Миша страф

    Миша худ, мал и горбат. Подобие его и собака Динка. И голоса у них тонкие и визгливые. Миша – огородник. Каких поискать. Ни в одном колхозе на территории нашего сельсовета (а колхозов двадцать на тридцать деревень) такого огорода нет. Тут тебе и капуста с огурцами, и брюква с турнепсом, и лук со свеклой, и морковь с тыквой. И все – хоть на выставку. Берег он этот колхозный огород пуще всего, дневал и ночевал тут же, не доверяя ни каким сторожам. Устроил себе уютный такой шалаш, хотя до дома триста шагов. Мишиных. А больших – двести. Вымерено. Любимое слово у Миши – страф. Штраф, значит. Этим словом он пугает каждого, кто появляется у территории огорода. Даже если забредет туда коза. Миша срывается с места и кричит:
    - Куда-а? Куда-а? Страфу захотелось? Дак сицяс выпису!
    Миша ко всему не выговаривал букву «ш». И вот еще что чудно: жена его, Августа, не в пример Мише, ростом с елку, а толщиной с бочку, не выговаривала букву «с». «Вот шотона, шовшем ш ума шятил на швоем огороде. Токо штрахует, токо штрахует вшех», - жаловалась она бабам, когда те жаловалсь ей, что Миша больно дерет за уши ребятишек и таскает х в сельсовет.
    Первые летние месяцы, когда на огороде только все выходит и завязывается, у Миши хлопот с «посетителями» огорода не было, и он позволял себе сходить домой позавтракать, пообедать и поужинать. Самое неспокойное время начиналось, когда обретали заманчивую форму пупырышки огурцов и клубочки репы, хвостики морковки и турнепса. Это – время малолетних лазутчиков. Тогда Миша окончательно переселяется в шалаш, вооружается не по росту огромным, тяжелым и ржавым берданом и отлучается с объекта только в субботу, чтобы сполоснуться в бане. На эти минуты его подменяет Августа. Вот тут-то и не зевают лазутчики. Дело в том, что Августа, как только примет пост и выпроводит Мишу в баню, Тут же, по-бегемотьи зевнув, засыпала. А к грядкам, по-пластунски и на карачках, или короткими перебежками, заранее покрепче заткнув рубахи под штаны, подбиралось с десяток саранчи. Суматошно набивая запазухи огурцами, репой и морковью, воришки поглядывали не на шалаш. Оттуда угрозы не было бы еще часа два. Опасность угрожала из бани. И действительно, не проходило и пяти минут, как Миша в исподнем белье, не промытый и красный, с печной клюкой, в сопровождении визжащей Динки, с криком: «Стра-афу всем, Стра-афу выпису, скодники, сантрапа», - мчался к огороду. Лазутчики давали тягу, но бывало кое-кто и не успевал. Тогда Миша своими тонкими пальцами так впивался в ухо несчастного, что оно потом полыхало еще неделю. Затащив преступника в сельсовет, который находился как раз напротив огорода, через дорогу, он кричал:
    - Вот товариссы, сто хотите, то и делайте с этим скодником. А я, дак, думаю, страфу выписать надо. Пусть-ко мати раскоселится. Лисние денески  завелись у ее?
   Если в сельсовете оказывались секретарь или председатель, дело для воришки принимало худой оборот: ему учиняли такой разнос, что он готов был выскочить из штанов и убежать даже голым. А если была только техничка бабка Пушиха, то все кончалось мишиными к ней сетованиями:
    - Все постановили, окаянные, нет спокою ни днем ни ночью. А ве6дь овоссы-то колхозные.
    - Эдак, эдак, - соглашалась глуховатая бабка Пушиха.
    Жестоким оказался 1947 год.  Люди голодали. По деревням мор пошел. Нищие умирали прямо на дорогах. А у Миши огород в полном росте. Ни у кого не уродилось, а у него опять уродилось. Но чудно не это. Чудно то, что даже ребятишки оставили Мишу и его огород в покое. Ни днем, ни ночью никто не покушался. Сидит Миша в своем шалаше, дремлет от скуки. А рядом Динка свернулась. От сна собачьего стала пухнуть. Иногда услышит шорох, вскинет голову, навострит уши, даже тяфкнет разок: «Страф!» и тут же опустит голову на лапы – птичка это вспорхнула.
    Сквозь дрему Миша думает: «Вот зысь. То война губила губила целовека, то неурозай морит. Сто делается на свете Бозъем, сто делается. Дазе ребятиски перестали скодницять. А уж прибезали бы… Дал бы по огурцику-по два».
    Нет никого, никто и близко к огороду не подходит. Тихо в деревне, ни звука.
    «Скоко зе я за свою зысь овоссей-то навырассывал? – дальше думает Миша.- Как осень, так уыозят подводами весь урозай. А куда – никто не сказывал ни разу. Мозет, в город, мозет ессе куда. Кто кусает мои огурцики да капуску, да… Хоросо-ладно, мозет, в городу за деньги продают, дак денески-то опять зе где? И скоко? Сто эдакова заметнова колхоз на эти денезки купил? Или кому из колхозников хоть копеецка досталассь? Дазе мне ни копеецки. Токо голые трудодни. Дак куда зе, куда овоссы-то девваются? А?».
    Он вспоминает и ему становится не по себе от того, что люди, свои же, деревенские, недолюбливают его за ретивую службу, за жадность.
    «Да разве я задный? Я зе хоцю, стобы порядок был, тобы люди не воровали, зыли по-цесному. И ребятисек за ухи драл, стобы цесно зыть учились…»
    Миша вздыхает. «А мозет мне домой уйти? – возникает вдруг мысль. – Пускай люди приходят да берут цево надо. Все одно не хоросо:  соханю овоссы – увезут и не сказут куда, не сохраню… А не сохраню да4 и луцце, своим зе людям на пользу. Пойду…»
    И Миша встает. Встает и Динка, вопросительно заглядывая Мише в лицо: «Куда это мы?» Медленно и тяжело, словно и не горб у него на спине, а ноша, бредет Миша домой.
    - Ш ума шошол штоли? – удивилась похудевшая за этот год Августа. – Огород-от на кого оштавил?
    - Сто ты крицис, огласонная. Не на обед присол, а просто… Иди, если хоцес, нарви огурциков. Да это, и бабам сказы. Пускай…
    - Вот шотона, шовшем шпятил…
    - Помолци, - прикрикнул Миша. – Нето страф!
    - Страф-страф-страф, - затявкала Динка.
    - Шовшем шпятили, - махнула рукой Августа. Однако, подумав о чем-то, выметнулась из избы. Миша посмотрел в окно и усмехнулся: «Сецяс баб соберет. Проссайте овоссы…» Но через полчаса Августа явилась пустая и недовольная.
    - Сто? – спросил Миша. А ничево, никто не идет. Говорят, лучше дома сс голоду умереть, чем в тюрьме сидеть…
    И не спроста это. Учитывая положение, власти за малейшее подозрение а воровство чего бы то ни было карали жестоко и безжалостно
    - Вона сто, боятся. Знацит. А раньсе не сыбко боялись, дазе страфу. Да-а…
    Посидел Миша дома, подумаал, а потом спросил:
    - Кто в насей деревне особенно худо зыввет?
    - Дак вше не добро. А особенно Пештовы да Кунины, да Питеряковы. Бабка Валова вон тоже едва живехонька. А чево?
    - Ницево, ладно.
    И Миша с Динкой ушли на огород.
    - Страф-страф-страф, - тявкает Динка на всякий случай.
    - Сто зря сумис? Никто твои овоссы не тронет, - сердится Миша и Динка умолкает.
    А утром другого дня Пестовы, Кунины, Питеряковы  и бабка Валова обнаружили в своих сенях по кучке огурцов, репы, лука и моркови.
    В тот год с Мишиного огорода не уезжали груженые подводы. Весь урожай уместился в одну телегу. Зато деревня без потерь пережила голод. А Мишу отстранили от огорода. Даже велось следствие.

1989 г.