1-529

__

Опять мне было очень холодно и зябко на дежурстве. Еле дождавшись того часа, когда уходят сотрудники и ты остаешься один, я составил вместе 3 стула и  облезлое красное кресло, и примостился на получившемся ложе, постаравшись закутаться в рваную тонкую шаль. Только ступням  не хватило ее длины, и они зябли, несмотря на шерстяные носки, и я представил, какие они там у меня, под носками бледно-восковые. Но остальное тело понемногу согревалось, и в моем печальном сознании шевельнулась убогая радость. Однако, еще раз прислушавшись к своему телу, я  почувствовал, что внутри,  в моей омываемой горячей красной кровью грудной клетке есть что-то холодное; испуганно сглотнув, я почувствовал тот же холод чувствительной слизью гортани - туда словно выпирало горлышко огромной стеклянной бутыли, сплющенной с боков, какими, кстати, в стране советской бывают только крошечные парфюмерные флакончики. И я представил, как  слюна стекает по ее тонким и холодным стенкам.… /Короче, оказалось, что у меня теперь еще и простуда./

…Обессиленный и нетерпеливый, я ел чуть теплый суп и, зацепив краем толстой и сначала обломанной, а теперь и обкусанной  пластины темного хлеба маленький комочек размазанного по бумажке желтого вкусного масла, затем кусал этот край, захватывая почти полный рот  хлеба, потому что экономил масло.

…Я провел бессонную ночь и теперь отсыпался, валяясь  в комнатах  с электрическим светом. Свет в  фойе казенного заведения, где я провел ночь, был оглушительно холоден и так жесток, что казалось, что это его лучи ободрали и изгрязнили унылые пупырчатые стены, и что даже кафельные плитки  – осадок этого света,  а свет в комнате, где я провел утро, был похож на жидкое теплое марево и наполненная этим маревом комната была маленькой и уютной. В ней бывало хорошо раньше - когда ты целый день провел вне дома и вынырнул из холодной темноты - но сегодня я пришел сюда утром и солнце едва встало, так что улицы были серы, как асфальт и мягко светились только верхи уже зажелтевших по осени кленов-акселератов, с легкостью вымахавших  до крыш тесного строя официозных и прочих домов. Лишь одна улица была направлена к солнцу и, хотя его все равно еще  не было видно, она, пустынная и умытая машинами, вся серебрилась и неправдоподобно блистала. Остальное было обыкновенно   холодным и я знал, что  в такую погоду лицо у меня  сизо-серое и жутко некрасивое.

…Я вышел во дворик, вдохнул свежего воздуха и сел на свое местечко - на котором, если не шевелиться, меня не видно со двора, разве что коленки торчат - и поднял к небу и к клену свое бледное лицо с вдруг заблиставшими во впадинках глазами и клен ответил мне своей солнечно желтой улыбкой, и небо засияло, и так  спустилось на меня, что я окунулся в  голубизну, и вдыхал, вдыхал ее свежесть и чистоту, оставив внизу, под ногами и по сторонам старый, пыльный хлам, коего у нас полно во дворике и на веранде.