Дети Урала. Часть первая. Война

               
                Любимым - жене, детям и
 
                внукам посвящаю.
               
                Часть 1

               


                И даром думают, что память
                Не дорожит сама собой,
                Что ряской времени затянет,
                Любую боль  Любую боль...
                А. Твардовский.


                Все большая временная пропасть отделяет
                нас от страшных лет второй мировой войны.
                Свидетели тех времен исчисляются единицами,
                память ветшает, стираются границы между
                правдой и вымыслом.


                Время, время...

       Чудный день, окна квартиры распахнуты, теплый ветерок гуляет по комнате. Яркие, солнечные лучи настойчиво лезут в открытые окна намереваясь, заполнить все своим теплом. За окном детвора, преисполненная своей неиссякаемой энергией, весело перекликаясь, гурьбой бежит на детскую площадку.
       Весна, радуя нежной зеленой дымкой, вступила в свои права. Оживает природа. Все в делах и семейных заботах и только мне почему-то грустно.   Какая-то бесконечная грусть гложет мою душу, мешает сосредоточиться, все чаще возвращая к тем безвозвратно улетевшим годам и местам где пролетела моя юность.

                Дни летят словно пули
                Как снаряды года…
                Ю. Друнина

        Время! Как оно быстротечно и как безжалостно меняет человека. Кажется, совсем недавно я был юным мечтателем и мне хотелось многое и многого... А время летело и вот я, расписанный складками жизни, сижу у окна, смотрю на пролетавшую мимо меня жизнь. Это как в песне героев моей юности:
               
                А годы летят, наши годы
                как птицы летят,
                и некогда нам оглянуться назад…

        Говорят, вспоминая свое прошлое, ты как бы вторично живешь всеми событиями, случаями происшедшими с тобой. Вот если бы можно было на этом пути устранить совершенные тобою ошибки и промахи,.. а жаль.

        И все-таки, хочется оглянуться, оценить прожитое с высоты своего возраста, осмыслить и  как бы перелистать страницы прошлого. За спиной пятьдесят лет трудовой жизни. Работая на производстве, в силу своего характера, я не всегда получал работу отвечающую моему запросу. Были обиды на то, что место в котором мне отказали, занимал человек использующий свои родственные или служебные связи, или он оказался более нахальным.

        Все это было и все пролетело. У нас, детей военных лет, переживших все навалившиеся трудности, не было жлобства или навязчивого самовыделения. Хотя вопросы материального стимулирования для семейного человека всегда имели существенное значение и подчас с трудом  находили свое разрешение.
         
        Время – это как стремительно летящая стрела, безвозвратно пущенная уверенной рукой. Живя, работая, я неутомимо шел к своей цели в ожидании чего-то интересного, счастливого. И время не обмануло моих ожиданий!

        У меня была интересная, многогранная, беспокойная, активная жизнь, которой я отдавался без остатка. Я много ездил, встречался с интересными людьми и даже с первым космонавтом планеты, оставившими глубокий след в моей жизни. Трудился  я с талантливыми организаторами производства. Работая с ними, расцвел и мой профессиональный опыт. Я горжусь  трудовыми успехами и расцветом нашего предприятия. Это моя жизнь.

                За полями, за горами...

         Но, трудовую закалку я получил несколько раньше, далеко на востоке, как говорится: за полями,  за лесами и за древними горами. Там находятся мои фамильные и родовые корни. Там прошло мое трудное детство и юность. Там я получил свои первые трудовые уроки.               
               
          Там я встретил удивительную девушку по имени Лиза, своей красотой и природной интеллигентностью, пленившая мою независимость и покой.  Она прошла со мной рука об руку весь  трудовой путь, разделяя редкие  радости, принимая на себя: трудности быта и  воспитание детей.

          Время, время! Его не задержишь не подтолкнешь, остается только предаваться воспоминаниям о далеком прошлом. Память уносит меня к моим родовым корням.

          Древний, седой исполин, покрытый густой зеленой шапкой, стоит тысячелетия. Кого он только не спасал? Здесь, по глухим, еле заметным тропинкам шла бродячая Русь. В поисках убежища и вольных земель, шли: беглые крепостные крестьяне, каторжане, раскольники. Грозно продвигалось на восток воинство Ермака, покоряя народы и приумножая земли государства Российского. Глухими тропами пробирались герои Сенатской площади, чудом вырвавшиеся из оков царской охранки. Богато наделенный природой край, с необычайно колоритным прошлым сохраняет, почти осязаемые, живые вехи прошлого.

          Вот, в поисках лучшей жизни движется обоз землеробов... А здесь – смертным боем выясняли свои принципиальные отношения отряды Красной Гвардии с колчаковской военщиной. И в  последней схватке за жизнь, под градом свинцовых пуль, в быстрых водах реки, борется Чапай.
 
                Много в России троп,
                Что ни тропа гроб…
                С. Есенин

          Многое видел исполин. Могучие вершины в прошлом, сегодня более приземистые, в народе  ласково их называют камнями- Денежкин камень.

          Громадные глыбы серых камней, позеленевших от мха и плесени, свидетельствуют о их глубокой древности. Всей своей мощью уперся богатырь в просторы севера, как бы утверждая,– это мои владения!  Южной оконечностью он охраняет  степные просторы России. Возвышаясь над окружением, седой исполин является напоминанием всем- дальше  простирается дивная часть планеты с ее несметными богатствами – Азия!

         В лихие для страны дни, могучий великан не раз выручал Русь из беды, выдавая из своих кладовых: серебро, злато, сталь пушки и снаряды, посылая на защиту Отечества достойное воинство. Прекрасные изделия из малахита и других минералов радуют глаз посетителей музеев планеты. Подумать только, сколько наемников, сколько врагов пыталось воспользоваться его богатствами и мудростью. Но седой великан зорко следил за происходившим. Вот и сегодня – стоит он в задумчивости приговаривая, подождите, я чуток передохну и покажу еще свою удаль!

         Весна в этом году пришла бурная. Сугробы на глазах исчезали, Пернатые друзья крикливыми косяками стремились на север. Ожил лес. На берегу,  быстро несущей свои холодные воды, реки Каквы как бояре, в зеленых бархатных одеждах шумят неохватные могучие богатыри-кедры. На лужайках в хороводе закружились: пихты, ели, сосны и кудрявые березки с их неповторимыми сережками и бархатистыми листочками.

         А вокруг все поросло разнотравием и полевыми цветами. Вот под красавицей сосною манит своей малахитовой зеленью зарождающаяся брусника. А там – на поляночке проклевывается покрасневшими глазками земляника. А кругом бесконечные лесные массивы, озера, болота и бурелом. А вот и хозяин тайги. Своей уверенной, неспешной походкой обходит свои владения. Могучий красавец с великолепной   роговой короной на голове остановился на лесной полянке, прислушался… Здесь рысь и росомаха выслеживают добычу. Косой затаился под елью. А мудрый филин, с вершины громадной сосны, зорко следит за происходившим.
 
         В лесной тиши слышится крик сыча, монотонный стук стукача, да кукование суеверного предвестника. В лесных озерах и бесконечных реках, уносящих свои хрустальные воды к далекому океану, масса рыбы. А в прибрежной полосе хозяйничает речная крыса ондатра.
          
         На солнечном пригорке соснового бора головокружительный запах ароматной смолы. Зеленая поляна привлекает внимание своим разноцветием. Рой неутомимых тружениц занят благородным  трудом, а вокруг стрекот кузнечиков, порхание бабочек, различного цвета и величины. Кажется, грудь не выдержит такого испытания. Хочется упасть на зеленую лужайку и пить, пить этот нектар воздуха. Окружение создает такую идиллию, такое величие природы, можно забыть обо всем.
   
         Но нет! Присутствие: овода, надоедливых мух, комаров, мошки, является постоянным напоминанием того, что человек вторгся в чужие владения и пора ему убираться восвояси! Здесь своя епархия! Здесь свои законы!

            Вот в этом удивительном зеленом оазисе, под защитой каменного великана, поселился человек, навязав природе свою волю.

            Богатейший край создал человека душевного, жизнерадостного, трудолюбивого. Среди богатой природы и добрых людей прошло и мое детство.

                Город далекого детства.
      
            Город детства выглядел деревянными строениями. Ровные, как летящие стрелы – улицы, пронизывали его вдоль и поперек, представляя собой – зеленые лужайки с массой одуванчика, клевера и спорыша. Для удобства пешеходов по улицам проложены деревянные тротуары. Транспорта было мало. И если проезжала машина или пролетал самолет, десятки любопытных детских глаз провожали их в своем неудержимом беге, пока это диво не скрывалось за поворотом или горизонтом. 

            Центром культуры являлись: дворец культуры, кинотеатр и стадион, расположенные в зеленом массиве.  Громадное, светлое здание дворца культуры, стоявшее на взгорье, с огромными окнами, как громадными стеклянными глазищами, с удивлением смотревшими на большой  парк с ухоженными аллеями и стройными рядами, аккуратно постриженных акаций. Проходя мимо храма культуры, мама рассказывала, как на заре советской власти, будучи девчонкой, помогала дедушке в подвозе и разгрузке стройматериалов на этом объекте. Приобретя профессию каменщика, она участвовала в его строительстве. Какой царил трудовой подъем. Материалов в обрез, с питанием – трудности, а душа пела. Это как у корчагинцев на строительстве узкоколейки. Оборванные, обмороженные, больные, в метель и бездорожье они самоотверженно трудились во имя будущего, во имя спокойствия и тепла киевлян. Сегодня этот подвиг, как и многие другие, забыт. Казалось что со сдачей  грандиозного объекта, в их судьбах что-то резко изменится.  Мечты! Мечты!

    От дворца культуры в сторону завода, делового центра и утопавшего в зелени больничного городка дороги выделялись серо- молочным  покрытием асфальта.
            
    В тридцатые и сороковые годы, шло бурное развитие тяжелой и металлургической промышленности. Поднимались Магнитка и Днепрогэс, велось освоение новых месторождений полезных ископаемых. Средства массовой пропаганды и радио призывали молодежь на новостройки страны. Это был грандиозный подъем. События тех лет ярко отражены  в кинофильме моей юности «Добровольцы». 

             По совету дедушки, мама решила пойти на завод. Но ее возраст не позволял. Однако желание трудиться было так велико, что все препятствия общими усилиями были преодолены. Она получила паспорт с припиской двух лет.
 
    Дом, где прошло мое детство, находился на перекрестке двух улиц. Срубленный из добротных бревен, большой и уютный, он стоял на пригорке под железной крышей, выделяясь среди соседей своей горделивой осанкой. Своими прозрачными глазами,  он смотрел через зелень сада на тихую улицу, уходящую в своем спокойном падении к берегам виляющей речушки Белая.  Затем медленно поднимающаяся все выше и выше к окраинам города, где за кручей оврага и густой зеленью полей, просматривалась синь бескрайнего леса и силуэты далеких, загадочных, древних гор.

             Казалось, что дом и все постройки сработаны на века. Причудливая резанина над окнами, резные мощные ворота, толстенная рубленная конюшня и такая же баня в огороде. Двор обнесенный аккуратным глухим, деревянным забором, выстлан толстым тесом, перед домом- зеленая лужайка.

             Все это  своими руками создал мой дед, человек широкой  и доброй натуры. Черноволосый, крепкий с поблескивающими каплями пота на смуглом, бритом лице, он ходил  по двору, что-то высматривая и постоянно перестраивая, мурлыча  мелодию любимой песни:               
                Хаз-Булат удалой!
                Бедна сакля твоя;
                Золотою казной
                Я осыплю тебя...

             Очевидно, его правнук – Дмитрий, каким-то образом унаследовал от его это редкое качество - творчество созидания.

             Хозяйство содержалось руками деда и его заботами. Ухоженная лошадь и дворовая собака, были ему помощниками. По двору воинственно вышагивал красавец – поклонник хохлаток, что-то находя, он настойчиво призывал к себе рябенькое семейство, стремительно летевшее на его зов. В тени, в песочке нежились гуси. В огороде вызревал урожай. В окна дома, раскрытые настежь, заливало теплое июньское  солнце. Легкий ветерок шевелил занавески. В просторной кухне под скатертью, большой деревянный стол с громадным медным самоваром- украшение кухни и множество деревянных табуретов. По выходным и праздничным дням, за этим столом собиралась вся наша большая семья.

             В памяти сохранился момент – я бросаю в трубу самовара щепу, а дедушка опускает в кипящую воду много яиц... Наш дом – наша крепость. Здесь, помогая деду, я бегал босоногим мальчишкой по высоким деревянным ступеням, в коротких штанишках с лямками через плечо и беленькой рубашке.

             Тяжелая судьба выпала на долю деда. Революция перевернула все сложившиеся устои общества. Люди как птицы разлетелись в разные концы света.  Вот так и дедушка с бабушкой оказались под защитой седого богатыря. Бабушка была ему верным помощником. Повседневные заботы сделали их отношения теплыми и светлыми. Одна беда – не было у них детей. Вот и взяли они на воспитание девочку из многодетной семьи, родом из Черной Холуницы, Вятка.

             Тринадцать ртов в годы революции – это страшная ответственность за жизнь детей. Спасая от голодной смерти, раздала мать свои чадо  добрым людям. Так моя мама оказалась в семье перса. Семья была  работящая. Мама с двенадцати лет помогала деду грузить и развозить на лошади материалы по стройплощадкам. Жили они дружно, трудились много, были безбедны.

             Трагедия тридцатых годов не обошла стороной нашу семью. В тысяча девятьсот тридцать седьмом деда арестовали, обвинив в поджоге стогов сена. Это называлось – экономической диверсией. На допросах, в кабинете следователя, на порог стелилось белое полотенце. Если на него наступишь – град ударов, перешагнешь – бьют за то, что не наступил. Били, били и требовали признания, а спустя год выпустили. Но это был уже другой человек. Из черноволосого, крепкого мужика, он превратился в больного, седого, душевно надломленного старика. Приступы эпилепсии одолевали его. Учащающиеся припадки заканчивались ужасно. Он лежал уставший и отрешенный. Бабушки уже не было.
               
       Все трудности семейной жизни легли на плечи мамы. Они закалили ее, сделали более решительной и терпеливой.  Дедушка любил самого юного внука. Он окружил меня заботой и вниманием, заполняя пустоту безотцовщины.


         Отец?..   В памяти человека начинающего третий год жизни, сохранилось только то, что связано с каким-то конкретным моментом. Как в тумане сохранилась картина увиденного. Словно кадр фильма – белая палата, куда меня привели проститься, белая постель кровати и такое же белое лицо дорогого человека.
Вот и осталась она одна мыкаться,  молодая женщина,  невысокого роста с темной косой до пояса, с живыми добрыми глазами. Одинокая как рябинушка, стоявшая на пригорке, продуваемом семью ветрами, со своей порослью и любимой, но очень грустной песней:
                Что стоишь качаясь, тонкая рябина,
                Голову склонила до самого тына…
               
           Укладывая спать, дедушка напевал мне что-то грустное, словно вспоминал свое детство, прошедшее в далекой Персии, где у него когда-то были близкие ему люди.

       Позже мама рассказывала, что дедушку в юном возрасте продали московской барыне, у которой со временем появилась молодая служанка. Вот и вздумалось сумасбродной хозяйке их поженить. Однажды, она приказала запереть, дрожащую от страха, стыда и отчаяния, юную девушку и деда в чулане. А утром объявила их мужем и женой Так они и жили, служа своей госпоже. Дедушка плохо говорил на русском, не овладел он этим до старости. Засыпая под мурлыканье дедушки, я думал, что буду долго, долго маленьким – так желал мне дедушка, а старым и больным – никогда. А время  неудержимо летело и вот я – уже дедушка. У меня два чудесных внука.  Антон – молодой, умный, напористый инженер и самый юный и следовательно самый любимый - Данечка. Свободные дни от занятий, он проводит  у нас. Укладываясь спать, я так же, как мой дедушка напеваю ему всевозможные  песенки, рассказываю удивительные истории, увлекая его в мир доброго и прекрасного. И повторяю слова дедушки– учись, развивайся, но не торопи время. Детство – оно как синяя птица, однажды появится и исчезнет навсегда.

                Пролетевшее детство.

          Мое детство прошло в окружении веселых и жизнерадостных людей. Своими выдумками выделялась тетя Груня. Юная, энергичная девушка придумывала игры и развлечения, привлекая соседских ребятишек. Дети льнули к ней.

          Первое воспоминание детства – поход в магазин. Теплый летний день, лазуревая синева неба, ослепительное солнце. Листья деревьев не шелохнуться. Мы идем по зеленому ковру улицы. Мне купили красивые туфельки и детскую железную дорогу – подарок дедушки. И казалось мне: что я самый счастливый на земле человек. Что вместе со мной радовались прохожие, моя улица и это бездонное небо с необыкновенно ослепительным, вызывающим слезы, солнцем. Дома, лежа в кровати, я замирал от счастья. Возле меня лежали новенькие туфельки и подарок дедушки.   И казалось, что все необходимое и дорогое я имею и больше мне  ничего не нужно.

          Дальше, воспоминания о первых годах скудны и разрозненны.

          Мой брат, старше меня на одиннадцать лет. У него было свое мироощущение, и в моем детском сознании память о нем как-то ускользает. Но у меня были две сестрички  с ними мы были  не разделимыми. Говорили, что у меня был еще братик, первенец. Ему было пять лет. От брошенной в него ребятишками горящей спички он сгорел, дети в доме были одни. В честь первенца, меня назвали его именем. Подробности трагедии не знаю. К маме обращаться с расспросами, не решался, она расстраивалась и горько плакала. Выходит, живя на белом свете, я как бы за двоих в ответе.
               
            

          Жизнь в городе  шла размерено. После рабочего дня, люди собирались возле домов на лавочках, в тени зеленых насаждений, обсуждая актуальные вопросы. И было удивительно видеть такое скопление людей на нашей улице. На лужайках, молодежь под гармошку или балалайку устраивала хороводы, танцы, переходящие в пляс. Казалось, что весь город жил единой жизнью и был как бы единым музыкальным инструментом, питаясь неиссякаемой энергией седого великана.  Наш дом, как живая душа, оберегая тишину и покой жильцов, весело глядел на окружающий мир, радуясь теплу и покою.

                Война.


        И был тот, особенный вечер, запомнившийся на всю жизнь, сохранившийся в памяти, как какой-то чудный вечер тишины и покоя. Воздух был насыщен ароматами лета, тишиной и теплом. Ласточки, живущие под крышей исчезли и даже воробьи затерялись где-то  в густых зарослях палисадников. Тишина. Все замерло. В домах, где жили молодые люди было людно. За накрытыми столами сидели родственники и близкие. В воздухе витала необычная, гнетущая тишина. И только женщины украдкой утирали не прошенные слезы. Мы, начинающие четвертый год жизни, бегали от одного дома к другому, от стола к столу, плохо понимая происходившее. Нас угощали лакомствами, казалось этому вечеру не будет конца. Темнело. Нас отправили на покой. А ночь была теплая и темная. Небо накрыло землю громадным черным зонтом с просыпанным ярким бисером. Мигающие небесные светила словно переговаривались между собой. А яркая полярная звезда, внимательно не моргая, следила за всем происходившим на нашей многострадальной земле. Усталые от беготни и увиденного, мы спокойно разбрелись по домам и крепко заснули.

           Утро было ясное и тихое. Далеко за синими лесами четко просматривались очертания древних  гор. Ласковое утреннее солнце заглядывало в окна. Взрослых в домах не было, они куда- то исчезли. Что- то случилось?..

           Улица встретила нас – пацанов звенящей тишиной. Нежная прохлада утренней травы, ласково омывала босые ноги своей прозрачной влагой. Мы играли. И  было все, как всегда. На деревьях щебетали птички. Во дворах и на улице спокойно гуляли куры и гуси. На зеленой лужайке, под веселый стрекот кузнечиков весело порхали бабочки и стрекозы.

          Наигравшись, я прибежал домой. Встревоженная мама с  покрасневшими глазами, безвольно опустив руки на колени, сидела за столом. Она что-то взволнованно рассказывала дедушке. Но отчего у нее такие покрасневшие глаза? Она плакала?

         -Мама!  Что случилось? Ты плакала? Она обняла меня, поцеловала и с какой-то дрожью в голосе,  выдохнула одно слово, – Война!

     Казалось, вокруг нас все изменилось. Дома стояли какими-то насупленными, воздух стал каким-то жестким, внезапно изменившим вид всех окрестностей. От помрачневших лиц, этого воздуха, чувствовалось настроение грусти и надвигавшейся беды.

            Город наш опустел, обезлюдела улица. Кругом стояла пугающая, безмолвная тишина. И только изредка по улице, поджав хвосты пробегали собаки, прячась в подворотнях домов, да вороны с криком носившиеся в поисках пищи. В городе появилось какое-то напряжение и тревога.

         Так в мою жизнь ворвалась война. Люди еще не знали какое горе и беду принесет она человечеству. Еще неизвестны были силы столкнувшиеся в этом страшном побоище. Не знали мы и того, что предстоит испытать нам в ближайшие годы.

                Ах зачем эта ночь так была хороша,
                Не болела бы грудь, не страдала душа…

 Слышался из соседней комнаты, щемящий душу голос мамы. К тревожным звукам ночи прибавились ее беспокойные вздохи.

         Жизнь в  городе замерла. Редкий путник появлялся на нашей улице. И только в пересменку можно было видеть торопливо идущих рабочих.  Заводские трубы, как ночные факелы, таинственно освещали небосвод. Он казался каким-то пугающим – кроваво-красным, словно был полит кровью первых безвинных жертв войны В городе участились перебои электроэнергии. Спасением являлись уже забытые керосиновые лампы и свечи. Теперь на нашем столе возле медного самовара красовалась старая трехлинейная керосиновая лампа.

         Первые месяцы войны люди жили с тайной надеждой…. Но вот опала листва. Раскисли дороги. Улицы потемнели. Темные тучи нависли над городом и… замело, завьюжило. Земля покрылась белым одеялом. Ожидания горожан, что война  закончатся к зиме, как говорили многие, в первые дни войны, не оправдались. Обстановка на фронте резко осложнялась, враг рвался к Москве.

          Опустел наш дом. Разлетелись в разные стороны родственники. Дом словно замер в тревожном ожидании. Покрываясь белыми одеждами, он тяжелел, становился неузнаваемым. Опустел  двор. Незаметно и последовательно исчезали: лошадь, птица, собака, моя железная дорога и даже гордость нашей кухни – медный самовар. Но появился новый сожитель. Это  круглое бумажное радио черного цвета, изо дня в день приносившее страшные вести с фронта. Опустели прилавки магазинов, и странно было видеть желтизну пустующих деревянных полок. Зима была холодная и голодная. Я не понимал, почему вдруг ничего нет на столе? Куда все исчезло? Желание что-нибудь съесть преследовало меня. В чулане стоял большой ларь, с двумя сусеками. Сколько раз я нырял в него в надежде что-нибудь найти, ну хотя бы овсинку!.. В окна дома, запорошенные снегом и покрытые наледью слабо просматривалась улица. Снег, забросавший дворы и улицы в дневное время, к ночи прекращался, а утром падал вновь, мягко укладываясь на землю. Унылое, промозглое темное небо не пропускало солнечных лучей.

         Мама работала посменно.  Теперь я часами просиживал в одиночестве у окна и  сквозь обледеневшие стекла и зыбкую пелену падающего снега, смутно разглядывал силуэты соседних домов.

         В город прибывали беженцы. Бегая с ребятишками на вокзал, я видел этих смертельно уставших людей, оказавшихся в кровавом водовороте событий, без крова и пищи. Женщины,  старики, дети ехали месяцами в общих, битком набитых вагонах, без отопления. От грязных детских горшков, пеленок, тряпок, развешанных всюду, стояла невыносимая духота и вонь. Но после всех испытаний, выпавших на их долю, люди мужественно переносили дорожные трудности и невзгоды. На станции, при выгрузке из вагонов стоял страшный гвалт. Под завывание пронизывающего ветра, слышался бесконечный плач, стоны, крик больных детей и взрослых, потерявших друг друга в этом человеческом водовороте событий. Но вот приехавшие разобравшись, сидят на перроне со своими узлами, как курочки с выводком, не зная, что предпринять. А вьюга в своей бешеной пляске, забрасывает их своим белым покрывалом, а мороз разрисовывает одежду и лица.

         Холодно!!! В городе принимались меры по расселению. Горожане приглашали приезжих в свои дома. А поезда все шли и шли, и казалось этому не будет конца. А на дворе лютый мороз, свирепый ветер, готовый валить человека с ног. На улицах ни души, словно это не город, а кладбище. Здесь не поют, не кричат, не смеются, а только тихо вздыхая, плачут в подушку. Дороги заметены снежными ухабами, лежащими как полосы препятствий на пути движения людей. Убирать и чистить снег не кем. Так и шла рабочая смена по колено в снегу, пробивая тропинки. В городе проблема с топливом, его цена и дефицит пугали горожан. Холодные зимние ночи казались бесконечными. На заводе установлен сигнал времени. Ранним утром, на весь город рвался настойчивый и властный гудок. Он звучал несколько раз в день, требуя всех на работу и оповещая отбой рабочего времени.

          Черный морозный занавес ночи растекался. Темные молчаливые тени в промасленной спецодежде, пропахшей маслами и окалиной металла, согнувшись от пронизывающего ветра, прикрыв лицо, видавшими виды рукавицами, спешили на его зов. Рабочая смена – двенадцать часов. Мать работала в горячем цехе - восемь. Со вторым гудком, спешил на работу пятнадцатилетний брат. В доме оставались, две сестры школьницы, с трудом передвигающийся дедушка и я. А морозы стояли жестокие. По дорогам носились снежные вихри, заметая протоптанные тропинки, засыпая редких путников.

          Уставшая, замерзшая мама придя с работы, сбросив грязную спец одежду, трясясь от холода, обогревалась у печи. Согревшись, она старательно отмывала   руки  над тазиком, а я как мог- поливал из ковша теплой водой. Пальцы рук этой  тридцатипятилетней точильщицы крупносортного цеха были покрыты ссадинами и трещинами с проникшей в них не смывающейся заводской грязью.  Занимаясь: приготовлением пищи, стиркой, ремонтом одежды, она поздно ложилась спать, не успевая отдохнуть.
               
         Однажды утром, она поздно проснулась. С плачем,  торопливо натянув мазутную спецовку и колом стоявшую за печкой фуфайку,  бросилась бежать на завод. Дисциплина была железная. За десятиминутное опоздание – суд. Она бежала быстрее лани по заснеженным городским улицам, опоздав на пять минут. Как она была счастлива, что все обошлось! Уставшая, мокрая от быстрой ходьбы и бега по бездорожью, она отработала смену в громадном не отапливаемом цехе с выбитыми окнами.  По лютому морозу, пронизывающему ветру, она спешила домой с единственной надеждой – согреться. Переживая, со слезами на глазах, я встречал ее, промерзшую но успокоенную. Время было тяжелое и песни, которые изредка можно было слышать были грустными:
                Черный ворон, черный ворон,
                Что ты вьешься надо мной?
                Ты добычи не добьешься…
                Черный ворон я не твой…

А народ наш песенный. Песня – это выражение чувств и надежд человека.

          Война забирала все материальные и трудовые ресурсы. Она безжалостно, как мощным катком ломая и круша проходила по судьбам людей, по всему встречающемуся на ее пути. Люди с ледяным страхом и какой-то затаенной надеждой встречали почтальона, разносившего весточки с фронта. Письма шли долго. В городе появилось много вдов и невест, горько оплакивающих своих близких.

          Вот и нас не обошла эта страшная беда. Дядя Ваня, мамин брат, учитель в прошлом, погиб со своим экипажем в горящем самолете. Я помню маму, опустившуюся на табурет с широко расставленными на столе локтями и запущенными пальцами рук в густые волосы. Она  молча сидела, опустив голову, закрыв глаза, покачиваясь из стороны в сторону. И осталась у нас память-единственная фотокарточка на паспорт.
               
          Что-то огромное и страшное ворвалось в наш дом, где спокойно жила моя семья. И теперь, чтобы жить как прежде: смеяться, играть, работать, не думая о страшном зле, нужно было погибать молодым здоровым, любящим жизнь людям, таким как дядя Ваня. В бесконечном потоке санитарного транспорта затерялась наша любимая тетя Груня. Беда ходит от одного дома к другому, принуждая содрогаться всех при получении любой долгожданной весточки с фронта – солдатского треугольника. А на дворе метель. Безжалостный декабрьский ветер уныло завывал в трубах, налетевший снежный шквал заметал следы людей на тропинках и дорогах.

          Сумеречное утро. Красные холодные языки заводских труб таинственно освещали территорию завода. Из заводских ворот, как полноводная река в весенний разлив, после ночной смены, вытекал поток усталых, промерзших и грязных людей. Одетые в: старые, прожженные, промасленные фуфайки, такие же штаны, разбитые валенки или бурки, сшитые из рукавов фуфайки одетые в калоши, шапки ушанки, редко головные платки. Поток ручьями растекался по городу.  Где-то на его окраинах он обретал покой. Ветер с завыванием принимал его в свои объятия. Мороз проникал всюду. Шапки, усы, ресницы, воротники мгновенно разрисованы инеем. Тяжело дышать. От дыхания исходил пар, забиравшийся вместе с холодом под одежду. Съежившись и натянув поглубже на голову шапки, люди спешили.

                Случайная встреча.

      Уставшая, с вязанкой дров на санках, мама спешила  домой. Позднее, она не могла объяснить, что привело ее на железнодорожный вокзал. Там с прибытием утреннего поезда разгружалась очередная партия эвакуируемых. Картина человеческого страдания, попавшего в безумный водоворот эвакуации, угнетала ее. Как поддержать этих смертельно уставших людей?
               
      Ее внимание привлекла женщина. Одетая в легкое пальто, к подолу которого боязливо жались дети. Больной мальчик не мог стоять на ногах. За ним присматривала старшая сестра. А крошка, закутанная шарфом и какими-то еще грязными тряпками, заплаканными глазками с испугом смотрела на все происходившее, плаксиво морща губки. Ее реснички, как два лохматых пушистых веера, смахивали  с огромных глаз падающие снежинки. Женщина растеряна. Она одинока в этой многолюдной толпе приехавших. Ее крупные глаза выражали тревогу  и озабоченность. Мама направилась к ней. Коротко переговорив, она сбрасывает с санок ценную поклажу, садит замерзших, испуганных детей, приглашая остальных следовать за нею.

          Прекратилась пурга. Среди плывущих тяжелых облаков, появились какие-то проблески солнечных лучей. Белый ковер земли, скрипя под ногами, искрился. Во двор важно входит мама с женщиной и девочкой, за ними на санях – дети. Быстро раздевшись, мама знакомит нас с прибывшими, на ходу рассказывая о случившемся. В доме переполох. Забыв об экономии дров, мама быстро растопила печь и камин. Нагрев воды, она с женщиной, поочередно купала в тазу измученных детей. Сестренки носили воду из колодца. Ведра для них большие и  тяжелые, носили по пол ведра на коромысле. Много смыто грязи и побито вшей. Пострижены длинные волосы и грязные покусанные ногти. Успокоенных детей переодели в  поношенное но чистое белье, напоили чаем с листом смородины, сахар был в большой редкостью.
               
          И вот разомлевшие и успокоенные дети на печи. Фира, русоволосая, голубоглазая восьмилетняя красавица, продрогшая и уставшая от дорожных трудностей, мгновенно заснула. У пятилетнего Ефима от истощения и усталости болело все тело. Его лицо было в сыпи. Маленькие ножки от хождения по болотам и лесным буреломам в раскисших ботинках, в гнойниках и язвах. Отмытый от дорожной грязи с прижженными ранками, он просыпался от страшных видений и снова засыпал. А двухлетняя Лизочка, смугленькая круглолицая девочка, с короткой стрижкой густых темных волос, тихо лежала. Своими огромными глазками она разглядывала новый ночлег, прислушиваясь к разговору взрослых. Сима, умытая, посвежевшая с красивыми чертами лица, густой копной черных, волнистых до пояса волос, в халате с чужого плеча, казалась совсем юной и домашней. Сидя за столом она вела свой печальный рассказ.

        - До войны,  жили в городе Орша. Муж – мастер модных причесок, любил свою семью и домашний уют. Летний день – синь голубого неба, ласковое солнце и густая зелень тенистых аллей, радовали нас. Тихими, теплыми вечерами мы гуляли по улицам города и ничто не предвещало беды.
               
          И вдруг – война. Муж, в первый день войны, ушел на фронт. Город бомбили. Жители эвакуировались. Но были и те, кто до конца не верил в необходимость эвакуации. Под городом шли ожесточенные бои. Залпы «Катюш» выжигали врага и  технику, но на месте уничтоженных появлялись новые полчища. Силы были не равные. Судьба города-   предрешена.
               
           В городе паника, воинские части отступают. Шум, плач, крики, бомбежки, пожары, все уходят на восток. Наша семья оказалась в этом водовороте событий. Квартира и все годами нажитое, брошено. За плечами котомки с вещами и провизией. Группы людей, идущие по городским улицам, вливались в бесконечный поток беженцев. Нас обгоняли: воинские части, машины с людьми и грузом, ездовые и наездники на конях.   А мы, покрытые серой дорожной пылью, шли и шли по разбитым дорогам. Шли мимо безлюдных сел, пустующих деревень и только животные да домашняя птица, безмятежно разгуливали возле заброшенных жилищ, наполненных неведомой тревогой.
 
           Много лесных массивов и перелесков осталось позади, а мы все шли. Разбитые дороги пылили под ногами. А небо было голубое и чистое, где-то высоко в небе беззаботный жаворонок выводил свою причудливую мелодию и казалось, в жизни ничего не изменилось.

            Но, что-то случилось безвозвратное. Нарушен покой уставших людей, ожидавших  счастливого завершения похода. Вот так и шли старики, женщины и дети со своими пожитками в руках или за плечами, наполненные страшным испугом ожидания. Над ними поднималась дорожная пыль. Летнее солнце нещадно палило. Пить, ну хотя бы смочить пересохшие губы... Это была жажда всех тех, кто шел спотыкаясь, неся на себе: котомки, сумки, детей, или плелся с пустыми руками.

         Однажды, впереди затемнел густой синевой лес. Уставшие люди ускорили шаг. Тенистость леса привлекала своим покоем и тишиной. Голодные, жаждавшие отдыха люди, решили сделать общий привал.
               
            На большой лесной опушке, располагаясь люди искали своих близких. Я нашла  родственников мужа...  А какое было блаженство – не чувствуя голода и тревоги, лежать на поляне  ощущая приятную истому разливающуюся по всему телу. Лежать ни о чем не думая, лениво срывая какие-то корешки травы и так же лениво посасывая их. Вечерело. На поляну ложилась темная тень леса. Слипаются глаза. Хочется спать. Мы забылись.
               
           Вдруг над нами появился самолет. Перепуганный огромный табор, бросая вещи, толкая друг друга, бросился в лес. Самолет обстреляв толпу, улетел. На дороге показались немцы. Видя бегущих, безоружных людей они открыли огонь. Стрельба, крики, стоны раненных, плач детей. Обезумевшие люди не останавливаясь бежали и бежали дальше в лес, пытаясь укрыться от своих преследователей. Бескрайнее мирное эхо разнесло по всему лесу ужасы виденной бойни. Появившееся красно-огненное ночное светило, скрылось за мрачными тучами, чтобы не быть свидетелем человеческого страдания. Наступила звенящая тишина. Мы долго шли по болотной мягкой почве, наконец выбрались на какую-то поляну. Упав на землю, в полуобморочном состоянии, люди  забылись. Так прошла ночь.
               
           Светало. В утренней, звенящей тишине на поляну выскочил заяц.    Оказавшись среди лежащих людей, тяжело дыша, перепуганный косой большими скачками бросился прочь, провожаемый тревожными взглядами. Наступал новый день. Что он принесет нам. Перепуганные и уставшие люди шепотом переговаривались между собою. Очнувшись от пережитого кошмара и ночных видений, Фира говорит мне, - мама, если нас схватят немцы и будут спрашивать где наш папа, скажем, что он умер от туберкулеза.
               
         - Хорошо доченька, умница, так и скажем, - ответила я. Вдруг, кто-то крикнул, -Немцы! Все всполошились, вскочили на ноги. Люди еще не пришли в себя от пережитого, а судьба готовила им новые испытания. Где-то в лесу слышалась стрельба. Эхо разносило эту весть по всему лесу. Началось общее смятение, все бросились дальше в лес. А кругом  грохотало, свистели пули. Старики, женщины с детьми на руках бежали и  падали, сраженные пулями. Живые с обезумевшим взглядом бежали дальше от этих страшных мест.
               
          Бег продолжался весь день. Люди загнанные как кони, падали в изнеможении, но боясь отстать, поднимались и бежали дальше. На землю ложилась очередная тревожная ночь. С наступлением темноты ветви деревьев как руки великанов пытались укрыть беженцев, оградить от навалившейся беды. Перепуганные, уставшие, мокрые, голодные,  исцарапанные ветками деревьев и кустарника в надежде согреться, мы лежали плотно прижавшись друг к другу. И какое это было наслаждение лежать, закрыв воспаленные глаза. Уставшее, измученное болями тело, ныло. Эти боли поочередно давали о себе знать... Сон был коротким и беспокойным. Сквозь серую пелену и косматые, хмурые вековые деревья, забрезжил рассвет. Зашевелились, закашлялись старики.  Напрягая зрение, сквозь утреннюю серость, я разглядывая себя и своих детей, содрогнулась от увиденного. Оборванные, посиневшие от испуга и ночной прохлады, в болотной грязи, мои дети плотно прижавшись ко мне, единственному спасительному островку на всем белом свете, спали. Весь ужас пережитого вновь обрушился на меня. Болели кисти рук, ныла спина от постоянной носки живого груза.

           Дальше, мы шли молча  по таинственно молчаливому лесу. Шли еле-еле передвигая ноги. Своих родственников я потеряла. Сколько мы шли, куда? Трудно сказать. Шли, падали, засыпали, проснувшись снова шли. Главное – в этом дремучем лесу не остаться в одиночестве. Силы были на исходе. От постоянной  влаги, обувь раскисла.  На  ногах появились мозоли и язвы, пострадал мой сын – Ефим. Язвы на ногах не позволяли ему идти. Лес начал редеть. Стало светлее. Появился какой-то луч надежды.

           На открывшейся большой поляне, нас поджидали какие-то люди в гражданской одежде с белыми повязками на рукавах. Угрожая оружием они куда-то нас  повели. В стороне стояла группа людей, нас подвели к ним. Ко мне подошел высокий крепкий черноволосый мужчина, очевидно  старший. - Кто вы? Откуда идете? Кто ваш муж и где он находится?, - спрашивает меня. Глядя на этого, на вид добродушного человека, я ответила на все вопросы. Сказала, что муж умер до войны от туберкулеза, документов у нас нет. Внимательно посмотрев на меня и мое семейство, он махнул рукой и нас куда-то погнали.
               
           В стороне собралось много беженцев. Люди с белыми повязками собрав нас в кучу, окружив и пугая оружием, куда-то погнали. Были слышны голоса конвоиров предлагавших  прикончить нас на месте. Как велико было горе матерей, бессильных что-либо предпринять для спасения своих детей. Ну что могли сделать беззащитные, уставшие женщины? Сколько горя, сколько испытаний выпало на их долю и вот итог. Чувствуя беду, затих дремучий лес, вокруг стояла щемящая душу тишина. Дети молча прижимались к своим защитницам, на плач не хватало сил. От нервного потрясения и усталости кружилась голова, из носа беспрерывно текла кровь. А небо было голубое, голубое и солнце своими нежными лучами проникая сквозь мощные лапы гигантских деревьев, ласкало нас. Кругом зеленая поросль кустарника и полевые ромашки. Все это так не вязалось с происходившим.

            И кто дал право этим подонкам так обращаться с беззащитными людьми?.. Но так случилось и нас гнали как скот на убой, безжалостно подталкивая отстающих. Останавливаться нельзя, звериный оскал и злобный взгляд конвоиров преследовал нас. Сколько мы шли? Трудно сказать, но солнце уже катилось к закату, а мы все шли, падали, поднимались и снова шли. Вышли на какую-то проселочную дорогу. Идти стало несколько легче. Уже  нет под ногами болотных кочек и валежника. Конвоиры взбодрились.  Громко покрикивая они торопили, но у нас уже не было сил.

            Вдруг, из леса с двух сторон раздалась стрельба. Перепуганные люди упали на землю. Возможно это наш последний час? Стрельба продолжалась не долго и так же неожиданно прекратилась. В ушах звенело. Наступила звенящая тишина, мы боимся поднять головы, лежим. И вдруг слышим,- Товарищи! Поднимайтесь быстрее!
   
           Что это?.. Не сон ли?... На дорогу выходили наши спасители, вооруженные люди в военной и гражданской одежде. Если бы в эту минуту, Вы могли видеть нас... Встать-  нет сил. Нас охватило всеобщее ликование. Мы спасены! Мы плакали и смеялись, обнимая спасителей.  Но время терять нельзя. Освободители берут на руки детей не способных самостоятельно передвигаться, торопя взрослых следовать за ними. Все устремились вглубь леса. Теперь мне было легче. Молодой воин нес Лизочку, а Ефим, обняв за шею, сидел на спине другого мужчины. Сколько продолжалось хождение по лесу? Трудно сказать. На смертельно уставших людей  с громадных лап великанов падала холодная изморозь.

          Во время длительных передышек и ночевок нам устраивали баню, ремонт и стирку расползавшейся одежды. Ночи становились холодными и наши спасители обустраивали ночлег. Обогревали людей возле спасительных костров или в заброшенном деревенском жилье. Отпаивали брусничным и клюквенным чаем. Обнимая руками, металлические кружки с чаем мы пытались согреться. И так изо дня в день, шли, прятались, кружили и дальше шли. Ну, а дальше передали нас воинской части. Какое это было счастье! Нас поселили в деревне, оказали медицинскую помощь, устроили баню, поменяли белье, одежду и обувь. Повеселел народ, здесь мы встретили своих родственников. Радости не было границ. Нас поочередно приглашали в отдельно стоящее здание, где выясняли - кто мы, откуда, где наши мужчины. Спрашивали, куда мы хотим ехать. Готовилось два маршрута - Урал и Ташкент. Наши родственники решили ехать в Ташкент, ну а я к своим на Урал. Так и разошлись наши дорожки. Позднее стало известно, что ташкентский поезд разбомбила немецкая авиация, все родственники погибли, в живых осталась одна племянница- Мария.

          В селе, в ожидании отправки на фронт, солдаты развлекали наших детей, изливая свою не востребованную отцовскую ласку по оставленным где-то, семьям и близким, разлуку с которыми тяжело переносили.
            
          Пожилой солдат, посадив на колени Ефима, долго игрался с ним, расспрашивая откуда малыш, кто родители, где отец? Ефим бойко отвечал на вопросы. Солдату это нравилось. Он с грустью вспоминал свой дом,  семейство, с которым расстался в начале войны, где-то под Белой Церковью. Показывал солдат фотографии хранившиеся в кармане гимнастерки. Где они сейчас? Что с ними?.. На прощание  вынул солдат из вещмешка буханку хлеба и большой кусок сахара, -Возьми, -  говорит, - пусть матка вас кормит. Эту встречу, Ефим запомнил на всю жизнь. Когда вырос, обратился в газету, вышла статья – Если ты жив солдат – откликнись! Отклика не было.

         Мы были благодарны нашим освободителям и защитникам, пытались как-то быть им полезными. Я и еще ряд женщин, занимались стиркой солдатского белья, работы было много, стирали весь световой день. Ну а дальше нас погрузили в вагоны, - продолжает Серафима, и отправили в тыл. В пути неоднократно попадали под бомбежки. Под вой самолетов, разрывы бомб, бесконечные гудки паровоза, мы бежали подальше от железной дороги, хоронясь где только возможно, прося защиты у родной земли. На белом покрывале, люди выделялись темными пятнами, удобными мишенями для фашистских асов.
               
         Вот так и ехали, меняя направление движения и поезда. Мертвых, раненых, больных оставляли на станциях и полустанках. В холодных вагонах, пытались согреться возле буржуек. Во время остановок, а они были частыми и очень длительными, простаивали сутками и даже неделями, Фира бегала за кипятком. У нее был чудесный голос, положив перед собою старую, видавшую виды шапку, она старательно выводила слова популярной песни:

                Степь да степь кругом,
                Вокруг нее собирались слушатели,
                Путь далек лежит...

         Люди, слушая ее плакали, бросали в шапку кто что мог, этим и жили. На очередной станции, Фира, кутаясь от холода в своем стареньком пальтишке, пела о «Черном вороне» - вызвавшем у зрителей слезы и аплодисменты. Кто-то из доброхотов, накинул на ее плечи старую, потрепанную пуховую шаль. Это был царский подарок. Как она была счастлива, это было спасение от безжалостного мороза. Сезонное пальто – солдатский подарок не спасал от холода. Добрались мы до станции Рассказово. Казалось как-то обустроились, я устроилась на работу, а тут вновь- соседнюю станции разбомбили. В городе паника, все уезжают дальше на восток, ну и мы собрались. Так и ехали,- закончила свой рассказ Сима.

          Мы сидели в оцепенении от услышанного. Говорить не хотелось. В доме наступила звенящая тишина. Было слышно как в соседней комнате старенькие скороходики, двигая стрелки времени вперед, поскрипывали маятником, да за окном волчье завывание вьюги. Сколько мужества и терпения у этой скромной молодой женщины? Сколько еще испытаний выпадет на ее долю и сколько может выдержать человеческий организм?

          Семейство Симы быстро освоилось на новом месте. В соседнем городе жила ее родная сестра.   Ее муж – крупный инженер, занимался разработкой  угольного месторождения.
               
          И так, через неделю, отдохнувшее семейство, имея на руках билеты, сидело в железнодорожном вагоне, уносящем их  на новое место жительства. Прощаясь, мы не задумывались о том, сведет ли когда-нибудь нас судьба? Впереди была целая жизнь.

                Шел второй год войны.
               
          А город жил по законам военного времени. Заводы работали напряженно, бесперебойно, отдавая свою продукцию фронту. Девиз страны был один – « Все для фронта, все для победы!»

         Заводы страны, точнее всего мира работали на войну, для того, что бы человек убивал себе подобного. Ну, не сумасшествие ли это?.. Все кто мог держать оружие  были на фронте. В тылу остались: инвалиды, старики, женщины и дети. Это на их плечи легла страшная ответственность за работу заводов и фабрик, за выращенный урожай. Это руки и плечи слабых, но не павших духом обеспечивали фронт всем необходимым. Работая, они жили одной надеждой, но черный рупор утешительных вестей не приносил.
               
         А на дворе весна. Она ворвалась в нашу серую жизнь ярко, напористо. От быстрого таяния снега, ручьи превращались в реки, лужи в озера По дорогам и канавам журчала талая вода, бежавшая в речку Белая. Река Каква, потемнела, вздулась, образовались широкие полыньи. На деревьях разбухли почки и вот уже сады и парки в нежной зелени. Робкая травка пробивала себе дорогу. А талая вода и остатки снега прятались где-то в тени домов и заборов. Стайка юрких воробьев опускается на тополь, их бойкая суетливость и бесконечное чириканье привлекает наше внимание. Ночью с призывными криками, из дальних стран, через город летели стаи птиц.

         А вот и весенний подарок – темно-зеленая, сочная, жгучая крапива. Она заполняла тихие уголки улиц и огородов. Это наш богатырь решил побаловать своих детей весенним подарком. Обжигая руки, мы выкосили ее по всей округе. А какой супчик из крапивы готовила мама. Объедение!
         А вот уже и главный весенний подарок – лебеда. Вспоминаются слова поэта Сергея Законникова:
                Но вдруг, бывает память обожжет,
                Щемящий, давний запах лебеды,
                Он до сих пор течет к моим дверям,
                И сны горчит ровесникам войны…


          Мы бегали ватагою, высматривая по улицам и огородам лебеду, собирая ее всюду. Голод не тетка – гласит народная мудрость. Нужда заставляла нас лазить по чужим огородам. Старушки выскакивали из домов с криком, - Что вы делаете? Еще нет всходов, а вы уже воруете средь бела дня! Мы успокаивали их, объясняя, что рвем только бурьян траву – лебеду.
               
         Счастливые, мы приносили домой добычу. А мама, придя с работы, уставшая, измученная голодом, готовила ужин. За печкой   лежали сухие поленья. В течении дня, я ножом строгал лучину для растопки. Умывшись и переодевшись, мама  укладывала лучину  горкой в печи и вот уже от поднесенной спички, заискрилось яркое пламя. Весело пощелкивая, горели дрова. Красные языки рвались из печи в ее дымоходы, отражаясь красными цветами на мамином лице.
               
          Тем временем она возилась с большим чугунком, укладывая в него лебеду, заливая колодезной водой. Поленья превращались в уголь, покрываемый красно-синей пленкой. Мама разгребала угли кочергой и на высвободившееся место, быстро ставила ухватом большой чугунок, прикрыв заслонкой зев печки. Пропаренную лебеду она долго рубила сечкой в деревянном корыте, слегка подсаливая дефицитной солью.
               
          На плите камина, в большой сковороде, она выпаривала из солидола, тайно принесенного с завода, масленичную жидкость, в нее  бросала рубленую траву и жарила. Ужин готов. Каждому едоку часть хлебного пайка, порцию даров природы и… живот набит. Ну, а если прожаренную лебеду бросить в кастрюлю с колодезной водой. Проварить, бросить туда хотя бы одну картофелину или очистки от нее, которые маме изредка давали по большому знакомству в заводском пищеблоке, получался отличный супчик. Такова была весенняя пища тыловиков в годы войны и позднее. До чего же был доведен человек… Сегодня этот бурьян уничтожают на дачных участках, полях и огородах. А он, с упорством борется за место под солнцем.

          Работая в горячем цехе, мама, по карточке получала хлебный паек -  четыреста граммов, а трое иждивенцев и дедушка- по сто пятьдесят и двести граммов в сутки. Сегодня трудно представить – как можно без дополнительного питания прожить на эти крохи. Оказывается – жили! Жили всю войну. Жили надеждами до отмены карточной системы.

          Идя в магазин за пайком, а это была моя обязанность. Я ловил себя на том, что мне хотелось съесть этот приятно пахнущий хлеб по дороге. А как семья? Как мама? По карточкам на месяц что-то еще полагалось, но эти крохи были так незначительны и так быстро улетали. В памяти ничего не сохранилось, кроме народной прибаутки:
                - доход с котелком, ты куда шагаешь?
                - в райком, за пайком, разве ты не знаешь?

         Карточки берегли «как зеницу ока», боясь утери и кражи. Но было много случаев, когда люди по рассеянности или другим причинам теряли их, или карточки оказывались в руках карманников. А воришек было очень много, и тогда потерявшему, месяц казался голодным годом. Слезы, обмороки, истерика могли вызвать лишь сочувствие окружающих.

         Черные, плотные тучи ходят по небу, оставляя за собой косматые, жирные следы. Словно здесь пронесся сказочный дракон. Упали первые крупные капли живительной влаги и вот уже, густой стеной, как плотным занавесом, закрыто все. Хлынувшие потоки собирались в ручьи, уносившиеся в даль. Мощные тополя слегка склонив свои зеленые головы с легкой дрожью, проходившей от вершины до основания, с жадностью принимали живительную влагу. Природа замерла в упоительном приеме небесного дара.
               
         Мы на улице, освежающая влага холодит наши тела и босые ноги. Мы прыгаем под дождем. Шлепая по раскисшей земле босыми пятками, скандируя, -« дождик, дождик поливай, я поеду…»,- и дождь словно исполняя нашу просьбу, припускался как из ведра. Промокшие, но счастливые, мы носились по лужам, запуская бумажные кораблики по бурным и грязным потокам. Но вот поток воды резко уменьшался По деревьям пробегал легкий, освежающий ветерок и вот уже сквозь редеющие тучи, пробивался голубой просвет…. А  на горизонте, черные тучи, как щупальца гидры в солнечных лучах. Где-то далеко слышалось небесное грохотание. Словно там, на небесах кто-то ехал на колеснице. Возможно, это столкнулись две сказочные силы и от их столкновения на нашу землю летели огненные стрелы.

          Подумать только - природа создает условия жизни всем живущим на земле. Казалось бы, что еще нужно жителю планеты? Живи, радуйся, трудись, воспитывай детей. Но человек стремится во власть, а это порождение больших и малых войн и бесконечные страдания народа. Безмерная власть, политический эгоизм, безнаказанная нажива, она и сегодня развращает власть и тех кто в нее стремится. И когда на земле появится единый закон, запрещающий любые убийственные войны и наказание  власть имущих? Когда взрослые смогут без оглядки заниматься созидательным трудом, а дети познавать законы природы и общества? Увы!..

          Наш дом наполнен теплом. Окна распахнуты. Солнечные зайчики гуляют по комнатам. Легкий ветерок нес упоительную прохладу. На столе появились грибы и ягоды. Бывая в лесу, мама учила меня   распознавать дары природы. Но это было большой редкостью. Она была постоянно занята домашними делами. Меня одного в лес не пускала. Но как здорово, быть здесь вдвоем.

          Вот мы в хвойном лесу среди золотистых стволов с сочными темно-зелеными иглами, массой молодых шишек, висевших гирляндами на ветвях. На земле  тьма просыпанных иголок хвои. - Здесь ищи сыроежки, грузди, маслята, - говорила мама.
          Играючись, среди хвойных деревьев появляются одинокие березки. Идем дальше и вот они, юные красавицы закружились в хороводе вокруг тебя. - Здесь, будь внимательным, смотри. Вот красноголовик, другой..., а здесь удобно расположился величественный боровик. Они стояли в одиночку и группами. Покрытые утренней росой.  А, на лесных тропинках,-продолжает  мама,- ты увидишь: сопливых бычков, маслят, на болотных кочках абабки,  массу брусники, клюквы, морошки, черники….
               
            С корзиной грибов мы на полевой дороге. Вокруг зреет пшеница и где-то за оврагом просматриваются городские окраины.

            Но вот дни становились короче. Холодные ветры носились над городом. На водной глади яркими звездочками заколыхались упавшие листья. Деревья в позолоте; багряные, желтые, зеленые листья кружась, медленно опускались на землю. Стволы деревьев вытянувшись не шелохнуться. Тишина.

            При уборке урожая, мама откладывала неприкосновенный запас картофеля для будущей посадки. Зимой, когда заканчивался картофель, а его катастрофически не хватало. Оставаться наедине с хлебным пайком становилось невмоготу. Мама со свечкой в руках опускалась  в подполье к своему резерву. Перебирая, она собирала подпорченную картошку – это было нашим спасением. А до весны далеко и вновь, мама, опускалась в свою кладовую, спасая от голодной смерти пять едоков. К весне запас картофеля становился мизерным. Для посадки мама резала картошку на несколько частей. Земля была истощена. Удобряли отходами из туалета, разводя и поливая в лунки. Сегодня, оглядываясь назад, в то прошлое, удивляешься как наш народ мог выдержать все навалившиеся на него беды, выстоять и победить.

           Велика была у народа вера и убежденность. О нашем поколении можно сказать – выросли мы недолюбленными и свою нерастраченную любовь, отдаем своим детям и внукам. Жизнь продолжается и белых полосок становится чуть больше черных. Моя жена – человек неуемной энергии, работая директором школы, успевала совмещать обязанности: директора школы, мамы, жены, хозяйки. Находясь, световой день на работе, при двухсменной работе школы, она уделяла большое внимание воспитанию своих детей. А поздними вечерами, часами терпеливо выслушивала детские откровения, давая нужный совет. Этот солнечный человек, наделенный природным тактом и интеллектом передавала свои знания и умение детям.

            Наши дети – сын инженер, предприниматель, руководитель фирмы, дочь – педагог и юрист по образованию, переняли от мамы многие положительные черты и прежде всего – доброту, трудолюбие и умение работать с людьми. У красивых и умных детей – чудные дети, несущие в себе положительный заряд своих предков – значит, наша жизнь прожита не напрасно.

           Самый юный и как правило, самый любимый внук – Данечка, субботние дни проводит с нами. Мальчик занимается в музыкальной школе, ходит в спортивную секцию, в общем все дни у него расписаны. Вечерами мы читаем, рисуем, играем в шашки и шахматы. Летом катаемся на роликах и велосипеде, это уже с папой, ездим на отдых в Карпаты и Черное море.

           Зимний, субботний вечер. Холодный, надоедливый вой ветра за окном. Мы играем в шашки. Темнеет. Пора спать. Раздевшись и умывшись, по моей команде – три, два, один, Данечка торпедой перелетает через меня, уже лежащим в кровати и как воробышек мостится рядышком. Белые, лохматые снежинки льнут к оконным стеклам спальни, словно просясь на ночлег. Спать не хочется. - Дедушка, расскажи сказку, - просит Данечка. У нас заведен порядок – перед сном сказка. Я вспоминаю те далекие и приятные вечера проводимые со своими детьми. Вспоминаю давно забытые сказки и разные истории. После работы, уставший, борясь со сном, я рассказывал своим детишкам удивительные истории, фантазируя и увлекая их в чудесный мир сказок. Широко открытыми, большими глазками, они глядели в темноту ночи, очевидно представляя все услышанное. Я засыпал на полуслове, но так же быстро просыпался и видя перед собой эти удивительные глазки, продолжал рассказ.
               
           И вот все повторяется. Борясь со сном, я рассказываю всевозможные истории своему внуку. Рассказываю о своем далеком и трудном детстве. О том, как я четырехлетним мальцом самостоятельно ходил в детский сад, водить было некому. Садик встречал меня густым стойким запахом чая, отложившемся в моем сознании на всю жизнь. Однажды, в начале войны, в городе была объявлена воздушная тревога. Воспитательница группы рассадила нас по периметру комнаты, объясняя, что если бомба упадет в центре и провалится ниже, сидевшие вдоль стен могут сохраниться. Замечу нам было по четыре  года. После отбоя  воздушной тревоги, по совету воспитателя, я бежал домой. Высоко в небе летел самолет и казалось мне, что на безлюдной улице он охотился за мной.  Перепуганный и задохнувшийся от быстрого бега, я заскочил в дом, заперев двери на все запоры. До войны крепкими запорами редко пользовались. В доме кроме больного дедушки никого не было...  С закрытием детского садика, походы мои закончились.
    
          Вот такие дела, закончил я свой рассказ, но Данечка уже спал крепким безмятежным сном. А на меня нахлынули воспоминания, я оказался у них в плену. Хотелось отгородиться от всего, что окружало меня: от темного густого неласкового неба, от снега, от злого ветра, бьющего в окно нашей спальни белыми колючками. Возвращаясь  к мысли и чувствам пережитого прошлого. Воспоминания накатывались на меня как снежный ком.

           Из женской школы, где учились мои сестры, детей выселили. До войны мальчики и девочки учились раздельно. Теперь я с соседскими ребятишками, часами наблюдал, через деревянный частокол забора, разгрузку из машин раненных солдат и размещение их в этом большом, четырехэтажном здании. Санитарочки, работающие в госпитале, плача навзрыд, рассказывали о  ужасающих случаях искалеченных человеческих тел и страданиях раненых, лежащих в палатах.

                Нога болит. Знобить под вечер стало.
                Совсем замерз. Прикрой, браток, меня!
                И я на нем поправил одеяло,
                и увидал, что он лежит без ног.
                Вот так теплей! Но пальцы рук заныли,-
                сказал с тоскою горькою сосед.
                А вместо рук - одни обрубки были...
                Михаил Андронов.

           А раненных все везли и везли. Госпиталь и корпуса больничного городка были переполнены.
 
           Учиться было трудно. Проблемы питания, отсутствие учебников, школьных принадлежностей, постоянное урчание в животе, ну какая тебе учеба? После пятого, шестого классов ребята пытались где-то подрабатывать, хотя бы себе на питание. Но кому нужны тринадцатилетние? Многие шли во вновь открывшиеся ФЗО при заводе. Им выдавали форму и какое-то  питание. Приобретя профессию ребята трудились на заводе. А время было тяжелое. На фронтах шли ожесточенные бои, враг рвался к Волге и на Кавказ. Истекая кровью оборонялся Ленинград.

           Народ истощал. От постоянного недоедания лицо мамы стало землисто-пепельным, по щекам побежали преждевременные морщины. Спасая семью, она отказывала себе во всем, делясь с нами последним куском хлеба. А хлеб уже выпекался с отрубями и другими добавками. Объем пайки значительно уменьшился, он был сыроватым, тяжелым. Участились случаи обмороков, но это мало кого занимало. Прохожие оказывали посильную помощь. Упавшего поднимали, несмотря на собственную слабость, подводили к скамейке или медпункту. Люди морально поддерживали друг друга. Но с питанием было бедствие, этой безысходности не было видно просвета.
 
           Мой брат, вместо учебы работал где-то учеником счетовода, а десяти и четырнадцатилетние сестренки, учились шить рукавицы. На рынке буханка хлеба стоила триста пятьдесят рублей при маминой зарплате в полторы тысячи. Прилавки магазинов пустовали Дрова, уголь, керосин, мыло и другие товары первой необходимости, одежда и обувь были в большой цене и дефиците. Карточная система жестко регламентировала нормы потребления, уменьшающиеся в связи с обстановкой в стране. Это негативно отражалось на здоровье людей. От истощения человек слабел, терял уверенность, погибал. Особенно это проявлялось в зимнее время. Истощенные люди, падали по дороге на работу или уставшее сердце останавливалось дома в постели. Появились случаи каннибализма и задержания торговцев пирожками. У задержанных при обыске, на дому обнаруживали емкости с человеческим мясом. Судили. Но зло не искоренялось.

           Трескучая зима. Февральские морозы. Безлюдный город. Безжалостная скрипучая темнота. Ночью из-за туч выглядывает, убитый горем, диск луны.  Метель неделями хозяйничала в городе, занося снегом дворы и дороги.   Город потонул в глубоких сугробах.  По ночам, как  волшебные факелы, его освещали заводские трубы. Завод трудился как единый, живой механизм. Набирая полную грудь необходимого, замирая на время, как бы переваривая содержимое, он выдавал коллективный труд в виде огненного металла победы. В этот   труд, люди вкладывали часть  своей души. Они хотели  скорейшей победы. Люди устали от  ожидания.
    Они  спешили на позывные Совинформбюро, но прослушав, молча  расходились. А в госпитали везли и везли раненных. Город наполнялся инвалидами. Когда же это  закончится? Кто понесет наказание  за колоссальные  просчеты и человеческие жертвы? Совсем недавно, мы пели победоносные песни о нашей любимой армии:

                Если завтра война,
                если завтра в поход…
                …мы врага разобьем
                в небесах, на земле и на море…

          А что происходит на деле? Почему?.. Возможно трагедия началась после подписания пакта Молотова- Рибентропа? Когда наша армия вступила в Западную Украину и Прибалтику? Используя свой безжалостный опыт работы по раскулачиванию зажиточных крестьян... Массовая, принудительная коллективизация, аресты несогласных горожан и селян и вывоз в Сибирь не подчинившихся. Все это вызвало ожесточение в народе. Люди оказывали сопротивление, уходили в леса и горы, на немцев смотрели как на своих освободителей, не редко встречая  хлебом и солью.  По разным причинам сдавались  города. Были и такие как обиженный советской властью командующий РОА генерал Власов. И только зверства фашистов на оккупированных землях вызвали ожесточение народа.
               
          Возможно трагедия началась гораздо раньше, в тридцать седьмом? Когда все руководство армии, ее генштаб и дальше, вплоть до командиров полков и рот было арестовано. Военное руководство армии в количестве семидесяти тысяч было расстреляно, остальные гнили в Сибири и дальше на лесоповалах и других каторжных работах... Или все началось после съезда расстрелянных?..

          А возможно все началось гораздо раньше? Когда нарком обороны Михаил Фрунзе по решению политбюро страны вынужден был лечь под нож хирурга? А убийство Кирова? К сожалению и сегодня на эти вопросы нет однозначных ответов. А наша армия, по состоянию предвоенного периода – многочисленная и хорошо вооруженная, теряя позиции и людей, оказалась у берегов Волги.

         Встрепенулся седой исполин, гордо поднял свою суровую, заснеженную голову, расправил плечи и… возгорелось пламя на просторах нашей Родины от Урала, Сибири до Дальнего Востока.

         На вновь построенных заводах, высоко в небо  поднялись огненные смерчи. Это наши заводы готовили гибель врагу.  Работники тыла выполняли заказы фронта. Не спал тыл – кузница Победы! Но людям создающим грозное оружие войны, все труднее стоять у станка, контролировать выплавку чугуна и стали.

          Бесконечная нужда, ответственность за семью, толкали людей на базар – для обмена и продажи вещей. Подчас продавали  последнюю рубашку за кусок хлеба или щепотку соли. А что делать? Надо как-то жить...

          Базар – это скопище народа, собравшегося с разными целями и намерениями. Нищета принуждала человека нести все, что можно продать. Здесь нищий покупал у нищего. Голодный вел бартер с голодным.
               
          Вот стоит инвалид в старой фуфайке, таких же штанах и валенках. Пустой рукав его правой руки заправлен в карман. Его отекшее лицо покрыто редкой щетиной, лоб прикрывает шапка-ушанка. В единственной молодой руке – старая поношенная шинель. Возможно это последняя память, сохранившая тепло его тела и рук.               
          У входа старушка, маленькая сморщенная с часто мигающими остекленевшими глазками. Холодный, пронизывающий ветер, безжалостно рвет ее одежду, выжимая слезу. Она ждет от добрых людей подаяния.
               
          А здесь миловидная женщина бьется в истерике. У нее из рук вырвали сумочку с карточками на питание. Ее семье обречен голод до конца месяца. Она видела этого злодея, так безжалостно наказавшего ее семью, но что она могла сделать? Да и сумочки у него уже не было.
               
         Хорошо одетый, крепкий мужик, ходил с булкой черного хлеба, напевая себе под нос и притопывая новыми валенками.  Ты  не подходи к нему. Он ищет для  себя выгодную жертву. И ни лютый мороз, ни пронизывающий ветер заметающий базарную площадь, не пугают его. Он доволен собою. У него в этой жизни все получается.

         В центре толпы двое играют в карты. Один – промысловик, другой – сел на удачу. У него в руках мелкие деньги, авось повезет? Все равно эти деньги ничего не стоят… Нет не повезло. А вот мужчина гадает с участием морской свинки. Заплати рубль, свинка понюхает твою руку и вытащит из пачки записок, аккуратно стоящих в коробочке, твою судьбу. Читай…

         Моя железная дорога, медный самовар и еще кой какие вещи нашли себе новых хозяев на этом базаре. Больше продавать нечего, покупать не за что. Новой одежды не было, а находившаяся в носке, переходила от старшего младшему. Если  после этого она годилась к использованию, передавали соседям. Через дорогу жила многодетная семья Савиновых. Девять членов семьи жили впроголодь. У матери – героини семь ртов, отец – больной человек, единственный работник в семье. В доме всегда шумно и  тесно. Девочки спали на кроватях, родители на полатях, мальчишки – вповалку, на полу. Я дружил с этим семейством и часто в трудные минуты находил в их среде понимание и покой. Ребята росли крепкими, закаленными, в дальнейшем все прошли школу фабрично-заводского обучения, работали на заводе.


               Зимний день сумеречен, из-за снежных туч тускло глядит желтый диск солнца.  Свирепые январские метели сорок третьего года создали маскировку нашему городу, покрыв его белым одеялом. В районе больницы  возвышались вековые ели и сосны, отягощенные громадными шапками снега. Деревянные домишки затерялись в глубоких снегах и только  серые дымки, кудрявыми барашками низко стелились  над землей.

          Улицы и дворы укрыты мягкой тканью снега. Деревья в парках и на обочинах дорог, как черные  охранники, стояли вытянувшись с задранными в верх такими же черными и голыми ветками, словно жизнь их  покинула навсегда. Белые шапки  на крышах домов лежали задорно, сдвинутые набекрень, словно шапки заправских плясунов. Город прятался в морозной поземке, закрывшей весь небосвод. Ночью наступала кромешная серая мгла с пронизывающим ветром, бросавшим в лицо, колючие белые иглы торопливо идущему со смены человеку.
               
          Топливо было в большой цене, поэтому расходовали его экономно, в домах было прохладно. Дрова на растопку использовали любые. Кто  покрепче да попроворнее, обливаясь холодным потом, тянул санками сухостой из леса, проваливаясь по колено в снегах. Мама возила на санках  грязные в рудной пыли, заводские отходы. Руководство завода разрешало своим рабочим использовать их в личных целях. Это было нашим спасением. Уголь собирали на обочинах железной дороги. Его возили на завод с ближайших месторождений вагонами и думпкарами, от перегруза и встречного  сильного ветра, уголь просыпался, были случаи опрокидывания карьерных вагонов.

         Нужда ожесточала человека. Ходить в вечернее время по городу было опасно  Воровство, грабежи не давали горожанам покоя. Поток беженцев не уменьшался. В городе много инвалидов. Появились люди азиатских национальностей и цыгане, заглядывающие во все закоулки, с целью возможности поживиться. Растрепанные, грязные цыганки приставали к редким прохожим,- «Давай погадаю».

         Вьюга прекратилась, наступила тишина, на дворе  сумеречно,  морозно.  Солнце надолго скрылось за серым занавесом. Мы на улице, наши дома выглядят темными, хмурыми, выбрасывающими из своих недр бледные тощие ленты, лениво поднимающиеся в небо.

         Мы катаемся на санках. К дому, по снежному бездорожью, на машине  подъезжают милиционеры, торопливо разгоняя нас. Перепуганные, разбежавшись по домам, мы через приоткрытые занавески  обледеневших окон, прикладывая ладони к стеклам, дыша и царапая ногтями лед, наблюдали за происходившим.  Возле дома раздаются выстрелы. Это где-то в районе нашего огорода. Стрельба, как мне показалось, продолжалась долго. Но вот все стихло. Через двор из нашего огорода, милиционеры вели высокого, искупанного в снегу человека. Оказывается, в пустовавшей бане,  прижились бандиты.  Позднее, бегая, мы обнаружили протоптанную тропинку от забора в сторону бани и следы крови. Бандитов,  не ожидавших такого оборота, уничтожили.
 
          Запомнился  один случай, происшедший в летний период того же года. Мы, шестилетние пацаны, играли на лужайке  возле дома. С соседней улицы, в нашу сторону, направлялся «бабай» (так называли азиатов). Бородатый, одетый в полосатый халат с тюбетейкой на голове. он призывно махал нам рукой. Перепуганные, мы бросились  во двор, заперев ворота на засов. Азиат пытался их открыть. Но все его попытки были тщетны. Угрожая ножом он требовал открыть ворота. На улице ни души. На помощь рассчитывать не приходилось. В доме один не ходячий дедушка. Мы заскочили в дом, закрывшись на все запоры и через приоткрытые занавески, наблюдали за всем происходившим. « Бабай» встал на забор. Пытаясь заглянуть в окно дома. Это ему не удавалось, дом был высокий... Наши страхи продолжались весь день, до прихода с работы мамы. Отсутствие мужчин. малочисленность правоохранительных органов, позволяли бандитам всех мастей, безнаказанно ходить по городу, создавая притоны, пугать детей, совершать злодейские преступления.

              За окном разразилась пурга, бросавшая в окна домов охапки колючего снега. Из заводских ворот, согнувшись и прикрывая лица руками от безжалостно обжигающего ветра, шел рабочий люд. Шел друг за другом по занесенным тропинкам, пробивая их вновь и вновь. Шла и моя мама, волоча за собой санки с заводскими отходами. На нашей пустынной улице она оказалась одна. Дорога занесена снегом, тяжело тянуть груженные санки  по снежной целине.
               
          Мама устала и страшно замерзла. Промасленная фуфайка плохо защищала от ветра и холода. Ее одежда и лицо покрыты седым инеем. Она с трудом передвигалась. Силы оставляли. Ей хотелось бросить надоевший груз. Но как быть без дров? Вот так, борясь с собой и навернувшимися слезами, она терпеливо двигалась в сторону дома. Во дворе бросив санки она торопливо вошла в дом.
               
          Скинув спецовку, мама долго стояла прижавшись спиной к теплой печке, поворачиваясь и обнимая ее замерзшими натруженными руками. Она не могла согреться.  Мы развешиваем за печкой ее спецодежду и обувь для сушки. Мама со слезами на глазах садится за стол. Ее знобило. Небольшие шершавые от мороза натруженные руки, не давали покоя, их покалывало как иголками. Она устала от такой жизни, от постоянной нужды, недоедания и одиночества. У нее нет защиты и поддержки. Она мечтала о семейном счастье, а ей  в одиночестве, терявшей последние силы приходилось защищать и отстаивать то, что еще имела.
               
          А на дворе в серой морозной поземке сыпал бесконечный снег. Изнурительный труд. Страшная нужда, сведенная судорогой голода до отчаяния, бессилие что либо изменить, надломили маму. Молодая женщина растерялась. Опустив голову на руки, с набрякшими венами как у старухи, безвольно лежавшими на столе, она горько заплакала. Слезы отчаяния, обиды, одиночества и бессилия градом катились по ее изможденным щекам.
 
          В доме был я и дедушка. Ну как успокоить маму? Я не знал что предпринять. Со слезами сострадания и участия, я подошел к ней, погладил по голове, просил успокоиться, заявляя, что вот вырасту, буду работать директором хлебозавода и в нашем доме будет всегда достаток хлеба. Улыбнулась сквозь слезы мама, обняла меня. Так и сидели мы в прохладной кухне, при керосиновой лампе, под безудержный вой разбушевавшейся вьюги, стучащей снежным горохом в окна нашего дома. В кухне было тихо. От дрожащего огонька керосиновой лампы на стену ложились причудливые, сказочные тени.
               
          Тихо разговаривая, мы мечтали о том, какой будет жизнь после окончания войны. Очевидно – последней войны, поскольку, все люди планеты в полном объеме познали горе и трудности военных лет. Мы вновь соберемся  всей семьей за праздничным столом, с дорогими нашему сердцу близкими людьми, сохранившимися в этой страшной мясорубке. На столе будет изобилие вкусной пищи и будем мы вспоминать те уже далекие и трудные годы, выпавшие на нашу долю.
               
          Мама говорила , что после войны, она соберет свое семейство и мы поедем в гости на ее родину – Черную Холуницу, где у нее осталось одиннадцать  сестер и братьев. Кто из них сохранится к тому времени? Какая судьба им уготована?  Очевидно у них  уже взрослые дети. Трудно представить, какое помещение потребуется для нашей встречи. Она  рассказывала, как задолго до войны, с моим отцом и старшим братом побывала на родине. Встреча была не забываемая, затянувшиеся рассказы о жизни вызывали слезы радости…. Очевидно, после войны, мы многих не увидим. Уже нет нашего дяди Вани, весельчака и жизнелюба, кто следующий?
               
        Под вой метели за окном, мы сидели, вспоминая интересные истории из маминого детства. Я слушал ее, затая дыхание, представляя себя как бы участником тех событий.
 
         Черную Холуницу окружали леса. Под осень, мужики группами уходили в леса. С колота били кедровые шишки, чистили. Домой несли в котомках и пайвах чистые орехи В лесах было много малины. Малинники занимали большие площади.
               
         Так вот – однажды сосед, взяв большую корзину, отправился за ягодами. Он хорошо ориентировался в лесу, знал ягодные места. Сладкой ягоды было много, работа по ее сбору шла споро. Вдруг до его слуха донесся какой-то подозрительный треск и чавканье. Мужик прислушался. Треск сушняка и чавканье приближались.
   
        – От греха подальше, - решил мужик и быстро направился из малинника в сторону дома.  Выйдя на поляну, от неожиданности, он обомлел. Из малинника, не спеша выходила медведица с медвежатами. Тихо рявкнув, она села на задние лапы. Два маленьких, пушистых колобка подкатились к мужику. Увидев на его ногах лапти, медвежата заинтересовались их веревками. Лапами с участием маленьких острых зубов, они пытались развязать веревки, слегка царапая когтями и покусывая зубами, ноги.
               
         Мужик стоял «ни живой ни мертвый», боясь выпустить из рук корзину на голову медвежат. Медведица внимательно наблюдала за происходившим. Очевидно ей надоело это занятие. Поднявшись, негромко рявкнув, она не спеша направилась в лесную чащу. Увлеченные игрой медвежата не хотели бросать интересное занятие. Не поворачивая головы, медведица громко рявкнула и два пушистых колобка молча покатились вслед за ней. Долго стоял мужик этаким истуканом Тело его онемело. Руки затекли и особенно та, в которой была корзина с малиной. Он не мог наклониться. Не мог поставить корзину на землю. Да и штаны к тому же оказались почему-то мокрыми из них исходил какой-то подозрительный запах.

         Много разных историй в этот вечер рассказала мама. Она оживилась, в глазах появился печально- живой огонек. Тряхнув головой, она запела свою любимую песню:
                Под окном черемуха колышется,
                Спи мой мальчик, ты не виноват,
                Я, не буду плакать и печалиться,
                Не вернется прошлое назад…

         Мама пела, одна песня сменялась другой, но все они были очень грустными. Так вдвоем мы и сидели.. От смотрящей в окно луны, на все ложился печальный свет.

                Третий год войны.

         А на дворе январь тысяча девятьсот сорок третьего года. Свирепые морозы, бесконечные метели занесли весь город снегами. В снегах пробивались тропинки, по ним как по траншеям ходили люди. А вьюга безжалостно заметала эти человеческие тропы, словно  объявила нам непримиримую войну.
               
  Семьдесят лет отделяют меня от этих событий. Но картины прошлого стоят передо мною, как живая память.  Много воды утекло за эти годы, многое изменилось. Прежде всего нет той страны в которой мы жили. За которую отдали жизнь наши отцы и братья. Изменились города, они стали высотными, более светлыми, многолюдными. Обесценена человеческая жизнь, да и человек изменился. Он стал менее терпимым, более эгоистичным, мало читающим.

         Изменился климат  планеты. Сегодня, вместо январской вьюги, одевающей в белые одежды города, поля и дороги, на дворе оттепель, таяние  снега, дождь гололедица. Трудно представить моим внукам, что на этой земле совсем недавно были безжалостные морозы и метели, заносившие все на своем пути, хоронившие ослабевших путников.

        На заснеженной привокзальной площади – людно. Сквозь шум январского, морозного ветра из репродуктора с надрывом рвутся потрясающие слова песни:

                Вставай страна огромная,
                Вставай на смертный бой…

         Резкий, порывистый ветер рвал одежду. Своим несмолкаемым воем, он словно хотел перекричать людей и голос рвущийся из репродуктора. Белая, снежная пелена висела над площадью. Громадная привокзальная площадь полна народа. Кажется, что здесь собрался весь город. Снежные порывы налетали один за другим. Колючий снег больно бил в лицо, залепляя глаза. Но люди, находившиеся на площади, не обращали внимания на свирепость природы, они не замечали этого. Над площадью стоял страшный шум. Здесь смех, плач, игра гармошки и вой ветра, все смешалось в одну горькую, драматическую мелодию проводов. А из репродукторов рвались слова песни:

                …пусть он землю защитит родную,
                А любовь Катюша сбережет…

         В городе формировался полк для отправки на фронт. Мой брат шел добровольцем. На пощади не протолкнуться. Здесь родственники и близкие провожают защитников на ратный бой. Тяжело смотреть на происходившее.
               
         Вот стоит пожилая женщина в фуфайке, таких же штанах, видавших виды валенках и шапке-ушанке. Это спецодежда заводчан. Женщина прибежала с работы, проводить своего единственного сына. А он – красавец, ростом выше мамы, широкоплечий, стройный в армейской форме, как ребенок уткнулся в плечо матери, стоит в ее объятиях, не двигаясь. Слезы катятся по изможденным щекам матери. Она не хочет отдавать сына в пасть проклятой войны. Здесь таких сотни.
            
         Рядом парень в армейской форме, обняв свою любимую девушку, уткнулся в воротник ее пальто. Так и стояли отрешенными от окружающего их мира, не слыша и не видя происходившего. Они не чувствовали как Морозко подбирался к их горячим сердцам.

         А здесь вчерашние школьницы окружили своих бывших одноклассников и никак не могут понять – они ли это? Девчата не верят своим глазам. Перед ними стояли неузнаваемые ребята их класса в армейской форме, подтянутые, сосредоточенные, будущие защитники Отечества, вчерашние: Ваньки, Сережки, Кольки.

         А здесь семья провожает своего кормильца. Жена повисла на его плече, плачет навзрыд; плачут двое детишек, тыкающихся в его кирзовые сапоги. У главы семейства на глазах слезы. Тяжело расставаться. Что будет с ними? Как они будут жить без него? Кто будет кормить и содержать? Ответа нет.

                И та, что сегодня прощается с милым,
                Пусть боль свою в силу она переплавит,
                Мы детям клянемся, клянемся могилам,
                Что нас покориться никто не заставит…

        Звучат слова Ахматовой. И снова над площадью, разрывая шум, налетевшего порыва ветра, рвется из репродукторов:

                …как родная меня мать,
                провожала…

        Очевидно, Демьяну Бедному тоже приходилось испытать подобные проводы. А здесь гармошка в руках гармониста, познавшего и прошедшего  ужасы войны. Его провожают сестрички из госпиталя. Здесь отъезжающие и провожающие: поют, плачут, танцуют. Надрывно звучит на морозе гармонь. Со смехом, перемешанным слезами отчаяния, идут в пляс провожающие и будущие воины. Звучит над площадью, под аккомпанемент завывающей вьюги, песня и все находившиеся на площади люди, плача, обнявшись, дружно в едином порыве, подхватывают ее:
 
                если смерти то мгновенной,
                если раны небольшой…

         Мы окружили своего семнадцатилетнего брата. Прощаясь, каждый пытался что-то сказать,  теплое, утешительное, значительное. Мама, обнимая своего сына, горько плакала. Ей с завыванием вторил злой колючий ветер, выжимающий горькие слезы. Ах как тяжелы эти последние минуты расставания. Казалось, что какая-то непреодолимая сила держит людей в объятиях и нет другой силы, способной преодолеть ее….

          Звучит команда на построение. И задохнулась, задвигалась громадная площадь. В снежных вихрях трудно понять происходившее. Звучат последние, раздирающие душу– прощай! Рыдания, слезы отчаяния, прерывают слова команды...
      
         И вот, полк строгих, подтянутых, одетых в армейское обмундирование и неузнаваемых провожающими, построен на заснеженной площади. После короткого митинга, под безжалостный вой метели и марш Славянки, исполняемой духовым оркестром, под стоны рыдающей толпы. Эта серая масса, одетая в шинели, кирзовые сапоги и шапки-ушанки, завязанные под подбородком, покрытые изморозью, как единый организм, охватывая парк с двух сторон, словно своими объятиями, двумя бесконечными колоннами, двинулась на посадку. Товарные вагоны, стоящие на путях такой же бесконечной вереницей, оборудованы трех ярусными нарами с соломенной подстилкой.

          Громадные парковые деревья с белыми шапками на плечах, слегка наклонившись от непосильной ноши, стояли  в задумчивости, провожая своих защитников.

          Мой брат, маленького роста, прозванный друзьями Коля-Комарик, похожий скорее на ученика. В нем много мальчишеского: стриженная под машинку голова, маленький любопытный носик, ямочки на щеках и глаза – выражающие напряжение и тревогу. Его сдержанная улыбка посылала нам прощальный привет. Он шел в последнем ряду полкового строя, в больших сапогах и длинной, не по росту шинели. И если передние ряды – высоченные парни и мужики шли крупным, маршевым шагом, то последние ряды бежали. Они терялись в этой массе великанов.

          Мороз усиливался. Поднялся шквальный ветер. Разбушевавшиеся снежные вихри заметали следы уходящих. На пронизывающем ветре и сильном морозе, при ходьбе, раскраснелись лица провожающих. Ресницы, воротники и шапки покрылись инеем, из глаз катились слезы. А из репродукторов рвались могучие слова:

                Пусть ярость благородная,
                Вскипает, как волна,
                Идет война народная,
                Священная война…

         В ожидании отправления состава, мы долго стояли на безжалостном морозе и  пронизывающем ветре, больно бьющем снежной крупой. Но, вот вдоль состава пробежал  морозный перезвон буферов, эшелон качнулся и медленно начал свое движение. Мы стояли пока последний вагон не скрылся за поворотом. Провожающие замерзли, многие отморозили носы и щеки. Досталось и мне. Я стоял, сдерживая слезы, опустив голову, устремив взгляд на видавшие виды, старые залатанные валенки.

     - Не стой на месте, - говорит мама, - попрыгай, помаши руками. От этих движений, я почувствовал какой-то прилив энергии. Мама, плача, растирала снегом мои замерзшие нос, щеки и руки. - Больно? – спрашивает она. – Н-н-е-е-т, - отвечаю, сдерживая слезы. Меня лихорадило, тряслись руки и ноги, зуб на зуб не попадал. – Прыгай, прыгай, маши руками, - говорит мама...

         Тихо расходились люди, не видя происходившего вокруг и не узнавая окружающих. Привокзальная площадь быстро опустела. Бушующая метель заметала следы, оставляя после себя ровное белое покрывало. Мы с грустью возвращались домой. Как-то не верилось, что нашего брата нет с нами и когда мы с ним еще увидимся? И увидимся ли?.. Натянув плотнее ушанку, взявшись за руки сестричек, мы вчетвером двинулись навстречу разбушевавшейся вьюге. Да! Для многих отъезжающих это была последняя поездка в их короткой жизни.

         В этот тревожный день, многие мои ровесники, в том числе и я, прощались со своим беззаботным детством.
         Продолжение - "Непокоренные"