Жрица богини Маар

                ГЛАВА 1

 Шум на улице отвлек меня от ткачества. Отложила челнок, выглянула в окно, и сердце обмерло – к моему дому шла толпа. Вся деревня, никто в стороне не остался. Дети галдящие, взрослые удивленные и взволнованные, а впереди всех староста, что-то рассказывающий высокому чужаку. С подобострастием, заискиванием. Не мудрено – чужак, смуглый да черноволосый, был тар[и]йцем. Их звали у нас «имперцами». Недолюбливали, но боялись. Как же не бояться новых хозяев твоей земли? А этот еще и на вид грозный. Доспех черный с золотом, меч.
Я захолодела от страха, с места не могу сдвинуться. Только и смотрю, как староста калитку отворяет, как приглашает воина зайти. У забора люди толпятся и ждут, затихают, не хотят разговор пропустить. На меня пальцами показывают, шушукаются. А я стою, шелохнуться не в силах. Что ж мне так боязно, если Посланника всю жизнь ждала?
В дверь постучали. Настойчиво, требовательно. Я вздрогнула, спохватилась, побежала отворять. Дядя В[и]тор выглядел смущенным, нерешительным и сторонился воина, а тот… Тот в почтительном поклоне замер и глаза опустил. Почувствовала, как горят щеки.
- За тобой приехал Посланник Императора, - растолковал очевидное староста. По обыкновению, не назвал по имени, но хоть и прозвище не помянул.
Я кивнула, растерялась.
- Меня зовут Мирс, госпожа, - не поднимая глаз, представился чужеземец. – Это большая честь сопровождать вас и оберегать на пути в столицу.
Низкий, приятный голос, чуть искаженные непривычным говором слова. Но Посланник не лукавил.
- Рада познакомиться, господин Мирс, - с трудом преодолев волнение, ответила я. Голос дрожал, во рту пересохло, а как вести себя дальше, не представляла.
Застывший в поклоне воин задачу мне ни молчанием, ни позой не облегчал. Вцепившись в передник, чтобы пальцы не дрожали, постаралась говорить уверенно и вежливо:
- Надеюсь, ваша дорога была спокойной.
Посланник медленно выпрямился, удивленно глянул на меня, за заботу поблагодарил.
В разговор вмешался староста. Дядя Витор все еще считал себя ответственным за меня, говорил покровительственно. Хотя я-то знала, что эта опека ему в тягость. Он рассказывал о сопроводительных грамотах воина, о медальоне гонца. Я кивала, улыбнуться силилась и осторожно поглядывала в сторону высокого южанина. Имперец на наших мужчин не походил нисколько. Смуглый, глаза большие, зеленые, волосы черные и не прямые, как у моего народа, а волнистые и длинные, почти до плеч. Бороды он не носил. Удивительно – взрослый мужчина, старше сорока, а безусый.
Староста говорил и говорил, повторял одни и те же слова по многу раз. Покраснел, сбился. Я тоже оробела совсем, потупилась, чувствовала на себе взгляды односельчан. Да вся Сосновка собралась на диковинку посмотреть! Я хотела бы пригласить гостей в комнату, обсудить все за закрытыми дверями вдали от посторонних глаз, но знала, что староста в этот дом не войдет.
Посланника чужие взгляды ничуть не трогали. Чувствовалось, он привык приказывать и знал, что ослушаться никто не посмеет. Жесткая линия рта, взгляд твердый, плечи развернуты – не напускная уверенность, настоящая. Такой у простых воинов не бывает. Как не бывает и доспехов настолько дорогих, и плащей богатых с золотой каймой, и мечей ценных. Не рядового воина за мной прислали, а начальника какого-то. Это встревожило, озадачило.
Дядя Витор замолк, я не находила слов.
- Сколько понадобится времени госпоже, чтобы проститься с подругами? – спросил невозмутимый Посланник. Громко так, всем слышно было.
За забором кто-то засмеялся, люди зашептались. Я крепче вцепилась в передник, когда староста оглушительно хмыкнул:
- Какие подруги? У нее-то…
Захотелось сбежать в дом, от стыда скрыться, спрятаться от смешков. Но я собралась с духом, даже посмотрела на воина и ответила тихо, но твердо:
- Я буду готова уехать завтра утром.
- Как будет угодно госпоже, - с легким поклоном произнес Посланник. Он повернулся к дяде Витору: - Мне нужно где-нибудь переночевать.
- Да-да, конечно, - поспешно откликнулся тот, широким жестом пригласил чужеземца в мой дом.
Не ждала от дяди Витора ничего иного и спорить не собиралась. Мое проклятие и все с ним связанное – мои заботы. Посторонилась, хотела Посланника в сени пропустить. Но господин Мирс не шевельнулся, глядел на старосту так, словно имел дело с сумасшедшим.
- Я ни в коем случае не стану обременять сиятельную госпожу заботами о себе.
Удивительно, но почудилось, что воин оскорбился за меня, что предложение дяди Витора вызвало негодование Посланника Императора. Староста тоже почувствовал это. Побледнел, улыбку изобразил и соврал, что будет рад приветствовать воина в своем доме.
Они ушли, а я спряталась у себя, поспешно дверь закрыла. И долго еще стояла, прислонившись к ней лбом. Сердце колотилось, ноги подгибались, руки дрожали, а в ушах звучал голос Посланника. «Сиятельная госпожа». Может, кто другой на моем месте и обрадовался бы. А мне было страшно.

Опершись на дверь спиной, прислушивалась к происходящему на улице. Гомон постепенно стих, люди разошлись. Осторожно выглянула в окошко – к счастью, дети тоже разбежались. Оно и понятно, ведь за чужаком веселей наблюдать, чем за привычной пр[о]клятой. Задумчиво взяла челнок, покрутила в руках, окинула взглядом вчера начатое полотно. Села к станку... Ряд. Еще один. Третий… На пятом поняла, что работа бессмысленна.
Сосновка, наконец, избавится от меня. Односельчане и так терпели меня десять лет. С тех пор как проявился мой дар-проклятие. Я точно знала, они жалели, что не успели выгнать меня до того, как к нам наведалась Доверенная Ма[а]р. Иссушенная солнцем и временем невысокая смуглая женщина появилась в деревне на следующий день после сороковин моих родителей. Как успела? Ведь всего через два дня староста собирался меня в город отвезти. В приют для сирот и больных.
Тогда мне было семь. Но казалось, я до того и не жила вовсе. Ни мать с отцом, ни село, ни дом не помнила.
Первое в жизни воспоминание: сижу без рубахи на скамье. Холодно и боязно, слезы на щеках стынут. Чужеземка стоит рядом на коленях, рисует тонкой кисточкой на моих плечах какие-то узоры, напевает. Краска синяя, пахнет мятой и медом, на коже засыхает сразу. У печи в большой комнате стоят дядя Витор с женой, за спинами детей от пришлой прячут. Рисунок готов. Я рассматриваю руки, а Доверенная Маар что-то старосте втолковывает.
- Может, заберешь ее, добрая госпожа? – в голосе жены старосты просьба и надежда. Глаза от меня она отводит. Как и дядя Витор.
Я плачу, размазываю пальцами слезы по щекам. Не хочу с Доверенной. Она чужая, она страшная. Она тоже проклятая.
- Нет! – твердо и даже гневно отвечает имперка. – Нет! Это великая честь для вас, для вашей общины позаботиться о будущей жрице великой Маар!
- А долго-то заботиться? – жалостливо спрашивает жена старосты.
- Это известно только милостивым Супругам! – слова жрицы похожи на отповедь. – Когда-нибудь за ней придут. Через пять, через двадцать лет. Когда-нибудь.
Спорить с ней смысла нет, и дядя Витор это понимает.
Доверенная говорила много, рассказывала, втолковывала старосте. Мне сказала только, что мало таких, как я. Правду сказала. Я еще больше напугалась. А дядя Витор хмыкнул и проворчал: «Вот уж повезло, так повезло».
Она ушла на следующий день. А еще через неделю староста, как и собирался, повез меня в город. Не поверил жрице, хоть она и говорила, что рисунки на руках меня за речку не выпустят. Вначале было просто больно – я терла гудящие плечи, пожаловалась. Дядя Витор решил, я упрямлюсь, уезжать не хочу. Прикрикнул, кулаком погрозил. Что рука у него тяжелая, это я уже знала. Переползла с облучка в сено, старалась громко не плакать, но скоро выла в голос от боли. Староста терпел недолго – повернулся, замахнулся, чтоб ударить. Я съежилась, но он только выругался и повернул назад, в Сосновку. Я ведь ревела не без причины – рукава пропитала кровь.
С тех пор приставшее ко мне слово «проклятая» произносили с той особой ядовитой жалостью, что пополам с отвращением. Со мной не заговаривали, в глаза не смотрели, по имени не называли. Наверное, будь я младше, когда дар проявился, забыла бы, что звать меня Ла[и]сса, а не Кареглазая.

Отвлеклась от воспоминаний, оглядела нехитрое хозяйство. Что взять с собой? Решила вначале позаботиться о тех, кого с собой не возьму. Курочка и козочка – все мое достояние. Их нельзя в проклятом доме оставлять. Люди их скорей голодом уморят, а к себе не возьмут.
Поймала курочку во дворе, посадила в корзину. Накинуть веревку на шею своенравной козочке было нелегко, но я не уступала, и она покорилась. Я шла к дяде Витору. Он единственный знал меня достаточно хорошо, чтобы принять подарок. Я надеялась, не откажется.
У его дома толпились дети, повисли на заборе, гомонили, шушукались. Да и взрослых тоже было порядком. Вытягивая шею, заглядывая поверх голов, увидела причину. Императорский Посланник и староста во дворе за двумя красивейшими конями ухаживали. Черные, без единого пятнышка, длинноногие, шеи точеные, гривы длинные. Дорогие кони. Три Сосновки со всем скарбом за них купить можно. Да еще б деньги остались. Непростой воин, драгоценные скакуны. И все это ради проклятой Кареглазой?
От этих мыслей вспыхнула, до корней волос покраснела. Но повернуть, возвратиться домой, опять пройти через всю деревню… Нет, нельзя. Обсмеют напоследок.
Поборола робость, подошла к калитке, отворила, шагнула во двор. Господин Мирс замер в поклоне, едва меня увидел. Дядя Витор тоже поклонился. Коротко, неловко, словно извинялся. Изобразил улыбку радушную. Но не преуспел, а я не удивилась. Мне никогда не радовались. Староста потупился. От меня нужные слова тоже сбежали, не смогла заставить себя о животных заговорить.
- Я думала, вы с дороги отдыхаете, господин Мирс, - пробормотала, лишь бы тишину прервать.
Он медленно выпрямился, глянул на меня удивленно. Ответил холодно. Отчего-то чудилось, мой вопрос его задел.
- Не стоит волноваться, госпожа. Мы непременно отправимся в путь завтра.
Так и не поняла, чем заслужила такую отповедь, но сдержала первый порыв и просить прощения не стала. Надоело постоянно быть виноватой. Моя растерянность и неуверенная улыбка, казалось, удивили Посланника еще больше, чем проявление заботы.
Я повернулась к старосте:
- Дядя Витор, я б не мешала. Но ты ж понимаешь… Я уезжаю, девочек мне с собой не забрать.
Знала, что и коза, и несушка в хозяйстве – большое подспорье, но едва не умоляла дядю Витора принять моих девочек. Не заикнулась о деньгах. Старательно избегала слова «дар». Ведь дар от странника напоминает о человеке, с домом его связывает, вернуться помогает. А из всех людей, покинувших Сосновку, меня вернуть хотели бы меньше всего.
Староста сомневался. Воин удивленно гнул брови, поглядывал то на него, то на меня, но в разговор не вмешивался. Все же дядя Витор согласился. Правда, на прощание сказал, что отведет отданных ему животных к ручью. Я смолчала, очередное оскорбление проглотила. Староста к мертвым меня приравнял, собрался подарки водой омыть, чтоб дорогу моему духу в мир Сосновки размыть. И не слышалось в его голосе намека на неловкость или попытку извиниться.
Обида ранила, но была не первой, привычной. Десять лет Сосновка ждала моего отъезда. Я улыбнулась, поблагодарила дядю Витора. Ушла со двора к себе, чувствуя недоуменный взгляд чужеземного воина.
Повторяя про себя, что это последнее зло, которое мне односельчане причинить могут, силилась не плакать. Потупив глаза, старалась не встречаться ни с кем взглядом, к разговорам не прислушиваться. И так знала, о чем говорят с такой радостью. Об избавлении от меня.

Возвратившись в дом, тесто для хлебов завела. Пусть я никогда не чувствовала себя в Сосновке на своем месте, пусть не любили меня здесь и боялись, не уважить обычай предков не могла. Хотя поклясться была готова, что пропадут без толку мои старания, что в памяти людской так и останусь безбожницей. Ведь с тех пор, как дар проявился, как Доверенная мне на руках рисовала, я ни единого местного бога по имени назвать не могла. Ни одного из десяти главных, ни одного из двух десятков помладше. С того дня для меня существовала только великая Маар, о которой в этих краях слышать слышали, а верить в нее не верили. Помнится, дядю Витора и жену его это злило. Они все пытались меня заставить. И так, и эдак, и уговорами, и ремнем. Священника из города пригласили. Тот со мной даже не разговаривал, чуть увидел, заявил, что магия во мне чужая и сильная. И хоть он сказал, что я не виновата, а рисунки магию сдерживают, страха перед проклятой Кареглазой в людях прибавилось.
Пока тесто поднималось, я сумки в дорогу собирала. Платья только самые новые и самые красивые взяла. Теплого с собой ничего не уложила - господин Мирс сказал, что отвезет меня в Рат[а]ви, столицу Империи. А я знала, что там жарко.
Поставив в печь первую ковригу, вернулась к сборам. С сожалением оглядела свою гордость - книги. Двадцать две подруги, скрашивающие мое одиночество. Ради каждой я ткала и вышивала для городских, деньги копила три-четыре месяца. Каждую на память знала, по корешкам на ощупь угадывала. Теперь их придется оставить... Не тащить же за собой через всю страну.
Отправив вторую ковригу в печь, складывала еду в дорогу и деньги. Поняла, что единственное, о чем жалею, - мои книги. Больше ничего в Сосновке, в этом доме не было жаль оставлять. Ни стайку серебряных птиц, которую подарили моим родителям на свадьбу. Ни пузатый и дорогой самовар. Ни резную шкатулку с костяными вставками. Ни круглый амулет на цепочке. Они принадлежали не мне, а той жизни, которая не была моей никогда. Погостила я в ней довольно, а теперь хватит.
Пока третья коврига пеклась, принесла из кладовки всякие варенья и соленья. Все, что после зимы осталось. До отъезда не съесть, а предлагать кому-то бессмысленно. Не возьмут люди из-за страха перед моим даром и судьбой. Но я понадеялась, что добру односельчане пропасть не дадут. Вынесла на улицу горшки, шкатулки, пустой добротный сундук, муку, зерно, книги. У забора поставила. Чем больше скарба выносила, тем больше сомневалась, что возьмут. Но все же написала на горшках угольком "Берите и не вспоминайте меня". На случай, если бережливость победит суеверия.
Взяв лампу, обошла дом, проверила, не забыла ли что. Вещей я вынесла немного, но внутри стало пусто, в комнате поселилось эхо. Дом всегда был неуютным, теперь он казался зловещим и пугающим. Одной мне в нем было зябко, как пять лет назад, когда только ушла из дома старосты и стала жить сама. С улицы заползала ночь, поселялась в углах. Я зажгла обе лампы, все оставшиеся свечи, лишь бы мрак прогнать и тревогу. Едва дождалась, когда подоспеет третья коврига.
Вынув ее из печи, забралась под толстое стеганое одеяло, с головой в него завернулась и глаза закрыла. Было светло, как днем, но спать мне это не мешало.

Встала до рассвета, когда погасли свечи. Привычно застелила постель, надела дорожное платье, сапоги высокие, косу заплела. Отражение в мутном металлическом зеркальце выглядело нежданно решительным. Жалко даже, что на самом деле я такой уверенной не была.
Разрезав одну ковригу на куски по числу домов в деревне, положила их в большую корзину поверх другой ковриги. Глянула в окно - уже светало, а я припозднилась. Хотела хлеб разложить, пока деревня не проснулась. Подхватив корзину, вышла на улицу.
Обычай говорил положить целую ковригу у колодца, так пожелать деревне процветания.
Обычай гласил: оставь у каждого дома по куску хлеба, чтобы поблагодарить людей за вместе прожитое время. И я торопливо оставляла, украдкой, надеясь не встретиться ни с кем. Не повезло - у последних домов меня заметили, смотрели с опаской, от подношений отшатывались.
Видать, не только дядя Витор меня к мертвым приравнял. А мертвые не оставляют по себе хлеба.
Дом старосты я напоследок оставила, чтобы вместе с воином и дядей Витором за вещами вернуться. Меня там не ждали - укоренилось у дяди Витора мнение, что я безбожница, обычаев не чтящая. Но все ж староста и его жена единственные не попытались от моего хлеба отказаться, даже поблагодарили.
Посланник наблюдал за мной с удивлением. Обычай был ему незнаком, но вопрос вызвал только один. Воин спросил, действительно ли сиятельная госпожа сама пекла хлеб. Я смутилась, вспыхнула, растерялась совсем. За меня староста ответил. Зычно, громко.
- Сама, ясное дело! Кареглазая все умеет. Всему научена. Хорошая была б в хозяйстве баба, если б не... - он вдруг вспомнил, с кем говорит, и вовремя прикусил язык. Не назвал дар проклятием. Посланнику Императора, выжидающе приподнявшему бровь, это точно не понравилось бы.
Господин Мирс искренне считал, что я заслуживаю наилучшего к себе отношения, почестей. Как королевна из сказок, не иначе. В сравнении с неприятием, почти враждебностью односельчан, не чаявших избавиться от меня, в глаза особенно бросались и вежливость, и почтительность, и уважение воина. Настоящие, не наигранные. И я терялась, не знала, как себя вести.
У моего дома собрались люди, вся деревня. Дети, взрослые, старики. Глазели, шушукались, смеялись, перекрикивались и враз смолкли, когда увидели меня и воина, ведущего двух прекрасных коней в поводу. Расступились, пропустили меня к калитке. Проходя мимо них, заметила, что вещи и горшки у забора нетронутые стоят. Повторяя про себя, что была бы честь предложена, а возьмут или не возьмут - не мое дело, вошла в дом. Подошла к сумкам на столе, проверила, хорошо ли все застегнула. Уложила третью ковригу, что память о деревне сохранить должна.
- Неужели это все, госпожа Лаисса?
Я подпрыгнула от неожиданности, резко повернулась к воину. Мне и в голову не приходило, что кто-то может зайти в проклятый дом, потому так напугалась. Посланник рассыпался в извинениях, вдруг показался еще более смущенным, чем я. Заверила, что все в порядке, что просто задумалась и не услышала его шагов. Господин Мирс улыбнулся и взял со стола сумки.
Они показались ему слишком легкими. Это было видно по тому, как он поднимал поклажу. Много позже выяснилось, что южане задаривали будущих жриц золотом и каменьями, заботились о них, как о царевнах. Ограждали от тревог и забот, ибо дар их был тяжел, а ответственность велика.
Посланник Императора просто поверить не мог в такое различие между разными провинциями.
Я вышла на улицу и окунулась в вязкое напряженное молчание. Если бы не пели птицы, не пофыркивал конь, не лаяла не другом конце деревни собака, я бы решила, что оглохла. Тишина была густой, взгляды людей - холодными и выжидающими. Сердце болезненно зашлось стуком, во рту пересохло, слова никакие на ум не шли. Господин Мирс приторочил мои сумки к седлу, удивленно на дядю Витора глянул. Посланник Императора ждал от старосты Сосновки прощальных речей, и тот не мог промолчать.
- Лаисса, - в кои веки назвав меня по имени, смущенно начал дядя Витор. Голос хриплый от волнения, староста старался не встречаться со мной глазами, говорил медленно. - Мы все и всегда знали, что твое место не здесь. И ждали, когда за тобой приедет Посланник. Вот и случилось. Ну, не поминай лихом... Тебе там, может, лучше будет. Прощай, Кареглазая.
Не самая красивая речь, зато дядя Витор подобрал слова так, чтобы не солгать мне на прощание. Он не щадил мои чувства, нет. Тогда бы не поскупился хотя бы на одно-единственное пожелание. Но и оно было бы лживым, а я бы почувствовала это, какой бы ласковой улыбкой староста ни прикрывался.
Именно в этом заключается мой дар-проклятие. Я вижу ложь и правду. Меня невозможно обмануть.
Улыбнулась, односельчан взглядом обвела. Пожелала здравия и удачи. Мне не ответил никто. Приняла помощь почтительного воина, разъяснившего, как надо сидеть в непривычном женском седле. Умостилась и, тронув поводья, поехала прочь из Сосновки.

Чем ближе мы подъезжали к реке, тем больше боялась, что начнут болеть руки. Воспоминание о кровящих рисунках было таким ярким, что не выдержала, остановила коня перед мостом. Воин все понял верно.
- Госпожа, в Храме мне дали амулет, благодаря которому мехенди, магические рисунки на ваших руках, позволят мне привезти вас в Ратави, - пояснил он.
- Теперь ясно, - я изобразила улыбку.
Душу скребло осознание, что меня просто привязали к Посланнику, как прежде к Сосновке. Чувствовала себя вещью, чужой собственностью, которой распоряжаются по своему усмотрению. К счастью, господин Мирс с разговорами не приставал.
Через пару часов остановились на привал. Глянув в сторону Сосновки, дым увидела вдалеке. Решение односельчан было... ожидаемым. Предсказуемым. Омыть подарки, чтобы размыть моему духу путь в Сосновку, сжечь дом, чтобы некуда было духу вернуться. Я для них мертвая...
От горечи слезы на глаза навернулись. Глупые слезы, непонятные. Что за смысл из-за этой последней обиды плакать? Верно дядя Витор сказал, не место мне там было. Так и хранить его в памяти не стоит.
Встала, вынула из сумки нетронутую третью ковригу, положила на пенек у края поляны.
- Это такая традиция? - в низком голосе воина слышалось недоумение.
- Нет, - просто ответила я.
Он не стал спрашивать. Понял, что время для разговоров плохое.


ГЛАВА 2

Ближайший городок, с которым Сосновка торговала, оказался не таким большим и красивым, как думалось. По сути, от деревни его отличали только число домов и храм десяти богов. Рощицы и поля, ручейки и реки, далекие горы на западе примелькались. Селения, в которых мы на постой останавливались, тоже вскоре стали казаться одинаковыми. Восторженные дети, опасливые взгляды, которые бросали на имперца соотечественники, только подчеркивали наигранную вежливость старост. Они боялись гневить тарийца, а потому старались угождать.
Всю дорогу Посланник меня удивлял. Всегда кланялся, даже если мы были одни. Не позволял другим мужчинам не то что касаться меня, а даже приближаться. Хотя больше всего поражало другое. Господин Мирс смотрел мне в глаза и называл по имени.
И все же он никогда разговоров первым не заводил, а поначалу беседы и вовсе не ладились. Воин отвечал неизменно почтительно, уважительно, но коротко. Словно не считал, что достоин разговаривать с сиятельной госпожой. Но проводить часы в молчании было трудно, я все чаще расспрашивала воина о Ратави и Империи. Со временем господин Мирс стал многословней, рассказывал всякое. И о южных городах, и о Жемчужном море, которое нам предстояло пересечь.
Еще Посланник будто считал своим долгом говорить мне лестные слова. Начинать с этого день, этим же и заканчивать. Он хвалил мои русые волосы, толстую косу, легкость, с которой я в седле держалась. Добрые слова он говорил безо всякого принуждения, а порой и особого повода, но неизменно искренне. Покраснев от смущения в очередной раз, не вытерпела, спросила, зачем он так поступает. Казалось, вопрос его удивил больше моей неловкости.
- Вы не похожи на женщин моего народа, госпожа Лаисса, - низкий голос мужчины чуть изменял слова приятным говором. - Но вы красивы. А красивым женщинам нужно об этом говорить.
Я еще больше смутилась, до корней волос вспыхнула, с ответом не нашлась. Никогда не считала себя красивой, но Посланник не лукавил и не льстил. Просто сказал правду. От этого замешательство мое только усилилось. Пытаясь неловкость сгладить, господин Мирс спросил:
- Вы называли старосту дядей. Он ваш родственник? - и добавил, заметив мой озадаченный взгляд. - Не хотелось бы думать, что я был с ним и его семьей недостаточно учтив.
- Нет, он не родственник, - я покачала головой. - Они с женой приютили меня после смерти родителей. Я прожила у них пять лет, а потом стала жить одна. Дядя Витор помогал по хозяйству.
Говорила нарочито бодро, ведь жаловаться не собиралась. К тому же одной жить было легче. Но моя наигранная веселость еще больше Посланника поразила.
- Вы сами вели дом? Готовили еду и ухаживали за животными? - нахмурился он.
Я кивнула.
- Это совершенно возмутительно! - вспылил воин. - Вы станете Забирающей! Это редчайший и очень тяжелый дар. Вас должны были ограждать от невзгод, заботиться о вас!
- В Изначальной Империи, возможно, так и происходит, - я пожала плечами. - Здесь этого дара боятся. А единственное, о чем жалели люди в Сосновке, так о том, что не успели меня выгнать до того, как Доверенная приехала.
Выражение его лица, его взгляда менялось на глазах. Воин постепенно понимал, какой была моя жизнь в ожидании Посланника.
- Я думал, они не называют вас по имени из уважения, - тихо сказал он.
Я отрицательно покачала головой, а голос прозвучал безжизненно:
- Нет. Они так закрывали от меня свои сердца, чтобы чужая магия, моя магия, на них не влияла. Чтобы я не могла прочесть их мысли.
Тариец долго молчал, хмурился. Во взглядах, которые он бросал на меня, читалось сочувствие.
- Теперь мне многое понятно, - вздохнул воин. - Не ожидал, что образ мышления людей в провинциях так сильно отличается от убеждений в Изначальной Империи. Это неприятное открытие.
Он больше ни разу о Сосновке и моей былой жизни не спросил, а беседу завел о простом, о песнях.

После того разговора наше общение переменилось. Вежливость и почтительность никуда не делись, даже когда мы бывали одни. Но его отношение стало теплей, человечней что ли. Он по-прежнему первым не заговаривал, хотя стал более словоохотливым, открытым. Правда, при людях вел себя, как и прежде. Мой спутник неизменно все решал за меня. Не так, будто я пленница или слабая женщина, не способная ни на что без мужчины. Нет. Посланник всем видом своим показывал, что лишь сопровождает и охраняет сиятельную, недостижимую госпожу, на которую простой смертный и посмотреть не вправе. Тон высокого воина на окружающих влиял сильно. Все встречные относились ко мне именно так, как того ждал Посланник. Меня это смущало, а господин Мирс только повторял:
- Госпожа Лаисса, поверьте, к жрицам следует относиться с еще большим почтением. Вы почувствуете разницу, когда доберемся до границ Изначальной Империи.
Посланник, к сожалению, отказался объяснить, почему мой дар так важен. Даже не сказал, чего ждут от Забирающей. Лишь пообещал, что мне все разъяснят в Ратави, и попросил об этом больше не заговаривать.

Господин Мирс выбрал кратчайший путь до столицы. В обход больших городов и по Жемчужному морю. Мне не терпелось на него посмотреть, а господин Мирс будто мысли мои прочитал и, когда мы до портового города добрались, предложил первым делом на набережную сходить. Уже не первый раз воин такую заботу проявлял. Мягкую, теплую, дружескую.
В такие моменты я хорошо чувствовала двойственность его поступков. Часть он делал ради будущей Забирающей. Выбор лучших комнат на постоялых дворах, подчеркнутая почтительность, ограждение от незнакомцев.
.Часть, как предложение пойти на набережную, господин Мирс делал для меня. Для семнадцатилетней Лаиссы из отдаленного уголка Империи.
Но все его поступки и слова были искренними. Он не обманул меня ни разу, не лукавил и не преувеличивал. От этого его сердечность становилась только ценней.
Море, огромное, тихое, искрящееся в закатных лучах, меня поразило. Как и величавые корабли на волнах, как теплый ласковый ветер. Как крики чаек и запах соли. Я себе все представляла именно таким. О таком Жемчужном море я читала, о таком мечтала. Большое темно-красное солнце тонуло в далеких волнах. Глядя на него, впервые почувствовала радость от того, что уехала из Сосновки. Пожелала себе, чтобы воспоминания о ней исчезли так же, как солнце за горизонтом. Когда оно полностью скрылось в воде, воин повел меня обратно в город - нужно было найти место для ночлега.
Хозяин постоялого двора лично прислуживал Посланнику Императора и будущей Забирающей. Он лебезил и заискивал, наигрывал почтительность, а неискренность была ему вторым именем. Он принадлежал к моему народу и чем-то дядю Витора напоминал. Так же не принял чужую культуру, держась за три десятка своих богов. Так же опасался южанина гневить, но грош цена была этой лживой вежливости.
Сын хозяина принес господину Мирсу ответ капитана "Красавицы". Этот корабль шел в ближайший к Ратави портовый город и хотел отплыть с ночным приливом. Но Посланник Императора велел им задержаться, и капитан ослушаться не смел. Так велико было его желание угодить будущей жрице великой Маар. Мне это не польстило, напротив, досадно и неловко стало из-за того, что корабль задержался.
- Может, мы успеем еще сесть на корабль до ночного прилива? - спросила я занятого чаем воина.
- Так мы доставим капитану и команде много неудобств, - невозмутимо ответил тариец. - У них останется очень мало времени на подготовку.
- Но ведь они собирались отплыть сегодня, - я недоуменно нахмурилась. - К чему им еще готовиться?
- К тому, чтобы достойно приветствовать на борту "Красавицы" вас, госпожа Лаисса, - мягко пояснил воин. - Для них это большая честь.
Я смутилась, покраснела.
- Но мы потратим это время с пользой, - заверил Посланник. - Посмотрим город, погуляем. Говорят, здесь очень красивое здание городского совета.
Он говорил спокойно и уверенно, а я поняла, что спорить толку нет. Обычай мне не побороть, да и город посмотреть хотелось.

Утром нас у постоялого двора ждала крытая небольшая повозка с кожаным верхом. Господин Мирс назвал ее кубб[а]т. Я прежде таких не видела, с любопытством ее разглядывала. Большие колеса, кожаная ракушка, закрывающая седоков от ветра и дождя, скамейка с кованой спинкой для возницы. Повозка казалась легкой и быстрой. Посланник сказал, что в Ратави таких много, помог мне в куббат забраться и назвал вознице улицу.
Хорошо, что господин Мирс отъезд перенес. Прошлым вечером меня занимало лишь море, а после заката город казался сумрачным и серым. И усталость свое взяла - я по сторонам не смотрела. Теперь же убедилась в том, что Алив[е]рд не зря называли одной из драгоценностей Империи.
Каменные двух- или трехэтажные дома, окна большие, переплеты частые, крыши черепичные. Выложенные ракушками и белой галькой улицы, много зелени. Растений я не знала, любовалась резными листьями, на разные цветы заглядывалась.
На улицах было многолюдно. Не могла избавиться от ощущения, что в городе какой-то праздник, такими нарядными мне казались прохожие. Но Посланник, сидевший рядом в куббате, заверил, что день совершенно точно будний.
Я льнула к кожаному боку повозки и старалась за него целиком спрятаться от чужих взглядов. До того дня в Аливерде это не так в глаза бросалось, но теперь мое домотканое добротное платье казалось уродливым, грубым, нищенским. С каждым ударом сердца я все больше стыдилась своей одежды. Надеялась, мы будем долго кататься по городу, а мне выходить и вовсе не придется. Уже хотела даже попросить Посланника об этом, но куббат остановился. У богато украшенной лавки с вывеской "Готовое платье".
  - Думаю, мы начнем знакомство с городом здесь, - улыбнулся воин, помогая мне из повозки выйти. - Это лучшие портные Аливерда.
Зря он так подбодрить меня надеялся. Румянец нещадно жег щеки, сердце колотилось, колени дрожали. Я и представить не могла, что зайду в лавку с прекрасной одеждой в своем рубище. С ужасом представляла пренебрежительные взгляды торговцев и боялась, что меня прогонят. Но признаться в том Посланнику не смогла. Он отпустил возницу и распахнул передо мной дверь в лавку.
Не оправдались мои страхи. Вначале защитой от косых взглядов был господин Мирс. После, когда по его требованию хозяйку позвали, меня возвеличили слова "будущая Забирающая". Худенькая невысокая владелица лавки хоть и принадлежала к моему народу, сразу угождать принялась. Нас с воином пригласили на верхний этаж в просторную примерочную. Удобный диван, ширмы, за которыми можно было переодеться, приземистый стол, загроможденный папками с рисунками. Обходительная помощница владелицы принесла чай и сладости.  Лишь бы дорогим гостям было хорошо и уютно.
Любезная портниха показывала мне в книгах разные платья, кружева, узоры, ткани, цвета. Помощница доставала готовую одежду. Шуршала ткань, блестели пуговицы, ласкали кожу атласные ленты, просились в руки яркие заколки. Я во всем этом многообразии потерялась. Плакать была готова от отчаяния, потому что портниха хотела угодить, хотела узнать мои предпочтения.
Она не понимала, что у меня их не было. Мне почти все нравилось, но я знала, что денег попросту не хватит. Любовалась платьями, но даже смутно не представляла, какие наряды носят в Ратави. А платить и платить дорого за одежду, которую потом не смогу носить, считала глупым.
Портниха решила, что мне ничего не приглянулось. И заметно волновалась. У нее дрожали руки, улыбка стала вымученной. Помощница тоже все чаще на господина Мирса поглядывала. Будущей Забирающей женщины не боялись, их куда больше пугало недовольство Посланника Императора. Я совсем растерялась, чувствовала себя очень глупо и, сцепив руки на коленях, молча смотрела на большую книгу с картинками. Было стыдно, что у меня нет денег на все эти наряды, совестно, что женщины так старались впустую. От неловкости щипало в глазах, но я старалась не расплакаться.
Портниха, до того сбивчиво рассказывающая об особенностях кроя, замолкла. Ее помощница давно уже перестала мельтешить и растеряно стояла рядом. Напряженную тишину прервал низкий бархатистый голос воина.
- Думаю, последние два десятка можно убрать. Они не подходят для путешествия.
Помощница отмерла и бросилась выполнять указание.
- А на первую дюжину стоит посмотреть еще раз, - продолжал невозмутимый Посланник.
Не знаю, догадался ли он, почему я молчала, но женщинами стал сам руководить. Выбрал четыре платья, распорядился пригласить башмачника из соседней лавки, принести белье и ленты для волос.
Даже половина часа не минула, а я стояла за ширмой во всем новом, глядела в огромное стеклянное зеркало.
И не узнавала себя.
Зеленое платье с коричневыми вставками, кожаный пояс с тиснением, холодящее тело шелковое белье, мягкие сафьяновые сапожки. Помощница переплела мне волосы, сделала прическу как у городских. У девушки в отражении была точеная шея, кажущаяся длинней из-за выпущенных из прически прядей. Овал лица мягкий, а прямые брови - в меру широкие, ровный нос, высокий лоб, взгляд больших глаз удивленный. Я робко улыбнулась, и на полных губах девушки появилась такая же улыбка.
Глянула на сиротливо лежащее в сторонке домотканое платье, на сапоги из грубой кожи, на белую рубаху, которую до этого дня считала тонкой, а не напоминающей кору.
Как за всем этим господин Мирс разглядел, что я красива? Ведь я сама поняла это только сейчас.
Нерешительно вышла из-за ширмы. Посланник подбодрил улыбкой. Похвалил новый наряд, сказал, что мне очень идет. Господин Мирс, как всегда, был правдив. Но я смутилась, до корней волос вспыхнула, поспешно скрылась за ширмой, чтобы выполнить его просьбу и примерить другое платье.
Когда с этим закончили, я осталась в последнем, золотистом с черным рисунком. Смотрелась в зеркало, осторожно расправляла складочки, ласково гладила удивительные ткани красивых нарядов. Не могла заставить себя переодеться в домотканое рубище. Любуясь этими вещами, от зеркала глаза с трудом отводила, так нравилось мне собственное отражение. И понимала, что всех моих сбережений едва ли хватит даже на один наряд.
Снова пожалела о том, что господин Мирс завел меня в эту лавку. Он помочь хотел, но на деле дразнил. И дразнил жестоко, даже не догадываясь о том.
Помощница ушла, я осталась за ширмами одна. Нужно было сделать выбор, но глаза разбегались. Чем дольше смотрела на платья, тем дальше от меня становилось решение. Выглянув из-за ширмы, поманила воина. Он удивился, подошел, спросил почтительно:
- Что угодно госпоже?
 Это обращение так привычным и не стало. А тогда, учитывая мое безденежье, смутило еще больше. Щеки горели, голос дрожал, посмотреть на воина я не осмелилась. Стесняясь внимания портнихи, глядящей на меня, прошептала:
  - У меня денег хватит только на одно платье. Какое выбрать?
  Он долго молчал. Я не торопила, понимала, что и ему, наверное, сложно советовать.
  - Госпожа Лаисса.
Посланник заговорил шепотом, но что-то в его голосе заставило меня глаза поднять на собеседника. Он разглядывал меня даже не с удивлением. Он был поражен до глубины души. Будто слова мои, пусть и укладывались во фразу, оставались для него бессмысленными. А еще господин Мирс искренне сочувствовал мне. Даже на мгновение возникло ощущение, что он подавляет порыв обнять меня.
Странно было видеть в другом человеке душевное тепло, обращенное на меня...
  - Вы - будущая Забирающая столицы. Вы - драгоценность, подарок великой Маар. Все, что только пожелает ваше сердце, светлейший Император почтет за честь преподнести вам.
В который раз меня поразил ответ господина Мирса, высокого красивого воина, обращавшегося ко мне с неизменным и, как мне тогда казалось, незаслуженным почтением. Он в который раз говорил слишком невероятную правду.
Посланник знал, что слова о почестях меня смущают, улыбнулся. Ласково, ободряюще:
  - Теперь у вас начинается другая жизнь. У вас будет все, что только захотите. И, разумеется, я от имени и по поручению светлейшего Императора покупаю для вас все приглянувшиеся вещи.
Я сбивчиво бормотала благодарности, а господин Мирс только недоуменно качал головой. Он все еще не мог привыкнуть к тому, насколько отличалось отношение к жрицам в разных уголках Империи.

По совету воина я оставила в лавке свое домотканое платье. А ту служанку, которой поручили мои новые вещи на постоялый двор отнести, попросила сумку со старыми выбросить. Увидев в зеркале иную себя, наконец, поняла, что у меня начиналась другая жизнь. И в ней нет места проклятой Кареглазой из Сосновки.
Мы с господином Мирсом весь день гуляли по городу. Обедали в центре, бродили по чудесному саду, а ближе к вечеру Посланник нанял куббат и отвез меня в квартал торговцев жемчугом.
Я о жемчужинах читала, но никак их себе не представляла. Потому что сравнивать не с чем было. В тот вечер узнала, что жемчуг бывает белым и розовым, черным и лиловым, круглым и продолговатым, гладким и корявым, будто сморщенная горошина. Не меньше трех десятков лавок. В каждой сотни драгоценностей, таинственный блеск перламутра и металлов. Тогда я решила, что куплю себе украшение. На свои деньги, сама. Сделаю себе подарок в честь начала новой жизни.
 Кулонов, сережек, колец, ожерелий там было великое множество. Но все они казались мне холодными и чужими. Господину Мирсу повезло больше. Он выбрал длинные серьги, два разных браслета и нитку золотистого жемчуга.
- Нельзя вернуться домой после долгой поездки без подарков, - чуть извиняющимся тоном пояснил воин. Наверное, мое любопытство заметил.
Он впервые упомянул семью, и я от вопроса не удержалась.
- А кому они?
Посланник немного смутился, а в голосе слышалось тепло, когда он о своих родных заговорил.
- Для жены и дочери, для матери, для матери жены. Своему отцу и отцу жены приготовил резные пряжки из кости. У нас таких не делают, предпочитают металлы. Осталось только найти подарок сыну.
- У вас большая семья, - улыбнулась я.
- Большая, - согласился воин. Подал мне руку, чтобы помочь с пары ступенек спуститься. Жест приятный и ставший за две недели пути почти привычным.
- Родственники жены, моих двое братьев, у каждого своя семья, дети. У старшего брата даже внук есть. На празднование годовщины его рождения полсотни человек собралось, - он говорил с усмешкой, и не было в ней сочувствия ко мне. К сироте без родни, без корней. Воин уже обмолвился как-то, что все тарийцы станут мне семьей. Он верил в это искренне, чем очень удивлял.
В следующей лавке я тоже не нашла себе украшение, зато неожиданно помогла господину Мирсу с подарком для сына. Заметила тяжелую серебряную шишку на ремне. Сама шишка была инкрустирована перламутром, а ремень расшит серебром. Назначения этого предмета я не знала, но была уверена, что воину нужно его купить. Хотя объяснить, почему так решила, не могла. Просто знала.
- Мне кажется, вашему сыну это пригодится, - сказала робко, коснувшись пальцами металлических чешуек. На ощупь они оказались теплыми и приятно гладкими.
Воин поблагодарил за совет, взвесил шишку в руке, попробовал ремень на прочность.
- Не думал, что вы разбираетесь в оружии, - заметил он, когда торговец подарок в коробку укладывал.
- Вы угадали, - смущенно призналась я. - Не разбираюсь. Даже не знаю, что это.
- Это т[и]млек, - охотно начал рассказывать Посланник. - Его крепят на рукоять скимитара. Вот сюда, - он показал на своем мече. - Если пользоваться с умом, клинок будет послушней, например. Есть и другие применения, дающие в бою преимущества. Вы правы, сыну пригодится. Он ведь тоже воин.
- Это, кажется, называется династия, - вспомнила я мудреное слово.
- Верно, - согласился Посланник, вновь подавая мне руку.
Лавки сменяли друг друга, а нужная вещь все не попадалась на глаза. Следующая лавка поразила меня странной смесью ароматов. Воздух казался мягким и пряным, теплым и шелковистым. На душе было легко и радостно. Принюхиваясь к дымку над курильницами, разглядывала украшения. Один кулон привлек внимание. Серебряный ромб с разными по толщине завитками, четыре жемчужины на вершинах. Пара голубоватых украшала верх и низ, а пара белоснежных сидела в завитках узора в других углах. Я даже дышать забыла от восхищения. Ласково провела пальцем по краю, не сдержалась, положила амулет на ладонь. Любовалась изящным ажурным рисунком вокруг каждой жемчужины. Кулон был совершенным, словно нарочно для меня сделали.
Краем глаза заметила улыбку лавочника-тарийца. Он видел, что за это украшение я все отдать готова, и явно придумывал заоблачную цену. Господин Мирс тоже заметил настрой торговца, поманил его, о чем-то коротко с ним пошептался. Я не слышала, что именно воин сказал, но лавочник побледнел и, бросая на меня восхищенные взгляды, преподнес украшение в подарок. Я попробовала отказаться и заплатить хоть сколько-то. Но торговец лишь потряс головой и заявил:
- Госпожа, Вы станете Забирающей. Ваше появление - честь для меня. Я счастлив, что Вам что-то пришлось по душе. Пусть этот подарок принесет Вам радость.
Я приняла кулон. И носила его всю жизнь. Хоть мне не судилось самой купить себе украшение, о торговце всегда с теплом вспоминала. Потому что он был первым человеком, который мне за столько лет искренне обрадовался.


                ГЛАВА 3

На корабль мы взошли после захода солнца. "Красавица" показалась мне таинственной и величавой в свете нескольких фонарей. На берегу ждали капитан и помощник. Они приветствовали нас сердечно и ошеломляюще искренне. Мы поднялись по трапу и увидели, что высоких гостей вся команда встречала. Десяток мужчин, не считая капитана и помощника, замерли на палубе в поклоне. Капитан сам проводил нас в выделенные комнаты. Он, как и его помощник, был очень вежлив. Но без показного подобострастия, заискивания, льстивости, приторной услужливости. Зря я ждала от коренных тарийцев подобного отношения. Маар была их богиней, неотъемлемой частью жизни этого народа. Поэтому моряки излучали трепетное уважение, подобное тому, что в общении с господином Мирсом ощущалось.
Это меня поражало, смущало. Все сказать хотелось, что не заслуживаю таких почестей. В присутствии капитана и его помощника всякий раз робела. Они так себя вели, будто не только корабль, но и жизни моряков принадлежали мне. Словно я была хозяйкой их судеб.
Это пугало, озадачивало, но спрятаться на время пути в каюте не могла. Господин Мирс намекнул, что тарийцы очень огорчатся.
Пять дней морского путешествия пролетели незаметно. Капитан и его помощник всячески старались угождать будущей жрице и Посланнику. Закупили сластей, повар каждый день готовил что-то новое. Тарийская кухня, многообразная и пряная, очень мне нравилась, поражала сочетаниями вкусов. Посланника Императора и меня старались развлекать. Легенды и сказания, байки о морских демонах и призраках казались одновременно невероятными и правдоподобными. Даже зная точно, что в тех историях мало истины, я переживала за героев рассказов. А еще капитан и помощник в конце каждого дня делали мне подарок. Отрезы красивых и дорогих тканей с золотым и серебряным шитьем. От них я вежливо отказывалась и еще больше смущалась, замечая встревоженные взгляды, которыми моряки обменивались.
- Надеюсь, вы простите мое непозволительное нахальство, - проводив меня после четвертого ужина в отведенную мне каюту, начал воин. - Но я все же осмелюсь спросить. Почему вы не принимаете подношения? Вам не понравились ткани?
- Ткани очень красивые, не в том дело, - я потупилась. Неловко было простые вещи объяснять. - Но эти люди мне чужие. А подарки... Подарки дорогие. Пусть сделают их женам, дочерям. У них и так из-за нас хлопот много...
Посланник ответил не сразу. И говорил медленно, ронял слова осторожно, правильные подбирал.
- Госпожа Лаисса, я не зря назвал эти ткани подношениями. Это, безусловно, подарки вам. Но одновременно они являются жертвами для милостивой Маар. А вы - ее дар народу, вы олицетворяете ее силу и заботу о людях. Не принимая подношения, вы показываете, что чем-то недовольны. Великая богиня будет оскорблена недостаточно почтительным отношением к своей жрице и покарает нечестивцев и их родственников.
Такие слова напугали меня. Видимо, ужас на лице отразился, потому что сосредоточенный Посланник поспешил успокоить.
- Не стоит волноваться. Достаточно будет принять подношения завтра, если пожелаете.
- Разумеется, пожелаю! - я огорчилась и не скрывала того. - Я ведь просто не знала обычая...
Теперь беспокойство моряков стало мне понятно. От мысли, что по моей вине люди тревожились, было не по себе.
- Нужно вернуться к капитану и прощения попросить, - я решительно шагнула к двери, но удивленный воин преградил мне путь.
- Госпожа Лаисса, я поговорю с капитаном, если вы пожелаете.
Казалось, мой порыв Посланника ошеломил, столько недоумения отразилось в его взгляде.
- Но вам не пристало что-то кому-то объяснять. Ни сейчас, ни позже. Вам, будущей Забирающей, не следует извиняться перед капитаном. Вы имели право не принимать его подношения. Честно говоря, я повел себя очень нагло и вызывающе. Я не смел спрашивать.
- Это очень хорошо, что вы спросили, - поспешно заверила я, встряв до того, как воин прощения попросил. - Я ведь просто не знала обычая. А из-за этого могла на хороших людей немилость богини накликать. Я благодарна вам за вопрос.
Господин Мирс поклонился и выдохнул с видимым облегчением.
- Я рад, что вы на меня не сердитесь. Если хотите, я поговорю с капитаном.
- Пожалуйста, поговорите с ним. И скажите, что я не знала обычая, - попросила я.
- Как изволите, - снова поклонился воин и, пожелав мне доброй ночи, ушел.
Уже лежа в постели, я все возвращалась к этому разговору. Не представляла, как жить с тем, что проклятая Кареглазая из Сосновки наделена такой властью над тарийцами.

Утром по счастливой улыбке капитана поняла, что господин Мирс все ему объяснил. Мне было ужасно неловко, даже радовалась тому, что уже вечером мы на берег сойдем. За завтраком капитан и его помощник решили преподнести мне все дары сразу. И отрезы тканей, и золотой медальон с тремя небольшими рубинами. Я приняла все подарки, коснулась каждого рукой, как посоветовал мне Посланник.
  - Благодарю, - стараясь побороть смущение, сказала я. - Вы очень милы. Путешествовать с вами было приятно. Ваши подарки великолепны, - лица мужчин светились радостью. Я боялась, что мои следующие слова огорчат моряков, потому постаралась говорить мягко. - Я хочу попросить вас подарить эти чудесные ткани и этот медальон своим любимым женщинам. Женам, дочерям или матерям. Передайте эти дары вместе с моими пожеланиями счастья и здоровья, с пожеланиями блага.
  Лицо капитана изменилось. Во взгляде мужчины появилось благоговение. Глянув на помощника, увидела, что он смотрит на меня, приоткрыв рот и сложив в молитвенном жесте руки у груди. Почувствовала, что краснею, и растеряла все слова.
  - О, госпожа, - в дрожащем голосе капитана слышалось восхищение. - Это нам следует благодарить Вас за оказанную нежданную честь.
  Помощник вторил начальнику, рассыпался в благодарностях, частил хвалебными словами. Господин Мирс выглядел удивленным, но ободряюще кивнул, встретив мой взгляд. Когда завтрак закончился, а воин отвел меня в мою каюту, он пояснил, что подарок жрицы - сокровище, которое будет переходить из поколения в поколение. Что мои слова и добрые пожелания - это олицетворение благоволения великой Маар, лучшая награда, перед которой блекнут и золото, и самоцветы. Господин Мирс объяснял, я краснела. К счастью, Посланник знал меня достаточно долго, чтобы поверить в искренность моего душевного порыва. В то, что о значении своих слов и подарков для коренных тарийцев я не догадывалась.
Я слушала объяснения Посланника, крутила в пальцах свой кулон. Вспомнилось золотое украшение с рубинами, которое капитан и помощник приберегли на прощание.
- Ткань можно разрезать, поделить, - пробормотала я. - Но как быть с медальоном?
Воин промолчал.
- Боюсь, они поссорятся, - я глянула в сторону каюты капитана.
Будто в подтверждение моих слов за стеной послышались громкие голоса.
- Они разумные люди. Найдут решение, - попробовал утешить меня господин Мирс.
- Вы ведь сами в это не верите, - встретившись взглядом с воином, заметила я.
- Надежда есть всегда, - спокойно ответил он.
Гневный возглас капитана послышался явственно.
- Думаю, Вы понимаете, что забрать подарок ради предотвращения скандала нельзя? - уточнил господин Мирс, обеспокоенно глянув в сторону капитанской каюты.
- Разумеется, - еще горше вздохнула я.
Мы молчали, а голоса за стенкой становились все громче. Я чувствовала себя беспомощной и с тоской представляла, как из-за дорогой безделушки эти двое станут врагами. Как рассорятся их семьи, как будут продавать корабль... И тут меня озарило.
  - Я знаю, что делать! Пойдемте! - я выскочила в коридор раньше воина.
  - Вы хоть мне скажите, - попросил господин Мирс, поспешивший за мной.
  - Просто уточню, какой женщине подарила амулет, - я лукаво улыбнулась воину и постучала в дверь каюты капитана.
Ответа не дожидалась, просто вошла.
Золотой медальон лежал на столе. Капитан и помощник, размахивая руками, пытались доказать друг другу, кто больше прав на эту вещь имеет. Завидев меня, оба умолкли, торопливо поклонились.
- Вы уж простите, - совершенно забыв о наставлениях Посланника, я начала с извинений. Старалась говорить мягко и спокойно, хоть сердце колотилось, как у пичужки. - Я не уточнила, какой именно из ваших любимых женщин следует отдать медальон. Я имела в виду "Красавицу", разумеется. Корабль, от которого зависят ваши жизни и жизни команды. Пусть медальон, прикрепленный к главной мачте, убережет "Красавицу" от бурь, рифов и других неприятностей.
Я замолчала. И стало тихо. Только волны плескались о борт. Мне казалось, безмолвие длилось вечность. Капитан медленно встал на колено. Так же поступил и помощник.
- Великая Маар наделила вас не только даром, но и мудростью, - раздался сзади голос Посланника. В нем слышалось уважение, и, повернувшись к воину, почти не удивилась тому, что и он замер в поклоне передо мной.
Стало неловко. Щеки вспыхнули. Сплела пальцы, чтобы дрожь не была так заметна.
- Мы благодарим вас, госпожа Лаисса, - голос капитана срывался от волнения. - От лица всей команды благодарим. Господин Посланник прав. Щедра была к вам великая Маар, благословившая мудростью столь юное создание. Как вы желаете, так мы и сделаем. Верю, что ваш щедрый подарок будет помогать нам, нам всем, в делах и плаваниях.
Он был поразительно искренен. Свято верил, что медальон, чуть не ставший причиной вражды, отныне будет защищать "Красавицу" и ее команду.
Я не знала, как ответить. В голове не укладывалось, что это уважение, это преклонение перед моей волей не наигранное.

Ссора моряков, разговор с капитаном меня встревожили. Неделимый подарок жрицы оказался серьезным поводом для вражды, а мое вмешательство было действительно необходимым. Это казалось неправильным. Получилось, что я вдруг стала значимой, важной. Что мои слова могли изменять судьбы людей. Это пугало, и я вновь попыталась разговорить господина Мирса, расспросить его о жрицах Маар.
- Госпожа Лаисса, - он выглядел виноватым, явно извинялся. - Мне запрещено говорить об этом. Я ведь уже просил оставить эту тему до Ратави, до Храма.
- Просили, - согласилась я. - Помню. Но кто запретил вам? Другие жрицы?
- Да, - медленно, словно нехотя признался воин. - О каждой жрице, будущей и настоящей, в архивах Храма хранятся записи. Если вы помните, к вам в Сосновку приходила Доверенная Маар. Она была одной и сильнейших Доверенных за многие десятилетия, дар позволял ей даже видеть будущее. Она и сделала пометки. Велела, чтобы вам, человеку незнакомому с милостивыми Супругами и обязанностями жриц, все рассказали только в столице. Другие жрицы.
Я вздохнула, отошла к окошку. Пропахший солью ветер занес в каюту мелкие брызги.
- Простите, что не могу ответить на ваши вопросы, - добавил Посланник. - Мне запрещено.
Кивнула, села у окна, устало провела пальцами по лбу. Воин был рядом, смотрел на меня с сочувствием. Я отвернулась, поглядела на волны.
- Понимаю, господин Мирс, понимаю... Вы простите, что допытываюсь. Это нехорошо с моей стороны, я ведь вас искушаю нарушить слово. Я... Понимаете, чувствую себя очень глупо.
- Почему же? - тихо спросил он.
Встретилась с ним взглядом. Воин был серьезен и явно понять хотел, что меня тревожит. Пустые утешения и разговоры о том, что все будет хорошо, не помогли бы, и Посланник не собирался время на них терять.
- Вам знакомо чувство, что вы не на своем месте? - спросила я и, не дожидаясь ответа, продолжила. - Я с этим чувством живу всю жизнь. Вот и теперь так. Не знаю, как вести себя, что говорить, чего не говорить. Не знаю, что будет завтра, ничего не могу решать за себя.
Когда сказала это вслух, ярче ощутила себя пленницей, невольно потерла плечо в том месте, где были рисунки. Они привязали меня к Посланнику намертво. Воин догадался, о чем я думала, помрачнел, но промолчал. Не он был виноват, а колдовство жриц. Мы оба это понимали. Хотя моей участи это не облегчало - как пленника ни назови, он пленником и останется. Мне себя жаль стало, в глазах защипало, и договорила я уже сдавленным голосом:
- Но хуже всего то, что от меня все будто ждут чего-то великого, прекрасного. А я даже не догадываюсь, чего именно.
Отвернулась, поспешно слезы стерла. Корила себя за то, что разоткровенничалась, поделилась тревогами с господином Мирсом. Он, воин, Посланник Императора, коренной тариец, просто не мог понять. Мои переживания наверняка ему казались глупыми. Ведь я - дар и олицетворение милости великой Маар - не могла быть несчастна.
От этого еще горше. Слезы все текут. Я прячу в ладонях лицо, пытаюсь успокоиться. Но не получается. Мне одновременно и стыдно, и безразлично, что он подумает. Всхлипываю все чаще, еще немного и расплачусь в голос. Плечи трясутся, дрожат губы. Опустив голову, стараюсь спрятать свое горе. Хочу, чтобы воин ушел.
Его ладони теплые, руки - уверенные. Он прижимает меня к себе, молча гладит по спине. Первый раз в жизни меня кто-то обнял. Я плачу, плачу, уткнувшись лбом в его плечо, и не могу остановиться...
Прошло время. Я затихла в его руках, постепенно успокоилась. С ним было уютно и хорошо, но все же неловко. Не стоило плакать при воине.
- Простите, что... - пробормотала я, высвободившись из его объятий. - Простите, господин Мирс.
Он с колена вставать не торопился, смотрел на меня с сочувствием и все еще держал за руку.
- Вам не за что извиняться, - заверил воин. - Я понимаю, вам сейчас страшно. Но постепенно вы привыкнете к новой жизни, к Ратави. Все наладится, вот увидите.
Я постаралась улыбнуться, кивнула. Мне придется привыкнуть. Выбора мне не оставили.

В гавань прибыли незадолго до заката. Провожать гостей вышла вся команда "Красавицы". Простые моряки так и стояли, опустив головы. Не смели на меня посмотреть. А капитан заметно волновался и пригласил Посланника и меня к мачте подойти. Там появилось небольшое углубление, закрытое кусочком стекла. Под ним блестел золотой медальон с рубинами, мой подарок "Красавице".
- Надеюсь, он принесет всем вам благополучие, убережет от бед, - смутившись, пробормотала я. Почувствовала, как краснею из-за того, что столькие ко мне прислушиваются и в каждое слово верят.
- Мы все благодарим вас, госпожа Лаисса, за щедрый дар и добрые слова, - низко поклонился капитан. - Позвольте от всей команды пожелать вам радостей.
Он был уже третьим тарийцем, так попрощавшимся со мной. Это пробудило любопытство.
- Не могла не заметить, что мне всегда желают радостей, а вам разного. Почему? - спросила я воина, когда мы сошли на берег.
- Потому что вы станете Забирающей, - спокойно ответил господин Мирс и подал руку, чтобы помочь забраться в седло.
Короткий ответ ничего не пояснил, а задавать вопросы воину я зареклась. На душе было тоскливо, и суета в порту утомляла. Хотелось поскорей выбраться из толчеи, не слышать перекрикиваний грузчиков, кряхтения волов, тянущих телеги. Не бояться, что кто-то налетит на моего коня. Черный красавец и без того волновался, тряс головой и недовольно фыркал.
Воин вывел нас на большую мощеную плиткой улицу, и я, наконец, поняла, что оказалась на другом берегу Жемчужного моря. На северной границе Изначальной Империи. Вокруг все иным было. Глинобитные рыжеватые заборы скрывали дома и сады. Даже из седла я не видела, что происходит за оградами. С любопытством рассматривала кованые калитки, роспись вокруг них или изразцы с причудливыми рисунками. Воздух пах пылью, жаром и сладким ароматом крупных белых и красных цветов, увивавших стволы незнакомых деревьев. Тарийцы, смуглые и черноволосые, показались мне очень шумными. Они громко переговаривались, размахивали руками. Я вначале думала, они ссорятся, но ошиблась. Все было мирно.
Отличалась и одежда, особенно мужская. Длинные рубахи с богатой вышивкой у ворота и на широких манжетах, плотно обхватывающих запястья. Часто поверх накидывали такой же длинный, как и рубашка, жилет с разными узорами. Неизменно темные свободные брюки, спрятанные в сапоги. И пояса тарийцы любили. Широкие, украшенные бахромой и кистями. Господин Мирс назвал их кушаками. На головах вместо привычных шапок носили небольшие расшитые шапочки. Отороченные мехом, золотой каймой, скрученной в жгут тканью или просто облегающие голову. Посланник назвал их тебетей.
Женщины тоже носились тебетей, только надевали поверх платков. Тонких, прозрачных, расшитых цветами или звездами. А вот платья очень напоминали те, которые для меня господин Мирс выбрал.
Я с любопытством рассматривала людей, улицы, к разговорам прислушивалась и не спрашивала, куда ведет коней воин. Посланник решил, что путь в Ратави мы продолжим только утром, и шел к постоялому двору. Конечно, он выбрал не первый попавшийся.
От гостиниц на другом берегу моря он всем отличался. Высокий глинобитный забор, распахнутые кружевные ворота, двор устлан коврами, а посреди - фонтан. Мраморный, красивый, с ракушками. Вода лилась из верхней чаши и искрилась на солнце, журчала, звала. Господин Мирс помог мне спешиться, а почтительный хозяин пригласил нас в дом, необычный и красивый. Арки, тонкие колонны, украшенные разноцветной плиткой. Весь второй этаж опоясывал балкон. С него я увидела, что ковры создавали во дворе рисунок. Получался большой цветок с фонтаном в середине.
В моей комнате было много тканей. Тонкие полупрозрачные полотна, розовые, белые, желтоватые, крепились над кроватью на крюке. К нему же приделали и большое колесо из ивовых прутьев. Ткань струилась по ободу, окружая кровать шатром. Выглядело красиво и уютно. Тонкий дымок от курильниц поднимался, на низком диване и рядом с ним лежало множество ярких расшитых подушек.
- Лучшая комната для сиятельной госпожи, - поклонился пожилой хозяин.
Эти комнаты действительно были лучшими. Тихая и тенистая часть дома, богатое, казавшееся сказочным убранство, выходящие в сад окна. Хозяин прислал мне служанку. Она натаскала теплой воды в большую бадью, налила жидкого мыла, пахнущего розами. Я о таком только читала и всегда считала выдумкой. Ну как может мыло пахнуть розами? Нежась в пенной воде, засыпала. Прав был господин Мирс, решивший продолжать путь только завтра.
Из бадьи выбралась с неохотой, стыдливо завернувшись в полотенце. Переоделась, осторожно объяснив тарийке, что справлюсь с платьем сама. Общение с моряками научило меня стараться отвергать услуги тарийцев как можно мягче. Ведь они боялись гнева милостивой богини.
За ужином Посланнику Императора и мне прислуживали хозяин и его семья. Господин Мирс считал, что иначе и быть не могло. Я смущалась, краснела, старалась ни на кого не смотреть и благодарила всякий раз, когда мне наполняли пиалу или предлагали очередное кушанье.
По указанию Посланника, хозяин постоялого двора пригласил торговца. Господин Мирс хотел, чтобы для дальнейшего путешествия я выбрала себе несколько платков и тебетей.
- Ткань защитит вас от пыли и солнца, - пояснил воин, бесстрастно наблюдая за тем, как торговец достает из заплечного короба товар.
Чем дольше я общалась с господином Мирсом, тем больше верила в то, что он привык к беспрекословному подчинению. Иначе не воспринимал бы его как нечто само собой разумеющееся.
- Вас слушаются, потому что вы Посланник Императора? Олицетворение его воли? - спросила я, когда мы на рассвете миновали южные ворота.
- Сейчас - да, - просто ответил господин Мирс. - Но то, что я исполняю роль Посланника, исключение из правил. Я впервые за десять лет отлучаюсь из Ратави так надолго.
- А что у вас за должность? - осторожно полюбопытствовала я.
- Я - начальник дворцовой охраны, - спокойно ответил воин. - Я охраняю светлейшего Императора, его семью и приближенных, поселившихся во дворце.
- Ваш сын служит под вашим началом?
Почему-то подумалось, что расспросы тарийцу не понравятся, но господин Мирс говорил ровным тоном, без намека на недовольство.
- Нет, я не одобряю, когда родственники служат вместе в охране. Рано или поздно один из них совершит оплошность. Второй станет его покрывать, хотя для друга, но не родственника, так не поступил бы. Оба завязнут во лжи и недомолвках, а я лишусь хороших воинов.
- Разумный подход, - похвалила я.
Он улыбнулся.
- Рад, что вы поняли мою позицию. Ведь именно она объясняет, почему Ф[е]рас, мой сын, не получит должности во дворце, пока там служу я, - он пожал плечами. - Не принимая на службу достойных родственников своих подчиненных, я не могу сделать исключения и для собственного сына. Хоть он отлично владеет всеми видами оружия и дважды побеждал в соревнованиях.
- В каких соревнованиях? - удивилась я.
Вспомнились весенние праздники в Сосновке. Тогда тоже проводили соревнования. Перетягивали канат, забрасывали кочан капусты в корзину и пили на спор пиво. Представить, что подобные гулянья проводились и в Ратави, не выходило. Я читала о столице. В моем сердце Ратави и сказка наяву были едины и равноценны. Там не могли кочан капусты в корзину забрасывать.
- Воинские состязания, разумеется, - охотно пояснил господин Мирс. - Метание копья, стрельба из лука, сражения на лошадях, рукопашный бой, использование сагарисов, владение щитом только в обороне, поединки... Это весьма любопытное зрелище, а победители получают ценные призы, знаки отличия и нередко хорошие предложения работы. Купцов и сановников, готовых платить большие деньги именитым телохранителям, всегда много.
- А часто бывают такие состязания?
- Раз в году. В конце первого месяца осени. Обязательно сходите посмотреть, - посоветовал Посланник и добавил: - если не боитесь крови.
- Спасибо за предупреждение, - поблагодарила я. - Я догадалась, что без ранений там не обходится.
Господин Мирс улыбнулся и увел разговор в другое русло. Он рассказывал о Ратави, о библиотеках, о школах для детей и взрослых, о садах и рынках, где продавали сласти, пряности и ткани. О представлениях, которые давали на площадях музыканты. Говорил о придуманном многие десятилетия назад способе книгопечатания.
- Очень советую вам сходить в мастерскую. Это познавательно. Там покажут, как на дощечках вырезают слова-отражения, чтобы оттиск стал страницей книги. Как готовят и подбирают чернила, как делают переплеты.
Я старалась запоминать все, что воин рассказывал. Хоть и не понимала, почему он стал таким словоохотливым.
- Ратави кажется очень интересным городом, - заметила я, когда мы остановились на привал в тени финиковых пальм.
- Да, в столице есть, на что посмотреть, - согласился Посланник. - Не только Храм. Взять хотя бы мраморные мосты над Аф[и]ром...
Господин Мирс увлеченно рассказывал о строительстве четырех мостов через реку, огибающую дворцовый холм. А я задумалась о мимоходом оброненных словах. "Не только Храм"... будто он подбодрить меня хотел.


ГЛАВА 4

Путь в Ратави занял без малого неделю. Широкая дорогая заводила нас в разные города, давала отдохнуть днем в тени раскидистых деревьев и пальм. Тарийцы с любопытством поглядывали на меня, удивлялись непривычно светлым волосам, но с разговорами не приставали. Одного взгляда Посланника хватало, чтобы в мою сторону старались больше не смотреть. Чудно было чувствовать себя иноземкой.
Великий город Ратави, сердце Империи, поражал роскошью и красотой. Огромные ворота, в которые могли проехать восемь всадников в ряд. На створках и вокруг кованные изображения вооруженных воинов и орлов, покровителей столицы. У распахнутых настежь ворот стояли стражи в светлых кожаных доспехах. Солнечные лучи блестели на металлических отделках, на рукоятях скимитаров и шлемах. Они были не такими, как у господина Мирса. Кольчужное полотно крепилось к круглой железной шапочке, опускалось на плечи. У Посланника Императора шлем напоминал луковку, похожую на золотые купола дворца, возвышающегося над городом, а кольчужная часть была золотистой.
Я с любопытством по сторонам смотрела. Дома, люди, дворцы, куббаты. Все пестрое, зазывное, манящее, крикливое, суматошное. У мастерских прямо на улице ремесленники тачали обувь, плели корзины, рисовали на керамической плитке узоры. Со спины коня видела, что за глинобитными заборами играли дети, женщины стирали белье, накрывали столы. От мостовой исходил набранный за день жар, от фонтанов и деревьев веяло прохладой. Господин Мирс называл некоторые здания, рассказывал о них. Дом совета, суд, палата купцов, дом военного командования, посольство сар[е]хов, посольство даркез[и], дом дё - он же дом лицедеев. Мы долго ездили по городу, и я понимала, что Посланник делает это для меня. Храм, значимое здание, мог быть только в сердце столицы. А господин Мирс уводил нас все время в сторону от широкой прямой улицы, что начиналась у самых ворот. И я была ему за это благодарна.
Мы побывали даже на берегу Афира, полюбовались императорским дворцом. Светлое здание с золотыми луковицами на башнях, с богатой мозаикой вокруг дверей и окон выглядело величественно и нарядно. У мостов, перекинутых через полноводную реку, стояли рослые воины в черных доспехах, украшенных серебром. Они сдержанно кивали своему начальнику, господин Мирс так же молча отвечал на приветствия.
Солнце все ниже склонялось к горизонту, и мы с Посланником направились к Храму. Насмотревшись на богатые дома Ратави, на лепнину и мозаику, я уже представляла, каким будет Храм. Но обманулась. Он не походил ни на один увиденный доселе дом. Храм казался чужеродным и волшебным. Напоминал цветок, вырезанный из цельного куска белого мрамора. Сияющий внутренним светом, поблескивающий разноцветными стеклами окон.
Каменные цветы, виноград, плющ и перистые пальмовые листья обрамляли окна и двери. Перед Храмом росли красные, желтые и темно-синие, почти черные цветы. Красота здания завораживала, я даже не помнила, как с коня в руки господина Мирса соскользнула. Храм меня влек, манил. Я как во сне шла к великолепному зданию, не отдавая себе отчета в том, что делаю. Даже Посланника не подождала. Он меня окликнул, когда уже полпути прошла. Остановилась, обернулась. Воин выглядел отчего-то немного смущенным, но красивый низкий голос звучал спокойно, ровно.
- Госпожа Лаисса, через несколько минут мы расстанемся, но мне хотелось бы попрощаться сейчас.
Я кивнула.
- Обычно я не сопровождаю будущих жриц великой Маар, - улыбнулся Посланник Императора. - Но так случилось, что я проиграл спор, и потому честь привезти вас в столицу выпала мне. Не предполагал, что путешествие доставит мне такое удовольствие. Я очень рад нашему знакомству.
- Я тоже, господин Мирс, - призналась я. - Я очень рада, что проигранный спор познакомил нас. Спасибо вам большое. За все.
Он легко поклонился.
- Желаю вам удачи в этом новом мире. Постарайтесь к своим обязанностям относиться только, как к работе. Кто-то же должен делать и ее.
Эти слова насторожили, но я не перебивала.
- Желаю вам радостей, и... - он замялся: - не потеряйте себя.
Дополнение к традиционному пожеланию удивило, но уточнять не стала. Лишь поблагодарила.
- Берегите себя, господин Мирс, пусть вам сопутствует удача.
Он снова коротко поклонился:
- Госпожа Лаисса, в жизни всякое бывает. Если вам понадобится помощь, надежный человек, вы всегда можете найти меня во дворце светлейшего Императора. Я буду рад помочь всем, чем смогу.
- Спасибо, господин Мирс, - сердечно поблагодарила я.
Воин улыбнулся в ответ и жестом пригласил идти к Храму.
Он был великолепен внутри так же, как и снаружи. Картины на стенах, золотые переплетения узоров, мозаика на потолке и на полу. Сверху на золотых цепях свисали большие молочно-белые светильники в виде незнакомых цветов. В центральном проходе между скамьями из светлого дерева стояли золотые драконы. Они держали в открытых пастях курильницы, и ароматный дымок поднимался через ноздри бестий к потолку. Но все это я подмечала краем глаза - меня манил кристалл в алькове.
Белый, необработанный у основания, но гладкий у далекой вершины кристалл был больше десяти локтей в обхвате. Из окошечек в стенах и потолке на него падали разноцветные лучи, отчего прозрачный камень, и без того своим светом сияющий, полнился пестрыми бликами. Он завораживал, очаровывал, хотелось его коснуться. Но я, протянув к нему ладонь, ощущая тепло напитанного солнцем кристалла, так и не решилась дотронуться. Замерла перед ним и встрепенулась только, когда незамеченная мной прислужница кашлянула.
- Приветствую в Храме великой Маар, - пожилая женщина хлопала глазами, удивленно рассматривала меня.
- Спасибо, - я смутилась, торопливо отдернула протянутую к кристаллу руку.
- Госпожа, - голос господина Мирса показался в пустом помещении очень громким. - Проводите нас, пожалуйста, к госпоже Доверенной.
- Госпожа Гар[и]ма сейчас не в Храме, - задумчиво хмурилась женщин. Перевела взгляд с воина обратно на меня. Видимо, поняла, в чем дело. - Но госпожа Аб[и]ра наверняка обрадуется встрече.
Прислужница вежливо улыбнулась и, легко поклонившись, жестом пригласила пройти в широкий боковой коридор.
- Пожалуйста, следуйте за мной.
Проход вывел в сад. Множество цветов, бабочки, красивые птицы с ярким оперением. Я шла за прислужницей и разглядывала сказочное великолепие. Заметила на ветках деревьев золоченые клетки. Там жили певчие птички. Почувствовала себя одной из них, когда в просветах между деревьями увидела высокий забор с острыми металлическими зубцами. Стало не по себе. Ища поддержки, я оглянулась на воина. Он ободряюще улыбнулся.
Выложенная светлой плиткой дорожка вывела к красивому двухэтажному зданию.
- Это дом жриц, госпожа, - очень почтительно пояснила прислужница.
Я с любопытством рассматривала мозаичные узоры вокруг дверей и окон. Подобные украшения в городе уже встречала, и дом жриц удивил не этим. Он утопал в зелени. На традиционной для тарийцев плоской крыше стояли ящики с цветами и пальмами, узкие кадки крепились и перед каждым окном. Даже в простенках было зелено - на цепях с крыши свисали терракотовые горшки.
Комната, в которую провела нас прислужница, была богато украшена. Чересчур, по-моему. Много золота, шелка, картин, разных фигурок, полтора десятка явно дорогих чайников на полках. Низкие, обитые терракотовой с золотом тканью диваны. Пестрые подушки на каждом. Столик из светлого дерева с гнутыми ножками. Комоды блестели перламутровыми вставками и золотыми ручками. И все же, несмотря на вычурность, комната казалась уютной.
Я осматривалась, а прислужница исчезла за кружевными, словно вырезанными из кости дверями. Она вернулась скоро и, распахнув обе ажурные створки, склонилась, пропуская в комнату госпожу Абиру. Посланник, едва завидев жрицу, замер в поклоне. Я не знала, как себя вести, но почему-то решила, что мне, будущей жрице, не пристало кланяться другой жрице.
Вошедшая в комнату молодая женщина была изумительно красива и исполнена чувства собственного превосходства. Длинные черные волосы, уложенные в сложную прическу, украшали золотые и серебряные нити. Изящную шею подчеркивали витые серьги. Расшитое золотом одеяние песочного цвета оттеняло смуглую кожу, хрупкие запястья утяжеляли массивные браслеты. Госпожа Абира скользнула по воину равнодушным взглядом, сделала знак выпрямиться. Как-то пренебрежительно, словно оказывала ему одолжение. И повернулась ко мне.
Глядя в карие глаза идеала красоты имперских женщин, я почувствовала себя неловко. Даже подумала, что зря, наверное, не поклонилась жрице. Госпожа Абира чуть прикрыла большие миндалевидные глаза и кивнула мне. Я ответила таким же легким кивком. Губы жрицы тронула улыбка, а во взгляде появилось одобрение, сменившееся холодностью, когда жрица обратилась к мужчине.
- Добрый день, господин Мирс, - голос женщины был высоким, мелодичным.
- Приветствую вас, сиятельная госпожа Передающая, - ответил Посланник. - Я выполнил поручение и сопроводил госпожу Лаиссу сюда.
- Вижу, - бросила жрица. - Можете идти.
Только тогда я в полной мере осознала, почему господин Мирс хотел проститься на улице. Надменная жрица использовала его, а потом отшвырнула, как грязь. От такого обращения с хорошим достойным человеком мое сердце гневно заколотилось, лицо опалил румянец. Стиснула кулаки и чудом не высказала госпоже Абире, что думаю о ее вызывающем поведении. Глянула на Посланника. Сдержанный мужчина никак не проявил своих чувств, хранил на лице вежливое, почтительное выражение. Вдруг поняла, что именно такого отношения к себе он ждал и от меня во время пути.
Мне стало стыдно. За госпожу Абиру и за других жриц Маар. Стыдно за себя.
Я подошла к воину, взяла за руку. Он удивился, но все же лицо его просветлело.
- Спасибо вам, господин Мирс. Спасибо. За все. Я надеюсь, мы еще встретимся.
- До свидания, госпожа Лаисса, - Посланник легко поклонился на прощание и вышел.
Прислужница, посматривавшая на меня с удивлением, поспешила проводить гостя. Когда их шаги затихли, я повернулась к госпоже Абире. Неприятный, злой осадок не позволил мне до конца поверить ни мягкой улыбке, ни радушному тону. Хотя говорила жрица совершенно искренне.
- Добро пожаловать домой, сестра, - распахнув руки, поприветствовала меня Передающая.

Красавица Абира обняла меня, окутав сладким ароматом духов. Позвонив в медный колокольчик, вызвала прислужниц, велела им отнести сумки в мою часть дома. Когда женщины ушли, взяла меня за руку.
- Мы так долго ждали тебя, сестра, - призналась она, заглядывая в глаза. - Больше двух месяцев. Это так замечательно, что мы скоро снова будем втроем.
Она сияла от радости, вполне сердечной, поэтому еще более удивительной. Такое поразительное изменение настроения меня с толку сбило. Я не успела и слова в ответ сказать, как Абира увлекла меня к ажурным дверям.
- Тебе, наверное, не терпится посмотреть твои комнаты, - предположила жрица. - Пойдем, покажу тебе дом.
Она распахнула створки и, не отпуская моей руки, вывела меня во внутренний сад. Он был небольшим, но красивым. Пальмы, цветы, четыре ровные дорожки из желтой плитки соединялись у фонтана в середине.
- Мы вышли из общих комнат, - мелодичный голос Абиры журчал, будто ручеек. Она повернулась, жестом пригласила оглядеть дом.
Вдоль всего второго этажа шел широкий балкон. Тонкие колонны, поддерживающие крышу, казались витыми и хрупкими. На белых перилах крепились небольшие горшки с пышными ниспадающими цветами.
- Если от них пойдешь вот в эту часть дома, - она махнула правой рукой, - попадешь в покои Гаримы. Она уже скоро вернется и очень тебе обрадуется. С этой стороны, - взмах другой рукой, - мои комнаты. А твои - напротив общих. Пойдем посмотрим.
Она уверенно меня вперед тянула, по-хозяйски толкнула двери в мою часть дома. Комнаты на первом этаже предназначались, по ее словам, для разговоров с должностными лицами. Когда я уточнила, с какими, Абира сделала вид, что вопроса не заметила. Она предпочитала обращать мое внимание на особенно ценные предметы и рассказывать их истории. Но меня не занимали ни они, ни богатое убранство комнат. Жрица этого словно не понимала. Передающая говорила медленно и размеренно, певучий голос сплетал красивые предложения. Но я постепенно осознавала, что Абира взволнована и смущена. Она старательно избегала взгляда в глаза, слишком много внимания уделяла мелочам и будто опасалась дать мне возможность заговорить. Отделаться от ощущения, что жрица тянула время, не получалось.
Величественная Абира поднялась со мной на второй этаж, распахнула двери в гостиную для близких знакомых, оттуда провела в спальню. Здесь жрица тоже рассказывала о вещах, изящно указывая на них. Неторопливыми грациозными движениями этой тарийки можно было любоваться долго. Она знала, что красива, и всячески подчеркивала это.
Спальня, куда уже отнесли мои вещи, оказалась очень просторной комнатой. Там воскуряли какие-то травы, дымок поднимался от каменных плошек. Пахло сладковато и терпко, приятно. Полупрозрачные ткани скрывали большую постель так же, как и на постоялых дворах. Дорогая мебель, резьба, перламутр, золото, благовония…
Мне представили мою собственную служанку, С[у]ни. Невысокая, худая, очень смуглая, черноволосая, на вид лет пятидесяти. На щеках под большими серыми глазами полукружья из крупных темно-синих точек. Она говорила сдержанно, почтительно и немного. Зато смотрела с благоговением.
Это пугало. Как и поведение Абиры. В сердце росла тревога, крепло дурное предчувствие.
- Гарима должна вернуться с минуты на минуту, - с обворожительной улыбкой заверила жрица. - Думаю, лучше всего будет встретиться с ней в общей гостиной.
Я не спорила.
К немалому огорчению Абиры, Доверенная еще не возвратилась. Расторопная прислужница чай принесла и поспешно вышла, оставив поднос на столике у дивана. Абира широким жестом пригласила меня присесть, сама заняла кресло напротив. Оставаясь со мной наедине, она явно чувствовала себя неловко и пыталась молчание заполнить. Спросить о путешествии она не догадалась, рассказать о себе или о Гариме - тоже. Говорила о напитке и провинции, откуда привезли чай. Повторялась довольно часто.
- Может, ты расскажешь мне о жрицах великой Маар? - осторожно намекнула я.
Абира сникла, потупилась, поставила чайник на поднос. Он обиженно звякнул, потому что руки ее дрожали. Я с удивлением увидела на ее щеках румянец. Это было неожиданно, у меня сложилось впечатление, что высокомерную жрицу ничто не может смутить.
- Я очень надеялась, ты повременишь с расспросами, - честно призналась Абира.
- Почему?
- Гарима запретила мне говорить о ритуалах и обязанностях жриц с тобой, - все еще не поднимая глаз, ответила тарийка.
- Как господину Мирсу? - хмуро уточнила я.
- Верно, - согласилась собеседница.
- Почему?
Ответила не Абира, а другая женщина, вошедшая в комнату.
- Потому что он не знает всех тонкостей ритуалов. Мог только напугать, но не утешить.
Она распахнула руки для объятий, сделала ко мне несколько шагов.
- Добро пожаловать домой, сестра, - сказала она.
Я встала, подошла к Гариме. Ее объятия пахли корицей, а сама жрица излучала душевное тепло, просто светилась изнутри. Она с первого взгляда понравилась мне куда больше высокомерной Абиры, хоть красавицей Доверенную назвать было нельзя. Крупный нос с горбинкой, прямые широкие брови, тяжелый подбородок, большой рот, маленькие карие глаза. Высокая полная женщина лет тридцати носила богатые одежды и множество украшений. Пышные черные волосы перехватывали золоченые ленты, тяжеловесные серьги оттягивали уши, на шее не меньше двух десятков золотых цепочек разной длины. И к браслетам Гарима явно питала страсть. Казалось, она все имеющиеся сразу носила, поэтому позвякивала при каждом движении. Но в отличие от изысканной, утонченной Абиры Доверенная располагала к себе. Такой хотелось открыться.
Спрятаться от серьезного разговора за вопросами о моем путешествии жрицам не удалось. Я скупо обобщила, что все прошло прекрасно, и похвалила господина Мирса.
- Он выполнил приказ и ничего не рассказал мне об обязанностях жриц. Сказал, об этом мне расскажут здесь, - я твердо смотрела в глаза Гариме, старалась изображать решительность и строгость. А сама сцепила на коленях руки, чтобы дрожь не показывать. Сердце колотилось, плохое предчувствие крепло, и то, как Абира вновь потупилась, а Гарима поджала губы, мне очень не нравилось.
- Что ты знаешь о Великих Супругах? - осторожно и мягко спросила Доверенная.
- Это боги тарийцев, боги Империи.
Мой ответ был столь же короток, сколь скудны мои познания. В родных краях о Супругах не говорили, поклонялись богам предков. Соотечественники верили, что имперские божества не имеют над ними власти.
Гарима вздохнула.
- Я боялась, что ты так ответишь… Тогда позволь, я начну издалека.
Я кивнула.
Доверенная, сидевшая рядом со мной на диване, положила ладонь на мои сплетенные пальцы и начала. Жрица говорила о С[о]диафе, боге процветания, торговли и войны. О боге, создавшем землю. Рассказывала о Ма[а]р, его жене, богине плодородия, справедливости, любви и домашнего очага, населившей земли и воды живыми существами. У каждого божества были свои служители.
В честь Содиафа не строили храмов. Его жрецы бродили по стране, толковали слова пророков, несли людям знания, сокрытые в Законе. Они разрешали ссоры, помогали закончить тяжбы. Их почитали и уважали, с радостью приветствовали в любом селении, щедро платили за науку и помощь. Но такого преклонения перед жрецами Содиафа, как перед жрицами Маар, не было. Потому что любой мужчина, почувствовавший призвание, мог стать жрецом Великого бога.
Жрицы Маар, как и ее дочери, хранили в себе искру, божественный дар, лишающий выбора и связывающий по рукам и ногам. Жрицы - Доверенная, Забирающая и Передающая - были человеческими воплощениями трех дочерей Маар и Содиафа, основой спокойствия народа и олицетворением божественного суда и справедливости. Именно дочери богов стали первыми жрицами много сотен лет назад. И с тех пор три женщины, наделенные тремя разными дарами, вершили правосудие именем Маар.
Теперь частью божественного замысла стала и я. Отказаться было невозможно.
Гарима очень осторожно подошла к сути ритуала, настаивала, что во время него я буду лишь олицетворением воли богини. Говорила, после я смогу лишь смутно вспомнить произошедшее. Настаивала, что преступник будет в трансе благодаря дару Доверенной, а потому не почувствует ни боли, ни страха. Заверяла, что Маар не допустит ошибки, оградит невиновного…
Но все эти слова не могли изменить главного.
Я, Забирающая великой Маар, должна во время ритуала определить, виновен человек или нет. А после отобрать душу преступника, чтобы Передающая, пропустив ее через себя, отдала ее кристаллу в Храме.
Услышав это, я разрыдалась. От ужаса, безысходности. От отчаяния.
Я подозревала, что у удивляющего меня преклонения перед Забирающей будет высокая цена.
Но что она будет такой жуткой…
Что мне придется всю жизнь забирать души…
Этот кошмар не укладывался в голове.
Гарима обнимала меня, ласково обхватив обеими руками. Я уткнулась лицом ей в плечо, плакала, долго не могла успокоиться. Жрицы не пытались утешить словами. Только уютные объятия Доверенной, теплая ладонь Передающей на моем плече. Удивительно, но это помогало. Слезы вышли. Дрожь пропала, сердце понемногу утихомирилось. Остались только пустота и горечь.
- Тебе важно помнить, что Забирающая отнимает только душу, - уточнила Гарима. - Чтобы казнить тело, есть палачи.
- Какой в них смысл? - вытирая щеки тыльной стороной ладони, бросила я. - Без души люди не живут.
- Живут, - голос Доверенной прозвучал глухо и сипло. - Два дня. В страшных мучениях.
Я с ужасом посмотрела ей в глаза.
- Значит, я хуже убийцы, - чувствуя, как по щекам снова потекли слезы, выдавила я. - Я - мастер пыточных дел.
Закрыв лицо руками, съежилась, давилась рыданиями. Гарима и Абира сидели рядом, обнимали меня. Но теперь чары их молчаливого утешения не действовали. Кажется, мне никогда в жизни не было так плохо.
Проклятая Кареглазая… В тот день я впервые поняла, насколько правы были односельчане, называя меня так.
Жрицы проводили меня в спальню. Велели служанке не заходить в комнату без зова. Я забралась на огромную кровать и, обнимая подушку, пыталась хоть как-то осмыслить все сказанное Гаримой.
Светало. Я провела ночь без сна. Плакать перестала, но свыкнуться, смириться со своей новой участью не смогла. Все повторяла про себя слова господина Мирса “Обязанности - это работа. Кто-то должен делать и ее”. Но совет не утешал.
У окна запела какая-то птица. Трели были незнакомыми и казались печальными, тоскливыми. Позже узнала, что небольшую серую птичку зовут плакальщицей. Именно ее пение стало для меня символом новой жизни.

Следующие дни прошли по большей части в молчании. Служанка не обременяла меня своим обществом. Жрицы приходили только один раз. В первое утро. Гарима рассказывала, какой в доме уклад, чего от меня будут ждать помимо ритуалов. У Забирающей, несущей самый тяжелый дар, оказалось не так много обязанностей. Встречаться с другими жрицами по меньшей мере четыре раза в день во время трапез. Принимать гостей, изредка навещать школу при Храме, где обучали законам Супругов. Следить за работниками библиотеки и заказывать новые книги для собрания. Ничего непосильного.
Вечером четвертого дня я ужинала вместе с молчаливыми жрицами в увитой каким-то цветущим растением беседке. Вокруг, будто деловитые пчелы, сновали прислужницы. Они старались угождать, предугадывать желания. Жриц и мои. В те дни исполнить мои желания не составляло труда - достаточно было уйти.
- Мы понимаем, что новости тебя ошеломили, сестра, - осторожно начала Гарима, жестом разогнав служанок. - Ты родилась в далекой провинции. Мы даже допускаем, что там иные верования. Как у сарехов, к примеру. Здесь же кареглазые девочки знают о своем предназначении с рождения.
- Кареглазые? - нахмурилась я.
Доверенная кивнула:
- Глаза цвета ритуального камня выдают одаренную, даже если дар еще не проявился.
- Понятно, - бросила я.
Общаться не хотелось. Я мечтала сбежать к себе в комнаты. Как и в предыдущие дни. Но чувствовала, что мое затворничество жриц обижает и беспокоит. Они и раньше пытались меня разговорить, как-то задержать рядом с собой. Безуспешно. Но я понимала, что прятаться от них вечно невозможно, поэтому подавила желание попрощаться и заставила себя смирно сидеть и хотя бы слушать.
- Ты уже четыре дня в столице, - осторожно отметила Доверенная. - Император обеспокоен.
- Что же его тревожит? – я старалась говорить ровно, спокойно. Получалось неплохо.
- Мы до сих пор не пригласили его в Храм на праздник в честь обряда посвящения, - стараясь не смотреть мне в глаза, ответила Абира.
- Подробней, пожалуйста, - это требование прозвучало удивительно бесстрастно. По крайне мере, я так думала, пока Гарима не положила ладонь на мою руку.
- Мы не желаем тебе зла, Лаисса, - тихо и совершенно искренне сказала она. - Не нужно от нас защищаться.
Я смутилась, потупилась, а Доверенная продолжала:
- Иногда происходит что-то такое, на что мы не в силах влиять. Можно бороться, разрушать себя, отравлять мир вокруг и все равно ничего не изменить. А можно верить в замысел милостивых Супругов и постараться принять свою судьбу.
- Это ужасная судьба! - выпалила я.
- Трудная судьба, непростая, - покладисто согласилась Гарима. - Но ты теперь не одна. У тебя есть сестры. Абира и я, другие жрицы великой Маар. Девочки и девушки, дар которых еще не раскрылся.
Передающая взяла меня за другую руку.
- Лаисса, - в голосе Абиры слышалось сочувствие. - У тебя во всех уголках Империи теперь есть сестры. Ты больше не одинока.
Эти мысли подбодрили. Вдруг пришло в голову, что я не единственная Забирающая в Империи, что другие жрицы как-то живут со своими проклятиями. Даже захотелось поговорить с ними. Хотя сомневалась, что они помогут мне. Для них обязанности Забирающей не были чем-то диким и неприемлемым.
- Во время молитвенных трансов можно почувствовать общую силу других жриц, - продолжала Гарима. - Но ты сама еще не жрица. Пока. Ведь обряда посвящения еще не было. Его обычно проводят на следующий же день после прибытия будущей жрицы в дом. Потому что будущие жрицы хотят выполнять свое предназначение. Хотят служить великой Маар и своему народу.
- А если я еще не готова?
Я цеплялась за соломинку, но не попробовать не могла.
- Это неважно ни для Императора, ни для Ратави, ни для народа в целом, - пожала плечами Гарима. – Так сложилось. Мы старались дать тебе время. Обычно Император не вмешивается в дела служителей, но здесь он прав. Ритуал давно пора было провести. Нам с каждым днем сложней находить оправдания нашему промедлению.
Я вздохнула. Вмешательство Императора и его настойчивость мне не нравились. Но нужно было признаться хотя бы себе, что и через неделю, и через две я не буду готова.
- Понимаю. И когда состоится посвящение?
- Завтра после захода солнца, - ответила Абира.
- И как же вам удалось отвоевать еще один день? - хмуро полюбопытствовала я.
- Завтра днем и вечером мы все будем готовиться к ритуалу, - просто пояснила Гарима.
Я укорила себя за недогадливость. Ответ был предсказуемым. Ядовитая досада подпитала злость на судьбу. Раздражение полностью скрыть не удалось, как ни старалась сдерживаться.
- Но этот вечер еще мой? - сердито посмотрела на жриц.
- Да, - подтвердила Доверенная.
- Отлично, - я кивнула и решительно встала из-за стола. – Пойду погуляю по городу.
- Если хочешь, возьми куббат, - предложила Абира. - Его быстро подготовят.
- Нет. Я пойду одна, - отрезала я.
- Тебя будет сопровождать охранник, - голос Гаримы прозвучал мягко, ласково. Будто она говорила с непослушным ребенком.
Ее увещевания только больше раздразнили меня. Я понимала, что желание бродить одной по незнакомому городу просто глупое. Но в тот момент мне очень хотелось решить хоть что-нибудь самой. Не подчиняться решениям других, навязанному укладу, а настоять на своем. И было все равно, как смешно, нелепо выглядела эта детская выходка. Я отрицательно покачала головой и вышла из беседки.
- Лаисса, лучше не ходить одной в город, который не знаешь, - предостерегла Гарима.
- Вот заодно и узнаю! – бросила я, не оборачиваясь.
- Лаисса, - Гарима с неожиданным для ее телосложения проворством догнала меня, схватила за руку. – Ты не можешь уйти одна.
Ударение на словах «не можешь» насторожило.
- Это почему же? – нахмурившись, уточнила я, подавив изначальное желание выдернуть руку.
- Ты еще не жрица, - пояснила Гарима. – Мехенди не дадут тебе выйти из храма одной.
Меня словно водой ледяной окатили, я от Доверенной даже отпрянула. Она всего лишь правду сказала, а я снова почувствовала себя диковинной птицей в клетке.
- За что? - выдохнула я. Вопрос, который задавала себе последние дни. Губы шевелились плохо, сердце колотилось, а в глазах щипало.
- Не расстраивайся так, - попросила Гарима. Она сочувствовала, надеялась меня успокоить.
Я отрицательно покачала головой, вернулась в беседку, тяжело села за стол. Чувствовала на себе взгляды жриц. Женщины молчали, Абира положила руку мне на запястье.
- Все равно хочу пройтись, - прошептала я.
- Хорошо, - покладисто согласилась Гарима и, погладив меня по плечу, сказала. - Я распоряжусь.
Сопровождающий меня воин носил кожаный доспех с символом Храма, с тремя сплетенными в венок цветами. Мужчина был почтительным, сам со мной не заговаривал, а я его молчаливости только радовалась. Бродила по городу, заглядывалась на людей, на красивые и такие чужие дома. Постепенно успокоилась, даже стала удовольствие от прогулки получать. Дошла до императорского дворца. В сгущающихся сумерках он казался мрачным. Я долго рассматривала его, стоя рядом с ограждением на берегу Афира. Потом попросила воина найти куббат. Идти по темноте через полгорода не хотелось.
Повозка нашлась быстро. Воин подал мне руку и удивился, когда я поблагодарила за помощь. Сидел в куббате у самого кожаного бока, чтобы ни в коем случае не касаться меня, не стеснять. Проводил до дома жриц, подобострастно распахнул передо мной двери, замерев в поклоне. Суни, ожидавшая меня в спальне, всячески старалась угодить. Заискивала. На душе от этого было тоскливо. Вспомнился господин Мирс. Он никогда так себя не вел. Наверное, потому что не забывал, что общается с живым человеком, с девушкой, которая всего на год старше его дочери.


ГЛАВА 5

Следующий день начался с позднего и очень легкого завтрака. Немного фруктов, чай. Абира и Гарима выглядели радостными, я этого настроения не разделяла. Собственное будущее виделось мне серым и мрачным, а посвящение только приближало первый ритуал божественного правосудия.
В саду стояло особое строение для проведения ритуальных омовений. К[и]рглик казался половинкой яйца гигантской птицы. Стены дома плавно переходили в округлую крышу и были снаружи выложены белой и голубой плиткой. Мне чудилось, в этом узоре скрывали письмена, а общий рисунок напоминал завитки мехенди.
Первая комната была маленькой и светлой. Больше я не разглядела — смотрела только в пол. Выяснилось, что нужно донага раздеться. Смутилась ужасно. Огнем горели щеки, уши и даже шея. “Сестер” нагота не смущала. Я же дрожащими руками сняла одежду и завернулась в огромное полотенце. Гарима, велев подойти ближе к другой двери, плеснула на мои босые ноги водой из кадки.
Я ожидала увидеть в следующей комнате какую-нибудь ванну. Ведь кирглик предназначался для омовений. Но во втором помещении, выложенном мелкой разноцветной плиткой, ничего похожего не было.
В центре заполненной паром комнаты лежали три больших пористых камня. Я и без объяснений понимала, что нужно снять полотенце и лечь на один из камней. Но обнажиться не могла. Не в присутствии пяти женщин - двух жриц и трех прислужниц. Меня долго уговаривали, но в итоге им пришлось смириться с тем, что на горячий камень я легла, по-прежнему замотанная в полотенце.
Одна из прислужниц расплела мне косу, стала расчесывать гребнем. Я лежала, закрыв глаза, сложив руки на груди, вцепившись в полотенце, как в последнюю защиту. Тепло камня, ароматный пар и убаюкивающий напев прислужниц успокаивали, умиротворяли.
Было хорошо и уютно, клонило в сон. Ладони прислужницы скользили по моей шее, плечам, гладили руки. В какой-то момент я поняла, что полотенца на мне давно нет, что во всем слушаюсь женщину, намыливающую мое тело, натирающую его благовонными составами.
Не знаю, сколько времени провела в той комнате, но описать свое состояние могла только одним словом. Блаженство. Когда прислужницы замолчали, надо мной склонилась Абира, протянула руку, помогла встать, отвела в третью комнату.
Воздух показался в первые мгновения нестерпимо холодным, а вода в небольшом бассейне просто ледяной. Но купание освежило и взбодрило, придало сил. И это ощущение чистоты тела, души и мыслей было замечательным.
Потом мы втроем долго сидели в больших плетеных креслах у бассейна, кутались в длинные мягкие халаты. Пили пряный чай, ели фрукты и горчащий дикий мед. Беседовали обо всем. О моей жизни в Сосновке, о путешествии в Ратави, о Храме, построенном очень давно, больше пяти сотен лет назад. О городе, возникшем вокруг Храма, о городках, в которых жили Гарима и Абира до того, как стали жрицами. Говорили об Императоре и его трех женах. В родных краях считалось, что тарийцам разрешено многоженство. Я о таком не читала, поэтому не верила. Как оказалось, не зря. Император в свои пятьдесят с небольшим был дважды вдовцом.
Заметив мое любопытство, Абира оживилась и с удовольствием стала посвящать меня в подробности жизни императорской семьи.
Первой женой Великого Императора [А]дмия стала королевна из небольшого соседнего государства. Она успела родить близнецов, сына и дочь, прежде чем ее отравили. Тогда эта история наделала много шума, хотя любому тарийцу было ясно, что смерть первой жены младшего из трех принцев особенной бедой не обернется. Как я поняла по тону жрицы, большинство думало так: «Императорские внуки живы, а невестка – дело наживное».
Кто же мог знать, что любимец народа, старший принц Рам[и]н, бесславно погибнет. Корабль, на котором он плыл к северным берегам Жемчужного моря, поглотил шторм. Кто же мог знать, что всего за три недели до торжественного венчания на царствование второго брата, Фа[и]да, во время охоты укусит ядовитая змея. Многие готовы были видеть волю богов в том, что вспыльчивый, угрюмый, склонный к жестокости Фаид так и не стал Императором. Но подобные размышления большинство вельмож не занимали. За каких-то полгода ситуация у трона поменялась до неузнаваемости. А новым Императором стал девятнадцатилетний молчаливый и вдумчивый вдовец.
Замкнутый Адмий не приближал никого из вельмож, имел свое собственное представление обо всем и не поддавался влиянию. Такое положение вещей не могло устраивать придворных. Молодому Императору стали спешно подыскивать жену.
Абира, большая любительница сплетен, сказала, что Императору Адмию предложили сочетаться браком с женой его покойного брата Фаида. Она принадлежала к древнему богатому роду, и с ее помощью вельможи надеялись влиять на Адмия, как прежде на вспыльчивого Фаида. Старинный закон наследования такой брак поощрил бы, хоть женщина и была не просто тяжела от умершего, но даже на сносях. Адмий отказался. Но это предложение заставило Императора задуматься о судьбе детей покойных братьев.
По мнению Абиры, любой другой правитель решил бы вопрос просто и навсегда. Убил бы всех. Но Император оставил жен и детей покойных братьев во дворце, окружил вниманием, теплом и заботой. Он не делал отличий между ними и родными детьми, а вельможи, предсказывавшие, что повзрослевшие мальчики предъявят права на престол, ошиблись. Оба сына Рамина стали преданными своему дяде наместниками в отдаленных землях разросшейся Империи. А сын Фаида - верным военачальником, руководившим защитой северных границ.
Гарима считала Правителя не только разумным политиком, но и хорошим человеком. И я доверяла ее суждению. В конце концов, она неплохо знала Императора Адмия лично, а дар позволял ей чувствовать других людей. А еще оказалось, что жрицы довольно часто общались с правящей четой и старшим наследным принцем. Поэтому другие новости, которыми осторожно поделилась со мной Абира, ранили и “сестер”.
В императорскую семью пришло горе - шесть недель назад старший сын Императора погиб. Его колесница оказалась повреждена, на повороте колесо отскочило, ось разломилась, и осколок угодил принцу в живот. От ранения он умер за считанные часы.
Очень многие говорили, что колесница была повреждена нарочно. Довольно уверенно называли пару имен. Гарима сказала, что с возвращением господина Мирса в Ратави поиск виновного пошел быстрей. Мне понравилось, что Доверенная с уважением относилась к Посланнику.
Но один вопрос не давал мне покоя.
Не могла отделаться от мысли, что если бы господин Мирс не проиграл спор, если бы остался в городе, охранял императорскую семью, то принц не погиб бы. Своими сомнениями я со жрицами не делилась, а Гарима, сама того не зная, только укрепила мои подозрения. Она сказала, что за последние десять лет, а именно столько господин Мирс был начальником стражи во дворце, ни одно из покушений не было успешным.
Я внимательно слушала рассуждения вдумчивой Гаримы и поверхностной Абиры и догадывалась, какой будет моя роль. В скором времени мне придется выполнить свое предназначение и забрать душу убийцы принца. Наверное, поэтому Император был так нетерпелив, так хотел, чтобы обряд посвящения провели скорей.

Сидя в большом кресле у тихо плещущей, будто дышащей воды, я впервые почувствовала себя уютно рядом со жрицами. И Абира, и Гарима больше не казались мне чужими, враждебными, создавалось впечатление, что мы знакомы несколько лет. Что между нами есть нечто связывающее, объединяющее, непонятное другим.
Становилось темней, от воды веяло холодом. Отдых в кирглике закончился. Из комнаты с бассейном мы вышли на другую сторону дома, в помещение, где висели ритуальные одеяния. Именно на них походила одежда, которую носили жрицы. Признаться, я ни разу не видела жриц в обычных платьях. И сама после посвящения их не надевала - возникло необъяснимое ощущение, что они не для меня.
Одеяния жриц были сделаны из тончайшего шелка и какой-то прозрачной ткани, в которой загадочно поблескивали золотые нити. «Богатство пустыни» - так я бы назвала цвета, использованные портнихами. Песочный, приглушенный кармин, медово-желтый, терракотовый, белый, словно выветрившиеся на солнце кости, черный, как ночное небо. У Абиры и Гаримы нарядов было очень много. В моей части тоже нашлась подобающая одежда, хотя мерок с меня не снимали. Заметив мое удивление, Гарима невозмутимо пояснила:
- Суни очень опытная, у нее глаз наметанный.
Абира тем временем вызвала служанок. Наблюдая за тем, как она позволяет себя одевать и причесывать, я усомнилась в том, что жрица вообще способна на что-либо сама. Чем больше в комнате появлялось женщин, тем больше я волновалась. Их благоговение меня пугало, смущали предложенные мне на выбор дорогие, но странные наряды. Хотя сильней всего тревожило чувство, что близится что-то очень важное и неотвратимое.
Стараясь отвлечься от нарастающего беспокойства, выбрала одежду. Наряд состоял из двух частей. Верхнюю можно было с натяжкой назвать блузой. Рубашка терракотового цвета облегала тело плотно, словно вторая кожа. Богато расшитый золотом вырез оказался почти неприлично глубоким. К коротким рукавчикам, едва прикрывавшим плечи, другие рукава крепились. Из прозрачной ткани, легкие, длинные, воздушные. А вот нижнюю часть одеяния можно было назвать только штанами. Широкий пояс, полупрозрачная струящаяся ткань, собранная мягкими складками на щиколотках.
Непристойный наряд для девушки…
Надеясь, что просто проглядела юбку, перебрала оставшуюся одежду.
- Юбок нет. И не будет, - лукаво улыбнулась Абира, следившая за мной.
- Почему? - удивилась я.
- Такой обычай, - вмешалась Гарима. - Всегда так было. Уверена, если захочешь, найдешь объяснение в старых книгах. В библиотеке при Храме их тысячи.
Она обезоруживающе улыбнулась и села, вверяя свою пышную гриву заботливой служанке. Слова Доверенной вдохновили. Я всегда любила читать, сожалела, что книг у меня так мало. Думая об огромной библиотеке Храма, отвлеклась от непристойных штанов, позволила Суни привести мои волосы в порядок.
Жрицы молчали, благоговейные служанки тоже. Тишину нарушали только шорох одежды, потрескивание трав в курильницах и дыхание. Мое волнение вернулось и затопило сознание, подчинило быстрое сердце, смешало мысли. Я все время поглядывала на спокойных жриц и завидовала им. Они знали, что впереди, были в мире со своим предназначением. Чувствовали себя на своем месте и знали, что этот мир подчиняется им.
Глянула в зеркало, подметила восхищенный взгляд Суни и поняла, что показывать страх не имею права. Слишком многие видят во мне лишь олицетворение дочери великой Маар. А полубожеству негоже бояться.
- Мы войдем в Храм в том же порядке, в котором участвуем в ритуалах, - пояснила Доверенная, когда последние приготовления были завершены.
- Мне еще нужно что-нибудь знать? - я переплела пальцы, стараясь скрыть дрожь. Но голос подвел. Звучал робко и неуверенно.
- Нет, - Гарима ласково погладила меня по плечу. - Нет. Все объяснится само. Просто доверься сердцу, доверься судьбе и великой богине. Позволь ритуалу подхватить тебя.
- Постараюсь, - кивнула я, моля небеса о том, чтобы уберегли от грубой ошибки и постыдной оплошности.
- Все будет замечательно, - обняв меня, заверила Абира. - Ты справишься.
Я сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и изобразила улыбку.
- Я готова, - соврала без зазрения совести.
Прислужницы распахнули двери, впуская в кирглик ночь, песни птиц и свежий, напитанный ароматами цветов воздух. Доверенная вышла первой, приняла фонарь из рук ожидавшей снаружи женщины. Большой, похожий на молочно-белый цветок светильник мерно покачивался на держалке, выглядящей точь-в-точь, как удочка. Может, днем раньше меня это сравнение позабавило бы, но не теперь, когда казалось, что сияющий цветок парит в воздухе. Такая же удочка оказалась в моих руках, и я пошла вслед за Гаримой к иномирному зданию Храма.
Внутри пахло свечным воском, незнакомыми травами, благовониями. Аромат получился сложным, но не тяжелым. Напротив, на душе спокойно стало, светло. Казалось, вот-вот произойдет нечто совершенно чудесное.
Безмолвные прислужницы стояли вдоль главного прохода, держали в раскрытых ладонях на уровне груди маленькие золоченые плошки с маслом. Фитильки в них не тлели. Женщинам не позволялось смотреть на жриц во время ритуала, и я была уверена, что ни одна не нарушит запрет. Поэтому никакие повязки на глаза не нужны.
Гарима прошла мимо прислужниц молча, заняла свое место в пяти шагах от белого кристалла. Я к нему подошла, словно во сне, зачарованная тусклым сиянием. Он изменился, совсем не походил на тот, что я видела несколько дней назад. Ни разноцветных бликов, ни мягкого и радостного света. Лишь скрытая мощь, близость которой стирала мысли, подчиняла чувства. Я все не могла избавиться от ощущения, что тогда, в первый раз, я любовалась кристаллом, а теперь он рассматривал меня. Пристально, изучающе, выжидающе.
Моя правая ладонь на груди, словно сдерживает тревожное сердце. Смотрю в белый туман кристалла. Смотрю и не могу оторваться. Тишина совершенная, свежий аромат трав щекочет чувства. Кажется, кристалл читает меня, будто книгу. Ему нравится то, что он видит.

Волнение уходит, уступает умиротворению. Дышу глубоко, полной грудью. Сердце бьется медленно, ровно. Справа и слева раздаются гулкие хлопки. Будто мое сердце бьется и там. Но я не смотрю по сторонам. Нет ничего важней кристалла.
Из-под моих ног снопом вырывается золотое сияние, обволакивает, обнимает. Я стою на цветке, он вспыхивает с каждым ударом моего сердца. От моего цветка по полу вьются светящиеся плети, соединяются с цветами Абиры и Гаримы. Те тоже сияют, вспыхивают с каждым ударом сердец. Я тоже хлопаю в такт, как и жрицы. Тоже пою незнакомую песнь, слов которой умом не понимаю. Она кажется заклинанием. Мелодия пронизывает меня, связывает с сестрами. По щекам скользят слезы, на губах улыбка. Счастье переполняет меня, напитывает золотым сиянием цветов и белым светом кристалла.
В левой руке ладонь Гаримы, в правой - Абиры. Мы танцуем рядом с кристаллом, и сами похожи на цветок. Голоса сплетаются, дары учатся чувствовать друг друга. И мы разделяем одну радость.
Кристалл зовет, манит. На молочно-белой поверхности вдруг появляются золотые прожилки, как стебли вьющихся растений. Видны листики, тонкие усики. Мы все еще держимся за руки, все еще поем заклинание, поэтому для нас распускаются цветы. По два для каждой, чтобы положить на них ладони.
Кристалл будто напитан полуденным солнцем, он просто дышит теплом и силой. Не порабощает, а приветствует, словно рад мне, как потерянной дочери. Хочется раствориться в нем, стать частью великого волшебства, божественного замысла. Я больше не принадлежу себе. Я - часть прекрасного целого.
Из-под рук Абиры в кристалл, словно пыльца с цветов, летит золотой песок. Он обращается хрупкими бабочками с сияющими крыльями. Я наблюдаю за их танцем, а вижу Абиру. Такой, какая она на самом деле под коконом высокомерия. Ее дар слаб, желание вызывать восхищение велико. Она жаждет поклонения и любит, превозносит себя. Безмерно гордится тем, что стала Передающей. Она трепетна в вере и счастлива быть частью ритуалов. Они - смысл ее жизни. Они делают ее еще более особенной, чем внешняя красота. Абира судит обо всем поверхностно, сплетни - вот предел ее возможностей. Мудрости в ней нет, душевного тепла мало и предназначено оно ближайшим людям. В понимании Абиры, ближайшие - это другие жрицы. И все же она незлой человек. Себялюбивый, неумный, но незлой.
Я вижу ее настоящую, и нет во мне ни неприязни, ни осуждения. Я принимаю ее такой, какая она есть. Ведь она мне сестра.
С ладоней Гаримы к сердцу кристалла устремляются змеи. Они быстры, полнокровны, но не смертоносны. Золотая чешуя блестит и играет узорами, а в них я вижу Доверенную. Гарима прекрасный человек. Она добра, скромна, хорошо образована и выполняет свои обязанности ради богини, ради укрепления ее власти и величия. В этом ее стержень, а не в опьяняющих счастьем ритуалах. И уж точно не преклонении окружающих. Вдумчивая Гарима сострадает, утешает и уменьшает сердечную боль других людей. Ее дар сильный, спокойный, нежный, как объятия матери. Доверенная стесняется своей внешности и старается отвлечь внимание от недостатков украшениями. Она знает, что глупцы посмеиваются над браслетами и цепочками, но сомневается, что умные действительно видят душу за всей этой мишурой.
Я вижу ее доброе сердце и острый ум, ее неуверенность. Кажется, мы знакомы сотни лет. И я принимаю ее такой, какая она есть. Ведь она мне сестра.
От моих ладоней в молочный туман кристалла летят вороны. Крупные, опасные, сдержанные, наблюдательные, внимательные к мелочам. В их крыльях я вижу сцены из жизни в Сосновке. Появление Доверенной. Разговор с приглашенным священником. Картины живые и яркие, но боль от них притупилась. Будто чужой стала. Вороны взмахивают крылами, в блеске перьев рождаются новые образы. В птицах чувствуется мощь куда большая, чем в змеях. Меня это огорчает.
Не знаю, какой меня видят Гарима и Абира. Не знаю, какое у них складывается мнение. Я уверена только в одном. Они примут такой, какая я есть. Потому что я им сестра.
Прекрасный ритуал завершился на рассвете и опустошил нас. Я думала с трудом, но тяжелые, неповоротливые мысли были радостными. Узнав сестер, увидев их без прикрас и наносного блеска, понимая, что сама предстала перед ними такой же открытой, я впервые в жизни не чувствовала себя одинокой и лишней.
Сидя между Гаримой и Абирой, отрешенно глядела на ровный ряд прислужниц. В руках у женщин горели золоченые светильники - фитильки зажглись сами, когда ритуал завершился.
- Осталось только надеть ритуальный браслет, - тихо сказала Доверенная, обнимая меня за плечи. - И можно будет пойти поспать. Император и другие почетные гости приглашены на вечер. Мы успеем отдохнуть.
Она встала, тяжело опершись на скамью, хлопнула в ладоши. Прислужницы, до того стоящие неподвижно, будто статуи, встрепенулись, засуетились. И нескольких минут не прошло, а перед нами оказались большие шкатулки. Богатая резьба, золотая отделка, изображения трех золотых цветов, сплетенных в венок. Прислужница с поклоном подала одну шкатулку Доверенной. Под тяжелой крышкой на черной шелковой подушке лежали золотые змеи. Их чешуйки ловили свет, поблескивали, от этого казалось, что змеи дышат, глядя на мир миндалевидными карими глазами. Гарима почти коснулась левой  ладонью матовой поверхности кристалла, а пальцами правой почти дотронулась до гладкой головки самой большой змеи.
- Я надеваю браслет, чтобы служить великой Маар и чтить законы богов. Не мне судить, а только им. Не я решаю, а боги через меня.
Едва она договорила, золотые змеи зашевелились и в считанные мгновения оплели руку Гаримы до локтя. При этом самая большая обвила соединенные указательный и средний пальцы, улеглась на тыльную поверхность кисти.
Потом прислужница поднесла шкатулку Передающей. Я не удивилась, увидев под крышкой бабочек, мягко и едва уловимо шевелящих крыльями. В их кружевные рисунки тоже были вставлены коричневые прозрачные камни. Абира произнесла те же слова, что и Доверенная. Бабочки вспорхнули и облепили точеную руку женщины. По примеру Гаримы положив ладонь на грудь, Передающая отступила.
Прислужница поднесла мне шкатулку. Коснувшись крышки пальцами, я надолго замерла, пытаясь утихомирить разбушевавшееся сердце. Волновалась безмерно, тщетно повторяла себе утешающие слова. В конце концов решила, что промедление только усиливает мою тревогу, и открыла шкатулку. Там лежали золотые перья и голова длинноклювой птицы. Мне казалось, она неотрывно смотрит на меня, следит за каждым движением.
Голос дрожал, когда я произносила те же слова, что Доверенная и Передающая до меня. А не отдернуть руку, когда золотые перья поднялись в воздух, оказалось очень сложно. Птичья голова устроилась на указательном и среднем пальце, так, будто они были частью ее клюва. Но все же острый и опасный на вид клюв удлинял мою руку на полпальца, не меньше. Теплые перья разных птиц мягко обхватили предплечье, поблескивали золотом и незнакомыми коричневыми камнями. Одно перо было особенно большим и напоминало глаз, в середине которого сидел очень крупный круглый камень.
Несмотря на обилие золота, деталей, камней, браслет на руке почти не ощущался. Я чувствовала тепло, но не тяжесть.
Сестры подошли ближе. Мы втроем стояли напротив кристалла, смотрели в его ласково поблескивающее туманное сердце и читали молитву на незнакомом мне языке.
Ее отзвук постепенно затих где-то в Храме. Я чувствовала себя хорошо и спокойно, ласково поглаживала красивые перышки на запястье.
- Мы наденем браслеты сегодня вечером, - тихо сказала Гарима. - Перед множеством приглашенных. Они должны видеть, какой символ носит новая Забирающая Ратави.
- А какой это символ? - насторожилась я.
- Возрождения, - пояснила Гарима. - И дар твой очень силен, это тоже видно по браслету. Великая была щедра к тебе и к Ратави.
Я промолчала. Не стала говорить, что тяготилась даром.
Доверенная подошла к прислужнице, державшей раскрытую шкатулку, коснулась кончиками пальцев темной ткани. Змеи соскользнули с ее руки, свились клубком. В это время хрупкие бабочки Передающей перелетели в свою шкатулку. Абира расставалась с ними нехотя, это отчетливо виделось по лицу. Меня же птица пугала. Казалось, она смотрит на меня огромными карими глазами и чего-то ждет. Поэтому я обрадовалась, когда перья, будто осенние листья, с шорохом ссыпались в шкатулку.
- Нужно выспаться до праздника, - провожая взглядом прислужниц, уносящих шкатулки, обронила Абира. Она помолчала, потом будто встряхнулась и продолжила веселей. - Уже через несколько часов здесь соберется столько людей. Император с супругой, министры, принц, вельможи, купцы…
Она предвкушала вечерний праздник. Неудивительно, ведь Абира наслаждалась вниманием, жаждала его. Я, оглядев Храм, представив себе множество незнакомых людей, испугалась и смутилась. Ведь все они будут смотреть на меня, на мой браслет. Захотят со мной разговаривать, познакомиться.
- Если праздник в мою честь, я ведь могу сама пригласить гостя? - я с надеждой посмотрела на Гариму.
- Ты о господине Мирсе? - с улыбкой уточнила она.
Я кивнула.
- Мы уже пригласили его, - ее голос звучал тепло и мягко, а выражение глаз было ласковым. - Подумали, тебе будет приятно его видеть.
Я порывисто обняла Доверенную. Ее забота поражала сердечностью, искренностью. Мне хотелось сделать что-то особенное и для Гаримы, понимавшей меня так хорошо. Она погладила меня по плечу, поцеловала в лоб.
- Ты справишься со всем. Я в этом совершенно уверена, сестра, - подбодрила Доверенная. - Главное, не забывай, что это не они придут оценить тебя, а ты соблаговолишь встретиться с ними.
- “Соблаговолишь”... - я усмехнулась, головой покачала. - Слово-то какое…
- Жрицы нисходят к общению с обыкновенными людьми, - вмешалась Абира. - Ты это вскоре поймешь.
Припомнилось, как Передающая разговаривала с господином Мирсом. Стало противно, неприятие душу оцарапало. Я от всего сердца понадеялась, что словами “нисходит” и “соблаговолила” никогда не будут описывать меня.
- Прежде, чем мы разойдемся по спальням, нужно еще кое-что обсудить, - спохватилась Гарима. - Пойдемте ко мне.
Она мягко держала меня за руку, отчего-то казалось, что сестра тревожилась, а разговор ждал неприятный. Абира удивленно приподняла красивые брови, кивнула.

В комнатах Гаримы очень знакомо пахло смесью пряных трав. В четырех углах гостиной стояли курильницы, каждая со своим благовонием. Их дымок смешивался, и общий аромат получался легким, сладковатым и древесным. В этой комнате хотелось сидеть часами. Подложив под спину подушку, я уютно устроилась на диване и вспомнила, где уже слышала такой запах. В лавке торговца жемчугом. Видимо, он пользовался ароматическими травами, чтобы покупатели задерживались у него подольше.
- Я не буду тянуть, перейду сразу к делу, - тон Гарима, севшая рядом со мной, взяла деловой. - Не узнав, какой силы твой дар, заводить этот разговор было бессмысленно. Еще ты, несомненно, понимаешь, что из-за убийства Его Высочества твой первый ритуал правосудия состоится довольно скоро.
Я кивнула. Отлично осознавала причины, по которым Император торопи жриц с обрядом посвящения.
- Дары жриц великой Маар разнятся по силе, - ровным голосом продолжала Гарима. - Слабый дар позволяет жрице чувствовать магию кристалла, ощущать душу и деяния осужденного во время ритуала. Направлять ее так, чтобы ритуал прошел правильно. Таких жриц называют Чувствующими. Дар такой силы у Абиры.
- Поэтому бабочки казались хрупкими? - спросила я.
- Поэтому, - подтвердила Гарима. - И ритуальных камней чуть меньше, чем в других случаях.
Она бросила короткий взгляд на Передающую, я тоже осторожно в ту сторону глянула. Стало понятно, почему Гарима так вдумчиво подбирала слова и даже несколько лукавила. Абиру задевало упоминание слабости ее дара. И, щадя ее чувства, Доверенная предпочитала не подчеркивать, что ритуальные камни в бабочках были совсем мелкими.
- Следующие по силе - Видящие, - продолжила Гарима тем же спокойным деловым тоном. - Магия кристалла во время ритуала и вне его ощущается четко, видны душевные порывы людей. При должном уровне владения даром можно на других даже влиять. Видящие не только ощущают душу осужденного во время ритуала, но и видят, что он совершил. Будто присутствовали на месте преступления. Дар такой силы у меня.
Я надеялась, что она все же меня причислит к Видящим. Стать еще одним исключением, оказаться обладательницей наиболее сильного дара не хотелось. А название меня и вовсе напугало.
- Проживающие, - голос Доверенной прозвучал похоронным колоколом. - Это сильнейшие дары. Магия кристалла ощущается постоянно и четко. Такая жрица может временами даже читать мысли, настолько ясно она видит души людей. Проживающие не просто видят преступление, но во время ритуала будто сами становятся преступником. Видят его глазами, ощущают его кожей, полностью проникают в его мысли.
Она роняла фразы холодно и сухо, от этого мое сердце колотилось быстрей, а пальцы дрожали. Я вцепилась в небольшую подушечку, отвела глаза. Надеялась так скрыть волнение.
- Такой по силе дар у тебя, - бесстрастная Гарима огласила приговор. Но я еще не готова была с ним смириться.
- Я ведь не могу читать мысли. И вообще плохо вижу души людей. Не то что ты! - я пробовала защищаться, отказаться от определенной мне судьбы. Хоть и чувствовала, что борьба бесполезна. - Может, ты ошибаешься!
- Нет, не ошибаюсь, - она покачала головой, положила ладонь на мои побелевшие от напряжения пальцы. - И я точно знаю, что дар будет развиваться после посвящения. Мехенди долго сковывали его, но со временем ты будешь читать сердца людей так же легко, как свое.
- Я не хочу проживать жизни преступников! - по щекам покатились слезы, а голос сорвался. - Как можно ослабить дар?
Абира недоуменно покачала головой и промолчала.
- Никак, - твердо ответила Гарима. - Но тебе не стоит из-за этого волноваться. Во время ритуалов ты будешь в трансе. Когда он закончится, подробности выветрятся из памяти, ты будешь помнить только общую картину. И то смутно.
Она ободряюще погладила меня по плечу.
- Тебе не следует бояться дара. Дар - это благословение, - ее голос звучал мягко и торжественно. - Жители Сосновки отравили его для тебя, и я уверена, что великая Маар еще накажет их за то, что превратили дар в проклятие. Но ты скоро поймешь, какова истинная ценность дара. Все станет на свои места. Пока просто постарайся свыкнуться. Я рассказала о силах даров сейчас, чтобы ритуал не напугал тебя.
Кивнув, я смахнула слезы. Сетовать не судьбу, жаловаться на силу дара в присутствии двух искренне верующих жриц, гордых своим предназначением, было глупо.

В Храме было многолюдно и тихо. Стоя рядом с сестрами у кристалла, я старалась не показывать волнения и страха трем сотням собравшихся людей. Их взгляды были обращены на меня. Я чувствовала, что от меня ждут чего-то особенного, волшебного. Что на меня возлагают надежды.
Гарима первой произнесла ключевую фразу, едва касаясь ладонью мягко сияющего кристалла. Змеи проворно скользнули ей на руку, любовно обвили ее. Мой голос прозвучал робко и сипло. Не думаю, что эти слова вообще услышал кто-нибудь кроме сестер и прислужницы, держащей шкатулку. Моя рука стала длинноклювой птицей с теплым золотым оперением. Я прижала ее к груди, как и Гарима. Передающая произнесла клятву ясно и громко, так, что слышно было в самых дальних уголках зала. Легкие бабочки вспорхнули и, трепеща крыльями, расселись на руке Абиры.
Мы стояли у кристалла, прижимая руки с браслетами к груди. За спинами ровным молочным светом сиял кристалл, питающий нас, читающий наши сердца. Собравшиеся в зале пели молитву на незнакомом мне языке. Пусть умом я слов не понимала, но душа откликалась на каждый звук. Я знала, что люди благодарят Маар.
Опять я чувствовала себя частью чего-то великого, неподвластного времени, недоступного пониманию простого смертного.
Когда молитва закончилась, мы с сестрами сняли браслеты. Я отрешенно смотрела на ворох золотых перьев, любовалась таинственным блеском ритуальных камней. Необычное ощущение пустоты смешивалось со страхом и обреченностью. Я знала, что следующий раз надену птичий браслет ради того, чтобы забрать душу убийцы принца.

Вечерний праздник вспоминался круговертью множества лиц. Из более полусотни новых знакомых в память запала только императорская семья. Правитель носил траур, как и его молодая жена, приходившаяся убитому принцу мачехой. Она и единоутробная сестра погибшего носили белые тонкие платки, полностью повторявшие прически и охватывавшие косы. Как потом объяснила Гарима, такие платки символизировали поседевшие от горя волосы.
Император, вне всяких сомнений, расспросил обо мне господина Мирса. Потому что Правитель не удивлялся моим смущению и растерянности. Я привыкла глаза прятать, молчать и в разговоры не вмешиваться. Поэтому желание людей беседовать именно со мной и ловить мой взгляд удивляло безмерно. К счастью, Император не говорил о ритуалах и не упомянул ни траур по сыну, ни близящийся суд над убийцей. Лишь сказал, что я, как и другие жрицы, всегда буду желанной гостьей во дворце как на праздниках, так и на советах.
Я отвечала вежливо, немногословно не только Императору, но и другим людям, стремившимся к знакомству. К счастью, от меня не требовалось даже запоминать их имена. Главам богатых родов, министрам, купцам и прочим хватало коротких разговоров и заверений, что  встреча мне приятна. Единственным человеком, которому я действительно обрадовалась, был господин Мирс. Не оттого, что уже знала его. Но и потому, что он видел во мне семнадцатилетнюю Лаиссу, а не только сиятельную Забирающую великой Маар.
Как и к другим гостям, я подошла к нему сама. Он мне обрадовался, теплая улыбка украсила его лицо. К сожалению, мы разговаривали очень мало. Я замечала, что к нашей беседе прислушивались. А многие высокопоставленные гости и вовсе отнеслись к нашему разговору с толикой ревности, о чем наблюдательный господин Мирс мне и шепнул. Я удивилась, спросила, откуда мысли такие.
- Я всего лишь начальник дворцовой охраны, госпожа Лаисса, - улыбнулся он. - А вы общаетесь со мной почти так же долго, как с первым советником Императора. Мне не по чину такой продолжительный разговор с вами.
- Вы же говорили, что я ничего никому не должна пояснять, - я недоуменно нахмурилась.
- Верно, говорил, - согласился он. - Но сегодня особенный вечер. Разговор с вами - проявление благодати великой Маар. Не показывайте никому особенного расположения. Хотя бы сегодня. Пока не разберетесь в политических течениях столицы и страны. Знать очень внимательно следит за настроением Императора и его семьи, но и благоволение жриц не менее драгоценно.
Я вздохнула, поблагодарила за совет и пожелала господину Мирсу приятного вечера. Не успела отойти от статного воина и на три шага, как ко мне сразу двое мужчин подошли. Оба тарийца явно ждали, когда я закончу предыдущий разговор. Оба были напористы и явно соперничали, соревновались в красноречии. С каждой минутой их фразы становились все более запутанными и вычурными. Я честно вслушивалась, ловила нить. Сложная задача, потому что мужчины часто друг друга перебивали. Глянула в сторону воина. Он наблюдал за этой беседой и, встретившись со мной взглядом, ободряюще улыбнулся.
В числе новых знакомых оказались и послы. Невысокий, но очень крепкий на вид сарех глядел на меня оценивающе, рассматривал внимательно.
- Никогда бы не подумал, что Забирающей Маар станет едва ли не моя соплеменница! - голос у него был низкий, гулкий. Широкоплечий мужчина покрутил длинный русый ус, усмехнулся. - Я думал, это шутка такая, когда сказали, что Забирающая из северной провинции. А тут… Прямо глаз радуется! Северянка, да еще такая красивая!
Господин Д[а]либор говорил мне лестные слова. Прямолинейные и громогласные. Я сдержанно благодарила и чувствовала, как краснею. Потому что казалось, светловолосый сарех умеет невозможное - ощупывать взглядом.
Посол даркези, высокий и худой лысеющий мужчина, был менее словоохотлив, но стремился мне понравиться. Господину Кв[и]рингу это удалось лучше, чем раздевающему меня глазами сареху. И все же обоих, таких непохожих послов роднило то, что они не верили в Маар, а лишь отдавали дань вежливости. У них были свои боги. Во мне послы видели простую смертную женщину, чем сильно отличались от тарийцев.
Это действовало отрезвляюще. Как глоток ключевой воды, когда в голове мутится от жары.
Во множестве людей я давно потерялась, но следовала совету господина Мирса и старалась всем уделять одинаковое время. Наверное, поэтому праздник так утомил. К концу вечера я уже валилась с ног, не запоминала лиц и обрадовалась, когда торжество закончилось.


    ГЛАВА 6

Тот самый день, день первого ритуала, настал скоро. Слишком быстро. Всего через две недели. Сестры знали, что дознание почти завершено. Они порывались мне об успехах господина Мирса рассказывать, говорить о преступнике, повторяли, что его вина доказана. Меня это не утешало и не успокаивало. Напротив, чем больше проходило времени, тем сильней становилась тревога. Так волновалась, что спать не могла. Не иначе Суни рассказала все сестрам, потому что после второй бессонной ночи Гарима зашла ко мне в гости. Она принесла с собой травяные пирамидки для курильниц, не спрашивая моего разрешения, зажгла их. Хотя до того я множество раз просила Суни обходиться без благовоний. Из-за жары даже самый приятный аромат казался удушливым и угнетающим.
Сестры относились к травам иначе. Для Абиры они были символом роскоши, тем, чем наслаждались лишь избранные. Поэтому Передающая использовала самые дорогие благовония. Гарима приписывала травам лечебные свойства и хранила в одинаковых коробочках больше сотни корешков и цветов.
Так и теперь аромат, выбранный Доверенной, оказался удивительно приятным, бархатистым и светлым. Гарима попросила меня лечь на постель, сама по-хозяйски разбросала подушки и в изголовье села. Я послушалась. Просто не хотела спорить. В пресловутую силу трав я не верила, к тому же чувствовала себя бодрой. Напуганной, рассерженной, но бодрой.
Сестра открыла небольшую костяную баночку, набрала на пальцы немного мази и провела ею полоску на моем лице. От переносицы до волос, через весь лоб. Гарима тихо мурлыкала незатейливую песенку, мазь дурманяще пахла лавандой и еще чем-то незнакомым. Сестра терла мне лоб, виски. Сквозь полусон почувствовала, что Суни трет мне ладони и запястья, теплыми пальцами касается стоп.
Проснулась незадолго до полудня. Отдохнувшая, свежая, повеселевшая. Сестры ждали в беседке, а их новости испортили мое прекрасное настроение. Дознание завершилось, день ритуала назначили.
До того часа, когда я впервые заберу чью-то душу, оставалось чуть больше суток.

Утро началось с кирглика, омовения. Но в этот раз притихшим сестрам не удалось меня отвлечь. Они сами переживали, я это чувствовала. Сестры волновались за меня и из-за меня, из-за моего первого ритуала. Их тревожность только усиливала мою, но мы все знали, что суд великой Маар свершится. Что она решит мудро и верно, а жрицы будут лишь олицетворением ее воли. Сестры много раз говорили, что управлять собой, влиять на что-то во время ритуала почти невозможно. Я им верила и надеялась, ритуал останется в памяти неясным сном.
Мои одежды были черны. Мысли - безрадостны и мрачны. Я старалась не называть преступника человеком. Даже про себя. Надеялась, что его вина очевидна и доказана. Как заклинание повторяла, что я есть воля Маар. И только.
Но руки тряслись, дышала часто и сбивчиво, дрожали губы, в глазах щипало, сердце колотилось, билось больно. Мы с сестрами шли к сияющему кристаллу, к прислужницам, держащим шкатулки с браслетами. В Храме пока было пусто, но меня предупредили, что это ненадолго. Мы произнесли клятвы, призывая в свидетели кристалл. Змеи оплели руку Гаримы, теплые перья охватили мою, легкие крылья бабочек трепетали на руке Абиры. Я повторяла про себя, что с этой минуты не принадлежу себе. Что девушка с хищной птицей на руке - не я вовсе, а Забирающая Маар, что я осталась за порогом Храма. Стало спокойней.
Доверенная Маар вышла в соседнюю комнату. Там был преступник, там пока ждали все те, кто хотел посмотреть на ритуал. Там были родственники подсудимого, которые еще могли с ним проститься.
Я не вижу Гариму, но вдруг чувствую ее заклинания. Будто она совсем близко и тихо напевает ритуальные слова. Слышу отклик мужчины на магию Доверенной и ответ Абиры, тоже ощущающей происходящее.
Мы, сестры и жрицы Маар, - одно неделимое целое. Неподвластные себе, подчиненные богине вершительницы судеб. И слова о том, что я уже не я, а только Забирающая, - правда.
Кажется, убаюкивающая песня Гаримы вьется вечность, столетия длится вплетение души мужчины в невидимое полотно магии ритуала. Двери распахиваются, на пороге Доверенная. Она ведет за руку невысокого мужчину в простой светлой одежде. Он сильно хромает, приволакивает одну ногу. Его короткие курчавые волосы блестят сединой. Крупный нос с горбинкой, большие глаза, пухлые губы. Знаю, он не понимает, где он, что делает, что сейчас произойдет. Магия Гаримы делает его спокойным, безразличным к происходящему и во всем послушным жрицам.
За Доверенной и преступником в зал входят люди. Император, его жена, сестра убитого, советники, господин Мирс и многие, многие другие. Десятки людей. Но они не существуют ни для преступника, ни для меня. Он их не замечает вовсе, а мне люди видятся призраками, появляющимися на грани сна и яви.
Гарима подводит мужчину ко мне, отпускает его руку. Велит встать передо мной на колени. Он без раздумий выполняет приказ, но больная нога предает, подворачивается. Он лежит, распластался на полу. Никто, даже отзывчивая и добрая Гарима, не спешит ему помогать. Глядя, как человек силится подняться, как кровь пропитывает штанину и рукава на плечах, я не испытываю к нему и капли сочувствия. Это кажется правильным, но все же удивительным. В этот миг понимаю, что действительно перестала быть собой на время ритуала. Как и Гарима, бесстрастно взирающая на преступника.
Он встает на четвереньки, выпрямляется, смотрит мне в глаза. Взгляд светло-голубых глаз пустой, одурманенный, а от мужчины веет свежей кровью и лавандой.
Я подхожу ближе. На шаг. Хочу смотреть в светлые глаза, хочу видеть, знать, что было, как было...
Вижу конюшню, иду по проходу между стойлами. Красивые длинноногие кони бьют копытами, фыркают, трясут гривами. Пахнет навозом и свежим сеном. Разговариваю с людьми. Говорю нарочито весело, а руки дрожат. Я затыкаю большие пальцы за кушак, держусь за расшитую ткань. Люди ухаживают за лошадьми, легко кланяются мне, отрываются от своих занятий. Они под моим началом, знаю всех, как облупленных. Раздумываю, кого назначить виновным в том, что случится. Случится скоро.
Подхожу к дому, где стоят колесницы. Страшно, тревожно, сердце бьется часто, но сомнений нет. Это нужно сделать, я сделаю. Т[а]тий проверяет колесницу первого советника, отсылаю его с поручением. Подхожу к белой с золотом колеснице. Дорогое дерево, красивая вещь. Ее жаль. Принца тоже жаль, но он должен умереть и умрет. Скоро.
На стене висят инструменты. Беру тонкую пилку. Руки дрожат так, что не получается снять ее с гвоздя. Шепотом ругаю себя, решительно хватаю пилку. Слишком сильно от злости на себя - на левой ладони порез. Неглубокий, но неприятно. Выступила кровь. Это подстегивает, раззадоривает. Руки больше не трясутся, подбадриваю себя ругательствами, подхожу к белой колеснице. Там надпил, здесь. Места неприметные, к тому же в них усиления. Но я, главный мастер и конюший, знаю, как сильное место превратить в слабое.
У дверей шаги - вернулся Татий. Едва успеваю повесить на место пилку, но стою рядом с ней, а она покачивается. Спрашиваю нарочито грозно, строго, выполнил ли Татий поручение. Он отвечает вежливо, почтительно. Это он молодец. Но взгляд то и дело скользит на пилку, в глазах недоумение. Вот и нашелся будущий виновный. Он парень молодой, сложностей с ним еще не было, выговоров тоже. Но это дело поправимое. Первый выговор будет прямо сейчас. Покричав на Татия, обругав его за нетщательную работу, выхожу во двор, громко хлопнув дверью. С удовольствием вижу, что мои крики слышали по крайней мере четверо. Когда все произойдет, о нерасторопном Татие и моем недовольстве вспомнят многие.
Подставить Татия не получилось. В его халатность не поверили. В злой умысел – тем более. Если бы не проклятый Мирс, к словам Татия и не прислушались бы. Но внимательный бес заподозрил меня, начал проверять. Сердце захлестывает ужас, животный страх за жизнь. Пришли стражники. Я знаю, что буду упорствовать. Знаю, что мое признание им не получить. Но знаю и то, что скоро окажусь перед белым кристаллом в Храме. И от этого в жилах стынет кровь, замирает сердце, и я тону в безысходности...
Стряхнуть чувства убийцы удается не сразу, но ритуал хотя бы позволяет мне вынырнуть из его воспоминаний. Ни жалости, ни сочувствия, ни радости от того, что преступнику не удалось погубить еще и молодого парня, а справедливость победила. Только непонятная, тянущая из меня силы, саднящая в костях жажда. Непреодолимое желание забрать, поглотить, впитать то прекрасное, что есть даже у этого человека.
Его душа должна принадлежать мне.
Это единственное, чего я хочу. Единственное, чего жажду. Единственное, что мне нужно знать.
Сияют многочисленные ритуальные камни, светятся перья, кажется, что вся рука — золотая птица. Ее глаза горят грозно и уверенно. Моя рука тверда. Ни дрожи, ни страха, ни сомнения. Тонкий клюв нацелен в грудь преступника. Я чувствую биение его сердца. Оно заходится стуком, будто радуется приближению моей птицы. Она станет его искуплением, принесет покой.
Рубаха на груди распахнута. Мужчина сам держит полы открытыми. На коже свежие рубцы и кровоподтеки, короткие волосы опалены. Тонкий клюв касается груди там, где биение сердца ощущается сильней всего.
Почти незаметный укол. Преступник вздрагивает всем телом, дышит прерывисто, едва не постанывая от удовольствия. Птица насыщается, нечто удивительное, нечто, что я никогда не смогу описать, через нее наполняет меня.
Блаженство.
Меня затапливает светом. Преступник падает у моих ног, но это нисколько меня не трогает. Он больше не существует. Свет, который я вобрала, становится невыносимо ярким, причиняет боль. Вначале чувствую лишь покалывание в пальцах, потом ломоту в суставах, и я понимаю, что должна избавиться от света.
Абира, моя освободительница, стоит у самого кристалла. Ее бабочки зовут меня, трепещут маняще. Моя птица касается самой крупной и отдает пресыщающий меня свет. Абира положила одну ладонь на кристалл, чтобы отдавать ему душу. Я откуда-то знаю, что будь дар Передающей сильней, она вначале вобрала бы в себя весь свет. Как я. Но эту мысль быстро сметает радость. Радость избавления от чужой души. Восторг от того, что все идет правильно, что нет ошибки, а воля Маар исполняется.
Кристалл искрит разноцветными всполохами. Сосредоточенная в нем сила бьется ровно, как большое сердце. Как и во время первого ритуала, на нем появляются места для ладоней. Мы с сестрами кладем левые руки на молочную поверхность и доводим ритуал до конца. Запечатываем душу преступника в белом кристалле. Как в тюрьме. Пока великая Маар не спустится с небес и не позволит заключенным в кристалле душам прожить вторую жизнь...
Кристалл медленно потускнел, погасли ритуальные камни в браслетах, померкло золото. Я словно очнулась, будто видела одновременно неприятный и прекрасный сон. Вдруг почувствовала на себе взгляды множества людей, ощутила их благоговение, преклонение перед богиней, ее судом, ее жрицами.
Двое воинов со знаком Храма на доспехах потащили в другую комнату бьющегося в судорогах убийцу. Прислужницы поднесли шкатулки. Только когда перья ворохом осыпались с моей руки, почувствовала облегчение.
Император подошел поблагодарить нас за то, что провели ритуал и дали воле Маар свершиться. Правитель казался успокоенным, но все еще не чувствовал себя отмщенным. Его жена искренне волновалась за мужа и хотела бы утешить, но не знала, как. Разговаривая с ней, я отчетливо поняла, что она искренне любит супруга. Это удивило. Я считала, что договорным династическим бракам чувства чужды. Принцесса Теллими, сестра убитого, казалась напуганной и обеспокоенной. Траурный белый платок на ее голове отчего-то казался мне лицемерным.
От этого искренняя тревога господина Мирса виделась еще более яркой и сердечной. Он единственный из многочисленных гостей спросил, как я себя чувствую. Я чувствовала себя истощенной, опустошенной, но удивительно довольной.
- Я знаю, что все прошло правильно, - ответила я. – Это успокаивает.
- Рад, что это так, - в его улыбке читалось облегчение. Он замялся, а я почувствовала, что воин не решается задать вопрос.
- Спрашивайте, господин Мирс, - подбодрила я. – Вы же знаете, я не посчитаю вопрос наглым или неуместным.
Он благодарно поклонился.
- Мне удалось выяснить, что колесницу повредил он. Но не удалось узнать, зачем он это сделал, - признался воин.
- В этом я не могу помочь, - я покачала головой. – Я этого не увидела.
Господин Мирс надеялся на другой ответ, но его у меня, к сожалению, не было. Воин поблагодарил и отошел, теснимый полным и довольно приятным мужчиной, оказавшимся главным судьей Ратави.
В этот раз прием недолго длился, и на нем не присутствовали иноверцы. Меня это радовало. Сама мысль о том, что пришлось бы разговаривать с сарехами или даркези, сомневающимися в каждой минуте ритуала, казалась кощунственной и оскорбительной.

- Все прошло замечательно! – похвалила Гарима, когда мы остались втроем в общих комнатах. – Что бы ты ни думала, ты – истинная жрица великой Маар, Лаисса. Истинная и сильная.
- Ты забрала его душу полностью и только потом отдала мне! - с восхищением сказала Абира. – Р[а]льха так не умела.
- Это предыдущая Забирающая? – уточнила я.
О ней разговор заходил впервые. И Гариме это совсем не понравилось. Доверенная бросила укоризненный взгляд на Абиру, та смутилась и глаза отвела.
- Что с ней случилось? – переглядывания настораживали, и я решила добиться ответа.
- Она умерла, - ровный тон Гаримы меня не обманул. Сестра тщательно подбирала слова, чтобы не солгать мне. Но не смерть была той причиной, по которой Ральху не хотели вспоминать.
- Она была старая?
- Нет, ей не исполнилось и пятьдесят, - прозвучал тихий ответ.
- Она чем-то болела?
- Тоже нет. Ральха была здорова, - такие же безжизненные слова.
- Я упрямая, - напомнила я. – Могу гадать вечность. И просто так не отступлюсь.
Гарима отвернулась, смотрела только на свои сплетенные пальцы. Передающая тоже моего взгляда избегала.
Недолгую напряженную тишину нарушила Абира.
- Да расскажи ты Лаиссе. Зачем скрывать? Ни на ней, ни на нас это никак не скажется.
Гарима вздохнула и с сердцем бросила:
- Ты могла бы и догадаться, что мне больно об этом говорить! Я ведь знала Ральху дольше, чем ты.
- Прости, - повинилась Абира. – Но утаивать эту историю от сестры неправильно.
Гарима вскочила, стала ходить вдоль окна, теребила длинную серьгу. Я не подгоняла, больше ни о чем не спрашивала. Доверенная собиралась рассказать мне правду, но еще не знала, с какого места начать.
Решившись, Гарима вернулась в свое кресло, посмотрела мне в глаза.
- Я расскажу. Только прошу тебя, не осуждай никого. В этом мире много искушений. И не нам судить, насколько чья вина велика.
Я кивнула. Сестру это немного успокоило. Она сделала глубокий вдох и начала:
- Ральха была Видящей, ее знаком были пауки. Она любила свой дар и, даже если это покажется тебе странным, она любила забирать души. Еще она много времени проводила в архивах, читала, изучала древние книги о наших и чужих богах. Она была сложным человеком, тяжелым. Порой резкая, злая, нетерпеливая. А через час становилась веселой и беззаботной, лучилась радостью, готова была обнять весь мир. Она очень любила одного человека, но у них не сложилось. Он не смог долго терпеть такие резкие, а иногда необъяснимые перепады настроения. Он ее бросил. Ральха долго переживала, хотела его вернуть. А потом его нашли мертвым на окраине города, в канаве. Обглоданного собаками.
Я старалась не представлять описанную картину и подавить тошноту. А Гарима смахнула слезы и продолжила.
- Мне уже тогда следовало заподозрить неладное. Я ведь не раз слышала, что именно такой смертью грозила тому человеку Ральха. Но я, и не только я, все… Все считали это пустыми угрозами брошенной женщины.
Она вздохнула, ненадолго замолчала, собираясь с мыслями.
- Ральха горевала. Слишком показательно, слишком нарочито. Но подобное наигрывание становится обычно очевидным позже. Тогда же, два года назад, ее страдания казались настоящими. Ей сочувствовали, о ней беспокоились, прощали капризы… А потом у нее появился другой мужчина. С ним она не была счастливей, а связь не длилась так долго. Она сказал, что прогнала его сама. Что он уехал из Ратави. И поверили ей, а не родственникам, говорившим, что он внезапно исчез. На смену второму любовнику пришел третий, потом и четвертый. А потом в Ратави появились Наблюдающие.
Я нахмурилась, не подозревая, о ком речь. Гарима заметила это и пояснила.
- На востоке Изначальной Империи есть Забытый город. Там многие сотни лет назад возвели самый первый Храм. Говорят, там огромный кристалл, соединенный с другими кристаллами в Империи. В том городе живут Наблюдающие. Это жрицы великой Маар, обладающие такими же дарами, что и мы. Там не проводят ритуалов. Наблюдающие следят за тем, чтобы другие жрицы не злоупотребляли своей силой.
- Ральха злоупотребила? – не сдержалась я.
Сестры кивнули.
- Она убила тех мужчин, - сказала Гарима. – Забрала их души и наслаждалась мучениями людей. Она нашла в старинных свитках описание какого-то колдовства и с его помощью спрятала души убитых в небольших кристаллах. Но таких кристаллов она раздобыла только три. Перед четвертым убийством Ральха решила освободить место в тех камнях и сбросила украденные души в храмовый кристалл. Наблюдающие почувствовали души невиновных и приехали в Ратави. Они сами провели ритуал и казнили преступницу. Так же жестоко, как она убивала тех мужчин.
После этих слов повисла тяжелая гнетущая тишина. Я пыталась сдерживать воображение. Хотела, чтобы слова оставались словами, не вызывали картин. Мне это не удавалось, но, несмотря на тошноту, я все же чувствовала облегчение.
Было приятно знать, что есть Наблюдающие, что за ошибки и преступления наказывают и жриц. Это успокаивало.