Первый триллер от Спиридоныча

      
            
               
      
    
      
      Прежде чем писать итоговую биографию, надо бы написать триллер, чтобы его почитали, и чтобы его полюбил весь мир, а после можно будет продать и биографию. Кто ж её будет читать, если у автора нет мирового триллера? Родные и близкие, понёсшие утрату, такую книгу не продадут.
      Я огорчился. Включил телевизор и вдруг увидел бабу, живьём лежащую в гробу, которая объявила голодовку, и чтоб видели родственники, что намерения серьёзные, в гроб легла. Купила гроб и легла.
      Сюжет созрел. Взял я бумагу и стал мысленно обдумывать образные решения: как я, обиженный на родственников, тоже объявил голодовку, надел похоронную амуницию и лёг, а родственники мои запили... Утром, когда я ещё не проснулся, когда они встали опохмелиться, страшное явление увидали и больной головой решили, что я уже того, гроб заколотили, чтобы не передумал.
      Так хорошо начиналось, и вдруг вспомнил, что родственники мои не пьющие, сюжет изменил и пошёл я другим ходом. Стал я записывать быструю мысль, немного от страха вздрагивая, и уже побежала, как у сталевара по лотку, горячая строка: «Дело было в морге…»
      В дверь громко постучали.
      Во время творческого процесса, если ты пишешь триллер на глухой даче под фонарём в мансарде, от сочинения самому страшно бывает, если ты пишешь без собаки. Собаки у меня нет. Я осторожно спустился вниз.
      Это пришёл Спиридоныч.
      Я поставил в угол кочергу. Спиридоныча впустил.
      Спиридоныч, как всегда, начал без дипломатий.
      – Ты, конечно, не вошь на пузе пролетариата. Чуть лучше. Хотя тоже... А всё равно я на тебя надеюсь. Как известный скупердяй, конечно, ты держишь всегда заначку, а потому у тебя выпить есть. Если найдёшь мне выпивку, и выпить сам не откажешься, я подарю тебе страшную историю для сочинения. Я бы другому Тимохе её отдал, но он сидит пропившись, ищет копейки на опохмелку…
      Водки я принёс. А Спиридоныч подарил рассказ для написания.
      «Сижу я вот, как и ты, сюжет обдумываю. Собрался на бумажке записать: «Дело было в морге», – и вдруг стучат в дверь.
      Вышел с кочергой. Сосед Ванька нижний припёрся.
      – Спиридоныч, – говорит Ванька, – идём-ка, ты нам поможешь. Мы бабушку в гроб положили, обрядили по высшему пилотажу: и подушку, и покрывало – всё устроили, бутылку водки за подушку ей поставили... В дорогу. Вечером, когда опохмелились вспомнили. Пустой гроб стоймя с Кузей заносили, на попа ставили, чтобы в заднюю комнату с ним протиснуться, где старушка добрая теперь лежит... Ага, примерились... И плашмя пытались, и на боку гроб с бабушкой протискивали – на загибе коридора  заклинивает! Надо бы на попа его поставить! С бабушкой. Вдвоём, если на попа,  не справиться...
      Помоги. Не вынимать же обратно. Добрую старушку тревожить! Можно бы и завтра, конечно... А чего тянуть? Завтра, сам знаешь, забегаемся. Катафалк подадут, а мы с гробом в коридоре возимся... Время – деньги, сам понимаешь, на переезде у шлагбаума ещё застрянем, у катафалков плата почасовая. Сейчас перенесём в переднюю. Задок задерём повыше, под углом – бабушку с гробом головами вверх – через поворот пронесём придерживая. Двумя человеками не справиться.
      Я отнекиваться. Ванька, словно карамель прилипший... Стал пенять: дескать, я тебе помогал тётушку хоронить…
      Что делать! Пошли.
      Взяли мы старушку – трое нас было. Ванька в головах, поднявши корму, гроб вперёд пихает, Кузя деверь покойницу придерживает, чтобы за борт не соскочила, а я за переднюю часть домовину в коридор на себя затягиваю. В двери передком с ногами просунулись, а тот, что бабушку караулил, дверным проёмом от гроба как бы счистился, в коридор Кузя не попал – держать бабушку некому. Смотрю я вверх – мать честная – старушка на меня оттуда выглядывает, как бы место себе определяет, куда бы удобней съехать. Туда, где я раком стою, на неё лаза вылупивши... Ага, а вверху никто больше её не караулит... И пошла бабушка своим ходом. Без гроба.
      Меня водкой отпаивали.
      Бабушку обрядили уже в передней. Положили обратно всё. Выпили. Ту бутылку, которую ей в гроб ложили, взяли обратно. Бабушка Ванькина, спасибо, непьющая была – мы вспомнили.
      По бабам уже потом пошли. Напряжение снять.
      Утром в женском общежитии растолкали. Ванька пялится. «Проснулся! – говорит. – Ну, вставай, надо могилу копать. Ещё не выкопана». Я – на дыбы! «Не пойду. Хватит мне твоих триллеров».
      А он: «Ты что!? Задарма водкой тебя отпаивали? Литр споили. За то, что гроб на десять метров на троих передвинули! И к женщине в общаге тебя положили. Здесь вот с девкой ты спал, пьяный в стельку, руку ей под ночнуху засунувши. Сам ни гам и… Фотокарточки есть – это она, это ты рядом с ней сбоку валяешься, а вот и рука твоя полезла... Не поедешь – жене пошлю: пусть узнает, как ты с чужой женщиной кувыркался. Поедешь – тебе отдадим на память: и фотокарточку, и плёнку.
      Делать нечего. Поехали.
      Бабушку собирались положить к дедушке в могилку. Дедушка где-то там глубже тихо лежал, пока мы копали. Я лопаткой-то земельку почистил и вдруг доски увидал. «Во, – говорю, – досочки! Как новенькие». Напарник мой – ветром его с лопатой из ямы выдуло! – быстренько на берег вылез, и никто ко мне в напарники уже не пришёл. Хотел убраться, тоже полез. Ванька спихнул. Фотокарточкой перед носом помахал.
      Я и гроб нижний почистил, и бабушку на себя потом принимал – верёвки дома забыли.
      К могилке ребятки покойницу понесли, через куст с гробом ломанулись. Кто-то споткнулся. За куст штаниною зацепился! Ребята остановились, а гроб сам поехал. Без тормозов... Бампер передка тоже я не поймал, не успел на обочину подскочить.
      Вынули из-под бабушки – лежал плашмя, как в ДТП задавленный...думали, тоже неживой.  Что делать? Стали водкой отпаивать. Литр на троих споили – не помогло.
      Ванька скорую помощь вызвал. И в милицию позвонил: признаков жизни, будучи под мухой, не заметил.
      Милиция приехала, Скорая застряла где-то. Ждём. Если не живой, путёвку в морг обычно врачи выписывают – Ванька дела знает, бабушку оформлял. Ждали мы, ждали – не дождались, а милиционеры на кражу торопились. Пульс оперативно пощупали. Лейтенант, решительный, трезвый – Ваньке говорит: «Нету пульса», – сержант перечит ему: «Есть пульс! Я, товарищ лейтенант, ухом слышу». «Ладно, – командует лейтенант, – всё равно в морг повезём на опознание, в покойницкой сами разберутся. Живого, если что, там не пропустят, а по пути на кражу мы с ним заскочим».
      Запихнули труп в «козелок». «Козелок» под перевозку арестованных был рассчитан: на задах, где запасное колесо в багажнике возят, скамейка на два сидячих места удобная у них сколочена.
      Поехали.
      Кража, конечно, в винном магазине. Где ж ещё! Преступника ловить не надо – на выпитых бутылках еле живой лежит. Дышит ещё. Пульс есть. Составили протокол. Палкой расшевелили. Поволокли задержанного в «козелок», чтобы вторым номером рядом с трупом его посадить. Покойника, меня, то есть, в сидячую форму они загнули и стали пихать вторым номером ко мне мазурика. Как увидал он синего пассажира, с которым ехать ему предписано, упёрся и ни в какую. «Нет, – говорит трезвый уже грабитель, – лучше убейте, лучше приговор приведите здесь в исполнение, живой к нему я не сяду». По шее дали и запихнули на второе сидячее место. Курить разрешили, чтоб не страдал.
      Он, бедный, разнервничался, одну за одной папироску садит. Дышать нечем. Совсем ополоумел, уже забыл, с каким человеком едет, курит и об меня окурки тушит. Ну, тут я и проснулся. Да как заорал.
      Весь экипаж по кустам и канавам разбежался. Мазурика два дня ловили. Нашли в Любятовской церкви на покаянии. Священник его благословлял на явку с повинной. Скрутили, взяли. Не сопротивлялся. Сам бы дошёл – уже трезвый был.
      А я домой двинул.
      С кладбища моим сообщили, что меня в морг везут. «Ну, везут и везут, – мои решили, – если в морг, мимо не проскочит, чего рыпаться». Сходили они в магазин и водки на поминки пол-ящика закупили.
      Не сразу они напились: начали по одной для храбрости, чтобы ночь скоротать и в морг веселее утром добираться, вторую рюмку за упокой тоже выпили, не чокаясь, остальное с горя прикончили.
      Пришёл я домой к шапочному разбору. В доме ни граммульки. Зять, как меня увидал, так сковородкой меня по голове и припечатал. Думал, что с привидением в туалете он столкнулся.
      Отлежался. Отпоили. Ничего страшного. Дело житейское. Зятева мама с инфарктом сковырнулась – ещё до сковороды меня в прихожей повидала. Ждём теперь второго триллера…
      – Так что, вот тебе и рассказ, – сказал Сиридоныч. – В книжку вставь. Покажешь! А ту чепуху, что мне зачитывал... Я понимаю так... Рассказ – это что? Взяли мы с тобой бутылку, закуски накупили и к тебе пришли. Выпили и – ты мне рассказываешь. Если бы ты мне рассказал, как задачки в школе решал... За такие решения я бы морду тебе набил. О Колиберыче не скажу худого: учитель был мировой. Выпивал. И даже одному парню по ушам надавал – я сам видел – когда тот к нему у ларька полез.
      – Ты, Спиридоныч, что-то привираешь. Сейчас могилы копать – страшная конкуренция. Тебя б самого там закопали.
      – Так, то ж когда было? Тогда мы жили хорошо. Без конкуренции.
      Спиридоныч ушёл. Давно он не появлялся. Травму опять где-то получил – залечивает. Триллеры не закончены.