Вера 10-12

 Моей бабушке Соболевой (Маньковой) Вере Сергеевне посвящаю
 
 (На фото Вера Сергеевна с внучками, 1983 год)
   
    «Не говори людям о Боге, если тебя
    не хотят слышать. Живи так,
    чтобы тебя спросили о Нем.»

                Патриарх Сербский Павел


           10


        Бабушке нравилось, как пели в храме. А какой певуньей была она сама! В Унене люди жили очень дружно, как одна семья. Любое горе или радость – всё вместе. До школы я была бабушкиным"хвостиком", ходила за ней, как ниточка за иголочкой.

 
        В доме, куда приглашали гостей, столы составлялись вдоль всех стен, накрывались скатертями или клеенкой. Детей за стол не сажали. Но разрешали нам играть под столом. И я, играя с другими детьми, время от времени дергала знакомый бабушкин подол и получала уже приготовленную для меня куриную ножку, конфету или домашнее печенье.


       Когда очередное застолье входило в свою лучшую стадию, и всем становилось немного весело, но еще не было пьяных, кто-нибудь из женщин обращался к бабушке: «Вера, давай споем?» Кто-то начинал вторым голосом, а бабушка со второй строчки подхватывала первым, высоким, сильным сопрано:

Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки.
Позарастали мхом да травою,
Где мы гуляли, милый, с тобою.

Или:

Расцвела под окошком
белоснежная вишня.
Из-за тучки далекой
показалась луна.
Все подружки по парам
в тишине разбрелись,
Только я в этот вечер
засиделась одна.


      В семье она пела иногда дуэтом с дедом. Есть песня, которую я никогда и нигде больше не слышала, а только в их исполнении. Эта песня сохранилась на чудом уцелевшей аудиокассете. Это запись семейной встречи нового 1985 года. Меня с семьей в это время не было. Тогда я училась  за тысячи километров от моих родных. И они, желая меня порадовать, сделали эту замечательную запись с поздравлениями, которая хранится в нашей семье, как реликвия. Из динамиков старенького проигрывателя сквозь треск и щелканье слышатся такие родные, знакомые и любимые голоса. Когда слушаю – ком стоит в горле и слезы в глазах. Начинает дед, потом подхватывает бабушка. И вот уже голоса всех присутствующих сплетаются в одном хоре:


Годы юности ха-ха!
Бей без промаха врага!
Всё равно, любимая моя,
Расцветет черемуха!
Ох, не понимаю я,
Что со мной случилось?
В ночь подушку мокрую
К сердцу прижимала я.


      А сколько она знала шуток, прибауток, частушек, присказок и поговорок! На каждое слово у нее была своя присказка. Она вспоминала, что люди любили работать с ней рядом. Когда тяжелый труд сдабривался шуткой, работалось легко, уставали меньше. Подросшие правнуки-праправнуки до сих пор лихо распевают бабушкину частушку:


Меня мамочка ругает,
что я хлеба много ем,
Дайте сумочку-котомочку,
уйду, не надоем!


     Работать приходилось много, как и миллионам женщин ее поколения.  Уже в преклонном возрасте она обращалась к своим рукам, как к живым:
 
– Ох, ручки, мои рученьки! Сколько же вы поработали!

 
     Где бы ни жили наши старики – в Унене, Балухаре, Рысево, - везде их дом славился гостеприимством. В иные дни двери буквально не закрывались. Приходили соседи, односельчане, приезжали близкие и дальние родственники и знакомые. Всех бабушка приглашала к столу. Ближние соседи  хоть на пять минут да заходили в гости почти каждый день, на чай, обычно, не соглашались. Зашли, мол, просто повидаться, поговорить.

 
     Бывало, кто-то из знакомых, проходя мимо, забегал на огонек. А погревшись у семейного очага наших стариков, отдохнув душой, шли и ехали дальше по своим делам. И было удивительно наблюдать, как люди тянулись в этот дом. Но в первую очередь, как мне кажется, все-таки к бабушке. Хотя они с дедом очень гармонично дополняли друг друга. Грубоватый, прямолинейный и хозяйственный дед и она - очень добрая, легкая в общении, всегда шутливо подтрунивающая над мужем.

 
     Все у нее кипело в руках, все любила делать быстро: и по хозяйству управиться и гостей принять. Иногда она сама удивлялась:

 
– И что люди к нам идут? Вот ни к кому не идут, а у нас сколько народа за день перебывает!


      Просто рядом с бабушкой было очень хорошо, спокойно. Она всех жалела, утешала, помогала делом или советом. Однажды приехала бывшая соседка, к тому времени живущая в далеком городе. Зная, что она сама больна неизлечимой болезнью, захотела повидаться. Уезжая, сказала:
 
– Ну вот, Веру повидала, можно и умирать.
 
И это не единичный случай. Мне, по крайней мере, известны два таких эпизода.



                11


      У бабушки очень светлое и хорошее, как и она сама, имя – Вера. А была ли вера в ее душе? Думаю, что да. Открыто о вере в Бога она никогда с нами не говорила. Но икона Казанской Божией Матери всегда была в красном углу. Икона принадлежала ее свекрови.  Я спрашивала:
 
– Это кто?
 
– Это Бог и Его Матерь, –  отвечала она.


      Набравшись "уму-разуму" в атеистической школе, я стала спорить, говоря, что Бога нет. Всегда мягкая и уступчивая по отношению ко мне бабушка в эти моменты становилась не на шутку твердой и даже сердитой, запрещая говорить мне подобные вещи:

 – Не надо так говорить, а то Бог колотушкой по голове ударит, – пугала она меня.

За поддержкой я бежала к маме. Мама, школьный учитель, успокаивала меня, говоря, что в споре с бабушкой я права. Я очень любила этих двух дорогих для меня женщин, и разные точки зрения между ними в вопросе веры в Бога не давали мне покоя. Но авторитет мамы побеждал.  А Господь, все-таки, «стукнул» меня «колотушкой» по голове – в юности я переболела тяжелой болезнью. Но осознание и понимание того, что со мной случилось, пришло гораздо позже.


     Ближайший храм, который бабушка могла посещать, после закрытия Бейтоновского храма, был Черемховский Свято-Никольский храм. Иногда она говорила:

– В церкви так хорошо поют! Слушала бы и слушала!

     Или так вспоминала:
 
– В церкви все в очередь к батюшке стоят, шепчут ему что-то. А потом батюшка фартуком (епитрахилью - В.Б.) голову накроет и крестит.  А потом все ручки вот так на груди сложат, –  показывает как, очень торжественно, –  и идут к батюшке, а он им из ложечки дает.
 
Я спрашиваю:
 
– Что, и ты ходила?

– И я ходила, - как всегда просто и бесхитростно отвечает бабушка.

Далекие от веры, храма, мы тогда и представить себе не могли, что бабушка рассказывает о великих церковных таинствах – исповеди и Причастии, в которых и сама принимала участие.


      Дома всегда у нее хранилась святая вода, а в последние годы жизни и просфоры (освященные хлебцы), которые она давала своим заболевшим внукам. И очень переживала, что мы, ее любимые крошечки, каждая из которых уже имела своих детей, оставались некрещеными. Уговаривала окрестить детей. Но у нас всегда так – пока гром не грянет.


      Для меня гром прогремел, когда однажды ночью у годовалого сына произошла остановка дыхания. Стеноз гортани.  От этого слова до сих пор на меня веет смертельным холодом. Едва выписавшись из больницы, поддалась уговорам бабушки, вместе с ней и папой приехали в храм крестить моих детей.

      И тут бабушка сделала хитрый «ход конем». Оставив всех нас в машине, сама пошла на разведку, а вернувшись, объявила, что заплатила за крещение двоих моих детей и за мое крещение. Наперед предвидя возможную мою негативную реакцию, добавила, что если я откажусь, то деньги пропадут. Действительно, не пропадать же деньгам! Пришлось соглашаться на крещение.


      Так я впервые оказалась в храме. Крестил старенький отец Исидор, всеми нами любимый батюшка. А через год была крещена и моя сестра со своим сыном, уже добровольно. Так бабушка стала нашей крестной. Конечно, по-разному можно относиться к такому вот моему добровольно-принудительному крещению. Все было не по правилам. Но что было, то было. Могу сказать, что те зерна веры, брошенные на почву моей неготовой души, все-таки проросли слабыми росточками. Но гораздо позже и не сразу.

               
      Во время редких поездок с сыном в областной центр бабушка просила заехать в храм. Это был храм Знаменского монастыря, один из немногих действующих храмов советского периода. Так было и на этот раз в августе 1993 года, менее чем за три месяца до бабушкиной кончины. В этот раз ее сопровождала я. Вошли в храм вместе. Точнее, вошла бабушка, как это и положено, перекрестившись. А я буквально ворвалась под своды храма на шпильках, с макияжем, без платка. Да так и застыла посередине, боясь сделать лишний шаг, придавленная этими сводами, пристыженная ликами, смотрящими на меня с икон и настенной росписи. Приглушенные звуки, запах ладана – всё это было из какого-то другого мира.

 
      Оглянувшись, я увидела, молодого  человека с бородкой, который смотрел на меня с состраданием, как на болящую. А кто мы были, не знающие Бога и не желающие Его знать? Конечно, болящие! А бабушка куда-то исчезла, потерялась. Позже, анализируя события, я поняла, что она вела себя, как своя, - знала, где подаются записки и покупаются свечи, где ставятся свечи за упокой, а где за здравие.


       До начала моего духовного выздоровления после этих событий прошли еще долгие семь лет. Но тогда, в 1993 году, бабушка вплотную подвела меня к этой дороге. Не словами, а своим примером, своим образом жизни.



                12


       Знаю, что бабушка молилась за всех нас, за всех родственников, живых и умерших, за подруг.  Часто вздыхала:
 
 – Галю Шабалкину каждый день поминаю.

 
       Верю, что она и сейчас за нас молится. Сама она о смерти помнила всегда. Еще в Унене маленькую меня подводила к деревянному шкафчику ручной работы и, открыв дверцу, показывала два свертка – дедушкин и свой. Это смертное – одежда, приготовленная на смерть: саван, белье. Потом подводила меня к шифоньеру, показывала, где лежат деньги, какой костюм нужно одеть на деда, добавляла:
 
 – Ну, а на меня чего-нибудь наденете, хоть то, хоть это. А тапочки купите сами.

 
      Эта сценка с показом смертного повторялась регулярно, с периодичностью в несколько лет – в Унене, Балухаре, Рысево, с той лишь разностью, что я взрослела и более точно могла запомнить бабушкины распоряжения.

 О смерти она говорила:
 
– Умереть бы так, чтобы никого не мучить, раз и готово.
 
И даже в таком совсем нешуточном вопросе она шутила, обращаясь к деду:
 
– Ой, Миша, умру я, рой сразу себе могилу и ложись  рядом! Ведь каждый день плакать будешь, меня вспоминать.

 
И откуда была у нее такая уверенность, что она умрет первой, ведь она на 11 лет была моложе деда? Дед, конечно,  ухарски отшучивался, но все случилось именно так, как говорила бабушка. Умерла она раньше деда.  Просто однажды, подоила корову, занесла молоко и умерла на руках у любимого сына. А дед, осиротев без своей Веры, пережил ее только на год, и действительно плакал каждый день.


       За несколько дней  до своей кончины она сказала зашедшей в гости родственнице, что баночка со свежим топленым маслом стоит там-то и там-то. Родственница подивилась, зачем ей это знать?  А когда этой женщине пришлось готовить горячий обед на помин бабушкиной души, то эта баночка с маслом очень пригодилась.


       Тапочки же действительно пришлось покупать мне. И даже такую простую обувь не всегда можно было купить в советских магазинах. В тот день работал единственный обувной магазин в городе. И я очень переживала, что не окажется нужного размера или фасона (шлепанцы же не оденешь). Но просто чудесным образом именно те тапочки, что были необходимы, ждали меня на прилавке магазина в единственном экземпляре. Эта история повторилась один в один, через год, когда я покупала тапочки уже для дедушки: рассчитавшись у кассы, я задала «контрольный» вопрос:
 
– А у вас есть еще такие?

И услышала ожидаемый мной ответ:
 
– Нет, это последняя пара.
 
У меня нет сомнений, что и здесь не обошлось без бабушкиного молитвенного заступничества.


      В последнюю ночь перед погребением разыгрался страшный ураган, хотя было начало ноября. Свет отключили. И мы последнюю ночь рядом с бабушкой провели при свечах. Свечи были парафиновые, и закончились как раз на рассвете. Молитв не знали, просто смотрели в как-то преобразившееся любимое лицо.


      Хоронить бабушку под звуки оркестра, как это было принято в те годы, нам показалось неуместным. От мысли об оркестре отказались сразу. Мой муж предложил пригласить священника, чтобы был совершен обряд отпевания. И мы, такие далекие от церкви, скорее почувствовали, что именно так будет правильно.

     Отпевал старенький отец Исидор. Готовясь к отпеванию, батюшка внимательно всмотрелся в лицо усопшей, спросил, когда умерла? Думаю, что батюшка вспомнил свою прихожанку. Слова молитв высушили наши слезы, умиротворили душу,  вселили надежду, что когда-то, Бог даст, мы встретимся с нашей любимой и дорогой бабулечкой.

 
     Вспоминая своих дедов, Нефедьева Михаила Михайловича и Соболева Михаила Федоровича, думаю о том, что при жизни они не знали друг друга, но в моей памяти они всегда рядом. Так же рядом я пишу их имена на поминальных записках в храме. Упокой, Господи, души усопших раб твоих Веры, Михаила, Михаила и сотвори им вечную память!