Акриловые краски жизни

Лера... Несколько новых резких морщин на лице, жесткие движения – курит совсем по-мужски, не узнаю её. Кашляет по пять минут после каждой сигареты. Всё время ерошит короткие седые волосы – ей, видно, непривычно, что нет больше её копны, недавно состригла…

– Ты изменилась, Лера, – говорю я.

Ей можно говорить такое. Редкий случай, когда люди умеют правильно понимать. Она умеет. Не начинает выяснять – что? постарела? потолстела? похудела?..

– Ты по работе приехала? – спрашиваю я, хоть и чую, что не по работе. – Надолго? Останешься у нас?

Лера уже давно живет в Москве, но часто приезжает в Питер на всякие разные симпозиумы и конференции. Круг её деятельности безграничен, и она пока не разгадана мною – десять лет я привыкаю к её необыкновенности и многогранности. Мой муж знает её смолоду, с института, но у него та же история – тоже не может отследить её принадлежность разнообразным министерствам и фондам, не говоря уже о личной жизни.

У нас с ней интересные отношения – именно такие как мне нравится, довольно близкие, но тонкие. Она ровесница моего мужа, и разница в пятнадцать лет позволяет мне без ущерба для самолюбия отступить, отдав ей полномочия быть главной в нашей тактичной дружбе. Это единственный случай в моей жизни, пожалуй. Каждый раз, когда она появляется в нашем доме, я ухожу на второй план, становлюсь неприметной.

Наш дом наполнен за десять лет её подарками – красивыми дорогими чашками и скатертями, керамическими домиками ручной работы, шарфиками и галстуками…

Мой папа ждет её, не скрывая нетерпения. Папе почти восемьдесят, и он молодеет при Лере. Она напоминает ему мою маму, которой нет уже несколько лет. Такая же сильная и властная. Ему, папе, не хватает сильной и властной женщины в доме. Она грозит пальцем, и он ставит нетронутую рюмку на стол – мама тоже умела так грозить пальцем. Папа улыбается – сейчас Лера снова пойдет курить на кухню, а он потихоньку с этой рюмкой справится… она и не заметит.

– Я не по работе, и ненадолго, – очередная сигарета сменяет только что потушенную, – прокурю я вам весь дом… Можно я не буду время тянуть? Я приехала к тебе лично, хочу поговорить.

Конечно, Лера, начинай. Я так и знала. В отличие от нас с мужем, Лера вполне способна отследить этапы жизни своих друзей. Наука психология, которой она отдала пятнадцать последних лет, делает всех нас прочитанными книгами для неё...

– Это правда, что ты начала думать о детдомовском ребенке?

Лера, Лера… Я уже большая, мне скоро сорок лет. Тебе трудно поверить, Лера, но я действительно способна о чем-нибудь таком думать.
Я спокойно улыбаюсь. Как мой папа.

– Значит, правда. Давай поговорим, только спать всех уложим, – поразительно, но она правда уверена, что может всех уложить спать, когда захочет. Но в её голосе я слышу такое, чего никогда не слышала – голос её дрожит. И улыбка моя, извинившись, исчезает без следа.



Лера всегда была умна и красива классической красотой – адская смесь, конечно. Мой муж рассказывал несколько историй о том, как мужики теряли голову и творили разные глупости из-за неё. Ей было сорок пять, когда я познакомилась с ней, и первым моим желанием было нарисовать её, увековечить. Я сказала ей об этом – она отмахнулась привычно. Рисовали уже, вполне достаточно…

Лериного мужа я не знала, она никогда ничего о нем не рассказывала ни хорошего, ни плохого. Они сто лет назад расстались. Он был какой-то шишкой московской, замминистра, что ли… Лера живет со своей мамой и семнадцатилетней дочерью в прекрасной квартире, давным-давно благородно им оставленной – во всяком случае, так мы все это до сих пор понимали.

Когда мы приезжаем к ней в гости в Москву, я каждый раз даю себе слово, что буду более внимательно относиться к своему собственному дому и близким людям – так влияет на меня атмосфера её безупречного жилища, уютного, в цветах и пледах, с огромной библиотекой, с начищенной кухонной утварью и запахами чистоты и вкусной еды…

Её дочь Настёна всегда была девочкой, от которой не оторваться. Котёнок маленький, а не девочка. Лера, если Настёна была рядом, тоже превращалась в мягкую и нежную.

Настёна была художницей. Когда ей было восемь, Лера пригласила нас на выставку детской художественной студии, и мы тогда познакомились и с Настёной, и с её сине-зелёным творчеством – девочка рисовала Планету, китов, дельфинов, дождь…

Я часто ездила в загранкомандировки; по Лериному заказу (сама Лера была невыездная тогда) я привозила Настёне всё самое лучшее – акриловые краски, рисовую бумагу пачками, собольи кисти… Настёна визжала от счастья. Лера светилась от любви.

Лерина мама, Раиса Игнатьевна, была женщиной приветливой, но молчаливой и сдержанной – она никогда не участвовала в наших посиделках. Мне было странно, что Лера не уговорит её хоть немного побыть с нами. Мне даже казалось, что Лера сама этого не хочет почему-то. Скажет ей ласково – спасибо, мамуля, так всё вкусно пахнет! Устала, наверное? Иди, полежи. И всё…
Но у нас было не принято лезть в чужую жизнь – я и не лезла.

За десять лет нашей дружбы мы несколько раз знакомились с Лериными кавалерами, каждый заслуживает быть описанным подробно, но не здесь и не сейчас. Хорошие мужики. Лера же год от года становилась всё интереснее, такая вот порода…

Последний её друг был из боевых генералов, и хоть я и видела его только раз, но поняла, что это случай косы и камня. Лера пропала на несколько месяцев, по телефону отвечала коротко – сама, мол, позвоню, когда смогу… На том и порешили – ну, что я не надоедаю ей больше до особого распоряжения. Я и правда подумала, что дело в генерале.

– Я хочу тебе кое-что рассказать… – Лера проветрила всю квартиру, всё вымыто и разложено на свои места, чай заварен. Все сделано за десять минут, пока я душ принимала. Я и сама быстрая, но Лера…
– Все уже улеглись. Мы ведь не торопимся? Речь пойдет о Настином отце...

– Не о генерале разве? Ой…

– Да какой там генерал… 


Он, Владлен, её увидел и сразу всё понял: такие девушки как Лера появляются на земле для счастья – и дарить, и получать. Представление о счастье у него полностью сложилось к его тридцати годам, карьера в самых высших номенклатурных слоях сделала своё дело. Женщины, которые были в его жизни, обвешанные камушками и закутанные в шубки, помогли процессу.

Это был 1970 год, Лере было двадцать пять. Ей не нужны были камушки и шубки, она блистала умом и необыкновенной естественной красотой. Их встреча была неслучайной – сама Лера никак не могла появиться в его кругах, она была начинающим  врачом в одной закрытой области медицины – а вот его, Владлена, визит на один из врачебных слётов был продиктован партийной необходимостью преобразовать к чертовой матери все её талантливые разработки на благо родины.

Он и преобразовал, сначала чуть испугав, а потом чуть приоткрыв перспективы для неё. Постарался изо всех сил и удивил несхожестью с другими мужчинами. Ну и женился на ней неожиданно.

Она украсила собою его жизнь, его дом, его круг. Ему не нужно было её перевоспитывать или инструктировать для новых элитных условий – врожденное чувство такта и внешность королевы компенсировали все пробелы. Её приняли как родную, предоставив чудесные условия работы. Его похвалили за прекрасный выбор жены.

Первые годы были счастливыми. Лера, Валерия Владимировна, шик-блеск, а не женщина, прижилась и освоилась. Именно там она и научилась тонко общаться, не нарушая чужого пространства и не впуская в своё.

И, тем не менее, у неё в это время появилась подруга – по-настоящему близкий человек. Девушку звали Полина, она работала лаборантом у Леры. Всё произошло быстро – Полина проявила себя пару раз, и это донесли до руководства. Ну, а руководство в лице завотделом Валерии Владимировны было сильно заинтересовано в людях неравнодушных.

Приглядевшись, Лера обнаружила в Полине кроме толковости ещё и скромность, и достоинство. Девушка была приезжей, закончила в столице фармацевтическое училище с отличием, поэтому получила хорошее распределение. Лера, присмотревшись ещё внимательней, посодействовала её поступлению в химико-технологический, на заочное. Через семь лет, одолев и аспирантуру, Полина возглавила одну из лабораторий отдела.

Владлен ничего не имел против этой дружбы, и Полина была вхожа в дом. Она была единственным человеком, с кем Лера была открыта совершенно.

У девушки не было личной жизни, и Лере это было странно – Полина была очень симпатичной и аппетитной. Может, простовата она?
"Ну, это смотря с кем сравнивать! – рассмеялся Владлен, когда Лера вслух возмутилась этому факту одиночества  в жизни подруги. – Если с тобой, то и королева Елизавета простовата!"

А еще у Полины вместе с заведованием лабораторией появилась маленькая однокомнатная квартира, не в центре, конечно, но своя – Лера ходатайствовала, Владлен помог – дружба называется.

В тридцать лет у Леры случилась внематочная беременность, через шесть лет – еще одна.

– Лера, стоп, – сказала я, запутавшись на этом месте. – Как это? А Настя как же получилась?


Отсутствие детей не было трагедией для Владлена. Атмосфера комфортного эгоизма, в которой он плавал как рыба в океане, исключала переживания и тем более трагедии. Ну, нет детей… Тем спокойнее.

Его безразличие и Леру немного успокаивало, но с каждым уходящим годом жизни она переоценивала ситуацию. Врачи никаких страшных диагнозов не ставили – были, конечно, проблемы, подлечивали её в лучших клиниках, в санаторий пару раз отправляли, на грязи…
В какой-то момент Лера поняла, что проблема здорово подросла, во всяком случае у неё. Виду не подавала, казалась такой же, как и всегда. Но ей всё больше открывалась картина их странного брака, брака двух богов каких-то античных… Красивые, богатые, успешные. Под покровительством. Даже равнодушные, как и положено.

После второй операции, когда новый шов наложился на первый, поставив крест на всех женских надеждах, у Леры как-то неожиданно прорезалось внутреннее бабье зрение, и она вдруг поняла: её муж не любит её.

– Ты думаешь, у него есть другая женщина? – спросила Полина.

– Если я говорю, что он не любит меня, я вовсе не имею в виду, что у него есть другая женщина, Полиночка, – Лера никогда не сомневалась в себе, в собственной непобедимости. Уж что-что, а это ей внушили железно.

– Ну и хорошо, – тихо сказала Полина.


Месяц Лера сидела на больничном, зализывая после операции душевные и телесные раны. Полина успешно замещала её, временно исполняла обязанности, каждый день отзваниваясь: докладывала, но не заезжала – работала допоздна, уставала. Лера относилась к этому с пониманием и благодарностью.

Владлен тоже много работал, и если приходил очень поздно, то спал в кабинете на диване, не тревожил её. Однажды ей не спалось, и она, накинув шаль, тихонько пошла к нему в кабинет – посмотреть, может, и он не спит… Хоть словом перекинуться.

Владлен не спал, говорил по телефону. Лера уже повернулась было уходить, но интонации его голоса были так незнакомы ей, что она изменила своим принципам никогда не подслушивать и не подглядывать. "Ну с чего ты взяла, что так нельзя? Зачем всё рушить? – страстно шептал её муж. – Прекрати… подумай о последствиях. Да я сто раз тебе говорил, что я предлагаю! Оставить всё как есть я предлагаю! Ей и в голову не придет, что ребенок мой. Да не могу я ей сказать! Не поймут меня! Ты что, забыла кто я? Какой развод к черту?! Лучше расстрел… Поля, я тебя умоляю… Уйдешь в декрет, сохранишь работу… Ты думаешь, что она тебя оставит в лаборатории, когда узнает?!"

Лера всё-таки заставила себя уйти, боялась упасть, голова закружилась.

Утром она притворилась спящей, смогла. Владлен ушел тихо, заглянув на секунду. Домработница, приходящая раз в неделю, была отпущена с богом. Лера, полумертвая, начала составлять план дальнейшей жизни. Нескольких дальнейших жизней.

Она позвонила в Ленинград, в свой институт – не забыли меня? Возьмете обратно? У меня есть, с чем к вам возвращаться… Да ничего не случилось, Москва надоела. Это пока идея, но я вполне серьезно. А что мне муж… я птица вольная.

– Владик, дорогой, – сказала Лера вечером, – давай только спокойно, как культурные люди. У нас с тобой болото красивое, а не жизнь. Я так больше не могу, прости… Мне тошно. Отпусти меня в Ленинград. Меня умоляют вернуться, что-то там у них есть интересное для меня. Мне нужно сменить обстановку, у меня стресс… – Лера изо всех сил красиво сидела в кресле, красиво курила, красиво интонировала.

– Лера, а ты с ума не сошла? – начал было Владлен, но она перебила: – Развод не нужен, Владик… Никто не знает, как жизнь повернется. Я ж не к другому мужику ухожу. Стресс у меня.

– А работа?

– А что работа… Полина вполне потянет отдел, она ж умница девочка. Молодая, перспективная. Я её порекомендую. Не дергайся, Владик. Я ж не завтра собираюсь…


У Полины было пять месяцев беременности.
– Лера, я не говорила тебе… мне не очень удобно было, прости меня. Ты поставь себя на мое место – ты со своей внематочной, а я тебе такие новости… Нет, Лерочка, мужа никакого не будет, я для себя рожаю. Мне ж тридцать скоро. Я к тебе приеду на выходных, поговорим.

– Полиночка, не приезжай пока. Я что-то расклеенная. Поздравляю тебя. Давай прямо сейчас поговорим, по телефону. Я хочу, чтобы ты взяла отдел. Я перевожусь в Ленинград обратно, мне предлагают очень интересную во всех смыслах работу… Давай подумаем, как это сделать.


Полина всё-таки приехала – неожиданно, без разрешения. Владлен был дома. Лера подумала, что наверное она очень много нагрешила, если ей такое предлагается пройти – так притворяться, так держать себя в руках… Теперь, всё зная, она явно увидела то, чего раньше не видела – конечно, они, эти ребята, давным-давно любовники. Ей помогало то, что она омертвела.

– Лерочка, ты бы не курила… Послушай, ей же не дадут отдел, она же беременная… – Владлен подключился к разговору, открыв окно и укутав Лерины плечи шалью. – У меня есть одна идея…
И, потеряв бдительность, он разложил в мелких деталях продуманный план по соблюдению интереса Полины в институте.

– Как же я вам благодарна… Как хорошо, что вы у меня есть… – Полина по очереди одарила Леру и её мужа преданным счастливым взглядом…

Лера, незаметно посмотрев на Владлена, прочла в его ответном взгляде на Полину: "Ну, я ж говорил… Не нужно ничего придумывать, всё обойдется…"


Продуманный план не воплотился. Полинина мама, обычно совершенно здоровая, заболела, а кроме дочери у неё не было родных, поэтому пузатая Полина поехала в свое родное село – маму положили в районную больницу на три недели, нужно быть рядом, да и хозяйство небольшое не бросить, куры ведь живые… Валерия Владимировна, вынужденная выйти на работу, подписала ей отпуск за свой счет. А Владик, подумала Лера, оплатил ей дорогу…

После её отъезда Владлен повеселел, начал активно наверстывать упущенную светско-культурную жизнь, Леру в театры приглашать. Интересно, думала Лера, он в принципе может чувствовать что-нибудь? Одна женщина только что осталась бездетной навсегда; вторая, брюхатая, в деревне одна, без связи телефонной… А он сидит на Севильском цирюльнике, коньячок в антракте попивая: – Лерочка, а может плюнешь на свой стресс? Давай мы с твоим стрессом справимся! Я тебе помогу, дорогая… Зачем тебе в Ленинград? А, Лерочка? 
Она смотрела на него, как на экспонат в музее, боясь за себя: вдруг она, Лера, оживет?.. ведь если оживет, то, наверное, сразу и умрет… или его убьет.


Через три недели позвонила Полинина мама: "Валерия Владимировна, Поля просила сообщить вам… Она упала нехорошо, поскользнулась. Её в нашу больницу положили, на сохранение. Поменялись мы с ней местами. Тянет у неё живот сильно".

– У Полины проблемы, Владик.

– Полина взрослая и самостоятельная, Лерочка. Мне кажется, она сама может решить свои проблемы.

"А ведь ты предатель по большому счету, – подумала Лера. – Наверняка она тебе звонила из больницы…"

– Пожалуйста, помоги. Набрать телефонный номер и продиктовать кого и куда перевезти… это что, так трудно? Вот адрес больницы, где она сейчас.

– Лера, а тебе не приходит в голову, что моя заинтересованность в жизни посторонней мне женщины может вызвать нежелательные сплетни? То я квартиру ей хлопочу, то больницу лучшую…

"Да и пошли вы, – очнулась Лера. – Делайте что хотите… Надо уезжать в Ленинград поскорее, вот о чем нужно думать".

Ночью ей приснились два ангела. Размытый сон какой-то, сине-зеленый. Будто она, Лера, танцует, вся в шлейфах и вуалях, то с одним ангелом с крыльями, то с другим… Ей никогда ничего подобного не снилось. "Господи, – догадалась она, – это души моих детей… Плоти им не дали, а души их теперь стали ангелами…"

На утро Лера пошла в церковь. Вернувшись, подняла всех, кто мог помочь перевезти Полину, благо влиятельный круг своих не бросает, и на следующий день уже сидела у койки, обставленной капельницами.

– Я сильно упала, Лера, треснулась копчиком, почки встряхнула. Теперь болит живот и спина, спасу нет… Я боюсь, Лера.

Врачи советовали лежать, Полина лежала. Ко всем неприятностям неожиданно появился токсикоз, страшное дело… Лера навещала её два раза в неделю, Владлену никаких деталей не рассказывала, да он и не спрашивал. Ей вдруг открылось как это противно, вести такую двойную, даже тройную игру. На кону жизнь ребенка, и она больше не будет вести никаких игр.


– Ну что, мать Тереза, – ироничный и бодрый Владлен уселся с бокалом коньяка в мягкое кресло. – Докладывай обстановку. Что Полина? Что твой Ленинград?

Лера сидела, курила, вытянув красивые ноги. Устала.

– Полину выписывают. Ленинград подождет, пока ребенок не родится... а то на тебя надежды мало. Потом я уеду, не буду мешать.

Владлен, застыв, молча смотрел на её ноги, боялся рот открыть. "Всё-таки умный, всё-таки замминистра, хоть и подонок, – подумала Лера. – Знает, что молчание – золото…"

– Глаза подними, Владик. Полине не говори, что я знаю, ей и так хватает, без этого… Кивни, если понял. Хорошо… Теперь отомри.

И ушла к себе, оставив его сидеть, скрюченного.


Полина умерла при родах. Поздний токсикоз сделал свое дело, какой-то очень сложный случай, из ряда вон… Родилась семимесячная девочка, которую, за отсутствием родителей, перевезли в Дом малютки, так положено. Лера сделала всё возможное, чтобы застолбить своё будущее участие в этой девочке.

Она ни на секунду не выпускала ситуацию из-под контроля, была спокойной и собранной, больше чем всегда. Очень достойно похоронила подругу, ни намёка не дав никому заподозрить хоть что-нибудь. Владлен не отходил от неё ни на шаг, был трезв и солиден, как и полагается замминистра и мужу такой женщины как Лера.

Лера подружилась с матерью Полины, после похорон сама отвезла её в деревню и осталась там на два дня. Полинина мама полюбила Леру сразу, как иначе…

– Лера, не хочешь ли ты сказать… – я обмерла от догадки. – Твоя мама – это не твоя мама? Раиса Игнатьевна не твоя мама?! Это Полинина мама?!

– Я детдомовка послевоенная. У меня никогда не было своей мамы. Вот такая история. Налей мне чего-нибудь… покрепче чая.


– Я предлагаю тебе следующее, Владлен. Хотя нет, сначала я задам тебе вопрос… как честный человек. Вернее, для проформы, потому что я знаю ответ. Признаешь ли ты дочь, если я разведусь с тобой… уйду от тебя? Заберешь ли ты её к себе? Будешь ли ей отцом?

– Если мы разведемся?! Признать, что девочка Полины – моя дочь?! НИ-КО-ГДА. Мне нельзя. Ты шутишь, Лера? Прежде всего, я и сам не уверен, что это моя дочь… Во-вторых, мне светит заграница через год, и там шутки плохи… Не дури, Лера.

– Сволочь… Ладно, прости.

– Меня выпрут, Лера! Им только кинь такую кость. Ты же не сделаешь этого, Лера?!

– Не сделаю, Владик. Но при одном условии. Мы с тобой удочеряем девочку. Официально, как супружеская пара. Ты – отец, я – мать. Ты уезжаешь… куда хочешь. Раиса Игнатьевна переезжает к нам жить, я ей все открыла, она согласна. Она родная бабушка девочки, имеет право... И только мы об этом знаем. Я всё понимаю про первый отдел. Я готова всё изменить. Я уйду из института. Не буду работать вообще. Через несколько лет про меня забудут. Мы будем вести себя тихо, никто не будет вхож… Твоя задача – обеспечивать нас несколько лет, и я обещаю, что от тебя потребуется минимум. Потом видно будет. Работать пойду куда-нибудь, без первого отдела. Изменится что-нибудь… Решайся.
Иначе худо тебе будет, Владик…


Этот Лерин план удался – были, конечно, разного рода препоны и проволочки, как без этого даже у влиятельных мира сего, но в целом всё сложилось. Через год девочка Анастасия обрела фамилию, отчество и дом. Девочка, родившаяся так страшно, долго выправлялась, но победила. Никаких последствий для здоровья её преждевременное рождение не дало, Лера постаралась отследить и предупредить все возможные неприятности.

Весь этот год, как и обещала, она сидела дома, уволившись из института, не появлялась нигде, отучая от себя окружение. Кроме оформления Настиных бумаг, она занималась продажей дома Раисы Игнатьевны и её пропиской в Москве, делала ремонт, обустраивала детскую. Каждый день прислушивалась к пульсу своей души и понимала, что всё-таки оживает. Начала вникать в психологию и психиатрию – сама, читая классиков науки…

Владлен получил обещанное назначение, долгожданную работу в Праге. Уехал за неделю до Настиного переезда из Дома малютки, так было договорено. Их отношения весь год были странными, слишком спокойно-ровными. Однажды Лера случайно обратилась к нему на "вы" – вы будете кофе? – а он ответил, не заметил. Сама Лера поймала это своё "вы" и задумалась… Сейчас ей было не представить, что когда-то, даже совсем недавно, она могла дотронуться, поцеловать его… спать с ним в одной постели, дарить ему подарки, что-то обсуждать. Он стал ей незнакомым. А с незнакомыми она привыкла вести себя ровно и прилично.

Что касается самого Владлена, то он абсолютно успокоился по поводу ситуации, считая, что всё действительно неплохо закончилось. Он удостоверился в искренней, даже яростной заинтересованности Леры в этой девочке, потом просчитал все возможные риски в его собственной жизни… и признал их незначительными.

Друзья задавали ему вопросы о Лере – куда, мол, пропала красавица наша? Владлен серьёзнел лицом, или чуть закатывал глаза, или чуть морщил лоб, или чуть держал паузу – в зависимости от обстоятельств. "Непростое у неё время сейчас… думаю, вы понимаете…" – и все вдруг начинали понимать, вспоминая о Лериной операции и просочившихся слухах об усыновлении ребенка, или фантазировать, что для такой красавицы возраст "под сорок" иногда разрушает психику, или ещё что-нибудь начинали понимать… тоже в зависимости от обстоятельств и степени глупости.
То есть к моменту отъезда Владлена в Прагу уже никто ничему не удивлялся. Что, собственно, и требовалось.

Раиса Игнатьевна перебралась к Лере сразу после отъезда Владлена. Она была единственным человеком, знающим всю правду. Лера дала ей полную свободу в отношении Владлена, но та не воспользовалась, предпочла с ним не пересекаться.

– А если я попробую называть вас мамой? – спросила Лера и сама удивилась как ей это легко.

Раиса Игнатьевна заплакала.


Всё что происходило потом вполне укладывалось в обыденную жизнь счастливой семьи. Лере были легки все трудности материнства, бабушка была счастлива, поэтому Настёна росла, радуя весь свет.

Владлен обеспечивал, удавалось даже откладывать деньги. Дом в деревне продали хорошо, Раиса Игнатьевна всё до копейки отдала Лере, сказав: "Я женщина простая, выразить словами не всегда умею. Возьми, доченька, как знак моего полного доверия тебе и благодарности моей…"

– Пусть лежат, мама, – Лера не стала сопротивляться даже для вида. – Настёне будет.

Через три года Лера устроилась в районную поликлинику участковым. Раиса Игнатьевна ахнула: "По чужим домам бегать… старухам гланды щупать… Лерочка…"

Болото наше, сказала Лера, прорвемся.

Уставала, конечно, с непривычки. Потом купила обувь, какую все врачи участковые носят. Старухи выздоравливали от одного Лериного вида, звука её голоса… не говоря уже о стариках. Она была очень похожа на Одри Хепберн.


Время шло и меняло декорации вокруг. Лера снова выросла, уже в другом, новом кругу. К сорока пяти годам она стала уважаемым врачом-психиатром, защитилась, получила знаки отличия и уверенность в завтрашнем дне.

Владлен в доме не появлялся. Лера рассказала ребенку какую-то простую и правдоподобную историю о её папе, и поскольку Настёна не ходила в детский сад и не имела других источников для размышления, рассказ этот вполне её удовлетворил и ни на что не повлиял – девочка как была веселая и славная, такою и осталась, и какой-то папа Владлен, живущий далеко, не очень её заинтересовал, ей хватало любви мамы и бабушки совершенно. Кроме того, Настёна рисовала, талантливо, увлеченно, каждую свободную минуту.

Художественная школа стала главной в жизни девочки, хотя и обыкновенная школа тоже была ей не в тягость. Друзья Настёны автоматически становились друзьями семьи, никаких сюрпризов Лера от дочери не получала, всё было открыто, на виду, без запретных плодов…

После всего произошедшего Лера виделась с мужем несколько раз, когда он приезжал на родину навещать своих родителей. Владлен крепко зацепился за Прагу, всё у него было стабильно и красиво. И сам он был еще лучше прежнего, холёный, солидный. Лера предлагала развод, но он каждый раз отказывался, ему не хотелось никакого шума.

Они встречались где-нибудь на нейтральной территории. Владлен задавал вопросы о дочери, слушал ответы с милой улыбкой, спрашивал, может ли он помочь чем-нибудь. Ухаживал за Лерой, цветочки дарил. Лере было всё равно. Она не собиралась портить ему жизнь.

И вот однажды, когда девочке исполнилось шестнадцать лет, прямо в самый день её рождения, прямо с утра раздался телефонный звонок. Межгород, сказала бабушка, я подойду, ешьте кашу.

– А может, это меня, бабуля! Кто-нибудь хочет меня поздравить по межгороду, кавалер междугородний какой-нибудь! – засмеялась Настёна.

Раиса Игнатьевна переглянулась с застывшей Лерой и пошла в комнату, к телефону.

– Я сама подойду, – Лера всех опередила. 


У Владлена обнаружили и подтвердили опухоль. Он жил с этим уже несколько дней, но ему казалось, что много дольше. Его успокаивали. Говорили, что поймали всё вовремя, что случай у него не смертельный вовсе…

– Владик, не волнуйся. Если тебе нужна моя помощь, она у тебя будет, ты меня знаешь. Ты ведь в Москву приедешь оперироваться? – Лера успокоилась. А сначала-то дернулась… вдруг он вспомнил про Настёнин день рождения?

"Почему же я такая каменно-равнодушная, когда дело касается Владлена? – подумала Лера. – Как-то он на меня специальным образом действует, прямо как Снежная Королева на Кая… Нужно будет разобраться на досуге".

– Приезжай, Владик, не тяни, – сказала вслух.

Они поговорили еще немного, и Лера совсем сосредоточилась на клятве Гиппократа, а Владлен вдруг, помычав, изрек что-то про бессмертную душу, пересмотренные приоритеты, бренность бытия и ложные ценности. Запутал её.

– Не морочь голову, Владик… Что ты хочешь?


А Владик хотел дочку. Не зря, значит, дернулась.
Он не мог сформулировать, в каком виде он её хочет. Конечно, всё не просто, и он растерян, и даже боится. И ему очень нужно, чтобы кто-нибудь ему помог… вернее, чтобы Лера ему помогла, и даже не просто помогла, а взяла на себя… чтобы всё объяснила Настёне, что он, её папа, просто не мог с ней быть из-за работы, что у него очень важная работа при посольстве, и он себе совершенно не принадлежит. Что-то в этом роде.

Лера закрутилась спиралью, потом раскрутилась, вспомнила нецензурные слова, не всплывавшие со времен детского дома, вспотела, потом покрылась инеем… Села на пол.

– У неё сегодня день рождения, шестнадцать лет, Владик. Ты не вспомнил. Даже когда ей было всего два года, ты уже не помнил, когда она родилась… Не в этом дело. Не в этом дело…

"Господи, как глупо, – подумала Лера. – Не могу выразить словами простых вещей…"

– Владик, вот что я тебе скажу... Я не готова это обсуждать. Приезжай, занимайся своим здоровьем. А там видно будет. Всё.

А вечером, когда ушли гости, и бабушка суетилась с посудой, к переодевающейся Лере просочилась Настёна: "Какая же ты красавица… Почему я не в тебя?.. Кстати, ты знаешь, кто звонил, поздравлял меня? Догадываешься? Он мне понравился, мам… Сказал, наконец-то так складываются обстоятельства, что мы можем встретиться. Ты рада? Он сказал, что привезет те краски – помнишь, я говорила тебе про краски?.. Новое поколение акриловых. А что, у него действительно такая серьезная государственная работа?"

Молодец, Владик. Сукин сын.


Операция прошла хорошо, вокруг Владлена все бегали и прыгали, как и положено человеку его статуса. Лера соблюдала приличия, участвовала. Даже оказывала психологическую помощь. Через десять дней его перевезли в подмосковный санаторий на реабилитацию, и Лера обрадовалась – еще три недели можно не волноваться за Настю, не достанет он её из этого санатория – но ошиблась, достал…

– Мамочка, мне нужно поговорить с тобой. Серьезно. Папа зовет меня к себе. Нет, не в санаторий… в санаторий я уже ездила два раза. В Прагу. Он говорит, что будет хорошо для меня поступить в художественное училище в Праге. Там хорошие художественные училища, можно выбрать. Он советует заняться росписью керамики…

– Здесь тоже хорошие училища. Тебе нужно школу закончить. А мы с бабушкой?! Он заболел, поэтому приехал. А мы… с бабушкой?.. Ты хотела собаку, я готова взять. Хочешь собаку? Никуда ты не поедешь… Какая еще керамика?! Зачем тебе керамика?!

Настёна рассмеялась – ну ты даёшь! Слышала бы себя... собака, керамика. Я ж не навсегда собралась! Выучусь и вернусь. Чего такого особенного? Папа говорит, что нужно легче ко всему относиться.

Нет, сказала Лера. Нет! Хватит… Никуда не поедешь.


Через неделю Раиса Игнатьевна заломила руки: "Лерочка, доченька… что же это?!"

Настёна залезла к ней в потайной ящик, разворошила фотографии: "Я ищу доказательства вашего родства с мамой… но не нахожу. Кто эта девочка рядом с тобой, бабушка? Ты на всех старых фотографиях с ней. А где же мама?!"

Лера рванула в санаторий – что ж ты делаешь, чудовище?!

– Ты прожила с ней шестнадцать лет. Теперь я хочу, Лера. Мне скоро шестьдесят, плюс болячка эта… Я имею на неё даже больше прав, чем ты. Я тебе не мешал. Не вставай на пути, Лера. Теперь я говорю: не вставай на пути, худо будет.

– Ты всё уже сделал, Владик, не стращай. Умный ход с фотографиями, и всё под откос. И не пугай меня больше, я тебя не боюсь. Знать тебя не хочу…


Настёна стала холодной и чужой, требовала объяснений. Бабушка не выходила из своей комнаты который день.

– Что ты хочешь узнать? – Лера перестала защищаться. – Ты хочешь к отцу? езжай! Ты хочешь меня уничтожить? молодец, у тебя получается…

– Смени тон, ты вообще не имеешь права предъявлять мне претензии. Мне интересно узнать, что вы с моей родной матерью сделали, но теперь мне есть, у кого спросить! И чем ты моего родного отца шантажировала, что он не смел шестнадцать лет нос высунуть, тоже очень интересно! Теперь я всё понимаю, кто ты такая…


– Я не буду подробно рассказывать, – сказала мне Лера, – ни к чему. Скажу только, что через неделю я заново вспомнила, каково это... омертветь.

Настёна уехала, всё быстро произошло. Владлен был влиятельным, с безукоризненной репутацией, ему пошли навстречу. Экзамены девочка сдавала в Чехословакии, в школе при посольстве.


Ох, Лера... Резкие морщины на лице, жесткие движения – курит много, по-мужски, кашляет по пять минут после каждой сигареты… Всё время ерошит короткие седые волосы, она и с короткими седыми – красавица, но ей это всё равно.

– Я сейчас закончу. Я ведь зачем тебе это всё рассказываю. Когда начинаешь даже просто думать о чужом ребенке… о детдомовском, чтобы он твоим стал, родным… так вот, пожалуйста, вспоминай меня. Не повторяй ошибок. Никогда не ври, даже во благо. Если бы я не врала с самого начала... Я ведь и наказана-то только за это.

У нас с мамой… с Раисой Игнатьевной, очень было тяжелое время, тяжелее не припомню. Здоровье посыпалось и у одной, и у другой. Я в злобе и обиде, она в полном недоумении. Страдали обе. А потом мне вдруг пришла мысль в голову – а какая она должна быть, Настёна-то?

Ведь её родная мать, Полина, предала меня. Даже если не брать во внимание дружбу, близость нашу – ведь и с образованием, и с работой, и с жильем… понимала же она, кто помог? И дальше бы помогала, несмотря ни на что. А она берёт моё. Моего мужа. "Думаешь, у него другая женщина?.." Это как?!

А Владлен, отец её высокопоставленный, – он саму Настёну сколько раз предавал? Она еще и не родилась… Не говоря уже об остальных его множественных дезертирствах – по отношению к Полине, ко мне… Вплоть до последних событий. Лишил девочку матери просто так, просто потому что страшно ему стало умирать с таким грехом на душе. А что с девочкой дальше будет – наплевать.

Конечно, можно каждого так разложить и всяких гадостей накопать, не спорю. Но в моем случае от этого понимания мне стало легче. Она такая, как её родители. Она не виновата. А если я не смогла это предотвратить – так это моя вина и мои проблемы. Шестнадцать лет было в моём распоряжении – а я не смогла! И она при первом же удобном случае – отреклась от меня... Дочь своих родителей.
 
А потом я подумала – если так всё и кончится, значит, и я не лучше. А я ведь люблю её как сумасшедшая. И бабка уже высохла от любви и тоски… 

И я её нашла, нетрудно было. Написала ей пятнадцать писем за два месяца. Она сначала молчала, потом ответила. Мы с бабулей две бутылки шампанского выпили на радостях, еле выжили. Письма от неё сначала были сухие – рассказывала только о фактах жизни… ни слова о чувствах. А потом потихоньку всё стало налаживаться. Мы её ждем в гости, должна приехать на новый год, миллениум всё-таки...

– Я привезла тебе кое-что на память о двадцатом веке, – Лера достала папку, вытащила рисунок. – Ты ж хотела меня увековечить, вот… держи. Настёна по памяти рисует меня и присылает. Много уже прислала...

Лера, она же Одри Хепберн в лучшие свои годы, смотрела светящимися прекрасными глазами, чуть приподняв соболиные брови…