Я слышала голос Земли!

   
     - Вы слышали голос Земли? Нет? А я слышала.  В сорок третьем, под Ленинградом. «Голос Земли»–  это не фигуральное выражение.  И самое яркое впечатление в моей  жизни!  По теории Вернадского, Земля – живое существо, но с этим учёные начали соглашаться только недавно. -
               Так говорит мне собеседница, Елена Степановна Макарова, ветеран Великой Отечественной Войны.   Мы сидим у неё дома, беседуем. Вкусно пахнет свежим печеньем – на кухне орудует правнучка моей визави – Жанна. Елена Степановна в свои девяносто два года  продолжает быть интересным собеседником. Симпатичная! Можно себе представить, какой она была в молодости!
     -  Расскажу, как это было. – Продолжает она разговор.  -    На войну мы с девчонками попали по доброй воле, по зову сердца – сразу после окончания школы. Закончила я к тому времени 10 классов. Сначала нас направили в Оршевскую школу авиамехаников, где мы должны были учиться год.  Изучали строение самолёта, его обслуживание. Но обстановка на фронте была такова, что через пол-года мы уже получили назначение в действующую армию.  В это время происходила битва под Сталинградом. Решалось всё!
         Второй Прибалтийский фронт,  683-й штурмовой авиаполк – ШМАСС... Задача  – обслуживать самолёты-штурмовики ИЛ-2.    Нас четырнадцать девчонок – Тоня Бондарева, Аня Кутачёва,  Чарна Фельдман, Люся Мартышкина, Шура Водясова, Аня Новикова…    Мы и за мотористов, и за оружейников, и за заправщиков, и за чернорабочих.
      Самолёт надо прибрать. Обмыть  бензином  - он же весь в моторном масле после разогревания двигателя. Починить следы пуль в крыльях и фюзеляже - обшивка  очень тонкая, у нас для этого специальные заплатки,  гайки с шайбами.
   А перед выполнением боевого задания зарядить  пулемётные ленты, вставить  пушечные снаряды,  подвесить  бомбы – весят они от 250 до 500 килограмм. Для этого существуют  специальные лебёдки. Реактивные снаряды  РС необходимо закатить по специальным рельсам под крылья.  Заправить  самолёт...
       Всё это делалось за несколько часов перед вылетом – нельзя держать самолёт вооружённым. В случае бомбёжки  на своих же зарядах можно подорваться!      Работали мы  под руководством механиков и инженеров, конечно.  И на посту  стояли наравне со всеми.
        Самолёт ИЛ-2, штурмовик, хорошо вооружён, тяжёлый. На нём две пушки – у лётчика и у стрелка. Стрелок садится в кабину спиной к лётчику. Его задача – защитить самолёт сзади. В его распоряжении – только пушка.     В крыльях устроены пулемёты. Под крыльями подвешены бомбы, от величины каждой зависит их количество. Да ещё четыре реактивных снаряда –  РС, потом уже узнаем, что это - знаменитые «Катюши». Всем перечисленным вооружением во время полёта распоряжается лётчик.
            Штурмовики – машины тяжёлые, маневренность их небольшая, поэтому всякий раз их  сопровождали истребители – ЯКи, которые прилетали с других аэродромов. Встречались они в воздухе.   Аэродромы без конца перемещались. Только немцы засекут, куда наши самолёты садятся – сразу бомбить начинают.  Ну, начальство найдёт другое ровное поле, окружённое лесом – вот и новый  аэродром!
           - А как же взлётная полоса? Её же готовить надо? – Спрашиваю я свою собеседницу.
           - Какая полоса? И кто нам её готовить будет? Более-менее ровное поле – вот и достаточно для ИЛ-2. Приземлится самолёт – его сразу загоняют под деревья, чтобы сверху не видно было. Иногда там можно спрятать только часть самолёта – другую надо быстро замаскировать  Рубим ветки, накрываем ими хвост или нос самолёта, натягиваем маскировочные сетки. Всё надо сделать быстро. В этой работе принимают участие все, независимо от специализации.
           Если поблизости оказывались блиндаж,  землянки, окопы  или  траншеи – большая удача. А зачастую  отработаем своё – и падаем прямо на землю. Постели  никакой – снимешь  сапоги, противогаз положишь под голову, накроешься тоненькой шинелькой, и спишь урывками. 
             Только один раз за два года расположились мы близко к селу. И то не в домах ночевали, а в сараюшках всяких, амбарах. В домах нельзя – вдруг бомбить начнут? Местного населения не видели – все покинули прифронтовую полосу. Противник – рядом. Было это под городом Калинин.  Авиачасть наша побывала  под Ржевском, под городами  Белый и Буторино Смоленской области,  на озере Селигер. А зачастую мы и не понимали, где находимся. Вопросов тогда было лучше не задавать.
                Полк делился на эскадрильи, эскадрильи – на звенья, вот в одном из звеньев мы и служили. Друг к другу, а особенно к командирам, обращались по званию.  Имён же  и фамилий обычно   не знали.
            - Романы, поди, с лётчиками крутили?.. – Легкомысленно спрашиваю я.
          - Какие романы? Мы и познакомиться не всегда успевали.  За месяц обычно весь лётный состав менялся – погибали. Когда вместе с самолётом, когда после посадки, от ран. Иногда  доходили  слухи, что лётчик приземлился на нашей территории, или  подбит над занятой немцами...  Спрашивать  не полагалось.
             Один раз в месяц лётчики получали лётные пайки - мясные консервы, галеты, конфеты, шоколад…
             - Давайте, девчонки, вместе!.. – Приглашали  они нас.
             - Что, чай пить приглашали? – Опять задаю я глупый вопрос.
             - Какой чай? Выползем мы из-под самолётов с ветошью в руках, быстро, всухомятку, угостимся, и назад – время не терпит. Работу надо срочно заканчивать!      
          Помыться удавалось редко, а постирать бельё, высушить – ещё реже. Ладно – летом, а зимой  какая стирка? Ужасно!    Как вынесли всё – не знаю. Молодость!
   Но голодными, правда, не были никогда. Каши был вдосталь – перловки, гороха, гречки.  Без мяса обходились. И хлеб – когда чёрный,  когда белый, когда сухой, когда мягкий - мы без претензий были…
         Что мне особенно запомнилось?  Какой день? Скорее – ночь и утро. Сейчас расскажу.    Улетели как-то наши лётчики на выполнение боевого задания. Мы  переживаем – благополучно ли  отбомбятся, все ли вернутся, как приземлятся – зачастую ведь приземлялись  в темноте, ночью.  Никаких посадочных огней и прочих сигналов, разумеется, не было…       
                Наконец заснули.  И вдруг мы, спящие, слышим  громкую, красивую мелодию, чудный голос Аркаши Романова – мы его в шутку Лемешевым звали. Пел он очень хорошо! Голос его нас просто завораживал:
              - Вьётся в тесной печурке огонь,
                На поленьях смола, как слеза,
                И поёт мне тихонько гармонь
                Про улыбку твою и глаза…
            Мы поняли: прилетели наши! Проснулись, повскакали.  Пять часов было. Утро чудесное: разгар лета, всё в цвету, птицы поют!  Ребята-лётчики  тоже радуются – дома! Живые!   Молодые, сильные, здоровые, красивые люди! Все мы надеялись дожить до конца войны, каждому не верилось, что с ним  может случиться беда.   Вот эти ночь и утро запомнились так, словно вчера всё было. До мелочей!
          А  через несколько дней узнаём – Романов погиб!

           В тот раз песню мы слышали впервые, она только появилась. Подкупали искренность и задушевность мелодии. На другой день мы уже все напевали этот мотив.   Выйдут из строя  у нас все самолёты,   лётчики улетают за  новыми. Куда?  Нас учили в то время подобных вопросов не задавать. Мы опять переживаем  – как долетят? Долетят ли? Передовая – рядом.
 
         Запомнился и другой эпизод.
          Как-то  поступила команда  капитана Субботина:
          - На вылет!
          Лётчики и стрелки побежали к своим самолётам. А к капитану подбегает один из только что прибывших стрелков – кудрявый, красивый мальчик, и детским голосом говорит:
         - Товарищ командир! Не берите меня сегодня! Сегодня я погибну! Разрешите вылететь на выполнение задания завтра!
           Как завтра? Сегодня стрелков не хватает! Субботин  приказал, мальчишка заплакал,  и полез в кабину.   Когда самолёт  вернулся, оказалось,  стрелок был мёртв…
          Однажды за стрелка летала наша девочка, сама вызвалась.
          Как-то, перед наступлением наших войск, мы долго  не спали.  Мечтали о том времени, когда война закончится, домой вернёмся. Лежим на земле, болтаем.   Вдруг   кто-то  из девчонок   говорит:
           - Послушайте! Что это?
           Приложили уши к земле.  Тут и мы услышали: ЗЕМЛЯ СТОНАЛА! Стонала, как живое существо.  Непонятный, страшный, утробный гул! Нельзя было определить его источник – он исходил сразу отовсюду! Сейчас бы я сказала, что гул этот был не техногенного, а геофизического происхождения, но раньше мы таких слов не знали…         
       Потрясены были. Волосы  стояли дыбом…
        Ни до этого, ни после я уже не слышала ничего подобного!
             Потом всё резко прекратилось. Мы  не могли прийти в себя. Думали о том, как люди, искалечили Землю, какой нанесли урон ей и всему живому. А прежде всего – себе.  Ведь задача всех  молодых людей, погибших на войне с этой и с другой стороны,  была не в том, чтобы убивать себе подобных, а в том, чтобы продлить свой род, закинуть в будущее свою цепочку ДНК!  Но этого уже не будет…    Мы видели линию фронта – высокая стена огня на горизонте и грохот орудий.  Земля снова сотрясалась и гудела,  но это было совсем другое, вовсе не похожее на то, что слышали мы.
          Из девочек наших погибли две. Горько это вспоминать…            
         
          - А кто похоронами занимался?
           -  Был такой – батальон аэродромного обслуживания – БАО. Он обеспечивал нас питанием, одеждой,     осуществлял всю хозяйственную деятельность.   И… хоронил.  Закопают, да табличку прибью на колышек или на соседнее дерево – такой-то человек…
         - А кто вам  письма писал, Елена Степановна?
        - За два года получила три письма от матери. Она тогда судьёй в Петропавловске  работала, и только что похоронила своего сына – моего брата, Виталия. Ему только  исполнилось 18 лет, работал он на заводе Кирова, пескоструйщиком.   Заболел  вместе с другом тифом.  Друг выжил, а  брат – нет.   И что  мне пишет мать? Не сюсюкает, не просит беречь себя. Нет, она пишет:
          «Бей врага!», «Себя не жалей!», «Спаси Родину!»
            Такие раньше люди были…
            А тут бомбили наш аэродром, меня ранило двумя осколками в шею. Попала я  сначала  в Калининский госпиталь, потом перевели в Ивановский, два месяца пролежала. Комиссовали.   Тогда уже перелом в войне произошёл, стали девушек жалеть.
             Поехала домой. Открывает мне дверь мать. Я её не узнала – старуха. Седая, отёкшая от голода, в мужских старых валенках, подошвы подвязаны верёвками.    Судья, называется…   Зарплата у судьи тогда была 500 рублей, а булка хлеба стоила 1500…  Вот и судите.  Отец, Степан Филимонович Груднистый,  в то время тоже воевал, был ранен. Демобилизовался уже после войны, в 1946 году. Закончил войну в Польше. 
             В 1937-м году с ним такой случай произошёл. Отец был прокурором  Второго Промышленного Участка Народного Суда в Петропавловске. Как-то там ремонт был, и стул был забрызган известью. Ну, он взял старый ватман из шкафа, постелил, и сел. Аккуратный очень был.  Уборщица заметила, побежала к прокурору:  Груднистый под себя постелил плакат «Все на выборы!»
         Отца арестовали. Семнадцать дней под арестом просидел.  Потом, правда, оправдали…
          Родители очень заняты были, пачками судебные дела рассматривали, с утра до вечера. А после основной работы – ещё общественная. Мать полностью работе отдавалась! Прибежит уже к ночи, спать пора ложиться:
             -  Пожрать есть?
              Отец шутит:
             - На первое протокол, на второе приговор!
              Семья, кухня – это мать не волновало. Горела на работе!  Раньше же многие энтузиастами были.

              Когда после моего возвращения встал вопрос, куда  идти работать, родители не хотели, чтобы я продолжила семейную традицию.  Первым-то  милиционером   был  мой дед Иван Шлыгин, в Пресновке.  Он умер в 1919 году. Его сын Пётр начал с рассыльного в суде, а закончил карьеру Генеральным Прокурором  Марийской Автономной Республики. Умер в 73 года.     Второй сын Ивана Шлыгина, Валентин, тоже начал с мелкой должности  в милиции, прошёл все ступени  карьеры, и закончил генералом в Белгороде. Потом переехал в Москву, и там похоронен в 92 года.  И дочь Ивана, Лидия,  моя мама, была судьёй.   Замуж она вышла за Степана Груднистого,  который начал с народного заседателя, а впоследствии стал прокурором.
               Понимая всю меру ответственности и все тяготы такой работы,   хотели меня родители по другой стезе направить, да не получилось. Когда я приехала из госпиталя, пришёл в гости начальник Городского Управления Юстиции Досанов. Принёс в узелке что-то из продуктов – чтобы поздравить с возвращением. Мать чуть удар не хватил – не привыкла она принимать что-либо. Насилу убедили её. А как не послушаешься, ведь Досанов  – её начальник!
         И предложил он  мне  работу в адвокатуре. Я не отказалась. Юридическое образование получила позже.   Так всю жизнь и проработала в Северо-Казахстанской Коллегии Адвокатов. Больше сорока лет.
           А тогда, в 1945-м, когда закончилась война на западе страны, началась заваруха на Дальнем Востоке.   Как-то идёт заседание городского суда, в здании на углу улиц Ульянова и Коммунистическая, и я здесь же – адвокат. Подают мне записку: «Звонили с вокзала, там ваш полк, направляется во Владивосток. Надеются вас увидеть». Я обмерла – ведь другого случая увидеться с однополчанами может никогда не представиться!  Столько вместе пережито!
           Что делать?  Передаю записку судье, ведущему процесс, умоляю сделать перерыв в заседании. Он меня понял. Отложил разбирательство дела на сутки!   Я – бегом через весь город, на вокзал. Думала, сердце выскочит. А там и правда  наши! Несколько человек так в воротах и стоят,  ждут меня. Саша Итальянкин, Иван Хахаль, механик с другого экипажа, ещё кто-то. Обнимаемся, целуемся, плачем! Кто-то хорошо знаком, а много и новеньких. Когда  дадут поезд – неизвестно, всех к себе в гости не пригласишь – воинская дисциплина.
      Постояли  на перроне, посидели в вагоне, вспомнили живых и мёртвых, воскресили в памяти разные  эпизоды войны. Упросила я Сашу Итальянкина поехать ко мне в гости. Я тогда была ещё не замужем. Жила с мамой-папой в однокомнатной квартирке полуподвального помещения, там же, при суде.
          Ну, я-то знаю, в чём в первую очередь нуждается воин! Проводила Сашу в общественную баню, в ту, что была на Карагандинской улице, недалеко от нас.   
   Стол накрыли, чем богаты были, и так всю ночь вместе с родителями просидели, разговаривали.  Никто и спать не ложился.
   
        На другой день  оказалось, что поезд ушёл. Ну, Саша его где-то в дороге догнал.  Военные действия на Востоке недолгими были,  Саша демобилизовался, вернулся на родину, в город  Горький. Переписывались некоторое время. Потом он женился, я замуж вышла, дочь родилась… Переписка прервалась. А с нашими девчонками снова встретились через 25 лет в Кустанае. Они в основном, оттуда были. И потом я несколько раз на встречи вылетала...
         Мы с Еленой Степановной перебираем старые пожелтевшие снимки. Вот рядом сидят на узенькой железной кровати в бедной комнатёнке двое молодых людей – мама и папа. Судья и прокурор. Позади на белёной известью стене, вместо коврика,  не то тряпка, не то шаль какая-то. 1938 год. Кустанай. Там родители  начинали карьеру.
         Вот встреча бывших девчонок-мотористок.  Там же, в Кустанае, спустя много лет. Ну-у, это уже не девочки - солидные дамы! В альбоме старых фотографий мало – не до того раньше было. Однако история семьи  в редких снимках отражена достаточно. Вот даже фотография прабабушки  Агафьи, бывшей крепостной…
          - Что сказать, - говорит мне на прощанье Елена Степановна, - надо, чтобы люди помнили, каких жертв стоила их благополучная жизнь, и больше ценили настоящее. Как ветеран войны, я довольна вниманием, которое оказывает нам государство, и желаю, чтобы дети наши и внуки уроки истории учили по учебникам, делали выводы, и не испытывали недостатки политики на своём примере.