АИН3-22
Луна росла в затылке бли'ном
И пахла грешным и бензином
Блин пахнет...
Сверху ли снизу на таможне же мое сухое тепло прохладно
У пустыни города перед тамбуром сна не моего кирпича и песка
не на моей и крыше же
Я любил ее волосы кожу Я любил держать ее на руках
Я любил держать ее в руках И то что осталось живым
Животным человеческим судьбинной роковой обезьяной
Внутри тела ее осталось от-ныне в детской лысой кукле
Которая кричит словно зародыш немо ощущая мной
Свою кукольную чешуйчатою ороговелость золой древнего огня психа
Кричит и кричит и она от того что она кукла глазам представляющаяся
Куклой гладкой и как другие умирает снова нетленным пластиком
На крыльце хитинового будущего у норы тогда жилистым крошевом тела
- коры своего нынешнего господина
В о т ливах шипов болванок
Как то что называется смехом умирает тем
Что и кричит горячим как утюг горяч сейчас бульк в охладелом вечно бедре
Экрана зеркала среди кукольного народа счастливых братьев
Братанов подонистых между богами да обезьянами прочей ошибаемся в сутках
Сорок дней умираем вроде бы мы раздельно будем медленным сновиденьем
Тут сейчас и немедленно
Инопланетянин определяют тебя
По ушкам же
Со мной не со мной нижайше
Ты моя низкая Ляля
Не вероятные
Стоим мы после холодного душа
Я 2 мая 92 года запах серы ее нет в этом доме
*
______________________________________________
*
Месяц за месяцем в один и тот же день от Луны, используя все
пространственные ощущения архитектуры переходов и подвалов сна,
бились мы с существом залатанной пустоты, осязаемой
за латанностью лат хитина. От этого сражения зависело нечто
безразмерное в мире бессонного ума. И снова битва. Один на один
без свиты.
Но пальцы сливались в свившиеся мечи беззвучно. Когда
побеждал я, то не просыпался, но обходил то, без чего не
обойдутся вывернутые перчаткой в тело руки моего Андрея замками
светлыми, тронами, лесами, полётами над ещё не рождёнными для
ноздрей поэтов запахами, лечением излечивающим многих
неизлеченных из калае наружей, запахом и уходящим за Заза пахи.
Победа, впрочем, была и остаётся также видимостью, ибо под
шелухой праха прошлогоднего жука за печкой или батареей, всегда
оставалась дыра, из которой слышался трескучий хохот. Он
зеркален сну о полёте над травою сочной, он дважды зеркален
непроизвольному дневному ощущению Андрея как кентавра, не
способного отвязаться от живота и ног.
Таким образом, днём я был раздвоен. Днём я остаюсь раздвоен,
поскольку вынужден признаться Вам сейчас, что это не мой смех и
не моя уродливая фигура так знакома двигая членами сражалась
открыто с Андреем. Днём это существо всего лишь изящная,
истончившаяся Историей поеденной жуками снов, девушка -
женщина. Женщиной она родилась и её запах убивает подобных
Леско, как гарпун, потому, что есть мир, где её, всё её же
ощущения слагается в тело более мужчины, чем остались сейчас на
планете Земля.
На этой планете мы разъехались по разным городам, чтобы не
убивать друг друга и друг другом наши свиты, чьми слугами
судьбоносно мы и являемся. Вот почему её почки во множестве
похотливых, ****ских порывов изъедены при жизни её блестящего
душевного грудной раздвоенной бесподобно массой тела.
Эта гниль щитовидных экспансий нанизывания на члены её
извивающейся в члены первичной эмбриогенной трубки шеи,
коптящей сладостным от разложения ядом не елея, но дурмана.
И даже сейчас я ощущаю множественность этих лёгких
присасывающихся, мягких, когда ты в теле, и пишешь о ней,
касаний. Ибо, чем суше аскеза, тем и соблазнительнее её
отражение в ****стве её тобой. Каждый месяц каждый месяц. Семь
месяцев 92 года. 12 лет до сердца шеи тысячелетий с рожа ений
по новому новых новых. Но вы и х... Запах серы стоял очень
очень.
Это и был последний день как раз . Здесь сера - сгоревшее
червём дерьмо (страшно вд войне то чего не могут съесть черви),
пролезшее за глотку по древам. Мы не связаны нынче, как нынче
нет тысячелетий. И та, которую я увижу лет этак через 8, уже
сейчас не является той, что была до этого места.
2 05 1992
;
Свидетельство о публикации №215011001396