Старуха

    С середины июля старуха начинала спрашивать:
    - Какое число-то седни?
    - А тебе на што? – обрывала Тонька, ее дочь.
   Старуха не обижалась. Дочь, усталая пятидесятилетняя женщина, работает в лесу за мужика, за мужика же пьет и ругается.
   Старуха выходит из дома и слабыми глазами смотрит вдоль улицы. У третьего с краю дома заметила человека. Идет туда. Это хозяйка метет мостки, наводит в заулке порядок.
   - Левтина, ты это?
   - Я, баушка.
   - А число седни какое?
   - Семнадцатое.
   - Ну, дак, ладно…
   - А что, пенсию не принесли?
   - Принесли, матушка, слава Богу.
   Хозяйка метет мостки, старуха стоит, опершись на батог, и что-то еще хочет спросить. Хозяйка это заметила.
   - Чего, баушка?
   - Дак гости-то приезжали ноне?
   - Приезжали. Да лучше бы и не приезжали. Одно с ними горе. Зять-то не просыхал, пил и пил, а дочерь с ним валандалась. Ни грибка, ни ягодки ни единой из лесу-то  не принесли. Токо вот я одинова и сходила в лес-от. И не одинова бы сходила, да когда? Работа, скотина…
   - Эдак, эдак…
   - Не повезло дочери с мужиком. А ведь, кажись, не дурак бы. Столяр хороший. Мне вон две табуретки сколотил, дак две бутылки и выманил. А не купишь, говорит, дак, под тобой и рухнут. Это… бедро, говорит, сломаешь. А бедра, говорит, у пожилых людей не срастаются. Купила. Вот зять-то какой. Ничего путного. Дочерь жалко.
   - Эдак, эдак, матушка, - соглашается старуха.
   Хозяйка подмела мостки и направилась в избу.
   - Семнадцатое седни, сказала?
   - Семнадцатое. – Левтина приостановилась. – А что, баушка?
   - Не слыхала, когда к Чезловым приедут гости-то?
   - А, нет, не слыхала. Ждешь?
   - Дак суседи ведь…
   - А ты у Маши, у соседки-то, спроси. Верно, писали или звонили. Вот, уж, правда, гости так гости. Тебе не пьянки, не ругани, лес да рыбалка. И сена накосить помогут. С эдакими гостями Маше полдела… Сходи, узнай.
   - Пойду…
   Старуха, довольная тем, что Левтина не высмеяла ее за ожидание чужих гостей, пошла. У калитки дома Чезловых постояла, поприслушивалась. Пусто, тихо в доме. Старуха пошла к себе домой. Дочь на плите варила картошку.
   - Обедать счас будем, - сказала она.
   - Неохота.
   - Пошто? Заболела?
   - Ноги болят, полежу.
   - Ложись. Семнадцатое седни число-то.
   - Семнадцатое? – будто не зная, спросила старуха.
   - Двадцать пятого гости-то приедут к Маше. Вчера звонили ей. Ждешь ведь…
   - Двадцать пятого? – старуха приподняла голову. – Ну дак ладно…
   Через минуту старуха уснула. Она давно так хорошо не спала. И так долго – целый час.
   Когда проснулась, дочь уже ушла с обеда на работу. Встала, плеснула в миску молока, покрошила в него хлеба и стала медленно и задумчиво хлебать. Думала она о том, что к соседям Чезловым приедут гости – Машин сын с женой и двумя ребятишками. И тогда ей, старухе, будет с кем поговорить про нынешнее и старопрежнее житье. А сын-то Машин, дак, еще чего-нибудь и запишет. Любит он старуху расспрашивать, да и сам много знает. Ребятишки, то ж ласковые…

   Не пришлось старухе встречать своих дорогих да близких гостей, как вот соседке Маше. На фронте погиб муж. И в двадцать лет с годовалой дочерью осталась она жить на свете вдовой, не желая даже слышать о втором замужестве. А когда дочь выросла и стала невеститься, старухе казалось, что хороших парней, каким, например, был ее муж, все равно нигде нет, и дочери выходить замуж не за кого. Дочь долго слушала ее, а потом все-таки вышла за лесопунктовского механизатора. И поначалу жили неплохо, оба зарабатывали, детей не рожали. Хватало денег-то. И даже оставалось. На остатки купят, бывало, какой-нибудь комод, и бутылку – обмыть. Потом пили просто с получки, потом, особенно зять, когда придется, на работе и дома. В пьяном виде и завалило его бревнами, когда полез под сцеп выбить какой-то клин. Весь сцеп на него и рухнул.
   Тонька больше замуж тоже не вышла, но пить стала поменьше. Средне пила. С получки, аванса, по выходным и по праздникам. Старуха и этим была довольна. Только на то обижалась старуха на дочь, что не родила она ей внука или внучку. Говорила:
   - Роди. Пускай и не законного. Не помешает тебе…
   - Не рожается! – грубо отвечала Тонька, и разговор на этом прекращался.
   Старуха не могла понять – как это не рожается?  И обижалась на дочь. Потом и эта обида стихла. Привыкла.
   
   Старуха ждала двадцать пятое число. А когда оно наступило, встала рано, надела свежую кофту, и вышла к палисаду ждать гостей. Маша, соседка, затопила печь. Значит, будут пироги. Маша их хорошо печет, старуха знает.
   Утро только началось, и леспромхозовский поселок оживал. Хозяйки выпускали в стадо кто корову, кто коз, кто овец – у кого какие животины водились. Мужики-механизаторы потянулись на работу, заводить свои механизмы. У диспетчерской уже рокотал и посвистывал тепловоз, которому надо будет везти людей на лесные делянки. За мужиками, определив скотину, пошли женщины: на нижний склад, на пилораму и на другие работы. Все, кто проходил мимо старухи, говорили ей:
   - Здравствуй, баушка.
   - Драствуй. – отвечала старуха. – На роботу?
   - На роботу.
   - Ну, дак, в добрый час.
   Утро прошло. У Маши протопилась печь, запахло пирогами. Старуха услышала голос Маши:
   - Баушка…
   - Ай? Не меня ли?
   - Тебя. Иди-ко, зайди.
   Старуха не скоро поднялась, пошла. Соседка завела ее в избу. Старуху обдало почти горячим печным теплом и густым духом пирогов. Пироги были разложены на столе, на белой скатерти, и аппетитно красовались.
   - На-ко, попробуй, каковы… Тесто что-то худо подходило…
   Старуха осторожно приняла пирог, перекрестилась и достойно отпробовала.
   - Больно хороши, и не сумлевайся.
   - Ну, дак, ладно, слава Богу. 
   - Каким ахтобусом ждешь?
   - А двенадцатичасовым. Уж жду-жду. Время-то ползет как тихо. Баню счас буду затоплять.
   - Как жо. С дороги- то хорошо им помыться. Затопляй, матушка.
   - Вечером приходи. Сын по телефону про тебя спрашивал…
   - Ну-ко?
   - Как там баушка, говорит, соседка? Передай, говорит, чтоб не болела. Беседовать, говорит, с ней будем. А ребята, говорит, гостинцы ей приготовили.
   - Ну-ко… Дитятки Христовые… - У старухи дрогнул голос.
   - Ладно, пойду баню затоплять…
   - Иди, матушка, иди…
   Старуха снова устроилась на скамейке у палисада. Время от времени она глубоко вздыхала и тихо говорила: «Слава тебе, Господи. Сохрани и помилуй…».

1979 г.