Опять о любви и страсти

(из цикла "О любви и не только")
      
      
      Самка лосося, полная икры, стремительно несётся против течения. Что-то или Кто-то движет её в верховье на нерест. Преодолевает она и мелководье, и водопады. Прыгает вверх на порогах, растрачивая последние силы на многочисленные неудачные попытки. И – выигрывает это почти безнадёжное дело! Находит место, для неё Кем-то назначенное, чтобы родить и умереть.
      И самец с ней плывёт. И тоже не сразу на пороги запрыгивает. Зачем он плывёт, ради чего мучается? Если самка уже беременная! Ради сомнительного удовольствия, как счастливый отец, подержать икринки во рту и выплюнуть в воду, он тоже мучается, преодолевает многочисленные преграды, проходя через опасности. И что это, скажите, пожалуйста: любовь или страсть? Или инстинкт как движущая сила жизни, заложенный в гены Создателем?
      Наши мужчины лосося не поймут. Редкий наш человек по собственному почину «поплывёт» на нерест в лучший роддом, чтобы постоять с выпученными от страха глазами рядом с кроватью роженицы. Но его тоже Кто-то и куда-то всегда движет, Кто-то вдохновляет на всякие сомнительные дела, в которых проявляет и он тоже образцы упорства для подражания.
      Есть случаи абсолютно уникальные.
      Один мой знакомый пьёт запоями, проходит похожие мучения лосося пять-десять раз в год, но только с целью напиться всласть водки, как в последний раз. Первый день он пьёт, пересиливая себя, потому что в первый день ему от водки плохо, его попросту тошнит после каждого стакана. Но неведомый инстинкт его толкает вперёд. Потому что будет ещё и второй день. На второй день его тошнит больше. На третий день наступает желанный кайф. Целый день, Кем-то благословенный, от зари до зари Вася пьёт с удовольствием. Целый день празднует, а на четвёртые сутки, как у того Лосося с большой буквы на обратном пути в море, у него возникают проблемы со здоровьем. Вот-вот и он поплывёт вверх брюхом вниз по течению реки Леты в последний путь до Хоронов. Если его не положат силком под капельницу, человек, этот русский богатырь, кровь с молоком, рыжий, преодолевший столько преград, чтобы всласть напиться, испытавший передряги первого и второго дня, на четвёртый день сразу за третьим счастливым днём, начинает помирать. Врачи его спасают и дают больничный. Предупреждая, что в следующий раз они могут быть бессильны. Это тоже, наверно, или страсть или обычная любовь к выпивке – поди, угадай, что это и Кто на это испытание подталкивает.
      Жена во время его запоев проклинает рыжего, сдаёт мужа на лечение посредством грубой физической силы привлечённых ею крепких родственников. Мучается с ним, но не разводится, хотя у неё есть все данные заменить рыжего на менее пьющего. Не разводится – и всё! Что-то у Васи есть такое, что компенсирует его титульный недостаток. Ни к трезвому, ни к пьяному супругу жена баб не подпускает на опасное расстояние.
      Куда и кто нами движет – загадка природы.
      Каких-то избранных ухажёров этот незримый Кто-то движет на высокие формы ухаживания с декламацией стихов, с походами в модные театры и на просмотр фильмов с высоким кассовым сбором. На пик совершенства Незримый их подталкивает. Интеллектуалы напрягаются, чтобы красиво пройти весь прекрасный путь волочения за девушкой и достичь желанной близости, чтобы потом стать перед вопросом: а что дальше делать. «Неужто из-за этого надо идти сразу в ЗАГС?» – грустно размышляет счастливчик, растративший весь тестостерон всего за две минуты.
      К такому вопросу порой приходит и простой водопроводчик, которого во время игры в домино вызвала из каптёрки домохозяйка на мелкую аварию. Один знакомый поэт обижался на эту странную особенность нашей жизни.
      – Я женщину обхаживал, стихи Бродского ей читал, с цветами два месяца за ней я ходил по пятам, как привязанный. А пришёл к ней водопроводчик, за полчаса он её как-то охмурил в процессе беседы о протечках трубопровода. Она отдалась ему сразу и вышла за него замуж.
      Ездили мы на производственную практику в Татарию. Нам был установлен «сухой закон». «Чтобы ни капельки! – декан дал напутственный наказ, – не дай вам бог!»
      «Слеза не прольётся, сердце не сожмётся, рука не дрогнет, и дадим возможность служить в армии двадцать четыре часа в сутки», – запугивал декан, отправляя студентов на практику.
      Следили за нами два руководителя: строгий доцент с кафедры и аспирант с функциями полицейского. Так мы и жили и ни капельки себе закладывать за воротник не позволяли. И вот однажды в четверг руководители были вынуждены уехать: может быть, по делам, а может быть, им самим без водки жить в качестве трезвого образца стало невмоготу. У доцента случилось горе: кто-то из родных или близких помер. То ли троюродный брат сестры, то ли первая тёща двоюродного племянника. У аспиранта тоже нашлись веские причины. Родная сестра раньше времени попала в роддом. За месяц до свадьбы, за три дня до последнего выпускного школьного экзамена.
      За старшего оставили они человека из наших рядов, которому больше доверяли, чтобы он трезвость нашу контролировал.
      Старший Человек с большой буквы сразу, как только руководители из виду пропали, первым и предложил взять водки. Брать или не брать водку – дискуссии, конечно, были. Решение приняли голосованием, сошлись мы на «Солнцедаре» – вино было такое в те времена, которое в популярности опережало и «Московскую», и «Столичную». И повод тоже нашёлся: у нашего однокашника Серёжи родился сын, о чём написала ему из Оренбурга любимая жена.
      Сережа как любящий муж и счастливый отец солидно в ту выпивку вложился. И мы напились. Больше всех, конечно, напился Серёжа. Его тошнило. Наутро он спрашивал: «Мужики, мне показалось, что вчера мне было плохо и меня тошнило?» – «Да нет, Серёга. Ты что? Тебе приснилось. Наверно, с перепоя», – успокоил Саша, который вечером сам ему таз подставлял. «Да, – сказал Серёжа, – я всё-таки меру знаю».
      Сереже было и утром худо. Когда мы собрались податься на острова в субботу, он сказал: «Ша! Я в завязке». А потому счастливый любящий муж накануне пикника ангажировал местную девушку, симпатичную и скромную метисоч- ку, чтобы на пикник она его сопровождала и стимулировала его трезвое поведение.
      В субботу в середине дня мы отправились на Волгу с ночёвкой.
      Быстро всё организовали. Палатки достали, водки накупили, мяса для шашлыка заготовили, пива набрали. И девушек местных в дополнение к трём однокашницам с собой взяли.
      Тамошний проводник на катере «Казанка» за несколько рейсов перевёз на острова, и с нами он тоже гулял там два дня и одну ночь.
      Палатки поставили. Костёр вечером развели, шашлык организовали. И выпили, конечно, успели по полной программе отметить прибытие до полуночи.
      Песен попели под звёздным небом у костра, стали по палаткам разбираться и определяться: где кому и с кем спать.
      Я приготовил себе ложе у входа, оставил там свой рюкзак и куртку расстелил, чтобы застолбить уютный уголок ближе к выходу. А сам, как полагается, пошёл гулять с девушкой по острову.
      Погуляли, стали возвращаться к палатке, где у меня было забито два спальных места на себя и на перспективную подругу, чтобы спать рядышком и – ничего больше!
      А там на моей куртке уже лежал приятель Саша, вдрызг пьяный. И приятель Серёжа, новоиспечённый отец, трезвый и любящий муж, тоже туда вбился, ещё и симпатичную метисочку туда приволок, и перед собой спать её положил.
      Что делать, пошли с подругой гулять дальше.
      Кругом амурное настроение. Кто-то в палатках пьяный спит, а кто-то трезвый с девушкой в палатке обжимается.
      И мы в тумане ходим. Я стихи тяжёлой головой припоминаю. Начал с Блока: «Я не люблю пустого словаря, любовных слов я не терплю и жалких выражений: «моя, твоя», «навеки твой». Я рабства не люблю. Приди, бери меня, торжественная страсть, а завтра я уйду и запою. И вот она пришла и стала на откосе. Скрестила свой звериный взгляд с моим звериным взглядом... А волосы её смолистые как сосны, в отливах синих падали на плечи. Вдруг бросила в меня сухую горсть песка. И засмеялась она высоким смехом и, прыгая, помчалась по откосу. Я гнал её далёко, лицо о хвою окровавил, исцарапал руки и платье изорвал. Она легко бежала, и в дюнах оставляла лёгкий след, потом исчезла в соснах, когда их заплела сиреневая темь», – и вдруг понял, что всё это не к месту. А пора за ум браться, надо что-то руками делать.
      Туман опустился. Холодновато стало – зубы подстуки- вали собачий вальс, и дрожь была – то ли от холода, то ли от предвкушения платонических забав в обнимку.
      И вот так, зубами стуча, пошли мы искать тёплое место в палатках. Всё было битком забито. Ноги принесли к той палатке, где я был законно прописан. И где моё место захватили друзья, которые в тот момент стояли вторыми в ряду после Гитлера, лежали они нагло на моём месте без прописки.
      Один из захватчиков спал, прислонившись к палаточной стенке, задница его облегалась парусиной, вываливаясь за габарит, и вызывала снаружи мою лютую ненависть. Я ударил ногой по этой обтянутой попе. В палатке что-то задвигалось, как будто медведя я поднял с лёжки, и вдруг из палатки выскочил злой человек, потом вылез на четвереньках другой, тот самый, которому я пинка отвесил. Я приготовился к худшему, справедливо полагая, что они будут меня бить вдвоём. Непонятно было, почему они вдвоём выбежали. Я ожидал только одного. А их двое! Я не успел разрешить непростую задачу: или случайно я задел второго, или они оказались более тесными друзьями, чем со мной, и пошли на меня солидарно. Не успел я огорчить себя ревностью, если бы они выбежали по второму варианту, как ребята взялись солидарно мутузить друг дружку.
      Оказалось, что первопричина была не в моих грубых действиях.
      Дело организовалось так.
      Когда я покинул палатку, чтобы завоёвывать сердце девушки стихами по старинке, в палатку на моё место заполз пьяный Саша, без своей женщины, не до того ему было, когда еле живой заползал. Через какое-то время пришёл Серёжа с девушкой. Он сдвинул Сашу, как шпалу, к стенке палатки. Задвинул подальше, чтобы разместить на двух местах третьего человека, так что Сашин бок, обтянутый парусиной, выехал за габарит палатки. Серёжа, парень практичный, организовал уютное гнёздышко возле тёплой «шпалы», которая вряд ли чего осознавала, а потому можно было считать предметом неодушевлённым, и стесняться этого храпящего предмета не было оснований. Сам он разумно лёг с краю, близко к выходу, чтобы закрыть собою театр возможных действий от чужих не дремлющих глаз, если такие после обильной выпивки вдруг найдутся, что мало вероятно, а всё же.
      Улеглись так. Серёжа её целомудренно обнимал, ничего такого себе особенно дерзкого не планировал, не собирался никуда уходить дальше нежных поцелуев в щёчку с поглаживанием мягких мест, если девушка ему любезно разрешит.
      Долго он гладил прелестное плечико, и губами то к её щеке, а то к губам нежно он прикасался. Делал он это аккуратно. Чтобы девушку, не дай бог, не понесло. Не дай бог, здесь в палатке, битком набитой, ему, любящему мужу, не пришлось форменный бардак устроить. Он меру во всём знал, в водке тоже, во всём себя строго контролировал. Потом он ладошкой добрался до груди. Там побыл он недолго, дальше куда-то горячую ладошку само собой уже повело, и стал ниже опускаться. Девушка не сопротивлялась, ей это всё нравилось. Тогда Серёжа пролез рукой под резинкой трусиков и там вдруг наткнулся на руку друга, смертельно пьяного вроде бы Саши. Они, конечно, там руки друг другу не подали. А оба лежали некоторое время в недоумении от обоюдной наглости.
      В тот ключевой момент я ударил ногой по Сашиной попе, как по мячу. Это и было движущим импульсом, который заставил их обоих, наконец, принять мужское решение – пойти на мордобой.
      Так вот я всё и прогулял со стихами, а у них вышло всё просто. И даже побили они друг дружку.
      Саше тогда выбили зуб, а у Сережи за тот зуб было разбито лицо до неузнаваемости. К концу практики лицо зажило. А зуб Саша вставил не скоро.
      Мне не выбили ничего, обошёлся без синяков. Хоть в чём-то была польза от стихов Блока.
      Продолжение следует.