Праздник

                Праздник

    Город, в котором я живу, невелик собой. Для меня он мрачен, сер и холоден. Я его вижу таким, так его ощущаю. Безликие многоэтажки, пестрые и броские магазины, куда-то вечно спешащие люди, заброшенные дома и заводы на окраине города. Небольшой железнодорожный вокзал. Железнодорожный дом культуры – достаточно старое двухэтажное здание. В нем иногда случаются торжества: новогодние елки, концерты, выступления. Но большую часть времени ЖД, как его называют, стоит, хмуро насупившись, старым зданием. В нем торгуют обувью, происходят распродажи вещей привезенных с других городов, раньше, по вечерам, устраивались дискотеки для молодежи. Дом культуры превращался в плацдарм для похоти, алкоголя и драк. Потом последнее перестало случаться в виду того, что начали появляться новые, более специализированные, злачные места. Имеются в городе две гостиницы, пять школ, три детских сада, поликлиника, больница и живых душ в размере около тридцати тысяч.
      Мусорно, грязновато в городе. Не любит наш человек чистоту наводить, а вот наваливать, засорять талант имеет. В центре города, конечно, следят за порядком, но не всегда, да и когда следят, то чаще в пол силы. Обычно случаются по весне принудительные субботники. Рабочий люд убирает с тротуаров пустые бутылки, битые стекла, пакетики и прочий мусор. Такое случается несколько раз в году. Во все же остальное время горожанин, наводивший чистоту во время субботника, равнодушно пройдет мимо загаженной аллеи, а случись возможность, и сам чего-нибудь выкинет ненужного. Все это в центре, что тогда говорить об окраине города? Тут и пары раз в году не убирают, напротив, свозят сюда мусор, откуда только можно. Сваливают все: и строительные и бытовые отходы. Все это, пожалуй, сравнимо со скорой уборкой перед приходом гостей. Из главных комнат просто-напросто выносят весь беспорядок в кладовую, в коридор, в гараж, куда угодно лишь бы с глаз долой. Потом, после ухода гостей, все становится на свои места. Но только не мусор. В этом заключается отличие моего сравнения. Груды хлама на окраине города создают памятник эпохи потребления.
    Отдельная тема это излюбленные места отдыха горожан. Река, текущая близ окраины и лес расположенный недалеко от города. Разве не чудесно в летний полуденный зной плескаться в реке или вечером, в кругу хороших друзей, посидеть под кронами деревьев? Конечно, это прекрасно скажете вы. И я соглашусь, и я не возьмусь с вами спорить. Но тут существует одна проблема. Даже не проблема, а целая беда. Дело в том, что люди зачастую берут с собой в эти чудесные места отдыха, красивейшие места, подаренные нам матушкой природой, так вот, берут с собой горячительные напитки, съестные припасы и прочие всевозможные лакомства. Но что же в этом плохого? Ровным счетом ничего. Только вот от всех этих приятных и вкусных, освежающих и головокружащих напитков и яств остается банальный и простой мусор. Окурки от сигарет в песке, битое стекло на пляже, пищевой мусор по всему берегу, презервативы (и еще бог весть что) остаются висеть на деревьях. По-видимому, зимой принято наряжать елку, а летом таким вот образом «украшать» природу. А если серьезней и еще ироничней, то вот так: будь то коровка, козичка или барашек, все они пасутся на лугах, щиплют травку, пережевывают, переваривают ее и затем испражняют. После переходят на новое место. У них такой уклад жизни, природой заложенный инстинкт. А что же человек? Ну вот, представьте себе, стоит мужчина на пляже, в одной руке банка пива, в другой пакет с чипсами. Он все это пережевывает, запивает, опустошает и выкидывает. Я не имею цели создать параллель между животными и людьми, между потреблением и испражнением. Совершенно нет. Я пытаюсь выстроить вопрос о естественности и пользе. О моральном воспитании. Коровка пощипала травку – стало быть, даст хороший надой. Испражнилась – удобрение для почвы. Все как положено, ничего лишнего. Мужчина выпил пиво и съел чипсов – потешил себя, ублажил; выкинул мусор в кусты, так чтобы особо видно его не было – привнес в животный мир дикой природы посторонние для нее объекты, вещества, химические реакции. Можно сказать, что может быть и неосознанно, но без зазрения совести он отравил ее. Вот в этом и беда. Один человек уже способен натворить непоправимых дел, что уж говорить о толпе. Очень больно видеть, когда весной половодье подхватывает мусор с берегов и уносит его течением куда-то вдаль, куда-то на край земли. Очень противно слышать голоса до одури опьяневших людей, их бесноватое веселье, их гам и хаос тревожащий спокойствие окружающего мира животных. (Как-то в одном году, весной, в зарослях ивы близ реки, у нас поселились скопы. Но уже летом эти интересные птицы пропали и виной тому оказались скверно себя ведущие отдыхающие. Детеныши скопы кричат так, что, кажется, будто бы не крик это вовсе, а самый натуральный плачь грудного ребенка. Многие лезли посмотреть, проверить, шумели, видя птиц приходили в раздражение, отчего шумели еще больше). Очень гадко осознавать, что вся река перегорожена сетями (некоторые сети являются брошенными и рыба просто-напросто гниет в них). Река поймана в сети. В нее сбрасывают отходы со станкостроительного завода. Леса пойманы в силки. В них бушуют пожары.
    Люди у нас в городе мнительные, раздражительные, завистливые, холодные при всей своей горячей порочности. (Не знаю, может, это я их только так вижу, поверхностно, может я и ошибаюсь. Я не судья и судить некого не хочу, мне же хочется набросать эскиз увиденного, услышанного, только не карандашом или кистью, подобно художнику, а словами). Так вот, люди у нас холодные, но все же веселые. Хотя и лихорадкой веет от их веселья. Смех будто бы в последний раз смеются, будто через мгновение на плаху. Все это веселье проклятых. Веселье уставших и измученных. Они пьют и танцуют из последних сил, им уже завтра умирать в тяжелой упряжке рабского труда. Но они хохочут. Все это лихорадочное веселье темного времени. Молоко потерянных жизней послевоенной разрухи, пот и слезы возродителей земли и мира во всем мире, вечные надежды и чувство спокойствия строителей коммунизма, кровь заводских и колхозных рабочих, контузии и раны афганских и чеченских войн, безумные мысли и желания перестройки. Все это входит в анатомию нынешнего взрослого человека, от тридцати и выше и дальше и быстрее…
    Врачи у нас надменные, презрительные, даже, пожалуй, и брезгливые. Перед ними сидишь на стуле, а они смотрят в упор, и словно бы нет перед ними никого. Доктору рассказываешь о своей болезни, а ему кажется, словно бы комар жужжит противный, а не человек с ним говорит. Учителя все больше сухие, неживые, не мыслящие, лишь повторяющие. (Давно прошел золотой век русской поэзии, закончился серебряный… какой идет сейчас? Век помойной строки? Сточных труб? Перегноя и дохлых опарышей? Как в двух словах охарактеризовать время нашего творчества?). Работники заводов все больше видят жизнь от стакана до стакана. Не все конечно, но большинство. Культуры в городе мало, творческих объединений совсем не знаю. (У нас книги можно достать только в двух магазинах – в одном школьная учебная литература, детские книги, а так же пара больших и дорогих энциклопедий. Во втором выбор побольше – фантастика, русская классика, немного мировой классики, детективы, книги по кулинарии и вязанию).
    И вот однажды дремотную повседневность города, в котором я живу, нарушил праздник государственного масштаба. Ему выпала честь принять и провести по своим улицам эстафету параолимпийского огня. Столько шуму поднялось от этого известия. Но обо всем по порядку.
    Эстафета должна была состояться в марте. За несколько недель до знаменательной даты в истории города начались небывалые преображения. Как-то вдруг выяснилось, что существуют в городе неисправные фонари, что есть небольшие куски проезжей дороги, по которым даже можно передвигаться на автомобиле, а остальное же, подавляющее количество дорожного полотна все в ямах, выбоинах и колдобинах. Непорядок. Решили залатать, «заштопать» дороги. Да все это в начале марта, когда температура была преимущественно ниже минус пятнадцати. Но вроде бы, с горем пополам, справились и появились в городе практически идеальные дороги. Начали неплановый убор мусора с улиц. Дошли даже до того, что учителя, работники детских садов, младший медицинский персонал после своих рабочих дней выходили на улицы убирать и красить тротуарные бордюры. (Не насильно, не принудительно так, но все обязательно). Вспомнили про городские деревья. Наиболее разросшиеся опилили, прочие же просто удостоились побелки. По городу развесили предпраздничные афиши и транспаранты, в коих были указаны основные места шествия олимпийского огня с ограниченными возможностями. Ради приличия, наверное, прибрали немного и окраины города. Еще одна интересная вещь: незадолго до торжества все учебные заведения получили распоряжение, в которых говорилось, что каждый учащийся должен был прийти к четырем часам знаменательной даты, в определенное место и еще к тому же в сопровождении родителей. Похожие распоряжения получили больницы, фабрики, заводы. Мол, Родина зовет! Нужно идти! К четырем часам вот туда-то и туда-то. Все это происходило не насильно, не принудительно, но обязательно. Впрочем, у нас все, наверное, так происходит. (Как там гласит пословица, насильно мил не будешь?)
       В знаменательный день мороз выдался знатный. Минус двадцать три, кажется, было. Люди толпами выбирались из своих домов целыми семьями (очень редкое зрелище, можно сказать явление случающиеся раз в …ать лет) и направлялись в указанные им места, шли на праздник, как на виселицу. С района друг за другом начали приезжать автобусы, то везли людей из сел и деревень. (Позже ходил слух, что из соседних городов даже людей понавезли, впрочем, не знаю насколько это правда). Холод жуткий. Органы правопорядка на каждом углу (не знаю отчего, но все в летних туфлях), кругом патрули, машины с мигалками, даже кинологи с собаками и метало искательная рама, имели место быть. Тут по случаю такого торжества еще и ярмарку закатили. Вокруг, почти за даром, были блины и горячий чай из самовара. Настоящее веселье, буйство радости и кружащийся смех на угрюмых лицах. Ну ладно, может я немного и перегибаю, у детей то был настоящий праздник, настоящая радость. Когда им еще удастся в полном составе семьи попасть на такое событие? А вот взрослые особой радости не выказывали. У них впустую пропадал выходной, время пассивного отдыха.
    Все торжество продлилось около пяти часов, после чего добровольно принудительная массовка благополучно могла разбрестись по домам. Венцом всему был дорогой и красивый салют. Я видел все это краем глаза. Мне было противно уже от того, что это не мой город. Мой город никогда не был так чист и торжественен. Мне было страшно от толп людей заполнивших улицы. Откуда они? Я привык к тихим и пустынным, серым и грязным улицам…
    Это было фальшивым торжеством. Мужику бы выпить да закусить хорошо, вот это да, вот это дело. У телевизора весь день пролежать, по клавиатуре постучать – вот это хорошо. На рыбалку, на охоту, в баню да с вином милое дело! Пошуметь, подебоширить – то что надо. Женщине бы поболтать: в компании подруг, по телефону, на улице с первым встречным. По магазинам погулять да с кошельком потолще. Вот ведь оно счастье! В косметический салон сходить – прическу, макияж, маникюр, все дела. Да что бы восхищались ими, осыпали цветами и речами, ласкали вниманием. Все это им вместе взятым радость. Что им праздник, боюсь, они и сами не знают.
    …Ван Гог, когда писал «Ночное кафе», хотел показать насколько опасно это место, что в нем человек может погубить самого себя, сойти сума, стать преступником. Так вот, пожалуй, наш город одно большое ночное кафе, которое я по-своему люблю. Засыпай мой город под серым покрывалом небес, засыпай, ты устал от торжеств…