Выдох

Машины агрессивно снуют мимо, прививая ненависть к эффекту Доплера. Неужели нельзя было устроить остановку чуть дальше от дороги? Особенно ошеломляют "камазы" - огромны и близки, почти наезжают, а я невидимо сжимаюсь. Сорок минут нет транспорта и я хожу из стороны в сторону, взбираюсь на скамейку, высматривая свой маршрут номер восемь, лягаю от злости остановку. Но тут появляются они - не трезвые и не спокойные. Теперь приходится делать вид, что все хорошо. Все те же молодые алкоголики выскакивают на тебя с городскими любезностями, они, как правило, объявляются в кануны праздников, констатируют завтрашнее событие, иногда что-нибудь просят - твой шарф или сигарету. Вскоре удается уехать.

Я отыскал арт-кафе "Набоков". Сначала сажусь напротив пианино, но потом убираюсь в более тихий и сумрачный угол. В туалете мужской голос из динамика читает отрывок книги упомянутого автора. Я не знаю этой книги и стараюсь задержаться в уборной подольше, надеясь осмыслить эпизод. На стене, в начале зала, висит огромный портрет мэтра, брови изогнуты, Набоков со скепсисом наблюдает мое одиночество - кафе пустует. Всюду книги, несколько печатных машинок, потертость, старина, фотографии Набокова, на разных этапах его жизни. Все что я знаю о В.В., это его "Лолита", которой я не читал. Я пришел сюда в надежде на ауру, но мне хочется не сидеть и жрать, а рассмотреть здесь каждый элемент экстерьера. Приходится сидеть и жрать. Почитать тоже не удается, во мне распаляется  неловкость, хочется уйти. Вся проблема в том, что я не знаю автора. В баре неподалеку, висит среди прочих, охваченная простецкой рамкой, маленькая фотография Буковски и мне сейчас хочется туда. Но денег хватит на несколько пирожков и банку пива. Эх, затарюсь на соточку и помяну дома старого козла, Чарльза!

Несколькими часами позднее я сижу у себя на кухне и в некоторые секунды со вдохом вбираю волнение, но ничего не происходит и я выдыхаю с облегчением, все ближе я подбирался к спокойствию. Утихомириваюсь я медленно, как военный, который еще долго просыпается от пуль в его снах. Неразрешимые семейные дрязги, запутанные годами, больше не воздействуют, но пока остается эхо, а я этакая собака, что дергается во сне - теперь сыта и бока никто не мнет, но память выдает отсылки.
Про собаку и военного я, конечно, опошлил, усилил один шаблон другим. Грустно. Зачем тогда оставил? Потому что не всегда есть что сказать, когда хочется говорить. Нужно мириться со своей простотой. Остановки, собаки, деревья - замыленный киношный реквизит, что таскается за тобой из города в город. Ничего не происходит, страницы в дневнике существования наслаиваются, уничтожают друг друга, последняя страница видна, на ней текущий день, но его скоро не станет.

Утро седьмого января начинается для меня в четыре часа и до пяти я не могу заснуть. Мне мешает одна женщина. Она ютится то с боку от меня, то останавливается в проходе; я пытаюсь угадать какой длины ее волосы, а сумрак комнаты делает их цвет нереальным, их цвет складывается из света фонаря помноженного на снежный покров. Я стою у окна. Множество кристаллических комочков снега представляются одеждой ветвей, их продолжением, комочки эти будто биологический организм, вроде мха или полипов, драматически стискивают деревья. Завиток дороги уходит влево, поворот охраняет худой столб с головой-фонарем и металлической шляпой над ним.

Пожить одному полезно, нужно понять, как это - быть одному, когда не к кому обратиться, когда в твоей жизни больше нет главных людей. Пройти через потерю мало, нужно протиснуться сквозь тягостное прощание и видеть все своими глазами, словно тебе необходимо убедиться в смерти. Никого не учат принимать смерть и жить после нее. Окружая себя людьми, мы придерживаемся отрицания, до тех пор пока сами не примемся истираться. Религия не вынуждает мириться с абсолютной смертью, ее главная терапевтическая функция в продлении идеи жизни. Кому нужен ретривер, распадающийся на атомы, как перспектива другой формы материи?
Умершему существу нельзя становиться чем-то, ему дОлжно быть собой в прогулке по вечности. Главный девиз человечества: "Мы никогда не умрем". Остаться одному, значит согласиться с конечностью.

Потеряв одну женщину, ты ищешь другую, и тем легче поверить в свою ничтожность, чем хуже ты знаешь новую, и чем меньше вы друг другу подходите. Джордж Карлин шутил, что жизнь - это последовательность собак, я говорю на полном серьезе: жизнь - это последовательность женщин и чем их меньше, тем тверже психика, ведь нужно время для превращение человека в незыблемую последовательность. Периоды, когда некого превращать в новую вечность, опасны и полны тоски. Последовательность женщин - это когда мать заменяется женой. В одном из смыслов, между родителем и супругой нет никакой разницы. Когда о тебе помнят, проявляют заботу и участие,ощущения сходны с теми, как если бы тебе собирали парашют. Хочется перетекать из одного этапа в другой без лишней боли, и пока родители рядом, формируется органичная подмена в виде семьи, где ты уже не сын, а муж.

Ты идешь через длинный ангар, это навязчивый полукруг, растянутый в прошлое и будущее, в нем тепло и светло, начало давно забыто, известно только, что оно было, к концу ангара не прийти, он нереален. Женщина нужна для поддержания уюта в ангаре, за пределами которого чистое безумие.

Если живешь один, стараешься не прислушиваться к себе, все равно рассказывать некому. К быту начинаешь относиться более серьезно и эмоционально, потому что ни с кем его не делишь. Самое страшное приключение за последние два месяца оформилось, когда я разбил ртутный градусник. Я носился по квартире со сбитым дыханием и дрожащими руками неумело собирал ртуть. В скорой помощи сказали, что в бытовым градуснике недостаточно ртути для отравления. Все равно несколько дней ходил с пунктиком в голове о затаившихся остатках смертельного металла, перевернул всю комнату и вымыл все раствором марганца. Марганец нейтрализует ртуть, превращая ее в безопасное вещество. Перед женщиной я бы не носился, выкрикивая "****ец", после каждого второго шага. Перед женщиной я бы даже не купил градусник, чтобы измерить температуру. Ведь как должна вести себя женщина, если я такой паникер? Кто кого должен успокаивать?

Жить одному еще не значит быть одиноким, это может означать уединение и оно становится одиночеством только тогда, когда начинается жестокая борьба, в которой ты один восстаешь против семейного спокойствия. Ты не выбираешь эту борьбу, потому она и жестока. Одиночество прорывается через быт, его сразу замечаешь, когда не у кого спросить как называются те "хорошие таблетки от аллергии, которые принимал в прошлом году". Ты ведь не покупал этих чертовых таблеток, каждый день ты просто принимал их, не заботясь о восполнении ресурса, обычно, когда упаковка была на исходе, появлялась новая, как акт заботы о тебе. Существовала тысяча мелочей, полностью выпадающих из твоего внимания и ты только мнил себя самостоятельным. Человеческая забота может быть совершенно не заметной и не получать отклика.

Странные дни праздников, я приезжаю на работу, но не работаю. За два дня я просмотрел два свода правил, результативность близка к нулю. Во второй половине дня приезжаю домой. Провожу время как домохозяин, настойчиво рассматривая быт.

Я не могу существовать монофонически, различая только свои собственные созвучия. Нельзя похвастаться смирением, если тебе все еще нужны люди. Наивно думать, что сможешь без них обойтись.Пусть в уединении меня посещают маленькие прозрения, все равно я хочу рассказать о них, предстать с личным перед людьми. Я никого не награждаю, но мое удовлетворение останется не полным, если эти произведения ума на покажутся слушателям. Исключительно полезно иметь навык самопредставления, когда нет нужды в публике. Как чудесно, если не нужно делиться счастьем, чтобы ощутить его в полной мере! Как правильно вырабатывать счастье на пустом месте, ведь только так оно и существует - нечто разросшееся из ниоткуда, счастье просто влияет, а ты в нем находишься. Было бы здорово научиться никого не звать, ни с кем не делиться чувством. Ведь это проклятие общества, никакой магии не случится, пока не появятся свидетели, но передать ее невозможно, как не передаст через расстояние свои муки узник.

Я делаю вдох и жду подвоха, сжимаюсь, делаю выдох, и пока все хорошо. Я ползу сквозь реальность ради детской надежды, что за вдохом последует выдох, а я все еще буду здесь.