Эмигрант Глава 7 Чужие и свои

Глава 7

Чужие и свои

- «Да, он в Рашку собирается. Напряги его, конечно, пусть отвезет.»
Андрей стоял и поневоле слушал телефонный разговор начальницы. Он подошел точно к назначенному времени, но Эльвира болтала с приятельницей и не обращала на подчиненного внимания.
Все в ее жизни было заурядным. Квартира – двушка в панельной многоэтажке, оценки в школе – тройки, четверки. Учителя так и говорили – твердый середнячок. Глаза, нос, рот, волосы - все среднее. Не уродина, не красавица. А как хотелось внимания! Надевала все голубое, воздушное, повязывала дымчатые розовые шарфики. Колготки носила со швом. Толку-то. Они еще всегда перекручивались на кривоватых толстых ногах. А помог комсомол. Эльвира – секретарь могла объявить взыскание, отчитать перед строем. Уже позже, в институте – исключить, если, например, человек уезжал заграницу на ПМЖ. Когда обещала кому-нибудь поставить на вид или там выговор, всегда держала слово. Могла еще и настоять, чтобы выговор был с занесением.
Так постепенно получилась из Эльвирочки настоящая стерва с твердым характером. 
Но пришла пора уезжать - бизнес не задался, наглых там без нее хватало. А комосомольский навык и здесь пригодился – командовать-то она любила страстно, пылко, и Эльвирочка стала начальничком, совсем маленьким. Но Андрею хватило.
Почему она его невзлюбила, и сама не знала. Впрочем, знала – он был чужой, и уважения к власти в нем не было совсем. А такого прощать нельзя. У нее в группе все должны остерегаться начальства. «Людишек в кулаке надо держать. Воли не давать.», - учил ее когда-то райкомовский секретарь. Ведь сама-то она перед начальником всегда на задних лапках – и стул предложит, сама вскочит, а его усадит, хотя вроде как должно быть наоборот, и раз двадцать подчеркнет перед всеми, как он правильно все сказал. Не замечает, не возражает – значит, все она делает как надо.
Лапочкой или кисочкой она быть не умела, - не получалось даже притвориться доброй, но могла служить тому, от кого зависит. Упрямства и энергии хватало.
Прошло минуты три, пока она заметила стоящего перед ней Андрея и знаком предложила сесть. Наконец, закончила разговор и тут же переменила тон с расслабленно – благодушного на официальный.
«Вы должны подготовить список проектов, в которых участвовали в этом году, с кратким описанием самого проекта и вашей роли. Это к аттестации. Ваши инновации, статьи и гранты мне не нужны. Только обычные рабочие проекты. У нас тут не научный институт», - инновации и статьи были как раз очень нужны, не говоря о грантах, группа у них наполовину исследовательская – Эльвира, хоть и работала здесь меньше года, это прекрасно знала, так же как и то, что по-хорошему она сама должна была все подготовить, но с с Андреем уже можно было не церемониться, а копаться неохота. Ничего, сама она поставит оценки, и вот тут уж она его удивит. Эльвирочка внутренне ликовала. Даже грудь горделиво вздымалась у нее под кружевной блузкой. А еще ей так нравилось приказывать!
«Двух дней хватит?», - спросила она, на самом деле ничего не спрашивая, и посмотрела на часы, показывая, что аудиенция окончена.
«Так вот в чем дело», - думал Андрей, идя к своему кубику.
 «Она не может меня ни с того ни с сего уволить, но хочет так аттестовать, чтобы я сам ушел, а с плохими оценками внутри компании перейти куда-нибудь очень трудно. И рынок неважный.» Это тянулось уже около года и сильно действовало ему на нервы.
После ракетного вознесения Дика Торчилина в горние начальственные выси работа Андрея стала как бы никому особо не нужна. Трех сделанных Андреем проектов оказалось достаточно, чтобы воплотить самые смелые Диковы сны о карьерной нирване. Слава блестящего инноватора бежала впереди него, начальство, внезапно прозревшее, недоумевало, как оно раньше не замечало такого одаренного сотрудника, и двинуло его вверх сначала на две, а потом еще на три ступеньки. После третьего проекта, взбежав вприпрыжку по карьерной лестнице, Дик был совершенно убежден, что он точно такой, как о нем говорят, все придумано и сделано им самим, Андрей же просто технический сотрудник, к тому же сильно переоцененный. По корпоративной логике Андрей становился человеком неудобным. Дик немного подумал и нашел изящный выход. Эльвира, недавно нанятая на должность, которую он когда-то занимал, не переносила на дух ни самого Бранадского ни его проекты – они были для нее слишком заумными и непонятными, а непонятного Эльвира не любила и всегда немного побаивалась. «Не люблю, когда меня делают дурой», - высказывалась она в кругу своих. Но тронуть Андрея не могла, поскольку тот был человеком Дика. Нечего и говорить, что Эльвирочка боготворила любое начальство. И Дик решил поменять Андрея на Эльвирину дружбу и преданность. Ему же нужны свои люди среди младших менеджеров.
Андрей только теперь с горечью догадался о сделке. Не могла Эльвира так обнаглеть без отмашки.
Было о чем задуматься. Сами по себе выходки Дика Андрея трогали мало — противно, конечно - он брезгливо передернул плечами, а с другой стороны, сделано что-то вполне приличное, какая разница кем. Людям какая-то польза. Это ведь не дело его жизни. Просто надо было с чего-то начинать в новой стране. Но вот угроза остаться без работы была серьезна. Правда, еще есть какое-то время. С первой аттестации уволить его не получится. Снова подумал о Дике. Глупый маленький подлец. Ведь пропадет. Свои же  и подставят.  Срубил сук, на котором сидел. Туда ему и дорога.
Ему захотелось поговорить с Джонатаном. Андрей никогда не работал в его проектах, но Джонатан всегда излучал доброжелательность, держался почти на равных, и к тому же он был начальником Эльвиры.
Дверь кабинета оказалась открытой, хозяин сидел, уткнувшись в компьютер. Андрей тихонько постучал. Джонатан, не отрываясь от экрана, сделал приглашающий жест.
Судя по реакции, история сама по себе не была для него новостью.
«А чего ты хочешь от меня?», - улыбка была любезной и мудрой с грустинкой. Она жила какой-то своей отдельной жизнью.
«Защиты», - просто ответил Андрей. «Вы ведь знаете, как Дик сделал карьеру.»
«Конечно, знаю», - Джонатан пожал плечами. - «Думаешь, другие этого не понимают? Или он один такой? Это по правилам. Всех устраивает. Вот если бы он использовал персональные данные клиентов без разрешения, его бы уволили. Могли бы и в суд подать. А так  что ж — он был твоим начальником. Все результаты — его по праву.»
- «А меня по тому же праву уволить? Чтобы не мозолил глаза немым укором?»
- «Например», - ответил Джонатан неожиданно без всякой улыбки. Лицо его сразу стало  сухим и неприятным. - «Если ты не сработался с Эльвирой, я не смогу тебя защитить. У Дика были одни критерии, у нее другие.»
- «Вернее, Вам это просто ни к чему. Она — хоть маленький, да начальник, с ней еще жить и жить, а я никто. И Вам совершенно не нужен.», - Андрей говорил прямо и резко, ему уже было не до политкорректности.
Джонатан снова пожал плечами. Мудрая улыбка вернулась на место, но теперь она казалась приклеенной чуть-чуть не там. И Андрей мог поклясться, что видит отклеившийся кусочек. Эта аудиенция тоже была окончена.
Он стал унывать. Боевой задор сдулся. Из рук все валилось. Заставил себя просто работать - как робот, но уже через полчаса навалилась усталость, безнадежная и тупая, будто весь день ворочал каменные глыбы. Раньше такого не случалось.
Мелькнула мысль о Жатто, он даже оглянулся, словно услышал стук копыт и увидел сзади генерала, ведущего своих гусар в атаку. Подумал с тоской: «Там хоть можно было драться, выехать в чистое поле рубиться, защищая жизнь и честь. А здесь скрючивайся в кубике до конца рабочего дня,  с затекшими мышцами и болью в пояснице, вместо того, чтобы ловким движением заехать Дику в ухо или сгрести рывком бумажки с Эльвириного стола и запустить ей в наглую морду.»
Правда, после аттестации он скажет ей в столовой при большом стечении народа, что пора ее, Эльвиру, заносить в Красную книгу. И на удивленный вопрос: «Почему?» ответит без улыбки: «Потому что ты последняя сволочь.» Что ж, остротой можно расплатиться всегда, если больше нечем. Жатто, наверное, был бы им доволен. Но это будет потом.
Женя с Ирой как раз отмечали десятилетие приезда в Америку. Типичный эмигрантский праздник — памятка, зарубка на временном столбе, рубеж непонятно чего.  Андрей обрадовался -  сегодня можно просто веселиться, а утро вечера мудренее.


Вечер удался. Женя – весельчак, музыкант и спорщик, был заводилой и душой любой компании. Сероглазая, с пепельными волосами и озорной улыбкой, чаровница Иринка нравилась очень многим. В их доме всем было хорошо, каждый чувствовал себя желанным.
 За десертом, как обычно, занялись политические баталии – Женя с Ирой и еще несколько гостей были твердыми «республиканцами», а Вера с Марком «демократами», но быстро стихли. Иринкина улыбка сдерживала горячие головы, да и мало что можно было сказать нового. Нынешняя Администрация не нравилась никому, на том и столковались.
Спор между «республиканцами» и «демократами» среди новых эмигрантов вечен как вопрос о смысле жизни и ровно настолько же разрешим. Переселенцам нужна опора на новой земле, а усердное «боление» в политике и спорте, как известно, самый быстрый способ почувствовать себя частью страны.
Андрей так не умел. Лозунги его не волновали, для него политика была набором конкретных действий вроде уборки мусора в их маленьком городке. А как можно нахваливать политическую партию, не зная еще даже, что она сделает, или говорить о чиновнике с таким восторгом будто он великий мудрец, Андрей совсем не понимал, но относился к этому цирку спокойно.
Дом у Жени с Ирой был по эмигрантским меркам просторный — высокий светлый зал с двумя маленькими комнатами внизу и еще три спальни на втором этаже. Выпивать и закусывать начали в зале, а потом гости разбрелись кто куда.
Андрей с Катей, разговаривая, вышли в маленький коридорчик и Андрей невольно заглянул через открытую дверь в соседнюю комнату. Там у противоположной стены стояли Женя с Ирой, вжавшись друг в друга, переплетясь руками и ногами — и целовались самозабвенно, страстно и неистово будто на первом свидании. Андрей целомудренно  вытолкнул Катю из коридорчика, хотя по улыбке понял, что она видела сцену.
- «Там есть кровать, я заметила», - сказала она лукаво.
- «Кровать – ерунда, видела, КАК они целуются? Сколько лет, ты думаешь, ребята женаты?», - задумчиво спросил Андрей.
- «Десять лет в Америке, до этого в России - пока подали документы, получили пароль, собрались. Лет двенадцать — никак не меньше.»
Катя с Андреем посмотрели друг на друга.
- «Теперь мы хотя бы знаем, как выглядит настоящая любовь.» - В глазах Андрея был неподдельный восторг.
- «И настоящее счастье», - добавила Катя.
- «А иной раз кажется, что спорят. О той же политике. Даром что оба «республиканцы».», - лицо Андрея осветилось улыбкой, но от Кати не ускользнул и почти неслышный вздох.
- «Да, вот как сегодня. Ты уже пришел, когда Иринка, исчерпав аргументы, заявила «Женька, заткнись!»?»
- «Ага», - сказал Андрей. – «Но это же не всерьез. И ничему не мешает. А вот глаза у нее сияют по-настоящему. Скорее уж настораживает, если люди во всем согласны.»
Они тихо вернулись к столу. Там Суламифь с Марком мирно беседовали за бутылкой «Кьянти», сокрушаясь, что либерализм, во всяком случае американский и европейский, окончательно стал левым. Говорила, конечно, Мифа, собеседник ее больше кивал и поддакивал, допивая уже третью бутылку. Андрей не помнил друга хмельным и пытался сообразить, чтобы это значило. Не страшно, Вера довезет, но как-то необычно.
- Понимаете, Марк, - грустно подытоживала Мифа, любуясь оттенками красного в бокале, - Либерализм стал вначале модой, а потом религией нашей интеллигенции, а мода, не говоря о религии, диктатор, диктатура же всегда склонна к экстриму, в данном случае левому. Здесь давно нет места свободе и никто не терпит чужого мнения. В нашем университете это особенно заметно, - Мифа была академически серьезна.
- Круг замкнулся, - печально констатировал Марк. – Что же нам делать? - Он оглянулся вокруг, словно ища поддержки. На самом деле Мифино лицо слегка расплывалось перед глазами и Марик пытался сосредоточиться на нем в неожиданно покачнувшейся комнате. Наконец, ему удалось сфокусировать взгляд, и он посмотрел на собеседницу почти победно. - Мы ведь ехали, в сущности, в другую страну.
- Мы не знали куда ехали, - возразила Мифа с прежней серьезностью. Она не замечала, что Марк пьян. - А впрочем, что нам остается?! Просто жить. Ехали за демократией, а застали мечту о государственной халяве. Пока только мечту...
- Я бы и автомобильные права выдавал с большим разбором, - высказался Марк. – А об избирательных и говорить нечего.
Он попытался взмахнуть рукой, пошатнулся, но устоял.
- Не надо тосковать по мировой справедливости, ребята. Она бабенка своевольная и что у нее на уме, никто не знает. Насчет религии сомневаюсь – слишком уж все стали прожженные атеисты, а про моду ты точно права. Но жизнь здесь все-таки слегка честнее, удобней, да и справедливей, чем в родных палестинах, правда? И правила одни для всех, - Андрей не улыбался, только уголки губ чуть поднялись и в глазах застряли лукавинки. Он искал глазами Веру, но ее нигде не было. Что же все-таки у них случилось?
- Согласна, - Мифа отпила еще немного «Кьянти». – Только этого недостаточно. Мы еще не готовы к скучному благополучию, потому что рассчитывали на большее, как говаривал классик Довлатов.
- Другого глобуса все равно нет, Мифа, - подала голос Катя.
- А все эти крены вправо – влево на нашу жизнь практически не влияют. Только на уровне застольных бесед. Не исключено, что они влияют на что-то где-то там очень далеко, но в каком виде это к нам вернется, никто пока не знает.
Кате, пожалуй, хотелось того скучного благополучия, о котором говорила Мифа, она все еще чувствовала себя как в шторм на открытой палубе – накрыло волной, и ты за бортом. Кругом должна – за дом, за машину. Стоит потерять работу – и все пропало, на пособие с маленьким сыном не проживешь, да и не вечное оно. Правда, опытные эмигранты говорили, что и это не конец света, но так не хотелось проверять на собственной шкуре, ведь одна и совершенно не казенная.
У Мифы, наоборот, все эти страхи были давно позади, карьера сделана, хотелось приключения. Мир она объездила, и в путешествия больше пока не тянуло, завести любовника не позволяла совесть – муж относился к ней трогательно, и совсем не его вина, что своего оболтуса – художника она любила, а спокойного надежного Виталика – нет. «Надо бы все же съездить куда-нибудь, где не бывала, в Бутан, например.», - думала она время от времени. – «Но Виталик всегда работает, одна она путешествовать не умела, с подружками не любила, с группой незнакомых людей тем более.» Мифа скучала.
Всю жизнь нужна была хватка, энергия, воля. Они долго сидели в отказе. Ее художник не столько рисовал, сколько пил. С работы уволили. Зарабатывала деньги переводами, репетиторством. Находила каких-то американских журналистов, участвовала в демонстрациях. Наконец, выпустили.
И снова мытарства. Пятнадцатилетний Павел тосковал по Москве в Миллуоки, где она работала а университете. Он не умел жить в глуши среди чужих американских тинейджеров и школьных учителей. Еще и понимал их плохо. С таким трудом вывезенные картины не продавались здесь так же, как там. И ради этого стоило уезжать? Когда Толя разбился на машине после очередной ссоры, она поняла, что все кончено, эта смерть на ее совести и счастья больше никогда не будет. Так, в сущности, и вышло. Но жизнь выправилась. Павел окончил университет и о проблемах первых лет вообще не вспоминал. Она стала профессором в Гарварде, встретила Виталика. Превозмогать вроде нечего больше. И вот теперь внутри образовалась пустота.
- «Любое отступничество, предательство возвращается, Катя. Куда быстрее, чем кажется.», - Мифа сегодня говорила со звериной серьезностью.
- «А я хочу денег, простого бабского счастья и легко обойдусь без высоких принципов.», - Катя встала, выгнувшись как молодая львица, задорно посмотрела на ребят и налила себе полный стакан вина.

Андрей, улучив момент, отвел Марка в сторону: «Что случилось?»
- «Вот, напился», - констатировал тот устало. – «А толку?» Замолчал, никак было не выговорить. Вздохнул и процедил еле слышно – «Расходимся мы с Верой.»
Еще помолчал немного. – «Даже и думать не могу об этом.»
- «Расскажи толком», - Андрей увел его в отдельную комнату, подальше от людей и общего разговора.
- «Да как расскажешь?»
- «Может,  еще устаканится, чего не бывает?»
- «Да нет, понимаешь, Андрюша, мы уже давно живем по привычке. Пока в Москве было трудно, держались. Общее дело сплачивает.», - Марк усмехнулся. «Коза ностра. Там нужно было выживать, растить Люшу. Не могли друг без друга. Не в любовном смысле, а в простом, житейском. И первые годы здесь тоже. А сейчас Люша уехала в колледж, все как-то катится по инерции благополучно. А нам просто так и поговорить не о чем, если без дела. И ты знаешь», - Марк взглянул куда-то в сторону, поежился, отпил из прихваченной с собой бутылки. – «Вера со мной вдруг спать перестала. Я вначале понять не мог. Ну ладно, месячные, потом устает на работе. Но раньше-то вроде не меньше уставала. А на днях пришла и говорит: «У меня есть человек. Мы же с тобой все равно давно чужие.» Вот так вот просто. Это правда все, но ведь двадцать лет почти вместе. Я не могу без нее – своя, чужая, какая разница.» Марк одним махом допил бутылку из горлышка, аккуратно поставил ее рядом с собой на пол и сел, обхватив голову руками. Потом убрал руки, посмотрел на Андрея. Ошарашенный, тот понятия не имел, что сказать. Из их троицы он больше всех дружил с Марком – в разговорах за ланчем они крепко сошлись, понимали друг друга сразу, без предисловий. Много было общего в самом подходе к жизни, в манере смотреть на вещи, это немало значит на пятом десятке. В книжках часто любили одни и те же места. А с Верой отношений не было, ну просто как с женой друга. Хрупкая, коротко стриженная, с прямой спиной, независимая и сдержанная, она была по-своему пикантна, но холодновата, держала дистанцию. В ней чувствовалась сила, не нуждающаяся в эмоциях. Представить себе, что Вера вдруг очертя голову в кого-то влюбилась, Андрей совершенно не мог. Ну что ж, значит, он просто ни черта не понимает в жизни.
Марикова боль сразу стала главной, о своих неприятностях он и думать забыл, но вот высказать словами не получалось, хотя столько их, самых правильных и подходящих к случаю, крутилось в голове. Ни одно почему-то до языка не доходило.
- «Я даже ее не ревную. И понимаю где-то – они работают вместе, что-то такое делают общее как мы когда-то, у нас же была семья общего действия, и распалась как только делать стало нечего. Но мы так долго вместе прожили, что я уже не могу без нее, Андрюша. Как без руки, без ноги. А вот как она может – не знаю, не могу понять.»
Вера уже почти не жила в их общем доме, только время от времени заезжала за какими-то вещами, но в гости они почему-то ездили вместе, разрыв как бы еще не стал официальным. И Марку от этого было намного тяжелее, потому что не было сил видеть Веру и говорить с ней. Он находился на той стадии, когда нужно с кем-то поделиться горем. Тяжесть, с которой он засыпал и просыпался, была ему одному уже не под силу. Нельзя было вернуть то, что было, да и незачем, нечего было возвращать, но память с этим не соглашалась, он вспоминал их дом в Баку с маленькой Люшей, первые счастливые годы в Америке, сегодняшняя реальность выталкивалась этой когда-то бывшей жизнью и он чувствовал, что тихо сходит с ума. Разговор с Андреем был поэтому очень нужен.
- «А я до сих пор не могу без Ани.», - сказал Андрей невпопад. «Мы уже пять лет порознь, у нее там какая-то другая жизнь, у меня здесь. Я ведь приехал за ней в Москву как только смог, ты знаешь. Думал, вернемся вместе. Но что-то изменилось, уже не было того, что раньше. Чуда этого больше не было. Я старался – так, сяк. Ничего. Что-то сломалось. И я вернулся один. Что было делать?! Представить себе не мог, что когда-нибудь так будет. Совсем недавно стало отпускать. Все равно не понимаю до конца, что ее нет. Потому что где-то она еще есть. Глупо, наверное, да?! Но все равно я не столько свободен, сколько просто один.»
Марк посмотрел на него с благодарностью. – «Спасибо. Ты все то говоришь. Не успокаиваешь. То, что нужно.»
Андрей вдруг улыбнулся. В глазах заплясали искорки как светлячки. – «Добро пожаловать в клуб одиноких мужчин. Давай завалимся на какой-нибудь остров. Снимем бунгало на пляже. Будем рыбу ловить, охотиться.»
- “Ага. Это у них тоже включено. All inclusive.”
Ребята почему-то страшно развеселились. Подошла Вера, вопросительно взглянула, не понимая причины веселья. Оно стихло так же внезапно и беспричинно, как началось.
- «Марк, ты едешь со мной?»
Он молча кивнул.
- «Тогда пойдем со всеми прощаться.» Андрея поразило, что движения ее стали другими, появилась осанка, уверенный взгляд. Такой Веры Андрей не знал. Может быть, она была счастлива?

Семейная жизнь у Иры с Женей не была ровной. Бури, затишья, громкие ссоры, внезапные примирения. Они не умели любить друг друга спокойно, может быть, поэтому все у них было хорошо. Настоящей любви нужны эмоции. Иначе она затухает и становится занудным семейным счастьем. Впрочем, читатель может выбрать сам, что ему по вкусу.
Четырнадцать лет семейной жизни не притупили ни любви ни страсти, да и противоречия если сгладили, то самую малость. Иногда им и правда казалось, что познакомились вчера. Ира говорила, что ей с Женей смешно. Кто знает, что она в это вкладывала, но подружки ее хорошо понимали и завидовали. А говорили она друг с другом всегда, даже в постели.
Десять лет в Америке пролетели как один день, но дочка выросла, дом купили, деревьев посадили без счета, друзей, кажется, больше, чем было в Питере, и ничего в будущем они не боялись. Хорошо бы только умереть в один день, чтобы не мучиться друг без друга. Ведь так интересно как вместе, им не будет уже ни с кем.

Андрей обрадовался, что Джен позвонила сама. Ей хотелось поговорить о Жатто, а ему нужно было поговорить с ней. Он уже несколько дней хотел набрать ее номер, но было неловко. Зачем этой замечательной женщине его проблемы? Хоть Андрей и заявлял, что справедливости искать не стоит, но больше всего он был ошеломлен именно несправедливостью, подлостью, с которой вот в таком незатейливом виде не сталкивался уже давно.
После его рассказа она некоторое время молчала. А когда заговорила, в голосе ее было сочувствие, давным - давно ушедшее из обихода и так необходимое сейчас Андрею.
- «Не волнуйся. Ты справишься. Но думаю, что корпораций в твоей жизни уже достаточно.»
- «А что я еще могу?»
- «Вернуться в Академию. Ты ведь не очень-то на своем месте, правда? У меня есть кое-какие мысли. И связи.», - Джен рассмеялась, а он представил себе ее озорную улыбку и ему вдруг стало весело.
- «Ты больше не один. У тебя есть Жатто и я тоже.
- «Понимаешь, Джен, у нас сочувствие, нормальные человеческие отношения ушли примерно тогда же, когда начался капитализм. При советской власти они еще были, а вместе с ней ушли. Я и забыл, как это бывает, пока не услышал тебя сегодня. Может, и в этом тоже причина погибели нашего царства.»
- «Я тебя хорошо понимаю, потому что во мне это тоже есть, но вообще  у вас, русских, эмоции очень много значат. Вы загораетесь фанатической верой, потом проклинаете то, во что верили. Разоблачаете тирана в доме, который он построил, не замечая, что продолжаете в нем жить.»
- «Ты хочешь сказать, что советская империя, которая сейчас распадается»
- «Сталинская. А ты не замечал? Ведь все построено им от госбезопасности и армии до Академии наук. Его чиновники, элиты, его народ. Пока вы страстно обличаете сталинизм в одном месте, он вылезает в десяти других.»
- «Конечно, конечно. Так же как Российская империя создана Петром. А когда она рухнула, большевики из обломков очень быстро собрали свою. Потеряли Финляндию с Польшей, зато потом притащили на веревке половину придушенной Гитлером Европы.»
 - «Ну да. Нравится нам это или нет, это его империя сейчас распадается с кровью и болью, безумием и бредом. Она, конечно, уже дряхлая, заштатная, воровская, но зубы все еще может показать. Без крови империи не создаются и не рушатся и это, боюсь, долго будет продолжаться.»
- «Думаешь, ничем нельзя помочь и выхода нет? Я не хочу этого. Там слишком много людей, которых я люблю.»
-«Конкретным людям, наверное, можно помочь, хотя не думаю, что им что-то угрожает, по крайней мере сейчас. Но и выхода не вижу. Русская история загадочна, Андрей – написано все не так, как было.»
Со времен Елизаветы положено было только официальное обожание императора Петра. Государственных сановников не интересовали ни правда ни ложь. Российская империя боготворила своего создателя. Все императоры мечтали быть на него похожими. Обычно не выходило. Только у Александра в ту Отечественную войну, может быть, что-то и получилось, он совпал тогда со своим народом. Жатто размышлял об этом в изгнании. Но прежде было отступление Великой армии из обесчещенной сгоревшей Москвы.


Рецензии