Конёк-Горбунок А. С. Пушкина. Часть II

(Произведение это ещё достаточно сырое, - как и Часть III. Но я записала тогда всё, что поняла о сказке "Конёк-Горбунок" как Пушкинской на тот момент. До многого я теперь уже догадалась более полно и детально. Но основные тезисы, изложенные здесь, для меня остались прежними.) Е.Ш.


   Вторую часть сказки предваряет строчка-эпиграф: "Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается." Это высказывание, - видимо, -русская народная поговорка, - есть и в сказке О.М. Сомова "О Никите Вдовиниче", и в романе М.Н. Загоскина "Аскольдова могила".

Открывает вторую часть "Конька-Горбунка" загадочная, жутковатая присказка. Она составлена из достаточно разнородных кусочков. Попробуем их разобрать.

Итак,

Зачинается рассказ
От Ивановых проказ,
И от сивка, и от бурка,
И от вещего каурка.

Подобная присказка - "и от сивка, и от бурка..." также есть в сказке Ореста Михайловича Сомова "О Никите Вдовиниче": "Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки." Наверное, это - какая-то русская  присказка, использующаяся вообще в народных сказках. В "Аскольдовой могиле" Загоскина, когда балагур Тороп рассказывает свою сказку, он также произносит это:
-Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки, от молодецкого посвита, от богатырского поезда, а это, братцы, не сказка, а присказка, а сказка впереди."

    О явных цитатах в "Коньке-Горбунке" этих и других писателей я думаю вот что: Пушкин цитировал тех авторов, о которых у него было что-то написано: от Омира (Гомера) до Загоскина и Сомова. Оресту Михайловичу Сомову Пушкин подарил пятую главу "Онегина" - ту, где страшный сон Татьяны, - думаю, в ответ как раз на сказку о Никите Вдовиниче, поскольку поразительно, насколько схожи в этих двух произведениях причудливые представители загробного мира.

 Далее - не очень внятное для меня:

Козы на море ушли;
Горы лесом поросли;

Эти строчки соответствуют каким-то русским потешкам-перевёртышам, но прямого источника я не обнаружила.

Конь с златой узды срывался,
Прямо к солнцу поднимался;

Тут, конечно, так и видишь Фаэтона, который сорвался. Но он рухнул вниз - вместе с солнцем. А здесь конь сорвался с узды и взмыл к солнцу... Подобный образ был в лицейском стихотворении Пушкина "Городок"(1815):

Как знать, и мне, быть может,
Печать свою наложит
Небесный Аполлон;
Сияя горним светом,
Бестрепетным полетом
Взлечу на Геликон...

 ГЕЛИКОН
(;;;;;;), гора в Средней Греции (на юге Беотии), где, согласно греческим мифам, обитали покровительствовавшие искусствам музы; поэтому их иногда называли геликонидами, геликонскими девами или повелительницами Г. На Г. находился источник Гиппокрена, возникший от удара копыта крылатого коня Пегаса.
(Источник: «Мифы народов мира».)

Все мы знаем, что слово "Геликон" переводится как "Гора Солнца". То есть, подняться к Солнцу поэт собрался ещё лет за двадцать до написания сказки "Конёк-Горбунок".

Далее у нас - почти неизбежное в стихотворных сказках и былинах:

Лес стоячий под ногой,
Сбоку облак громовой;
Ходит облак и сверкает;
Гром по небу рассыпает...

Эта присказка очень распространена: она есть в былинах - "Калика-богатырь", "Илья Муромец", а также в в одной из донских казачьих песен; где-то ещё я встречала её, но сейчас не вспомню. В отношении текста нашей сказки скажу, что в данном случае "лес стоячий" мне напоминает стоячее болото, а облак громовой - он и есть облак громовой, который упомянут и в "Задонщине", и в "Апокалипсисе", и значит всегда одно: гнев Божий. Бог может быть - Илья Пророк, Зевс или Перун. В нашем случае, - думаю, - Зевес, - почему, - поясню в дальнейшем, когда буду разбирать третью часть сказки. Илья Пророк, кстати, был в беловой рукописи сказки Пушкина "О Золотом Петушке":

И ведёт её к востоку,
Помолясь Илье пророку...

(На это указала А.А. Ахматова в Комментариях к "Петушку").

В общем, неладно что-то в нашем королевстве, и Бог ходит по небу громовым облаком. На что же он сердит? Видимо, вот на что:

Как на море-окияне
И  на острове Буяне
Новый гроб в лесу стоит,
В гробе девица лежит.

Вот оно - в открытую пошла пушкинская тема, из "Сказки о царе Салтане, сыне его, прекрасном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди".  Третья и четвёртая строки здесь - это ведь -

Остров на море лежит,
Град на острове стоит.

Но - никакого града теперь нет! Есть - гроб с девицей. И остров - тот, да не тот; другой. Многие думают, что остров, на который причалила бочка, и где вырос потом чудный Град царевны Лебеди, над которым стал княжить Гвидон, это и есть остров Буян; но я не разделяю этого заблуждения.  Я считаю так: остров Гвидона - это остров Истины, остров царя Салтана - остров Лжи, остров Буян - остров Возмущения Ложью не очень зрелых, но благородных личностей; мальчишек.  То бишь, Буян - это остров, на котором произошло восстание декабристов-буянов, иначе говоря, Сенатская площадь с Медным Всадником во главе.  В сказке о Салтане он мелькает этаким тревожным маячком: "Мимо острова Буяна В(К) царство(-у) славного Салтана", -  повторено восемь раз. Но самого острова мы не видим толком, он нам не открывается в Сказке о Салтане. Зато в сказке о Коньке - как обухом по голове - вот вам - остров Буян, а на нём - гроб, а в гробе - девица. Откуда? И что же значит эта девица, никак, казалось бы, не связанная с сюжетом сказки?
Если заглянуть в роман Михаила Загоскина "Юрий Милославский", - а кто читал, - тот может впомнить,-  там героиня Аннушка поёт песню, в которой есть очень схожие слова:

На столе стоит нов тесовый гроб —
Во гробу лежит красна девица!

Вероятно, это - русская народная песня, которую приводит в своём романе Загоскин. Но в песне всё по-человечески: девица умерла и лежит в доме на столе, под образами. А у нас-то здесь - жуть какая-то! В лесу - на земле - новый гроб, в гробе девица, а дальше - ещё хуже... Во-первых, меня лично пробирают дрожью слова "новый гроб", поскольку это же - Евангелие от Иоанна: 19;41"На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в который ещё никто не был положен.Там положили Иисуса ради пятницы Иудейской, потому что гроб близко." Тоже жуткое и не совсем понятное место в этом Иоанновом Евангелии - подвернулся первый попавшийся гроб, оказавшийся почему-то в саду, в который никто не был положен(!), и в него положили Бога... (Что, уже тогда сдавали гробы "напрокат", как норовил - судя по его рекламе - пушкинский Гробовщик?)
Перечитаем это место в сказке ещё раз.

Как на море-окияне
И  на острове Буяне
Новый гроб в лесу стоит,
В гробе девица лежит.

Итак, вот что у нас получается: остров Буян - остров из Сказки о царе Салтане, на котором было Возмущение Ложью. Теперь там никакого возмущения нет, а тихо лежит умершая девица. Лежит в новом гробу, как Христос. Что это за аллегория? И если остров Буян - как мы думаем - Сенатская площадь, то похоже, что на него выплыл с того - затопленного наводнением - берега Невы гроб с возлюбленной бедного Евгения - девицей Парашей? Этот гроб прибило к подножию Медного Всадника? Это было бы логично и красиво, и символично. Но - думаю, - девушку зовут не Параша. Соблазнительно назвать её и Мёртвой царевной, как будто растерзанной волками или разбойниками в том лесу, в который свела её чернавка. Но - это и не она... Её гроб должен быть хрустальным, и качаться на шести столбах, как качели... Она ведь - не просто девица, а Царевна; она - Психея - Душенька - Душа...

Так как же звать нашу покойницу? ..

Думаю, что об этой девице Пушкин уже писал в своём юношеском (лицейском) стихотворении "Подражание" (1816):

Я видел смерть: она сидела
У тихого порога моего.
Я видел гроб; открылась дверь его:
Туда, туда моя надежда полетела...

То есть, надежда полетела в гроб, и легла в него. Юный Пушкин писал о надежде на взаимную любовь. И теперь он тоже говорит о надежде - но о другой - о надежде на возможность сотрудничества с царём во благо России. Если для царя Николая Павловича поэт Пушкин - просто камер-юнкер, - то о каком взаимодействии может идти речь? Небом избранный певец в такой ситуации вынужден молчать, потупив очи долу... Он и молчит. А Надежда лежит в новом гробу, как лежал казнённый Христос. Поскольку и Надежда - так же, как Бог, - умереть окончательно и навсегда не может , то мы - по-видимому - должны предвкушать её воскресение - именно из-за подчёркнутой новизны гроба...

А пока что:

Соловей над гробом свищет...

Что же это за Соловей свищет над гробом? В "Песнях о Стеньке Разине" свищет, гудит непогодушка, пригоняя разбойнику  три кораблика - первый - с золотом, второй - с серебром; а третий кораблик - с погубленной им красной девицей... А здесь, похоже, свищет наш Александр Сергеевич. Ведь он был признанным ещё при жизни соловьём российским. Граф Хвостов посвятил ему такое стихотворение:

Соловей в Таврическом саду

Пусть голос соловья прекрасный,
Пленяя, тешит, нежит слух,
Но струны лиры громогласной
Прочнее восхищают дух.

Любитель Муз, с зарёю майской
Спеши к источникам ключей:
Ступай подслушать на Фурштатской,
Поёт где Пушкин-соловей.

июль 1832

Примечания
по: Избранные сочинения графа Хвостова. — Москва: Совпадение, 1997. — (Библиотека графомана)
Второе из двух стихотворений, адресованных А. С. Пушкину (1799—1837). Натальей Николаевной, женой последнего, оно было положено на музыку. Уместно привести здесь письмо Пушкина к Хв. от 2 августа 1832 г.: «Милостивый государь граф Дмитрий Иванович, жена моя искренно благодарит Вас за прелестный и неожиданный подарок. Позвольте и мне принести Вашему сиятельству сердечную мою благодарность. Я в долгу перед Вами: два раза почтили Вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженной и вечно юной. На днях буду иметь честь явиться с женою на поклонение к нашему славному и любезному патриарху. С глубочайшим почтением и преданностию честь имею быть, милостивый государь, Вашего сиятельства покорнейшим слугою. Александр Пушкин.» Фурштатская улица в Санкт-Петербурге.

Первым же русским Соловьём был, как известно, легендарный Боян, названный так в "Слове о полку Игореве..."

И, наконец,

Чёрный зверь в дубраве рыщет, - последняя строка присказки, - снова жутковатая.

В одном из изданий сказки "Конёк-Горбунок" я видела сноску - "Чёрный зверь - в Сибири так называют медведя". Это правда. Но что-то мне говорит, что это - не медведь. (Хотя и Пушкину, как известно, медвежья тема была очень даже близка). Но - не медведь это - потому, что больше нигде во всей сказке никакой медведь не встречается. Сказка же построена очень симметрично, на соотвествиях, на параллелях, на повторах. Медведь здесь некстати. А вот Мамай, например, очень даже кстати, поскольку тема басурманина, татарина, Куликовской битвы в этой сказке явно прослеживается, да и само имя татарского хана - "Мамай" - вдруг в третьей части выскакивает. И хотя официально чёрным зверем считается медведь, я рискну предположить, что здесь всё-таки имеется ввиду не медведь, а волк. По окрасу волки ведь тоже бывают чёрными. Но здесь, похоже, не окрас, а сущность. А по сущности, два зверя в русских сказаниях были оборотнями - медведь и волк. И в "Задонщине"волком назван разгромленный князем Дмитрием Московским (Донским) хан Мамай:

"И метнулся поганый Мамай от своей дружины серым волком и прибежал к Кафе-городу. И молвили ему фряги: «Что же это ты, поганый Мамай, заришься на Русскую землю? ... Беги-ка ты, поганый Мамай, от нас за темные леса!»

И убежал, как известно, и был в конце концов убит фрягами-генуэзцами, которые его и наняли. А в присказке Второй части нашей сказки он, вишь, снова рыщет. Да ещё - в дубраве. Дубрава у Пушкина - священное прибежище поэтов. Слово "рыщет" наиболее ярко прозвучало в одном из замалчиваемых до недавних пор пушкинских произведений - его эротической сказке "Царь Никита и сорок его дочерей".

Они скачут, всюду рыщут
И царю колдунью ищут.

Не правда ли, схоже с концовкой нашей присказки, тем более, что есть устойчивое русское словосочетание "ищи-свищи!"?  Но, кроме того, именно эти слова: "Рыщет" и "свищет" уже сочетались у Пушкина в "Руслане и Людмиле":

То был Руслан. Как божий гром,
Наш витязь пал на басурмана;
Он рыщет с карлой за седлом
Среди испуганного стана.
Где не просвищет грозный меч...

Ну-с, закончив говорить о присказке, обратимся к самой Второй части сказки "Конёк-Горбунок".

Ну, так видите ль, миряне,
Православны христиане,
Наш удалый молодец
Затесался во дворец;

Обращаю ваше внимание на то, что последние две строки здесь - реминисценция строк из сказки о царе Салтане:

И за ними во дворец
Полетел наш удалец.

То есть, и князь Гвидон и дурак Иван одинаково оказываются удальцами, удачно попавшими в царский дворец. (Вообще, Пушкин любил удальцов - поскольку и сам им был. Одна из его повестей так и называется - "Удалец": "Кирджали"(тот же, 1834, год.) И чтобы завершить в нашей работе разговор о близости "Конька-Горбунка" с "Салтаном", надо упомянуть сказку, которую пока никто не упомянул в связи даже с одним "Царём Салтаном", - все так и верят, что его - "Салтана" -Пушкину рассказала няня Арина Родионовна. Впрочем, я не отрицаю, - тем более, что об этом сам Пушкин в своих записях свидетельствует, - что Родионовна здесь свою лепту внесла - но именно лепту! Пушкин же брал практически всегда не из одного - из многих - источников. И одним из таких источников явно была сказка из сборника Д. Страпаролы "Приятные ночи" . Называется эта сказка: "Пьетро Дурак благодаря рыбине, называемой тунцом, которую он поймал и которой сохранил жизнь, обрёл рассудок; он берёт себе женой Лучану, дочь короля Лучано, зачавшую от него ранее под влиянием колдовских чар". Как видно уже из названия, и третья пушкинская сказка - "О рыбаке и рыбке" так же отчасти базируется на этой сказке Страпаролы ( а не только на сказке братьев Гримм " О рыбаке и его жене").
   О чём же эта сказка?

   Жил-был Пьетро-Дурак, который каждый день отправлялся рыбачить, но каждый день ничего не вылавливал. Тем не менее, он не унывал, и каждый раз возвращался, напевая матери песенку , чтобы та ставила-мол лохани-вёдра-кадушечки, поскольку он наловил много-много рыбы. Но вот однажды он действительно поймал огромного тунца. Как водится, рыба оказалась волшебной, она взмолилась человеческим голосом, и Дурак её отпустил. За это благодеяние она обещала исполнить любое желание Пьетро. Тот пожелал, чтобы дочка местного короля оказалась от него беременной - за то, что та всегда смеялась над ним. Дочка царя Лучана забеременела и родила прекрасного мальчика. Король дознался, от кого ребёнок, и решил всех казнить. Королева уговорила его смягчить казнь, посадив всех троих в бочку и пустив на волю волн. В бочке Лучана узнала от Дурака его тайну, и взяла дело в свои руки; она сама стала командовать волшебным тунцом. По её повеленью, бочка причалила к одному из прекраснейших островов королевства её отца, и на острове этом вырос в мгновение ока чудесный дворец. А тем временем отец-король с матерью-королевой, горевавшие о погибшей дочке, решили совершить паломничество в  Иерусалим. По пути они наткнулись на чудный остров с прекрасным дворцом и пожелали его посетить. Они не узнали дочери и Дурака, поскольку те на том острове очень изменились. А на  острове этом был сад, посредине которого росло дерево с тремя золотыми яблоками. И вот так получилось, что одно из яблок оказалось за пазухой короля. (Ход - явно из "Библии", из истории Иосифа Великолепного - когда он подсунул драгоценное блюдо не узнавшим его братьям ). Лучана обвинила короля-отца в краже, тот стал оправдываться, и тогда дочь открылась отцу, разъяснив его ошибку в отношении её вины; что она точно так же невинна, как и он сам. Король внял дочери и простил и её и Пьетро-Дурака. Они все - счастливые - вернулись обратно на свой остров, и молодые повенчались, а Пьетро, который на Острове поумнел, получил высокий сан. Когда же король умер, Дурак стал вместо него королём.
    Скажите, разве не схоже с "Царём Салтаном", "Коньком-Горбунком" и "Рыбаком и рыбкой"? При этом, сказка - о дураке-простолюдине, таком же, как  Иван в "Коньке-Горбунке",  - который  берёт за себя дочь короля и становится королём.  А бочка, остров, приезд родител-я (-ей) - это взято в  "Царя Салтана".

Но - вернёмся к нашей сказке и нашему дураку.

Итак, наш Иван:

При конюшне царской служит
И нисколько не потужит
Он о братьях, об отце
В государевом дворце.

Во-первых, тут  вспоминается из "Лукоморья":

В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит. 

Во-вторых, вспоминается Евгений из "Медного всадника", который:

Живёт в Коломне, где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

   Сам же Поэт, как известно, с двенадцати лет жил в здании царского дворца в Царском Селе; (поблизости от которого, кстати, находились и царские конюшни). И ему так же было не до родни, оставленной в родной Москве. У Пушкина и начинается, и заканчивается жизнь "в государевом дворце". Сначала он был лицеистом, потом стал - камер-юнкером; и в том и в другом случае для царя - что для одного, что для другого, - он был никем...
   И Пушкин, более всего - в последние годы, - вынужден был противостоять придворному окружению. Отчего мы их норовим разделять - царя и придворных? Ведь "каков поп, таков и приход", и окружение царя таково, каковым он ему позволяет быть... Всё зависит от личности, стоящей во главе монархии. В предисловии к тОму произведений П.П. Ершова в Большой серии "Библиотеки поэта" фольклорист И.П. Лупанова отмечает: "Важно заметить, что в фольклорных редакциях сказки, как правило, придворная среда не изображается, врагами героя, доносчиками являются его братья, или простые конюхи, позавидовавшие удаче новичка. За исключением сказки №170 сборника Афанасьева [вероятно, "Волшебный конь"], все другие случаи, когда врагами героя оказываются представители "социальных верхов", зафиксированы лишь в сборниках конца ХIХ -начала ХХ века и советского времени. Ершов же даёт обстоятельную характеристику продажным, раболепствующим перед царём и ненавидящим безродного Ивана придворным. Социальный конфликт сказки Ершова усиливается, таким образом, ещё и тем, что Иван противопоставлен не только царю, но и всему его окружению".
    "Фольклорные редакции сказки" - имеется ввиду - фольклорные варианты "Конька-Горбунка". Думаю, придворная среда в них не изображается просто потому, что она народу незнакома. Трудно - да и зачем? - писать о том, чего не знаешь. (Как это умудрился сделать Ершов, - тоже никоим образом с этой средой не связанный - ершововеды нам не поясняют.) И зачем писать о том, что тебе лично не касается и тебя никак не задело? Николай Алексеевич Некрасов прав, когда говорит, что дело только тогда прочно, "когда под ним струится кровь", - уточняю -  твоя собственная - кровь.

   И начинаются у нас с этой части сказки Ивановы беды. Первый, кто позавидовал ему - это царский спальник, переведённый на эту должность с должности главного конюшего, которую теперь занял Иван. Больше всего его злит и раздражает то, что Иван ничего не делает - по его разумению - а в конюшне у него - полный порядок. (То есть, собственно, то, что раздражало в праздном гуляке Моцарте труженика Сальери). Интересно - и подтверждает мою версию о Поэте и его конях - что это Проза и Поэзия - то, что Иван - главный "над конюшной надо всей", заботится только о двух своих конях - и никаких других лошадей как бы и нет.  Он им плетёт косички из грив, да при этом поёт разны песенки. (Как пастух плёл лапти да пел песни в "Евгении Онегине" над могилой Ленского). Одним из псевдонимов Пушкина был псевдоним для журнальных статей - "Феофилакт Косичкин". "Фео-филакт" - теофорное имя, означающее "любящий Бога", а "Косичкин" - тот, кто поднаторел в плетении "кос", или - слов, или - рифм.
    В том же, как описана царская конюшня, так явно проглядывает текст пушкинского стихотворения "Всем красны боярские конюшни", что даже неудобно, что перед собой держишь книгу, на титуле которой стоит имя другого автора. Это стихотворение не было издано при жизни Пушкина, - следовательно, Ершов знать его не мог. (А сравнить тексты вы можете сами).
«Всем красны боярские конюшни...» (стр. 181). Стихотворение-сказка в народном духе, оставшееся неотделанным. Пушкин передал его тему поэту-крестьянину Федору Никифоровичу Слепушкину (1763—1848), о сборнике стихов которого он писал Дельвигу 20 февраля 1826 г. (см. т. 9). Слепушкин воспользовался темой, данной ему Пушкиным, и написал стихотворение «Конь и домовой», которое вошло в книгу «Досуги сельского жителя. Стихотворения Федора Слепушкина». Изд. 2-е. Часть II. СПб. 1828. В предисловии «От издателя», подписанном Б. Ф. (Борис Федоров), сказано: «Пиэса «Конь и домовой» сочинена Слепушкиным по задаче Александра Сергеевича Пушкина». /Коммент. Цявловской.

Любопытно было бы взглянуть на это сочинение поэта Слепушкина, но его очень трудно найти. И  - вот ведь, занимала Пушкина эта тема: конь и домовой; конюшня и домовой... Дельвигу же Пушкин писал о поэте следующее:«Видел я и Слепушкина; неужто никто ему не поправил Святки, Масленицу, Избу? У него истинный свой талант; пожалуйста, пошлите ему от меня экземпляр Руслана и моих стих, с тем, чтобы он мне не подражал, а продолжал итти своею дорогою». История со Слепушкиным показательна для нас тем, что вот - Пушкина встретил талант из народа, - каковым - как говорят - являлся и П.П. Ершов, - и сказал ему: "не подражай мне, иди своей дорогой!" У Ершова же при допущении его авторства - подражание Пушкину так и прёт, - да неужто Александр Сергеевич его одобрил бы?!

Ну и вот, Спальник наш озадачен, значит, невыносимой для него лёгкостью Иванова бытия, и

"Что за притча тут такая? -
Спальник думает вздыхая.

Об этой притче предоставляю слово Анне Андреевне Ахматовой:

"Не зачёркнутая в рукописи строка "Что за притча молвит он" - не перенесена в беловик. Может быть, Пушкин заметил, что это восклицание встречается в только что вышедшей тогда (летом 1834 г.) сказке Ершова "Конёк-горбунок"." / А.А. Ахматова "Сказка о Золотом Петушке" и "Царь увидел пред собой..." Комментарий.

Во-первых, уважаемая Анна Андреевна в данном случае ошибается, - да и многие ошибаются подобно ей, и эта путаница на руку ершововедам. Сказка "Конёк-Горбунок" не вышла летом 1834 года; она в июне была подписана в печать. Вышла же она - целиком - в октябре 1834 года; предварительно в журнале "Библиотека для чтения" было напечатано продолжение к отрывку, данному в апрельском номере этого журнала; в апрельском же номере были напечатаны первая часть сказки и присказка второй части. То есть, сказка "Конёк-Горбунок" была выпущена в свет целиком после того, как Пушкин поставил последнюю точку в "Сказке о Золотом Петушке" ( закончена 26 сентября 1834 года). И это место из второй части "Конька" в июне ещё не было опубликовано.
Во-вторых, с чего это Пушкин в данном случае стал таким пугливым или щепетильным? Когда он взял строчку у Жуковского из "Лалла-Рукк": "гений чистой красоты", - это его не смущало; когда Крылова с первых строк "Евгения Онегина" - "Осёл был самых честных правил" - цитировал, - это было нормально; да и в нашей сказке - сколько всяческих цитат мы уже обнаружили! - а вот у Ершова перенять строку - это никак нельзя?! Что за табу такое странное?

К тому же, можно подумать, у одного Ершова такое выражение встречается! У того же Загоскина в "Аскольдовой могиле" - вот вам, пожалуйста:

"Эка притча какая!"

Так что, - на наш взгляд, Пушкин, возможно, просто заработался, - ведь он писал параллельно две сказки - "Конька-Горбунка" и "О Золотом Петушке"; одну - как я понимаю - для себя, другую - для царя. Я более чем уверена, что "Конька-Горбунка" Пушкин летом 1834 года ещё дописывал и дорабатывал. Сказка была подписана к печати - но напечатана-то -только через три месяца! И Александр Языков в сентябре в Болдино видел у Пушкина "несколько сказок в роде Ершова" - рукописи "Горбунка" и видел. Да, Пушкин заработался, вставил в одну сказку то, что уже было в другой, - что для него не редкость, он всё время повторял из произведения в произведение свои строчки, - но в данном случае он отдавал своё детище другому автору, и слишком схожие тексты были подозрительны, - вот и всё. (Так же будет потом с шатрами и девицами).

И вот что думает наш хитрый Спальник про Ивана:

Дай-ка я подкараулю,
А нешто, так я и пулю
Не смигнув, умею слить,
Лишь бы дурня уходить.
Донесу я в думе царской,
Что конюший государской -
Басурманин, ворожей,
Чернокнижник и злодей;
Что он с бесом хлеб-соль водит,
В церковь божию не ходит,
Католицкий держит крест
И постами мясо ест".

А вот - черновик "Езерского":

Свищите мне, кричите bravo,
Не буду слушать ничего.
Я в том стою — имею право
Избрать соседа моего
В герои нового романа,
Хоть не похож он на цыгана,
Хоть он совсем не басурман,
Не второклассный Дон-Жуан,
Гонитель дам и кровопийца
С разочарованной душой,
С полудевичьей <?> красотой,
Не демон, даже не убийца,
Не чернокнижник молодой,
А малой добрый и простой.
(Акад., V, 411—412)

"Чернокнижник"и "басурман" уже было у Пушкина. "Злодей" же в его стихах и прозе встречается поминутно,. Не говоря уже о том, что вообще все эти обвинения Спальника - в то или иное время - относились к самому Пушкину. А ещё эти обвинения относились к герою его драмы "Борис Годунов", то есть, к историческому герою - Григорию Отрепьеву, - царю-Самозванцу. На это указала историк Н.А. Рогачева в своей работе "Исторические аллюзии в сказке П.П. Ершова "Конёк-Горбунок": "Известно, чтобы получить поддержку Польши, Отрепьев пообещал ввести в Московском государстве римско-католическую веру". Кроме того, Рогачева указывает, что свадьба Самозванца и Марины Мнишек состоялась в постный день - пятницу; так что и постами мясо он так же ел. Получается, Спальник подозревает Ивана - ни много, ни мало в самозванстве.

И вот, - наш Спальник, спрятавшись в овёс, смотрит, «что тут деет домовой?»

А "домовой" -

Дверь задвижкой запирает,
Шапку бережно скидает,
На окно её кладёт
И из шапки той берёт
В три завёрнутый тряпицы
Царский клад - перо Жар-птицы.

Обращаю ваше внимание на то, что рифма «птицы-тряпицы» встречается лишь в двух произведениях русской литературы: сказке «Конёк-Горбунок» и поэме Пушкина «Анджело» (1833):

Закон не должен быть пужало из тряпицы,
На коем, наконец, уже садятся птицы.

А ещё это слово – «тряпицы» - упоминается у Пушкина в «Истории Петра Великого»; один из указов Петра – «Указ о лоскутках и тряпицах» -  и в скобках помечено Пушкиным – «для бумажной фабрики». То есть, тряпицы наши – не просто тряпки, а – материал для бумаги, будущая бумага. То есть и здесь выходит – то самое:

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге…

Получается, перо – это и перо рабочее, и Перо Славы Пушкина. Тряпицы – материал для бумаги, на которой будут напечатаны славные его произведения. Три их, может быть, потому, что написанное соответствует «Троице»: Бог-отец – Бог-сын - Бог-дух, - это же триединство присутствует во всех пушкинских творениях, - (как всегда бывает у всех настоящих Творцов).

Он кладёт перо в сусек,

Стоп. А почему - в сусек? И что такое "сусек"?

СУСЕК м. вост. сусека ж. ряз. (сосекать) засек, закром, сукром, отгороженный ларь в амбаре, житнице, для ссыпки зернового хлеба. /Словарь В.И. Даля.

Значит, сусек - это ларь. А ларь - это изначально ящичек для домашних божеств - лар. (Ср. "Лары и пенаты" у К.Батюшкова). Хлеб - он "продукт" божественный, оберегаемый ларами. А потом царь укласт Перо в свой - царский - ларец, - решив, что именно там ему - самое место... От лар, а, наверное, и ларя происходит и фамилия пушкинской Татьяны - Ларина. Девушка, заключающая в себе сама Царский Клад - Бога в душе своей... Она же - и Муза поэта.
И вот, при свете своего Пера Славы, заручившись поддержкой Музы, Иван

Чистить коней начинает,
Умывает, убирает,
Гривы длинные плетёт,
Разны песенки поёт.

То есть - работает поэт. Спальник же - под овсом - видит только сияющее Перо, которое явно говорит о царственности Ивана, которая ему не к лицу, не по летам;  которой у него вообще не должно быть. Не должно, поскольку есть законный царь и, значит, этот - незаконный, то есть, "вор и самозванец". Для царедворца такой вывод логичен, поскольку он не может допустить, что царство Ивана - "не от мира сего".

А Иван, совсем не зная,
Что ему беда такая
Угрожает, всё плетёт
Гривы в косы да поёт.
А убрав их, в оба чана
Нацедил сыты медвяной
И насыпал дополна
Белоярова пшена.

Вы видели когда-нибудь, чтобы лошадей кормили Божественным пшеном? (В то время, как другие лошади, видимо, кушали овёс - поскольку Спальник им обсыпался). Да ещё поили медовой водой? (Где-то я видела комментарий, что Белоярово пшено - это кукуруза, - но это -странный комментарий, сделанный, по-видимому, в угоду Н.С. Хрущёву во время "Оттепели"). Собственно, кони Ивана питаются амброзией, запивая её нектаром. Амброзию и нектар в Древней Элладе могли употреблять только боги; они поддерживали ими свою бессмертную природу.(/ В статье: Е. Г. Рабинович
 
Мифологема нектара - опыт реконструкции. Палеобалканистика и античность. М., 1989, с. 111-118.)

 То есть, наш Иван, получается, поддерживает бессмертную природу своих коней.

Тут, зевнув, перо Жар-птицы
Завернул опять в тряпицы,
Шапку под ухо - и лёг
У коней близ задних ног.

Если дурак лёг возле задних ног коней, то понятно, что - над ним. Видимо, только у божественных коней и оттуда выходят те же нектар и амброзия...

И вот - только заалела заря, - наш Спальник:

Пальцы в шапку запустил,
Хвать перо – и след простыл!

Так же – кстати - как князь в «Русалке»:
               
                а милый друг
Глядь — и пропал, и след простыл.


Ситуация, когда Спальник крадёт Перо у Ивана совпадает с той, когда Фарлаф выкрадывает у спящего Руслана его (спящую же) Людмилу. Именно поэтому здесь поминается в первый раз Еруслан:

И, услыша, что Иван
Так храпит, как Еруслан

  В книге, которая передо мной, тут сноска: "Еруслан - богатырь, один из героев русских народных сказок". Вариантов этой сказки несколько. Основана же она - как отмечала , например, критик-пушкинист первой половины двадцатого века Т.Г. Цявловская - на двух историях из персидского эпоса Фирдоуси "Шах-наме" ("Книга царей"). Но в этой сказке - насколько я знаю - герой вовсе не храпит!
  Однако, и Пушкинский Руслан тоже во время сна не издаёт храпа - по крайней мере, об этом не говорится, но зато подлый трус Фарлаф видит:

Он видит сумрачный курган;
У ног Людмилы спит Руслан,

что буквально совпадает с нашей ситуацией. Кроме того, наш Иван спит "У коней близ задних ног", как Руслан - у ног своей Людмилы.

   А ещё нельзя не заметить, что сон Руслана совпадает со сном Святослава в "Слове о полку Игореве", когда "А Святеслав мутен сон виде..." - "И снится вещий сон герою". Святославу, как помним, снится, среди прочего, что "доски без кнеса в моем тереме златоверсем". Загадочное слово "кнес" толкуют по-разному, но в основном - как "князёк" или "конёк" - украшение бревна, спаивающего собой скаты крыши - которое в свою очередь называется "конь".

   Итак, Еруслан (как и Руслан) нигде не храпит. Храпит голова богатыря в чистом поле:

Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Храпит, качая шлем пернатый,
И перья в тёмной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь.

А в сказке о Еруслане Лазаревиче голова убитого богатыря Росланея  даже и вообще не спит, не только не храпит. Но в обеих сказках - и народной, и пушкинской, под Головой хранится заветный меч. А у нашего храпящего Ивана - тоже под головой - заветное Перо: "Шапку под ухо..." Может быть, здесь стоит задуматься, не приравнено ли Перо к штыку, то бишь, к мечу? А ещё - в этой сцене - когда хитрый Спальник вытягивает из шапки Ивана его Перо - нет нашего Конька-Горбунка. Вероятно, он тоже спит.

Спальник явился к царю, как только тот пробудился, "с повинной головою". Это - повтор словосочетания из "Евгения Онегина":

Но не пошла Москва моя
К нему с повинной головою...

Именем Христа Спальник клянётся в справедливости своего доноса, не замечая несуразности такой клятвы:

Вот те истинный Христос,
Справедлив мой, царь, донос.

С этого момента для Ивана начинается его Голгофа.
Насчёт Спальника у приверженцев пушкинского авторства сказки есть мнение, что это - А.Ф. Бенкендорф. Вполне возможно, ведь это именно он посоветовал только вступившему на престол Николаю "расположить к себе поэта, чтобы, как он цинично добавлял, соответствующим образом «направить» его «перо и речи». / Благой "Творческий путь Пушкина". Хотя, думаю, это - не только он. Но, кто бы он ни был, спальник играет здесь роль Иуды. А ещё в самом этом звании - "спальник" - слышится что-то такое гадко-неприличное, - допущенный в спальню - к грязному белью...

После того, как этот самый Спальник, наврав царю, что Иван может достать в его светлицу саму "Жар-птицу", подал ему перо, царь:

Смотрел и дивовался,
Гладил бороду, смеялся.

Точно так же вёл себя народ, узнавший о том, чего не хватает сорока дочерям царя Никиты:

Ахал, охал,  дивовался,
И иной, хоть и смеялся.../"Царь Никита и сорок его дочерей"

Народ тоже узнал "спальную" тайну царёвых дочерей - у них не хватало - как помним - чего-то между ног. Не говорит ли Пушкин схожестью этого "дивовался-смеялся", что в обоих случаях раскрылась интимная тайна? Тайна творчества - интимная тайна, может быть, более, чем какая бы то ни было другая.

И - царь призывает к себе на аудиенцию дурака. Так же, как - по наущению Александра Христофоровича - Николай Павлович призвал к себе поэта Пушкина.

И дальше идёт Грибоедовская сцена, когда побежавшие было за Иваном дворяна

Но, столкнувшись все в углу,
Растянулись на полу.

Замечу мимоходом, что эти строчки соответствуют следующим строчкам "Евгения Онегина":

Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу… ("Е.О.", IV, XXXV).

И вернувшись к нашим дворянам:

Царь тем много любовался
И до колотья смеялся.
А дворяна, усмотря,
Что смешно то для царя,
Меж собой перемигнулись
И вдругоредь растянулись.

Как помним, у Грибоедова дядюшка Фамусова Максим Петрович так же падал вдругорядь - уж нарочно, - за высочайшую улыбку государыни Екатерины.

Характерно здесь то, что царь ведёт себя одинаково и глядя на Перо Славы нашего поэта и на проказы своих холуев (простите за слово). То есть, они уже - на одной доске, - а наш Иван этого совсем ещё не понимает. Не понимает, и поэтому выглядит смешно со своим возмущением:

"Что за челядь тут такая?"

А он сам уже - в числе этой челяди; и само слово "челядь" здесь скорее означает не "слуг", как комментируют во всех изданиях сказки, а чернь.

"Как хвачу я вас бичом", - говорит он дворянам, разбудившим его, черни, явно входя в "роль" Христа. Но до Христа нашему Ивану ещё очень далеко...

И вот -

"Царь изволил приказать
Нам тебя к себе позвать".

Как это сходно с внезапным приездом фельдъегеря в Михайловское 4 сентября 1826!

"Царь?.. Ну ладно! Вот сряжуся
И тотчас к нему явлюся", -
Говорит послам Иван.
Тут надел он свой кафтан - [заметьте, "кафтан",  - а не что-то другое, - шутовской кафтан, камер-юнкерский кафтан...]
Опояской подвязался,
Приумылся, причесался,
Кнут свой сбоку прицепил,
Словно утица поплыл.

Никто отчего-то никогда не задавался вопросом: зачем на аудиенцию в царём Иван прицепляет сбоку свой кнут? Не предполагает же он хватить им - если что - самого государя?.. С другой стороны, наш отчаянный Поэт писал в 1824 году, когда рвался из Псковской глуши, как пойманный лев, а друзья делали всё, чтобы удержать его там и предлагали лечиться у псковского ветеринара:

Когда [для дела] позовут
Меня на [царскую] расправу,
За ваше здравие и славу
Я дам царю мой первый кнут. /"Заступникам кнута и плети" Черновой набросок.

А в жизни он не соглашался отправиться без своих пистолетов и посылал за ними в Тригорское - где оставил их накануне. (Об этом пишет Благой). В качестве кнута можно рассматривать и стихотворение "Пророк" - в первом варианте, - где "с вервием на вые" - положенное Пушкиным в карман. То есть, он действительно снарядился.

И вот - царь спрашивает Ивана:

"...В силу коего указа
Скрыл от нашего ты глаза
Наше царское добро -
Жароптицево перо?
Что я - царь али боярин?
Отвечай сейчас, татарин!"

То есть, царь считает божественное - Жаро-птицево - перо - собственным добром.

Вопросом: кто он? - "царь или не царь?" - задавался и  - как помним - царь Салтан:

"Что я? царь или дитя? -
Говорит он не шутя: -

А тут - другое - "боярин" - говорит царь, - а Ивана называет "татарин" - ругается, то есть. Говорят, в Казани на это слово обиделись и изъяли его из сказки или заменили другим... Зря! Надо понимать, что к чему, а не обижаться. Боярин, которого называли за глаза "татарин", был в истории России, и боярина этого звали Борис Годунов. В книге Руслана Скрынникова "Далёкий век" статья о Годунове начинается так:
 "Один из героев трагедии А. С. Пушкина, боярин Василий Шуйский, выразил презрение к худородному Борису Годунову убийственными словами: «вчерашний раб, татарин, зять Малюты...».
Легенды по поводу татарского происхождения Годуновых общеизвестны. Родоначальником семьи считался татарин Чет-мурза, будто бы приехавший на Русь при Иване Калите. О существовании его говорится в единственном источнике —«Сказании о Чете». ..."

Наш Царь в своём обращении соединил два эпитета, относящиеся к одному человеку - Борису Годунову: "боярин" и "татарин". Видимо, потому, что этому неправедному царю посвятил Пушкин свою гениальную драму, - и с ней приехал на аудиенцию. То есть, он взял "кнут" - стихотворение "Пророк" на тот случай, если договориться не удастся, и историческую драму, выдержанную в самодержавном духе, - на случай консенсуса с царём. Что и описывает честно в сказке "Конёк-Горбунок". Но - погодите, - давайте немного задумаемся. Борис Годунов был у нас и боярин и татарин (кроме того, он ещё и попал в цари из конюших, как наш Иван, - о чём тоже пишет Рогачева). Царь по-братски разделил эти эпитеты, применив "боярина" к себе, а "татарина" - к Ивану.
Здесь надо сказать, что это - ещё и цитата из басни В.И. Майкова "Портной и Повар", уже далеко не первая в тексте сказки:

Кричит: "Постой, боярин! Я не татарин".

До этой в басне Майкова идут строки:

Пан ехал тихо,
Портной бежал мой лихо
И вмиг
Боярина настиг.

Последние две строки процитированы в первой части  "Конька-Горбунка":

И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.

Ещё раз.

 Майков, "Портной и Повар":

Пан ехал тихо,
Портной бежал мой лихо
И вмиг
Боярина настиг.
Кричит: «Постой, боярин!
Я не татарин
И не срублю;
Я не имею сабли,
Не погублю.
Все члены у меня в бежании ослабли.
Приспешник я, не вор».

То есть, - по Майкову, - татарин - это вор. И если автор "Конька-Горбунка" тоже использует слово "татарин" как синоним слова "вор", то делает он это вслед за Майковым. Такова наша культурная традиция, и никакого оскорбления современной народности татар здесь нет. У нас был страшный период духовного и телесного рабства, длящийся почти два века - и назывался этот период "татаро-монгольское иго". И он естественно отразился в нашем сознании. В народных песнях:

Как за речкою
Да за Дарьею
Злы татарове
Дуван дуванили.
На дуваньице /"Мать встречает дочь в татарском плену". Русская народная песня

В пословицах:

Незваный гость хуже татарина.

(Пословица «Незваный гость хуже татарина» возникла в то время, когда Русь находилась под татаро-монгольским игом. Победители не щадили побежденных, постоянно выказывая непомерную гордость, презрение к покоренным народам, жадность, скупость, свирепость и насилие. Естественно, что русские ненавидели своих захватчиков и поэтому привыкли всякого татарина, пришедшего в дом, считать власт­ным гостем, всегда незваным и всегда нежданным. / Словарь русских фразеологизмов.)

Пушкин, кстати, едва ли не первый в русской литературе заявил, что "татарин" - такая же национальность, как все прочие, и дело не в том, кто какой национальности, а в том - кто какой человек:

Пожалуй, будь себе татарин,
И тут не вижу я стыда;
Будь жид — и это не беда;
Беда, что ты Видок Фиглярин" /1830, "Сын Отечества"; Эпиграмма на Ф.В.Булгарина.

И вот - царь говорит:

Что я - царь или боярин?
Отвечай сейчас, татарин!"

То есть, Иван числится у царя вором, поскольку позволил себе иметь волшебное Перо, не поставив о нём в известность государя. Но - не только заурядным вором он числится. Если Хитрый Спальник сразу почуял в том, что Жаро-птицево Перо - в шапке у Ивана - его самозванство, то как же не почуять этого самому царю? То есть, выяснение отношений идёт не на уровне: ты, Ивашка, вор, и должен быть наказан, а на уровне: кто из нас - царь: ты, или - я? И кто - самозванец? Потому что, пока волшебным пером владел дурак, он мог претендовать на царский престол! Тем более, что оно было в его шапке, уподобляя тем самым эту бедную шапку Шапке Мономаха. И царь уже почувствовал себя неуверенно - что я - царь или боярин?

Да, слава в прихотях вольна.
Как огненный язык, она
По избранным главам летает,
С одной сегодня исчезает,
И на другой уже видна. /"Герой", 1830.

Слава исчезла с головы царя и засияла над головой конюшего. Конюшим был и Борис Годунов, вышедший в цари благодаря убийству младенца. Кто он - Борис Годунов - царь или самозванец? И кто - вышедший в ответ на него Григорий Отрепьев - самозванец или царь? А это знает только Бог, или тот, кто является посредником между Богом и народом, то есть - Пророк Божий.

Тут Иван, махнув рукой,
Говорит царю: "Постой!
Я те шапки ровно не дал,
Как же ты о том проведал?
Что ты - ажно ты пророк?

Вот оно и выскочило - знаковое слово, - "пророк". Пушкин, приехавший на аудиенцию к царю из Михайловского восьмого сентября 1826 года  уже в полной мере ощущал себя поэтом-пророком. Поэтом-пророком, владеющий не просто пером, а Словом Божьим. Он сознавал, что пришёл на Русскую Землю, чтобы свидетельствовать об истине... Простодушный Иван спрашивает царя, не ясновидящий ли он, если "увидел" перо, завёрнутое в тряпицы и запрятанное в шапку, а видящий теперь эту ситуацию прозревшими глазами Пушкин смело и откровенно вопрошает государя - кто из нас пророк: Вы или я? То есть, царь говорит о претензии Ивана на власть земную, а Иван - о свидетельстве власти небесной. Как Христос - Пилату.
Пилат сказал Ему: итак, Ты Царь? Иисус отвечал:  ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать о истине... /От Иоанна; Гл.18; 37

Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить его. /Гл. 19;1.

Тонкий намёк на николаевские шпицрутены и связанное с ними его изменённое народом отчество - "Палкин", - звучит в Ивановом задорном отнекивании:

Прикажи сейчас хоть в палки, -
Нет пера, да и шабалки!..

Мне многие говорили - да я и сама поначалу думала - что я, с ума сошла? Как текст этой сказки может быть пушкинским, когда строки его сказок как будто струятся искрящимися прозрачными ручьями Петродворца, когда они так гармоничны и красивы, а тут - что? Вот вылезли какие-то "шабалки", которые нигде у Пушкина - да и ни у какого поэта - больше не встречаются! Но - во-первых, у нас - массовое заблуждение о том, что стихи Пушкина - это сплошные "шик, блеск, красота"; у него было по-всякому, в той же не очень популярной - по понятной причине - сказке "Царь Никита и сорок его дочерей", написанной двадцати трёхлетним Пушкиным, уже можно найти много не очень "литературных" и гладких выражений, например: "В лысый лоб рукою брякнул И  царю он так вавакнул". Что за глагол - "вавакнул"? В той же сказке о Балде, в сказке о Медведихе есть выражения народные, практически необработанные. Анна Андреевна Ахматова, разбирая черновики, беловик и печатный текст сказки о Золотом Петушке, пришла к выводу, что: "Пушкин сознательно снижал лексику, приближая её к народной". Несомненно, поэт боролся с изяществом, мелодичностью и хрустальной гармонией, которыми он был обязан и своему таланту и своему аристократизму - вместе взятым, - ради того, чтобы выявить смысл, чтобы высказать правду. Во-вторых, в случае со сказкой "Конёк-Горбунок", - сами обстоятельства её написания - как я понимаю, - провоцировали чуть ли не площадную грубость выражений. Согласитесь, что и словосочетание "князь Гвидон" звучит значительно литературнее, чем "дурак Иван"! Но когда Пушкин мог ощутить себя князем Гвидоном? Тогда, когда государь обратил внимание на Поэта как на историка, когда он, казалось, возложил на него надежды, как на преемника Н.М. Карамзина; когда Пушкин был окрылён открывшейся - казалось ему -

Извините, у меня отчего-то пропала остальная часть текста!



Итак,

Через три потом недели
Вечерком одним сидели
В царской кухне повара
И служители двора;

Стоп. Вам это ничего не напоминает? Нет? Ну и ладно, потом напомнит.
 
Ну-с, продолжим нашу сказку:

Попивали мёд из жбана
Да читали Еруслана.

Опять нам встретился Еруслан! И опять я утверждаю, что имеется ввиду не народный Еруслан, а пушкинский Руслан, то есть, его поэма "Руслан и Людмила", его первая по сути сказка. И в подтверждение я опять беру слова возмущённого критика-современника Пушкина(подписавшегося житель Бутырской слободы): "Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 № «Сына Отечества». Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?)". Конечно, Еруслан, - а почему нет? Народный поэт взял народный образ в свою поэму, во многом похожую на поэму Ариосто "Неистовый Роланд". Но я уже говорила выше, что и Роланд может иметь тот же источник, что русский Еруслан Лазаревич - то есть, эпопею "Шах-наме" Фирдоуси. У Фирдоуси герой - Рустам - Арслан - Еруслан - Роланд -Руслан - всё созвучно. Главный же мой довод здесь в  том, что Пушкин в сказке "Конёк-Горбунок" явно сводит начало своего творческого (и сказочного) пути и его конец. Именно поэтому он поминает своего Руслана.
То есть, здесь получается некий "уроборос" - змея, соединяющая голову и хвост - древнейший символ смерти и возрождения, бессмертия и бесконечности.
Обращаю ваше внимание  и на то, что в царской кухне сидели именно повара - а прочие профессии не указываются. Я ничего не хочу сказать плохого про поваров (дай бог им всем здоровья и процветания!), но про одного из них говорит сама История: "и собственный повар Глебов, именем Торчин, желая угодить Святополку, зарезал своего несчастного государя." / Н.М. Карамзин "История государства Российского", т.2, гл.1. 
   Один из первых русских святых, сын Крестителя Руси Владимира Красно Солнышка, юный князь Глеб, был убит именно "царским", - княжеским - поваром, привыкшим резать цыплят, индюшек и поросят - и тем же ножом. Зарезан в угоду  своему  двоюродному брату Святополку, рвущемуся к единаличной власти. В результате один - самый трепетно любимый русский святой, другой - навсегда проклятый злодей-братоубийца, русский Каин; русские летописцы не находят в нём ни одной светлой черты. (Светлые черты у него нашёл лишь наш Пётр Павлович Ершов в своём очень сочувственном по отношению к братоубийце "Монологе Святополка Окаянного". Простите, снова бес попутал - не буду, не буду больше затрагивать нашего автора!) Повар-убийца, кстати, есть у Пушкина в черновиках "Дубровского": "Пока приказные пьют, в людской люди сговариваются, а повар Архип решается убить их. [Курсив Пушкина. "Дубровский", ранние редакции. В окончательной редакции Архип - кузнец.  ]

И вот -
"Эх! - один слуга сказал
Как севодни я достал
От соседа чудо-книжку!

    "Чудо-книжку" - какое странное сложносоставное слово: "чудо-книжка", не правда ли? Наверное, для нас это уже не странно, поскольку мы теперь окружены чудо-йогуртами, чудо-диетами, да и чудо-книжками - тоже. Чудо уже не чудо, а назойливая повседневность. Но первым слово"чудо" составил с существительным, обозначающим неодушевлённый предмет, автор "Конька-Горбунка". Об этом пишет в статье "«Чудо-книжка» в «Коньке-Горбунке» Ершова" Рустам Шаяхметов:"...вообще, само понятие "чудо-­книжка" в русской традиции было неизвестно; более того, сложено оно вопреки модели чудо + одуш. : "чудо-­богатыри", "чу­до-­юдо", "чудо-­молодец", "чудо-­конь".
   Я ещё вернусь к статье Шаяхметова, а сейчас хочу разобраться с самим словом "чудо" - какова его этимология, откуда оно взялось? Вот что оказалось:
"Слово чудо, как и все русские непроизводные слова в русском языке не имеет этимологии.
 И чтобы выяснить ее – как и во всех таких случаях без исключения – надо привлекать арабский язык. Тогда выяснится, что в арабском языке корень этого слова означает буквально "совпадение". И в самом деле во фразе я его чудом встретил, "чудом" как раз и означает "по-совпадению", т.е. случайно, нежданно, так совпало, что мы встретились. Другие употребления этого слова и оттенки его значения можно было бы считать переносными, если бы они не были сопряжены с чрезвычайно сакральными обстоятельствами, например с явлением божества и связанными в силу этого с манипуляцией сознанием, как правило, уверовавших во что-то людей, т.е. с магией.
Так, если человек представляет себя толпе в качестве бога, то толпа непременно ожидает от него доказательств в виде чудотворения. И, напротив, жрецы используют различные цирковые трюки, чтобы убедить толпу в своей сопричастности божественному замыслу. Чтобы выяснить механизм суггестивного влияния подобных фокусов, надо, взяв за основу русский язык, привлечь к нему и арабский. Получится следующая кибернетическая программная цепочка слов.
Русское Бог происходит от русского же Боже, осмысленное как звательная форма слова Бог.
Русское Боже, в свою очередь, происходит от обратного прочтения арабского ежоб: "плюс, позитив". Кстати, арабское имя сатаны Иблис в обратном прочтении по-арабски же дает математическое понятие силби "минус, негатив", что говорит в пользу того, что приводимые здесь фонетические преобразования, носят не единичный и случайный характер, а являются проявлением единой системы.
Арабское ежоб при добавлении ни для кого (кроме арабов) не слышимого "ъ" превращается в слово еъжоб, которое имеет значение "ЧУДО".
Таким образом, получается, что через кибернетическую цепочку созвучных слов "боже – ежоб – еъжоб" понятие БОГ непосредственно связано с понятием "ЧУДО". Но несмотря на то, что связь эта лежит в пределах русского и арабского языков, магическое влияние ее  на мозги представителей любого этноса бесспорно. " // nn vashkevich.narod/TEXTS/chud W/html/ Mozilla Firefox
Итак, "чудо" и "бог" - понятия практически тождественные. Значит, книжка, о которой рассказывает один из служителей двора - книжка божественная? Книга Бога?
    Книга, состоящая из пяти сказок с более чем странными названиями,  первая из которых  - "о бобре". Нет ни одной русской сказки, где главным персонажем был бы бобр. И славянской - нет, и западноевропейской. Есть, кажется, только японская, и то там - царская династия бобров, а не один какой-то непонятный бобр.
Пять ведь сказок; вот смотрите:
Перва сказка о бобре...
Однако, ничего тут головоломно сложного нет - не бином Ньютона! Надо только вспомнить, что во времена Ершова и Пушкина сказками называли не только собственно сказки. Пушкин, например, свои "Повести Белкина" тоже называл не повестями, а сказками. Можно было и рассказ назвать сказкой, и басню... ("Сказка" - не то, что волшебное, а то,что сказывается). И вот как раз басня о бобре у нас есть. Вернее, не у нас, а у древних греков, и автор её - греческий баснописец Эзоп. Тот самый, от которого пошёл "эзопов язык", которым охотно пользовался наш Александр Сергеевич.
Басня Эзопа "Бобр" коротенькая, и я приведу её здесь целиком.
"Бобр - это животное четвероногое, живет в прудах. Говорят, что из его яичек приготовляют некоторые лекарства. И когда кто-нибудь его увидит и погонится, чтобы убить, то бобр понимает, ради чего его преследуют, и сначала бежит прочь, полагаясь на свои быстрые ноги и надеясь уйти целым; а оказавшись уже на краю гибели, он откусывает и отбрасывает свои яички и этим спасает себе жизнь.

Так и разумные люди для спасения жизни ни во что не ставят богатство."
Вот такая басня Эзопа.

Далее я приведу комментарий к ней.

"...Об известности этого сюжета в античном мире свидетельствует пассаж из "Метаморфоз" Апулея, где ситуация приобретает черты эротического гротеска. Речь идет о ведьме, наказавшей своего любовника: "Любовника своего, посмевшего полюбить другую женщину, единым словом она обратила в бобра, так как зверь этот, когда ему грозит опасность попасться в плен, спасается от погони, лишая себя детородных членов; она рассчитывала, что и с тем, кто на сторону понес свою любовь, случится нечто подобное" (Апулей. Метаморфозы. 9). "Бобр" - герой-любовник, попавший в трудную ситуацию, выход из которой влечет его превращение в строго противоположную фигуру. Подобная метаморфоза привлекла своей буквальностью христианского интерпретатора "Физиолога", призвавшего жителей града избавиться от блуда самым простым способом.
В поэтическом бестиарии Филиппа Танского бобр предстает как святой, отрешившийся от суетности мира. Поэтическое толкование мнимой загадки бобра дано в полном соответствии с разъяснениями "Физиолога".
"Заняться нам пора
Натурою бобра.
Спокон веков поныне
Известен медицине
Хвостатый наш герой
Целебной железой.
Готов бобер-тихоня,
Когда за ним погоня,
Не только хвост отгрызть.
Охотничью корысть
Гонимый утоляет.
Не дрогнув, оскопляет
Поспешно сам себя,
Свободу возлюбя.
Охотники без дичи,
Хотя не без добычи.
Охотиться потом
Не стоит за бобром.
Железки драгоценной
Лишен бобер смиренный.
По правде говоря,
Калеку травят зря.
Такой бобер-калека -
Прообраз человека,
Который духом свят.
Когда кромешный ад
Лютует на охоте,
Не только бренной плоти
Взыскует сатана.
Душа ему нужна.
Святого догоняет,
Морочит, соблазняет,
Надеясь на успех:
Ввести бы только в грех!
И западня готова,
Но как прельстить святого?
Он тело бросить рад.
В накладке супостат.
Душа, покинув тело,
На небеса взлетела.
Научишься добру
Благодаря бобру"
/Peter Greif / March 2, 2006 0:56  HotLog Черновые заметки. Бобр-образ кающегося грешника.

Комментатор упомянул далеко не все случаи использования в литературе басни Эзопа - да это и ненужно. Но для нашей работы важно одно из таких упоминаний в "Неистовом Роланде" Лудовико Ариосто:

 Canto XXVI.
                как вдруг
Раздается из Мандрикардова шатра
Шум и крик, все громче и громче,-—
Узнайте же, государь мой,
Что не кто иной, как сериканский удалец
Царь Градасс случился тому затейщиком.
Обряжая в бой
Сериканский царь царя татарского,
Возлагал тому к левому бедру
Меч, дотоле бывший Роландов,
И увидел на рукоятном яблоке
Имя Дурендаль и Альмонтов знак,—
Ибо юный отбил его Роланд
У злосчастного над ручьем в Аспромонте.
Взвидевши, не стал он в сомнении,
Что пред ним тот самый англантский меч,
Для которого
С самолучшею левантийскою ратью
Он невдолге тому назад
Укротил Кастилию, попрал Францию,—
Но никак ему нынче невдогад,
Почему тот клинок в ножнах татарина.
Вопрошает он, давно ль и отколь
Взялся меч, и добром или насильно?
И ему повествует Мандрикард,
Что с Роландом он бился великой битвою,
Пока граф не прикинулся помещай,
Ибо стыден ему был страх
Воевать со мной без конца и срока
За тот славный меч.
Так-де зверь бобер
Отгрызает себе свое пахучее,
За спиною заслышавши ловчий гон,
Ничего не взыскующий, кроме этого. / пер. М. Гаспарова.

То есть, Роланд отдал татарину Мандрикарду свой заветный - волшебный - меч, как бобр отгрызает себе пахучее... (Вся эпопея Ариоста посвящена всемирной битве между христианами и басурманами.) Что-то у нас уже сравнивалось с мечом... Ах да, Перо, Перо Славы, вынутое из шапки Ивана хитрым спальником. Иван при этом храпел, как Еруслан - вернее, Руслан. Но - как мы знаем - ни Еруслан, ни Руслан никогда не храпели, а храпела Голова в "Руслане и Людмиле", под которой хранился волшебный меч. А вот теперь меч сравнивается с детородным органом бобра. И, как бобр оставляет заветное, спасая свою жизнь, так Роланд оставил свой меч, свой Дюрандаль. Что этим всем хочет сказать наш Автор? Вероятно,то,  что ему - как бобру - пришлось отгрызть себе пахучее, - то есть, - оставить свой меч, вернее - перо - Перо Славы - другому. Чтобы самому уцелеть. Бог с ней, со Славой! Быть бы живу... Именно поэтому на обложке сказки "Конёк-Горбунок" стоит фамилия "Ершов". Но, может быть, Автор отдаёт другому не только Славу, может быть, он готовится вообще проститься со всем земным и уйти на небеса - "в обитель дальную трудов и чистых нег..." И ему важнее всего - сохранить Душу - как бобру Филиппа Танского...

А вторая о царе;

Ну, о царе нам вроде понятно - о том царе, из-за которого и пришлось отдать другому своё Перо, приравненное к мечу. Но и - благодаря которому была написана эта сказка. О Николае I. Хотя, часть сказки воспроизводит нам скорее Александра I, - что не противоречит единству образа. Судя по комментарию А.А. Ахматовой к "Сказке о Золотом Петушке", - и там Пушкин  под фигурой сказочного царя выводит одновременно двух царей, с которыми ему пришлось иметь дело в жизни - Александа и Николая Павловичей.

Третья... дай бог память... точно!
О боярыне восточной;

Если считать автором сказки Пушкина, то словосочетание "боярыня восточная" сразу вызывает в памяти один образ - образ царицы Египта Клеопатры.  О навязчивости образа Клеопатры для Пушкина писала А.А. Ахматова: "Тема Клеопатры была для Пушкина... неотвязна..." / "Две новые повести Пушкина". При чём здесь - в нашей сказке - Клеопатра? Не знаю. Возможно - как символ роковой красоты, - красоты, за обладание которой идут на смерть.

Вот в четвёртой: князь Бобыл;

Князь Бобыл не менее загадочен, чем бобр, - а может, и более.

Вот что пишет в своей работе по поводу этого имени Рустам Шаяхметов:

"...Возможно, под описанием  чудо-­книжки  скрывается двух-
томное  англо-французское   издание   «Альгамбры»   Ирвинга
[Irving 1832].
Им немало строк отдано рассказам о легендарном араб-
ском правителе Boabdil (Мухаммед XII Абу Абдаллах, извест-
ный как Боабдиль). Предполагаем, что это имя стало источни-
ком для ершовского  Бабыл  (Бобыл).  Сближением  Boabdil  под
более близкое к русскому читателю слово,  видимо, является
и Бобр. На это указывает близость инициальных консонантов
b­b- и б­б-. Если так, то а) латентно Бобр входит в приведенную
в п.2 линейку правителей;  b) разрешается вопрос с отсутст-
вием таких русских сказок, где бобр становится главным ге-
роем. "

К версии о Ирвинге я вернусь позже, а сейчас скажу о Бо(а)быле.
Зачем в сказке упоминать о последнем арабском правителе Гренады Боабдиле – да ещё и два раза – в различных транскрипциях  – мне лично совершенно непонятно. Я подумала с самого начала, - как перечитала сказку во взрослом состоянии – и так и думаю, что это имя – Бобыл, оно составное, и составлено оно из двух слов: «бо» и «был». «Бо» - словечко старославянское, означает  - «ибо», «потому что», «так как». Сочетание этих двух слов – явно из какого-то духовного текста; из какого? Я стала искать по Интернету и нашла комментарий блаженного Феофилакта Болгарского к Евангелию от Матфея.

Блж. Феофилакт Болгарский
(по св. евангелисту Матфею):
" ...  Господь сел в лодку, чтобы ко всем слушателям стоять лицом и чтобы все слышали Его. И с моря уловляет Он тех, кто находится на земле.
Простому народу на горЕ говорит без притчей, здесь же, когда перед Ним находились коварные фарисеи, говорит притчами, чтобы они, хотя бы и не понимая, поставили Ему вопрос и научились. С другой стороны, им, как недостойным, и не должно было предлагать учение без покровов, ибо не должно бросать бисера пред свиньями. Первой притчей говорит такой, которая делает слушателя более внимательным. Поэтому слушай!
Под сеятелем разумеет Самого Себя, а под семенем — Свое слово. Вышел же Он не в определенном месте, ибо был везде; но так как Он приблизился к нам плотью, поэтому и говорится вышел, разумеется — из недр Отца. Итак, Он вышел к нам, когда сами мы не могли прийти к Нему. И вышел, чтобы что сделать? Зажечь ли землю по причине множества терний или же наказать? Нет, но для того, чтобы сеять. Семя Он называет Своим, потому что и пророки сеяли, но не свое семя, а Божие. Он же, будучи Богом, сеял собственное семя, ибо не благодатью Божией был умудрен, но Сам был мудрость Божия."
Я выделила это "ибо был" - Бо был; Бог был... Князь Бог был... Так странно! Мы называем князем всегда Дьявола - Князь Тьмы. А здесь - князь Бог... А кто такой князь? А это рыцарь на коне; рыцарь вместе с конём, единый с конём - конязь. (Также и у французов - "шевалье" -шевал - "лошадь") И кто у нас - этот рыцарь, этот витязь? "Свистнул, будто витязь знатный"... Это - наш Иван со своим Коньком-горбунком. Или же - наш Пушкин со своим Гением. "Под сеятелем разумеет Самого Себя, а под семенем — Свое слово".
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощённые бразды
Бросал живительное семя -
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды...
И эпиграф - из того же места у Матфея, которое комментирует Блаженный: "изыде сеятель сеяти семена свои" И имя он взял то же для журнальных публикаций - "Феофилакт" - "Любящий Бога". То есть, - князь Бобыл, - это свидетельство о себе  как о боге. Он пришёл на землю, как бог, со своим Словом. "Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь, - Я знаю, я!" Он знал: Пушкин знал, КЕМ ОН БЫЛ...
Мне могут возразить на это логическое построение, что вначале-то стояло не "Бо", а "Ба"был. Что я на это скажу? Я скажу, что это - одна из описок Ершова, которыми (описками) просто кишит это первое издание сказки. Это так же, как "и про чудную свиньюшку" вместо "зверушку", и про одного коня (вместо двух). Опять же мне могут возразить на это словами Смирдина, что Пушкин "удостоил сказку тщательного просмотра". Ну, что же, значит, он смирился с этими описками, или даже и рекомендовал их (не такие дурацкие, но в принципе - не настаивал на идентичности каждой буквы). Почему? Потому что восемнадцатилетний Ершов заведомо не мог писать так, как тридцати пятилетний Пушкин, и слишком совершенный и гладкий текст был бы подозрителен. Все знают - по школе, - что списывая, надо допустить хоть немного отсебятины, а то учитель не поверит, что это написал ты, или сразу увидит, у кого списал. Почему позже - уже когда Пушкина давно не было - Ершов поставил "Бобыл"? Моя версия такая: у него уже не брали издатели сказку в прежнем виде, и он понял, что надо доставать пушкинские черновики и править текст. Что черновики у него хранились до самого этого последнего прижизненного ершовского издания, я не сомневаюсь. Потом он их, - использовав до конца, - вероятно, уничтожил, - но не раньше. А врать ему приходилось всё время: ложью больше, ложью меньше... Это я к тому, что он заявлял, что пушкинские записи уничтожил "в приступе страшной хандры".
Ну и, наконец, пятая сказка.
В пятой... в пятой... эх, забыл!
В пятой сказке говорится...
Так в уме вот и вертится..." -
"Ну да брось её!" - "Постой!" -
"О красотке, что ль, какой?" -
Точно! В пятой говорится
О прекрасной Царь-девице.
"Забавно, что дворовой слуга не мог вспомнить Царь-Деви-
цу, ключевую фигуру русской сказки о Еруслане, бывшей на
слуху   у   всего   народа.   О  древности   и   народности   «Повести
о Еруслане» можно узнать из слов, мимоходом брошенных
неким   Жителем   Бутырской   слободы,   рецензента   «Руслана
и Людмилы» А. С. Пушкина:
«Возможно ли просвещенному, или хоть немного сведу-
щему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поему,
писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же за-
глянуть в 15 и 16 No Сына отечества. Там неизвестный пиит
на образчик выставляет нам отрывок из поемы своей Людмил­
ла [так!] и Руслан (не Еруслан ли?) <…> Живо помню, как все
ето, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости
сподобился вновь то же самое услышать от поетов нынешня-
го времени!.. Для большей точности или чтобы лучше выра-
зить всю прелесть стариннаго  нашего песнословия, Поет и в
выражениях уподобился Ерусланову рассказсчику [так!] …»
(из рецензии («Вестник Европы» № 16, июнь 1820), процити-
рованное в ответе Александра Пушкина [Пушкин 1820] и во
втором издании поэмы (1828)). "
Так пишет в своей статье «Чудо-книжка» в «Коньке-Горбунке» Ершова Рустам Шаяхметов. "Забавно" это для того, кто упёрся в "Еруслана" и в Ершова и думает, что если так написано, то так оно и есть. (Если на клетке слона прочтёшь надпись «буйвол», не верь глазам своим. Козьма Прутков). Я думаю по-другому, - что это - не "Еруслан", а "Руслан", и не Ершов, а Пушкин. Поэтому понятно, отчего рассказчик не может вспомнить Царь-девицу: в "Руслане и Людмиле" такого персонажа нет. Поэма с названием "Царь-Девица" есть у Г.Р. Державина. Вот - её начало:

Царь жила-была девица, —
Шепчет русска старина, —
Будто солнце светлолица,
Будто тихая весна.

Очи светлы голубые,
Брови черные дугой,
Огнь — уста, власы — златые,
Грудь — как лебедь белизной.

"Грудь - как лебедь белизной". Известно, что свою "Сказку о царе Салтане, сыне его, славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и Прекрасной Царевне-Лебеди" Пушкин сначала хотел назвать "Царь-девица", - так же, как названа поэма Державина. Понятно, что Царь-девица у Пушкина - это Царевна-Лебедь, - так же, как в сказке "Конёк-Горбунок": "О прекрасной Царь-девице" - "О Прекрасной Царевне-Лебеди". Державин написал свою поэму в 1812 году, - вероятно, в патриотическом воодушевлении. В своей "Царь-девице" он хотел отразить исконно-русское представление о Русской Царевне, но стоит за ней явно какая-то из русских цариц - то ли Елизавета Первая, то ли Екатерина Вторая.

А что такое Царь-девица из сказки о Еруслане Лазаревиче? Вот - отрывок о ней:

"Едет Еруслан Лазаревич да едет. День прошел и другой прошел. На третий день видит - раскинулся перед ним сад, глазом не охватить. В том саду великолепный дворец стоит, золотой крышей на солнышке горит. Окна во дворце хрустальные, наличники замысловатой резьбой изукрашены.

Только поравнялся с садом, как вырыснул кто-то на коне из ворот. Вгляделся Еруслан Лазаревич и увидел: скачет к нему поленица удалая, на коне сидит как влитая. Глаза у поленицы соколиные, брови черного соболя, личико белое, румяное, из-под шлема спадают косы до пояса. Заговорила, словно реченька зажурчала:

- Ведь я тебя, добрый молодец, из окошечка увидала. Чего ради едешь мимо, к нам не заворачиваешь попить-поесть, коня накормить, побеседовать?

- Спасибо, Царь-девица, недосуг мне. Еду отца с матерью навестить, - отвечал Еруслан Лазаревич.

Сам глядит на поленицу - глаз оторвать не может.

- Что за недосуг! - молвила Царь-девица. - Не торопись ехать, торопись коня кормить, скорее приедешь куда надо.

И улыбнулась, будто летним ласковым солнышком обогрела.

Сразу позабыл богатырь про женин наказ, повернул коня и стремя в стремя поехал с Царь-девицей в чудесный сад.

В Девьем государстве девицы-красавицы - одна другой краше, а прекраснее всех сама Царь-девица, удалая поленица.

Еруслану Лазаревичу тотчас жаркую баню натопили. Намылся он, напарился. Стала Царь-девица угощать его винами заморскими, медами стоялыми, всяких кушаньев на стол наставила.

Напоила, накормила, начала на лютне играть да своим тонким нежным голосом подпевать.

Слушает добрый молодец не наслушается, глядит на Царь-девицу не наглядится. Потом набежало во дворец множество девиц и почали песни петь, хороводы водить.

В песнях, плясках да забавах год прошел и другой прошел. А Еруслану Лазаревичу думается: “Ох, долго загостился! На часок заехал, а прожил два дня”. Стал было Царь-девицу благодарить:

- Пора мне ехать!

А она принялась уговаривать, ласковыми словами улещать:

- Свет Еруслан Лазаревич! Не покидай меня, не езди, останься!

- Нет, надо мне родителей повидать!

- Успеешь с отцом, с матерью свидеться! Побудь хоть недельку, утешь меня!

Поддался добрый молодец на уговоры да на ласку. Резвые ноги будто к месту приросли. Остался в Девьем царстве. Ему кажется - неделя прошла, ан восьмой год на исходе."

Вот какая эта Царь-девица. Это же - Кирка (Цирцея) из приключений Одиссея! Обольстительница. У Державина царь-девица другая - она пуще всего хранит свою честь девичью. Но если какой Маркобрун оказывается "дерзок", то ему стоит как следует попросить прощения - и царевна смягчится. А кто такой этот Маркобрун? Это имя заимствовано из сказки о Бове-королевиче, - сказки, бывшей в России восемнадцатого - начала девятнадцатого века популярной наравне с "Ерусланом Лазаревичем". Но, кажется, Державин взял только имя: в сказке о Бове Маркобрун - отец девушки, в которую влюбился Бова, и самому Бове - отец названый, к которому богатырь убежал от своих родителей, замысливших погубить его за его неуёмную силу. О Бове писал поэму А.Н. Радищев, вослед Радищеву написал своего "Бову" Пушкин - в 1814(15-?) году. Двумя этими сказками Пушкин интересовался всю жизнь, нередко объединяя их, например:
в "Арапе Петра Великого":
"- Как, - воскликнул старый князь, у которого сон совсем прошел, - Наташу,
внучку мою, выдать за купленного арапа!
- Он роду не простого, - сказал Гаврила Афанасьевич, - он сын арапского
салтана. Басурмане взяли его в плен и продали в Цареграде, а наш посланник
выручил и подарил его царю. Старший брат арапа приезжал в Россию с знатным
выкупом и.....
- Батюшка, Гаврила Афанасьевич, - перервала старушка, - слыхали мы сказку
про Бову Королевича да Еруслана Лазаревича. "

и в Послании Гнедичу:

И с дивной легкостью меж тем летает он
Вослед Бовы иль Еруслана.

И - комментарий к этим строкам Т.Г. Цявловской:

"Вослед Бовы иль Еруслана — Гнедич интересовался русскими народными сказками, писал о необходимости их изучения и приветствовал сказку Пушкина о царе Салтане в том стихотворении, на которое Пушкин отвечает. В вариантах рукописи первоначально в последних стихах было сказано прямее:

И с детской радостью меж тем внимает он
       О подвигах царя Салтана.

Вот уже у Пушкина и Салтан сближен с Ерусланом. То есть, не только "Руслана и Людмилу" могли читать в царской кухне служители двора, но и "Сказку о царе Салтане..." И каким-то образом он собственную родословную связывает с этим персонажем русских сказок - арап Ганнибал, по его мнению - и Бова и Еруслан - в одном лице... Видимо, оттого, что оба героя оставили отчий дом, а Бова обрёл и другого отца - Маркобруна, как юный Ибрагим нашёл другого отца в лице царя Петра Первого...

Однако, вернёмся к Царь-девице.
Как видим, Царь-девица в "Еруслане" совершенно не та Царь-девица! Не та, что Царевна-Лебедь и не та, что будет у нас, в "Коньке-Горбунке". Может быть, поэтому и не может вспомнить её рассказчик: непривычный образ у этой Царь-девицы.

Я обещала прояснить вопрос о Вашингтоне Ирвинге и его "Альгамбре" в связи с пятью сказками "Конька-Горбунка", и прежде чем углубляться далее в образ нашей Царевны, давайте покончим с этим вопросом.

Приведу сначала текст Рустама Шаяхметова из его статьи "Чудо-книжка"в "Коньке-Горбунке":

   "Ирвинговская новелла Legend of the Arabian Astrologer может
быть скрыта в крайне сжатом описании сказок о  Царе  и  Бо­
ярыне восточной  (вторая [сказка] о  Царе; Третья… о  Боярыне
восточной), сгруппированные по гендеру, как показано выше.
Приведенная схема способна разворачивается в сюжет (речь
идет о пушкинской «Сказки о золотом петушке» (1834) и на-
броске «Царь увидел пред собою…» (датируемый 1832 годом,
т. е. когда вышел ирвингский двухтомник), на которые и по-
влияла  Legend of the Arabian Astrologer  Ирвинга, как показала
Анна Ахматова [Ахматова 1933]).
О близости «Альгамбры» к замыслу «Конька…» уже гово-
рилось в контексте вариации сюжета AT 530 (= АА 530A. Сив-
ко-бурко) в новелле Legend of Prince Ahmed al Kamel, or, The Pil­
grim of Love [Бараг, Новиков, 1985:389]. Есть и такое совпадение.
В   завершении   сборника   приводится   новелла  Notes   to   «The
Enchanted Soldier». Из нее узнаем о перстне царя Соломона, по-
терянным и найденным в брюхе рыбы. В третьей части «Конь-
ка…» чудо-юдо рыба-кит  (кит-рыба)  помогла  Ивану-дураку
найти перстень Царь-девицы. Такого сюжетного хода русские
сказки   не   знают,   следовательно,   путешествие   за   перстнем
в окиян введено в текст Автором.
Подводя итог, отметим главное: упоминание чудо-­книжки
в сказке Ершова «Конёк-Горбунок» не имело сюжетной необ-
ходимости, а служило, вероятно, скрытой отсылкой к произ-
ведению Ирвинга Вашингтона «Альгамбра»".
   Во-первых,  - "Вашингтона Ирвинга".
   Во-вторых, меня всегда умиляют эти отсылки комментаторов "Конька-Горбунка" к произведениям, на русский язык во времена Ершова и Пушкина не переводившимся:   "Риччардетто" Ф,    "О Ливоретто и Беллизанде" Д. Страпаролы.        Критики при этом не подвергают сомнению авторство Ершова, который писал о себе другу: "Вот я - кандидат Университета, а не знаю ни одного иностранного языка". Каким образом Ершов прочёл эти произведения - бог ведает! Это - ладно. И запутанное расследование Шаяхметова по названным героям сказок - бог с ним! Мы и сами уже в них разобрались, без "гендерных признаков". Вообще, почему пушкинские "Золотой Петушок" и "Царь увидел пред собою" коррелируют с ершовским "Коньком-Горбунком" - тоже загадка. Выходит, они оба основывали свои произведения на новелле Ирвинга об арабском звездочёте. Последнее, кстати, правда, - только автор - один, - поэтому всё и сходится. В той же степени, в какой "Золотой Петушок" схож с этой легендой,  схож с нею и наш "Конёк-горбунок". Поверьте мне на слово, или сравните сами. Сравнение текстов этих произведений в данной работе мною не предусмотрено. Далее - про кольцо Шаяхметов говорит неверно, что такого сюжета русские сказки не знают. В том же "Еруслане" морской змей достаёт для героя камень невиданной красоты, который Еруслан Лазаревич позднее вставляет в кольцо, а кольцо передаёт своему сыну. Кольцо же есть и в "Руслане и Людмиле" - его передаёт Руслану Финн. Но - на удивление - идя путаным путём и делая неверные выводы, Шаяхметов приходит в конце концов к более-менее верному - на наш взгляд - тезису: "Подводя итог, отметив главное: упоминание чудо-книжки в сказке Ершова "Конёк-Горбунок" не имело сюжетной необходимости, а послужило, вероятно, скрытой отсылкой к произведению  Вашингтона Ирвинга "Альгамбра". (Хотя - тоже - и зачем Ершову отсылать нас к этой "Альгамбре"? Что она - такая чудесно-расчудесная книжка, что русский поэт не может без неё сочинить ни одной сказки?!) Однако, не знаю, что - видимо, чутьё, в основном не подвело исследователя - здесь есть скрытый намёк на Вашингтона Ирвинга; но с "Альгамброй" он не связан, а связан вот с чем.
   После выхода в свет "Повестей Белкина", один критик писал о них в "Московском телеграфе" следующее: "Вот также пять маленьких сказочек, которые напечатал господин А.П., почитая их занимательными, вероятно, не для детей, а для взрослых. Этот Издатель сочинений его, который подписывается буквами А.П., и о котором в объявлении книгопродавца говорят, как о славном нашем поэте, не походят ли они на дитя, закрывшее лицо руками, и думающее, что его не увидят? ... Кажется, Сочинителю хотелось испытать: можно ли увлечь внимание читателя рассказами, в которых не было бы никаких фигурных украшений ни в подробностях рассказа, ни в слоге, и никакого романтизма в содержании. .. Дарования В. Ирвинга, в наше время, кажется, решили уже этот вопрос. Но знал ли Г-н Белкин, что это верх силы дарования огромного?  Эта мнимая простота показывает Геркулеса, без всякого усилия, шутя, ломающего огромные деревья."

То есть - куда вам, господин А.П., до Вашингтона Ирвинга - не смешите людей своими пятью сказочками!

   И вот теперь, в сказке "Конёк-Горбунок", у нас снова речь про пять сказок, которые оказались в какой-то доставшейся от соседа чудо-книжке. "Повести Белкина" ведь тоже достались (якобы) от соседа: "Вот,... ... ..., всё, что мог я припомнить, касательно образа жизни,..,... .... покойного соседа и приятеля моего", - говорит во вступлении к "Повестям" некий господин, у которого хранились рукописи Белкина.  То есть, Пушкин снова говорит про "пять сказок", - как было в "Повестях Белкина", но - на новом витке спирали. "Повести Белкина" - при всём их стилистическом совершенстве - нельзя назвать "чудо-книжкой", то есть Божественной книжкой. А какую книжку можно? (И не "Альгамбру" Ирвинга - какими бы геркулесовыми силами не обладал её автор! Впрочем, тогда, когда писалась критическая статья о "Повестях Белкина"(1831), "Альгамбра" ещё не была издана (1832) Критик имеет ввиду другие произведения Ирвинга). Повторим, о чём у нас эти самые пять сказок.
Перва сказка О Бобре
То есть, о том, кто в минуту смертельной опасности отдаёт настигающему его противнику самое заветное, чтобы сохранить  жизнь - либо физическую, либо душевно-духовную. Что говорит нам этим автор?

Вот, я отдаю свою сказку П.П. Ершову, не претендуя на славу её сочинителя, чтобы только она была издана и люди её читали.

А вторая - О Царе

Я не мог поступить иначе в сложившейся ситуации, когда царь не считает меня никакой величиной и вообще человеком, к которому нужно прислушиваться. Когда царь счёл меня холопом, служащим для его удовольствий...

Третья - О Боярыне восточной (Клеопатре)

За обладание исключительной Красотой надо отдать жизнь.

Вот в четвёртой - Князь Бобыл

Я пришёл на Русскую Землю, чтобы посеять на ней Слово Божье. Пришёл как бог земли Русской. Как воплощение её Души.

Души, которая и есть Прекрасная Царь-девица, Царевна-лебедь...
И потому пятая сказка - О прекрасной Царь-девице.

То есть, нет здесь никаких пяти сказок, а есть одна - "Конёк-Горбунок", в которую автор вложил все эти подтексты. "Чудо-книжка" - это сам "Конёк-Горбунок", доставшийся Ершову от покойного соседа-Пушкина. Божественная книжка, книжка Бога. Книжка, в которой  - рассказ о жизни и творчестве его. О его чудесах, подвигах и Преображении. То есть - Пушкинское Евангелие.

Итак, слуга стал рассказывать сказку о Царь-девице, - главной героине сказки "Конёк-Горбунок". Сначала - вроде бы всё странно и непонятно:

У далёких немских стран...

Почему - "немских"? Немецких? Просто иноземных? Или - немых? Где говорят совсем непонятно для нас?

Есть, ребята, окиян.

Окиян - земной или воздушный? Или вообще метафизический, например: окиян Истории, события которой ещё недавно неслись, волнуяся...?

По тому по окияну
Ездят только басурманы

Вот тебе и на! Только иноверцы ездят.

С православной же земли
Не бывали николи
Ни дворяне, ни миряне
На поганом окияне.

Что за окиян поганый, на котором православные никогда не бывали?
Не знаю. У меня пока что нет ответов на эти вопросы.

На поганом окияне живёт девица - не простая, - она - дочь Месяцу, а Солнышко ей - брат. Нестандартные родственные отношения в этой сказке!

Девица наша, ездящая в красном полушубке - это же Заря. Зарёй Заряницей она названа и в фильме-сказке "Конёк-горбунок" А.А. Роу.

Но у Зари с Месяцем - другие отношения.

"...Согласно традиционным славянским представлениям, Заря – возлюбленная Месяца, что подтверждается фольклорными текстами. В русской колядке поётся: «Ходя-походя Месяц по небу \ Клича-поклича Зарю за собой \ Пойдём, Зоренька, пойдём, ясная \ Пойдём со мною богача шукать». В белорусской песне: «Перебор-Мисячек, перебор! \ Всех зирочек перебрал \ Одну себе зирочку сподобал \ Хоч она и маленька \ Да ясненька \ Меж всех зирочек значненька». А.И. Асов в своих «Песнях Птицы Гамаюн» (реконструкции славянских мифов) приводит такой сказ о Месяце и Заре: Заря была женой Хорса, Бога Солнца; Месяц влюбился в Зарю и украл её, за что был наказан Перуном. «И тогда Пеpун разрубил мечом ясный Месяц, лихого похитчика, и вернул Зарю Хоpсу светлому. И с тех пор ясный Месяц на небе тщетно ищет Зарю-Зареницу и не может найти молодую Зарю. Вырастает опять, но могучий Пеpун вновь его разрубает своим мечом». /"Славянская мифология".

То есть, Солнце - муж Зари, Месяц - возлюбленный.

Но было, оказывается, и такое: Месяц - отец, Солнце - мать.
К слову сказать, в славянском фольклоре существует также представление, согласно которому Солнце – женского рода и является женой Месяца: «Ясне сонце – то господыня \ Ясен Мисяц – то господарь \ Ясни зирки – то его диткы»; «А мой батька, а мой батька – ясен Месяц \ И моя матка, а моя матка – красно Солнце». Эта версия находит себе соответствие в литовской и германской мифологии…

Но ни в какой мифологии нет такого сочетания:

Дочь, вишь, Месяцу родная,
Да и Солнышко ей брат.

Автор настолько смел, что создаёт собственную мифологию. Зачем? С этим вопросом разберёмся позже. А сейчас я скажу только, что Царь-девица - она не только Заря-Заряница, но и Царевна-Лебедь.

Связь Царевны-Лебеди и Царь-Девицы идёт от самого Поэта:
"Сохранились планы будущих изданий,  составленных самим Пушкиным.
И вот что интересно:  в  них  сказка  названа  иначе.  Вот  эти  названия:  "Царевна Лебедь",
"Царь-девица".Владимир Щербаков "Встречи с Богоматерью" (Документальный роман).

То есть, Царевна-Лебедь - это Царь-Девица, а Царь-Девица - Царевна-Лебедь. И разве они не схожи? У Лебеди "месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит", и она "выплывает, будто пава". Пава - павлиниха -курица в шикарном оперении с чудо-хвостом. Они вообще не плавают! Это Бабариха, что ли, так ошиблась, назвав лебедь курицей? А Гвидон уже правит бабку: "выступает"  - говорит, - а не "выплывает".  Он думает, что милая его будет ступать по земле, а она - водоплавающая, и вообще- богиня. Она и ходит, и плавает, (и летает) - в зависимости от состояния,  - а если плавает - то сама по себе, то есть, сама собою. Наша же Царь-девица для плаванья имеет золотую шлюпку. Вообще-то, всё золотое в русских сказках имеет божественное происхождение. А откуда произошла шлюпка? Из Голландии? Кто-то мне возразит - из Италии,  - там это слово произносилось -"шелоппе", - звуки эти воспроизводят шлепки вёсел по воде. Потом лодка попала в Голландию, и там её нашёл Пётр Первый и привёз в Россию - и лодку, и её голландское уже название - "шлюпка". Шлюпка у царевны золотая, а весло - серебряное, - как лук Аполлона (стрелы у него - золотые). Если Дева у нас - Заря, то шлюпка её - это облако, а весло - по-видимому, луч денницы. Или - перо? Столб света, нисходящий с неба на землю, называли и пером. А перо - веслом. Например, Вольтер в "Орлеанской девственнице":

Для приступов, осады и боев
Нам не нужны писаки и поэты;
Их ремесло я изменить готов,
 Им в руки дав не весла, а мушкеты.

Даль пишет о пере следующее: "...Лопасть, или же стержень, срединное ребро лопасти, почему лопасть весла ошибочно зовут пером; перо весла, это вся средняя часть его, от валька или детки до лопасти или гребка, и грань, утолщенье посредине корня лопасти. Перо руля, лопасть или задняя приделка к рудерпису, ко стержню, веретену. Запутанность эта оттого, что перо берется то в знач. стебла, то махалки, широкой. Перо напарья, самое сверло, вставной резец... || Перо у сохи, сошное, деревянный отвалец у сохи; || вят. перо солнечное, перо под солнцем, светлый, ино радужный столп, под восходяшим или заходящим солнцем...".

Вот так, Поэт сказал: "весло", а подразумевал, возможно, - "перо".

Далее - в одном издании - странный текст - "Самолично правит в нём" - то есть, - "в красном полушубке", - конечно, - её полушубок, она им самолично и правит! Видимо, накладка Ершовского косноязычия. Верный вариант: "В окияне правит том".

Картина красивая, но только - кто же всё-таки Царь-девица: Заря или Царевна- Лебедь?
Поскольку Девицу нашу всё время сранивают с птицей:

Похвалялся ты для нас
Отыскать другую птицу,
Сиречь молвить, Царь-девицу, -

то сравнение это говорит в пользу Лебеди. Ведь и Жар-птица - это Лебедь, - как мы сделали вывод. Значит, снова Царевна-Лебедь, как в "Сказке о царе Салтане?". А в "Сказке о царе Салтане" Лебедь - это сама Истина. Она сияюще бела, непорочна, чиста и царит над чудо-островом князя Гвидона, где все счастливы... А Царь-девица ездит в красном полушубке, в золотой шлюпке, с серебряным веслом, по поганому океану, в гордом одиночестве... Сочетание: красный-золотой-серебряный - плюс Девица напоминает конец "Песен о Стеньке Разине":

"...Пригоню тебе три кораблика:
На первом корабле красно золото,
На втором корабле чисто серебро,
На третьем корабле душа девица".

Душа девица на третьем корабле  - это утопленная Стенькой персидская княжна плывёт, - по его душу. Потому и погодушка свищет, гудит, заливается. У нас в Присказке было то же самое, только в "Горбунке" свищет не погодушка, а Соловей, - то есть, сам Поэт, сообщник Стихии.

Та девица, говорят,
Ездит в красном полушубке,
В золотой, ребята, шлюпке
И серебряным веслом
В окияне правит том...

Лебеди в красных полушубках не ходят...  Если только это - не раненый лебедь, окрашенный кровью. Или - испачканный чьей-то кровью?

Возьми себе шубу,
Да не было б шуму...

В красной рубашке выходил на помост и палач... Но - погодите, - мы всё отходим в сторону от главного. Главное же - это то, что Царь-девица - это Царевна-Лебедь, но та была белая, а эта - красная... А что или кто уже так менялся; был белым, а стал красным? Считаю до пяти. Вспомнили? Правильно, первое Пасхальное яйцо.

"Когда Мария Магдалина пришла к римскому императору Тиберию, чтобы рассказать о воскресении Господа из мертвых, она принесла ему первое пасхальное яйцо. (В те времена было принято, приходя к императору, подносить ему подарки. Состоятельные приносили драгоценности, а бедные - то, что могли). Мария Магдалина протянула императору белое куриное яйцо и сказала: “Христос воскресе!”. На это император заметил, что никто не может воскреснуть из мертвых, в это так же трудно поверить, как и в то, что белое яйцо может стать красным. Не успел он договорить, как яйцо стало превращаться из белого в ярко-красное. Потрясенный, он воскликнул: “Воистину воскресе!” " /Интернет. Сайт "Единое Отечество".

    Наша Царевна-Лебедь покраснела, как Пасхальное яйцо. Но пока -наполовину. Символом Пасхи - символом Воскресения - является эта Девица в сказке "Конёк-горбунок".

Почему же николи не бывали православные на том окияне (поганом - или - наоборот - чистом?)

Ответить сложно. Но всё же я выдвину версию словами Иоанна Богослова:

12 Если Я сказал вам о земном, и вы не верите,- как поверите, если буду говорить вам о небесном?

13 Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах.

То  есть, слово "поганый" надо бы читать как - наоборот - "чмстый", а не был там никто - поскольку никто и не был, кроме Христа. Стоп. А почему по этому океану беспрепятственно ездят "басурманы"?
Не ясно. Оставим это - может быть, по ходу дальнейшей работы вопрос этот разрешится?

И вот Спальник донёс  "о всём" Царю - и вновь - по повеленью царя - побежали по Ивана посыльные дворяна.

В крепком сне его нашли
И в рубашке привели.

Такого ещё не было, чтобы стремянного приводили к царю в ночной сорочке. Но такое вполне могло быть с фрейлинами при императоре Павле Первом: "Государь сказал, что он когда-нибудь пошлёт за дамами, чтоб они явились во дворец, как их застанут, хоть в одних рубашках." /А.С. Пушкин "Разговоры Н.К. Загряжской". На мой взгляд, Пушкин просто вставил этот привод подданного к царю в одной рубашке, - поскольку знал, что такое при царе-самодуре вполне может быть. Да и самого Поэта царь вынудил явиться к нему прямо с дороги, не умывшись, не побрившись, в испачканной и помятой одежде, продрогшего на осеннем ветру, - что соответствует, на мой взгляд, приводу к царю сонного Ивана в одной рубашке.

И вот опять конёк и Иван

Едут целую седьмицу,
Напоследок, в день осьмой,
Приезжают в лес густой.

Всё, как было при поимке Жар-птицы. И снова - день осьмой. Но только это - другой день осьмой. В двух значениях он пребывает в Русском Православии - этот восьмой день - как день Причастия и как день Пасхи. День Воскресения.

"Вот дорога к окияну,
И на нём-то круглый год
Та красавица живёт;
Два раза она лишь сходит
С окияна и приводит
Долгий день на землю к нам.
 
Что такое - "долгий день"? С чем связан эпитет "долгий"?
Может быть - с этим:

 21 мая — Иван Долгий
 
Иван Долгий – народный праздник на Руси, назывался так по причине, что в этот день Христианская церковь вспоминает святого апостола Иоанна Богослова.
 
В этот день было принято засевать пшеницу. В отличие от ржи эта культура была не основной в числе выращиваемых культур и шла в основном на продажу и на уплату налогов. Поэтому при посадке пшеницы крестьяне всей душой желали, чтобы она дала отменный урожай.
 
В этот день совершали молебен прямо на поле, а по старославянским традициям в этот день пшеничному полю приносили угощение в виде испеченного каравая из пшеничной муки. Просили поле постараться и дать как можно больше зерна, чтобы и достаток был и подати заплачены. Этот каравай не принято было дарить, а вручали его после обряда выполненному на поле, первому нищему, встреченному на пути.
 
В этот день примечали, что если птиц много прилетает на сев, то это плохой знак, считали, что вся пшеница уйдет на выплату податей. Считали, что если жаворонок высоко парит в небе и поет свои песни, то урожай будет щедрый, а лето изобильное и на жару и на дожди.
 
Долгим день назывался, потому, что обряд начинался с зарей, и работы продолжались до того момента как солнце уйдет за горизонт.

То есть - долгий день - это день от зари до зари. Но не такова ли и вся жизнь человеческая? Не подобна ли она вся этому долгому дню? И вы видите - я была права в своей догадке, что Белоярово пшено - это пшеница, - и что пшеница эта напрямую связана со Словом Божьим.

А наша Царь-Девица напрямую связана со смертью и возрождением.

Если ж ты её проспишь,
Так беды не избежишь, -

предупреждает конёк Ивана. И она два раза лишь сходит на землю - непонятно - за какое время? За сутки? За год? Или - за жизнь каждого из нас, сначала приводя нам наш долгий день - а потом забирая его? Тогда - с чем она схожа? С дыханием, духом, душой. От первого до последнего вздоха длится наш "долгий день".

И, окончив речь к Ивану,
[Конёк]
Выбегает к окияну,
На котором белый вал
Одинёшенек гулял.

Как-то нехорошо от этого одиноко гуляющего на окияне белого вала - вам не кажется? Как палач на помосте гуляет этот вал...

В "Полтаве":

На нем гуляет, веселится
Палач и алчно жертвы ждет:
То в руки белые берет,
Играючи, топор тяжелый...

(У палача - руки белые. Скоро будут красными...)

Впрочем, вернёмся в нашу сказку.

Тут  Иван с конька слезает,
А конёк ему вещает:
"Ну, раскидывай шатёр,
На ширинку ставь прибор
Из заморского варенья
И сластей для прохлажденья"

Это уже было в пушкинском "Еруслане", то есть, - в "Руслане и Людмиле":

И вдруг пред нею сень шатра,
Шумя, с прохладой развернулась;
Обед роскошный перед ней;
Прибор из яркого кристалла;
И в тишине из-за ветвей
Незрима арфа заиграла.


Всё как-то очень схоже, и теперь уже Царь-девица чудится нам княжной Людмилой: шатёр-прибор-музыка...


Пусть а шатёр она войдёт,
Пусть покушает, попьёт;
Вот как  в гусли заиграет, -
Знай, уж время наступает.
Ты тотчас в шатёр вбегай,
Ту царевну сохватай,
И держи её сильнее,
Да зови меня скорее.

Так инструктирует Ивана Горбунок. То есть, мирно поющую и ничего худого не делающую девицу надо хватать и держать силою...

Если ж ты её проспишь,
Так беды не избежишь...


И вот Царь-девица явилась, и дурак её видом оказался разочарован.

И бледна-то, и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;

То есть, талия Царь-девицы соответствует росту Конька-Горбунка: три вершка. Сомкнутые в кольцо большой и указательный пальцы...

Особое внимание Иван обращает на ножонку - как  и свойственно было автору - А.С. Пушкину:

Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня. ..  /"Евгений Онегин", Гл. I; XXXII


Ножонка у царевны - как у цыплёнка. То есть, снова поминается курица, которая - Леда, - мать Прекрасной Елены. Ну, правильно, если мать - курица, то её ребёнок - цыплёнок. То есть, изначально - как помним - Царевна-Лебедь - это "цыплёнок" Елена Спартанская, Елена Троянская, Елена Прекрасная. Отсылка к ноге - одной - тоже имеет свою историю. В "Фаусте" И.-В. Гёте, когда в Рыцарском зале являются Парис и Прекрасная Елена, публика обсуждает его и её. О ней говорят:
 
Пожилая дама

Большого роста, дивно сложена,
Лишь голова мала несоразмерно.

          Молодая дама

Зато нога: смотрите, как крупна! / пер. Холодковского.

Потом хулиган-Пушкин вставит эту Гётевскую ногу в эпиграмму на Колосову:

Голос нежный, взор любови,
Набеленная рука,
Размалеванные брови
И огромная нога! / 1819 год.

А потом нога вылезет в его совсем хулиганской "Гавриилиаде":

Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви...

Вот так - от Прекрасной Елены к Марии, матери Божьей, - всё о ноге... 

Но - как говорила Анна Ахматова, -

Кто знает, что такое слава!
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..

И вот уже давно он не грешил, и отрёкся публично от всяких хулиганств, - и вдруг - здравствуйте! - "ножонка".  Опять?! Но в том-то и дело, что не опять. Не соблазняет его ножка Царь-девицы:

"Тьфу ты! - [ говорит,] - Словно у цыплёнка! Пусть полюбится кому, Я и даром не возьму."

То есть - врёшь, не возьмёшь меня своей ножонкой! Кстати, ножку выставляла самому царю Тартара девица-Душенька в поэме Богдановича, стихотворном пересказе Апулеевой истории о Душе, Амуре и богине любви Венере. Аид смирился перед этой прелестной ножкой. Отсылка к этому моменту поэмы Богдановича есть в стихотворении Пушкина "Гроб юноши", которое я вспоминала выше, разбирая присказку ко Второй части сказки:
 
Напрасно утром за малиной
К ручью красавица с корзиной
Идет и в холод ключевой
Пугливо ногу опускает:
Ничто его не вызывает
Из мирной сени гробовой...

Уж если ножка красавицы не действует - дело совсем швах...

А наш-то дурак - живёхонек, но ему, словно покойнику - всё нипочём!

А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! словно у цыплёнка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму".

На цыплячьи - кстати, - очень похожи ножки Сикстинской Мадонны, так любимой рыцарем Пушкиным.
Девица бледна, вовсе некрасива, с цыплячьей ножонкой, - ну ничем она не очаровала Ивана! Но когда она заиграла на своих гусельцах и стала сладко припевать, наш дурак склонил голову на кулак и, поддавшись очарованию, заснул. А этого делать было нельзя.

Вдруг конёк над ним заржал
И, толкнув его копытом,
Крикнул голосом сердитым:
"Спи, любезный, до звезды!
Высыпай себе беды,
Не меня ведь вздёрнут на кол!"

То есть, что же это такое - то, что она его усыпила, и могла от него ускользнуть, - и только гений-ангел конёк спас нашего Ивана... А это значит, - на мой взгляд, - что девица у нас теперь Лгунья. Царевна-Лебедь была царицей царства Истины, а Царь-девица - царевна Обмана, наваждения, самоусыпления. Она соответствует той Жар-птице, Птице Славы, которую Иван поймал для царя-самодура. С этого и началась Ложь -

В надежде славы и добра
Смотрю вперёд я без боязни:
Начало славных дел Петра
Мрачили мятежи и казни...

Соответствия с великим пращуром царь Николай не выдержал - к 1834 году это стало ясно: "в нём много от прапорщика и совсем мало от Петра Великого..." "Прапорщик", кстати, заключает в себе как "держателя знамени" - ("порьпорь - "знамя" по-старославянски), так и "держателя пера", - поскольку фонетически "порьпорь" - это "порх-порх" - порхание, шуршание на ветру. И "знамя" и "перо" шуршат почти одинаково, и оба эти предмета обозначались старославянским словом "порьпорь", от которого производное - "прапорщик" - "держатель знамени".  То есть, Надежда на то, что царь Николай станет продолжателем дела Петра не сбылась, она - Надежда - лежит в новом гробу на острове Буяне, у подножия памятника Петру... (О чём, кстати, красноречиво говорит и рисунок пушкинский - где оживший конь без Седока в ужасе оторопел, глядя на ожившую же Змею, поднявшую голову.  Пётр "сошёл"с коня-России, и место его пусто, - поэтому басурманин-змей оживился... ) И вот, получается, что поверив в царя 8 сентября 1826 года в Чудовом монастыре Кремля, Пушкин поддался обманчивой мечте. И он так и верил ей - несмотря на догадки своего гения. Он Николая видел Героем, который входил в холерные бараки летом 1831. Тем же летом Пушкин был введён в заблуждение обещанием царя дать ему место историографа России - вакантное после смерти Н.М.Карамзина (1826). Здесь уж он думал, что совсем близко исполнение его желанья служить вместе с царём на благо Великой державы. Пушкин старался этому месту соответствовать - он собирал материалы по Истории Петра, а также и по Пугачёвскому бунту - яркой иллюстрации того, к чему приводит в истории России неправедное правление, уклонение монарха от Воли Божьей. Но царь не захотел дать Поэту место историографа, вроде бы твёрдо им обещанное; вместо него он дал Пушкину звание камер-юнкера Его Императорского Двора. И вот - с тех пор, как Поэт-Пророк начал питать ложные надежды на императора Николая Первого - и служить ложной по существу - идее, - с тех пор Царевна-Лебедь и стала ездить в красном полушубке по поганому окияну. Напоминаю вам, что Царевна-Лебедь в "Сказке о царе Салтане" - это царица "Царства Истины"  - каковому соответствует Остров князя Гвидона. Гвидон агитировал, агитировал, - и в конце концов привёл батюшку-царя Салтана к Её божественной Истине. Царь вырвался из-под влияния клевещущих тёток, и у него открылись глаза на Правду. А в жизни получилось, что сам князь Гвидон - то есть, сам поэт Пушкин - вовлёкся в доверие к Кривде, что он дал себя обмануть царю, творящему волю Свою, а не Божью. И его Муза стала служить неправде...  Истина была в том, что царь- это палач, отправивший на гибель и мученье людей, желавших счастья и правильного - праведного - пути родной стране. А он, он, поэт-пророк - посмотел на трагедию взглядом Шекспира и пошёл договариваться с этим царём, и договорился, и поверил в него, и сам же подсказал ему, какой он (царь) выходит молодец:

Начало славных дел Петра
Мрачили мятежи и казни...

И вот - доигрался. Царь взял поэму-гимн Поэта пращуру Петру, да и вымарал из него слово "кумир" - его величество в эти игры больше не играет. И Пушкин как поэт ему больше не нужен, а тем более - как "умнейший муж России"!  Какой умнейший муж? Что вы! Он же - дурак-дураком, камер-юнкер - переросток, прямой кандидат в рогоносцы... (Пушкин был единственным человеком в истории России, которому присвоили звание камер-юнкера в тридцать четыре года. Камер-юнкеры его возраста - и даже старше его - были при дворе, но все они вступили в эту должность молодыми людьми. Никого не назначали в камер-юнкеры в том возрасте, в каком назначили Пушкина. В этом было главное оскорбление, и это было против всех правил. Но царь так захотел... )

Небесный океан над Россией давно уже - океан поганый, и по нему могут ездить только те, кто исповедует ложную религию и молится неправильным богам. И Правь здесь никто не славит - славят кривду - и первый - он, пророк России, избранник Божий, славит кривду! Не божью Правду, а правду царя. Он - выразитель Души России - всё думал, что она сияет белизной горней выси, а она - между тем - в кровавом полушубке ездит по опаганенному ложью окияну и напевает его же сладкозвучные строфы... Это продолжалось десять лет, а он всё спал в своём идиотском прекраснодушии. И он мог спать и дальше, если бы гений-конёк не образумил его:

"Спи, любезный, до звезды!
Высыпай себе беды...

О какой звезде говорит конёк?

Наверное, о той же, о которой говорил Руслан:

Лети хоть до самой звезды,
А быть тебе без бороды.

Но - какая звезда - Веспер - Венера, - "и встречен Веспер петухом"? Или же это -

Я вышел рано, до звезды...

То есть, до Рождества Христова. А в широком смысле - до осознания людьми христианства, - чего не случилось и до сих пор. Христос - глашатай Свободы, - а люди ведь предпочитают быть рабами - так легче... И  не имеет ли ввиду Автор "Конька-Горбунка" именно Её -

Что в мой жестокий век
Восславил я Свободу...

А - какая же это Свобода, если ты в плену - в плену собственных иллюзий?

То есть, наш Иван мог заснуть опять и остаться в плену собственных иллюзий - и это было бы смертельно для него.

Если ж снова ты заснёшь,
Головы уж не снесёшь, - предупредил его ангел-конёк.

И тогда -

... Иван сбирать пустился
Острых камней и гвоздей
От разбитых кораблей...

Где он всё это нашёл? Какие разбитые корабли? Откуда? А это - "флот царя Салтана".  Тот, что ехал навстречу Гвидону в "Сказке о царе Салтане, сыне его... князе Гвидоне и Прекрасной Царевне-лебеди". Не поедет царский флот на его, Пушкинский, Остров Истины. Разбита эта мечта. Вот об этом надо всё время помнить Ивану-дураку, и больше не впадать во власть Иллюзии. Вот эти острые гвозди - сердца горестные заметы - надо всё время держать при себе  как напоминание... Пусть даже этими же гвоздями прибьют ко Кресту его руки и ноги; он не изменит теперь Небесному отцу в угоду "отцу" земному. То есть, в этот момент Иван предпочёл физическую смерть смерти душевно-духовной и чистую посмертную Славу - неправедной славе прижизненной.

И с той минуты, как Иван принял это решение, он больше не дурак. Ни разу дальше по тексту сказки нам не встретится этот эпитет.

(Сравните: "Но ты во всём этом не виновата, а виноват я сам из добродушия, которым я преисполнен до глупости..." / )


И поэтому он кричит Девице:
"Нет, постой же ты, дрянная! -

"Дрянная" - производная от "дряни"; дрянями Иван назвал "Жар-птиц" - птиц вдохновения, - "дрянью" же поэт А.С. Пушкин называл само вдохновенье. И другое слово воспроизводит здесь Поэт - слово "вдругоредь". Он приводил его в сцене падения дворян, упавших вдругоредь нарочно - для потехи царя. Потом так же упал перед царём сам Иван - завернувшися в полу. Так вот, больше этого не будет. Он больше не будет своим вдохновением доставлять потеху царю. От него больше не ускользнёт Истина. Он её привезёт царю и поставит перед ним - и дальше события уже пойдут не по сценарию царя и его спальника. Иван больше не дурак.

(Кто-то мне возразит, что вот господин Грибедов выражается правильным литературным языком, говоря "вдругорядь", а автор "Конька-горбунка" простонароден и не вполне правилен. Я возражу на это, что получается всё как раз наоборот. По словарю Владимира Ивановича Даля правильным и исконно русским выходит как раз вариант "вдругоредь".

"ВДРУГОРЯД, вдругоредь, вдругомя нареч. вдруги твер. во второй, в другой раз; вторично, вторительно; || потом, после; || более, еще, вперед, иногда. Уж я вдругоредь браню его за это, вторично. А ну вдругоредь не послушайся-ка, еще, впредь. Вдругоредь и не застанешь дома, так извини, ино, иногда. Вдругомя приходи, теперь некогда, в иной час, день, время". / Толковый словарь В.И. Даля.)

С доставленной ему Царь-девицей наш Царь пытается вести себя как царь Салтан - но в этот раз всё выходит не столь удачно, как в той сказке.

Царь к царевне выбегает,
За белы руки берёт,
Во дворец её ведёт,
И садит за стол дубовый
И под занавес шелковый,
В глазки в нежностью глядит,
Сладки речи говорит:
"Бесподобная девица,
Согласися быть царица!..

Царь Салтан говорил так:

"Здравствуй, красная девица, -
Говорит он, - будь царица..."

"Будь" - и всё, а этот разводит - "согласися - не согласися" - царь ты или не царь?

Соколины твои очи
Не дадут мне спать средь ночи, - перефразирует царь слова, относящиеся к Ивану-дураку, который когда-то на печи пел

Изо всей дурацкой мочи:
"Распрекрасные вы очи!", - тогда, когда отец погонял дурака в дозор.

И правильно царевна молодая

Ничего не говоря,
Отвернулась от царя.

Ничего не говорил когда-то отцу и князь Гвидон:

В город он повёл царя,
Ничего не говоря.

Царь же всё не унимается:

На колен пред нею стал,
Ручки нежно пожимал
И балясы* начал снова:
Молви ласковое слово!
Чем тебя я огорчил?
Али тем, что полюбил?
О, судьба моя плачевна!"

Зачем-то царь повторяет здесь слова Фамусова:
"Моя судьба ещё ли не плачевна?.."

*"Баля;сы ...: * лясы, белентрясы, балы, шутки, веселыя росказни.
Точить балясы, балясить, баля;сничать, шутить, галить, смеяться, забавно беседовать, [переливать изъ пустого въ порожнее, болтать от нечего делать". / Толковый словарь В.И. Даля

Наконец, царевна удостоила царя ответом:

"Если хочешь взять меня,
То доставь ты мне в три дня
Перстень мой из окияна!"

Вот так! Роли уже поменялись. Теперь главная во дворце - Царь-девица, и она приказывает самому царю - в три дня - смотаться на окиян, чтобы достать её перстень.

Конечно, царь сам ничего делать не станет. Он зовёт к себе Ивана. Всё - как всегда. Царь приказал, Иван посопротивлялся, царь застучал ногами, Иван смирился. В этот раз ему отдаёт приказ и Царь-девица - заехать в её изумрудный терем поклониться её матери -Месяцу и брату -Солнцу да спросить, отчего они там грустят?

В этот раз в задании для Ивана есть существенное отличие - в том, что ему надо выполнить его всего в три дня, - а до этого царь давал три недели. Так же, Иван берёт не хлеба ломоток, а три луковки в карман. Лук - символ слёз; и в "Борисе Годунове" один из народа трёт себе глаза луком, чтобы слёзы потекли. Так что - Иван собирается три дня плакать?..
.