Нижний продол. Глава вторая. Шмон

Удивительное дело, не меньше десяти раз за время следствия я побывал в привратке, а вот как выглядит шмональный стол – запамятовал. Должен он по идее быть или каменным как моечные скамьи в общественной бане, или оцинкованным как в прозекторской. Для соблюдения санитарных норм, так сказать. Помню себя, неуютно голого, переступающего босыми ногами по ледяному полу. Стыдно до предела, не за наготу стыдно, за полное бесправие, за саму атмосферу беспомощности. Тыкают тебя, шпыняют и вертят как окорок на колхозном рынке, слова при этом произносятся не совсем потребные, и всё в твой адрес.

– Разделся. Быстро. Копаешься тут как глист в промежности. Вещи на стол. Пальцы растопырил. Сюда иди. Присел десять раз. Нагнулся. Раздвинул булки. Тужься. Туда вон встал. Кар-рова.

И вот ведь что. Вроде толкотня как на ярмарке в провинции, дубаков одних рыл семь, да нас не меньше, а степенность какая-то во всём присутствует. Заходишь за дальний стол, тот, что под решёткой, и где свищет промозглым холодом, скидываешь портки и прочую хламиду, вываливаешь добро из торбы на первый стол и идёшь усыпанный гусиной кожей в центр помещения на личный досмотр. Получаешь порцию гимнастики, измывательств и казарменных штампов, после чего перенаправляют тебя к столу, который ближе к выходу. Меж двух столов шустрят шмонщики, с одного на другой перекидывают одежду: мнут, щупают, тянут на разрыв, разве что не нюхают. В процессе проверки одеваешься и ждёшь багаж. И вот тут начинается самый цирк.

У одного с воли был с собой арбуз. А у дубаков как назло не было ножа. Не положен им нож по уставу. Ну а досмотреть надо? Надо. Так они треснули ягоду о стол, развалили в хлам, проверили на наличие вложений и впрыскиваний, ничего криминального не обнаружили. Будешь – спрашивают – забирать? Пацан махнул рукой, чего уж там забирать, жрите. И сожрали. С лошадиным ржанием. С чавканьем. Бывшего владельца угостили. И пошутили как в солдатской бане. Заправски, с прихлёбом, с жестами. Доброй души люди. Дубаки, одним словом. Так и хочется спасибо сказать, что не убили.

Бритва моя не осталась без внимания.

– Лезвия как вынимаются? – поинтересовался Шмаков.

Я показал. Выщелкнул кассету и вставил на место.

– Это я и без тебя знаю, – насупился он, будто я его в гомосексуализме уличил. – Не глупее паровоза.

– Лезвия запаяны в пластмассу, – усомнился я насчёт паровоза. – Намертво. Не вытащить.

– А вот это мы сейчас посмотрим, – зловеще сощурился Шмаков, вынул из кармана неуставной складной нож и навис над бритвой вроде коршуна над Прометеем. Короче, одну кассету он мне изуродовал как бог черепаху, а с остальными возиться не стал, просто по скудоумию или в гневе не удосужился заглянуть под футляр. А там у меня было три штуки заправлено. Брезгливо швырнул станок в кучу вещей. Вожделенная мечта уголовников всего Златоустовского централа была на время спасена.

Вторично были измельчены в лапшу сигареты, сахар высыпали в чай, и полкило демонстративно отставили в сторону на общественные нужды. Сыр и колбаса тоже подверглись пристрастному анализу: дубаки смолотили по гигантскому бутерброду, заглотили по конфете и с остатками отпустили восвояси. Оброк был принят. Я тогда ещё не знал, что дёшево отделался.

Собирали нас недолго. В одну из свободных камер напихали человек восемь, предназначенных к размещению во втором корпусе, дали полчаса на размышления и вывели в санитарный блок. Высокий закругляющийся коридор, весь обложенный отлупляющейся кафельной плиткой, длинная лужа, мёрзлый свет ламп дневного света и ступени в конце...

Тут я испытал настоящий шок... В самом месте ничего страшного не было. Место как место. Просто вспышкой ослепило далёкое воспоминание. Из школьных времён... Десятый класс, я настроен на выпускные экзамены, напряжён, собран, звеню струной. Штудирую фолианты. Грызу гранит. Веду войну за хороший аттестат. Надо много спать и я сплю как солдат после караула. Валюсь в кровать и мгновенно вырубаюсь. Мне постоянно снится сон, которого я не помню, но с непостижимым ужасом просыпаюсь всегда в одном и том же месте. Много раз просыпаюсь. Сто дней и ночей я прихожу сюда и просыпаюсь... Бесконечный с плавным изгибом тоннель, глянцевые бело-голубые стены, метлахский пол в разводах, тёмная вода под ногами с отверстиями от падающих с потолка капель, а на финише ждёт что-то страшное... Мозг не может вместить грядущий кошмар и выбрасывает меня в явь. Я мокрый от пота и обессиленный лежу дома в кровати, простыня смята комом в ногах, возле люстры пятно от уличного фонаря, окно открыто и веет ночной прохладой. И наступает облегчение. Я опять ушёл, выскользнул, обманул это жуткое видение. Его нет, и никогда не будет. Это всего лишь сон. Он больше не повторится. Спи.

Сон повторился через много лет. Здесь.

Я остановился, не доходя до лужи, и обернулся. Конвойный добродушно посоветовал:

– На цыпочках иди. Не сахарный, небось.

И я пошел. И ничего не произошло. Вязкое оцепенение отпустило.

За ступенями открылся короткий продол с банными запахами. Почему-то несло горячим металлом как от электрической плиты. Довольно просторная душевая была избавлением от последних переживаний. Дубаки заперли дверь и умотали по неотложным делам. Я с удовольствием намылился домашним вкусным мылом, смыл липкий пот и душевную грязь, а потом долго крутился под редкими тугими струями. Коллеги подтянулись на запах и выпросили мыло для личного употребления. Вернули весьма похудевший кусок, но я уже знал, что так надо.

В узком кирпичном простенке таилась нехитрая конструкция с красными электрическими спиралями понизу и крючками над ними. Поначалу мне пришла в голову нелепая мысль, что это что-то типа камина для сауны – в моечной парило. Но оказалось что это прожарка. И вовсе не для сушки белья, а для совершенно иных целей: в тюрьме водились вши. Причем в изрядных количествах. Я попытался вспомнить всё, что знал о вшах, но знал я постыдно мало. Хотя с другой стороны, откуда мне знать? Отрывочные сведения несли с собой тиф, эпидемии и прочий педикулёз.

Судя по настроению этапников, им было глубоко начхать и на холеру и на бубонную чуму, однако прожаркой они воспользовались с матросским энтузиазмом. Насекомые одолевают, местные жители их за это недолюбливают и изничтожают любыми доступными средствами. Подследственные увешали весь проём нестиранной одеждой и умудрились в процессе стерилизации спалить нейлоновые спортивные штаны, после чего их хозяина обозвали дебилом и, не опускаясь до рукоприкладства, нашпиговали нравоучениями. Ты дурак – нет? Думать надо чем? Головой. А ты каким местом думал? Это пластмасса, она горит, понял? А вот это – хлопок, он не горит, ясно? Я, было, вознамерился на этот счёт поспорить, но не стал провоцировать новый скандал. Многострадальные штаны были извлечены из пекла, разложены на скамейке и анатомированы. Больше всего они напоминали тлеющую автомобильную шину на обочине после ядерной катастрофы в американском блокбастере. Владелец чуть не плакал. Оказалось, что это его последние и единственные штаны. Меня поразило другое. Один из самых рьяных воспитателей, оценив положение, полез в свой сидор, покопался с минуту и презентовал погорельцу вполне приличные брюки. Воистину, непостижим человек и его намерения...