любовь не рождается, любовь создаётся

Я люблю, и поэтому жив,
Я люблю, и поэтому с вами,
Я люблю, и поэтому, твари,
Я поведаю вам новый миф...
                Золотов Е.Ю.

              Любовь не рождается, любовь создаётся...

-Где мы?
-Здесь.
-А где здесь?
-А то сам не видишь.
  Конечно, я видел. Маленькая кухонька коммунальной квартиры. Старый, ещё советских времён холодильник ЗИЛ. Плита газовая, на ней чайник, годящийся в отцы холодильнику. Бывший некогда белым, он уже давно покрылся ржавчиной, но всё ещё служил, упорно отказываясь уходить на пенсию. Помимо плиты была ещё маленькая раковина с горой немытой посуды. Над плитой и раковиной располагались открытые сейчас полки, служившие, по-видимому, для хранения тарелок, кружек или специй, но в связи с отсутствием последних и нахождением первых в неприглядном состоянии ныне пустовавшие. Лишь слой пыли да паутину хранили они сейчас.
  В противоположном углу находился маленьких кухонный столик на четырёх ножках. Грязная, прорванная в нескольких местах скатерть всё ещё пыталась уберечь стол от возможных повреждений или пятен. Так мать, принимая всю боль и тяжесть на себя, защищает своё дитя. На скатерти, к слову сказать тоже покрытой пылью, стояла ваза с засохшим цветком подсолнуха. Он давно уже превратился в прах, но всё ещё сохранял свою форму, напоминая, что хоть он и умер, хоть тело его ссохлось, а листья опали, но дух его не сломлен серостью московского неба, тяжестью московского воздуха, жестокостью и мерзостью московских обитателей. Да, именно обитателей... этих мерзких, погрязших в своей злобе людей. Людей? А можно ли их уже так называть? Нет, нет... Это были уже не люди, существа... Люди живут, а существа.. Существа существуют, они проживают свою опостылевшую им  жизнь. Рядом с вазой лежала мятая и грязная, подстать обстановке комнаты, сигарета. Часть табака из неё высыпалась на стол, бумага, когда-то давно побывавшая в воде, теперь высохла, но вернуть прежнюю форму ей не удалось. И сейчас некогда прекрасная сигарета походила на небрежно скрученную  самокрутку.
  В центре комнаты под потолком висела на бывшем некогда белым проводе лампочка. При взгляде на неё в голову мгновенно приходило уже порядком забытое словосочетание «лампочка Ильича». Нельзя, нельзя было назвать её лампой накаливания, нет, это была именно лампочка Ильича и никак иначе. Сейчас свет в комнате был погашен, но почему-то верилось, что когда придёт вечер, лампочка послушно зажжется и осветит тусклым светом кухню. Но сейчас хватало дневного света. Свет проникал из-за не видавших стирки со времён производства занавесок. Но самое интересное таилось за занавесками. Окно. Ох, что это было за окно... старое, с деревянной рамой и мертвымыми или полудохлыми  мухами, застрявшими навечно меж стёкол. Подоконник был скрыт от моего взгляда занавесками, но вряд ли он не вписывался в остальное убранство кухни. Наверняка деревянный, с множеством пятен от кружек с кофе или чаем, покрытый пылью с виднеющимися из-под неё окурками сигарет.
  -А знаешь, - сказал я своей.. собеседнице? Или, быть может, спутнице? Всё же спутнице. Не так уж и много мы беседуем, чтобы я мог назвать Смерть своей собеседницей, - знаешь, я знаю, где мы.
  -И где? – без видимого интереса поинтересовалась она.
  И, если подумать, сколько раз она выслушивал разные версии. Миллионы, наверное. И вряд ли я её сейчас поражу своим ответом. Но почему-то надменность собеседницы меня взбесила, и я со всей суровостью, которую только мог придать своему голосу, произнёс.      
  -Это чистилище.
  -Да, ты прав, - всё таким же скучающим голосом произнесла Смерть.
  Признаться честно, я немного смешался. Я ждал чего угодно, но не этого безразличного тона.
  Повисла напряжённая, но в тоже время могильная, тишина.
  -И что дальше?
  -Это Вам решать, Вы же... , - я не закончил. Сложно было, ох как сложно было сказать это слово. А слово ли? Или имя...
  -Смерть? Это ты хотел сказать? Да, ты прав, но понимаешь ли, я не знаю, что с тобой делать.
  С тихим вздохом я сел на стул. Смерть не знает, что делать... да как такое вообще может быть? Смерть... Она же столько раз это делала, она распределяла миллионы людей, и вот я, ничем не примечательный...
  - Ты слишком обычный, - прервала мои мыли Смерть, - понимаешь, я не могу просто отправить тебя в Рай. Но и в Ад просто так послать тебя не могу. Сам понимаешь, работа ответственная, круче чем у сапёра. Он может ошибиться только один раз, а я, я вообще не могу. Не имею права.
  Смерть посмотрела на меня. И в её глазах я прочёл усталость. Такой усталости я никогда раньше не видел. Столько... Столько боли, тяжести, мучения было в этих глазах. И тут я встал. Не знаю, почему я сделал так, но я встал, расстегнул молнию на свитере, снял его и, подойдя к Смерти, опустил его ей на плечи. Она вздрогнула, а потом.. потом она так на меня посмотрела.. Я растворился в этом взгляде. То тепло, с которым она на меня посмотрела… его невозможно было передать.. оно было нежное, как котёнок, приятное, как солнечные лучи, завораживающее, как звёздное небо и волшебное… волшебное, как песня леса, которую напевает, потрескивая, костёр на опушке леса случайному путнику в запылённом плаще с капюшоном и дубовым посохом в руке.. это было непередаваемо...
  -Что ты видишь здесь? – спросила она дрогнувшим голосом.
  Это было так странно, я никогда не думал, что взгляд Смерти может быть таким... таким ласковым, а голос... таким тревожным. Это значит, её волновал мой ответ. Но что я видел? Обычная кухня обычной квартиры. Но обычная ли? Слишком всё здесь было приторным, слишком уместным. Не бывает таких кухонь. Здесь было слишком красиво. Но  тут мне в голову пришла запоздалая, но крайне правильная мысль. В комнате не было двери. Её отсутствие абсолютно не бросалось в глаза за счёт идеальности обстановки, но всё же её не было. А дверь, как известно, ни одна обстановка не заменит.
  -Не важно то, что вижу я здесь, но важно то, чего я не вижу, - тоном древнегреческих философов ответил я.
  -И чего же ты не видишь? – голос Смерти вновь стал отстранённый и безучастным.
  -Здесь нет двери.
  -Конечно, - согласилась она, - а должна быть?
  -Да, безусловно!
  -А зачем? – оборвала меня Смерть.
  Я задумался. И действительно, зачем здесь дверь? Кто будет в неё входить? Кому она вообще нужна? Дверь! Смерти не нужны двери, она и так входит в каждый дом, как политика в последние годы. Но всё же дверь... Дверь!
  -Дверь нужна, чтобы через неё пропускать гостей! – вдохновенно выдал я!
  -Гостей? - Недоуменно повторила она.
  -Именно! У тебя бывают гости?
  -У Вас, - поставила меня на место Смерть.
  -Да, - я смешался, - конечно, конечно у Вас.
  -А впрочем, давай на ты?
  Мне стало казаться, что Смерть начинает кокетничать. Или флиртовать?
  -Я не против, но как мне к тебе обращаться?
  -Давай без имён?
  Этим... этим она меня не то чтобы поразила или удивила, но скорее обескуражила. Хотя... чего уж греха таить, всё было столь странно, что странная просьба, а я надеюсь, что это была просьба, Смерти, странной казаться уже не должна была, но всё же я вновь поразился до глубины... души? Но осталось ли у меня что-то кроме неё? Я и есть сейчас моя душа. А это значит, что поразился я до глубины себя... А, кстати, выгляжу я нормально, руки, ноги, голова. Всё из плоти и крови, наверное. Ну и где тогда у меня глубина, до которой я должен поражаться? И почему, собственно, должен? Может быть я и не удивился. Да, конечно я не удивился! Или удивился...
  -Удивился, удивился, - произнесла с тихим вздохом Смерть.
  А я обиделся. Эта... эта,  назвать Смерть матерным словом язык не поворачивался, гадина умеет читать мысли!
  -Нет, не умею, - ещё раз вздохнула Смерть, - просто вы, люди, крайне предсказуемы. Ты ведь решил, что я умею читать мысли?
  -Нет, - честно соврал я, - вовсе не об этом.
  -А о чём же? – Смерть подняла глаза и улыбнулась.
  И тут что-то во мне лопнуло. Будто струна, натягивающаяся с каждой минутой общения со Смертью наконец не выдержала. Я осел на пол и закрыл лицо руками. Надо же! Я сижу в чистилище, похожем на коммуналку и беседую с самой Смертью, которая меня ещё и подкалывает!  Кому расскажу – не поверят. Хотя кому я уже и что расскажу?
  -Будешь? – Смерть стояла надо мной, протягивая сигарету.
  -Давай, - я вымученно улыбнулся, - есть прикурить?
  -Конечно, - Смерть тоже улыбнулась и, достав из полы своего плаща зажигалку, протянула её мне.
  -Zippo? – я поднял на неё глаза.
  -На ветру не гаснет, - вновь улыбнулась она.
  Я секунду смотрел на неё, а потом рассмеялся. А потом засмеялась и Смерть. Боже, какой у неё был прекрасный смех. Какой нежный и мелодичный. Будто песня соловья или журчание ручейка в сосновом бору. Ничего прекраснее я ещё не слышал. Наверное, я начинаю влюбляться.
  -Садись, кивнул я Смерти.
  -Спасибо, - вновь улыбнулась она и села рядом.
  Я поджег сигарету. Затянулся, посмотрел на пламя.
  -А знаешь, я поэт, - прошептал я, - и у меня был стих как раз об этом...
  -А ты его помнишь? – Смерть чуть отстранилась и посмотрела на меня, а потом будто стесняясь попросила, - почитай что-нибудь, пожалуйста.
  Я затянулся, положил зажигалку на пол. Посмотрел на Смерть и начал:

«Пока в руке огонь горит,
Огонь надежды и свободы,
Огонь, сжигающий невзгоды,
Мы будем твёрды, как гранит.

Но лишь зажжется сигарета,
Лишь сгинет в прошлом огонёк,
Мы в тот же час лишимся света,
Что освещал незыблемый мирок.

И мир за светом в бездну канет,
И дым  спокойствия не даст,
И вновь тогда тебя поманит,
То пламя, что надежды не предаст.»

  -Красиво, - задумчиво протянула моя слушательница.
  -Тебе понравилось? – почему-то ужасно волнуясь спросил я.
  -Шутишь? Конечно! – она опустила свою голову мне на плечо.
  Я обнял её. И мы сидели так, обнявшись, сидя на грязном полу коммуналки, прижавшись спинами к холодной стене, поэт и Смерть. Я курил, она рисовала пальцем невидимые узоры на корпусе лежащей на полу зажигалки. Мы были счастливы.