02 1. Таруса. Марина Цветаева

 
Когда выходишь из тёплого дома в промозглую осеннюю сырость, то какое-то время кажется, что на улице не так уж и плохо. Но если выйти из холодного помещения, то дискомфорт ощущается сразу. Так и в жизни Цветаевой. После счастливого детства, после юности, насыщенной яркими впечатлениями и ощущением таланта, после счастливого, поначалу, замужества, она накопила в себе то «тепло», которое позволило ей пережить тяготы революции, голод и холод гражданской войны, дотерпеть до воссоединения с мужем за границей в 22-м году. Да и после полунищенской, но, всё же, относительно спокойной жизни в Чехии и Франции, у неё хватило сил на два года борьбы с тягостными обстоятельствами по возвращении в Советский Союз в 39-м году. Но начало войны окончательно сломало её. Два месяца – и всё было кончено.
О, чёрная гора,
Накрывшая весь свет!
Пора, пора, пора
Творцу вернуть билет.
 
Отказываюсь – быть.
В бедламе нелюдей
Отказываюсь жить.
С волками площадей
Отказываюсь выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть
Вниз по теченью спин.
 
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Один ответ – отказ!
 
Эти стихи написаны в 1939 году, незадолго до отъезда в СССР и адресованы оккупированной Чехии. Но, кажется, что она написала это в августе 41-го в Елабуге перед тем, как повеситься. «Чёрная гора» накрыла её и в России…

 Отец Марины Цветаевой, Иван Владимирович Цветаев, происходил из семьи бедного священника Владимирской губернии, Шуйского уезда. «Там мои корни», - писала в 1931 году в «Истории одного посвящения» Марина. Правда, до самих «корней» она фактически так и не добралась, если не считать пребывание летом 1916 года на даче у сестры в Александрове. Так вот, отец Марины Цветаевой получил образование сначала по духовной линии, потом медико-хирургической, но в итоге окончил с отличием историко-филологический факультет Петербургского университета. И стал профессором.
Но прославился он тем, что стал фактически основателем Московского музея изящных искусств имени Александра III (ныне музей имени Пушкина). Он собирал экспонаты по всему миру, участвовал в проектировании здания. Двадцать лет жизни отдал он этому, и спустя год после открытия умер в 1913 году.
10.06.13.
Иван Цветаев был дважды женат. Первая жена, оперная певица, Варвара Иловайская, умерла в мае 1890 года от тромбофлебита, в возрасте тридцати двух лет, внезапно, на девятый день после рождения второго ребенка - сына Андрея. Говорят, что она не любила мужа, а он её безумно любил, но не понимал. Но, вряд ли, от этого произошёл тромбофлебит…
Однако повторно Иван Владимирович женился довольно скоро, поскольку Марина родилась 26 сентября 1892 года в доме в Трёхпрудном переулке. Дом этот, построенный в 1838г., достался отцу Марины Цветаевой как приданое его первой жены, дочери историка Д.И.Иловайского. Здесь, в доме номер 8, Марина родилась и провела все детство. Это было одноэтажное деревянное здание с внутренним двориком, наподобие тех, что рисовал художник Поленов. Позже она писала:
Ты, чьи сны еще непробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи.
 
О, как солнечно и как звездно
Начат жизненный первый том,
Умоляю — пока не поздно,
Приходи посмотреть наш дом!
 
Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
 
Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера.
Этот тополь среди акаций
Цвета пепла и серебра.
 
Этот мир невозвратно-чудный
Ты застанешь еще, спеши!
В переулок сходи Трехпрудный,
В эту душу моей души.
Здание это было разобрано на дрова в 1918 году.
Вторая жена отца, Мария  Мейн, пианистка, с самого рождения решила, что дочь будет музыкантом и «закармливала» её музыкой, отчего, говорят, стихи Марины «обладают особой музыкальностью, ритмичностью, характерным только для нее звучанием». По словам самой Марины, эти постоянные занятия фортепиано её тяготили.  Но если бы Мария Александровна не заболела туберкулёзом и не умерла в 1906 году, то Марина, как она писала в 1934 году в статье «Мать и музыка», окончила бы консерваторию и стала неплохой пианисткой. А так после кончины матери в Тарусе Марина «постепенно свела на нет» занятия музыкой.
08.11.14.
Все бледней лазурный остров-детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно грусть оставила в наследство
Ты, о, мама, девочкам своим!
 
Марине тогда было 13, Анастасии – 11. Вследствие болезни матери Марина училась не только в России, но и в Европе. Стихи писать начала рано («Четырехлетняя моя Муся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, - может быть, будет поэт?» - запись из дневника матери)  не только на русском, но и на французском, и немецком. Потом, в тяжёлые годы, знание языков немного помогло ей с переводами.
Цветаевы приехали в Тарусу в начале 90-х годов, ещё до рождения Марины. Цветаевых называли в Тарусе первыми дачниками, ибо именно после них пошла мода на приезд в Тарусу москвичей на отдых в летнее время. В 1892 г., т.е. в год рождения Марины, семья Цветаевых сняла в долгосрочную аренду городскую дачу «Песочное», приезжать стали в «Песочное» с 1893 г., арендовали дачу по 1910 г. (в конце 60-х гг. дача «Песочное» была разрушена). «Дом Тьо», в котором сейчас располагается музей семьи Цветаевых, был куплен в 1899 г. дедом М.Цветаевой по материнской линии А.Д.Мейном. После его смерти в доме прожила последние 20 лет своей жизни его вторая жена, которую малолетние Марина и Ася прозвали «Тьо». Прозвище «Тьо» перешло и на дом. В этом доме Марина и Анастасия Цветаевы жили во время зимних приездов в Тарусу в 1907-1910 гг., а их отец - в 1903-1912 гг. 
Асе
 
Ты — принцесса из царства не светского,
Он — твой рыцарь, готовый на все...
О, как много в вас милого, детского,
Как понятно мне счастье твое!
 
В светлой чаше берез, где просветами
Голубеет сквозь листья вода,
Хорошо обменяться ответами,
Хорошо быть принцессой. О, да!
 
Тихим вечером, медленно тающим,
Там, где сосны, болото и мхи,
Хорошо над костром догорающим
Говорить о закате стихи;
 
Возвращаться опасной дорогою
С соучастницей вечной — луной,
Быть принцессой лукавой и строгою
Лунной ночью, дорогой лесной.
 
Наслаждайтесь весенними звонами,
Милый рыцарь, влюбленный, как паж,
И принцесса с глазами зелеными,  —
Этот миг, он короткий, но ваш!
 
Не смущайтесь словами нетвердыми!
Знайте: молодость, ветер — одно!
Вы сошлись и расстанетесь гордыми,
Если чаши завидится дно.
 
Хорошо быть красивыми, быстрыми
И, кострами дразня темноту,
Любоваться безумными искрами,
И как искры сгореть — на лету!
Таруса, лето 1908
 
В 1910 году Марина на свои деньги опубликовала первый сборник стихов «Вечерний альбом», который получил положительную рецензию Максимилиана Волошина. В мае 1911 года Марина по приглашению Волошина приезжает в Коктебель. Однажды на коктебельском пляже Цветаева сказала Волошину: «Макс, я выйду замуж за того, кто угадает, какой мой любимый камень». Так и случилось. Молодой москвич Сергей Эфрон — высокий, худой, с огромными «цвета моря» глазами — подарил Марине в первый же день знакомства генуэзскую сердоликовую бусину, которую Цветаева носила потом с собой всю жизнь.
Сергей Эфрон был на год её моложе. Он родился в семье Елизаветы Петровны Дурново, из известного дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона, из происходившей из Виленской губернии еврейской  семьи. Родители были революционерами – сначала народовольцами. После убийства одного провокатора Яков отошёл от революционной деятельности. А Елизавета Петровна вступила в начале века в партию эсеров. Провела год в тюрьме, вернулась старухой. Умерла в 1910 году. А годом раньше умер отец. Сергей, и прежде не отличавшийся крепким здоровьем, заболел туберкулёзом. Как он сам написал, «вся моя последующая жизнь — непрерывное лечение. Обнаруженный у меня петербургскими докторами туберкулез легких требовал немедленного и строжайшего санаторского режима. Начались скитания по русским и заграничным санаториям».
Кстати, и познакомился Сергей с Мариной поскольку лечился в Крыму, а Волошин был его дядей. В одной из биографических справок сказано, что из Коктебеля они отправились с Уфимскую губернию для лечения. Правда, в другой справке пишут, что они из Крыма поехали в Москву и обвенчались. То есть ехали они полгода. Много в биографических материалах о  Марине Цветаевой мифов и догадок. Да и творчество самой Цветаевой тоже способствовало возникновению этих мифов.
Сердце, пламени капризней,
В этих диких лепестках,
Я найду в своих стихах
Все, чего не будет в жизни.
 
Жизнь подобна кораблю:
Чуть испанский замок — мимо!
Все, что неосуществимо,
Я сама осуществлю.
 
Всем случайностям навстречу!
Путь  —  не все ли мне равно?
Пусть ответа не дано,  —
Я сама себе отвечу!
 
С детской песней на устах
Я иду  —  к какой отчизне?
— Все, чего не будет в жизни
Я найду в своих стихах!
 
Доподлинно известно, что венчание состоялось в Москве в церкви на Палашах 27 января 1912 года. В сентябре родилась дочь Ариадна (Аля). В 1912 году выходит второй сборник стихов Марины Цветаевой "Волшебный фонарь", посвященный мужу. В том же году печатается сборник "Из двух книг".  31 августа 1913 года  умер Иван Владимирович Цветаев.
 
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
 
Застынет всё, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
 
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет всё  —  как будто бы под небом
И не было меня!
 
Изменчивой, как дети, в каждой мине
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой,
 
Виолончель и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
 —  Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
 
 —  К вам всем  —  что мне, ни в чем
не знавшей меры,
                Чужие и свои?!
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
 
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто  —  слишком грустно
И только двадцать лет,
 
За то, что мне  —  прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность,
И слишком гордый вид,
 
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
 —  Послушайте!  —  Еще меня любите
За то, что я умру.
 
Мне кажется, что идея этих стихов, датированных 8 декабря этого года, возникла у Марины после похорон отца. За это говорит и то, что она пишет, что ей «только двадцать лет». А 8 декабря ей уже было 21. Возможно, я не прав, но такие стихи не пишутся в один день. Кстати, сегодня, когда их поют как «Реквием», эти строки пропускают. Действительно, трудно поверить, что это написала молодая женщина, вышедшая в прошлом году замуж и родившая первого ребёнка. Еще одни широко известные теперь стихи (благодаря фильму «О бедном гусаре замолвите слово»), написанные в 1913 году и посвящённые Сергею Эфрону.
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
 
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след  —
Очаровательные франты
Минувших лет.
 
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу,  —
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
 
Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера  —
Малютки-мальчики, сегодня  —
Офицера.
 
Вам все вершины были малы
И мягок  —  самый черствый хлеб,
О молодые генералы
Своих судеб!
 
В 1914 году Марина поселилась с мужем и дочерью на Арбате, в Борисоглебском переулке. Сейчас там музей, в котором я ещё не был. Путешествие по Москве – впереди. Если успею.
Летом того же года она посвятила мужу такие стихи:
Я с вызовом ношу его кольцо
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге.—
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
 
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно — великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
 
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.
 
В его лице я рыцарству верна.
— Всем вам, кто жил и умирал без страху.
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
Коктебель, 3 июня 1914
 
Интересно, что в той автобиографии, написанной Сергеем Эфроном в Феодосии в 1914 году, которую я цитировал выше (про непрерывное лечение), он подробно рассказывает о детстве, болезнях, школе, но ни слова не говорит о женитьбе на Марине Цветаевой два года назад и рождении у них дочери. Возможно, такое молчание Сергея связано с тем, что в 1914 году у Марины начался роман с Софией Парнок.
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? — Чья победа? —
Кто побежден?
 
Всё передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
 
Кто был охотник? — Кто — добыча?
Всё дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
 
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце — Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
 
И все-таки — что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
23 октября 1914
 
И ещё.
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.
 
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе...
Вы — в дыме поезда... Поля
В вечерней жалобе —
 
Вечерние поля в росе,
Над ними — вороны...
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
3 мая 1915
 
По поводу романов Марины и отношения к ним Сергея я выскажу своё мнение позже.  А пока напомню, что 28 июля 1914 года началась Первая мировая война. Сергей рвётся на фронт. Любовь к Родине, «крепкое чувство России», как он скажет потом, захватывает всё его существо, так что всё остальное становится неважным. «Вечный доброволец», как называла его Марина. Его не берут. В 1915г. поступил братом милосердия на санитарный поезд. Интересно: больным туберкулёзом воевать нельзя, а ухаживать за ранеными можно? Правда, в этих поездах  от инфекций умирали также как от пуль на фронте. В 1917 г. закончил юнкерское училище. 11 февраля 1917 командирован в Петергофскую школу прапорщиков для прохождения службы. Через полгода зачислен в 56-1 пехотный запасной полк, учебная команда которого находилась в Нижнем Новгороде.

Однако, война была на западе России. Интеллигенция предреволюционной России эту войну ощущала слабо. Марина погрузилась в творческую и богемную жизнь. Поэма «Чародей», циклы лирических стихов, посвящённых поэтам С.Парнок, О.Мандельштаму, Т.Чурилину, А.Блоку, А.Ахматовой, многочисленные публикации в петербургских «Северных записках», выступления на поэтических вечерах, переписка с философом и писателем В.Розановым. Москва, Петербург и Крым – вот тот треугольник, в котором вращалась Марина Цветаева. Недолгие встречи с мужем, воспитание дочери.
Февральский переворот и отречение Николая Второго – слегка, по касательной:
Пал без славы
Орел двуглавый.
 — Царь! — Вы были неправы.
Ваши судьи  —
Гроза и вал!
Царь! Не люди  —
Вас Бог взыскал.
2 апреля 1917г.
И это всё о нём. Как-то неуважительно о том, кого теперь причислили к лику святых. Правда когда-то давно, 1972 году, вышла книга «23 ступени вниз», посвящённая правлению последнего русского царя. Так что никакой он не святой, а человек, фактически подготовивший разгром России, как Горбачёв – разгром СССР.
13 апреля 1917 года у Марины и Сергея родилась вторая дочь – Ирина. Циклы стихов «Стенька Разин», «Кармен», «Князь тьмы», «Любви старинные туманы». Но стихи этого года уже пропитаны предчувствием большой беды. Лирики почти совсем нет. В июле в Нижнем Новгороде взбунтовавшиеся солдаты нижегородского гарнизона убили трёх юнкеров:
Смолкли трубы.
Доброй ночи  —
Вам, разорванные в клочья
На посту!
Сергей Эфрон, находившийся тогда в Нижнем в составе учебной части 56-го полка, участвовал в оказании сопротивления восстанию. Похороны этих юнкеров состоялись в Москве. Информация о том, что при подавлении восстания было убито гораздо больше солдат, чем юнкеров, до Марины не дошла. Осенью она была в Крыму.
Узнав из газет об октябрьском перевороте в Петрограде, Эфрон, находившийся в Москве, схватив оружие, мчится в полк и клянется отдать всё за спасение Родины. Буквально клянётся: первые белые добровольцы подписывали бумагу, что они отрекаются от всего – от семьи, от близких, от любимого дела, что спасение Родины для них главное. Пока большевики для Эфрона – враги. Так он писал об этом потом, уже в изгнании, в своих воспоминаниях: «Незабываемая осень 17-го года. Думаю, вряд ли в истории России был год страшнее. По непередаваемому чувству распада, расползания, умирания, которое охватило нас всех. Десятки, потом сотни, впоследствии тысячи, с переполнившим душу «не могу», решили взять в руки меч. Это «не могу» и было истоком, основой нарождающегося добровольчества. Не могу выносить зла, не могу видеть предательства, не могу соучаствовать, — лучше смерть. Зло олицетворялось большевиками».
В октябре 1917 г. он участвует в боях с большевиками в Москве, затем в Белом Движении, в полку генерала Маркова, участвует в Ледяном походе и обороне Крыма. В январе 1918 года Сергей тайно приезжает в Москву на несколько дней. Потом – четыре долгих года разлуки, полное отсутствие сведений о том, жив он или нет. Цикл стихов «Дон»:
Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу — грудь и висок.
 
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое — в песок.
 
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает...
 
Старого мира — последний сон:
Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.
24 марта 1918
Как ещё сама-то она после этого уцелела? Однако, в Москве голод и холод. Выбиваясь из последних сил, чтобы прокормить семью, Марина, не отличавшаяся житейским благоразумием, получает в конце 1919 года от кого-то иезуитский совет отдать детей в Кунцевский приют. Материнский инстинкт не сработал. Оказалось, что детей там не кормили, а обворовывали. Тяжелобольную Алю она спасла, а Ирина умерла в феврале 1920 года.
Но, всё-таки, запаса душевного тепла ей хватило, чтобы пережить это лихолетье:
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!
 
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"
 
И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
 
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
 
Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!
 
Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
 
Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал — колесовать:
Другую целовать", — ответствуют.
 
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?
 
Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть — садовница.
 
Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое...
 — За всё, за всё меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала!
14 июня 1920
Кто-то во времена нашей молодости, в 60-е годы, пел эту песню. Не помню. А сама песенка из пьесы «Ученик» – это некое воспоминание о давнишней любви к О.Мандельштаму, который в начале 20-х собрался жениться, не на Марине. Больше они не виделись.
В 1920-21 годах Марина вновь пишет лирические стихи, поэмы «Царь-Девица», «На красном коне», «Егорушка», посещает вечера Блока, Бальмонта, сама выступает в политехническом на вечере поэтесс.  В августе 1921 года умирает Блок и был расстрелян Гумилёв. Но до этого, в июле, приходит весть о том, муж жив,  находится в Константинополе и собирается ехать в Чехию. Она начинает собирать необходимые документы для выезда за границу и писать прощальные стихи о Москве. В этом же году после восьмилетнего перерыва вышла в частном издательстве книжка «Вёрсты».
В мае 1922 года, наконец, Марина с дочерью приезжает в Берлин. К тому моменту в Берлине уже вышли две цветаевские книжки: «Разлука» и «Стихи к Блоку» (чтобы окупить дорогу). 7 июня приезжает из Праги Сергей Эфрон. Июнь - июль – поток лирических стихотворений. Поток-то поток, но что-то ничего я не отобрал из этого потока интересного. Как-то всё натужно, какое-то коверкание слов, тяжёлые рифмы. Если забыть о том, что вместили прошедшие десять лет жизни, то можно было бы сказать, что поэт Цветаева исписалась, выдохлась. А может, эти четыре года разлуки, революция, голод надломили её? Не сломали, но надломили? Прав Пушкин, вкладывая в уста Моцарта, «…нас мало избранных, безумцев праздных»? Конечно, «поэта делает поэтом горе», но не голод и холод! Или просто Берлин – не Москва. Многие же наши знаменитые эмигранты теряли за границей опору для творчества. Многие, но не все!

В сиром воздухе загробном
Перелетный рейс...
Сирой проволоки вздроги,
Повороты рельс...
 
Точно жизнь мою угнали
По стальной версте —
В сиром мороке — две дали..
(Поклонись Москве!)
 
Точно жизнь мою убили.
Из последних жил
В сиром мороке в две жилы
Истекает жизнь.
28 сентября 1922
Это уже не Берлин – Чехия. Так что будем считать, что этот июнь-июльский «поток лирических стихотворений» пуст из-за Берлина. Хотя, конечно, за десять лет супружества охлаждение между Мариной и Сергеем бесспорно.
А пока – переезд из Берлина в Прагу, вернее в пригороды Праги. Опять жизнь на грани нищеты, но, всё-таки, в 1922 год было издано несколько книг. По-видимому, это дало некоторые средства к существованию. Завязывается переписка с Пастернаком. Она заканчивает поэму «Молодец», пишет много стихов.
Рано еще — не быть!
Рано еще — не жечь!
Нежность! Жестокий бич
Потусторонних встреч.
 
Как глубоко ни льни —
Небо — бездонный чан!
О, для такой любви
Рано еще — без ран!
 
Ревностью жизнь жива!
Кровь вожделеет течь
В землю. Отдаст вдова
Право свое — на меч?
 
Ревностью жизнь жива!
Благословен ущерб
Сердцу! Отдаст трава
Право свое — на серп?
 
Тайная жажда трав...
Каждый росток: "сломи"...
До лоскута раздав,
Раны еще — мои!
 
И пока общий шов
 —  Льюсь! — не наложишь Сам
Рано еще для льдов
Потусторонних стран!
19 июня 1923
Да, рано еще «отказываться быть».
Правда, до высот десятилетней давности не дотягивает. Может быть, нет новой большой любви? Но вот же, в середине 1924 года она знакомится с Константином Родзевичем. Он воевал сначала на стороне красных, заочно был приговорён белыми к расстрелу, попал в плен к белым, согласился с ними сотрудничать, был заочно приговорён красными к расстрелу (потом этот приговор был отменён, видимо, из-за того, что стал еще и агентом НКВД), эмигрировал вместе с белыми, познакомился с Сергеем Эфроном (привлек и его к сотрудничеству с НКВД)  и оказался в Праге.  И вот, как заявляют все биографические источники, между ним и Мариной закручивается настоящий (не на бумаге) бурный роман. Опять «поток лирических стихотворений», «Поэма горы», «Поэма конца». Последняя датируется 1 февраля – 8 июня 1924 года. Наверняка цветаеведы скажут, что я ничего не понимаю, но из этого потока я смог выловить только 16 строк из десятой главы «Поэмы конца»:
Сверхбессмысленнейшее слово:
Рас — стаемся. — Одна из ста?
Просто слово в четыре слога,
За которыми пустота.

Стой! По-сербски и по-кро;тски,
Верно, Чехия в нас чудит?
Рас — ставание. Расставаться…
Сверхъестественнейшая дичь!

Звук, от коего уши рвутся,
Тянутся за предел тоски…
Расставание — не по-русски!
Не по-женски! Не по-мужски!

Не по-божески! Чт; мы — овцы,
Раззевавшиеся в обед?
Расставание — по-каковски?
Даже смысла такого нет…

Всё остальное, на мой взгляд, - сумбур, местами бред. Нет той музыкальности, которая была свойственна ей. Кстати, не только я, но различные режиссёры, композиторы и барды не нашли для себя ничего интересного в этом периоде творчества Марины Цветаевой. 
Разные источники определяют разные сроки этого романа. Одни – осень 1923года. В других говорится, что «Поэма Горы» написана в разгар романа (январь 1924 года), а сам роман по свидетельству Родзевича длился три месяца. Во всяком случае, он окончился не позднее апреля. Поэтому молва о том, что родившийся 1 февраля 1925 года Георгий Эфрон (Мур) является сыном Родзевича - не более, чем сплетня. Возможно, эта ложь основывается на внешнем сходстве Мура и Родзевича. Но если сравнить фото взрослого Мура и Сергея Эфрона, то сходство очевидно. Правда и на Константина Родзевича сын Марины тоже похож. Но это подтверждает всего лишь то житейское наблюдение, что вторые мужья и жёны, любовники и любовницы очень часто похожи на первых.
Раз уж с обсуждения литературных достоинств и недостатков поздней поэзии  Марины Цветаевой меня вынесло на копание в грязном белье, то я выскажу своё мнение о её романах  и отношениях с мужем.
Марина Цветаева неоднократно влюблялась и в мужчин, и в женщин. Максимиллиан Волошин, София Парнок, Маврикий  Минц, Осип Мандельштам, Тихон Чурилин, Павел Антокольский, Юрий Завадский, София Голлидэй, Сергей Волконский, Андрей Белый, Константин Родзевич, Борис Пастернак, Николай Гронский, Арсений Тарковский. Не говоря уж, конечно, о муже Сергее Эфроне.
Легкомыслие! — Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мои вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
 
Научил не хранить кольца, —
С кем бы жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
 
Быть, как стебель, и быть, как сталь,
В жизни, где мы так мало можем...
— Шоколадом лечить печаль
И смеяться в лицо прохожим!
3 марта 1915
 
Она была с ними знакома, писала им стихи, письма, поэмы, статьи об их творчестве, дружила, любила и была любима, и снова дружила, писала им стихи и письма…
Например, 3 мая 1915 года Марина Цветаева написала такие стихи, ставшие песней в фильме «Ирония судьбы»:
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной
Распущенной-и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
 
Мне нравится еще, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью — всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
 
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце не у нас на головами,
За то, что Вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не Вами.
3 мая 1915
Очень долго было не известно, кому адресованы эти строки. Только в 1980 году сестра Марины Анастасия рассказала, что они посвящены её второму мужу Маврикию Минцу. Марина Цветаева произвела на Маврикия неизгладимое впечатление не только как талантливая поэтесса, но и как очень привлекательная женщина. Стихотворение «Мне нравится…» стало своеобразным поэтическим ответом на слухи и пересуды знакомых, которые даже заключали пари на предмет того, кто и в кого влюблён в семействе Цветаевых. Изящно, легко и по-женски элегантно Марина Цветаева поставила точку в этой пикантной истории, хотя и признавалась собственной сестре, что увлечена её мужем не на шутку. Сама же Анастасия Цветаева до самой смерти была убеждена, что «её сестра, влюбчивая по натуре и не привыкшая скрывать свои чувства, попросту проявила благородство. Блистательной поэтессе … ничего не стоило завоевать сердце любого мужчины».
В этих словах, по-моему, ключ к пониманию причины такой любовной «ненасытности» Марины Цветаевой. Житейская мудрость, что «главное самому любить, а не то, чтобы любили тебя», - не про неё. В своей автобиографии в 1940 году она пишет: «Я у своей матери старшая дочь, но любимая - не я. Мною она гордится, вторую - любит. Ранняя обида на недостаточность любви». Эта обида – на всю жизнь. Ей мало любви мужа, мало любви всех перечисленных мужчин и женщин. Она стремится, что бы её любили ВСЕ! Не восхищались, а именно ЛЮБИЛИ!
При этом она сама раз за разом настежь открывает своё сердце новой любви. «Будучи уже матерью двоих детей, Марина Цветаева пожалуется мужу: “Я самый беззащитный человек, которого я знаю. Я к каждому с улицы подхожу вся. И вот улица мстит. А иначе я не умею...” Она расшибалась о людей, об их непроницаемые “грудные клетки”. Вскипающая обида сменяется в письмах жалобным детским желанием, чтобы кто-нибудь “приласкал” её; за “слишком гордым видом” в её сердце пряталась “безудержная нежность” — так она напишет позже, в стихах». («Юность сестёр Цветаевых»).
На мой взгляд, «влюбчивость» самой Марины имеет ещё одно важное, может быть, решающее объяснение – это её талант. Настоящий поэт не может годами сидеть, смотреть в окно и при этом писать великолепные стихи. Ему нужна постоянная смена впечатлений, чувств, нужны новые поэтические образы, нужна новая и новая любовь. При этом не обязательно отрекаться от прежней любви.  Для поэта измена – это отречение от любви вообще, неспособность полюбить, это измена своему таланту. Для поэта новая любовь – это открытие новых граней своего таланта. А в житейском смысле новая любовь – это измена тому, кого любил. Тут неизбежно вспоминается из письма Пушкина Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».
И мне кажется, что Сергей Эфрон каким-то шестым чувством понял это. Понял, что бессмысленно сдерживать порывы любимой женщины, упрекать её в изменах. Он не отрекался от Марины в периоды самых бурных её романов, не требовал развода не только из-за детей. Говорят, что он даже имитировал какие-то свои измены, видимо, чтобы не опускаться в глазах окружающих. Он только пытался всю жизнь своими делами и поступками дотянуться до высоты своей жены. Не оставаться в тени великого поэта, а оставить свой след в истории. И, надо сказать, ему это отчасти удалось. Пусть некоторые историки и утверждают, что всё, за что он ни брался, не получалось, но ведь между годами его рождения и смерти – не только одна чёрточка, как говорилось в фильме «Доживём до понедельника». Ведь он за 48 лет многое сделал не только как муж Марины Цветаевой!

Чтобы закрыть эту тему – ещё одни стихи, написанные спустя несколько месяцев после окончания романа с Родзевичем.
 
ПОПЫТКА РЕВНОСТИ
Как живется вам с другою, -
Проще ведь? — Удар весла! —
Линией береговою
Скоро ль память отошла
 
Обо мне, плавучем острове
(По небу — не по водам!)
Души, души! быть вам сестрами,
Не любовницами — вам!
 
Как живется вам с простою
Женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
Свергши (с оного сошед),
 
Как живется вам — хлопочется —
Ежится? Встается — как?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?
 
"Судорог да перебоев  —
Хватит! Дом себе найму".
Как живется вам с любою  —
Избранному моему!
 
Свойственнее и съедобнее —
Снедь? Приестся — не пеняй...
Как живется вам с подобием  —
Вам, поправшему Синай!
 
Как живется вам с чужою,
Здешнею? Ребром — люба?
Стыд Зевесовой вожжою
Не схлёстывает лба?
 
Как живется вам — здоровится —
Можется? Поется — как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?
 
Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк — крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой
 
Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог — и начисто разбит!)
Как живется вам с сто-тысячной-
Вам, познавшему Лилит!
 
Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, без шестых
 
Чувств? Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин —
Как живется, милый? Тяжче ли  —
Так же ли — как мне с другим?
19 ноября 1924
 
Речь идёт о жене Родзевича, Это перекликается со стихами Мандельштаму четырёхлетней давности («Мой милый – что тебе я сделала?»). В старости Родзевич (он умер в белогвардейском Русском доме престарелых под Парижем в начале марта 1988 года) вспоминал: «Именно по моей слабости наша любовь не удалась. У меня, стоящего на бездорожье, не было возможности дать ей то, что она ждала. Она меня тащила на высоты, для меня недосягаемые. Мне было тяжело быть ненастоящим… Марина дала мне большой аванс. Все это выкристаллизовалось теперь. Сейчас я люблю её глубже и больше». Он вместе с Сергеем Эфроном участвует в развитии евразийского движения, получившего широкое распространение среди российской эмиграции как альтернатива коммунизму. Участвовал в боях в Испании, был во французском сопротивлении, сидел в концлагере Заксенхаузен. Будучи еще с 20-х годов агентом НКВД, остался после войны во Франции. Провалов не было, поэтому он так и не вернулся в Россию.
 
 А вот у Сергея Эфрона провал случился.
Не буду делать вид, что долго рылся в архивах. Последующая информация о жизни Сергея Эфрона за границей взята из статьи Рустема Вахитова «Вечный доброволец» (http://istoki-rb.ru/archive.php?article=1999):
«Оказавшись в эмиграции Эфрон переживает духовный кризис. Он пересматривает свой взгляд на белое движение, признает, что наряду с благородством много в нем было и жестокого и мерзкого, наряду с Георгиями были и пьяные мародеры-садисты Жоржики. «Добрая воля к смерти» … тысячи и тысячи могил, оставшихся там, позади, в России, тысячи изувеченных инвалидов, рассеянных по всему миру, цепь подвигов и подвижничеств и… «белогвардейщина», контрразведки, погромы, расстрелы, сожжённые деревни, грабежи, мародерства, взятки, пьянство, кокаин и пр., и пр. Где же правда? Кто же они или, вернее, кем были — героями-подвижниками или разбойниками-душегубами? Одни называют их «Георгиями», другие — «Жоржиками» – писал он в «Записках добровольца». И добавлял, что белая гвардия, воспетая его женой, тут же приобрела черную плоть, политиканов, контрразведчиков, помещиков и заводчиков, толпившимися за спинами героев-романтиков и только ждавшими, когда придёт время, чтобы вернуть, урвать, пустить кровь… Они и сгубили белое дело, они оттолкнули от белых народ, они – безобразиями, расстрелами, мародерством добились того, что белые ордой покатились от Орла до Харькова, потом до Дона, потом до Крыма и Галлиполийских полей. И они – заправляют в эмиграции, выдавая себя за истинных патриотов и бескорыстных борцов с большевизмом: ««Георгий» продвинул Добровольческую Армию до Орла, «Жоржик» разбил, разложил и оттянул её до Крыма и дальше, «Георгий» похоронен в русских степях и полях, «положив душу свою за други своя», «Жоржик» жив, здравствует, политиканствует, проповедует злобу и мщение, источает хулу, брань и бешеную слюну, стреляет в Милюкова, убивает Набокова, кричит на всех перекрёстках о долге, любви к Родине, национализме…».
Эфрон приходит к выводу, что революция была неизбежна и нужна, что тот строй, который возводится теперь в СССР, гораздо национальнее, органичнее для России, чем либеральные республики с конституциями, о которых продолжала грезить эмиграция. И Эфрон примыкает к левому крылу евразийства – парижской группе, во главе которой стояли Сувчинский, Карсавин, Святополк-Мирский. Левое евразийство родилось из понимания того, что никакое внутреннее восстание, которое могло бы свергнуть Советскую власть, и на которое рассчитывали правые евразийцы, невозможно. Советская власть крепка, потому что нравится это кому-нибудь или нет, но она – власть народная. Марксизм с его пафосом активности и творчества затронул важнейшие струнки в душе русского народа. Более того, марксизм, который на Западе возник как атеистическая и материалистическая теория, при соприкосновении с русско-евразийской ментальностью вдруг пережил преображение, и наполнился религиозной энергией. Обращение Святой Руси в марксистскую веру совпало, по левым евразийцам, с концом эпохи материализма, которая длилась с 18 века и во время которой Запад, больше всех остальных цивилизаций преуспевший в прогрессе материалистической науки, вышел на позиции мирового лидера. В веке ХХ наступила новая эпоха веры, новое средневековье и России с присущей ей религиозной одаренностью суждено перенять у Запада эстафету лидерства, стать «новым Западом» (П. Сувчинский) для всех остальных стран. Но для этого нужна идеологическая революция в СССР, нужно наполнение коммунизма религиозным, христианским содержанием. Левые евразийцы мучительно искали эту формулу христианского социализма, нащупывая её, например, в фёдоровстве, которое позволяло совместить социальное государство, индустриализацию и культурную революцию с учением Христа о спасении мира и человечества.
Эфрон отдает все силы левому евразийству, редактирует альманах «Вёрсты», газету «Евразия». Но нежелание правых евразийцев – Савицкого, Трубецкого, Алексеева признать право на существование альтернативной, другой версии евразийства, бешеное озлобление эмиграции, которая увидела в просоветском курсе «Евразии» предательство, сделали свое дело. Да и в самом СССР всерьёз к левому евразийству не относились, в левых видели лишь удобных эмигрантов, ведущих просоветскую пропаганду, выгодную и нужную руководству СССР. Всё это кончилось тем, что левое евразийство, так и не исчерпав своего идейного потенциала, сошло на нет. Его лидеры отошли от него. Эфрон также решает, что если уж быть со своей страной и со своим народом, то нужно принять и избранную этими страной и народом идеологию – марксистский коммунизм. В начале 1930-х годов он уже ничего не говорит и не пишет о евразийстве, он готов вернуться в СССР и просто стать лояльным советским гражданином, чтобы отдать все свои силы на строительство социализма. Он возглавляет «Союз за возвращение на Родину», переписывается с советскими гражданами, участвует в мероприятиях советского посольства во Франции, даже вербует добровольцев для войны в Испании на стороне республиканцев. Но работники советского посольства (те, для которых дипломатический статус лишь прикрытие иной деятельности), в ответ на запрос о гражданстве, прозрачно намекают Эфрону, что ему – бывшему белогвардейцу, с оружием в руках боровшемуся против Советской власти, нужно … искупить свою вину перед Советской властью и … стать агентом НКВД во Франции. Для бывшего офицера Эфрона работа в разведке – никакой не позор, это – достойная и важная работа во благо Родины. Уже в конце жизни он с гордостью скажет: «я – не шпион, я – советский разведчик». К тому же, чего скрывать, эпизод с нелегальной поездкой в Москву в гражданскую доказывает, что Эфрон по складу своего характера был склонен к приключениям и некоей театральности и поэтому роль разведчика ему, вероятно, нравилась. Он соглашается, хотя, конечно, понимает, что приобретет несмываемое клеймо предателя в глазах эмиграции, своих старых и уже бывших друзей.
Эфрон – разведчик – все тот же доброволец, человек чести, верный идеалу, ибо не деньги (положение его самого и его семьи и после вербовки остается отчаянно бедным, хотя и не таким беспросветно нищим, как в конце 1920-х), а желание послужить Отчизне привели его на этот путь. И он всё так же отчаянно, до безумия храбр. Ему поручают опасные задания – прикрытие похищения генерала Миллера, участие в операции по устранению агента-перебежчика Рейсса (причем, биографы заявляют, что Эфрон по наивности своей сначала не предполагал, что Рейсса собираются убить..). Эфрон уже в мирное время, в чужой благополучной стране рискует свободой, а, может, и жизнью так же, как на Родине в гражданскую…
Сегодня Эфрону ставят в вину эту его деятельность. Но давайте вспомним: против кого она была направлена? Тот же генерал Миллер не был безобидной овечкой. Это был боевой генерал, возглавлявший дисциплинированную, хорошо выученную, спаянную идеологией антисоветизма организацию – РОВС, созданную еще Врангелем и состоявшую из офицеров – ветеранов белого движения. РОВС в отличие от других эмигрантских организаций, твердо стоял на позициях необходимости иностранной интервенции для свержения власти большевиков, вёл переговоры с правительствами Запада на этот счет, имел тесные связи с иностранными разведками. Диверсанты из РОВС перебрасывались в СССР и осуществляли там террористические акты. Чуть позже, после нападения гитлеровской Германии на СССР руководство РОВС заявляло о поддержке Адольфа Гитлера и вермахта. В 1941 году один из руководителей РОВС в Германии белый генерал фон Лампе предложил Гитлеру использовать силы эмигрантских военных организаций. Нацисты, правда, не ответили: они не хотели, чтоб советское население восприняло всё так, что с немецкими войсками возвращается старая власть и неохотно использовали белоэмигрантов. Однако члены РОВС по своему почину шли служить в германской армии и СС (на Балканах и на восточном фронте), работали на оккупированных территориях СССР переводчиками и чиновниками в административных органах, снабжали немцев пропагандистской продукцией на русском языке, преподавали на курсах для советских коллаборационистов.
Так что если бы советская разведка в 1930-х годах так успешно не боролась с головкой непримиримой белой военной эмиграции, нашей стране пришлось бы гораздо тяжелее в годы великой Отечественной войне. И оплакиваемый нашими новоявленными «белыми патриотами» генерал Миллер, аресту которого способствовал и Эфрон, хозяйничал бы в Орле при немецкой администрации, безжалостно расстреливая коммунистов и беспартийных…
В 1939 году в жизни Эфрона происходит новая катастрофа – провал. Эфрона отзывают в СССР. Вскоре туда прибывают и жена с сыном (Цветаева не разделяла идеалистических взглядов мужа и не хотела в СССР, но после того, как обнаружилась его «вторая жизнь» в эмиграции ее затравили и лишили средств к существованию).»
Конец цитаты.
Безумно жаль, что так сложилось. Если бы Цветаева не вышла замуж за Сергея Эфрона… Если бы Пушкин не женился на Наталье Гончаровой… Если бы бабушка Лермонтова не была против его выхода в отставку и он не поехал бы на Кавказ в 1841 году… История не знает сослагательного наклонения.
Безумно жаль, что так сложилось. Ведь с переездом в Париж в конце 1925 года литературная и просто жизнь Цветаевой стала налаживаться. Проходили ее литературные вечера, она общалась со многими писателями, переписывалась с Пастернаком, Рильке, печатались книги, писались стихи и статьи. Семья даже имела возможность несколько раз выезжать на море с детьми. Немного подпортило её имидж в глазах русской эмиграции её знакомство с Маяковским (в день отъезда В. Маяковского из Парижа, М. Цветаева передала ему письмо, кончающееся словами: «Люблю Вас», которое он сохранил), обращение  к нему в газете «Евразия» и реквием из семи стихотворений на смерть поэта. Но и после этого она выступала на литературных вечерах, писала и публиковала переводы, статьи, стихи, мемуары… Никакого богатства это ей не приносило (да и зачем поэту роскошь?). Но это была сносная жизнь, в которой она занималась любимым делом, да, собственно, единственным делом, которым она могла заниматься.
Поэт
Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное — взято.
Ноябрь — декабрь 1934
Да это была жизнь писателя, а не  … Елабуга 1941 года!
Так что провал Эфрона в конце 1937 года – это трагическое событие в жизни Марины Цветаевой. До середины 1939 года она готовилась к отъезду. Стихи «К Чехии» (в марте 39-го фашисты её оккупировали).  12 июня 1939 года Марина с сыном уехала в Москву. Вторая мировая война началась 1 августа.
Последние два года жизни – это тягостный кошмар, о котором даже не хочется писать. Но уж закончу. Болшево (говорят, еще сохранился этот дом, но вот-вот снесут), Голицино, улица Герцена. В августе 1939 года арестовали Ариадну (она уехала из Франции в СССР тоже в 1937 году, но раньше отца), в октябре – Сергея Эфрона.  Переводы Важи Пшавелы, болгарских поэтов, «белорусских евреев». Письма Сталину, Берии. Готовит к изданию сборник своих стихов (рукопись попала к Зелинскому, который отозвался подлой рецензией, и публикации, конечно, не было). Знакомство с поэтом Арсением Тарковским. Последняя влюблённость и последние лирические стихи.
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
 —  "Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл — седьмого.
 
Невесело вам вшестером.
На лицах — дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть — седьмую...
 
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально — им, печален — сам,
Непозванная — всех печальней.
 
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
 —  Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
 
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий —
Ты сам — с женой, отец и мать)
Есть семеро — раз я на свете!
 
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых —
Быть призраком хочу — с твоими,
 
(Своими)...
           Робкая как вор,
О — ни души не задевая!  —
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
 
Раз! — опрокинула стакан!
И всё. что жаждало пролиться,  —
Вся соль из глаз, вся кровь из ран  —
Со скатерти — на половицы.
 
И — гроба нет! Разлуки — нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин.
 
...Никто: не брат. не сын, не муж,
Не друг — и всё же укоряю:
 —  Ты. стол накрывший на шесть —  душ,
Меня не посадивший — с краю.
6 марта 1941
Война. Эвакуация с сыном в Елабугу (16-летний Мур не хотел уезжать - в Москве оставались его друзья и знакомые). Безрезультатные поиски средств к существованию. Последняя попытка: записка М. Цветаевой 26 августа: «В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда».  По поводу ещё одной грязной сплетни (инцесте) – смотри выше из письма Пушкина Вяземскому.
И 31 августа конец, самоубийство.
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный...
 Февраль 1941

Записка сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.». Сергея Эфрона расстреляли в октябре 1941 года, дочь Ариадна долго сидела в лагерях, реабилитирована в 1955 году, умерла в Тарусе в 1975 году.
Записка Асеевым: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!»
Записка «эвакуированным»: «Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте.» Через несколько дней после похорон матери Мур приехал в Чистополь и жил первое время в их семье (т.е. просьба Марины была исполнена). Но потом жил в интернате. В 44 году был призван в армию и умер от ранений в июле.

Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем.
 
Там, в памяти твоей голубоокой,
Затерянным — так далеко — далёко.
 
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
 
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню — на руке моей рабочей  —
 
Серебряных перстней, — чердак — каюту,
Моих бумаг божественную смуту...
 
Как в страшный год, возвышены Бедою,
Ты — маленькой была, я — молодою.
Это написано в 1919 году дочери Ариадне (Але)

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я  —  поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
 
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
 —  Нечитанным стихам!
 
Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берет,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Коктебель, 13 мая 1913
И она, как всегда, была права. Этот «черёд» настал.
В 1960 году сестра Анастасия Цветаева после реабилитации побывала в Елабуге с целью разыскать могилу Марины, после длительных и сложных поисков установила на Петропавловском кладбище крест на предполагаемом месте захоронения у южной стены погоста. Впоследствии указанная А. И. Цветаевой точка по решению Союза писателей Татарстана названа «официальной могилой Марины Цветаевой».

PS. В октябре 1988-го был открыт цветаевский камень — по воле ее, высказанной в 1934 году в Париже: «Я бы хотела, чтобы на одном из холмов поставили с тарусской каменоломни камень. "Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева"».
А в 2006 году накануне дня рождения Марины Цветаевой, ей установили памятник. Архитектор проекта — Борис Мессерер, скульптор — Владимир Соскиев. На высоком берегу Оки, рядом с фигурой поэта — живое деревце красной рябины.

Если Вас, неизвестный читатель,  заинтересовало это произведение, то, пожалуйста, напишите пару слов atumanov46@mail.ru