Как Табаровка начиналась

     В Табаровке, тож и во всех деревнях, лето начиналось с посадки огородов и кончалось увозом с полей хлебов. Тогда на смену приходила сначала сухая и теплая, а потом дождливая и холодная осень. Хлеба - рожь, ячмень, пшеницу - жали серпами. С раннего утра до позднего вечера жница в поле, внаклонку срезает серпом пучок за пучком желтые стебли жита. Пучки укладывает в кучку, колос колосу, стебель к стеблю. Потом свяжет их в сноп. Снопы ставит в суслон. Десять снопов колосьями вверх и друг к дружке, а сверху одиннадцатый, растопыренный, колосьями вниз. Получается домик-шатерик. Зерно, в таком шатерике подсыхает и не осыпается. Стоят суслоны в поле до тех пор, пока их не свезут под крышу, в гумно. Там его молотят цепами. Но до молотьбы снопы надо высушить. Иначе в колосьях останется много зерен. Сушили зерно в овинах. Овин - продолжение гумна, но с печью- теплинкой. Вверху, на «грядках», укладывались снопы. Теплинка топилась и давала столько жару, что зерно за ночь подсыхало до нормы для обмолота.
     А для ребят овин был еще и местом, где можно послушать всякие истории и басенки-сказки деда Пантелея по прозвищу - дедушка Овинник.
     Догорают в теплинке поленья, смутно освещая стену напротив. Шевелятся по стене огромные тени, а на «грядках» что-то шуршит и потрескивает. Ребятам кажется, что там кто-то притаился и ждет своего часа показаться во всем своем жутком виде. А до поры он тоже слушает дедушку Овинника.

     - Дедушко, а как наша Табаровка появилась? - спрашивает Сергуня.
     - Табаровка-то? - Дедушко задумывается, а потом неспешно начинает басенку о том, как появилась на свете славная деревня Табаровка.

     - Было это, рябятки, давно, годиков, двести, а может и все пятьсот тому. Бают, забрел в эти места монах из какого-то дальнего беломорского монастыря. Звали того монаха Табаров Федосий. Из монастыря-то он, бают, ушел не по своей воле: за ослушание был удален со Христом. И стал искать Федосий на земле такое место, где нет близко людей. Шел долго, много глухих мест прошел да все неподходящими для житья казались. Отощал, из сил выбился да и упал одинова от слабости. Долго ли лежал - и сам того не ведал, только когда встал и огляделся - охнул от красоты природной. И сказал: «Тут и остаюсь на веки вечные». Только он эдак-то сказал, а небеси то и разверзлись с громом. Огненная стрела под ноги шлепнулась, обожгла до водяных пузырей да и на землю Федосия-то уронила. Очухался вдругорядь да и вдругорядь молвил: «Тут остаюсь!» А с небеси-то каменье посыпалось после этих его слов упорных. Кажинный камень с кулак. Один прямо в голову ему попал, сознанье вышиб. Хорошо под елкой стоял Федосий-то, дак не до смерти ушибло. Сызнова очухался и сызнова криком: «Тут остаюсь!» С небеси больше ничего не полетело, а голос эдакой громкой, с какой стороны непонятно, и говорит: «На што тебе это место, грешный человек? Оставь его, а то с нечистой силой познаешься, сгинешь в аду кромешном...» «Нет, - молвит Федосий, - тут останусь. Не боюсь нечистой силы, прогоню ее...» - «Ладно, живи, ежели выживешь», - сказал громкий голос, и стало тихо.
     Поосмотрелся Федосий Хабаров кругом и увидел, что стоит он на высоком угоре. Спереди, под угором, река, не широка и не узка, не глубока и не мелка, не быстра и не тиха. Видно, как рыбины плавают не пуганные, не ловленные. По берегам леса еловые да сосновые. По зареке тож леса и леса. И говорит себе Федосий: «Тут высоко больно, ветров много забегать будет. Устрою-ко я себе жилье вон на том угорчике. Рядом которой, по левую сторону».
     Так и сделал...
     - Дак, стоял-то он на Павличевом угоре, что ли, дедушко? - спросил Сергуня.
     - На Павличевом. Только он потом так стал зваться-то... Ну, слушайте.
     Дедушко разгреб в теплинке уголье и стал дальше рассказывать.
     -...Сперва землянку какую-никакую устроил, а потом уж и лес на избу стал заготавливать...
     - А топор-от у него был? - спросил кто-то из ребят.
     - Как же? Без топора, парень, в лес и ходить не пошто. Был топор, за кушаком он его нес... Как-то пошел Федосий искать деревину на конек. Не в кажном месте такая растет. Идет по лесу, к деревьям приглядывается, ни о чем больше не думает. Сперва и близко-то к подходящей не попадалось. Час ли два ли кружил и только потом приметил подходящую. Хотел уж рубить, да рядом увидел и того лучше. Наметился ту рубить, а глазами еще не одну увидел.
И пошли эти дерева-коньки сплошь. Изнемог выбираючи, остановился, осмотрелся, и понял, что нечистая сила его кружит. «Где теперь землянка?» - думает Федосий. Везде лес одинаковый. Стоит он, тужит, а дело к ночи уж идет, сумерки наступают. Что делать? Ночевать, конешно, надо. А поутру, мол, как солнышко взойдет, найду свою сторону.
Стал искать место на ночевку. Прошел немного, а лес-то и кончись. Открылась поляна большая, круглая. А на поляне изба. Не высокая, не широкая, без дверей, об одном окне. А в окне - зарево полыхает.
     - Пожар, что ли? - тоненько спросила Нинка Дулепова.
     - Вот и Федосий-то подумал про пожар. Горит, полыхает окно, а изба целая и дыму нет. Тут он и догадался, что на Лешеву поляну выбрел. Токе он догадался, а окно-то и открывается. И выходит из избы женщина. Глаза у нее - как вот это уголье красные, рот тоже красный. А волосье - чисто грива... Вот и говорит эта женщина: «Нашто, говорит, Федосий, ты избу строишь, когда готовая есть. Иди и живи тут. А я твоей женой буду...» А Федосий спрашивает: «Какое ремесло мое будет, ежели пойду? » - «Не тяжелое, говорит женщина. - Кряжи заготовлять да котел кипятить, в коем человеки варятся. Вон он, котел-то». И увидел Федосий в окно: стоит большущий, ведер на сорок, котел, а под ним огонь. В котле вода кипит и кто-то в ней плавает. А у котла-то сидят человеки, ждут своей очереди. «Добром эти человеки не захотели жить со мной, дак сами теперь сварятся. А то бы других варили...» - женщина-то говорит. «Не пойду и я к тебе жить, - отвечает Федосий. - Ты Лешачиха, а я человек русский, крещеный...»
     Как сказал он это слово - крещеный, так Лешачиха и съежилась, как все равно кто ее стукнул. «А-а, вот чего ты не любишь-то, нечистая сила», - сказал Федосий да и перекрестил ее. Токо он перекрестил - все и пропало: и Лешачиха, и изба ее. А. вместо избы сеновал стоял. На дальнюю Вожбальскую пожню Федосий-то, оказалось, вышел. Ну, думает, тут и переночую. Перекрестился да и зашел в сеновал-то. Только зашел, а оттуда...

     В овине, на «грядках», вдруг что-то прошуршало и упало на теплинку. Все вздрогнули, а Нинка Дулепова так и вжалась в Сергуню. Сергуне и самому страшно. Ежели бы не дедушко рядом...
     - Пучок соломы это упал, - успокоил дедушко Овинник. - Ну дак вот, только Федосий в сеновал-то зашел, а оттуда как закричит кто-то. Отшатнулся Федосий, испугавшись, да и зашептал громко: свят, свят, свят... А из сеновала-то женский голос: «Кто ты? » Федосий подумал опять про Лешачиху, но отозвался: «Фёдосий я, странник. А ты кто?» - «Аксинья, из Вожбала. Заблудилась...»
     Переночевали оне в сеновале-то, а утром Федосий и говорит ей: «Ты девка молодая, да и я не старик. Давай-ко жить вместе. В миру, стало быть, семьей». - «Давай, - говорит Аксинья, - Видно судьба».
     Привел ее Федосий в свою землянку, потом избу-хоромину выстроили. Потом детки пошли да выросли и стали свои семьи заводить. А старший-то сын его, Павел, построился хутором на том угоре, с которого Федосий ушел. Лес раскорчевал под поля и сенокосы, труда много положил, да не жилым место оказалось. Хутор вскорости сгорел. Он вдругорядь отстроил да и опять сгорел. Так и ушел с этого места. А утор Павличевым стал зваться... А деревня наша - Табаровкой, потому как Федосий Табаров дал ей жизнь...