Как я стал шпионом

Говорят, что при Сталине сидели одни политические. А отец моего друга Тольки сидел за то, что спёр резиновые сапоги со своего родного завода резинотехнических изделий. И я чуть из-за него не сел, уже, и вправду, как политический или того хуже. Хотя мне было десять лет.

Надо же было ему так некстати попасться. В его доме провели обыск и, наверное, единственно ценное, что сумели найти, – это моё письмо Тольке, посланное из Семипалатинска – города неприметного в ту пору, лет за семь до первого взрыва водородной бомбы (хотя, видимо, уже тогда Берия положил глаз на этот дикий край, и что-то там уже начиналось, но горожане о том узнали последними, когда их шибануло взрывной волной).

А пока я, мальчишка, как и все мои послевоенные сверстники, мечтавший стать лётчиком, совершал вместе с другом Эрихом «волнительные» экскурсии на местный аэродром. Он помещался по соседству, хоть и не очень близко, с нашим рабочим посёлком. Среди степного простора несколько двухэтажных домов, на мачте – романтическая полосатая кишка, надутая ветром, и с десяток «кукурузников». Случилось, что одно из этих перкалевых чудес при нас поднялось в небо. «Контакт!» – «Есть контакт!» – «От винта!» Мы с восторгом, как музыке, внимали этим командам. «Вот один самолёт проводили…» – с поэтическим чувством, счастливый от прикосновения к своему прекрасному призванию, с демонстративной грустью изрёк я. Реплика больше рассчитывалась не на дружка, а на лётчика, в кожаном шлеме и больших, на пол-лица, очках-консервах, который возился возле другого «кукурузника». Он – услышал, и только тогда обратил на нас внимание. «А вы что тут делаете? – с неподдельным возмущением спросил он. – А ну, уходите отсюда!» Праздник почти был испорчен.

Но к впечатлениям от живых самолётов, таких близких и возвышенно недосягаемых, примешались не менее волнующие наблюдения. Совсем недалеко от «кукурузников» пролегала асфальтовая лента, наверно, посадочной полосы, куда приземлялись редкие в те годы для города пассажирские самолёты. Полосу обрамляли шлакобетонные блоки со щелями, уложенные, как я теперь понимаю, взамен бордюров – местный материал, выпускаемый поселковым шлакобетонным заводом. Но детская фантазия, конечно же, разгадала их тайну.

Я не лукавлю: семипалатинцы были в полнейшем неведении о том, что происходит в почти необитаемой степи под городом. Несколько казахских аулов, затерянных в серой непроглядности, и раньше никого не интересовали. Но вот о чём всё же горожане тихо поговаривали, так это о том, что военные самолёты, которые постоянно летали над посёлком, в свободное от полётов время прячутся под землёй. Подземный аэродром! Это уже фантастика! – не книжная, а сама реальность. А блоки со щелями – это же отдушины! Чтобы воздух мог проникать под землю. Не знаю, как кто, а я сразу догадался.

И по секрету написал об этом Тольке – уж очень меня распирала тайна, которую я сам, без чьей-либо помощи, открыл.
Говорят, что письма перлюстрировались. Но, должно быть, шпиону достаточно было написать своё донесение школьным почерком – и цензорская бдительность оказывалась усыплённой… Так бы я и забыл об этом письме, и теперь, когда мне перевалило за полвека, не вспоминал бы о нём, если б не тот обыск у Толькиного отца.

Письмо, как положено, было переправлено по назначению – в МГБ (бывшее НКВД). И, вероятно, проделало обратный путь – в Семипалатинск. Только как-то мой папа с некой улыбчивой насторожённостью поинтересовался у меня:
– Ты что там написал про подземный аэродром?
«Откуда он мог узнать, и почему спрашивает, когда прошло столько времени? Читать письмо я ему, разумеется, не давал…» Да, у родителей моих было принято свято относиться к моим мальчишеским тайнам. Домашней цензуры у меня никогда не было. Да и что может написать крамольного мальчишка?

Оказывается, однажды к отцу в кабинет пришёл эмгэбэшник и выдал ему, как улику, содержание моего письма. Возможно, он подозревал в шпионаже самого отца, но прежде, чем его загрести, пришёл выяснить обстоятельства дела.

Отец ни со мной, ни, наверное, с мамой не делился своим состоянием в момент, когда ему было «предъявлено обвинение». Но он быстро сообразил и сослался на несмышлёность десятилетнего недоросля, у которого по означенному адресу остался лучший друг.
-Что же вы не проверяете письма своего сына? – строго  выговорил эмгэбэшник отцу. И дело было прекращено.

Но отец, пересказывая мне моё письмо, как бы пытаясь упрекнуть меня во лжи, которая за мной ранее не наблюдалась, ухмыльнувшись, добавил: «А ещё ты написал, что видел на аэродроме Ворошилова…»

Вот уж чего не писал, того не писал, и видеть не видывал! Клянусь!
Эмгэбэшнику обязательно нужно было прилгнуть. Вероятно, профессия этого требовала. А чего стоило его наставление отцу – читать мои письма?! Среди приличных людей это попросту не принято. И отец за всю жизнь не прочитал ни одного моего письма, не адресованного ему.

…А был ли действительно в нашем городе подземный аэродром? По правде сказать, до сих пор не знаю. Возможно, что и был. А Ворошилов на нём уж наверняка был!