Австралиец

Это, конечно, было прозвище. Вначале оно вытеснило имя человека, а потом, для удобства будничного обращения породило новое имя – Ася. К тому же не каждый школьник в состоянии выговорить «Австралиец».
Поводом послужил мелкий скандал на уроке рисования. Ася изобразил, в меру своих способностей, сцену из «Детей капитана Гранта». Ту, где экспедиция готовит круговую оборону посреди австралийских дебрей. Ася не умел рисовать и стеснялся. Рисунок осмеяли. В частности, потому, что кроме Аси никто этой книги не читал, а учитель рисования, отставной военный, вероятно, выстроивший карьеру по партийной линии, Асю не любил. Он не любил всех детей, в особенности «интеллигентных».
Надо полагать, средний австралиец при упоминании о России (Советском Союзе) представляет себе бескрайнюю тундру, утыканную нефтяными и газовыми вышками, на которых сидят олигархи. А меж вышек, избегая заборов из колючей проволоки, бродят вперемешку с бомжами бурые и белые медведи, а также притулился украшенный красными флагами Кремль. Так и мы при слове «Австралия» смутно воображали кенгуру похожими на гипертрофированных зайцев, которых гонит по степи стая одичавших дворняг. В лучшем случае на горизонте торчали эвкалипты, похожие на здоровенные елки, и на их ветках раскачивались сумчатые медведи. Нелюбознательность, усугубленная «политинформациями» и абсолютный дефицит достоверных сведений, вывихнули мозги не одному поколению.
От коллектива после этого инцидента Ася откололся. Зачем-то он в одиночестве мастерил бумеранги по рецептам австралийских аборигенов (из дерева) и инженера Шапиро (из картона), перечитывал Алана Маршалла, и искал по библиотекам книги про эту удаленную и загадочную страну. Таких книг детские библиотеки Ленинграда ему предложить не могли. Когда подобные особенности досуга Аси стали известны в школе, почему-то состоялся второй скандал, вернее, уже серия скандалов – с вызовом родителей, какими-то беседами за закрытыми дверями и прочим. Наверное, педагогам лучше знать, когда безобидные детские увлечения перерастают в подозрительные на антисоветчину изыскания. Из школы Асю не выгнали, никакого практического последствия скандалы не имели. Просто Ася понял, что от людей многое следует скрывать. В особенности то, что тебе почему-то дорого.
Потом с большим успехом по стране прокатился фильм «Крокодил Данди». Советский обыватель впервые увидел австралийские пейзажи, по большей части явно снятые в павильонах. Проникся романтикой Северных Территорий. И познания Аси оказались до некоторой степени востребованными. Только он по привычке отказывался ими делиться.
А потом советская система рухнула. Учителя внезапно перестали понимать, чему учить, ученики потерялись в потоках абсолютно бесполезной, но, несомненно, развращающей информации. Стало все можно, хотя оставалось ничего нельзя. Вошли в моду Солженицын, Замятин, Оруэлл, Булгаков. Оказалось, что вся история, которую нам предлагали – ложь, а вместо правды (если она вообще в истории может быть) срочно организовался исполинский вал клеветы, бессовестных спекуляций, идеологических гнусностей. И появилась симптоматичная песенка:
«Как ненавижу, так и люблю свою родину,
И удивляться здесь, право, товарищи, нечему:
Такая она уж слепая, глухая уродина,
Ну а любить-то мне больше и нечего!..»
Асе не за что было ненавидеть родину. Впрочем, любить ее тоже не особых оснований он не усматривал. Он уже научился обходиться без нее.
У семей появилась история. Некоторые снобы срочно принялись искать в прошлом дворянские корни. В случае Аси и вовсе получился казус: семья вдруг вспомнила, что прадед Аси умудрился приехать в Россию из Австралии в 1919 году… Как более древние предки Аси оказались в Австралии – дело темное. Возможно, бежали в ужасе после отмены крепостного права, а может быть, как-то отстали от забытойтеперь императорской экспедиции. После революций 1917 года прадед Аси вдруг ощутил себя патриотом и бросился с другого конца света в великую авантюру построения справедливого будущего. Чистки и избиения 30-х годов прадед как-то пережил. Вернуться в Австралию ему не удалось, он умер от голода в блокадном Ленинграде.
Генеалогический казус украсил быт Аси, но не более того. В анкетах он продолжал указывать безупречно советское происхождение, с единственным порочащим оттенком – «из служащих». Исчез Советский Союз, дальновидные люди уверенно тянулись на Запад, в страны с «правильной» демократией. Ася такую идею всерьез не рассматривал. Он вырос идеалистом. Он еще думал, что лично от него что-то в будущем и настоящем этой страны может зависеть. Хотя никто уже не ставил перед собой задачи оболванивания подрастающего поколения: силы системы уходили на лихорадочный дележ советского наследства.
Ася учился в университете. Он не знал, что профессия, которую он получит, не будет востребована в этой стране, не будет кормить, не будет даже уважаемой. Он не знал, что для того чтобы мало зарабатывать, нужно много учиться. Он не понимал, что не обладает никакими ценными в «новой» России качествами, талантами и навыками, что будет в этой стране только лишним.
Родители Аси были инженерами. Семья закономерно нищала. Жизнь не имела никаких перспектив. Ася окончил университет и не мог найти работу. Если бы Ася попал в армию, его наверняка отправили на убой в Чечню. Но он поступил в аспирантуру и жил случайными заработками.
В Австралии умер какой-то дальний родственник. Совершенно невероятно, но отец Аси получил наследство – полуразоренную ферму. В истории с фермой не казалось подвоха. Можно было собираться в путь к лучшей жизни. Родители уехали. Ася остался. Он не был патриотом, но не понимал, что на родине-то он и есть чужой и посторонний человек.
Жизнь обывателей продолжала разваливаться. Ася защитил диссертацию и работал в университете. Ему не предлагали взяток, заработной платы едва хватало на то, чтобы жить. Бросать университет Ася не хотел. Он думал, что это то самое место, где он может что-то передать потоку студентов, проходящему мимо академических знаний. Он думал, что целеустремленная молодежь захочет что-нибудь у него взять. Молодежь хотела получить диплом государственного образца.
Ася не вступал ни в какую партию. Его и не агитировали. Как потенциальный член партии он никого и не интересовал. Таких, как Ася, даже в Петербурге слишком мало для того, чтобы они представляли интерес в эпоху массовых социальных технологий. Он не принадлежал ни к какому кругу, ни к какому слою, словно выбрал для себя в терминологии Кастанеды «путь воина» и в одиночку по нему идет, хотя и знает, что все пути одинаковы и ведут в никуда.
Абсолютно невостребованными оказались и мысли, которые казались Асе умными и ценными. Ася писал какие-то статьи. Статьи не печатались нигде. Газеты и журналы не имели привычки отвечать. Ася читал где-то, что умные люди редко пишут в газеты, но не умел остановиться. Ася вырос странным существом – строителем коммунизма. Ни к какому другому делу он пригоден не был и всегда испытывал ощущение логарифмической линейки, коей упорно заколачивают гвозди. Крест приходилось ставить на настоящем, но никакого будущего не виднелось. Не мечталось ни о XXI, ни о XXII веке.
Мир менялся. Асе казалось, что в худшую сторону. Менялся Ася, хотя ему казалось, что это все вокруг течет и течет, а он-то остается незыблемым, как каменная баба у древней тропы, по которой никто уже и не ходит. На почетном месте посреди ковра над диваном появился присланный отцом бумеранг. Вроде бы настоящий. Обе дочери Аси глядели на неказистую экзотику без интереса и блеска в глазах. Ася смотрел на орудие для убийства мелких эндемиков и не мог решить: где же то место, откуда запущена судьба его и куда ему следует вернуться? Потом вспоминал о дочерях, и понимал, что обрекает их, а не только себя – привычного и заурядного мечтателя, на жизнь в нищей и бездарной стране. Что в сколь угодно длительной перспективе ничего хорошего здесь не будет, и что никакого будущего, кроме удачного брака с каким-либо еще непроворовшимися мерзавцами, у девочек нет.
Если чем-то и можно было добить Асю – только безразличием. Энергия уходила, как вода в песок. Лет тридцать назад Ася, вероятно, стал бы диссидентом, через многие неприятности был бы выдворен из страны и обрел бы свое место в жизни в перманентной борьбе. «Борьбе против», потому что «бороться за» он не умел. Он не знал, за что можно бороться. Теперь же его игнорировали. Он мог «бороться» сколько угодно. Оставаясь в рамках правового поля…
Карьера террориста Асю не прельщала. Террор, по мнению Аси, как помощь, должен быть адресным. Есть люди, которых, несомненно, следует уничтожать. Но их слишком мало, они, как правило, ключевыми в историческом смысле фигурами не являются. Огромное же большинство «врагов народа» – фигуры случайные, легко заменимые, результат стечения обстоятельств да исполнения служебных обязанностей. Жуткий набор марионеток видел Ася, включая телевизор. Орды заложников обстоятельств, корыстных интересов, грязного прошлого и гнусного настоящего.
Сотни лет нужно было бы протерпеть, монотонно прикладывая усилия воспитателей, чтобы из этого мира пошлости и глупости, сиюминутных потребностей и расточительного безобразия, сформировалось что-либо более или менее пристойное. Ася занял незаметное место в жидкой толпе обреченных на вымирание воспитателей человечества. Ася еще не умел и не мог спиться. Слишком запакощена оставалась его голова, слишком большой заряд энергии нес он в себе, слишком сильно хотел послужить человечеству, которому совершенно не нужны асины услуги, и которое руководится инстинктами, сколь бы сложным не казалось поведение. Если мы готовы видеть инстинктивность в поведении стаи птичьей мелочи, в которую пытается врезаться хищник – почему следует признавать разумным поведение огромной толпы людей?
Впрочем, остается еще удивительный, мало обжитый мир, полный вымирающих видов и забавных реликтов, бережно охраняемых и являющихся предметом гордости населения. Целый мир. Возможно, чрезмерно телефонизированный, но издалека кажущийся уютным и привлекательным. Где-то в этом мире есть ферма, которая, наверное, и является тем, пусть и не заслуженным, пристанищем, на которое можно рассчитывать. За сорок лет Ася так ни разу и не выбрался за пределы отечества. Почему следует думать, что всюду жизнь сложится так же нелепо и безнадежно?
Когда Ася, наконец, решит, что пора бежать, будет поздно. Его уже не выпустят.