Сказка про то как мужик Степан мухоморы косил

            АНТИАЛКОГОЛЬНАЯ СКАЗКА ПРО ТО КАК МУЖИК СТЕПАН МУХОМОРЫ КОСИЛ       

          Пошёл мужик Степан мухоморы косить. И момент выбрал самый подходящий, между Рождеством и Крещением. Аккурат посередине Святок. Невмоготу ему в собственном доме к тому времени стало. Совсем баба его, Леонида Пантелеймоновна, озверела. Разве что не кусалась. Он и топором ей грозил, и вилами, и в проруби утопить. Ничего не помогало. Говорила, что не нальёт. И не наливала. Мол, нет его у неё и весь сказ. Степан в вгорячах все тайники её обшарил. Включая те, про которые и она сама не знала. Действительно, его там не было. Степан даже дно Иордани* "кошкой" из арматуры обшарил. И там его не было.
          Иордань в этом году деревенские мужики стали загодя прорубать. Не оттого, что сильно набожные были. Оттого, что и им в своих домах невмоготу стало сидеть. Все бабы стояли на своём монолитом, нерушимой китайской стеной. Нет, и баста. Вот мужики и кучковались, обсуждали, что да как. А Иордань действительно славная получилась, ровная и красивая. Пока её обустраивали, один деревенский мужик потонуть в ней успел. Вот причина из причин! Но даже на похороны распоясавшиеся бабы  не выделили не единой капли. Священник, отец Фрол, сказал, что это добрый знак, богоугодный. Сказал, что утопленник теперь прямиком в рай отправится. Почти все из мужиков, вспоминая земную жизнь утопленника, крепко в этом сомневались. Но возражать отцу Фролу не стали. Потому что были поголовно трезвыми. Опасались. Так как имел их батюшка телосложение богатырское, а нервы у него были слабыми. И при малейшем непослушании он без раздумий бил оппонента в ухо. В правое или в левое. В зависимости от того, какая рука была кадилом занята. Но одинаково сильно. Бил за многое. За пьянство, за лень, за то, что мужики баб своих били, за то, что посты церковные не соблюдали, за то, что свечи в церкви не покупали. Даже за мат, и за него бил. Всё деревенское мужичье в ту пору на одно ухо глухим было. Кто на правое, но большинство на левое. А были и совсем глухие. Самые рьяные. И почти всех мужиков от него отучил. Те, которым совсем от этого дурно делалось, уходили поглубже в лес. И там, один на один с дубами да елями, во всю глотку отводили свои исстрадавшиеся души. И души отводили, и домой с добычей возвращались. Птицы и мелкая живность после их словоизлияний замертво падали. Потому что дикими были, не привычными к живому человеческому слову. Вот и оставалась мужикам только не лениться, с земли их собирать. И многие не ленились.
          Опять же, про мухоморы. Для тех, кто в этом деле не сведущ. Косить их можно два раза в год. Первый раз летом, между Спасами*. Тогда большинство мужиков их и косило. Возами на станцию возили. Но сами есть брезговали. Считали их ядовитыми. Второй раз зимой, на Святки. Степан именно эти мухоморы, зимние, уважал. Те, летние, они более нежные и сочные, но низкие. А зимние крупные, набитные.  Хрусткости в них больше и прочих полезных элементов. Степан мухоморы никогда не продавал, сам их ел. Они ему женьшень заменяли. Высушенные и толчёные куда он их только не добавлял. В табак, в самогон, в чай, в супы, в жаркое. Использовал против моли, плодожорки и колорадского жука. Подсыпал сыну Витьке в молоко и кисель для укрепления памяти. Кур, и тех ими кормил. Тут главное было не переборщить. Слишком от них куры драчливыми делались. И бесстрашными. Такими, что и собака в доме не нужна. Скорлупа у куриных яиц становилась  от мухоморов пятнистой. И очень прочной. Степан, чтобы яичницу пожарить, яйца те в тисках раскалывал. По-другому не получалось. Солёные и маринованные мухоморы, это само собой. Все бочки в доме были обычно ими забиты. И вот что удивительно. Сколько не угощал он ими приятелей, ни один от них не помер. Даже не отравился. Ели под самогон и нахваливали. Но сами их заготовлять по-прежнему брезговали. Очень уж консервативными были. Степан на своих приятелей за это немного обижался. И считал их лодырями и неумехами. Те, в свою очередь, считали его чудаком и колдуном. В той деревне его уже давно никто Степаном не звал. Так и звали – Мухомором. Так вот, собирался Мухомор мухоморы косить.
          Соскучился он по ним, затосковал. Ведь ни одного мухомора в доме не осталась. Ни толчёного, ни маринованного. Потому что летнюю косьбу он пропустил. Но причина была уважительная. Не каждый год из Индии в Тамбов стадо слонов мимо деревни прогоняют. Последний раз такое было, когда Степан мальцом ещё был. И тот прогон окончился для деревни не очень хорошо. Можно даже сказать плохо. Слоны белены объелись. Всю её подчистую полопали. Так оно и понятно, зверюги иностранные, завистливые. Никогда её столько не видели, вот и накинулись. Жадность видать их одолела. Да если бы только это. Прежде чем самим подохнуть, они всю деревню порастоптали. Ни одной избы целой не оставили, все по брёвнышкам раскатили. Будто Мамай по ней прошёл, а не слоны индийские. (Ох уж этот Мамай! Вроде и помер уж давно, окаянный! Но проедешь по Руси, рассмотришь её трезвым незамутнённым взглядом и видишь, жив зараза. До сих пор всё направо и налево рушит и ломает, из конца в конец мечется.) Только вожак слонов, Седой Бивень, тогда выжил. Потому что ту белену не сырьём употреблял, а сушил и набивал ей кальян. Это его и спасло. Сильно он после этого опечалился. И как не уговаривали его индусы – погонщики дальше идти, как не умасливали, одной моркови ему три воза скормили, только крепко он на них осерчал. Доел всю морковь и ушёл назад в свою Индию. Когда уходил маленькому Степану серебряную монетку подарил, на счастье. А тот ему рогатку и наколотых чугунков, от волков отбиваться. Кто знает, может от той индусской монеты и развилась эта его любовь к мухоморам.
Так и деревенские в накладе тогда не остались. Хаты это что, новые потом отстроили. Да и слонов тех догадались быстренько освежевать, не пропадать же добру. Пять лет вся деревня котлеты жарила. А самые рачительные хозяева, и все десять. Но в этот раз всё хорошо прошло, прошли мимо и не чихнули. Зря мужики, и Степан с ними, белену к дороге охапками подтаскивали. Шли слоны мимо и даже глазом на неё не косились. То ли сытые были, то ли не в меру гордые. И всё равно Степан потом долго довольным и счастливым ходил. И слонов посмотрел, и в коллективной работе участие принял, и детство вспомнил.

          Оделся Степан по-зимнему, обулся в валенки. Торбочку на спину закинул. В торбочке сало, картошка, хлеб, лук. Всё честь по чести. И про кружку жестяную не забыл, положил на всякий случай. Косу он загодя отбил и наточил.  Закинул её на плечо, приказал жене, чтобы та все бочки и ушаты хорошенько кипятком ошпарила, к засолке мухоморов их приготовила, и пошёл. Идёт Степан по деревне, снежком похрустывает. Жизни, значит, радуется. Предвкушает, как мухоморы косить будет. И всё бы хорошо, да попался ему на околице деревни Емеля. Непутёвый мужичок. Как говорится, ни кола, ни двора. Пьяница, воришка и хвастун. Его в деревне так и звали Емеля – Пьяница. Или просто Пьяница. Так как было это главным его достоинством. Пил он всю жизнь, пил много и крепок был на это дело до безобразия. Пил, и не спивался. Многие, которые не пили, уже давно спились. А он – нет. Парадокс, да и только. И огорошил этот Пьяница Степана до невозможности. «Мухомор. – Сказал он. – Выпить хочешь?» Тот едва не присел от удивления. Да и как было Степану не удивиться, если последний раз он такие слова от Пьяницы лет двадцать назад слышал. А после этого только: «Мухомор, выпить нет?» И в какое время! Когда все деревенские мужики за бутылку самогона готовы Родину продать. Ну, если не Родину (кто её купит?), то всё остальное. Поэтому, очнувшись от удивления, он спросил: «Пьяница, а ты не брешешь? Коли брешешь, могу и по зубам». «Это собаки брешут, а Емеля дело говорит. Айда ко мне в гости». – Сказал Пьяница и свернул в проулок. Степан если и колебался, то самую малость. Понял, что пусть тот и пустобрёх, но такими словами шутить не будет. И идти было совсем близко.
          Пришли они. Заходят к Пьянице в дом. В нём обычно чего только под ногами не валялось. Начиная от спущенного футбольного мяча и заканчивая наполовину разобранным мотоциклом «Днепр». А тут ничего. Даже полы подметены и на подушке наволочка. Но Степана поразило не это. Его поразил запах. В доме отчётливо пахло… самогоном. И пахло очень сильно. «Бутылку он, что ли разбил, черт криворукий?» - Даже успел подумать Степан. Но вслух не сказал. Потому что увидел на столе трёхлитровую банку с прозрачной жидкостью. И жидкости этой в банке было никак не мене двух литров. «Он?» - Спросил Степан. «Он». – С горделивой улыбкой, ответил Пьяница. Метнулся Степан к столу, стянул с банки крышку, наклонился, понюхал и блаженно улыбнулся: «Он. Наливай!» Закуска, конечно, была жиденькая. Миска квашеной капусты и тарелка сморщенных солёных огурцов. Но Степан на закуску внимания даже не обратил. Не до закуски было. Быстро достал из торбы свою жестяную кружку и протянул её Пьянице. Тот налил. Выпил Степан кружку, выпил вторую, выпил третью. Закурил самокрутку. А Пьяница, вот оно чудо из чудес, себе не наливает. Только На Степана смотрит и благостно улыбается. «Ну, как?» - Спросил он после третьей кружки. «Красота. – Ответил Степан. – Соскучился я по нему. Так бы пил и пил». Сказал, и с тревогой посмотрел на банку. А в ней уже не более литра осталось.  «Жаль, быстро кончается, зараза. – Снова заговорил гость. – Одно не пойму, чей. На Ленкин не похож. И на Веркин не похож. И не Кузьминишны. Сильно шибает на Морячкин. – Степан внимательно понюхал кружку. – Но и не её. Её порезче будет. Нет, не наш. Точно, привозной. Пьяница, к тебе что, гости приезжали? – Спросил он и снял полушубок. – Жарко стало, прогрелся изнутри. Ну, давай, колись…
          - Сейчас ещё жарче станет, - ответил тот, налил себе полстакана, выпил мелкими глотками, даже с какой-то неохотой. Выпив, зажевал щепоткой капусты. – Чей, спрашиваешь. Мой.
          - Чего? Твой? – Не понял его Степан. – Не может быть! Кто бы рассказал, не поверил! Но, как говорится, факт на лицо. – Он с уважением и аккуратно, как бы не разбить, щёлкнул ногтём по банке. – Отстал я, брат, от жизни. И давно ты его гнать начал?
          - А я его и не гоню. Просто мой, - ответил Пьяница и коротко хихикнул. – Это тебе как?
          - Не понял. Краденый? – Спросил Степан и нахмурил брови и лоб.
          - Мухомор, не пори чушь. Откуда сейчас самогон можно стибрить! Тем более столько. В нашей деревне его точно нет. Да и в остальных тоже пустыня безводная. Согласен?
          - Согласен, - после непродолжительных, но напряжённых размышлений согласился Степан. И спросил, кивнув на банку. – Можно? – Пьяница с достоинством кивнул головой. Степан налил себе полкружки. Больше уже совесть не позволила.
          - Не трясись, - сказал хозяин, - лей доверху. Мало будет, ещё найдём. Эх, Мухомор. У меня теперь его столько, столько… Короче, много.
          - Ещё банка? – Изумился Степан, доливая в кружку последнее.  Быстро выпил, занюхал хлебной коркой. – Ну, ты, брат, удивил. За все прошлые годы исправился. За мной не заржавеет…
          - Верю, - сказал Пьяница вставая с табурета. – Только мне это теперь без разницы. – Он подошёл к стоявшей под окном лавке, приподнял лежавшую на ней дерюжку и вытащил из-под скамьи… ещё одну трёхлитровую банку. И если бы только это! Степан успел разглядеть, что банка эта не последняя. Что под скамьёй осталось ещё банок пять. И все они были явно не пустыми.

          Следующие две кружки он снова выпил быстро. Пожевал кислющий огурец, закурил. Пьяница снова налил себе только полстакана. «Изжога у меня от него». – Пожаловался он. И пил снова медленно, с достоинством. «И там тоже он?» - Не выдержав, спросил Степан и указал пальцем в сторону лавки. Пьяница важно кивнул головой и важно подтвердил: «Он».
          - Господи! – Воскликнул ошеломлённый Степан. Немного подумал, и повторил. – Господи! – Ещё немного подумал и спросил. – Но почему я? Мы ведь и приятелями никогда не были. Так, «здорова – покедова». Как все.
          - Ну и что, у меня никогда их не было, друзей. Потому что Емеля – забулдыга, Емеля – пьянчуга. Зато в собутыльниках все побывали. Почему спрашиваешь? Потому, что повезло тебе сегодня. Первым мне под руку попался. Ну, встретился. Мог бы и другой на моём табурете сейчас восседать. А сидишь ты. Выпала тебе честь быть Емельяном Назарычем званым к нему в гости. И самогоном его потчеванным, - с явной издёвкой в голосе говорил Пьяница. – Ну, что, Мухомор, будешь со мной теперь крепкую дружбу водить?
          - Вряд ли, - оскорбился его наглым тоном слегка захмелевший Степан. – Не тот я мужик, чью дружбу за банку самогона купить можно…
          - Согласен, продешевил.  А за сколько можно? – Не унимался Пьяница. – За тонну продашь? Или за две? Могу, коли надо, и три тонны самогона предложить.
          - За сколько? За три? – Переспросил Степан и задумался. Так крепко, как ни разу в жизни, пожалуй, не думал. И спросил. – У тебя есть три тонны самогона?
          - Пока нет, - честно признался Пьяница. – Но если захочу, будут. Сейчас у меня его вот сколько. – Сказал он и снова подошёл к лавке. Приподнял дерюжку. Степан насчитал семь банок. Хозяин подошёл к холодильнику. – И здесь он. – Открыл дверцу, и Семён увидел, что весь холодильник забит наполненными бутылками. – Закрыв холодильник, Пьяница подошёл к большой облупленной русской печи и с гордостью отодвинул занавеску закрывавшую лежанку. На лежанке стояли три ведра. Два оцинкованных, грязных и помятых, и чистое, эмалированное. И снова бутылки. Он задвинул занавеску и подошёл к покосившемуся буфету. – И здесь. – Пьяница картинно распахнул обе дверцы. Степан увидел, что все полки буфета заставлены бутылками, бидонами, флаконами, пузырьками, банками из-под кофе. – Везде он. Айда в чулан! – Скомандовал Пьяница. Степан с трудом встал с табурета и поплёлся за хозяином на негнущихся от пережитого потрясения ногах. – А это видал! – Емеля сдёрнул лист шифера. Под шифером стояла большая чугунная ванна. По самые края наполненная прозрачной жидкостью. Что это такое Степану спрашивать было не надо. Он едва не задохнулся от сильного знакомого запаха. – Всё? – Прошептал гость и уцепился обеими руками за дверной косяк. – Почти, - ответил Пьяница, - в сарае ещё три бочки из-под солярки. Пахнет, конечно, но пить можно. Сам пробовал. Эй, ты чего побледнел? Никак поплохело тебе?
          - Тут любому поплохеет, - ответил Степан, и бочком, опираясь руками о стену, вернулся к столу. И только очередная кружка самогона заботливо налитая ему хозяином, вернула его к жизни. – Емеля, сколько же его у тебя?
          - То-то же, Емеля. А то всё пьяница да пьяница. Не знаю, Стёпа. Пробовал считать, сбиваюсь, - пожаловался хозяин и тоже выпил полстакана, - хоть и мой он, а до сих пор самому не верится.
          - Слушай, а ванна эта у тебя откуда?
          - Из Дома престарелых. В ней там покойников обмывали. Чего морщишься, давно это было. Досталась по случаю. Когда тот закрыли. И правильно сделали, по государственному. Раньше в нём старики, при заботе и уходе, долго жили. Пенсии из государства тянули. Теперь, в своих нетопленных хатах и без врачих под боком они долго не выдерживают. Мрут и тем  пользу государству пользу приносят - сказал Пьяница, и Степан с удивлением увидел, как по его небритым щекам задёргались вниз несколько слезинок.
          - Емель, ты чего? Радоваться надо! Емкая ведь! В ней литров триста будет, не меньше.
          - Стариков жалко, - Сказал Пьяница и поспешно вытер слёзы ладонью. -  Счастье поначалу было. Первых три дня, когда я не просыхал. Пил, и как ты, напиться не мог. Потом праздник кончился, и началась головная боль. Что со всем этим дальше делать. Ведь в ванне он выдыхается. Я оттуда его банками черпаю, а он, зараза, почти не отбавляется…
          - Эх, мне бы твои проблемы, - сказал Степан и наполнил свою кружку. Посмотрел на Емельяна, но тот отрицательно мотнул головой. – Чудн’о. – Он выпил кружку. Но пилось уже как-то не так. Без прежнего азарта и радости. Занюхал коркой и задумчиво сказал. – А я ведь того. Кажется, начинаю тебя Емеля понимать. Выходит, мой праздник ещё раньше кончился.
          - Как знать. Гнать я тебя не гоню. Пей сколько душеньке угодно. Только сначала совет мне дай. Ведь я из-за него тебя и зазвал, - сказал Пьяница.
          - Дам, если смогу. Только ты мне сначала ответь, откуда? – Ответил Степан.
          - Откуда? – Емеля внимательным оценивающим взглядом посмотрел на Степана. – Ты как себя чувствуешь? Что-то вид у тебя почти трезвый. Ты хоть маленько «закосел»?
          - Есть трохи, - отвечает Степан. – А ты почему про это спросил?
          - Потому что трудно это будет трезвому понять. Пьяному легче, - Пояснил Емеля.
          - Ничего, я крепкий, - сказал Степан. Но кружку, и следом стакан, в себя для профилактики влил. Посидел, прислушался к организму. Вроде принял. – Ну, давай выкладывай
          - Смотри сам. Если чего не так, я предупреждал, - сказал Емеля и тоже полстакана себе из банки плеснул и выпил. – Короче, сказку в детстве про Емелю читал? Как тот говорящую щуку изловил. Говорящую и волшебную.
          - Ну, читал. Я много чего тогда читал…
          - Так вот, я и есть тот Емеля, - сказал хозяин застолья и гордо выпятил грудь. – Собственной персоной. Прошу любить и жаловать.

          - Рассказывай, как было, - прохрипел Степан, когда до него дошёл смысл сказанного Пьяницей и долго, словно парное молоко, пил самогон из банки. И допил её до конца. Пока он очумело тряс головой, хозяин сходил в чулан и зачерпнул из ванны новою порцию самогона.
          - Встал неделю тому назад с похмела. Сам понимаешь, праздники. Многие бабы ещё подносили. Пусть я и Емеля – Пьяница, но всё как у людей. Встал, в ведре пусто. Я к колодцу. А в нём крышка нараспашку. Замёрз. Я бил, бил ведром, никак. Вспомнил, что Витька – Самохвал уже тогда контур Иордани очертил и пару лунок продолбил. Я туда. Зачерпнул. Пью. Чую, кто-то мне по губам бьётся. Присмотрелся, щурёнок. Малец ещё, граммов на триста. Выловил его. Хотел об лёд шмякнуть. Но не спешу. Размышляю. Шмякну, значит надо жарить. Продать-то его не продашь, слишком мелкий. Масла постного у меня нет. Значит, надо идти у кого-нибудь просить. Да и возиться из-за него одного, сковороду пачкать. Пока я так размышлял, он и заговорил. « Не губи, говорит, меня, Емеля. Не порть карьеру в самом начале. – Степан недоверчиво хмыкнул. – Гадом буду, так и сказал. Слово в слово повторяю. Не простой я щурёнок, волшебный. Отпусти меня в реку, я три желания твоих выполню. Веришь, я на задницу сел и его выронил. Хорошо, что он в ведро опять попал. Сижу и думаю. Врать не буду, будь он покрупнее, хотя бы на кило, не отпустил. Размеры меня его разжалобили. Про возню я уже говорил. Да и пожаришь, не наешься. Достал я его, бросил в прорубь. Да только и видел. Даже спасибо не сказал. Пришёл я домой. Пью воду, да всё без толку. Сам знаешь, водой не спасёшься. И вот тогда возьми я и брякни. Эх, говорю, хорошо бы похмелиться. Вот тут и начались чудеса. Телевизор мой, который уже лет пять не работал, и из которого я половину запчастей пропил, весь не мог, из-за дряхлости никто не брал, вдруг сам засветился. – Пьяница указал пальцем на старенький, покрытый паутиной и засиженный мухами, «Рекорд». – А потом в нём щурёнок мой появился. И опять заговорил: «Сколько тебе, Емеля, спиртного надо. Бутылку, литр, три? И какого? Виски, коньяк, водка, самогон, шампанскре? Или чего другого пожелаешь?».
          - Слушай, я и сам сбрехнуть люблю. Но тут ты перегнул палку. Как он в телевизоре очутился? Не вижу я этому никакого научного объяснения, - с дрожью в голосе сказал Степан и снова к банке припал. И пил усерднее, чем прежде.
          - А ты чего пьёшь, не научное объяснение? – Спросил Пьяница, и вопросом этим под корень срезал последние Степановы сомнения. – И чуть я на его хитрость не попался. Хотел банку просить. Кинулся за ней, да за велосипедную раму запнулся. Из глаз искры, но в мозгу просветление. Вскочил и стал, какая есть в доме посуда, сюда таскать. А щурёнок смотрит, усмехается. И не зря ухмылялся. Посуду я всю собрал и вспомнил про ванну. А её из чулана я никак один не вытащу. Как не тужился. Только зря он насмехался. Вернулся я в комнату, водички попил, отдышался и говорю, Ты слушай, слушай, как я его поддел. Желаю, говорю, чтобы какая ни на есть в этом доме посуда, и в сарае его, так как и он мне принадлежит, и Сельсовете бумага на то есть, была до краёв самогоном заполнена…
          - Ну,  и чего? Не томи…
          - Того самого. Пометался мой щурёнок в телевизоре, побулькал. Видать не ожидал он от меня такой сообразительности. Думал, раз я пьяница, то на банку куплюсь. Но не на того нарвался. Покрутился он, поплавал, а делать нечего. Надо соблюдать договор. Погас телевизор. Потом хлопок помню. Потом лампочка погасла. Потом лампочка зажглась. И вот он, праздник. Во всех бутылках и банках, он. В вёдрах, он. Я в чулан к ванне, он. В тот день я даже бочки в сарае не стал проверять. И так поверил. Всё так и было. – Пьяница встал и перекрестился в угол, где ещё светлели на обоях пятна от пропитых им икон. – Я тебе больше скажу, это мне Он помог. Сам, не побрезговал мной, падшим и гонимым…
          - Иди ты…
          - Вот тебе и иди. Сам иди.  Я за день до этого иконы пропил. Другой бы на Его месте озлобился, кару какую-нибудь мне устроил. А Он мне утешение. Мол, не расстраивайся, сын мой, не брошу я тебя, не оставлю. Люб ты мне. И щурёнка этого в утешение. До того Верой тогда проникся, что не дай Бог. Не поверишь, знаешь, чего хотел вторым желанием пожелать.
          - Ну… - с содроганием в душе и в голосе спросил Степан, так как был человеком отчасти верующим (да и все мы, или подавляющее большинство нас, верим именно так, отчасти). И его покоробило что рассказчик присоединил  к своему рассказу, и без того смахивающему на Чудо, ещё и Бога.
          - Хотел пожелать для нашей деревни новую церковь. Да не абы какую, а чтобы она всем московским церквям нос утёрла. Чтобы краше её в мире целом не было.
          - Ну…
          - Вот тебе и ну.Не нукай, не запряг.  Передумал. Вспомнил, как отец Фрол меня в ухо лупцевал. И обидно мне сделалось. Он мне в ухо, а я ему церковь. Опять же, и в эту почти ни кто не ходит.
          - Да… - Сказал Мухомор и надолго задумался. Потом очнулся и спросил. – Ну, а дело у тебя ко мне какое было? Спросить чего у меня хотел?
          - Вопрос серьёзный и коренной. Что мне дальше делать? Как жить? – Ответил Емеля.
          - Не понял, - удивился Степан. – Пить!
          - А дальше?
          - Да ты знаешь, на сколько тебе здесь хватит?
          - Это если одному. А если с компанией. Ведь прознают на деревне, как пить дать прознают. Шила в мешке не утаишь. Так то шило, а тут самогон. Я до сегодняшнего дня из дома ни ногой, поэтому и тишина. Да и не привык я в одиночку. Эту неделю едва выдержал. Тоскливо. Опять же, должен я здесь всем поголовно. Сам знаешь, долг платежом красен. Всех придётся в гости звать, - сказал Пьяница и пытливо посмотрел на Мухомора. – Ну, чего скажешь?
          - Это правда, - согласился Степан и, подумав,  был вынужден признать правоту его слов. Если пить всей деревней, то дай бог, чтобы на неделю хватило.     – Ну, это попьём. А ты ещё потом цистерну закажешь. Или две.  Спирта, - сказал Степан и сам повеселел от своей догадливости.
          - Эх, Мухомор! – Воскликнул Пьяница, налил себе полную кружку и выпил её за два глотка. – Я думал, что ты поумнее будешь. А ты, как я. Думал я уже об этом. Тупиковая ветвь!
          - Чего? Какая ветвь? – Не понял и набычился Мухомор. – Ты за словами следи…
          - Да я сам с этого начинал. Сначала думал о цистерне. Потом о составе цистерн. Потом о десяти составах. И понял, что всё это херня. Посуди. Есть у меня цистерна спирта. Да разве я один её уберегу? Мужики со всех сторон её облепят, дырок насверлят и станут мой спирт почём зря сосать. Скажешь не так? Так. А если я буду сопротивляться, ещё и башку мне набок свернут. Или, к примеру, состав. Со всей округи мужики сбегутся, пулемётами не отгонишь. Половина в этих цистернах и потонет…
          - А если сто составов?
          - Тогда со всей России к нашей деревне народ двинет. Позасрут здесь всё, поизгадят, позатопчут. Баб ваших и девок почём зря "трахать" начнут. Вот ты скажи, тебе это надо?
          - Не надо, - после напряжённых размышлений, признал Степан.
          - Опять же, власти на это безобразие долго смотреть не будут, - с тоской в голосе сказал Пьяница. – Посадят меня, как пить дать посадят…
          - Это ещё почему?
          - Стёпа, да ты как дитя малое. Весь народ работать бросит. Все в нашу деревню ломанутся. Ну, скажи, какая власть это потерпит? Хоть советская, хоть капиталистическая…
          - Верно, не потерпит, - почти сразу согласился Степан. И спросил. – Емеля, чего же делать?
          - Вот и я говорю, чего? – Сказал Пьяница. И задумались два мужика, крепко задумались.
          - Вот что, Емеля, давай пока пить, - наконец предложил Степан и решительно вывалил из своей торбочки еду, которую в лес с собой прихватил. – Сколько сил хватит. Утро вечера мудренее. Даст Бог, придумаем что-нибудь. Как эту щуку твою зловредную обмануть.
          - Ты думаешь? – С сомнением в голосе спросил Емеля. – Ну, давай. Только мне по полстакана лей. Изжога замучила. Чудн’о, Стёпа. Раньше она меня допекала, когда самогона не было, а теперь наоборот. – Сказал он и принялся чистить картошку в мундире.

          Очнулся Степан от холода. Открыл глаза. И понял, что лежит в сарае. А сверху на нём целый ворох разного тряпья навален. Стал соображать и вспоминать. Вспомнил смутно, как они по очереди с Емелей к ванне с банкой ходили, самогон зачёрпывали. Вспомнил, как песни пели. Как о чём-то спорили. О чём, не вспоминалось. Как дрались. Вспомнил, что самогона в той ванне ещё много было. Провёл рукой по лицу, и нащупал разбитую губу и шишку на лбу. «Вот сволочь. – Подумал Степан. – Избил и в сарай бросил. Ну, ничего, даром ему это не пройдёт». Стал вставать. Встал и удивился: «Попили вчера черт знает сколько, а голова ясная и свежая. Словно и не пил. - И подумал. - Хороший щурёнок Пьянице самогон подогнал, питкий». Увидел у двери косу свою и торбочку. Взял их, вышел из сарая и остолбенел. Сначала от яркого солнечного света. Но от этого остолбенения он быстро оправился. Сделал пару шагов к избе Емели и остолбенел надолго. Минут на тридцать. Потому что её, избы, не было. Не было совсем. Был на её месте прямоугольник чёрной прибитой земли. И по краям траншея от фундамента. И больше ничего. Тут кого хочешь, столбняком пришибёт. Да таким, что в голове ни одной мысли не шевельнётся. Стоял так Степан, пока не заметил, что прямо посредине этой чёрной земли стоит она, поллитровка. Сбросил тут с себя Степан оцепенение, доплёлся до той земли. Точно, бутылка. Полная. Стоит на тетрадном листке. Схватил её Степан одной рукой, второй машинально листок этот поднял. Стал из бутылки зубами газетную затычку вытаскивать и заметил, что листок не чистый. Что написано на нём что-то. Химическим карандашом, печатными неровными буквами. Сделал три глотка и стал читать: «Стёпа если читаешь это то значит не помер не околел от холода. Ты мужик крепкий не должен. Но и долго там не проспишь встанешь аккурат на крещение. Не забудь в иордань сходить смыть грехи свои и мои. – «Неужели мы неделю пили!» – Ужаснулся Степан. -  К бабе твоей я сходил успокоил. Сказал что мухоморное место нашёл. Она допытываться а я ноги в руки и дёру. Не могу я щурёнком моим россию сгубить. Не стал я больше самогона желать. И спирта желать не стал. Пожелал пить бросить и чтобы изба моя стояла на самом берегу чёрного моря. Чтобы вставать поутру и ноги в нём полоскать. Коли пить не буду авось не пропаду. Не поленился я одну доску в поле выдрал и оставил тебе бутылку на похмелку. Щурёнок сказал должна сохраниться. Остальной самогон там изничтожу. Пожелал я ещё щурёнку может сжалится или малограмотный чтобы ты как встанешь с похмелья не болел. Коли чего не так не поминай лихом. Емельян Назарыч Берёзкин». Зашатался тут Степан, задёргался. Но на ногах устоял. Действительно, крепкий был мужичок. Но косу и бутылку из рук выронил и даже не заметил. Прошептал только: «Сжалился». Бегом побежал Степан к Иордани. Прибежал, мужиков растолкал, тулупчик с шапкой скинул и во всей остальной одежде, и в валенках, в неё бултыхнулся. Окунулся три раза с головой, три раза перекрестился, выскочил на лёд, тулупчик накинул, шапку нахлобучил и рысью домой.

          А мухоморы?  Да что те мухоморы! Больше про них разговоров. Пошёл Степан на другой день и накосил. За час управился. Полянка ему попалась хорошая, зелёная. Не пришлось снег на ней утаптывать. А почему зелёная, он и задумываться не стал. Не до того ему было. Скосил он их, в скирду аккуратную сложил и посулился мухоморам (он с ними иногда разговаривал) через день на возке приехать, забрать. Да так и не приехал. Ни с того, ни с сего, увлёкся Мухомор подлёдной рыбалкой. Многие мужики удивлялись. Никогда его зимой у проруби не видели, а тут не отгонишь. Даже в тот день, на Крещение, вечером ловил. За что и получил в ухо от отца Фрола. Получил, но от проруби не ушёл. Про исчезновение Емели и его избы в деревне посудачили месяц, да и забыли. Государства исчезают, а тут всего какой-то пьяница. И ещё одна история. Многим Степан говорил, что пойдёт мухоморы косить. И вот начинают остальные мужики через некоторое время догадки строить. Мол, выпиваем мы, а Мухомор нас мухоморами не угощает. К чему бы это? Волноваться стали. Не выдержал один, и спросил как-то у склонившегося над лункой Степана. Так, мол, и так, в чём причина этой непонятности? Тот ему ничего не ответил. Но так зыркнул, так зыркнул, что  тот мужик от этой проруби как от стаи волков убегал. Или даже быстрее. Сам зарёкся об этом никогда впредь не спрашивать и всем другим мужикам отсоветовал это делать. Те посоветовались меж собой и порешили, что жадным их Мухомор стал. Один, на пару с бабой своей, и с сыном, их поедает. И стали на него за это обижаться. Только он их обиды не замечал, не до того ему было. Да что мухоморы, тот Степан и выпивать бросил. Совсем не пьёт. И ничего, не помер. Потому что есть у него теперь мечта, идея фикс. «Вот поймаю щуку, такую, как Емеля - Пьяница изловил, тогда и отопьюсь». А она, щука эта, всё не ловится, и не ловится…
          Ох, и странный, братцы, у нас народец! Ох, и странный! Угощаешь их мухоморами, носы морщат. Не угощаешь, и вовсе им жизнь невмоготу. Эх, Рассея…

            *Иордань - прорубь, обычно крестообразной формы, вырубаемая во льду водоёмов для освящения воды в праздник Крещения Господня.
            * Спас Медовый (14 августа), Спас Яблочный (19 августа) – народные и православные праздники.
                28-29.12.14  6-7.01.15