Тверской технический университет Григорьев Часть 1

Все персонажи и события являются вымышленными, любое сходство с реально существующими людьми – случайно.


                Предисловие.
Полностью повторю то, что написал в предисловии к предисловию «Калининского политехнического…»
Что самое страшное на свете для тебя? Смерть? Один короткий миг и нет ничего. Ни ужаса ни боли. Ожидание смерти? Может месяц, может год, может более. Он все равно настанет этот миг после которого нет ничего.
Самое страшное в твоей жизни – гибель твоих детей и самых близких тебе людей. Моя жизнь катилась размеренно и почти спокойно, дневники с «воспоминаниями» пылились на дачном чердаке, самые близкие, самые ближайшие шли рядом со мной. А память опустила непроницаемый занавес. И вдруг взрыв из прошлого, и занавес оказался прозрачным как стекло.
А теперь милые женщины разглядевшие себя в моей героине… Я разочарую вас. Это не вы. Не про вас я писал и не вас вспоминал. Совсем другую я имел в виду. Да и про нее я не написал бы так, если бы в один страшный день не был сражен известием о ее кончине. (Совершенно дурацкое стечение обстоятельств заставило меня так думать целых пол года. Потом все разъяснится, все окажутся живы и здоровы. Я снова заброшу дневники на антресоли. Но прежде пройдут ужасные ПОЛ ГОДА).

 «Узнавальщики» задолбали своими наездами, и я убрал номер телефона и «мыло». Если вы считаете себя высокими красивыми утонченными… Считайте. Флаг вам в руки.


И еще. Уверяю всех кто уловил в моих персонажах (не героических) сходство с собой,- я никого не хотел обидеть, сгладив все что можно и нельзя. И что главное. Умные поняли правильно и отреагировали адекватно. Дураки обиделись насмерть. А некоторые усмотрели «еврейский вопрос». Скажу честно. Знавал я преподавателей с типичными русскими фамилиями. Но еврейские звучат правдоподобнее и на слух ложатся лучше.


1989 год.
В четверг неожиданно позвонил Зайцев. Юрий Владимирович как раз заложил тарелочку с бутербродами в диковинный шкафчик, именуемый микроволновой печью. На столе дымилась чашечка кофе.
Неожиданные звонки всегда некстати. Особенно когда спешишь на службу. Григорьев спешил. Если учесть, что рабочий день начался час назад.
Звонить мог кто угодно. Секретарь Майя. Или Светлана – женщина, ждущая слов, которых он никогда не скажет.
Григорьев захлопнул дверку микроволновки, выставил время, нажал на «СТАРТ» и запоздало сообразил, что звонят по межгороду. В два прыжка оказался у аппарата, схватил трубку и ничего не услышал. На том конце, не дождавшись ответа, давали отбой.
- Слушаю,- прокричал он в трубку.
А вдруг услышат?
- Не кричи,- ответила трубка,- Я не глухой.
Наверное, звонивший ошибся номером. Григорьев не узнавал голос.
- Вам кого?- спросил он раздражаясь.
- Тебя,- ответили в трубку,- Я Зайцев - твой бывший друг.
Саша. Как он не признал его? Не похож голос. Не похож.
- Я тебя не узнал,- признался Григорьев,- Ты не заболел часом?
Зайцев пропустил вопрос мимо ушей.
- Когда ты будешь в Твери?- спросил он.
В ближайшие дни Григорьев не собирался в областной центр и спросил осторожно.
- А что?
- Мне надо с тобой поговорить.
- Я не знаю…. Может через недельку, может через две. Как получится.
- Мне надо срочно.
- Приезжай сам.
- Приехал бы… Если бы мог.
Голос неузнаваемый, и слова странные.
- Почему не можешь? Что-то со здоровьем?- Григорьев опять осторожничал.
- Вроде того.
- Хорошо. Я приеду сегодня к двум часам.
Обреченно положил трубку. Вот всегда так. Наметишь дела, распишешь по минутам. Так ловко все сложишь. И бац - неожиданный звоночек.
Впервые за последние годы он пил кофе не ощущая вкуса. Удивленно посмотрел на расплывающиеся черномазые потеки на фарфоровых стенках. Печка обиженно звякала напоминая о бутербродах.
- Чего хочет Сашка? Почему так срочно? Странная речь, странный голос. Сам приехать не может. Серьезно болен? Похоже на то.
Он отогнал мысли.
- Я все узнаю в два часа, а сейчас только дело.

У подъезда одиноко притулилась темно-серая «девятка». Утреннее солнце расплескало по крыше радужные блики. Машины в Волжске ночью держали в гаражах. Угоны случались, а чаще снимали колеса или выдирали магнитолы. На машины, заночевавшие во дворах, жители смотрели косо и еще косее на владельцев. Логика понятна. Не боится угона, значит или сам в «деле» или решил проблему с теми кто в «деле».
Вот и сосед с шестого этажа покосился недружелюбно, но поздоровался заискивающе. Григорьев небрежно кивнул, включил зажигание и не прогревая движок, тронул машину. Григорьева не интересовали пересуды. В райском местечке в окружении сосен, в пятидесяти метрах от берега достраивался изумительный двухэтажный домик. И значит совсем скоро не будет назойливых, сующих всюду нос соседей. Как он мечтал об этом.
«Лада» выбралась на проспект. Упруго зашелестели по асфальту покрышки. Хорошая динамичная машина. Жаль, подвеска не такая мягкая, как в «классике». Три года назад в Берлине Григорьев прокатился на «BMW». Вот это «аппарат». Такой бы достать. Деньги есть. Но боязно. На дворе 89-ый год. Кооперативы поднялись как грибы. У кого-то налог на бездетность измеряется числом с четырьмя нулями. И все-таки еще рано. Не зря даже генеральный директор разъезжает на «Волге».
Тут Григорьев лукавил. Генеральный, хоть и числился руководителем всего и всех, реальной власти не имел, давно перепоручив руководство (не по своей воле) «серому кардиналу».
«Серый кардинал» на серой машине.
О звонке он уже забыл. Таково свойство любого сильного характера. Как говорила Скарлет О Хара:- «Об этом я подумаю завтра».
Работники завода (те кому посчастливилось приобрести автомобиль) оставляли своих «коней» на стоянке возле проходной. На территорию предприятия заезжали только «верхние» руководители. Генеральный подъезжал к воротам тихо. Не гудел клаксоном и не высовывался в окно. Ежели ворота открывали позднее чем через десять секунд, нагоняй получал и начальник охраны за нерадивых подчиненных и начальник транспортного цеха - до «кучи». За десять секунд ворота не могли открыться физически. Поэтому оба получали каждый день. Григорьев всегда подавал сигнал. Коротко нажимал на клаксон. И никогда не бесился. Даже если ворота открывались с запозданием. Не изменил он себе и сегодня.
Бывший ВОХРовец Семеныч – высокий костистый дядька предпенсионного возраста встал по стойке смирно и радостно приветствовал Григорьева. Тот кивнул ему и улыбнулся.
- Чего ты перед ним тянешься?- удивился напарник – молодой парень с «блатными» ужимками.
Семеныч посмотрел на него презрительно и молча сплюнул.

Григорьев зашел в приемную, сухо кивнул секретарше. Генеральный наверняка был отчаянным мазохистом. Держал в секретарях маленькую бледную ведьмочку. В детстве ее кто-то сильно обидел. С тех пор она не улыбалась и смотрела на окружающих злобными черненькими глазками. На «шушеру», толкающуюся в приемной в ожидании заветной подписи, смотрела очень злобно, а на руководителей подразделений – тоже злобно, но не так. На Григорьева смотрела со злобным страхом. Чувствовала, что он может решить ее судьбу в одно мгновение.
Григорьев терпеть не мог «ведьмочку», но в кадровые вопросы не лез. Тем более строчила на машинке Лида очень лихо и деловые бумаги держала в образцовом порядке. А может, и минет под столом могла отстрочить. Сразу-то настоящий талант не разглядишь. Пока не столкнешься.
То, что генеральный директор завода Вячеслав Адамович Лифшиц использует свою «секретутку» в таком качестве, Григорьев знал точно. Тот сам проговорился однажды. Кутили в теплой компании. После бутылочки Лифшица и проняло. Поведал некоторые пикантности. Смешно смотрелся Адамыч. Все тело поросло черными курчавыми волосами, а голова похожа на биллиардный шар. Ноги короткие и кривые, туловище длинное, шея едва просматривается. Костюм скрадывал изъяны, но только физические, а остальные нет. А их у Вячеслава Адамовича было превеликое множество.  Потеряв отца в малолетстве он прожил с мамой десять лет в жутком нищебродском квартале, где люди не жили, а выживали перебиваясь с хлеба на кашу. Квартал так и назывался «Пролетарский». Мужики пили повально, да и баб половина пила тоже. Самому старшему в квартале было шестьдесят два. Остальным меньше, а многие уж давно переселились на кладбище неподалеку. Пацаны воровали по магазинам, улицам и на вокзале. Самые сноровистые добирались до Москвы и воровали там. Маленький Слава перенял многое. И походку блатную и жаргончик. Наглости своей хватало, а на месте совести давно вырос член. Он бы, наверное, загремел в колонию следом за приятелями, но кровей был других. Кровь не обманешь. А тут еще дальний родственник отца сыскался. Квартиру поменяли, район тоже. Славик окончил одиннадцать классов и с горем пополам пролез в институт. Другие люди теперь окружали Славика. Он даже иногда не понимал их. Настолько витиевато они выражались по его мнению. Сам-то он стихов не читал, Эйнштейна путал с Эйзенштейном и был уверен, что «Петра первого» и «Войну и мир» сотворил один и тот же человек. Со студентками знакомился охотно. И они с ним. Он имел тогда роскошную черную шевелюру и шикарные бакенбарды. А черные оливковые глаза довершали успех. Обычно все заканчивалось после первого свидания. Он потерпел поражение раз десять, плюнул, обозвал всех скопом прошмандовками и пошел искать счастья в рабочие кварталы областного центра. Там в ветхих, провонявших помоями и табаком, заводских «общагах» ждал его успех. Девчонки были проще. Стихи не любили, про Эйнштейна не слышали, а Толстого путали с Демьяном Бедным. В ассортименте Лифшица было десятка три приматернейших анекдота и с десяток приличных. Еще девчонки любили слушать про мордобой, лузгать семечки и пить портвейн с воблой. Лифшиц торжествовал. Он попал в свою стихию. Апофеозом стал поход в кож. вен. диспансер.
У матери к этому времени появился новый муж. Тот самый родственник. Состоялся семейный совет. Дядя Сема решил вопрос кардинально. Славика перевели на заочный. Теперь он приезжал на сессию два раза в год, а остальное время трудился на обувной фабрике, директором которой был дядя Сема. Это была та самая фабрика, на которой главный технолог совместно с другими товарищами внедрил сразу две схемы раскройки кожи. Разница замечательно липла к рукам. К Славиковым тоже.
Через два года он окончил институт и сразу вырос до заместителя главного технолога. Еще через год стал главным инженером.
Много лет спустя судьба закинула Лифшица на завод в город Волжск. Надо сказать, через две недели своего директорствования он многих поверг в шок. Таким отборным матом здесь и рабочие - то не разговаривали. А как он орал на подчиненных на глазах всего завода. И тыкал всем подряд. Главному конструктору, седому, перешедшему давно пенсионный возраст, тыкал тоже. На совещании поливал грязью всех без разбора. И правых, и виноватых, и всех остальных. Грозился уволить по статье, наградив волчьим билетом, закатывал глаза, плевался и матерился. Вначале его боялись, потом привыкли и успокоились. А теперь, вообще, слушали в полуха.
В кабинете Лившица собралась заводская «элита». За Т-образным столом. Сам он естественно восседал за короткой палочкой. За длинной – главный инженер Боков и его зам Никифоров с одной стороны, а с другой главный бухгалтер Тамара Львовна Игнатович и главный экономист Любовь Соломоновна Адамова. Совещание шло полным ходом по неизменной схеме. Лифшиц красный как рак. Видно только что наорался вдоволь. Пристыженный Боков нервно водит ручкой по блокноту, Никифоров опустил голову (повинную голову меч не сечет), женщины краснее Лифшица (наслушались крепких выражений). И полная тишина. Только шелестит вентилятор в углу кабинета, и тяжело дышит генеральный.
Совсем недавно четверка «небожителей» (Лифшиц еще не добрался тогда до Волжска) о существовании Григорьева не догадывалась. Он взирал на них из-за старенького скрипучего кульмана с растрескавшейся доской.
Он тогда заканчивал общий вид «эвольвентной протяжки». Зазвонил телефон. Шура Смирнова - копировщица сняла трубку.
- Юра, тебя.
Он взял трубку ничего не подозревая. Звонила мама.
- Юра, тебе повестка. В армию.

Десять глаз уставились на Григорьева. Даже Никифоров голову поднял. Григорьев сухо кивнул. Всем сразу. Приблизительно так же вежливо как и секретарше Лиде. Молча прошел к двери в комнату отдыха и косо взглянул на Лившица. Тот понял и резво поднялся.
Они оказались в небольшой уютной комнатушке, отделенной от кабинета двойной дверью и небольшим коридорчиком. Два дивана, пара кресел, журнальный столик, буфет. В углу дверь, ведущая в туалет и душевую.
Григорьев упал в кресло и счастливо потянулся. Лифшиц настороженно примостился на уголке дивана.
- Чего вы делите с утра?- спросил Григорьев так, словно ответ его не интересовал.
- Проблемы решаем,- угрюмо буркнул Лившиц.
Он появился на заводе три года назад. До этого год работал директором ремонтного завода в одном районном городке. Вырос из начальника производства. (Карьера на обувной фабрике рухнула внезапно. Главного технолога посадили, дядю Сему вышибли из директоров. Пришлось начинать сначала. Мастер, начальник цеха, начальник производства.) Эта должность оставила глубокую борозду в сердце Лифшица. Поэтому первый удар он нанес по производственному отделу. И первый публичный разнос получил Григорьев. Тот позвонил заместителю министра Льву Иосифовичу Очеретнеру. Лев долго хохотал в трубку, потом извинялся за забывчивость. Опять хохотал. Наконец пообещал немедленно позвонить Лифшицу.
- Какие у тебя проблемы? Чего тебе не хватает?- раздраженно бросил Григорьев.
Лившиц молчал. Григорьев загибал пальцы.
- Металл и комплектующие есть, кадры укомплектованы, план реальный.
Он загнул три пальца и выжидающе посмотрел на Лифшица.
- Вчера во вторую смену сорвана отгрузка,- кисло скривившись, промолвил тот.
- Причина?
- Госприемка. Мать ее за ногу. Забраковали шестьсот семьдесят изделий прямо на упаковке. Шестьдесят семь тысяч рублей по товару. Представляешь, в какой мы жопе? Главное, Ерохин… Ну госприемщик в сборочном, все принял и печать поставил. Так нет же, приперся Малевич, сукин сын, прямо с упаковки взял выборочно десять экземпляров и перепроверил на испытательной. Из десяти – три брак. Всю партию забраковал и вернул в цех.
Лифшиц распинался, Григорьев мрачнел.
- Ты хоть бы кофе предложил,- проворчал он недобро.
- Сейчас, минуточку.
Лифшиц надавил на кнопку селектора, подвешенного на стене у дивана.
- Лида, два кофе. Быстро.
И уставился с надеждой на Григорьева. Тот молчал.
Лида появилась неожиданно скоро. Знала для кого вторая чашка. Поставила поднос на стол и бесшумно удалилась. Григорьев пригубил обжигающий аромат, удовлетворенно хмыкнул и не спешно отпил полчашки. К бутербродам с салями не притронулся. Поставил чашечку на стол, откинулся в кресле и, наконец, посмотрел на собеседника. Знал, что Лифшиц не терпит молчанки, и добивал его.
- Вячеслав Адамович,- начал он, выделив слово АДАМОВИЧ как ключевое,- Я считал, что вопрос с госприемкой решен окончательно. На заводе пятнадцать госприемщиков. Все члены Партии. Состоят на учете в партийной организации завода. Кстати, почему на совещании нет Рузмана?
Парторг Рузман накануне отбыл в Тверь на партконференцию. Лифшиц поведал об этом Григорьеву.
- Если честно, от него сейчас ничего не зависит,- добавил он.
- Да как же не зависит?- возмутился Григорьев,- А на кой черт он нам тогда нужен? А для чего у нас партбюро? Вызывайте этих уродов госприемщиков по одному и учите. Или они работают как положено, или билет на стол. Короче, кончай совещаться и Нормана сюда.
Норман Николай Ефимович руководил заводской госприемкой с самого ее основания. С конца восемьдесят шестого.
Григорьев поднялся, всем видом показав, что разговор закончен и пора заниматься делом. Но Лифшиц остановил его.
- Погоди, Юрий Владимирович.
Тот раздраженно обернулся.
- Что еще?
- Нет Нормана. Вот в чем загвоздка. Отбыл Коля в Адлер на целый месяц. Малевич остался за него. Официальный зам. Не поспоришь.
- Но он же тоже член Партии.
- Да что ты, Юрий Владимирович. Какой член? Он же бывший горкомовский. Забыл? У него там связи О-ГО-ГО.
- Ничего не боится?
- Абсолютно.
Григорьев прикидывал несколько секунд. Взял чашечку со стола, допил кофе. Лифшиц смотрел затравленно.
- Чего смотришь?- усмехнулся Григорьев,- Иди руководи. С Малевичем вопрос решим. Нарисуем ему черный квадрат. Беру на себя. Это сугубо конфиденциально. Понял?
Лифшиц усердно закивал.
- Я уеду через час и не вернусь до конца дня. Один справишься?
Григорьев с усмешкой разглядывал Лифшица.
- Конечно, Юрий Владимирович,- ответил тот.
- Ну, дерзай.
Григорьев подал руку. Лифшиц почтительно пожал.
- Плохо, что нет второго выхода. Чтобы не ходить через твой кабинет,- сказал Григорьев,- Ты подумай, как это сделать.
Восемь затравленных глаз встретили и проводили. В приемной Лида уставилась со злобным страхом.
- Прекрасный кофе, Лида,- бросил Григорьев на ходу.
Злость на мгновение исчезла в глазах.
- Стараюсь,- смущенно краснея, ответила она вслед.

Григорьев зашел в свои апартаменты. Приемная заметно меньше той, что у генерального. Зато за столом не злобная клыкастая крыса, а очаровательное создание двадцати шести лет. Высокая, ноги от ушей. Хоть сейчас на подиум. Глазки, ротик, носик. Успела побывать замужем, обожглась, но…
Григорьев галантно поздоровался и прошел в кабинет. Кабинет не внушал размерами и обставлен был просто. Григорьев в принципе не любил вычурность и монументальность в отделке. За последние годы много где пришлось побывать по производственным делам. И в Прибалтике, и в южных республиках. Прибалты ценят дело и время. Недаром живут рядом с Европой. И кабинеты у них такие же. Строгие, функциональные. Ни одной лишней детали. А на Юге по-другому. Не кабинеты, а дворцовые залы. Стены отделаны панелями под мрамор, с потолков люстры свисают. На столе пять-шесть телефонов. Один рабочий, а остальные для антуража. Сплошные «понты» по -простому.
Григорьев не уважал «понты» и ценил дело. Т-образный стол, вдоль него стулья. Ряд стульев у стены. На столе три телефона. Городской, внутренний заводской и прямой с генеральным.
Комната отдыха – другое дело. Тут строгость противопоказана. И если размерами она не превзошла комнату Лифшица, в уюте и функциональности превосходила однозначно. Потому что состояла из двух частей. Первая по сути та же, что и у генерального. Диваны, столик, кресла, сервант. А вот дверей в комнате было целых четыре. Одна в кабинет, вторая – на лестничную клетку, третья в туалет и душевую, а четвертая – в спаленку. Маленькая уютная комнатка с крохотным оконцем. Из обстановки – диван- кровать, вечно разложенный, небольшая тумба-столик и кресло.
Григорьев прошел в комнату и вызвал по селектору секретаршу Майю.
- Кофе?- спросила она.
- Не надо.
Они занимались любовью полчаса. По рабочему.

Майя деловито облачалась в одежду, а сама смотрела с легкой иронией.
- Поспи, я все решу,- она дотронулась до его плеча.
- Я не хочу спать.
- Ой, ли?
- С чего ты взяла?
- Струя слабая,- она смеясь вышла из комнаты.
Он не спешно одевался и почти оделся. Майя вдруг зашла. Он понял по глазам – она что-то хочет обсудить. Как не вовремя. Майка почувствовала его настроение.
- Ты торопишься? Я не отниму много времени.
- Отнимай,- сказал он покорно.
Она села на диван, Григорьев сел рядом. Она посмотрела нерешительно, будто подбирала слова. Он терпеливо ждал.
- У меня наклевывается вариант,- произнесла, наконец, она,- Встретила одного человека. Серьезный, не пьет, и работа солидная.
- Ну и чего ты думаешь? Выходи замуж,- сказал он легко и весело.
Он - то боялся, что Майка начнет копаться в душе и их отношениях.
Она опять молчала и слегка покусывала нижнюю губу. Она всегда так делала перед тем, как признаться в чем - то.
- Я не хочу ему изменять. Ну, после того, как выйду замуж…. И увольняться не хочу.
- Я тебя и не отпущу.
- Но я не смогу так. Ты ведь…
Она не договорила.
- Буду таскать тебя сюда?
Майя кивнула, пряча глаза.
- Не буду. Даю слово.
- Если бы ты женился, то ведь тоже не стал изменять жене, правда?- защебетала она.
- Правда.
- Женись. Пожалуйста. За тебя любая пойдет.
- Я уже был женат.
- Так это когда было.
Они помолчали.
- На заводе, понятно, тебе пары нет,- сказала Майка,- Но ты же везде бываешь. И на юге, и за границей.
Опять молчали.
- Ты любил когда-нибудь?- спросила она,- По-настоящему?
- Чего это ты вдруг заинтересовалась?
- А я ничего о тебе не знаю. Столько раз была с тобой и не знаю ничего. Ну не может быть, чтобы ты  какую-нибудь не любил. Или ты не способен?
Он мог бы не отвечать. Он не любил откровенничать. Тем более с секретаршей. И тем более с любовницей. Но она спросила как - то так…
- Наверное способен… Была одна девушка…. Давно…. Может, это была любовь.
- И что с ней стало?
- Ничего. Разошлись, как в море корабли…. Так всегда бывает. Мужчины никогда не женятся на первой любви.
- Да ну,- Майка поджала губы,- Ты какую-то плохую теорию выдвинул.
- Отчего же она плохая? Первая любовь в сердце остается. А ежели с ней вместе варить борщ и пеленки стирать, то что же в сердце останется?
- Ты стопроцентный эгоист,- наигранно возмутилась Майка,- А та девушка тебя любила?
Григорьев пожал плечами.
- Нет, наверное.
- Вот от этого и пляши. А то теории развел. Кстати, я бы не смогла в тебя влюбиться.
- У тебя нет ко мне чувств?
- Есть и еще какие.
Глаза задумчивые, теребит прядку волос, рассеянно смотрит мимо Григорьева на спинку дивана. Значит, сейчас что-то выдаст.
- Боготворила,- так произнесла, словно прислушивалась к себе самой.
- Боготворю?- теперь она смотрела на него, но так будто видела впервые.
Она сама с собой вела диалог, Григорьев провел ладонью перед ее глазами.
- Не мешай. Хочу понять свое отношение к тебе. Не обольщайся, ты не мой бог.
- Ну, знаешь… Я на такую должность и не претендую. И на твои чувства тоже.
- А я живая, Юрочка. И они у меня есть.
Он хотел что-то ответить, но она прикрыла его рот рукой.
- Погоди. Помолчи чуть-чуть…. Я преклоняюсь перед тобой….Наверное, как волчица чувствует сильного самца и идет к нему… Я тебе отдаюсь и балдею от того, что ты меня берешь…. Но это не любовь….Понимаешь? Я часто думаю о нас… Я вроде как за каменной стеной. Знаю, что за меня порвешь любого…. А от себя самого ты меня не защитишь.
Она говорила долго, делая паузы между фразами, а сама смотрела мимо. Будто за его спиной разворачивалось захватывающее действо. Договорила последнюю фразу, и словно спохватившись, наконец, посмотрела в его глаза.
- Я мудрено говорю, да?
Тот кивнул.
- Слишком мудрено. Но главное я уловил. Я волк, а ты волчица.
Майя смущенно улыбнулась.
- Скажешь тоже. Это я так, образно. Какая из меня волчица? А вот ты и правда волк. Одинокий-одинокий. А я лань или косуля. И ты меня хрясь… И косточки выплюнешь.
- У тебя, наверное, была пятерка по зоологии?
Она засмеялась тихонько и прижалась к нему.
- Юрочка, не обижайся. Ладно? Я как чувствую, так и говорю.
- Хорошего ты обо мне мнения, однако,- он чмокнул ее в щеку.
- Ты заметил, что тебя очень боятся? Все. И начальники и рабочие.
- Ты преувеличиваешь.
- Говорят, лет пятнадцать назад заводом руководил Каменев. Говорят, его побаивались и очень уважали. Он знал всех работников завода в лицо. Четыре тысячи человек. Каждое утро проходил по цехам, с каждым рабочим здоровался за руку и звал по имени отчеству. Спрашивал,- что да как. За это его рабочие очень любили. А с начальниками цехов и со своими замами был строг, но объективен. Никогда голос не повышал, матом не обкладывал и по пустякам не придирался. Но зато, если было за что, спуска не давал. И начальники его за это уважали…. А ты в цехах когда последний раз был? Лифшиц хоть по утрам бегает. Только толку чуть. Орет как припадочный. Его не уважают и не боятся. А тебя боятся.
- Боятся, значит, уважают,- самодовольно сказал Григорьев.
- Нет, Юра. Боятся, потому что боятся. На заводе каждый знает, что за тобой стоят страшные люди.
Он остановил ее.
- Майя, какие люди? Ты о чем? Очнись. На дворе восемьдесят девятый, а ты мне про Каменева. Эпоха меняется, Майя. Да и вранье это все. Пусть даже на смене тысяча рабочих. На каждого полминуты. Пятьсот минут. Восемь с лишним часов. Целая смена. Вранье, миф. Никогда не повторяй, сначала подумай.
- Боже мой. Да пусть он хоть только с бригадирами здоровался. А ты вообще ни с кем. И люди за тобой на самом деле страшные. И сам ты через такое прошел, что тоже, наверное, много страшного можешь сотворить. И люди это видят. Сама слышала, как Адамова про тебя говорила:- «Говорит одно, думает другое, а делает третье. И если надо, пройдет по трупам».
- Так и сказала?- изумился Григорьев.
- Да. Слово в слово.
- И ты так же думаешь?
Она смотрела на него беззащитно, как ребенок.
- Неужели она так обо мне думает? Не может быть,- пронеслось в голове,- Люди просто не знают меня, и судят по каким - то осколкам, не видя целого. А она рядом, она знает меня всего. И мысли мои и чувства…
Она отвела взгляд и теперь старательно изучала угол. Сказала так, будто готовилась броситься под поезд.
- А я не думаю. Я это знаю.

Серое шоссе неслось навстречу стремительной лентой. Покачивался чертик на ветровом стекле. Перед глазами Майкино лицо, а в ушах повторяются и повторяются ее последние слова. Я знаю, я знаю, я знаю…
Он не стал спорить и доказывать обратное. Встал и ушел, не прощаясь. Будто это не его был кабинет, а ее.
Мимо потянулись здания «Химинститута». Начался «не настоящий Калинин». Так про себя Григорьев называл отрезок Московского шоссе со времен своей учебы в институте. В нос ударил аромат тухлых яиц. «Фирменный» запах сероводорода встречал прибывающих со стороны столицы. Запах ослаб. Впереди замаячили очертания зданий улицы Вагжанова. Машина выехала на площадь Гагарина. Начался «настоящий Калинин».
Что-то было в этом городе притягательное. Для Григорьева. Не жили в нем его друзья, знакомых женщин не было. Хотя в соответствии со своим статусом знал он здесь многих. И не однажды пришлось получать взбучку в Обкоме. А Облпроф? Но они скорее рождали негатив и портили городскую ауру. Так почему же каждый раз трепетала душа? Может быть….??? Он вдруг понял, что должен немедленно проверить. Прямо сейчас. Посмотрел на часы. Без двадцати два. Ничего, Сашка подождет.


Проехал центр, ничего не царапнуло. Да он и знал, что ничего не почувствует. Бывал часто. Последний раз - месяц назад. Разве, что вот тот поворот на «новый» мост в сторону Речного вокзала. Он посмотрел направо. Толи увидел, толи представил памятник непоседливому Афанасию и себя самого вдали у парапета моста. И девушку с золотистыми от солнца волосами.
Слева промелькнул Театр. Не то. Ни разу не переступал порог. В те года гремела Таганка. Высоцкий.
Григорьев вспомнил. Там у Речного вокзала в Центральном корпусе «Политеха» выступал Высоцкий. В семьдесят шестом. Было воскресенье. Самое начало июня. Кажется шестое число. Два концерта. В двенадцать и в два. Они взяли билеты на двенадцать. Он взял. Себе и ей.
Невысокий, щуплый в черной водолазке и джинсах. Или в джинсах и черной рубашке?... Какая разница. Такая энергия с первого слова. И нерв.
Где я? Уже «Пролетарка»? Вон путепровод, а то кафе называли «Пингвином». Налево или прямо? Прямо. Свернул на улицу Жданова. Что-то торкнуло в душе. Почему? Вон там дальше справа десять лет назад размещался вычислительный центр. На втором курсе изучали такой предмет под названием «информатика». Составляли простейшие программки на Фортране или Алголе в этом самом здании. Удобно. Не надо далеко ходить. Общежития как раз напротив.
Он остановил машину во дворе между двумя одинаковыми кирпичными пятиэтажками. Вон то – общежитие номер четыре. «Четвертое», одним словом. А это – «второе». Он окинул взглядом невзрачную серую стену, остановил взгляд на одном из окон на втором этаже. Здесь он жил, когда- то. Давным-давно. Сто лет назад. Он вглядывался в окошко, словно надеялся увидеть себя. Или перескочить через время, выглянуть из окна и увидеть диковинную темно серую машину инопланетных очертаний. И встретиться взглядом с усталым человеком, чуть-чуть напоминающим его самого.
Григорьев отогнал странные мысли. Нет, это не здесь. Тихо и пусто в душе. Вот там на повороте что-то торкнуло. Что?
Без малейшего сожаления покинул забытый дворик. Выехал на Жданова и прибавил газ. Притормозил у выезда на проспект Ленина, пропуская машины. Торкнуло. Прямо перед ним вырос «Спутник». Кинотеатр из юности. ВОТ ОНО. Конец апреля. Тридцатое, кажется. Пятница. В «Спутнике» шел фильм «Осень». Странный фильм странного Смирнова. Вот там у входа в кинотеатр все началось. Нет, началось раньше, намного раньше. Осень. Самые первые дни. Далекая деревенька Капошино….
Рявкнул клаксон за спиной. Григорьев опомнился и свернул на проспект. Следом вылетел «412-ый Москвич». Обогнал «Ладу». Водитель зло посмотрел на Григорьева и постучал пальцем по виску. Григорьев ничего не заметил.
- Не то,-  думал он,- Может тут?
Свернул налево и мимо Химико - технологического корпуса «Политеха» выехал на Академическую прямо к Учебному корпусу. Дай бог памяти. Когда же в нем начались занятия? В 76-ом или 77-ом? На первом курсе он здесь работал. Один день. Убирал производственный мусор вместе с однокурсниками.
И здесь пустышка. Значит, все очень плохо. И десять лет ничего не стерли.
Там за корпусом есть одна улица. Неказистая, застроенная двухэтажными деревянными бараками. До нее рукой подать. Надо только обогнуть вон там институтский корпус.
Сердце набирало обороты. И машине передалась нетерпеливая нервозность. Рванула с места, круто повернула пискнув покрышками.
Улица «маршала» осталась позади. Григорьев ощутил себя в дивном лесу, в котором за десять лет не подросли деревья, а на ветвях заливались те же птицы. Словно машина времени забросила его в прошлое. Навстречу бежал троллейбус с тем же самым номером. Как тогда. От остановки впереди отходил другой попутный. Сейчас повернет налево и доедет до конечной.
Т- образный перекресток. Там справа «Гастроном»… Вот он сияет стеклянными боками. Григорьев остановил машину. Проклятая память. Все должно было скрыться и исчезнуть под громадой лет.
Вон тот дворик. Узкая асфальтовая дорожка.
- Я не поеду по ней. Я разверну машину. Я должен навестить Зайцева. Я обещал.
Зайцев. Еще и Зайцев. Вон он на дорожке…. А рядом девушка с золотыми от солнца волосами.
Григорьев начал разворачиваться, но невероятная сила направила машину по дорожке вглубь двора. Он обречено смотрел вперед. Свернул еще раз и припарковался в небольшом «кармане». И смотрел в лобовое стекло, боясь повернуть голову. Не выдержал и повернул. Посмотрел вверх и увидел окна.
Машина исчезла, он стоял на тротуаре. Подошел к двери. Та со скрипом распахнулась, и Григорьев вступил в полумрак подъезда. Он поднимался по бетонным ступенькам. Сердце грохотало, заглушая шаги. Второй этаж, третий… Ступеньки под ногами вязкие, как глина. Идти все труднее.
Вот дверь. Та самая. И кнопка звонка над ней. Та же самая. Он дотронулся до пластмассовой пипочки.
И очнулся. Завел двигатель, дал задний ход.
На часах половина третьего.

1974 год.
Он познакомился с Зайцевым первого сентября 74-го года. Тот подошел сам. Как раз закончилась первая пара. Григорьев еще никого не знал, только приглядывался. Он и в школе, никогда не дружил со всеми сразу. Только с несколькими, по его представлению, самыми достойными. А с остальными просто поддерживал ровные отношения. Вот и сейчас он не торопился. Отошел в сторону и ненавязчиво наблюдал за одногруппниками. Немного позавидовал ребятам из Ржева. Пятеро из одного города. Стоят обособленно и взахлеб что-то обсуждают. Вон те трое, кажется, из Бежецка, а пареньку из Кашина не повезло. У него не земляк, а землячка. Да такая, что без слез не взглянешь. Зато одета в «фирму». За такой джинсовый костюмчик спекулянты просят триста рублей. Да и танкеточки импортные. Рублей на тридцать потянут. А может на пятьдесят. На пальце перстенек за сто пятьдесят, в ушах сережки. Неужели с бриллиантом? А фигурка у девчонки ничего. Мордочку бы еще поменять… А ребята одеты простенько. Брюки из дешевого материала. И пиджаки им под стать. Хотя нет. Вон тот высокий «упакован» неплохо. Костюм вроде чехословацкий и на ногах «Саломандра». Калининский пацан. Фамилия Гомберг. И это уже о многом говорит. А рядом с ним Голдин. Высокий рыжеватый в очках. В джинсовом костюме «Levis». Его отец, кажется, работает в Горкоме. Или Обкоме. А у Гомберга - тоже чем-то руководит.
Григорьев опять взглянул на девушку.
Не повезло с девчонками. Одна на всю группу. Во второй группе больше половины, да и в третьей штук десять. По какому принципу делили? Непонятно.
Девчонка между тем заметила, что ее внимательно разглядывают, презрительно вскинула подбородок и отвернулась.
Цаца хренова. Спереди только мордочка подвела. А задница как у пацана. Такие классные джинсы висят на такой заднице. Лучше бы не отворачивалась.
Вон тот юркий и проворный с курчавой шевелюрой. Глаза чуть на выкате. Костюм выглядит просто, но явно не дешевый. И пацан непростой. И фамилия непростая. Зарайский.
А вон тот вахлак явно крестьянин в сто десятом поколении. Еще и тупой к тому же. Всего две фразы произнес, и сомнений никаких. Брюки старые, но это полбеды. Еще и не глажены. Коленки вытянуты. И это не от того, что у родителей нет лишних денег. Просто привык в своей деревне ходить в телогрейке. И в свинарник и в клуб.
А этому хрену в очках чего нужно?
Высокий рыхловатый парень с русыми космами до плеч, в широких светлых брюках, синей рубашке и сером пиджаке подошел к Григорьеву. Тот безучастно взирал на него. Кажется парень из Кимр. А фамилия Зайцев.
- Будем знакомы,- сказал Зайцев и протянул руку,- Саша.
Григорьев пожал мягкую тестообразную ладонь и представился ответно.
- Ты вроде из Волжска? А я из Кимр. Считай земляки. Давай вместе что ли держаться?
Вот так все начиналось.

1989 год.
Зайцев проживал возле площади Терешковой в пятиэтажном доме. Последний раз Григорьев заезжал к нему три года назад. Пол института назад.
Григорьев частенько измерял периоды жизни временными отрезками, определенными теми или иными событиями. От этого время из абстрактной субстанции превращалось в выпуклую осязаемую конструкцию. Период в десять лет сравнивал со школой. Так и говорил себе:- «целую школу назад». Целую школу назад он закончил «Политех». Целую школу назад в последний раз видел Риту. Риту Воробьеву, Риту Зайцеву… Какую еще?
Тот же дворик с выщербленным асфальтом. Скамеечка у подъезда. А может он путает и вспоминает совсем другую пятиэтажку. Такой же тротуар и скамейка. И куст сирени у подъезда. Или нет? Боже мой. Жизнь почти прошла. Уже тридцать два. Тридцать два… Подумать страшно. Рита тогда говорила:  «Я хочу, чтобы мы все встретились через пятнадцать лет. Мы ведь не будем еще старенькими, правда?» Пятнадцать лет. Целый институт и целая школа вместе. Целая эпоха. Нереальная протяженность. И вот уже десять прошло.
Без пятнадцати три. Время неумолимо.
Он поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру под номером сорок девять. Дверь распахнулась сразу. На пороге Сашкина жена Валя с хозяйственной сумкой в руках.
- Привет,- сказал Григорьев так, будто расстался с Валей вчера.
- Здравствуй. Проходи, я до магазина добегу.
- Я опоздал почти на час, а она в магазин. Значит, Сашка попросил оставить нас одних,- догадался Григорьев.
Дверь захлопнулась за ней, а в дверях комнаты показался Зайцев. Три года назад Сашка походил на большого упитанного поросенка. Розовая гладкая физиономия с умиротворенными чуть сонными глазами. От того Сашки остались оттопыренные уши и глаза. А сонливость оказалась усталостью с шальным блеском. Бледная желтоватая кожа обтягивала череп, волосы свисали на лоб неровными клочьями, кадык, которого раньше и видно-то не было, выпирал, как китобойный гарпун. Спортивный костюм висел мешком на согбенном теле.
Сашка перехватил взгляд. Тонкие бесцветные растрескавшиеся губы искривились.
- Проходи,- сказал он тем самым неузнаваемым голосом. Сам прошел в комнату и жестом пригласил Григорьева.
В нос ударил запах лекарств, йода и еще чего-то неосязаемого, селящегося в местах, где угасает чья-то душа. Сели на диван, причем Григорьев чисто интуитивно, сам того не желая, сел в отдалении. Сразу понял, какую промашку допустил, и подвинулся ближе, но было поздно. Сашка понял все и опять криво усмехнулся.
- Не бойся, я не заразный,- проговорил он.
- Да, что ты, Санек, я просто…
Сашка остановил. А потом поведал об ужасе, накрывшем его, и о страшной короткой дорожке, по которой предстояло ему пройти. Григорьев прислушивался к себе. Никак не мог поймать свои ощущения. От чего содрогается душа? От сочувствия к Сашке? А может от того, что уже примерил «рубаху» на себя? И увидел себя самого с желтым черепом и в немощном теле? И ощутил ужас.
Вернулась Валя и пригласила к столу.
Налили водки грамм по семьдесят. Выпили не чокаясь. Это Зайцев так решил. Сказал:- «давайте не чокаясь… Не за меня… Я еще пока жив…. За наших пацанов, которые оттуда не вернулись».
Григорьев жевал сосиску, а Зайцев не закусывал. Смотрел отрешенно в угол комнаты. Вдруг сказал:- «Интересно, встречу я их там или нет?»
Григорьев думал о своем и сразу не врубился, а Валя резко поднялась и вышла из комнаты.
- Вряд ли увижу,- продолжал Сашка,- Они наверняка в рай попали, а мне туда хода нет.
Он и так-то был зелено-синий, а сейчас походил на мертвеца, и Григорьеву сразу припомнилась сцена из одного ужасника, просмотренного недавно по «видюшнику». Почудилось даже, что пахнуло тленом.
Он мысленно перекрестился, наполнил стопку и выпил залпом. Хотел сказать что-то банальное о вере и надежде, но взглянул на Зайцева и промолчал.
Сто пятьдесят грамм на пустой желудок подействовали, но на Зайцева он все равно старательно не смотрел.
- Скоро ты опять сюда приедешь,- сказал тот,- На похороны. Приедешь?
Григорьев хотел возразить, что не стоит хоронить себя раньше времени, но опять взглянул на Зайцева и молча кивнул.
- У меня к тебе одно дело,- сказал Сашка,- Да нет,- он поправился,- Даже, не дело, а так, ерунда…
Он поднялся, подошел к серванту и достал из ящика пухлый самодельный конверт. Сел на место и прищурившись, уставился на край стола.
- Здесь чисто?- он наклонил голову близко-близко к скатерти.
Григорьев на всякий случай провел рукой.
- Чисто.
Зайцев начал выкладывать на скатерть содержимое пакета. Письма, много писем. Наконец, выудил стопку фотографий.
- Письма я уничтожу,- говорил он,- А фотографии пусть останутся.
Он неспешно перекладывал фотографии, беззвучно шевеля губами. Вглядывался в каждую, будто старался запомнить навсегда. И в воспаленных глазах зажглась нежность. Фотографии ложились на стол двумя стопочками вниз изображением. Одну Сашка укладывал возле писем, а другую ближе к Григорьеву. Тот взял верхнюю и перевернул. Боже мой, Рита. Он взял всю стопку. Тот прежний Юрка Григорьев схватил бы, а этот взял спокойно и как бы равнодушно.
Рита, Рита, Рита… Много-много Рит.
Сашка вдруг замер с фотографией в руках и уставился на Григорьева.
- Ты все забыл?- спросил он потерянно,- И фотографии тебе не нужны.
Он вздохнул и закусил губу и, кажется, всхлипнул.
- Жаль. Помру, Валентина их выкинет в мусоропровод. Такая девчонка среди объедков… Придется сжечь… Жаль.
И в воспаленных глазах вспыхнули влажные кристаллики.
- Не дело, а так, ерунда,- вспомнил Григорьев,- Нет, не ерунда. Он и пригласил меня сюда только для того, чтобы я забрал фотографии. Именно меня. Уверен был, что эти фото еще что-то значат для меня.
- Я возьму,- сказал Григорьев,- Не надо ничего сжигать.
Пауза. Тишина. Григорьев молчал, потому что сказал все, что хотел. А Зайцев… В его глазах набухали кристаллики, и Григорьев встал резко из-за стола, подошел к нему и взял за плечи. Зайцев беззвучно плакал. Он мог теперь плакать, потому что Григорьев стоял за спиной. Его плечи чуть-чуть вздрагивали, Григорьеву передавалась эта дрожь.
- Помнишь, тогда я достал военный билет, и случайно выпала ее фотография?- спросил тихо Зайцев.
Он никогда не произносил вслух слово «Афганистан», словно оно стало для него «табу». Тогда в штабном вагончике из зеленого билета офицера запаса Зайцева Александра Петровича выпала маленькая фотография три на четыре. Он не заметил. Белый прямоугольничек, кувыркаясь в воздухе, спланировал прямо под ноги Григорьева. Тот поднял и увидел Риту. Сделал над собой усилие и взглянул на приятеля. И встретил ответный пристальный взгляд.
- Ты тогда сделал вид, что тебе безразлично и ни о чем меня не спросил. Я в глазах твоих прочел все. А промолчал ты потому, что понял, что я по голосу твоему все пойму.
- Ты хочешь о ней поговорить?- догадался Григорьев.
- Хотел,- нерешительно ответил тот,- Нет, не буду. Слишком разные у нас воспоминания получатся.
Он помедлил.
- Я надеялся повидать… Все думал… Она приезжает к родителям очень часто. Думал, как-нибудь позвоню и может, встретимся. Просто поговорим. А видишь, как вышло. Хорошо, что она меня таким не увидит. Я все думаю. Вспоминает она обо мне хоть иногда?.... А ты?
- Видишь ли,- сказал Григорьев,- В отличие от тебя, я не настолько был с ней близок. Вспоминаю, конечно. Так я и тебя вспоминаю. И ребят наших. Да и за десять лет много чего произошло еще, о чем приходится вспоминать. А если ты хочешь поплакаться, сразу предупреждаю, я жилетки не ношу.
Сашка нахмурился и поспешно доразобрал снимки. Стопку поменьше затолкал в почтовый конверт и протянул Григорьеву. Стопку побольше готовился сложить вместе с письмами.
- А на тех что?- спросил Григорьев бесцеремонно.
- Наши совместные.
- Можно взглянуть?
- Да, пожалуйста. Сейчас я только кое какие отложу.
Он опять перетасовал фотографии. Вдруг передумал.
- Смотри все. Какая теперь разница.
Григорьев взял фотографии, чувствуя как сердце разбивается о ребра.
Рита в белом платье с фатой. Зайцев похож на манекен из магазина мужской одежды. Глаза не верят своему счастью. Фотографии – стандартный набор из ЗАГСа. Они и свидетели, они без свидетелей, расписываются по очереди в журнале регистраций, меняются кольцами, надевают друг другу на пальцы, целуются, пьют шампанское.
А это, наверное, свадебное путешествие. Бесконечное море. Сашка с рыхлым торсом и стройная русалка в темном купальнике. Снова поцелуй на фоне «Ласточкиного гнезда».
- Дай слово, что ты эти тоже не выкинешь,- попросил Сашка.
- Ты хочешь отдать их мне?- поразился Григорьев.
- Не сейчас. Перед самым концом запечатаю. Приедешь на похороны, Валентина их отдаст тебе.
- Обещаю,- сказал Григорьев.

Они прощались у дверей.
- Ну, прощай, Юр,- сказал Сашка,- Навсегда. Даже если после смерти есть что-то, мы окажемся в разных местах.
- Мы с тобой все прошли честно. Вместе и останемся.
Сашка посмотрел просветленно.
- Я не об Афгане. Мои грехи страшнее.

Григорьев вернулся в Волжск. Заехал на стройку. Рабочие заканчивали отделку. Строительство началось полгода назад, вернее год. Потому что сначала заливали фундамент, укладывали плиты и «заморозили» на полгода, чтобы фундамент осел. Каждый день Григорьев заезжал сюда с удовольствием, отмечая изменения случившиеся за день. Прирастали стены, из набора нелепых элементов складывалась гармония. Лестницы, перила, арки проемов… Будто рождались им самим. Он с удовольствием подбирал цвет и форму, доставал материалы… И радовался, как ребенок, умудрившись получить шикарную финскую плитку для ванной комнаты. А чертова осина? Сколько убил он времени, чтобы достать нужные бревна для бани.
Он брел среди бурлящего энтузиазма и не чувствовал радости. Впервые.
Пройдет месяц или два. Ему вручат ключи от дома. Он пройдет по первому этажу, поднимется на второй… Отдернет все занавески и посмотрит во все окна. Он полежит на каждом диване и посидит в креслах. Он пойдет на огромную кухню и приготовит себе еду. И сядет в уголке. Включит «видак» и посмотрит фильм. Наверное, интересный. И ничего не поймет. А может, пойдет в сауну. Один. Или в баню. И будет сам себя стегать веником…. Можно пригласить Майку или Свету…. Можно Нину, Валю, Таню… Они придут… Они прилетят и примчатся. Они будут рядом, и будет пустота.
Впервые с ним такое происходило. Окинул дом взглядом. Весь от фундамента до конька. И подумал тоскливо:- «Зачем? Зачем и кому это?»
Он вернулся в свою квартиру. Подавленный и раздавленный. Сел в кресло. За окном догорал день. Григорьев смотрел на экран не включенного телевизора. Сегодняшний день перевернул его. Сначала ее подъезд, знакомые и забытые окна. Потом Зайцев… Как странно и жестоко. Он еще живет и страдает. Не от болезни, а от того, что не смог сохранить. А может рад? Если бы сохранил, то не Валя, а она сейчас бы видела его таким.
Что-то твердое в нагрудном кармане. Он забыл о фотографиях.

1975-ой год. Сентябрь. Юра Григорьев шел по коридору институтского корпуса. Дверь комитета ВЛКСМ неожиданно распахнулась прямо перед носом. Из кабинета выпорхнула высокая стройная девушка, одарила моментальным холодным взглядом и стремительно под легкий стук высоких каблучков исчезла за изгибом коридора, оставив Юре едва уловимый аромат дорогих духов.
- Такие здесь не ходят,- фраза приплыла из ниоткуда. Где-то он слышал что-то похожее.
Лань случайно попавшая в коровник. Жар птица в курятнике.
Он бросился следом, завернул за угол. Ее след простыл. Он проскочил следующий коридор, заглядывая в незапертые аудитории. Девушка исчезла. Будто привиделась воспаленному сознанию. Но ведь нет. Она была. БЫЛА. Светлокаштановые волосы, собранные в пук на затылке. Дерзкое красиво надменное лицо. Стройные ноги в туфельках шпильках. Больше ничего не запомнилось. Не успел разглядеть. Но осталось ощущение чего-то сказочного недоступно прекрасного.
Он вдруг заметил, что навстречу спешат люди, и девушка в синем свитерочке смотрит удивленно, и подозрительно косится парень, идущий следом. Юра тряхнул головой, прогоняя видение, сфокусировал взгляд и вернулся в реальность. Как раз вовремя. Через пять минут у его группы начинался семинар по математике.
Чижова Ирина Васильевна, полная грудастая дама с нездоровым отечным лицом, разбирала интегралы у доски с мелом в руках. Юра не слушал. Перед глазами маячила незнакомка. Зайцев толкнул в бок.
- Ты чего?- спросил рассеянно Юра.
Тот пододвинулся и прошептал в ухо:
- Что случилось?
- Я на перемене такую царицу видел,- прошипел Юра в ответ.
- Во сне что ли?
- Таких красивых снов не бывает.
Сашка отодвинулся подальше и с полминуты изучал приятеля. Потом опять пододвинулся, да так что плечи срослись.
- Ты и правда, как мешком грохнутый,- зашипел он,- Не знаю, чего ты там видел… Это все фигня. Вот во второй действительно появилась царица. Классная девчонка. Вся из себя. «Плейбой» отдыхает.
- На лекции сам увидишь,- добавил он, заметив скептический взгляд приятеля.
Тот махнул пренебрежительно рукой. Жест означал – не мели чушь.
- Дурак ты,- прошипел Сашка,- Кстати, ее папа профессор на «станках».
- Кто?
- Воробьев.
- Нет, для той, которую я видел, такая фамилия не подходит. Может она Волконская… Или Трубецкая.
- Ага, княжна Тараканова.
- Придурок, ты просто ее не видел. Офигел бы.
- Я от Воробьевой уже офигел.
Юра начал раздражаться. Привязался балбес Зайцев со своей Воробьевой. Как можно сравнивать какую-то Воробьиху с птицей Сирин?
В славянских мифологиях существует несколько райских птиц. Вещая Гамаюн, Феникс, возрождающаяся из пепла, две красивейшие полуженщины полуптицы Алконост и Сирин… Лишь последняя из них исчадье темных сил. Ее голос – истинное блаженство, обрекал на беды, страдания и смерть, но не слушать его, не было сил.
Григорьев был не силен в мифологиях и нарек незнакомку именем Сирин просто по наитию. Выбрал самое изящное из всех. А может адские создания будят воображение и тянут к себе?
А с другой стороны… Может Зайцев не такой уж балбес?
- Как выглядит твоя Воробьева?- пытаясь не выдать волнения, спросил Григорьев.
Сашка на секунду задумался, прикрыл глаза и расплылся в блаженной улыбке.
- Высокая… Фигурка, как у богини… Грудь, попка…. Обалденные…. Глаза голубые.
Юра почувствовал, как загудело сердце.
- А волосы?- спросил он,- Цвет какой?
- Шикарные. Светлые…. Но не блондинка.
Сердце набирало обороты.
- А прическа какая?
Сашка сделал неопределенное движение вокруг головы.
- Вот так…. И в пук.
- Я не мешаю вам Зайцев?- резкий голос преподавателя прервал волшебную беседу.
- Нет, что вы, Ирина Васильевна,- Зайцев сам ошалел от своих воспоминаний и ответил не подумав.
В кабинете раздался смешок. Чижова повернула голову, и смех прекратился. Но рабочая обстановка рухнула. Задвигались стулья, и тихо зашелестел шепот. Чижова досадливо крякнула и уставилась на виновников.
- Вам, Григорьев, я тоже не мешаю?- спросила ледяным голосом.
- Я, вообще, молчал.
- Я заметила…. К доске.
- Кто?- спросили они хором.
- Оба.
С садистской злостью Чижова стерла с доски цепочки формул и коротким резким движением, так что осколки мела брызнули из - под пальцев, провела вертикальную жирную черту, поделив доску пополам. В каждой половине написала по уравнению.
- Кто решит раньше, того прощу.
- А позже?
- Неуд.

Приятели закончили одновременно. Специально старались. Математичка удовлетворенно усмехнулась. Уравнения были не из легких.
Они не проронили ни слова до конца семинара. Юра с нетерпением ожидал звонка. Следующим занятием шла лекция по сопромату. По всему выходит, что совсем скоро он увидит сказочную фею снова.

Они зашли в аудиторию. Впереди Зайцев в темном, почти черном костюме и фиолетовой рубашке с распахнутым воротом. Следом Григорьев. В темно сером костюме, темно-синей рубашке и такого же цвета галстуке с черным орнаментом и широким двойным узлом. Юра умышленно отстал, чтобы из-за высокого плеча приятеля разглядеть новую девушку среди своих однокурсников. Она сидела в самом центре аудитории на пятом ряду рядом со старостой второй группы Валерием Дроновым.
Приятели прошли на девятый ряд и заняли насиженные еще с прошлого года места.
- Видел королеву?- Сашка указал на девушку.
Она сидела прямо перед ними. Всего четыре ряда разделяли их. Юра залюбовался высокой шеей с нежной ложбинкой, ушками с бриллиантиками сережек… Сашка беспардонно вмешался в переживания.
- Так это ты ее и видел?- наконец, понял он,- Запал уже? Зря. Она с Дроном крутит.
- Как это?- опешил Юра,- Только появилась и уже крутит?
- Она же не с неба свалилась. Училась на химическом. Мы же с химиками не пересекаемся, вот и не видели. Хотя, если честно, я ее замечал пару раз у института…. Решил, что это какая-то артистка.
- И правда, чего такой делать в «Политехе»? Во ВГИК. Вот это я понимаю. Или в МГИМО… На крайняк - ИнЯз,- искренне недоумевал Юра.
- Наивный ты. Если бы ее папа был профессором МГИМО, она бы училась в МГИМО. Но он не дорос «маненько».
- Ну да, я чего-то туплю. Тем более красивой и умной одновременно быть сложно…. Слушай, а Дрон, значит с ней пересекался?
- Они вместе учились. В одном классе.
- Ты, вообще, все на свете знаешь?
- Ну об этом только ты, наверное, не слышал. Не надо на занятия приходить тик в тик.
- А как ее зовут?- встрепенулся Юра и мысленно сжался, боясь услышать в ответ что-то неблагозвучное, навеянное Тургеневскими романами.
- Рита… Рита Воробьева.
Юра облегченно вздохнул. Это имя, связанное с ранними романтическими переживаниями, ему импонировало.
- Заметь,- продолжал Сашка,- Воробьева, а не Трубецкая.
- И не Волконская, к сожалению.
- Зато папа профессор,- с завистью сказал Сашка,- А это в сто раз важнее.
- Да при чем тут папа? И фамилия тоже не при чем,- досадливо парировал Юра.
- Не скажи. Если бы она была крестьянкой, было бы не то,- возразил Сашка,- Зуб даю, ты бы на нее даже косым не посмотрел.
- Чего ты несешь?- возмутился Юра,- Я понятия не имел кто ее отец. Просто увидел и офигел.
- Так она такая, потому что у нее папа такой. Образ жизни… Наследственность. Порода. Сечешь? Была бы крестьянкой, ходила бы вот так.
Сашка, не вставая с места, изобразил что-то похожее на переваливающегося с боку на бок гиббона. По залу пронесся смешок.
- Я из деревни. Я чего, по-твоему, так хожу?- возопила Валя Герасимова из соседнего ряда.
До ребят дошло, что их диспут внимательно слушали соседи.
- Ты сам-то откуда?- продолжала вопить Валя,- Горожанин хренов.
Кто-то услужливо подсказал слово Кимры.
- Была я в Кимрах. Деревня деревней. Хуже нашей. Сидите два урода и кости моете..
- Я - то чего?- изумился Юра,- Я деревенских не ругал…
На истошный крик Герасимовой обернулись все. И Воробьева тоже.
- Я деревенских обожаю,- продолжал Юра,- Там летом хорошо. Даже стихи такие есть… А вот этот нехороший человек не понимает…
В глазах новенькой полыхнули искорки.
- Да врешь ты все,- завопила Валя.
В этот момент дверь распахнулась, и зашел «сопроматчик».
- Ничего, через недельку разберемся,- прошипела напоследок Герасимова.

Неделька пролетела быстро. Курс в полном составе отбыл на сельхозработы. Третья группа укатила под Весьегонск, а первая и вторая в Калязинский район в деревню Капошино.
В тот день Юра поднялся ни свет ни заря, быстро позавтракал и побежал на автовокзал. Джинсы, кеды, серая рубашка и ветровка защитного цвета. За плечами объемный рюкзак. Вчера на семейном совете долго решали, что следует взять с собой на целых три недели отлучки.
Свитер, резиновые сапоги, две пары теплых носков и пять пар простых. Пара маек, три рубашки, десяток трусов. А еще электробритва, пачка сахара, жестяная кружка, вилка с ложкой, складной нож… Сложили в рюкзак… Вдруг бабушка вспомнила про спортивный костюм, а мама про заварку. А Юра про водку. Договаривались, что каждый возьмет по бутылке. Рюкзак надулся и «расщепенился» во все стороны.
- Про конверты забыли… И про тетрадку,- вспомнила мама,- Письма - то писать на чем будешь?
- Мам, какие письма? Я вернусь через двадцать дней.
Вдруг вспомнили о курице. Мама вечером запекла в духовке. Добавили в рюкзак курицу, буханку хлеба, спичечный коробок с солью, три огурца и пяток вареных яиц. Рюкзак затрещал по швам.
До Калинина ходил малиновый, сверкающий стеклом, «Икарус». Юра протиснулся на свое место. Сосед недружелюбно глянул на парня, потом на рюкзак и зловеще посоветовал сдать его в багаж. Юра сделал вид, что не расслышал, взгромоздил рюкзачище на колени и притворился спящим.
До Калинина добираться часа полтора. Можно успеть и подремать и поразмыслить. Размышлять, впрочем, он сейчас мог только об одном. Вернее об одной. О Рите.
За неделю первый озноб прошел. У нее была своя параллельная жизнь. Он мог только изредка любоваться ей издали. А чего любоваться попусту? В среду он смотрел на нее почти безразлично, в четверг лекций не было, и он Риту, вообще, не увидел. И ни капельки не огорчился. В пятницу сообщили, что на картошку вторая группа едет вместе с первой, и Юра «задергался». Одно дело, когда она бродит вечерами с Дроном где-то в другом мире. А тут три недели рядом… Невыносимо.
Тогда он решил заболеть. Простудиться, например. И получить освобождение от сельхозработ. Но всезнающий Зайцев сообщил, что Рита остается в городе. Не гоже профессорской дочке мотаться по деревням вместе с обычными «детишками».
«Икарус» упруго скользил по утреннему шоссе, мягко убаюкивающе покачивался салон, красная полоска зари разрасталась на горизонте. Легкая грусть опустилась в Юрин полусон полуявь. Только теперь он осознал отчетливо, что Рита не стала для него безразличной серой тенью. И сделал ужасное открытие. Ему не хватало ее присутствия, ее голоса… Это означало только одно. Он влюбился… Безнадежно. Потому, что отбить девушку у Дрона….
- А почему бы и нет?-  мысли неожиданно потекли в другом русле.
- Чем этот Дронов уж так хорош? Выше сантиметров на пять? Зато рожей явно не вышел. Лицо квадратное, нос крючком. Фигуру спортивной не назовешь. Хотя вроде по разговорам имеет разряд по боксу. На гитаре играет? Вернее, бренчит. Это конечно его плюс. Гитара у костра, пара жалостливых песен… Надо было в свое время осваивать гитару… Хотя, дело не в ней. Девчонки любят командиров. А Дрон по жизни командир.
Юра опять приуныл. Есть люди, которым от природы дано повелевать другими. Юлий Цезарь, например. Или Александр Македонский…. Тимур, Чингисхан. Да мало ли. Тот же Сталин. Бывает, на человека без слез не взглянешь. Маленький, щуплый, ходит боком. Дед рассказывал, как в начале пятидесятых встретил такого в лагере под Воркутой. Лицо изможденное, одни уши торчат, а в глазах бездна. Взглянешь, и душа в пятки. Дрону, конечно, с тем рядом не сидеть, но что-то все равно в нем есть. Спокойный, несуетливый. Во время разговора смотрит в глаза. Давит взглядом. Безжалостно. Юра так не мог. Видел, что собеседник уступает и впадал в раскаяние. Мог сказать в догонку:- «да ладно, не обижайся, я погорячился». Дрон никогда так не говорил. Видел, что ему уступают, и нажимал еще сильнее до последнего писка. Словно вбивал гвозди…. С другой стороны, Рита не похожа на овечку, готовую безропотно подчиняться мужу и исполнять его прихоти. И муж- командир совсем не мечта ее жизни. Интересно, кто в ее семье лидирует? Мать или отец? Профессора Воробьева Юра иногда встречал в институте. Обычный дядька лет сорока пяти. Невысокий. Явно ниже дочери. Плотного телосложения, в меру упитанный. На носу очки. Если бы Юра знал, что однажды встретит Риту, пригляделся бы к профессору повнимательней. Интересно, а чем занимаются родители Дронова? Судя по сыну, не слесари и не маляры. Может быть, знакомы с Ритиными родителями. Тогда дело швах.
Как бы ни было, Рита в совхоз не едет. Три недели Дрон будет в точно таком же положении, как и Юра.
Вот и поглядим, какой он командир. Девками в институте командовать не сложно. Пусть в деревне покомандует. Пацанами.
Все-таки жаль, что Рита не едет.
Это была его последняя мысль. Автобус остановился у Автовокзала.
До Речного вокзала курсировал трамвай с номером пять. Юре не повезло. Вместо красивого комфортного чехословацкого подошел наш. Кособокий и расхристанный. Вагоны качало и дергало из стороны в сторону, пол вздрагивал на стыках и уходил из-под ног.
Юра стоял на задней площадке второго вагона. Рюкзак колотил по коленкам.
- Куда я столько всего набрал?- сокрушенно думал молодой человек,- Будто не в совхоз на три недели, а на северный полюс на зимовку. Остальные, небось, кое с чем придут, а я припрусь с таким.
Раньше его никогда не волновало чье-то мнение, а уж тем более мнение ровесников, и он всегда поступал так, как было удобнее самому.
- А вдруг Рита придет провожать Дрона?
Вот где собака порылась. Опять Рита. Вот чье мнение его волнует. Рита увидит его с таким безобразным рюкзаком. Наверное, подумает,- мамочка отправила сыночка и напекла пирожочков.
- Она не придет. На нее и так косо однокурсницы смотрят. За то, что остается в Калинине.
Рюкзак как рюкзак. Ничего лишнего. Не ходить же три недели в одной рубашке. Без сапог и свитера не обойтись. Водку выпьем, курицу съедим.


Перед Центральным корпусом выстроились в ряд три «Лаза». Тренькала гитара. Чей-то надтреснутый голос выводил «первый тайм мы уже отыграли», отчаянно подражая Градскому. Возле первого автобуса собралась Юрина группа. Напрасно он пытался разглядеть их багаж. Вещи уже покоились в багажном отсеке. Юра попытался разыскать своего приятеля Зайцева, и тоже безрезультатно. Подошел староста группы Володя Протасов.
Протасову уже двадцать три года. Успел закончить техникум и отслужить в армии. Хитрый и умеет заставлять подчиняться. Если его столкнуть с Дроном, неизвестно чья возьмет. Но… Он не играет на гитаре и не «дружит» с Воробьевой.
- Это все?- Протасов изумленно смотрел на Юрин рюкзак.
- Прикалывается что ли?- подумал Юра и насупился.
Протасов обернулся к автобусу и громко позвал:- «Владимир Палыч».
Юра увидел куратора своей группы Руденского. Тот подошел и сразу оценил обстановку.
- Ты чего, одеяло и простыни не взял?
- А надо было?- изумился Юра.
- Конечно. Я же предупреждал.
- Он что-то говорил,- вспомнил Юра,- А я пялился на Риту.
- В прошлом году не брали,- пробурчал он угрюмо.
- В прошлом году ездили в Сандово. Там совхоз богатый, а это…
Руденский обреченно махнул рукой.
- Такая дыра…. Сами увидите. Я, вообще, был против того, чтобы вас туда посылали.
Посмотрел на приунывшего Григорьева и потрепал по плечу.
- Ерунда. Тебе мы одеяло найдем. Ставь рюкзак.
Юра приткнул поклажу между двумя крупногабаритными чемоданами.
- Ты Зайца не видел?- спросил он у Протасова.
- Откосил Заяц. Утром справку из санчасти принес. Ты пузырь не забыл?
- Как договорились.
- Где он?
- В рюкзаке.
- Дурак что ли? Давай его сюда.

Выяснилось, что водку взяли только пятеро. Пять бутылок на двадцать пять человек. Юра взбесился.
- Вы чего, самые умные? Я через всю область пузырь тащил, а вы здесь не могли взять.
- Чего ты тащил? Посмотри на наши рюкзаки. А водку по дороге купим.
- Вот купите и будите пить.
- Со мной рядом свободное место. Девятнадцатое,- сообщил Протасов,- Давай туда. Только флакон не грохни.
Он уселся у окна, а Юра рядом. Руденский устроился на первом ряду.
Вот чем отличается Протасов от Дрона. Второй никогда бы не сел на двадцатое место. Только вперед. Сейчас бы сидел рядом с Руденским.
Руденский беспокойно поглядывал на часы. Вдруг поднялся и вышел из автобуса.
- Нервничает Палыч,- ухмыльнулся Протасов,- Две группы. Пятьдесят голов. Попробуй, уследи.
Руденский зашел в автобус.
- Владимир Васильевич, еще раз проверь наших.
- Я уж сто раз проверил, Владимир Палыч. Все на месте. Кроме Гомберга, Голдина, Зарайского, Зайцева, Хрусталева и Панфилкиной.


Руденский опять выскочил из автобуса, прошел туда-сюда. Закурил и кого-то позвал. Юра с удивлением увидел Дрона. Что-то Руденский говорил, а Дронов насупившись слушал. Руденский в сердцах махнул рукой, бросил на землю окурок и направился к институту. В этот момент дверь распахнулась, и появилась Рита. В стареньких джинсах и серой ветровке. На шее косынка. Она подошла к Руденскому и что-то улыбаясь говорила и разводила руками. Тот сразу сдулся, разулыбался в ответ.
- А если бы кто-то из нас опоздал?- спросил Сидоров.
- Она давно пришла. К папке на инструктаж ходила.
- Папка здесь не сидит.
- Ну, значит к кому- то другому. Видали, губы подтирает?
- Заткнитесь,- сказал Григорьев.
- Чегооо? Ты- то, чего хлопочешь?
- Правда, мужики, заткнитесь,- поддержал Протасов,- Не надо всех подряд грязью поливать. Нормальная девчонка, а то, что она вам не даст никогда, ваши трудности.
С Протасовым обычно не спорили. Тут еще и Руденский подоспел. Радостно заскочил на свое место, и автобус тронулся.
- Ты за всех заступаешься или только за эту?- с интересом спросил Протасов.
- За всех.
- Молодец. А Воробьева классная чувиха. Сам бы вдул,- сказал Протасов, поглядывая испытующе на Юру.
Тот сидел с непроницаемым лицом.
- Мы сегодня обалдели,- продолжал староста,- Видим, идет…. С Гуськовым. Она с чемоданчиком, а Гусек с чемоданищем и двумя рюкзачищами. Мы ох…. и. Умеет баба мужиками пользоваться. Дрон сразу скис. Подошел к ней. Она на него косым не смотрит. Хотел взять у нее чемодан. Не дала.
Пружина, сжатая внутри, вдруг распрямилась. Почти.
- Расжопились, что ли?- спросил Юра безразличным голосом, но Протасова провести было не просто.
- Не знаю,- он улыбнулся, ехидно взглянув на Юру,- Может, да, а может она решила ему рога обломать.
- Это как?
Протасов подвинулся ближе и зашептал прямо в ухо.
- Представь, вчера она сказала Валерке, что едет в совхоз. Вечером сказала.
Вчера было воскресенье. Воскресенье, вечер… У Юры кольнуло внутри.
- А Валерка старший по автобусу. Значит, явиться должен самым первым. Я вон в половине девятого пришел, а он уже здесь пасся. Короче, он обрадовался, что Воробьева едет, и предложил помощь. Она отказалась. Я, мол, так рано не поеду… Ну и все на этом. А сегодня на него полкана спустила. Оказывается, Валерка должен был бросить автобус и сопровождать ее. Представляешь, какие у бабы за..ы?
- Может, она просто его не любит?- спросил Юра с надеждой.
- Какая любовь? Ты чего ее не видишь что-ли?
Он внимательно посмотрел на Юру.
- Ты просто еще сосунок и в женщинах ни хрена не смыслишь. Поверь мне прожженному мужику, эта девочка никого не любит. Родители там, братья. Этих я не считаю.
Автобус добрался до Пожарной площади и повернул на Бежецкое шоссе.
- Так не может быть,- сказал тихо Юра,- Рано или поздно, в кого-то она влюбится.
- Не обязательно.
- А как же тогда жить?
На этот раз Протасов разглядывал его дольше.
- У тебя с бабой когда-нибудь было?- спросил он наконец.
- Ну, было. А какое это имеет значение?
- А при чем здесь любовь? Нашел классную деваху. Без выпендрежа. Завалил ее на постель, вдул по самые уши. Чего еще надо?
- Мы о разных вещах говорим,- сказал Юра,- Я про тонкие материи, а ты про е…ю.
Протасов набычился.
- Ты тонко чувствительный, значит? Нечета нам? Аристократ…. Мать твою…Ну-ну.
Ссориться со старостой в планы Григорьева не входило.
- Да ладно, не обижайся,- поспешил сказать он.
- Я на тебя?
Лицо Протасова неожиданно прояснилось. Он вспомнил о бутылке.
- Давай, наливай.
Выпили и закусили огурцом. Соседи поглядывали с завистью.
- Хрен с вами. Давайте стаканы.

- Ты люби кого хочешь,- сказал тихо Протасов,- А к этой не клейся. Дрона лучше в друзьях держать.
- Мне Воробьева по барабану. А Дрон на хрен не нужен. Тем более в качестве друга,- с раздражением ответил Юра.
Замолчали. Бутылка закончилась, говорить ни о чем не хотелось. Юра задремал.
Проснулся. Автобус стоял на обочине в каком-то селе.
- Горицы,- сказал Протасов,- Пошли, отольем.
- Стоянка двадцать минут,- объявил Руденский.
Юра выбрался из автобуса. Ребята дружно рванули в туалет. Протасов впереди. Возникшая, было, очередь быстро рассосалась. Протасов куда-то исчез. Юра прошел по пыльной улочке, осмысливая услышанное от старосты. И вдруг наткнулся на Риту. Над кюветом нависала огромная липа. Одна одинешенька. Нижние ветки опускались почти до земли. Рита стояла под липой. Скользнула взглядом по Юре и опять уставилась на своих однокурсниц, толпившихся у туалета. Ни разу он не заговаривал с ней и слегка оробел.
- Ты чего?- сам удивился идиотизму своего вопроса.
- Жду,- ответила Рита со злой капризностью и кивнула на туалет.
- Кого?
- Очередь. Ты тупой что ли?
Она нахмурилась и оглядела его с макушки до пят. По-видимому, решив, что с парнем можно перекинуться парой фраз, сказала со злой иронией.
- В такие минуты жалею, что я не мужик.
- Ты имеешь в виду…
- Да, именно это я и имею в виду. Достала бы эту штуку. Раз, два и готово. И никакой очереди.
Посмотрела на ошарашенного парня и прыснула со смеха.
- Боже мой, ты покраснел. Ой, не могу.
Махнула рукой и убежала к очереди.

Протасов уже был на месте. Юра сел рядом и с нежностью посмотрел на липу, нависшую над канавой. И вновь увидел Риту. И услышал ее смех. Протасов удивленно посмотрел на просветленное лицо. Посмотреть было на что. Мечтательный отсутствующий взгляд, тонкие губы рассечены загадочной улыбкой. Протасов провел ладонью перед глазами соседа.
- Чего тебе?- спросил Юра, продолжая улыбаться.
Сам подумал, что на обратном пути обязательно постоит под липой. Хоть минутку. И, может, опять ощутит мгновенное счастье случившиеся сегодня.
А потом достанет нож и вырежет на коре:- «здесь был я и Рита». Нет, вот так:- «здесь были мы с Ритой».
Юра тут же устыдился последней мысли. Пошло и глупо. Он оторвал взгляд от дерева. Протасов теребил за рукав и, счастливо улыбаясь, показывал бутылку водки.
- Пока вы ссали, мы сбегали в магазин. Взяли десять флаконов.
Жизнь продолжалась.
Автобус тронулся. Осталась позади липа, а душа ныла. Беспокойно, но не тоскливо. И ожидание чего-то неизвестного, обязательно радостного, переполнило Григорьева до краев. Пусть Протасов смотрит изумленно. Что может понять тот, для кого любовь- это всего лишь пять минут бездарного совокупления.
По салону пробежал задорный веселый гул и легкий запах разливаемой «водяры». Вдогонку пахнуло жареной курицей, солеными огурцами, котлетами и, как апофеоз, вареными яйцами.
Юра настроился на волну, где спиртное не являлось обязательным приложением. Но отрываться от коллектива…. Да еще тошный запах яиц будет преследовать, пока сам не съешь хоть одно.
- Давай поменяемся местами,- разозлился Протасов,- Смотри в свое окно, а то только мешаешь культурно отдыхать.
- Да ради бога.
За окном зеленой полосой пролетали перелески, промелькнула деревенька, строящаяся ферма, потянулись бескрайние поля. Вдали тарахтел трактор, и девчонки в спортивных костюмах, косынках и резиновых сапогах стайкой шли следом. Небось, шефы из какого-нибудь института или «технаря». Опять начался лес, слева показалось село «Верхняя Троица» - родина Михаила Ивановича Калинина. А вот развилка Кашин – Калязин. Автобус ушел направо.
- Дрозд из Калязина,- завопил Сашка Сидоров с последнего ряда,- Эй, Дрозд, давай наливай.
Игорь Дроздовский, тщедушный ушастый очкарик с льняными патлами до плеч показал Сашке дулю.
- Жмот,- завопили остальные,- Не надо было тебе наливать. Ща, поглядим на твою деревню.
- Хрен вам, мы мимо проедем.
Руденский поднялся с места и грозно уставился на студентов.
- Владимир Васильевич, наведите порядок.
- Сейчас, Владимир Палыч.
Протасов погрозил кулаком распоясавшейся группе.
Руденский уселся на место. За дисциплину он не переживал. Знал, что Протасов всех держит под контролем. Одного мимолетного взгляда хватило куратору, чтобы увидеть полную картину. Лица студентов, такие разные в аудитории и такие одинаковые сейчас. Многозначительные хмельные улыбочки, блестящие глаза, безудержный смех, резкие неадекватные жесты. Ничего страшного. Выпили ребята немного и куражатся. Но Григорьев…. Отрешенно смотрит в окно, не обращая внимания на суматоху. И вроде чего такого? Задумался парень. С кем не бывает. Другой преподаватель не обратил бы на это внимания, а Руденского что-то кольнуло. Он попытался разобраться в своих ощущениях и не смог.
- Все, Палыч, приехали,- сказал вдруг водитель,- Вон, вас ждут.
Руденский очнулся от размышлений.
- Ребята, выходим,- коротко приказал он,- Вещи не оставлять. Внимательно все осмотрите после себя.
Вышли. Слегка поддатые и веселые. Водитель открывал багажное отделение.
От шоссе ухабистой грязной лентой тянулась узкая грунтовая дорога. На углу примостились четыре трактора с прицепными телегами. Одна была оборудована высокими деревянными бортами.
Автобусы развернулись. Руденский и Дронов что-то объясняли водителям. Юра смотрел на Дрона с неприязнью и завистью. Командует на равных с куратором. В движениях рук, головы властная значимость. Сразу чувствуется командирская жилка. Он и по жизни так пойдет. Легко и просто занимая командные должности. И все это понимают. И Рита тоже.
Автобусы прогудели на прощание. Протасов с Дроновым распределяли студентов по телегам. Ребята из второй помогли своим одногруппницам забраться в телегу с бортами. Очередь дошла до Риты. Ребята вдруг отступили нерешительно и поглядели на старосту. Рита с надеждой повернулась к Гуськову, но тот дал задний ход и отступил за спины приятелей. Дронов, поняв свою оплошность, кинулся к Рите, но она отстранилась и ловко заскочила в телегу без его помощи.
Юра наблюдал эту сцену.
- Видал?- сказал весело Протасов.
Юра молча кивнул.
Гусеничный ДТ дымнул трубой и лязгая траками, потащил телегу с девушками по раздолбанной дороге.
- Валерик, залезай к нам,- кричали Дронову девчонки.
Тот было рванул следом, но передумал увидев Ритин непроницаемый профиль и махнул рукой.
Следом за гусеничным пристроились три «Беларуся». Юра оказался в телеге, замыкавшей колонну. Трактор надсадно трещал и дымил трубой. Огромные рифленые колеса переваливались слева направо, и телега переваливалась следом. Скрипели рессоры, низкие борта больно колотили по пояснице. А позади текла река из грязи и комьев земли. Иногда колесо проваливалось в невидимую яму, и телега уродливо изгибалась и визжала, как живая, а пассажиры отчаянно матерились.
Юра попытался передать Протасову, сидевшему рядом, свои ощущения, но качнуло так, что клацнули зубы, и из прокушенной губы потекла кровь. Юра поклялся не разжимать челюсти до самого села.
Семь километров преодолели за сорок минут. Где-то в середине пути застрял второй «экипаж». Пришлось отцеплять гусеничный. Тот предварительно выволок бортованную телегу на обочину, а потом по очереди протащил через опасное место все «колесники».
Телега накренилась вправо так, что казалось еще чуть-чуть и перевернется совсем. Ребята навалились на левый борт, судорожно хватаясь за стальные края.
- Хорошо в деревне летом,- сказал Вовка Черепанов.
- А осенью не очень,- добавил Сидоров.
И все невесело засмеялись.
- Мужики, представляете, что это за деревня, если к ней такая дорога?- сказал Сидоров.
В этот момент тряхнуло так, что он матерясь ухватился за зубы. Стало веселее. Даже Юра улыбнулся. Не одному, значит, страдать. Они как раз проезжали мимо отцепленной телеги с девушками. Юра увидел Риту. Она сидела спиной к дороге, а ее подруга Женя Маевская обернулась с интересом, вдруг засмеялась и подтолкнула Риту. Та тоже обернулась, посмотрела на Юру и засмеялась. Юра опешил, но Протасов протянул зеркало.
Нижняя губа кровоточила, и алая полоска добралась до подбородка. Юра стер кровь носовым платком, телега, грохоча, ползла дальше, девчонки смеялись вслед.

В десятом классе над Юрой вдруг начала потешаться одноклассница Лида Александренок. Юра сидел на галерке, а она на первом ряду рядом с подругой Валей Струниной. Начинался урок, Лида поворачивала голову в его сторону и, смеясь, что-то нашептывала подруге. Та тоже смотрела на Григорьева и смеялась. Он не выдержал такого издевательства и однажды зажал Лиду в углу гардеробной. Она была ниже на пол головы, стояла, прислонившись спиной к стене, а он против нее, опершись руками о стену. Она не могла ускользнуть, да видно и не хотела. И не смеялась, а глаза чуть затуманились, и лицо порозовело. А он неделей ранее расплевался со своей девчонкой и был свободен как ветер.
Больше она не смеялась над ним. Потом они расстались. Не расплевались, просто остыли. Школа закончилась, и школьная любовь тоже.
Теперь над ним потешалась Женька. И Рита. Опять две подруги.
Он прикусил губу. Пустяк. Никто из пацанов даже не улыбнулся. А этим смешно. Что смешного в прокушенной губе? Может, Маевская к нему неравнодушна?
Юра попытался вспомнить все, что знал о ней. Она не Калининская. Одевается модно и дорого. Значит, родители, скорее всего, обеспеченные. Может, связаны с торговлей. Довольно привлекательная. До появления Риты прочно держала первое место. Фигура хорошая, длинные ноги, попка круглая. Шея высокая, шикарные черные волосы. Немного крупноват нос. Совсем чуть-чуть. Глаза черные выразительные с легкой поволокой. Подбородок жестковат, губы тонковаты. Волевая складочка возле губ. Около Риты держится вторым номером только потому, что не сумела родиться в профессорской семье. Вот у Риты лицо другое. Волосы светлые и глаза голубые. Но это не главное. Она женственнее. Губки пухленькие, носик аккуратный, глаза… Вот глаза разные. Капризные, надменные, восторженные… Красивые девчонычьи глаза без всяких волевых штучек. Хотя, если верить Протасову, характер у нее не сахарный. Стервозный. Но какая же привлекательная стерва. А Женька вроде тоже привлекательная, но и отталкивающего в ней много. Так, что если она запала на Юру, ей ничего не светит.
Наконец, телега выбралась из «преисподней». Теперь девушки оказались в последнем ряду. Через несколько минут колеса загрохотали по «каменке». Грязь отступила. Трактор весело запыхтел трубой и прибавил скорость. Телега запрыгала по валунам, зарытым в землю. Въехали в село. Потянулись деревенские домики, окруженные зарослями сирени и черемухи. Сквозь зелень яблонь пробивались редкие яблоки. Год был неурожайным.
Гусеничный отстал метров на сто, но грохот траков долетал и сюда. Ничего, пусть две хохотушки помучаются.
Черная дворняга, размером с хорошую овчарку, вылетела из подворотни, и заливаясь оглушительным лаем, рванула к телеге. Зубастая пасть взлетела над низким стальным бортом. Ребята опасливо косились на желтые клыки. Протасов взял лопату, валявшуюся на полу, и шлепнул черенком по оскаленной злобной морде. Пес взвизгнул, отскочил в сторону, перепрыгнул через канаву и надсадно залаял вслед.
- Эээ, студенты, чего вам кобель- то сделал?- закричала толстая баба в ситцевой юбке и кофте.
- Ты себе лучше по голове постучи,- орал мужик из крайней избы.
И деревня ожила. Только что было безлюдно, а тут из каждого двора выползли похожие на приведения люди.
- Сейчас же рабочий день. Почему они не в поле?- удивился Толик Толмачев.
- А зачем? На хрена работать, если мы приехали?- бросил зло Юра.
- Как приведения,- пробормотал Сидоров.
- Ты выпей побольше, будешь такой же.
- Они пьяные что ли?
- А то.
Каменка закончилась, опять пошла грязная жижа. Из-под колес трактора летели комья мокрой земли, смешанной с навозом. Студенты дружно зажали носы.
- Сейчас этим смехуньям будет не до смеха,- Юра злорадствовал в душе.
- Вон правление,- Протасов указал на двухэтажное кирпичное здание с обвалившейся штукатуркой.
- А это получается центральная улица? Ничего себе. Вон в той луже утонуть можно.
Их нагнал гусеничный. Юра увидел с каким ужасом переглядываются девушки.
- Так этой козе и надо. Выпендрилась, приехала поднимать село,- мстительно подумал он.

Под жилье выделили старую начальную школу. Новую открыли в прошлом году рядом с центральной усадьбой, а старое здание готовились снести, но передумали. Подлатали, покрасили, поменяли окна и двери, а крышу покрыли жестью. Деревянное одноэтажное строение в форме буквы «Г». «Длинная палочка» выходила окнами в переулок, а «короткая» во двор. Крыша причудливой формы, как в сказочном теремке. Пологая лестница в четыре ступени ведет на широкое крыльцо в том же сказочном стиле. Две резные деревянные колонны поддерживают навес над крыльцом.
«Удобства» во дворе. Две будки. Одна темная от времени, вторая вновь сколоченная. Кольца свежей стружки разбросаны по территории вперемежку с мусором. Видно будку делали впопыхах к приезду «шефов».
Трактора подкатили к крыльцу. Девушкам помогали выбраться на этот раз все. У Юры мелькнула смелая мысль, но Рита оказалась проворнее. Он только шаг сделал, она уже соскочила на землю, презрев помощь. Женька, наоборот, сотворила настоящее шоу. Сначала позволила принять свои вещи, а потом уж допустила до тела. И ни кого-нибудь, а Дронова. Тот бережно отнес ее до самого крыльца. При этом несколько раз косился на Риту. Та даже косым не смотрела.
- Как дети,- усмехнулся горько Григорьев,- Смешно, ей богу.
То, что Рита не смотрит на Дронова, плохой признак. Значит ничего у них не кончено. Просто хочет его проучить, как и говорил Протасов.
Через наружную дверь зашли в короткий коридорчик, открыли следующую дверь и уткнулись в дверь бывшей учительской, повернули направо, прошли мимо раздевалки и оказались в широком коридоре, освещенном с обеих сторон светом из больших в полстены окон. В коридор выходили четыре двухстворчатые двери. Высокие, выше двух метров.
Девушки разместились в первом классе. Во втором – их одногруппники. В третьем и четвертом расположилась первая группа. В учительской – Руденский, Протасов и Дронов.
Григорьев занял койку у крайнего окна. На две койки полагалась тумбочка.
- Как в армии,- мечтательно произнес Витя Макаров,- Одна тумбочка на двоих. Моя полка верхняя. Извини, но я так привык.
Юра не возражал. Не хватает еще поспорить из-за полки. Для Макара это было чем-то другим.
- Нижние, небось, салагам доставались?- спросил Юра.
- Салагам,- передразнил Макаров,- Много ты знаешь. Если бы мы были в казарме, ты бы дедушке сапоги почистил и за пайкой сбегал, а ночью я бы тебя заставил воротничок мне подшить и куртку со штанами простирать. И портянки тоже. И ты бы вопросы не задавал, а стоял навытяжку. «Есть товарищ старший сержант, есть товарищ старший сержант…» Понял?
- Ты был старшим сержантом,- понял Юра.
- Ага, ща. Старшиной дембельнулся…. Не хрен собачачий.
- А служил где?
- Много где. В Волгограде учебку закончил. Присягу на Мамаевом кургане принимал. Потом на Украине… Под Запорожьем. Потом привезли в Днепропетровск и самолетом до Хабаровска. Девять часов лета. В Новосибирске садились на дозаправку… В Хабаровске сутки кантовались, а потом на поезд и по Транссибу до станции Известковая, и на север до БАМа. Оттуда и дембельнулся. Станция Ургал. Не слыхал?
Юра покачал головой.
- А чего ты на БАМе делал?- спросил он удивленно.
- Как чего? Дорогу строил. Я же в железнодорожных войсках служил. Мы только-только начинали. Ее еще тогда никто всесоюзной стройкой не называл. Да и не слышал, считай никто. Ты когда узнал про БАМ?
- В десятом классе. В конце.
- Вооо. Я как раз там служил. Дембельнулся в конце июня и сразу документы в «Политех». Сдал на трояки. И насрать. Все равно мы вне конкурса.
В этот момент зашел Руденский. Окинул взглядом бывший класс и остался доволен.
- Ну чего ребята, кажется, нормально устроились. Чисто, светло. Даже телевизор в коридоре стоит.
- Он только один канал ловит, Владимир Павлович.
- Ну, хоть один. Я и этого не ожидал. Думал, поселят в вагончиках, как в Сандово в прошлом году… Григорьев… Юра.. Я к вечеру раздобуду тебе одеяло и простыни. Во второй, кстати, тоже двое не дослушали.
- Ежели, это девчонки, пусть к нам идут. Мы подвинемся,- сказал Сидоров.
- Размечтался. Женщины всегда все слышат правильно. Это парни- раздолбаи. Парней не примешь?
- Я не по этому делу,- огрызнулся Сидоров под хохот приятелей.
За стенкой загремела музыка. Ребята из второй включили магнитофон.
-« Во французской стороне на чужой планете
- Предстоит учиться мне в университете…»
Ивановский голос гремел из динамиков.
- Ай ля! Ляй! Ляй! Ла!- кричали в коридоре в такт «вагантам».
- Гуляем, а, Владимир Палыч?- завопили ребята.
Тот протестующе поднял руку.
- Стоп. Никаких гуляний. Выходим в коридор.
Недоуменно переглядываясь, вышли в коридор следом за куратором. Дронов стоял в дверях второго класса.
- Валерий Николаевич, скажите, чтобы выключили музыку,- приказал Руденский,- И всех сюда. Всю группу.
Музыка оборвалась. Дронов постучал в дверь первого класса.
- Чего нужно?- послышалось в ответ.
Дронов объяснил. Выглянула Маевская и раздраженно спросила:
- Может, переодеться нам дадите?
Увидела Руденского и сбавила тон.
- Ну в самом деле, Владимир Павлович, мы с дороги. Это вам раз-два, и все.
- Евгения, вы не волнуйтесь,- успокаивал Руденский,- Это займет минут двадцать, не больше.
Женька скрылась за дверями. Через несколько минут вышли недовольные девушки, недобро поглядывая по сторонам.
- Чего за дела?- спросила Люба Крапивина полная коротышка со стрижкой «аля горсон».
- Даже вещи не успели разобрать,- подхватили остальные.
В этот момент в коридор осторожно вошел мужчина лет тридцати в сером костюме. Брюки аккуратно заправлены в хромовые сапоги. Роста среднего. Чернявый. Взгляд, как у нашкодившей собаки.
- Это директор совхоза,- прошипел Протасов Юре.
- Это директор совхоза Барышников Николай Павлович,- как эхо повторил Руденский,- Слушайте внимательно и не перебивайте. Вопросы в конце и по существу… Николай Павлович, может, выйдем на природу?
Тот отрицательно покрутил головой.
- Соберутся деревенские, начнут галдеть… Давайте здесь.
Слово «деревенские» директор произнес пренебрежительно.
- Он живет в Калязине,- зашипел Протасов,- Сюда приезжает на «Козле». Каждый день.
- Давайте познакомимся,- неуверенно начал директор,- Как уже сказал Владимир Павлович, я директор совхоза «Луч». Фамилия моя Барышников. Зовут Николай Павлович. Вроде, как ваш земляк. Учился в Сахарово в «сельскохозяйственном». Слышали о таком?
- Слышали,- хором ответили ему.
Лихо начатое вступление закончилось, и директор перешел к делу. Покраснел, побледнел, посмотрел на девушек из первых рядов и совсем смутился.
- Ну, вобщем, я думаю…. Короче, сегодня обустраивайтесь, а завтра в восемь утра ваши руководители,- директор покосился на Руденского с Дроновым,- Пусть явятся на планерку.
Он замолчал.
- А рабочий день со с каких?- спросили его.
- С девяти ноль ноль.
- Ой, как строго. Прямо ноль в ноль,- съязвила Женька.
Барышников метнул на нее взгляд и покраснел.
- Женя,- предупреждающе зашипел Дронов.
- А чего я- то? Просто спросила.
- Я потом с тобой поговорю.
- Жду не дождусь.
- Какие еще вопросы?- спросил Барышников, стараясь не смотреть на Маевскую.
- А вы уже закончили?
- Нууу, в общих чертах.
- А баня будет?
Барышников сник, студенты ахнули
- Чего, бани не будет что ли? Ни фига себе.
- Будет-будет,- Руденский поднял успокаивающе руку,- Здесь есть баня. Хорошая прекрасная баня на тридцать человек.
Студенты насторожились.
Барышников что-то нашептывал Руденскому.
- Аааа, прошу извинить,- продолжал куратор,- Некоторые уточнения. Здесь три дня женских и три мужских. Понедельник санитарный.
Студенты заволновались. Барышников опять что-то зашептал.
- Аааа… И еще местные не желают мыться вместе со студентами. Особенно, женщины…. Ну вот такие они,- Руденский развел руками.
Студенты ахнули.
- И что, нам теперь не мытыми ходить?- завизжали в один голос девчонки.
- Мы решим этот вопрос.
- Как?
- До конца дня все уладим. Ну что у вас горит, что ли?
- А если горит? А если у нас дела начнутся?
Руденскова смутить было невозможно. А Барышников стал похож на очищенную свеклу. Дронов же вообще все воспринял с юмором, как отец- командир.
- Поднимите руки, у кого началось,- сказал он.
Девушки захихикали, парни заржали. Руку никто не поднял.
- Вот и ладушки,- Дронов довольно потер руки,- А к вечеру чего-нибудь придумаем. Правда, Николай Палыч?
Директор угрюмо кивнул.
- Даже умыться с дороги негде,- возмутилась Рита.
- За рукомойниками пошли,- сказал Дронов,- Обещали целых пять.
Он уже руководил и был в курсе событий.
- Любицкий и Яковлев, поможете установить умывальники.
- Куда их ставить -то? Мы понятия не имеем.
- Цыц. Принесут, я покажу куда.
Юра заметил, как Рита метнула на Дронова одобрительный взгляд.
- Во, кому директором- то быть,- прошипел Сидоров в ухо Юре и добил парня до конца.

Барышников в сопровождении Руденскова и Протасова вышел из школы. Дронов задержался. Ребята и девушки расходились по комнатам, шумно обсуждая последние новости. Дронов забежал в первый класс. Юра замешкался и услышал через приоткрытую дверь, как Дронов сообщил:
- Девки, слушайте сюда. Директор тут никто. Полный ноль. Всем руководит главный агроном Алехина Зинаида Макаровна. Бабе тридцатник, квартира в Калязине, но здесь есть дом, и она в нем живет постоянно. А директор ее любовник и часто у нее ночует. Она ревнивая до жути. Не дай вам бог при ней взглянуть на директора не так.
- Не так, это как?- спросила Женька.
- Дурочку не валяй. Прекрасно понимаешь. Вобщем, я предупредил. Отправит она вас хвосты коровам крутить. Еще и без зарплаты оставит.
- Да нужен он нам. Чмо недоделанное,- зашумели девчонки.

Юра заслушался. Дверь вдруг распахнулась, и вышла Рита. Увидела Григорьева и плотно прикрыла дверь. Он почувствовал себя так, словно она застала его за непристойным занятием.
- Подслушиваешь?- спросила Рита с усмешкой.
- Чего у вас там слушать?- он подавил смущение,- Хотя нет, интересно стало. Не деревня, а авантюрный роман.
- Да уж, попали.
Она вдруг рассмеялась.
- А ты бедненький даже губку прикусил. Так тебя жалко.
Вышла Женька. Будто минуту не могла прожить без подруги.
- Оооо, что я виииижу,- протянула она манерно,- У вас намечается роман?
- Ага,- засмеялась Рита,- Авантюрный.
- Юрик, кто тебя так поцеловал?- продолжала Женька,- Такой засос. Аж с кровью.
Они расхохотались и быстро пошли к выходу.

Юра вышел на крыльцо. Постоял несколько секунд облокотившись о перила. Риту ждать не стоит. Все равно Женька не даст поговорить.
Вышел за забор, огораживающий территорию бывшей школы и оказался в переулке. Куда податься? Он повернул налево. Миновал школу, обернулся и краем глаза заметил Женьку у выструганной будки. Она показала ему язык.
Стоит у толчка, а лицо все равно надменное,- подумал он.
Вспомнил вдруг. В его классе училась девочка Зина Гусева. Та вот так же умела смотреть. Надменно и презрительно. Как-то он застал ее за чтением некой книги.
- Если не секрет, что ты читаешь?- спросил он, заглянув через ее плечо.
Та закрыла книгу телом и произнесла с презрением:- «Не для средних умов».
Потом он узнал, что она читала «Петра первого» Алексея Толстого. Совершенно среднюю книгу- «заказуху». И еще, в восьмом классе она знала таблицу умножения до восьми. Дальше пока не получалось.
У Женьки математический склад ума и разряд по шахматам. Кстати, по бегу тоже. Говорить с ней сложно. Она общается свысока и мнение собеседника заранее презирает.
- Эта дура никогда не выйдет замуж,- констатировал Юра и тоже показал Женьке язык.
И чуть не столкнулся с Руденским.
- Ребята, вы меня поражаете. Сколько вам лет? Я в вашем возрасте…- начал тот.
- Можно подумать, вы намного старше,- перебил Юра.
- Тридцать уже. Почти.
Руденскому было двадцать восемь, но он добавлял для солидности.
- Слушай, Юра, ты ведь из Волжска?
- Да. А что?
- Тут, оказывается, трудится целая бригада твоих земляков. Рабочие с механического завода. Слышал о таком?
- Конечно.
- Видишь тот вагончик?- Руденский указал на ярко красный вагончик притулившийся на небольшом холмике в конце короткого переулка,- Вот там они и живут. Николай Павлович сказал, что им нужен человек в бригаду. Может, пойдешь? Не понравится, вернешься назад.
- Куда же вы его? Там, небось, одна алкашня,- возмутился Протасов.
- Да нет. Они приехали неделю назад, пропились вчистую и уж два дня работают. И будут работать до аванса. Это недели две. Так как, Юр?
- Не знаю,- Юра нерешительно пожал плечами,- Со своими хотелось бы.
- Чудак, отработаешь смену и будешь со своими. И спать будешь в школе.
- Надо подумать.
- Думай. Давай зайдем к ним и познакомимся. У них как раз обеденный перерыв.
Протасов вернулся в школу, а Руденский с Григорьевым двинулись по переулку. С обеих сторон вместо домов торчали останки обгорелых бревен и закопченые фундаменты.
- Весной здесь случился пожар,- сказал Руденский,- Загорелся крайний дом, ветром разнесло… Пока пожарные подоспели, целая улица выгорела.
- Странно. У нас в Волжске в частном секторе бывали пожары. Такие дома горели. Но как всем миром навалятся… Соседние дома водой поливали.
- Весной,- повторил Руденский, подняв указательный палец,- Догадайся когда.
Юра, кажется, понял.
- На первое мая, да?
- Чуть-чуть не угадал, но мыслишь верно. На день Победы. Как раз в ночь с девятого на десятое. Все мужики в усмерть напились. И пожарные тоже.
Они прошли молча метров двадцать.
- Национальная болезнь,- сказал Руденский,- В деревнях это особенно заметно. Сколько я за десять лет деревень объездил. Совхозы, колхозы. Везде пьют. Чуть больше, чуть меньше, но везде. От безысходности пьют. Смотри, какие здесь условия. Даже колонок нет. Только колодцы. Дорог нет. Канализации нет. Хотя там за селом, какие-то очистные построили года три назад. Для чего? Домов многоквартирных вроде нет. А клуб? Ты бы видел.. Молодежь, та, что посмышленее, отсюда тикает в города. Парни получают в армии специальность и зацепляются в городе. А здесь потихоньку идет деградация. Жуть, Юра. Как представлю, кто здесь будет жить лет через двадцать, оторопь берет.
За разговором дошли до места. Постучали в дверь, зашли в вагончик и оказались в прихожей. Добрую часть занимала печь с металлической трубой. По бокам две двери в комнатки.
- Можно к вам?- спросил громко Руденский.
- Заходи,- донеслось из правой комнаты.
Они зашли. Четыре мужика забивали козла за маленьким столиком. Остальное место занимали кровати. На крайней сидела девушка и штопала старенькую видавшую виды рубашку. Мельком глянула на вошедших и продолжила занятие.
- Вам бугор нужен?- спросил один из доминошников,- Он в столовой. Там его ищите. И Вася технолог там же. Они только вечером сюда приходят.
- Столовая, это где?
Мужики попытались объяснить. Все по-разному. Коллективный Иван Сусанин.
- Я покажу,- девушка поднялась с кровати,- Как раз по пути.
Они вышли из вагончика.
- А вы кто?- спросила она без особого интереса.
Мужчины представились.
- Ты из Волжска?- ахнула девушка,- И я тоже. В общаге на Гагарина живу.
- Ты одна здесь или еще есть женщины?
- А я не с ними. Я от завода на полгода откомандирована. Уж три месяца здесь. Я доярка. А это так просто. Зашла к землякам. А у Лебедя рубашка порвалась… Вон столовая. Белая с трубой.
Она пошла своей дорогой.
- Спасибо,- крикнули вслед мужчины.
- Некрасиво,- долетело до них.
- Вот, что я подумал,- сказал Руденский,- Не стоит тебе в бригаду уходить. Такие рожи протокольные. Оно и понятно. Какой директор будет отправлять с завода нормальных работяг. Вот и едут сюда забулдыги…. Ничему хорошему они тебя не научат.

На том порешили. Руденский пошел назад к школе, а Юра решил послоняться по окрестностям.
Село, однако, было не маленькое. Куда ни глянь дома да огороды. Вдали возвышался храм. Побеленный, с крашенными куполами. Юра двинулся к нему и вдруг оказался на площади. С асфальтом и бордюрами. Несколько плакатов призывали к победе коммунизма, а с других вперемешку щурились два Ильича. Владимир и Леонид.
Юра свернул в аккуратный переулочек и вдруг оказался в таком же аккуратном дворике. С качелями и песочницей. За столиком мужики лихо забивали «козла». Едрена мать летела по округе, но не вызывающе.
Путь преградили стальные Т-образные штанги зеленого цвета с натянутыми бельевыми веревками. Около одной хлопотала давешняя знакомая. Юра хотел окликнуть ее, но вспомнил, что не знает имени. Он подошел к ней и сказал:- «Привет».
Она удивленно обернулась.
- Ты здесь? Следил что ли?
Юра не смутился.
- Чуть-чуть,- сказал он.
- Ага, так я тебе и поверила. Чуть-чуть. Во все глаза, небось, следил.
- Во все,- признался Юра.
- Тебя как зовут?- спросила она.
- Юра.
- А меня Люда. Людмила. Людям милая.
- Ты здесь живешь?- Юра покосился на три двухэтажных дома из белого кирпича, стоявших поодаль.
- Ага. У агрономши. У Макаровны. Слыхал о такой?
- Так, кое-что. Мне говорили, что у нее дом.
- Правильно говорили. Но у нее еще и квартира. Правда однокомнатная, но мне хватает.
- Там и вода есть?- спросил с завистью Юра.
- Все есть. Как в нормальной квартире.
До нее дошло.
- Ты ведь сегодня приехал? А помыться негде… И толчок на улице.
Юра кивнул и развел руками.
- Я сейчас бегу на ферму…
Юра поник головой.
- Приходи часам к восьми. Ладно?

Назад Юра возвращался окольным путем. Захотелось рассмотреть все прелести села. Храм вблизи уже не так очаровывал. Крыша и купола явно требовали ремонта, а фасад сильно облупился и в одном месте даже треснул. За церковной оградой угадывался заброшенный погост с покосившимися крестами. Молодой мужчина с румяным жизнерадостным лицом в окладистой бородке, садился в «Жигули». Из-под темного пиджака свисала черная ряса. Небольшое несоответствие во внешнем облике места служения и человека служащего в нем.
Юра повернул назад, прошел по заброшенному заросшему участку с повалившейся изгородью, мимо гнилого колодезного сруба и уперся в деревянный вагончик. Обошел и увидел, что окна и дверь заколочены досками крест на крест. Рядом лежали бревна. Старые с широкими трещинами вдоль ствола. Юра огляделся и сразу узнал место. Справа красный вагончик в который они с Руденским заходили час назад. Прямо напротив – школа. Вон двое ребят из второй. Юрьев и Пахомов. К ним подошла Вера Тюрина.
- Слышь, парень.
Юра оглянулся. В дверях красного вагончика стоял один из доминошников.
- Нашли бугра?- спросил он.
- Нет. Не понадобился.
Мужик посмотрел тяжело.
- Ну, гляди. Дело твое.
Он прищурился и впился в Юру немигающим взглядом.
- Где-то я тебя раньше видел…. Ты часом не из Волжска?
Юра кивнул.
- Ооо, земеля…. Проходи.
Земеля так земеля. Юра зашел в вагончик. Никого. Наверное, все на работе.
- Я типа дневального,- сообщил мужик,- Вчерась руку пилой саданул,- он задрал рукав и показал бинт,- Ты проходи, проходи. Вон туда садись. Тебя как величать?
- Юра.
- А меня Прокопыч. Будем знакомы.
Руку, однако, мужик не подал. Юра сел на табурет у окна.
- Из института значит?- проговорил Прокопыч,- Это хорошо. У меня племяш тоже в институте. Родители -то твои в Волжске живут?
- В Волжске.
- Чего делают?
- Дядя Витя… Ну, отчим - в леспромхозе, а мама учительница.
- Дядя Витя из леспромхоза… Это кто ж такой? Я леспромхозовских почитай всех знаю. Как его фамилия?
- Григорьев.
Мужик задумался.
- Витя Григорьев…. Это Виктор Василич что ли? Главный лесничий?
- Он самый. Вы его знаете?
- Кто же его не знает? Василич человек сурьезный. А ты знать сынок его брата?... Знавал Владимира Василича. Жесткий был мужик. Витя мягче. Отец твой в своего отца пошел. В Василия Юрича. Во был человек. Бывало взглянет… А ты потом целый час большую нужду справляешь.
Дверь распахнулась, и появился парень. Чуть старше Юры. Высокого роста в старом мохнатом пиджаке, замызганных брючишках и резиновых сапогах.
- Ты чего приперся, Костян?- спросил Прокопыч.
- Соляры припер. Кузьмич просил.
Из-под пиджака появилась трехлитровая банка, наполненная темной жидкостью. Прокопыч открыл пластмассовую крышку, понюхал и сплюнул в сердцах.
- Отрава, а не соляра. Где ты такую нашел?
- Какая была,- обиделся Костян.
- Познакомься, Костя… Наш земеля. Студент. Зовут Юрой.
Парни поздоровались. Костян заторопился.
- Все, Прокопыч, мне пора.
- Я тоже пойду,- сказал Юра.
На этот раз Прокопыч пожал ему руку.
- Давай, земеля. В случае чего заходи, поможем.
Вышли на улицу. Костян рванул прямо по пепелищам. Юра за ним.
- Слыш, Костя, у меня к тебе вопрос.
- А у меня к тебе. У тебя мани есть?
- Чего?- изумился Юра.
- Деньги. Студент, а языка не знаешь.
- И были бы - не дал.
- Чегооо?!
- Мне Прокопыч запретил,- соврал Юра.
Костян сразу сник.
- Ты ему не говори, что я просил. Идет?
- Идет. Скажи, здесь одна девчонка из Волжска работает. Кажется, дояркой.
- А тебе она зачем?- насторожился Костян.
- Просто хотел узнать кто она такая.
- А ты откуда вообще о ней знаешь?
- Я заходил сюда в обед. Она как раз была.
- Была. Перебыла… Это Людка… ****ушка.
Костян пожевал губами.
- Но тебе не даст. Не обижайся, земляк, нам тоже не дает. Только из других городов. И то не всегда. Только когда натура запросит. Одно слово животное. Уж как у суки течка начнется, ни одного кобеля не пропустит. И эта такая же.
- Она групповухой занимается?- изумился Юра.
- Групповуха это что? Когда все сразу?... Нет. Так-то, конечно, нет. Культурная сука и чистая всегда. Подмытая, я имею в виду…. Но одного истреплет в хлам. До последней капли.
- А ты-то откуда знаешь?
- Что она на небе живет? Еб…ей ее знаем. Главное, вот ведь сука. Ну хуже меня раз во сто. Ему дает, а мне нет. На коленях ползай – не даст. А тому с разбега. Один раз уж кажись все выходило. Сиськи мял. За жопу держал… Нет, вывернулась падла. И ушла на зов.
- И когда же у нее этот зов?
- А ляд ее знает. Я календарей ее не видел. Тебе-то какая разница? Все равно не даст.
- А если я скажу, что я Калининский?
Костян расстроился.
- Нууу, если так…. То может, даст…. Ладно. Покедова.
Он сердито посмотрел на Юру и рванул дальше.

                Продолжение следует.