Наташа

ABRAXAS

В юные годы Пети Кавкинда с ним произошли два случая, поставившие мальчика на край грехопадения, но оба раза все закончилось благополучно. Дело было так. Время от времени Петя с мамой бывали в гостях у маминой подруги тети Лины Боровицкой. Как-то раз они приехали к ней в гости вскоре после рождения у тети Лины дочки Наташи. Годовалая Наташа стояла в пижамке в своей детской кроватке, держась за перила, весело глядя на мир глазками-пуговками еще не совсем определенного цвета, а Петя - ему было уже семь лет - играл с малышкой, одновременно приставляя ладони себе к ушам и шевеля пальцами, что вызывало у маленькой девочки неудержимый смех. Время шло, визиты к тете Лине, маминой подруге еще с детских лет, периодически повторялись, сменяясь ответными визитами. Как-то они приехали к тете Лине, когда Петя уже учился в седьмом классе. Мама с тетей Линой, по своему обыкновению, пошли болтать и пить чай в другую комнату, оставив Петю с Наташей вдвоем читать или рисовать, как им заблагорассудится.

Наташа, с коротко подстриженными, темно-каштановыми волосами, с прямой ровной челкой на лбу, и давно уже ставшими карими глазами, в тот раз показавшимися Пете необычно задумчивыми, видимо, только что приняла ванну. Во всяком случае, она была в салатовой, с розовыми мячиками и желтыми мишками, пижамной паре, и таких же салатовых шлепанцах на босу ногу. Ввиду давних приятельских отношений мамы с тетей Линой, они принимали друг друга запросто, совсем по-домашнему, как членов собственной семьи. Все в Наташе казалось Пете давно знакомым и привычным - круглое, раскрасневшееся после ванны свежее, чистенькое, словно яичко, личико с чуть вздернутым маленьким носиком, крутым широким лбом под ровной каштановой челкой и широко расставленными карими глазами, по-детски крупный рот с чуть-чуть припухшими губами, маленький подбородок, плавный изгиб выглядывавшей из ворота застегнутой на все пуговицы салатовой пижамной куртки переходящей в плоскую грудь тонкой, словно стебель, белой шеи, для которой голова Наташи казалась все еще великоватой, хотя уже и не такой большой, как прежде...

Сидя рядышком за маленьким и низким письменным столом (такие были почти у всех тогдашних школьников, во всяком случае, в Москве), Петя и Наташа, молча, не сговариваясь, стали рисовать в одном альбоме - Наташа на левой странице, а Петя - на правой. Рисовал, конечно, главным образом Петя, Наташа же лишь подражала ему, срисовывая Петины рисунки на свою - левую - страницу лежавшего перед ними на столе раскрытого альбома. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, вплотную к столу, доходившему Пете до паха, а Наташе, которая, в силу возраста и сложения, была, естественно, гораздо меньше ростом - до верхней части живота. Петя незаметно для себя обнял девочку левой рукой за плечи и так же незаметно для себя коснулся носом ее мягких темно-каштановых волос, пахнувших после ванны шампунем, медом, цветочной пыльцой и еще чем-то очень приятным, неожиданно взволновавшим его до глубины души. Этот запах свежести, казалось, разом наполнивший комнату, залитую ярким солнечным светом, заставил сердце Пети учащенно биться, а щеки - разрумяниться (сам он, конечно, этого не видел, но чувствовал). Будто подчиняясь чьему-то безмолвному приказу, Петя осторожно снял левую руку с плеча Наташи и так же осторожно скользнул ею ниже, девочке под мышку. Она, сосредоточенно взирая на альбомный лист и продолжая водить по нему карандашом, зажатым в правой ручке, молча отвела свой левый локоть чуть в сторону, дав Петиной руке проникнуть себе подмышку, так что он смог беспрепятственно прижать ставшую вдруг совсем горячей ладонь к левой части ее груди, едва не задохнувшись от волнения. Тесно прижатой к груди Наташи левой рукой Петя ощутил становящиеся все более частыми удары сердца девочки. Все так же молча Наташа положила свою левую ладошку на прижатую к ее груди Петину руку. Петя испуганно подумал, что Наташа хочет убрать его руку со своей груди, но она только сильней прижала своей ручкой его руку к своему гулко бьющемуся сердцу. Царившая в комнате тишина казалась Пете оглушительно-звенящей. Кровь стучала у него в висках. Сердце Наташи билось часто-часто - мама Пети сказала бы, "как телячий хвостик". Осторожно положив карандаш на свой - правый - лист альбома, Петя, прижавшись губами к темени Наташи, будто опьяненный запахом ее свежевымытых волос, стал, затаив дыхание, на ощупь, медленно-медленно, расстегивать поочередно пуговки ее пижамы - сначала самую верхнюю, расстегнув ворот салатовой пижамной курточки, затем - другую, что пониже, затем - третью, сверху вниз. По-прежнему храня молчание, не убирая ручки с Петиной руки, расстегивающей ее пижаму, Наташа, опустив казавшуюся чересчур большой для тонкой длинной шеи голову, не отводя ее от Петиных губ, прижатых к ее темени, и не отрывая глаз от своего альбомного листа, продолжала водить по нему зажатым в правой руке карандашом. Правая рука Пети скользнула под расстегнутую им Наташину пижаму. Затаив дыхание от страшного волнения и граничившего с острой физической болью, не испытанного им еще ни разу прежде, не сравнимого ни с чем восторга, Петя нащупал - осторожно-осторожно - ее чуть набухающие грудки с мягкими, почти не ощутимыми, сосками, нежные, точно едва раскрывшиеся цветы, которых он осмелился коснуться поначалу лишь слегка и очень-очень бережно. Наташа все еще не поднимала глаз от своего альбомного листа, не снимала горячей ладошки с Петиной руки, робко, но все смелее и увереннее шарившей по ее чуть трепещущей от его неумелых ласк груди, и даже, как казалось Пете, направляя его руку, придавая ей уверенность и силу. Так Пете в первый раз открылись те тончайшие, неисчерпаемые радости, которое нам дарит нежное, всегда готовое ответить нам на наши ласки, свежее девичье тело, пусть еще по-детски ровное и гладкое, без округлостей и изгибов. Охваченный неудержимым, пламенным порывом, он одним рывком, мгновенно, посадил Наташу к себе на колени. Встретившись глазами с показавшимся ему по-прежнему тревожным, но в то же время и исполненным какого-то радостного любопытства взором ее карих глаз, Петя заметил, как раскрылись в трепетном вздохе пухлые детские губы Наташи. В следующее мгновение он притянул ее к себе, прижавшись неумелыми, но жадными губами к нежнейшим лепесткам ее покорно раскрывшихся розовых губ. И тут же понял, или, если быть точнее, ощутил, что делает что-то не то и не так, соприкасаясь с уже не раскрытыми, а плотно сжатыми губами девочки, закрывшей свои карие глаза, и лишь скользя по ним. Как по наитию, Петя кончиком языка разжал пухлые губы Наташи, коснувшись ее языка своим горячим языком. Несколько мгновений девочка словно бы противилась, пытаясь его оттолкнуть, как показалось Пете. Он обнял Наташу еще крепче, и вдруг ее напрягшееся, узкое в плечах и бедрах тело мягко поддалось, прильнуло к Пете, а большая голова с закрытыми глазами медленно запрокинулась, влажные губы раскрылись наконец, став быстро из холодных огненно-горячими. На всю жизнь запомнил Петя прикосновения маленьких, и робких поначалу рук Наташи, испытанную им ни с чем не сравнимую радость от ее детских, быстрых и неловких поцелуев, от легкого и свежего, словно весенний ветерок, дыхания Наташи, тепла, упругости и в то же время твердости ее едва набухших, нежных грудок c чуточку, совсем слегка, припухшими, мягкими, бледно-розовыми сосками. При этом Пете, несмотря на все переполнявшие его невыразимые словами чувства, прежде не знакомые ему, бросилось в глаза, как изменились соски Наташи. За время прошедшее с момента, когда он видел их в последний раз, вокруг сосков его подружки образовались бледно-розовые круглые выпуклости, казавшиеся Пете чуточку припухшими, как и сами соски.

Петя был от природы наделен острой наблюдательностью.

Несколькими годами ранее он с мамой гостил у тети Лины на даче в Абрамцево, и теперь вспомнил, как в тот раз маленькая Наташа бегала по дачному участку в одних трусиках, тоже салатовых, почти в цвет ее теперешней пижамки. Впрочем, тогда, на даче, на Наташе была еще круглая белая панамка, но она свалилась с головы у девочки, без устали, как будто шаловливый маленький мальчишка-сорванец, носившейся с Петей наперегонки, играя с ним в салочки. Подпуская Петю поближе, Наташа, заливаясь звонким смехом, бросалась бежать со всех ног, огибая кусты смородины и крыжовника и ловко перепрыгивая на бегу через корневища. Догнать Наташу, чья мальчишеская фигурка мелькала далеко впереди между деревьями дачного сада, Пете при желании было бы совсем не трудно. Однако он, как старший, делал вид, что никак не может догнать звонко смеявшуюся Наташу, то и дело задорно оглядывавшуюся на него через плечо. Но наконец он, малость подустав, решил, что хватит бегать на сегодня, и в следующее мгновение шутя перегнал Наташу - правда, совсем ненамного, всего лишь на длину стопы. Проворная девочка тут же отскочила в сторону, снова залившись смехом, и бросилась было бежать в другом направлении. Но Петя одним прыжком снова настиг Наташу и, вытянув вперед правую руку, коснулся ее плеча. Запыхавшись, Наташа замедлила бег. Петя одним рывком повернул радостно взвизгнувшую девочку к себе, весело и в то же время покровительственно глядя на нее сверху вниз. Вид ее детского тела, тогда еще совершенно прямого, ровного и плоского, совсем без грудей, с еле различимыми, бледными сосочками и втянутым пупком, узкими и по-мальчишески прямыми плечиками, выпирающими костлявыми ключицами, казавшимися слишком длинными для хрупкого, худого тельца тонкими, словно макаронины (как сказала бы Петина мама), ножками, выпирающими коленками и розовыми крупными ступнями, неожиданно взволновал его, хотя Пете приходилось видеть Наташу в одних трусиках и раньше, когда они ходили с мамами купаться на Ворю. В восторге запрокинув раскрасневшееся личико, Наташа крепко охватила Петю длинными худыми ручками за талию и прижалась горячей щекой к его животу, от полноты чувств прильнув к Пете всем своим хрупким и худеньким тельцем. Ее часто бившемуся сердцу было тесно в худенькой мальчишеской груди. Казалось, оно вот-вот вырвется из плена грудной клетки и вылетит наружу, словно маленькая птичка. Во всяком случае, Петя тогда почему-то так подумал. Внезапно ощутив к так самозабвенно и доверчиво прижавшейся к нему девчушке такую огромную нежность, какой никогда ни к кому не испытывал (разве что к маме), он подхватил показавшуюся ему легкой, как перышко, Наташу на руки, прижал ее к груди, а потом стал подбрасывать девочку высоко в воздух - как ей, наверно, казалось, под самые облака, ловя ее в нескольких сантиметрах от земли. Ликующая девочка восторженно визжала, крича: "Еще! Хочу еще!" и заливаясь радостным, счастливым смехом. И вот теперь...

Они с Наташей целовались неумело, но так самозабвенно, страстно, упоенно, как могут целоваться только настоящие влюбленные. И тем не менее, сами не отдавая себе в этом отчета, но понимая подсознательно, что делают нечто, хоть и несравненно-прекрасное, но все же запретное, что наверняка не понравится мамам, даже не услышав, а скорее уловив каким-то шестым чувством, что в комнату сейчас войдут, мгновенно разжали объятия. Наташа молниеносно соскользнула с Петиных колен и мгновенно приняла прежнее положение на своем стуле, взяв в правую руку карандаш и начав водить им по своему альбомному листу, а левой быстро застегнув все пуговки пижамы, которую Петя расстегивал перед тем так мучительно долго. Щеки у нее все еще пылали (как и у Пети), сердце бешено стучало, но вошедшие через пару мгновений в комнату мамы, пришедшие звать детей пить чай, кажется, ничего и не заметили. В тот раз грехопадения так и не произошло.

Примерно года через два мама опять взяла с собой Петю в гости к тете Лине. Они опять болтали, пили чай и ели торт - кажется, "Птичье молоко" (немалый дефицит и шик по тем далеким временам). Заметно повзрослевшая и вытянувшаяся - теперь она была Пете уже по плечо - Наташа, одетая на этот раз уже не в пижамную пару, а в белую блузку, клетчатую юбку-шотландку чуть выше все еще сильно выдающихся колен, белые гольфы и черные лакированные туфельки на низком каблуке, но по-прежнему коротко подстриженная, с той же прямой и ровной челкой, что и в прошлый раз, усердно помогала маме накрывать на стол, резала торт и разливала чай, время от времени украдкой бросая на Петю быстрые взгляды исподлобья. Ее большие карие глаза, как показалось Пете, смотрели на него так же тревожно и задумчиво, как в прошлый раз. После чая с дефицитным тортом мамы, как ни странно, снова предложили детям пойти в другую комнату порисовать, чтобы самим беспрепятственно и вволю поболтать, так сказать о своем, о женском. Украдкой глядя на заметно повзрослевшую Наташу, Петя и узнавал в ней свою маленькую прежнюю подружку - и в то же время словно бы не узнавал ее.

Хрупкое тело так неуловимо изменившейся Наташи будто ожило, приобрело какую-то не свойственную ему прежде мягкость, грацию в движениях, хотя и скрытую под все еще заметной скованностью и неуклюжестью, присущей всякой девочке-подростку. От взора Пети не укрылось, что у Наташи выросли грудки, проступавшие через тонкую белую блузку двумя хотя и небольшими, но уже заметными холмиками. Подойдя к письменному столу, Наташа, как показалось Пете, пару секунд помедлила в нерешительности, но затем придвинула к столу два стула - те же самые, что и в прошлый раз - раскрыла свой альбом для рисования, достала два простых карандаша из лежавшего на столе пенала. Сидя рядом с Наташей, тесно прижавшись бедром к ее по-прежнему худому и все же тоже изменившемуся стройному бедру, Петя слышал громкий, неумолчный стук их сердец - своего, бившегося рывками, и Наташиного, бившегося часто-часто, словно пойманная рыбка. Снова обняв ее левой рукой за плечи и прижавшись щекой к горячей щечке девочки, Петя стал потихоньку целовать Наташу в щеку, шею, висок, затылок, ухо (тут девочка заметно задрожала). Просунув руку ей подмышку (Наташа, как и в прошлый раз, послушно помогла ему, молча отведя локоть в сторону с такой готовностью, будто только того и ждала), Петя бережно коснулся ее налившейся груди, и догадался, что теперь Наташа носит лифчик. Это тоже было чем-то новым, о чем Петя как-то не подумал, и с чем он еще никогда не сталкивался. Чуть поколебавшись, он, опять на ощупь, как тогда - пижаму, расстегнул белую блузку Наташи и так же на ощупь задрал ее лифчик, разом выпустив грудки девочки на волю. Они, казалось, вздрогнули от его бережных прикосновений, затрепетали, очень скоро став тугими, как два мячика, и встав торчком на хрупком теле девочки. Чуткой ладонью Петя ощутил, что за прошедшее с момента их последней встречи время грудь Наташи обрела большую твердость и упругость, ее соски и потемневшие маленькие круглые выпуклости вокруг них стали куда более явными, а от его прикосновений на них появились мелкие пупырышки. Будто следуя чьей-то подсказке, Петя стал ласкать Наташе маленький сосок, перетирая его между подушечками пальцев, сперва едва касаясь, а затем сжимая и сдавливая его все сильней и сильней, чувствуя, как сосок постепенно каменеет и вытягивается, а потом, решившись, повернул девочку к себе, встретившись глазами с взором ее расширившихся, превратившихся из карих в непроглядно-черные и показавшихся ему огромными глаз, жадно припадая пересохшими от страшного волнения губами к ставшим совсем твердыми, свежим, словно ягоды, и заострившимся соскам готовых лопнуть от переполнявшего его подружку возбуждения, упругих, словно крохотные мячики, Наташиных грудей, которые ему хотелось бесконечно долго целовать, сосать, ласкать губами, сдавливать, терзать и тискать. Наташа, тяжело дыша, схватив Петю обеими руками за затылок и крепко прижимая его голову к своим трепещущим, бледным от лифчика, тугим, душистым, маленьким, прохладным поначалу, а теперь огнем пылающим, как пламя, грудкам и опьяняя Петю их ни с чем не сравнимым запахом, оглушая друга своих детских игр стуком бешено колотящегося сердца, часто, все еще по-детски неумело, целовала его в голову, как прежде он - ее, и эти поцелуи были похожи на укусы. Кровь пульсировала и бурлила в них от каждого прикосновения друг друга.

Внезапно им что-то почудилось. Отпрянув друг от друга, как и в прошлый раз - им удалось сделать это быстрее, чем тогда, потому что Петя не успел усадить Наташу себе на колени - словно ошпаренные кипятком, они тотчас же стали приводить себя в порядок. А когда одновременно повернули головы в сторону двери, то увидели застывшую в дверном проеме с совершенно непроницаемым лицом  тетю Лину, из-за плеча которой смотрела на них с таким же непроницаемым лицом Петина мама.

Мамы им ничего не сказали, а, как обычно, позвали пить чай. Петя так и не понял, застали ли мамы их врасплох, или нет, видели или слышали ли они что-нибудь, догадались ли они о чем. Хотя почему-то с тех пор мама Пети ездила в гости к тете Лине Боровицкой одна, без сына. Как бы то ни было, Петино грехопадение оказалось отложенным и на этот раз.