладные напитки в руках. Мне  нравилось выпивать в  компании Ларисы и Леонардо и вообще в компании их, а теперь и моих, друзей, неважно мала она или велика. Особенно нравилось, что никто никогда не требовал от меня никаких разговоров, не лез настырно в душу, притом я понимал, что им не противно и даже необходимо моё присутствие и, просто, я сам без всяких слов и умствований. Иногда странно становилось, зачем я им нужен? Ведь порою за весь вечер я мог не произнести ни одного слова. Однако мне нравилось слушать их самих и еще слушать музыку, которая играла в «Апатии».

К утру, когда спиртного уже выпито не мало, а иногда и выкурено несколько косяков марихуаны, наши разговоры превращались в откровенный бред. И тогда я думал, что опять попал в некую ирреальность, но не хотел об этом никому говорить. Все и без моих слов чувствуют то же самое, и, как и я, знают, что озвучивать это нельзя, иначе ирреальность преобразится во что-то тяжелое, с чем трудно будет справиться пьяному и расслабленному.

На этот раз говорил Леонардо. Он вообще слыл малоразговорчивым типом. Но сегодня его как будто прорвало.

- … Нет, вы объясните мне, скорбному умом, что такое сила? Вот, говорят, про кого-нибудь: он сильный человек. Что это значит? Чем он сильный? Вот про Шварценеггера я однозначно могу сказать: да, он сильный человек.

- Физически сильный, - вставила Лариса.
- Да, физически. Но каким бы физически сильным не был человек, он всё равно будет слабее лошади, даже не самой сильной. Какая сила имеется в виду? Психологическая что ли? Это от ума. Моральная? Тоже от ума. Получается, что когда говорят, что человек сильный, имеют в виду, что он сильный умом, следовательно, умный.

Лариса пристально, не мигая, смотрела  в лоб Леонардо. В продолговатых глазах её поблёскивал металл. Такой взгляд у неё бывал после сильного подпития. Можно было подумать, что она гипнотизирует собеседника, однако на самом деле часто она даже не видела его. Просто смотрела куда-то сквозь пространство. Но слушать – слушала и даже выдавала верные замечания. Голос у Леонардо был тихий и немного дрожащий, иногда казалось, что он сейчас расплачется.

- Но вот говорят, бывает умный, но не сильный, в том смысле, в каком подразумевается сила. Ясная голова. Способность различать нюансы, обобщать, индуктировать, - продолжал Леонардо.
Вдруг разговор скачком перешёл на другую тему, вроде бы никак не связанную с первой.

- Свобода находится под землей, - Леонардо приглушил голос почти до шёпота, - не там, - он указал пальцем вверх, – где все думают, а под нами, в глубоких тайных подземельях, - он указал пальцем вниз.
Лариса словно бы встрепенула ушами.
- Почему ты так думаешь?  - спросила она.
- Я не думаю, я чувствую. В разуме нет правды. Правда - в сердце. Вот здесь, - Леонардо приложил ладонь к левой стороне груди. – Под Гималаями в глубине земли, я чувствую, есть лёд, а рядом с ним - полости, заполненные газом, которым человек может дышать. Вот этот газ и есть свобода. И пласты древнего льда - это концентрат свободы.
- Я хочу льда, - произнесла Лариса.
- Вдохнув этого газа, то есть свободы, полной грудью, человек обретает подлинного самого себя и начинает рыть под землёй ходы. Всё глубже и глубже, дальше, к центру земли, до которого способны добраться только избранные.
- По поверьям там есть ад, - сказала Лариса.
Я сделал глоток коньяка. Да неплохо бы в стакан опустить кусочек льда, коньяк от ладони немного нагрелся.
Леонардо обратился ко мне:
- Тебе Агата ничего не рассказывала о гималайских подземельях?
- Нет, - немного подумав, ответил я.
- Она должна знать. Она грызла тот лёд, что навсегда изменило её психику.
- Как же она туда попала? – удивительно трезвым голосом спросила Лариса.
- Случайно. Решила спрятаться от всех, уехала в Гималаи, нашла там глубокую пещеру и укрылась в ней. Пещера оказалась не простой. Она имела ход, который вёл далеко, глубоко  вниз к пустотам, заполненным газом свободы. Газ понемногу поднимался кверху в её пещеру и сильно разбавленным попадал в её лёгкие и кровь. Ифигении, то есть Агате, - Леонардо слегка кивнул в мою сторону, - стало интересно, куда приведёт ход, который она обнаружила случайно за ширмочкой.

- Какой ширмочкой? – спросила Лариса.
- Ну была там такая древняя египетская ширмочка льняного полотна, расшитая традиционными сюжетами. И вот однажды Ифигения в сильном подпитии её сдвинула.

Мною овладели мысли об Ифигении, поэтому я почти перестал слышать рассказчика.

В моих мыслях Агата была почему-то обнаженной. Я вспоминал её голые гладкие бёдра, её нежный живот, упругую попу, торчащие коричневые соски, и запах коньяка в моих ноздрях необъяснимым образом преобразовывался в пьянящий запах её лона. Я жаждал Агату, как никогда и никого ещё. Я знал, что она в деревне у бабушки, но мне хотелось обрести её немедленно, чтобы вновь раздвинуть её долгие бёдра, войти в неё и перестать думать о чем бы то ни было. Войти в её тело – это значит войти в её душу. С Агатой по-другому быть не может. Грубо выражаясь, её влагалище прямо связано с её душой. Прежде чем заняться с человеком сексом, она должна впустить его в свою душу. Кого ни попадя, естественно, она не впустит. Что, безусловно, мне льстит, как личности. Я уже знаю, сколько в её душе непонятного, странного, удивительного. Границы её души скрыты впотьмах ночи. Это вечная ночь. И даже рождение ребенка не сможет её развеять.

Иногда я думаю, что Агата - это огромная страна, в которой живут призраки исчезнувшего с лица земли народа, наподобие мифических атлантов. Огромная страна, необозримые просторы, равнины, границы утопают в ночи, посреди этой страны – сама Агата, живая, как она есть, а вокруг - привидения. Я вошел в неё, но, боюсь, ничем не отличаюсь от привидений – такой же призрачный. Хотя, может быть, я ошибаюсь. Вопрос для пьяных рассуждений: «Насколько один человек реален для другого, если они спят вместе?»

Моя любовь к Агате, жажда её души, тела, были насквозь пропитаны неким чувством трагичности. Непонятно, откуда взялась эта грусть.
Я вернулся из своих мыслей к друзьям и вот что услышал:
- Давайте видеть человека в целом. Он и есть целое, - разглагольствовал Леонардо непонятно для кого, поскольку Лариса, было видно, его совсем не слушала – она спала с открытыми глазами, – я считаю себя независимым или пусть кто-нибудь другой считает себя таковым. Хотелось бы проверить, до конца он независим или нет. Есть один верный способ. Надо посмотреть каков он в любви. Как ведёт себя с любимой девушкой. Какие слова говорит. Каковы у него в целом любовные стереотипы. Дело в  том, что часто получается  - в жизни весь такой андеграундный, независимый, асоциальный, а в любви – такой же, как и все – жертва телевизора и популярных песенок. С одной стороны презирает офисных работников, весь наш постсоветский новобуржуазный уклад, с другой – называет свою пассию зайкой, лапонькой, лисёнком, белочкой, рыбкой,  котенком… - абсолютно так же, как и менеджеры среднего звена - своих возлюбленных. Сидит по ночам в подвале и размышляет о божественном универсуме, а днём бежит к своей зайке с букетом цветов и говорит ей все те правильные слова, которые принято говорить своим возлюбленным. Она отвечает тем же – сценарий отполирован веками. Они идут куда-нибудь в уютное местечко и там воркуют, как два голубка, попивая из красивых бокалов вино. И любовью они занимаются так, как расписано в популярных изданиях - нежность, прелюдия, стандартные ласки, позы с картинок.

Я никогда бы не стал задумываться ни о чем подобном, если б однажды в своей личной жизни не столкнулся с подобной ситуацией. Я живу один, наедине с собой, и только мне решать, что мне делать  с этим шаром, где почему-то я оказался. И кто мне растолкует, что правильно, а что нет, и где истина? Шопенгауэр, Кант, Ницше? Возможно. По крайней мере, они хоть что-то пытаются обосновать. Иные рисуют красивую схему, которая удивительным образом вписывается в эмпирический мир. А другие просто орут: «Это так, потому что это так!» И чем громче кричит новый апологет какой-нибудь новой ***ни, тем больше ему верят. Вот и к силе подошли. Сильнее тот, кто громче может орать. Не только голосом, но и лицом, телом, телодвиженьями, вообще всем собой. Нет, только я сам, один, в чистом поле, могу разобраться с тем, что происходит, и для начала мне надо ни во что не поверить, чтоб потом подходить к предметам непредвзято. И вот однажды весной, я весь такой сам в себе, неожиданно влюбляюсь в девушку своей мечты. До сих пор не пойму, что меня в ней так зацепило.

- Это в Марусю что ли? – спросила Лариса. Оказывается, она не спала и всё слышала, что говорил Леонардо.
- Да, именно в неё. Самая обыкновенная девушка. Симпатичная. Из тех, что больше всего на свете любят тусить по клубам, пить коктейли и танцевать.  Она случайно очутилась здесь в «Апатии», а я случайно оказался рядом с ней. Мы даже не разговаривали. Просто сидели вот тут молча, пили пиво и слушали музыку.

«Какая странная музыка, - раз от разу говорила она, - и вообще здесь всё такое странное. И вы странный, Леонардо». Говорила и прыскала смешком.
Мне она, конечно, сразу понравилась, таких девушек я никогда раньше не встречал – щечки с ямочками, свежее лицо, розовые губы.

Я весь вечер смотрел на неё, угрюмо и недоверчиво. Потом она мне это припомнила.

А тогда мы просто обнялись и стали парнем и девушкой.

Я зачем-то предложил ей встретиться на следующий день. Она согласилась, даже не раздумывая.

 Перед встречей я находился в сильном смущении духа. Мы договорились встретиться в шесть и куда-нибудь сходить, может быть в кафе или просто прогуляться по парку. Дело в том, что я совершенно не знал, как мне себя вести на свидании, что говорить и вообще, что надеть на себя, то есть в какой одежде идти на встречу. Вам, может быть, смешно, но тогда это представлялось мне самой сложнейшей задачей в жизни. До назначенного времени оставалось два часа, а я сидел как бивень на стуле и не знал, что делать. Потом в голове откуда-то взялась мысль, что на первое свидание следует приходить с цветами. Сама эта идея показалась мне настолько чуждой и нелепой, что я даже всерьез не обдумывал, где и какие мне купить цветы. Просто крутился в голове этот чуждый мне образ: парень идёт на свидание с девушкой и бережно несёт в руках букет цветов. Ассоциативно свидание и цветы во мне связывались. С мысли о цветах началась моя дорожка к образу свидания с симпатичной девушкой. По-другому никак во мне этот образ не складывался. Не было никаких стереотипов. Только этот, всем известный и затасканный. А без него ничего во мне не могло начаться. Поэтому я сидел, как замороженный, и не знал, что предпринять.

- А ты что просто вот так, как есть, не мог к ней пойти? – изумленно спросила Лариса.
- Мог, - выдохнул Леонардо, - но тогда бы я пошел не на свидание к понравившейся мне девушке, а просто к  Марусе, как к феномену. Но как феномен я её не воспринимал, а просто как симпатичную мне девушку, следовательно, можно сказать, я пришёл бы и не к девушке, и не к Марусе, а к пустому месту.
- Как всё сложно! – всплеснула руками Лариса.
- Короче говоря, преодолев отторжение чуждых мне образов, я купил-таки цветы и пришёл с ними на свидание. Свидание началось, а без цветов ничего бы и не было. Я пришел в своей душе к компромиссу – купил три черные розы. Просто розы, белые или там красные, мне вообще трудно было бы принять, принять именно как атрибут свидания. Сами-то по себе эти цветы я довольно хорошо воспринимаю, но только когда они просто стоят в вазе или в банке на столе, и я смотрю на них, а не когда несу на свидание. А черные розы нести мне было гораздо легче.

- Ну, правильно, куда ж без чёрных роз, - съерничала Лариса.
- Пришел я в черном пальто. Длинные черные волосы романтично свисают со лба, в руках - черные розы. А она во всем светлом: голубые джинсы, белая курточка, русые волосы сплетены в аккуратную косу, и ничего в  руках нету.
Мне кажется, мой образ её поразил. И эти черные розы… Но, конечно, поразил-то я её еще в «Апатии» ночью, а тут вообще она смутилась, и румянец выступил у неё на щеках.

Пошли мы с ней по дорожке вдоль тополей. Молчим. Я молчу, потому что совсем не знаю, что говорить, а она от смущения. Молчание на первом свидании напрягает. Слава богу, откуда ни возьмись, появилась маленькая собачка и давай на меня лаять. Какая-то женщина прогуливала пекинеса или еще какую-то карликовую породу, я не разбираюсь. Собачка была такая маленькая и так разозлилась при виде меня, что мы не удержались от смеха. Напряжение спало. Мы начали потихоньку разговаривать.

Я принялся говорить Марусе закамуфлированные комплименты, как в мелодрамах, немногие из которых мне довелось в своей жизни посмотреть. Так-то я ненавижу мелодрамы и любовные романы. Меня от них тошнит. Но всё же кое-что из них в голове моей засело.

Я начал говорить ей, не прямо, разумеется, а намёками, какая она необыкновенная девушка, как она поразила меня в самое сердце своим обворожительным видом при первом взгляде на неё.

Переходил на частности, на глаза, губы, фигуру. Например, захотелось мне сказать, какие у неё красивые, пышные, густые волосы. Тут кстати увидел рекламный щит и завел разговор о рекламе, потом о шампунях, а потом мимоходом сказал, что ей с её волосами надо сниматься в рекламе шампуней, но самой при этом не обязательно пользоваться рекламируемыми шампунями, поскольку волосы и без того в превосходном состоянии. Вот такая примерно беседа у нас протекала. Маруся, конечно, улыбалась. А я по ходу беседы лихорадочно вспоминал, что же еще видел в тех немногих мелодрамах, какие мне довелось посмотреть, и что же еще читал в тех нескольких любовных романах, что брал в руки. Морщился, но  читал и, надо же, пригодилось.
Я вспоминал не конкретные слова и обороты речи, а сам ход разговора и вектор поведения, которому следовало подчиняться в ситуации, которую мне предложила жизнь.

Вспоминались самые расхожие штампы. Мне необходимо было пригласить Марусю в кафе. Я так и сделал. Сели за столик у окна. Заказали кофе-гляссе и пару профитролей. Пока сидели в кафе, я неспешно мягким, но мужественным голосом что-то рассказывал ей, при этом ласково глядя в её глаза. В процессе рассказывания я два раза как бы невзначай прикоснулся к её руке. Надо было налаживать тактильный контакт, такая установка откуда-то находилась в моей голове. Может быть, с рождения, а может быть, всё из тех же книг и фильмов.
Наверное, я рассказывал историю о себе. А о ком же еще? Рассказал пару случаев из своего детства, школьных лет… Прояснил, как я отношусь к разным вещам в этом мире, что считаю главным, а что второстепенным. Причем, как впоследствии мне стало ясно, я рассказывал историю не столько о самом себе, сколько о каком-то положительном персонаже, носящем мое имя. Но так всегда бывает. За это людей нельзя обвинять, каждый человек, когда хочет понравиться, выпячивает свои лучшие, как ему кажется, стороны, а плохие прячет в тени, то есть замалчивает.

Я упомянул ради приличия о нескольких своих не страшных недостатках. О лени,  о рассеянности. О социофобии, как и о многом другом, умолчал. Короче говоря, вел я себя в тот вечер, как мне кажется, правильно. Неплохой получился образ, а все благодаря тому, что я вовремя вспомнил про цветы. Маруся, конечно, не могла не принять приглашения на следующее свидание. Вторая встреча прошла примерно так же, как первая. Мы опять сидели в кафе, только уже в другом, точнее в баре, и беседовали. Выпили по паре алкогольных коктейлей и почувствовали себя очень хорошо. Вечером я проводил её до подъезда дома. А там… Мне необходимо было переступить через границу. Вы догадываетесь, о чем идет речь. Даже придумывать не надо. Везде, всюду это витает и пронизывает наши головы. Это какой-то обязательный шаг, ступень,  которую пропустить невозможно. Проводив вечером девушку до дома, молодой человек у порога её дома, прежде чем сказать до свидания, обязан её поцеловать, и это будет первый, почти невинный поцелуй. Очень меня смущала навязчивая обязательность этого шага. Я даже думал, а неужели вообще нельзя как-нибудь обойтись без первого поцелуя? Тем более в такой трафаретной ситуации. Девушка стояла, улыбаясь, смотрела на меня, молчала и чего-то ждала. Она всё-всё понимала, всё, о чем я думаю, поэтому улыбалась. Самое удивительное, я хотел её поцеловать, да, безусловно, но ощущал, что это не мой выбор, не моё решение. Поэтому мне было так трудно. И ведь надо же было что-то сказать, неужели вот так просто взять и поцеловать ни с того ни с сего? Однако я так и сделал, просто взял и поцеловал её в губы. Сказал до свидания и ушел. Потом было еще несколько дежурных встреч, ходили вроде в кино, в театр…

- А потом ты её трахнул, - вставила Лариса и, как пьяная, качнула головой.
Вернее, она и была пьяная.
- Ну зачем так грубо. Просто я пригласил её к себе домой, и мы впервые занялись любовью.
- Как ты до такого додумался? Занялись любовью… Что заняться было больше нечем? - сказала Лариса.
- А что такого? Во всем мире так принято, все ритуалы я выполнил. И она была не против. Самое интересное началось потом. Это когда у нас уже накопилось порядка 15-ти любовных свиданий, то есть когда мы уже 15 раз позанимались сексом.

«Честно сказать, я боялся, что мне нечего будет больше ей рассказывать, и нам не о чем будет разговаривать. Однако запас тем не иссякал. Каждый раз на ум приходило что-то новое, простое и хорошее, или то, о чем уже говорили, но видоизмененное. Да о чем угодно можно разговаривать со своей девушкой, на что смотрят глаза, о том и говори. Видишь дерево - поговорили о деревьях, посмотрел на автомобиль - побеседовали об автомобилях.

Нам было очень хорошо вместе гулять, пить пиво, танцевать, лежать на диване… Правда хорошо. И мы прекрасно находили общий язык.
Однажды мы гуляли по городу и попали на какую-то окраинную улицу. Было солнечно, впереди открывался простор не занятой многоэтажками перспективы. Там вдали поблёскивало озеро, а за ним темнели строения какого-то пригородного поселения, крошечные такие домики, утопающие в зелени.

- Что это там за деревня? – спросила Маруся.
- Не знаю, - ответил я.
Мы шли по тротуару, вдоль дороги, по которой мчались машины. В основном иномарки. Отечественные автомобили тоже проезжали, но нам показалось, в меньшем количестве, чем иномарки. По сторонам от дороги располагались частные дома, старые бревенчатые домики с наличниками, и новые, иногда двухэтажные, коттеджи из красного кирпича. Мы разговорились об автомобилях.
- Я бы купила себе черный БМВ седьмой серии, - сообщила мне Маруся.
- Бэху семерку что ли? – усмехнулся я, - на это много фантазии не надо.
- Хорошая машина.
- Поэтому и не надо, что всем известно, что она хорошая. Это даже не машина, а символ какой-то.
- А тебе какие нравятся?
- Японские. Тойота, Мазда, Хонда, Мицубиси… Я бы взял Тойоту-камри цвета металлик. Отличная машина.
- Да? А где бы ты деньги взял?
- Ну не знаю. Наверно, заработал бы.
По дороге в это время промчался черный с тонированными стеклами Фольксваген-пассат пятый.
- Кто интересно ездит в этих машинах? – спросил я.
- Ну, разные люди, которые зарабатывают хорошо. У меня дядя, например, работает заместителем директора в одной фирме и ездит на Пежо-407. Ему 28 лет.

- Молодой дядя. Я считаю, что в наше время умному человеку можно быстро заработать деньги на достойную машину и хорошую жизнь. Надо просто не лениться, учиться, работать и заниматься правильным делом».
Лариса ухмыльнулась. Я посмотрел на неё. Леонардо глотнул коньяка, зажевал долькой лимона и продолжил:
  «Надо не лениться заниматься правильным делом. Всегда приятно смотреть на молодого человека, одетого в дорогой светлый костюм, выходящего из своей новенькой иномарки.

В другой раз Маруся уговорила меня сходить в бассейн. Точнее, она меня не уговаривала, к своему удивлению я сразу согласился. Откопал в шкафу старые плавательные трусы, смыл с лица макияж. Железо снимать не стал, авось не заржавеет, подумал я. Сложнее было с волосами, они и тогда были у меня длинные, даже длиннее, чем сейчас. Маруся помогла мне собрать их на затылке в пучок и зашпилила своей заколкой. В бассейне я напялил на голову резиновую шапочку голубого цвета. Маруся долго рассматривала меня в таком обличье, и на лице её появилось какое-то странное выражение, то ли удивление, то ли страх, то ли сдерживаемый смех.

- А зачем ты брови сбриваешь? – спросила она.
- По привычке, - ответил я.
- А эти кольца в бровях и ушах тебе не мешают?
- Нет.
- А в носу?
- Нет.
Пока мы шли к воде, все посетители пырились на меня, как на этого…».
У Леонардо всё тело было в татуировках: египетские символы, голова Анубиса, а на спине во всю спину - ангел с перепончатыми крыльями. Многие почему-то считали, что это не ангел, а демон, но  сам Леонардо был уверен, что это  ангел, просто крылья у него такие, как у ящера. Татуировки цветные, красивые, сделанные хорошим мастером –  приятелем Леонардо.
«Маруся-то видела неоднократно все мои татуировки, - продолжал Леонардо, -  и вначале, конечно, они её поражали, а потом привыкла, стала воспринимать их, как часть меня. Сокрушалась только, что они на всю жизнь. В общем, в бассейне она не обращала на мои нательные рисунки никакого внимания, а другие посетители обращали. Чуть ли не пальцем тыкали. Ну, ничего, я держался, спокойно вошёл в бассейн и поплыл. А плаваю я, как рыба. Маруся даже удивилась.

Я очень люблю плавать на длинные расстояния, то есть мне необходим простор, чтобы плыть к горизонту и чувствовать, что подо мной необозримые глубины. А в бассейне, конечно, не развернуться. Разве только что круги нарезать. И на берег, как на озере, не выйти, не поваляться на песочке. А так, конечно, спорт это здорово.

Частенько с Марусей мы смотрели фильмы дома у неё или у меня или в кинотеатре. Маруся любила всякие комедии и пошлые триллеры. И я смеялся вместе с ней над какой-нибудь комедией. Особенно сильно я ржал, когда мы смотрели американский фильм «Тараканьи бега». Смешная такая комедия. Когда мы смотрели фильмы, мы постоянно что-нибудь жевали, чипсы, например, или воздушную кукурузу.

Я стал спать по ночам, а днём бодрствовать. Сказалось влияние Маруси. Однажды утром, когда мы гуляли по Торговому комплексу, Маруся спросила:
- А зачем ты всегда подкрашиваешь глаза тушью?
- Ну в бассейне я же был не накрашенный, значит, не всегда, - отмазался я.
В Торговом комплексе мы покупали какие-то шмотки. Купили мне джемпер, который я надевал только, когда встречался с Марусей, а ей – какую-то юбку и еще что-то с люрексом.

Настало время, и Маруся познакомила меня со своей лучшей подругой, Светой. По рассказам я знал, что Света увлекается в последнее время бисероплетением и очень любит одноименную певицу Свету. При знакомстве я подарил ей пакетик бисера и кое-что потом при разговоре сказал про певицу Свету, типа того, что у неё голос хороший и, вообще, она молодец, раз сама пишет песни, и сама их потом поёт. Таким образом, Свете я показался симпатичным молодым человеком, хотя и шокировал её вначале своим внешним видом. Марусе потом я сказал, что Света мне тоже понравилась, такая особенная и хорошая девушка. Набирает бисер и слушает Свету. Маруся улыбнулась и поцеловала меня.

На 14 февраля я подарил Марусе большую валентинку в виде раскрывающегося сердца. Я написал там внутри:
                У тебя есть ключик от моего сердца.
Вернее, там что-то подобное уже было написано, мне оставалось только вписать имя Маруся и подписаться: от Леонардо. И еще подарил французские духи».
- Так вы  аж  до 14 февраля продержались? – спросила Лариса.
- Да. Почти год. Я даже стал иногда носить костюм и галстук и смывать макияж с лица. Вообще-то смывать мне его было не обязательно, я почти всегда ходил в темных очках.
Нам было хорошо вместе. В сексе мы изучили Камасутру. У нас сложились свои маленькие приятные традиции, известные только нам двоим. И словечки… Например, я звал её секретным прозвищем Зайка, а она меня - Котиком.
- Как мило, - произнесла Лариса, и я понял, что еще чуть-чуть, и она расхохочется.
- Да, мило, - сказал Леонардо.
- А почему вы расстались? – уняв позыв рассмеяться, спросила Лариса.
Леонардо допил остатки коньяка, взял графин, наполнил стакан снова, подлил нам, звякнул стеклянной крышечкой, закрывая графин.
Я, сосредоточив  внимание, ждал ответа. Лариса тоже, не отрываясь и не мигая, смотрела на рассказчика.
Почему же они расстались?
На первый взгляд почти невозможно догадаться почему, на второй – ответ очевиден. Для Леонардо было ясно, почему они с Марусей расстались, хотя все было хорошо.

И он ответил нам, сказал то, что знал сам:
- Маруся ушла от меня со словами, что больше так не может. Я был шокирован. Я не понимал и требовал объяснений. Ну прямо как в любовной мелодраме. Маруся сказала, что не верит мне. Просто не верит. Всё хорошо, всё идеально, но она не верит.
- В каком смысле не верит? – спросила Лариса. - Ты, что, изменял ей?
- Нет, не в этом смысле. Ни разу не изменял, да и Маруся знала, что не изменял и не изменю. Просто не верит, не верит тому, что я говорю, как себя веду и так далее. Я не вру ей и даже не сочиняю, она это знает, но почему-то не верит и всё тут. Поэтому и расстались. Я понимаю, быть с человеком, которому не веришь – пытка. Расстались хорошо, без ругани, без взаимных упреков. И я стал жить как раньше.
- То есть не спать по ночам, как летучая мышь?
- Да.
- Ты ни разу не водил Марусю к Вечной невесте? – Лариса имела в виду могилу Вечной невесты на Градском кладбище.
- Нет. Ты что, у меня даже мысли такой никогда не возникало. Да она бы и не пошла.
- Может, и пошла бы, - со вздохом сказала Лариса.