Не наша сказка 2

Мне казалось, прошла целая вечность прежде, чем впереди снова показался замок. Стемнело, и Олькмер зажег факел. Он ехал впереди, указывая дорогу, и лошади шли спокойно, привычные как к огню, так и к душному чаду.
Мы торжественно въехали в боковой вход, оставив позади памятный ров, миновали тесный цвингер, где сквозняк заставил пламя метаться и плясать, и оказались в ярко освещенном, – и оттого душном, – внутреннем дворе замка.
Олькмер объяснил, что Тадеуша отправят в подвал, а меня во внутренние гостевые покои.
  — Там и расскажешь господину Дольгару, кто ты и откуда, – завершил он.
У меня уже ни на что не осталось сил. Хотелось только одного: упасть и сдохнуть. Руки окоченели, ног я вообще не чувствовала, из носа текло, а холод уже не обжигал. Он, казалось, въелся в кости и нервы, и оттуда настойчиво морозил тяжелым железом.
  — А кто такой Дольгар? – все же поинтересовалась я.
  — Наш господин, – очень информативно отозвался Ришцен. – А ты, ежели надумаешь, заходи. Я в караулке буду…
  — Не надумаю, – заверила я.
  — Ша! – рявкнул Олькмер, так, что я аж подпрыгнула. Ришцен, к счастью,  заткнулся. – Ну, все. Здесь твоего браконьера высаживаем.
И тут-то до меня, наконец, дошел смысл его слов.
  — Нет!.. – Я вцепилась Тадеушу в ремень что было силы в окоченевших пальцах, и даже прижалась к его спине, полностью осознавая, что, захоти Олькмер и его молодчики меня оторвать – особого труда для них это не составит. Я до смерти боялась лишиться последнего знакомого и остаться в одиночестве в этом скорпионнике.
Олькмер нахмурился.
  — Что значит – нет?
  — Я с ним, – повторила я, как можно тверже. – Пожалуйста.
Пусть Тадеуша я знала не лучше остальных, но охотник все же, меня защитил. Я ему доверяла. Доверяла! Надо же было, черт побери, хоть кому-нибудь в этом чертовом мире доверять! Не Ришцену же, который смотрел на меня, как голодный хамелеон на муху. Я скорей его собаке доверюсь, чем этому похотливому головорезу. Серьезно. Тадеуш – далеко не самая плохая кандидатура, если уж на то пошло.
  — Хочешь в подвал? – окончательно оторопел Олькмер. Так-то, дядя. Не все принцессы любят мягкие кровати. Удивлен?.. Ну, извини.
Честно, я готова была в Тадеуша зубами вцепиться – лишь бы не увели. Олькмер, похоже, и это понял.  Вряд ли он желал дипломатических осложнений.
  — Ладно, – решил он, наконец. – Пойдете оба, воля ваша.
  — Признательна, – честно сказала я.
От облегчения хотелось улыбнуться во все зубы, но княжна не должна открыто проявлять эмоции. Э-э, я правильно помню кодекс поведения княжны?.. Нет?..
Лестница оказалась крутой, длинной и скользкой, а подвал – сырым и промозглым, как порядочному подвалу, собственно, и положено. Олькмер спускаться не стал, передал нас местному стражнику. Тот проводил аж до самой камеры – узкой комнаты с низким потолком и безо всякого освещения. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась, снаружи грохнул засов.
Вот мы и дома.
Шучу.
Света нам не оставили, да оно и к лучшему – вентиляции в камере было не предусмотрено, и при наличии факела нам бы грозило попросту удушье. Ну, а свеча в такой сырости быстро бы погасла, да и толку от нее. Читать и писать мы все равно не собирались, а в темноте спится лучше.
Я кое-как устроила Тадеуша на ворохе соломы – свеженькая, надо же, как повезло. Солома еще пахла летним лугом и кололась, навевая смутные приятные воспоминания. Изо всех сил стараясь не спугнуть их, я отчаянно ловила жаркое солнце, колючие стебельки и веселый смех, а затем – чьи-то ярко-зеленые глаза, до боли родные и неузнаваемые.
Я мысленно махнула рукой, оторвала от подола полоску и перевязала ссадину на голове Тадеуша. Руки немного отогрелись – хоть и подвал, а все же, закрытое помещение – и немедленно разнылись многочисленные ссадины. Я радовалась темноте, потому что боль заставляла кривиться.
  — Ты сиди, не ерзай. Голова сильно кружится?
  — Ты чего? – вместо ответа пробормотал охотник. – Ты зачем?..
  — Чего зачем? – удивилась я, даже перестав машинально поправлять на нем куртку. Охотник тряхнул головой и застонал, тихо выматерился сквозь стиснутые зубы.
  — Заботишься…
На этот раз удивилась я. Правда, быстро взяла себя в руки и спокойно ответила:
  — Потому что тебе плохо. Вот и забочусь. Это естественно.
  — Вовсе нет, – возразил товарищ по несчастью. – А ты зачем за мной пошла? Тебе же предлагали в покоях остаться. Сидела бы щас в тепле.
Как ребенок, честное слово. Я откинулась на холодную стенку, рефлекторно передернув плечами.
  — Нет, ты безнадежен…
  — Почему?
  — По факту.
Мне было больно и холодно, и разговаривать не хотелось. Некоторое время мы молчали, затем охотник завозился.
  — Эй, княжна. Ты там живая?
  — Живая пока.
  — А кто ты такая, в самом деле?
  — Не помню.
  — Память, что ли, отшибло?
  — Да ты просто гений.
  — А ты, – через некоторое время заговорила я, сообразив, что отвечала слишком резко и невежливо, – почему меня княжной представил?
  — Чтобы не трогали, – логично отозвался Тадеуш. – А так – вишь, побоялись.
  — А если узнают, что я не благородная?
  — А откуда им узнать?
  — Логично…
Звуки в камеру не проникали. Я потеряла счет времени.
  — Слышь, княжна…
  — Перестань. – Я не знала, чем меня так злит «княжна». Благородством?.. – Пошутили – и хватит.
  — Ладно. Ну, как, бишь, тебя там…
  — Аретейни…
  — Аре – чего?..
  — А-ре-тей-ни, – по складам повторила я, стараясь подчинить онемевший язык. – Таня. Запомнил?
  — Таня… – Он словно пробовал имя на вкус. Наконец, уведомил: – Запомнил.
  — Ты извини.
  — За что?
  — Я тебе хамлю постоянно. Это я злая просто.
  — Ясен черт. Слышь, ты, это… сильно замерзла?
  — Сильно, – призналась я.
  — Двигайся сюда, так теплее будет.
  — Да ладно, я нормально.
  — Да не бойся ты. Не трону, больно надо. А спать-то как, холодно.
Я все-таки придвинулась. Повторюсь: надо же кому-то доверять.
Я не ошиблась, охотник либо действительно оказался порядочным, либо ему было не до насилия, но он сдержал слово. Мы так и уснули в обнимку, правда, я все же не выдержала и повернулась спиной. Душно.
Разбудил нас все тот же стражник, шагнувший в камеру с факелом. Я, правда, так вымоталась, что повернуться не было сил. Пришлось стражнику пнуть меня в бок.
  — Слышь, княжна, подъем. Господин зовут.
Я заставила себя приподняться, но тут же упала обратно – тело напрочь отказалось слушаться. Боль ослепляла – и откуда только взялась, непонятно. Охотник не просыпался. Он казался бледным даже в рыжем свете факела.
  — Да-а, дело плохо, – посочувствовал мне стражник. И вдруг – вздернул на ноги, подхватив под руку. – Шагай, давай. Медлить не велено.
  — Я упаду, – с долей ужаса сообщила я, отчаянно цепляясь за стену. Отчего-то падение казалось жутким позором.
  — Я те упаду, – пригрозил солдат. – Пшла.
Как лошади, угу. Пришлось кое-как перебирать ногами по полу, правда, стражник все же поддерживал меня.
На выходе нас встретил Олькмер. Я старалась определить по погоде, какое сейчас время года. Холодно, ветер, моросящий дождь и тусклое солнце. Середина сентября?.. Возможно…
Я удивилась, что Дольгар «зовут» в столь неурочное время – ранним утром. Обычно «господа» предпочитают дрыхнуть до полудня. Однако вскоре все встало на свои места: меня отвели не в донжон – а в баню, и долго отмывали с золой и дранкой. Волосы полоскали травяным настоем, и вообще, всячески издевались – шпарили, драили, вертели как куклу, как будто я им чайник, а я блаженствовала. Вы только представьте: согреться. Просто – наконец, согреться, избавиться от ледяного железа в костях… Кажется, у меня маловато целых, неломаных костей. В жаре и горячей воде разморило, и тело будто налилось свинцом, но я все же разглядывала себя, пока мыли. Первое время порывалась мыться сама – принимать уход как за грудным младенцем мне, взрослому здоровому человеку, было унизительно до ужаса, но я довольно быстро сообразила, что резкое перемещение из тепла в жар вышибло последние остатки сил. Кажется, я даже уснула на некоторое время. Не трогали – дали отдохнуть. А когда я открыла глаза – окатили вдруг леденющей водой из ушата. Полная женщина с жилистыми руками приподняла меня над ванной – легко, словно маленького ребенка. Я заподозрила, что у нее таковых хватает.
  — Вылезайте, госпожа, – неожиданно мягко проговорила она. Я мотнула головой и встала – силы вернулись как по волшебству. Женщина накинула льняную простыню мне на плечи, и я принялась вытираться. Обращение покоробило.
  — Тетенька, я не госпожа. И не «вы».
  — Полноте. – Сильные мягкие руки принялись вытирать мои волосы.
  — Серьезно. Я вам в дочери гожусь. Не надо меня так называть. Ну, очень прошу!
  — Да вы не серчайте. – Меня вывели в предбанник, усадили на теплую деревянную скамью, и простыня исчезла. Я машинально оглядела себя и обнаружила несколько крупных старых рубцов. Мышцы развиты. Грудь полная, и не по-девичьи низковатая. Значит, у меня есть дети. Может, и муж есть?.. Откуда колечко?
Оно никуда не делось с пальца, только заблестело после мытья.
  — Тетя… а вас как зовут?
  — Растмилла. Вы не беспокойтесь, госпожа.
Смирившись с «госпожой», я принялась третировать свою память. Дети… у меня есть дети. А я их ни капельки не помню! А вдруг они там… пока я тут… или…
Я зажмурилась, изо всех сил отгоняя страшные мысли. Растмилла истолковала по-своему.
  — Простите, госпожа.
  — Все в порядке. Благодарю за заботу…
  — Не за что.
Я запоздало поняла, что сморозила глупость. В обществе классового разделения люди мыслят совершенно иначе. Ей наплевать, что она прислуживает посторонней девчонке. Это только меня невыносимо коробит. А ей – плевать. Она не знает другой жизни.
  — Волосы у вас такие красивые…
  — Тяжелые.
  — Зато красивые.
Мне вдруг захотелось свернуться калачиком на влажном дощатом полу, забиться под скамью, спрятавшись ото всех, уткнувшись носом в колени, как в детстве. Чтобы меня не трогали… Выплакаться, уснуть и проснуться дома. Возле человека с ярко-зелеными глазами. Я не знала, кто он, но он был мне родным и любимым. Жив ли еще?..
Волосы легли в сложную прическу-колосок, короной вокруг головы. Вошла тоненькая темноволосая девчонка с глазами как у лани и осторожно положила рядом темно-камышовое шелковое платье. Затем, удалившись, вернулась с тонкой рубахой, панталонами, чулками и отороченной соболиным мехом шерстяной накидкой. Затем возникли короткие сапожки. Откуда все взялось?..
Растмилла туго затянула шнуровку на талии и под грудью, девчонка ей ассистировала, ловко шнуруя рукава. Пальцы у нее мелькали – ловкие, длинные, изящно-тонкие, но сильные – словно она играла алегретто на гитаре.
Я здесь. А Тадеуш – человек, который меня спас – с разбитой головой в сыром подвале, совсем один. Ему плохо. Мои дети – в неведомой дали, и неизвестно, живы ли они еще.
Это нечестно. Это просто-напросто нечестно.
  — Вот и все, госпожа. – Приветливый, спокойный голос Растмиллы вывел меня из мыслей. – Теперь вы можете предстать перед господином Дольгаром.
  — Мне с вами лучше, – с плохо скрываемым отчаянием вскинулась я. – Вы нормальные. А ваш Дольгар, небось, тот еще головорез и подлец с полным набором буржуйских качеств.
Девчонка вскрикнула, а Растмилла вздохнула и погладила меня по голове.
  — Что вы, госпожа, он благородный…
  — Я по его псам с цепами вижу, насколько он благородный, – буркнула я. От Дольгара все равно не отвертеться, нечего нервировать обслуживающий персонал. – Ладно… благодарю вас. Вы меня в чувство привели. Правда.
Растмилла поклонилась, а девчонка распахнула карие глаза. Во мне вдруг зазудела вредность, и я назло всем – местным обычаям, несправедливости, неравенству, позволяющему любому подонку убивать и насиловать, и лично господину Дольгару, отвесила обеим женщинам глубокий поясной поклон. Затем развернулась и вышла, не тратя время на любование произведенным эффектом.
А то ж – Дольгар же ждет. Благородный, таран ему в задницу.
Теперь прогулка по улице уже не казалась пыткой, и я обрадовалась свежему воздуху. В замковых помещениях, все же, – от бани до подвала, – было совершенно нечем дышать. Благо, днем не приходилось жечь факелы, и глаза не слезились от чада с непривычки.
Мне вдруг смутно вспомнилось большое окно, затем картинка встала перед глазами яркая, словно живая: тяжелая деревянная рама с блестящим стеклом, ярко бьющее солнце, моя собственная рука, – отчего-то в пятнах краски, и колечко сияло, новенькое, – ворвавшийся в комнату свежий морозный воздух. Рама застряла на наледи. Должно быть, я любила открывать окна.
Благородный господин Дольгар сидел один за очень длинным столом и с аппетитом уминал под разбавленное вино жареную утку. Стол же был заставлен таким количеством самой разнообразной еды, что хватило бы на два-три взвода голодных солдат. Голод мог бы поставить меня в неловкое положение, но я предусмотрительно выпила литр воды, попросив у Растмиллы, поэтому желудок не урчал, вот, правда, тугой корсаж его слегка сдавливал.
Дольгар оказался довольно молодым, лет сорока на вид. Отчего-то воображение рисовало мне его намного старше, я представляла этакого увальня. Человек, сидящий за столом, не соответствовал моему образу ничуть.
Дольгар был очень высоким, приблизительно как Олькмер, только усатый мечник имел крепкое, сильное телосложение и развитые мышцы. Зарлицкий господин был, при немаленьком росте, худым, пожалуй, даже чрезмерно худым, и длинными ногами напоминал богомола. Редкие черные волосы, собранные в тонкий хвост, не пересыпались на плечо, когда он наклонялся, а смирно лежали на прямой спине. Глаза – холодные, цепкие, – смотрели с узкого вытянутого лица надменно и неспокойно, и мне очень не понравился этот взгляд. И безо всякого чутья было ясно, что передо мной холодный, расчетливый и опасный человек – совсем не ровня ни спокойному, полному неспешного достоинства Олькмеру, ни глупому Ришцену, ни уж, тем более, простаку Тадеушу.
Мы с Врацетом стояли в дверях, а господин не обращал на нас ни малейшего внимания, и я разозлилась. Это, стало быть, мы тут обязаны стоять, как собаки на выставке, пока хозяин не окликнет?
  — Эй, мы пришли, – громко и четко произнесла я, подчеркнув слово «мы», отчего Врацет вздрогнул и втянул голову в плечи. Я скосила глаза – значит, Дольгара боятся. А я, зато, не боюсь – много чести.
Дольгар даже головы не повернул.
  — Я могу идти? – напустив в голос побольше надменности, поинтересовалась я.
  — Молчи! – шикнул Врацет, дернув меня за руку.
  — Этот человек меня позвал. Я не собираюсь стоять тут в дверях и молчать.
Дольгар пригубил вино и слегка приподнял голову, и тут я увидела, что он улыбается.
  — Ну так, сядь, – негромко произнес он. Голос оказался мягкий и чуть насмешливый. Я прошла в зал и уселась на скамью, ободряюще улыбнувшись Врацету.
  — А ты свободен, – сказал ему Дольгар, все так же глядя в тарелку. Сказал так, что сделалось ясно: только подумай парень ослушаться и остаться на месте, ему моментально продемонстрируют всю «свободу» действия. И свободу мысли тоже заодно. Зарлицкий господин злил меня все больше и больше.
  — Браконьер сказал, что ты княжна. – Отвернувшись, Дольгар потянулся за тарелкой с овощами. Я старалась не сглатывать голодную слюну. Все равно не съем ни кусочка, даже если он предложит. Какой ценой эта еда добывается – я слишком хорошо помнила по ранам охотника. – Из словен. Ты не говоришь по-словенски, а говоришь по-зарлицки. – Речь у Дольгара была тихая, медленная и размеренная, будто он говорит с ребенком. Я удивилась.
  — Я говорю по-русски. А зарлицкого не знаю. Тадеуш ошибся: не словены, а славяне. Впрочем, это без разницы.
Дольгар, наконец, соизволил удостоить меня косым насмешливым взглядом.
  — И как ты здесь оказалась?
  — Не помню, – честно ответила я. – Очнулась в канаве. А с охотником мы на реке встретились.
Дольгар усмехнулся и положил себе рыбы. У него же должен быть слуга, нет?..
  — И кто твой отец?
Да что ж ты будешь делать, и тут допрос. Какие все любознательные.
  — Князь. – Нет, а что мне еще оставалось?
  — Ну, да, – нарочито задумчиво проговорил Дольгар. – Явилась из канавы, оказалась на реке, отец князь. И ничего не помнишь.
  — Ничего, – огрызнулась я. Дольгар пристально посмотрел на меня. Я, в свою очередь, впилась глазами в него.
  — Ну, ладно. – Зарлицкий господин вернулся к еде. – Допустим, я тебе поверил. Кстати, – небрежно проговорил он, потянувшись за серебряным кубком, – знаешь, что я обычно делаю со шпионами? Я их сажаю на кол, крепко привязываю и вешаю на воротах замка вверх тормашками. Кровь приливает к голове, поэтому они не умирают сразу. Правда, неплохо придумано?
Я взбесилась окончательно.
  — Чем сильнее и влиятельнее человек – тем реже он прибегает к угрозам. – А голос прозвучал совершенно спокойно! – Надеюсь, вы им не угрожаете перед  этим?
Дольгар откинулся на спинку кресла, прижав руку к подбородку. И вдруг – рассмеялся.
  — А ты мне нравишься, – сообщил он.
  — К сожалению, не могу ответить вам взаимностью.
  — И ни к чему, – ничуть не обиделся Дольгар.  – Это совсем необязательно. На тебе платье моей последней жены. Вы похожи.
  — И куда она делась? – поинтересовалась я. – Вы ее на воротах повесили? Или собакам скормили?
  — Не то и не другое, – поморщился Дольгар. – Эта глупышка изменила мне – представь!.. Пришлось наказать. Кто ж знал, что она окажется такой слабенькой.
  — Она все равно была бесполезна, – продолжил он, заметив, что я злюсь все сильнее и сильнее, – родила четыре трупа. А мне нужен наследник.
Я не сразу поняла, к чему он ведет, а потому весь ужас моего положения оставался для меня за кадром.
  — Ты вовремя появилась. Родниться с бастардами, возомнившими себя князьями, я не намерен, да не брать же в жены крестьянку. Они, к тому же, грубы и безграмотны… А на этой неделе – последний срок. Если я не найду жену, мне придется жениться на глупой сершельской корове. А про тебя никто и не вспомнит – идеальный вариант.
Я ощутила, как пол куда-то проваливается, и едва не вцепилась в столешницу.
  — Будут дипломатические осложнения, – заставив голос звучать по-прежнему спокойно рискнула я, но Дольгар не впечатлился.
  — Не будет, – заверил он. – От тебя требуется только ребенок. Дела я тебе, конечно же, не доверю.
  — Я сбегу, – заявила я, чувствуя, как холодеют руки. Черт, черт, черт! Неужто, никак теперь не выбраться?!
  — Не сбежишь, – лениво заверил Дольгар. Я вскочила.
  — Вы не можете меня силой удерживать. Мне домой надо. У меня семья есть!
Дольгар тоже встал и подошел ко мне, чеканя шаг. Затем ухватил мою руку, секунду смотрел на кольцо. Потом сорвал и, размахнувшись, швырнул в очаг.
  — Теперь нет.
Я задохнулась от ярости и обиды, рванулась изо всех сил, но Дольгар без особых усилий перехватил меня и швырнул на пол.
Удар вышиб воздух из легких, боль взорвалась, холодные грязные плиты оказались прямо перед глазами. Я вскочила, кинулась к очагу и непроизвольно отшатнулась  – топили на славу. Внутри лежали пять-шесть здоровенных бревен и целая гора хвороста. Угли сияли острой волной жара.
В груди похолодело. Знаете, я как-то держалась, когда охотника сшибли копытами, словно не живой человек перед ними, а мусор. Потом изображала равнодушие к угрозам. А теперь… Колечко было единственным, что связывало меня с прошлой жизнью, единственным, за что можно было ухватиться в чужом жестоком мире, что напоминало о человеке с зелеными глазами.
А теперь – его нипочем не найти. Оно наверняка уже оплавилось – такое тоненькое…
Слезы обожгли глаза, не позволяя вдохнуть, а на плечи опустилась жесткая рука. Дольгар заглянул через плечо.
  — Прекрати ныть, – сухо приказал он. – Мы оба знаем, что никакая ты не княжна.  Думаешь, я стану выяснять, кто ты такая? Мне плевать на твое происхождение. Одно я знаю точно: никто за тобой не придет.
  — Сука. – Я смотрела на огонь. Слезы высохли. – Подонок. Мразь. Тронешь меня – убью. Отравлю. Или зарежу.
  — И тебя повесят.
  — А мне плевать. Главное, что тебя с собой на тот свет прихвачу.
  — Сильный не прибегает к угрозам.
  — А это не угроза, не мечтай. Это я с тобой планами на будущее делюсь.
Дольгар улыбнулся и наклонился к самому моему уху.
  — Я смотрю, тебе небезразличен этот охотник?..
Я дернулась, но он только крепче стиснул плечо.
  — Будешь хорошо себя вести – он останется жив и цел. Провинишься – отрежу ему руку. Затем вторую. И так пока не сдохнет. Все ясно?
Меня затрясло.
  — Он в таком состоянии в подвале умрет. И шантажировать будет нечем.
  — Пошлю ему врача. Так мы договорились?
Я кивнула.
  — Договорились.
Сбегу. Непременно сбегу.