Дом

Я - Ли Донхэ. Мне семнадцать лет. Я живу в доме, где стены выкрашены в розовый цвет. Маме он нравится, а мне нет, поэтому я взял краску и сделал этот дом ярче. В нашем доме три комнаты, не считая моей спальни. В той, которая выходит окнами на юг, стоит белый рояль, но никто не играет на нем. Только иногда я слышу мелодии, которые, кажется, звучат из совершенно другого мира. У них нет начала или конца, просто в один прекрасный момент ты понимаешь, что слышишь музыку. Ты четко осознаешь этот факт, но доказать его не в состоянии. Иногда мне кажется, что это играю я сам, но ведь это невозможно. Я не умею.

В нашем доме на кухне стоит старый деревянный стол, который совсем не подходит к современной мебели и технике, но он уверенно стоит, непоколебимый в собственной значимости и достоинстве. На нем много следов от ножа, зазубрины покрывают столешницу. Ножки стола погрызены собакой, которой у нас никогда не было, хотя иногда я и слышу ее лай. Он всегда раздается очень внезапно, будто кто-то решил прибавить громкости на динамиках телевизора, а затем лай смолкает – опять выключили свет.

В коридорах нашего дома всегда прохладно и темно. Лампочка давно перегорела и теперь висит под потолком, собирая пыль. Бессмысленная в своей прозрачности, постепенно она тускнеет и превращается в грязь. Не более того. В коридоре есть два окна, точнее здесь есть два багета и даже висят шторы, но самих окон нет. Они грубо заложены кирпичом. Сквозь щели в кладке задувает сквозняк и проникают жидкие солнечные лучи. Мне нравится сидеть на полу, ловя золотые нити руками. Я хотел бы сплести из них сияющее одеяло, которое согревало бы меня в дождливые дни, но я не могу сделать это. Как бы я не старался – свет эфемерен и относителен в своем сиянии и остается таковым.

Вместе со мной в доме живет кот с выбитым глазом, хотя, я не видел его уже несколько недель. Так что сказать, что он живет здесь, нельзя с полной уверенностью и безошибочной точностью. Можно только предположить, что такой кот вообще был и, что ему выбили глаз в той драке, когда он лишился заодно и кусочка уха. Хотя… кто может знать наверняка? Сейчас его нет, и это факт. Быть может, он пропадает где-то по своим кошачьим делам, а возможно, просто испугался лая гипотетической собаки. Я не знаю.

Иногда ко мне в гости заглядывает мой друг. Он приходит, когда ему вздумается, и уходит также. Я не знаю, где он бывает, если не у меня, но от него пахнет вереском и дождем. То, что это именно запах вереска, я не знал, пока он не сказал названия этого растения. Теперь я знаю – мой друг пахнет вереском, который стелется алым ковром по земле и бывает очень красивым только там, где пролилось много крови. Обычно мы идем на кухню. Он залазит с ногами на подоконник и гладит голубей, которые садятся только к нему на руки. У них красивые белые перья, а горлышки переливаются всеми цветами радуги. Я ставлю закипать чайник, хотя в доме нет ни единой чашки – все они лишились дна, хотя я и не помню этого. Вот, что странно - стоит ему взять в руки чайник и налить нам чая, он остается в посудине, а в моих руках он неизменно выливается горячим потоком на пол.

- Мир относителен, - всякий раз говорит он.

Видеть утро сквозь решетку всегда уныло и печально. Сам факт, что солнце возможно запереть в клетку и неосторожно выкинуть ключ, наводит на мысли о неадекватности моих врачей. Ха-ха, они даже не подозревают, что я не сумасшедший. Я здравомыслящий в сумасшедшем мире. Продолжаю лежать – без помощи санитара я все равно не могу снять с себя конструкцию, призванную избежать моего побега, но в тоже время «не мешающую свободным действия во время сна». Сами бы попробовали так поспать - посмотрел бы я на них и мы посмеялись бы вместе. Наверное.

Оглядываю свою комнату. Хотя, эта комната не моя. Она принадлежит совсем другому мне. Тому, который постоянно кричит и сидит в карцере – там можно спать целыми днями. А здесь заставляют ходить на всякие группы, говорить с другими, считая, что это может помочь исцелиться. Как это может помочь мне, если я не болен? Лежу на кровати и пытаюсь вспомнить, кто я и почему нахожусь здесь.

Я – Ли Донхэ. Мой диагноз мне неизвестен – врачи считают, что знание диагноза может только ухудшить наше и без того плачевное состояние. Почему я говорю «наше»? Потому что в этом одна из причин моего нахождения здесь. Нас двое. Так было всегда и так будет дальше. Но я от всей души желаю второму мне, чтобы он однажды навсегда остался в своем мире, а не был вынужден просыпаться здесь каждое утро и пытаться вспомнить, что мой дом – сон и выдумка, что мы никогда не были в том месте и никогда уже не будем. Но они не знают, что каждый день я сбегаю со своей клетки и становлюсь свободен. Правда, ненадолго, но все относительно, так ведь?

- Как вы чувствуете себя сегодня? – с улыбкой спрашивает мой врач, а больничный ангел снимает с меня все эти ремешки. Я ежусь от его улыбки. Мой ангел бескрылый, но у него есть целое больничное крыло, а настоящий Дьявол стоит рядом и, словно ребенок, играет сознанием таких, как я.

- Честно говоря, я не знаю, доктор Ким. Моя попытка выразить бесконечную совокупность состояний моего сознания через всего одно устное выражение оставляет желать лучшего.

- Боюсь, я вас не понимаю, - холодно говорит он. На лице примерзла улыбка, глаза ничего не выражают.

- Что тут непонятного? Ваше сознание подвержено влиянию болезней общества – вы верите в ложь и отворачиваетесь от правды. Вы – раб рамок, а потому не в состоянии осознать то, что эти рамки разрушает.

- Напомните мне, чтобы я сделал ваше лечение более интенсивным, - интенсивным? Значит, до меня дошла-таки очередь. Мне помогают подняться, а доктор Ким уже выходит из палаты. Выхожу следом. В коридоре уже много таких же, как я. Они похожи на стадо сбившихся в кучу овец, у которых уже не осталось ни эмоций, ни мозгов. Некоторые бессмысленно улыбаются. Сонмин, мой любимец, вновь возомнил себя птицей и теперь сидит с ногами на шкафу, оглушая этаж своими криками. Иногда мне становится до боли завидно ему – он может уйти в свой мир, даже пребывая в относительном сознании, а я так не могу. В такие моменты хочется подойти к нему и свернуть этой птахе тощую шею, а затем бросить моей собачке – я уверен, она будет рада.

- Я знаю, знаю! – вдруг закричал старичок со своего инвалидного кресла. Он был растрепанным и вызывал во мне лишь рвотные позывы. Старческие пигментные пятна были у него даже на лице. Зубы уже давно выпали и теперь пеньками торчали изо рта. – Я знаю, знаю! – вновь закричал он. Старик совсем выжил из ума, но никто не обращал на него внимания. Сонмин успел спрыгнуть со шкафа и теперь пытался клюнуть своих преследователей, бешено вращая глазами. По коридору прокатился смешок, но почти сразу затих. Доктор Ким с милой улыбкой наблюдал за потугами санитаров, поглаживая свою папку. Больше Сонмина мы не увидим. Доктор Ким очень хочет помочь ему – уже не в первый раз на его лице такое выражение.

В столовой меня сажают отдельно ото всех и стараются не подходить ко мне слишком близко. Мой второй я всегда рядом. Пока я двигаюсь, его не так сильно заметно, но стоит мне остановиться или сесть, его присутствие становится очевидным. Даже ангелы ко мне стараются лишний раз не обращаться. Наверное, считают, что могут запятнать свои крылья. На завтрак опять овсяная каша, кляксой лежащая на тарелке.

- Приятного аппетита, господин Ли. Вы позволите присесть? – возле меня появился доктор Ким с неизменным блокнотом в руках и вооружённой ручкой. В его власти эти два предмета обладали почти безграничной силой. Одним своим движением он мог подарить вечный Ад или вечный Рай, но за все мечты нужно платить.

- Да, присаживайтесь.

- Господин Ли, я хотел показать вам несколько фотографий. Вы позволите?

- Прямо здесь?

- Да, здесь, если возможно. Вы меня очень обяжите, если согласитесь, - от его улыбки мне стало нехорошо. Во рту появилась вязкая слюна, которую мне никак не удавалось сглотнуть.

- Да, конечно, - промямлил я, не сводя с него настороженного взгляда. Он нарочно медленно достает вложенные в блокнот фото. Я смотрю на его длинные цепкие пальцы. Идеальный маникюр, светлая кожа и ледяной холод. От него всегда веет холодом и аптечной точностью. Он кладёт фотографии на стол изображениями вниз. Тяну к ним свои руки, вдруг впервые за долгое время обратив на них внимание.

Мои пальцы были кривыми, безымянный неправильно сросся и теперь торчал повернутым неправильно. Следствие моего знакомства с плохим настроением доктора Кима, не выпускавшего меня из подвалов несколько недель. В попытках сделать то ли подкоп, то ли пролом в кирпичной кладке толщиной около полуметра, я не замечал, что наношу себе увечья. Ногти давно не стрижены теперь были поломаны. Царапины и укусы – я сам кусал себя? Почему я не помню? Это не мои руки! Тяжело дышу, то закрывая, то открывая глаза. Это не мои руки! Не мои! Пришло воспоминание из детства, когда я стоял на веранде и потягивал ладонь к солнцу. Лучи проходили сквозь тонкую кожу, делая ее какого-то неземного розоватого цвета. А что теперь? Быстро переворачиваю фото, надеясь отвлечься.

Одна, вторая… что это? Меня трясет. Друг. Мой друг лежал на полу, бессмысленно улыбаясь. У него была перерезана глотка, заливая ковер кровью. Привычная клетчатая рубашка. Джинсы, держащиеся на честном слове и торчащих тазовых косточках. Все такое привычное, но… это не мог быть он. Он ждет меня дома. Ему грустно без меня. Ему одиноко. Он наливает чай в чашки без донышек и сушит волосы феном, сидя под душем, а это не он.

- Что это зна..? - доктор Ким испытывающее смотрит на меня, делая пометки в своем блокноте. Это он его убил. Да, точно. Он всегда пытался разрушить мой мир, и он сумел найти единственного дорогого мне человека. Я не прощаю. Никого не прощаю!

Вы когда-нибудь втыкали ложку человеку в глаз? С таким чавкающим неприятным звуком, будто раздавливаешь слизкое тело улитки? Нет? Я тоже не втыкал… раньше не втыкал. Доктор Ким завалился на стул, прижимая к лицу руки. Так он нравился мне гораздо больше. Первый его крик вышел каким-то сдавленным, так кричат люди, которых предварительно долго душили. Вы ведь знаете, что если душить человека, делая перерывы, то у его мозга начнется голодание, а сознание начнет меркнуть? Самое смешное в том, что человек начинает получать от этого свое собственное извращенное удовольствие, полностью вверяя свою жизнь другому человеку. Таким я хотел бы видеть Ким Хичоля, но он лишил меня этого удовольствия, сползая на пол. Ко мне подскочили санитары, пока я спокойно попивал чай. И почему, когда я спокоен, вокруг меня собираются неспокойные люди? Самый смелый подходит ко мне со шприцом, я не против. Наоборот, он как раз вовремя.

Мой дом. Не могу сдержать радостного вскрика, переступая порог. Третья доска справа привычно тихо скрипнула. Да, этот звук милее даже криков моего дорого доктора. Иду по коридору, расставив руки. Кончиками пальцев касаюсь стен с облупившейся краской. Закрываю глаза, продолжая идти вперед. Я знаю здесь каждый камень, каждую щель. Этот дом – часть меня. Самая главная часть. И самая светлая.

Кухня. Переступаю порог, чувствуя что-то липкое пальцами. Открываю глаза, видя перед собой море цвета пьяной вишни. И не знаю, откуда взялась подобная ассоциация, но это так. Словно островок в этом море, посреди комнаты стоял старый дубовый стол, а на нем сидел с ногами мой друг. Его рубашка пропиталась кровью, но он не обращал на это никакого внимания. Он быстро делал журавлей, четкими движениями вылепливая точеные тела, а затем оправлял в недолгий полет до моря, в котором они тонули.

- Чаю? – спрашиваю я. Я знал, что он жив. В моем мире. В нашем.

- Чай? – переспрашивает он, поднимая голову. Она откидывается назад. Я никогда не видел человека с перерезанным горлом. Голова у него может откидываться самым невероятным образом. Но меня это не волновало. Он здесь. Он со мной. И он не может умереть. – Как я буду пить чай? – он со смехом ставит голову на место. Да, действительно: как?

- Он соврал мне. Он сказал, что ты мертв! – сейчас это вызывало улыбку. Хотелось посвятить себя безумию.

- Он не врал. Ты не помнишь, да? Это ты меня убил! – сообщил мне друг, выпуская на волю новую птицу.

- Нет, я не убивал.

- Убил. Меня здесь нет. И тебя здесь нет. Нас нет, поэтому я сейчас пью крепкий мексиканский кофе с корицей, - он действительно прихлебывал что-то из небольшой чашечки. Я покачал головой. Как же так? Я не убивал. Я не убийца, ведь так? Это смешно. Нервно хихикаю, но моя улыбка рассыпается болезненным оскалом. – Я ухожу.

- Зачем? Не оставляй меня! – он качает головой и, помахав мне ручкой, начинает удаляться от меня. В одной руке кружка с кофе, второй он цепляется за перекладины невидимой лестницы. Пытаюсь догнать его, топча ногами белоснежных журавлей, но лестница мне недоступна. В моих руках только воздух и больше ничего. – Почему?! – кричу из последних сил.

- Мои друзья сказали, что я тебя выдумал, - ответил он мне, скрываясь от моих глаз.

Помнится, я считал себя здравомыслящим в сумасшедшем мире, но как я могу доверяться своему сознанию, если оно так подводит меня? Это вопрос и это факт. Чтобы мир казался нормальным, нужно быть сумасшедшим. А это уже парадокс. Но из таких парадоксов состоит моя жизнь. Напротив меня сидит девочка, сжимая в руках плюшевого зайца… с удавкой в мягких лапках. Милый ребенок поднимает на меня глаза.

- Какого это, быть запертым в клетке, ощущая за спиной крылья? – она внимательно смотрит, пока еще не зная, что путь босиком по холодному полу до крайности – самый краткий и самый приятный.

- А какое это имеет значение, если это можно легко исправить?

- Открыв клетку?

- Отрезав крылья, - мрачно говорю, а девочка уже уходит к ласково улыбающейся медсестре. Да, отрезав крылья.

- Господин Ли, вы позволите? – доктор Ким теперь обзавелся пиратской повязкой на один глаз.

- Да, конечно.

- Посмотрите на них, - он подводит меня к окну, мягко указывая на детей, играющих во дворе. Скоро их выпишут – их состояние уже почти удовлетворительное. - Они смеются, улыбаются.

- Это просто радость.

- Им весело. Вон та девочка на тебя часто посматривает. Видишь? – моя маленькая знакомая действительно часто поднимала на меня свой взгляд.

- Вижу.

- И ты за ними пристально наблюдаешь. Хочешь к ним?

- Я постою в стороне, - с этими словами ухожу прочь в свою палату. Теперь я не хочу спать, но мне все равно приходится, иначе я умру. Но какой я умрет? Тот, из другого мира? Или тот, который сейчас сидит на кровати? Если первый, то все будет в порядке, если второй, но я не могу позволить себе умереть и оставить часть себя в вечном кошмаре. Эта двойственность сводит меня с ума. Она заставляет меня понимать, что у меня чертовски прогнившее будущее, такое же прошлое, а на счет настоящего я не знаю. Есть ли оно вообще – это настоящее? Миг прошел – он утерян, став прошлым. Следующий миг еще не наступил – значит, он в будущем. Тогда где находится это настоящее? Есть ли оно вообще?

- С тобой теперь будет жить Ли Хекдже. Будь с ним ласковей, ладно? – полная медсестра вела за собой за руку парня с сильно отросшими волосами. Я не двигался, пока она не ушла, оставляя меня с ним наедине. Когда за ней закрылась дверь, встаю и подхожу к кровати. Он не шелохнулся, продолжая сидеть с опущенной головой. Осторожно отвожу в сторону пряди темных волос. Присаживаюсь на корточки, глядя ему в глаза. Вот, значит, как тебя зовут. Ли Хекдже. Обнимаю его. Он не реагирует, только по его щекам катятся слезы. Ты ушел из моего мира и появился в этом. Я знал, что не убивал тебя, и что ты обязательно вернешься ко мне. И совершенно не важно, что у тебя форма глаз немного другая, что на носу нет горбинки, что ты не знаешь сотню безумных песен и не умеешь писать на воздухе.

В тот вечер за окном умирала зима. Звезды падали с неба, срываясь в пустоту, которую я разорвал легко, словно мишуру на праздничном подарке. Моя старая знакомая болталась в петле, в женском туалете. Крылья отрезаны ровненько скальпелем, но я забыл сказать, что можно идти по воздуху. Доктор Ким пускал напряжение по проводам, надеясь зажарить птицу внутри у Ли Сонмина, оставив лишь человеческое создание. Мой бескрылый ангел зализывал раны – какой-то буйный хотел помочь ему пыткой. А мы вновь были дома. У нас.

- Я покрасил его в черный. Ты же любишь странные вещи, - говорю Хекдже, открывая дверь.