Окно поэта

                ОКНО ПОЭТА         

     И день, и ночь в просторное окно было видно так далеко – сердце обжигалось восторгом вдохновения. Днём хорошо просматривались горы, вздувшиеся каменными волнами в белой пене березняков, в изумрудной кипени кедров, сосен. Видна была могучая река, за многие века своей кипучей жизни распилившая горы, упрямой сильной грудью растолкавшая  угрюмые утёсы, на которых частенько теперь отдыхали орлы. Деревня, приютившаяся на пологой гриве, казалась игрушечной. И такими же крохотными, по-детски наивными представлялись катера, пыхтевшие против течения. Белая «Ракета» на подводных крыльях представлялась большою летающей рыбой, выпрыгнувшей из воды – такая   быстролётная рыбина встречалась  Поэту в дальневосточном краю, в заливе Петра Великого. (По натуре Поэт был путешественник, бродяга). Весеннею и летнею порой, когда окошко нарастопаху – в комнату по вечерам заглядывала чистая луна, заливала полы серебром, призрачным дымком клубилась по углам, лирическим угаром переполняла душу. А если у луны был выходной, как говорил сам Поэт, ночное небо в гости приходило – необъятное, седое, мудрое. Мириады звёзд,  раздвоившихся в  чёрном зеркале невидимой реки, напоминали своеобразную цитату из Маяковского: «На земле огней до неба. В синем небе звёзд до чёрта. Если б я поэтом не был –  Я бы стал бы звездочётом!» Вспоминая эту цитату, Поэт улыбался: «А почему бы не совместить два этих возвышенных занятие – стихи и звездочётничество?  Омар Хайям, говорят, был выдающимся астрономом. Правда, и Понтий Пилат был сыном звездочёта, и это, однако, не помешало ему угробить Христа!»
        Несколько лет тому назад Поэт со своими стихами и песнями побывал на эскадренном миноносце, бороздившем Тихий океан –  моряки подарили бинокль. И вот теперь, просторными тёплыми ночами, доставая колдовские окуляры,  Поэт путешествовал по разным созвездьям, туманностям. И такие чудные были путешествия – даже не хотелось  возвращаться на грешную Землю. А когда он всё же возвращался, то возвращался как будто не весь – частица души оставалась где-то в серебряных туманностях; это было видно по рассеянным глазам сочинителя, по его манере поведения.
       Жил Поэт одиноко, хотя, наверно, это сказано не правильно. Поэт жил один, вот как надо сказать, потому что никогда он не испытывал одиночества, а между тем  гнетущим этим чувством  могут терзаться даже те, кто живёт в окружении большого семейства. Поэт умел работать не на страх, а на совесть – сутки напролёт марал, терзал бумагу в поисках нужного слова, образа  или чего-то такого, чего он даже сам себе объяснить не мог; ключи от тайны творчества  не всегда находятся в руках творца.
         Вволю наработавшись – набатрачившись, как он любил выражаться – Поэт, усталою рукой отодвигая стопку бумаги, позволял к себе придвинуть гранёную хрустальную стопочку, и тогда его тихое, сонное  логово  становилось похожим на приветливый шумный вокзал.
        К Поэту валом валили молодые, кудрявые и пожилые, рано облысевшие коллеги по «цеху» – литературные братья и сёстры.  Застолье затевалось. Распивали водочку, винцо. Гомонили все сразу и все остроумно. От души смеялись, стихи читали, песни пели под гитару и гармошку. Глядя в окно, многие гости, не скрывая своей «белой» зависти, говорили, что Поэту сам Бог повелел сочинить что-нибудь гениальное – такой вдохновенный видок. Потом вспоминали другое окно – Михаила Юрьевича Лермонтова. Его окно всегда светилось-золотилось допоздна в домике, прилепившемся на морском, высоком берегу – корабли держали курс на то окно, как на маяк.
       Гости уходили, и опять начиналась «каторга»  лирического сердца и души. Летом окно почти всегда было распахнуто – на широком подоконнике валялись ручки, книги, листы бумаги. Поэт много писал, много печатался и постоянно разъезжал по стране. Подолгу любил пропадать в Домах творчества – на Рижском взморье, в Гаграх, в Коктебеле, в Беловежской пуще. У Поэта не было особых каких-то географических привязанностей – ему повсюду было интересно и нигде он не испытывал дискомфорта, потому что человек непритязательный. И всё-таки слабость была у него, была сердечная привязанность к одному волшебному местечку. Беловежская пуща – или как там белорусы говорят «пушча» – манила его сильней, чем другие места. Трудно было разгадать магию такого притяжения; просто нравилось ему бродить по остаткам реликтового первобытного леса, когда-то произраставшего на территории всей Европы. В этом «сарматском смешанном лесу», говоря языком учёных, какие-то хорошие смешанные чувства посещали Поэта. Казалось, будто жил он здесь когда-то, среди пихт и могучих скальных дубов; дышал  целительным воздухом; любовался красногубыми саранками, голубоглазыми родниками; видел это небо, вышитое крестиками чёрных аистов и серых журавлей.
         Хотя справедливости ради нужно сказать, что это ощущение – острое и нежное ощущение особой какой-то привязанности к Беловежской пуще – возникло в душе Поэта гораздо позднее, когда разразилась беда.
         Нежданно-негаданно в той Беловежской пуще хитромудрые политики подписали то, что оказалось смертным приговором для СССР. И вскоре после этого союз нерушимый развалился как карточный домик. И союз писателей тоже развалился. Многие люди в  то время не только обеднели – жутко обнищали, не стесняясь даже копаться в помойках, выискивая что-нибудь съедобное. И Поэт обеднел. Обносился. Виски его подёрнулись кучерявым инеем, да и лицо обметало серым куржаком – редко брился теперь. Денег у Поэта стало мало, а выпивать он стал много – вот загадка русского таланта. Только теперь выпивал он в гордом одиночестве: бывшие друзья-товарищи писанину бросили, стали заниматься, чёрт знает чем, лишь бы семьи свои прокормить. А Поэт всё никак не мог оставить сочинительство, хотя и понимал, что лирика в России нынче и даром не нужна.  «Я перестану писать, когда перестану жить!» - вспомнил он слова хрестоматийного Петрарки. А ещё он вспоминал о том, что труд художника, в общем-то, никогда ценился; Мольер, например, получал жалованье как придворный обойщик. Тягучими бессонными ночами размышляя на эту тему, Поэт рано утром уходил куда-то – пытался найти работу. Только за  что бы ни брался Поэт – всё из рук валилось, потому что он постоянно витал в облаках. И предметы, и вещи,  и людей, и животных, и дожди, и снега, и ветра – он всё пытался рифмовать, пока не вспоминал, где он живёт и какая новая  эпоха наступила на горло.
       И вот тогда, не в силах бросить стихи и песни, Поэт нашёл в себе страшную силу, которая однажды ночью помогла ему выброситься из окна…