Эмигрант Глава 9 Путешествия

Глава 9

Путешествия

Каждый раз, едва запихнув куда-то наверх сумку и ощутив упругий подголовник кресла, Андрей ждал мгновения,  когда самолет оторвется от земли. Сердце всякий раз сжималось при характерном щелчке шасси - будто мячик отскочил от бетонной полосы. Он так часто вылетал из JFK, что, казалось бы, и картинка убегающей земли должна была стать знакомой как собственная ладонь, но ничего подобного, она всякий раз менялась. Больше всего это напоминало старинный калейдоскоп. Сегодня показывали стремительно вспыхивающие цепочки огней,  похожих на тонкую ломкую золотистую проволоку.  Проволочки сгибались в самых разных местах, скрещивались, перекручивались, образуя причудливые узоры, неправильной формы блестящие островки, окруженные тьмой или соединенные еле заметной тончайшей золотой паутинкой.
Он всегда старался выбрать место у окна, чтобы не пропустить волшебного зрелища. Ждал его с восторгом и нетерпением, как маленький мальчик ждет праздника, и всегда захватывало дух словно в первый раз.
Чем были для него путешествия? Жадностью к жизни, любопытством к новому, неутолимому у книжного человека, выросшему в твердо забытом богом и  наглухо законопаченном тридевятом царстве, где ничего почти и не происходило? Желанием видеть своими глазами весь прекрасный мир от знаменитых столиц до последних закоулков? Временным избавлением от проблем и забот? Мечтой о вечно улетающей жар-птице, тоской по чуду или просто глотком свободы?
Наверное, всем эти вместе и еще чем-то, чего все равно не высказать. Может быть, постоянной готовностью то ли к открытию то ли к авантюре.

Давно прошло время фаланг Александра и римских легионов, отважных морских бродяг, случайно открывающих новые земли, и бегущих от пыток и казней вольнодумцев и еретиков. Время купеческих караванов и разбойников на дорогах тоже миновало.
Скитаться по свету стало относительно безопасно и даже комфортно. Но импульс, поднимающий человека в дорогу, все тот же. Правда, в путь по большей части ведет только собственное любопытство, а не суровая необходимость.
Сейчас черт нес его во Вьетнам. Рядом сидела Белка, своенравная спутница, а на самом деле двигатель всех его путешествий последних лет. Они были союзниками по бегству от обыденности, от каждодневной рутины.
Она не была Беллой или Изабеллой. Ее имя происходило от настоящей белки. Так ее назвал Андрей. Маленькая, грациозная, Белка ни секунды не могла усидеть без дела – только замирала на мгновение как ее пушистая товарка, раздумывая, куда броситься, и в следующий миг уже лезла в шкаф, мыла посуду или названивала кому-нибудь по телефону. Перемещалась по квартире молниеносно - рыжая челка, мелькнувшая в гостиной, через секунду оказывалась в спальне или на кухне. Также не могла она долго оставаться дома – нужно было куда-то мчаться – в театр или на край света.
Обычно бесшумная, при первых признаках ссоры все начинала делать с невероятным грохотом — топотать по квартире, выдвигать и задвигать ящики стола, перебирать бумаги. Бумагам приходилось хуже всего — ни в чем не повинные, они трепетали и звенели в ее руках.
Белка была сгустком энергии, но при первом знакомстве оставляла впечатление трогательной женской беззащитности. Она умела быть и озорным сорванцом и капризной светской дамой, причем никакого перехода не требовалось.

Их самолет приземлился в Сайгоне – городе, где вьетнамская культура смешалась с французской и китайской, а в последнее время к ним добавилась американская в виде утюгообразного небоскреба в центре города.
Первое, что они увидели – еще из такси, по дороге в гостиницу, - невероятное количество мотоциклистов, едущих одновременно во всех направлениях, кажется, нимало не заботясь о правилах движения. Приглядевшись, он увидел, что едут в основном на мопедах, т.е. скорее велосипедах с мотором, но попадались и настоящие Хонды и Харлеи – Дэвидсон. Мимо них просвистел один такой Змей - Горыныч на чем-то ревущем не слабее Ниагары, с растопыренными, как у лягушки, руками и ногами, и трясущейся на ветру рыжей бородой. Но, в основном, сидело по три – четыре человека – целые семьи. Худые как спички, они спокойно помещались на одном сидении без всяких колясок. У многих на лицах были марлевые повязки. Андрей скоро убедился, насколько эта предосторожность была не лишней.
- Похоже, это здесь основной вид транспорта, - вполголоса заметил Андрей. Белка молча кивнула, рассматривая улицы, по которым они проезжали. Зато водитель охотно вступил в беседу. Оказывается, он сносно понимал по-русски.
- Дееньги тоолько на маатосиикл, мы беедные, на маашиины деенег неет.
- Но вы очень независимые, - сказал Андрей, обрадовавшись собеседнику. – Мы в Советском Союзе на автобусах ездили, на трамваях, троллейбусах.
- У нас тут неемного каапиталиисм, - улыбнулся таксист.
- Мы хаатим, как у вас в Амеерике, но пока не моожем.
Андрею было трудновато понимать родной язык, поскольку водитель не ставил в слове ударений, а просто растягивал гласные, как бы размазывая ударение по слову. Но постепенно приноровился.
Белка была полностью занята дорогой, поэтому Андрей мог общаться в свое удовольствие. Иначе ему бы уже крепко влетело за невнимание. Белка трепетно относилась к собственной персоне.
И Андрей не удержался от вопроса:
- Скажите, а как у вас относятся к американцам? Таксист вначале не понял, пожал плечами:
- Мы ко всеем хаараашо отноосиимся. Туууристы, дееньги.
Потом врубился. Широко улыбнулся. Ответ прозвучал чеканно:
- Но мы ше паабеедили. Поэтому, как у вас гавааряят, не держим сла.
Андрею во Вьетнаме приходилось слышать такой ответ не раз. Победители не держат зла. Главное – не сомневаться, что ты победитель. Наполеоновские ветераны сражались вместе с немцами и австрийцами, вчерашними противниками. Под Бородино Мюрат водил в атаку даже испанские эскадроны. Были врагами, ну и что, это было давно. Кажется, им искренне нравится Америка. Впрочем, и к русским здесь относились с явным расположением.
-Где еще найдешь такую страну? - подумал Андрей.
Наконец приехали. Из окна шестнадцатого этажа Сайгон казался причудливой смесью декораций к разным спектаклям – вот намалеван огромный американский небоскреб, а вот тщательно, камешек к камешку, вырисован старый европейский квартал. Все бутафорское, ненастоящее. Как официальное название – Хошимин. А у нас Сайгонами называли пивные. Еще Пентагонами. Наверное, в честь своей войны, с местным начальством. Почти в каждом городе был свой Сайгон или Пентагон. Хошиминами ничего не называли. Странно все-таки оказаться в городе, в который никогда не думал попасть.
Примерно за месяц до отъезда Андрей позвонил в их нью-йоркское консульство справиться о визе. Голос ответил такой, что он чуть трубку не выронил – родной как запах мочи в подъезде, ненавидимый с детства советский голос. Справки, конечно, не дал, зато полчаса объяснял, почему ее давать не положено.  Хотя время было рабочее. Незабываемая интонация советской власти! Ведь сколько всего сразу вспомнилось. Неистребимая и легендарная, бессмертней Кащея.
Джен сдержала слово. Через несколько месяцев Андрей ушел из Корпорации и открыл свою маленькую компанию. У компании был заказ от крупного университета на разработку компьютерной программы для полевых лингвистических исследований. Его нашла Джен. Несколько месяцев прошли в метаниях и лихорадочной работе, но заказчик остался доволен прототипом, а через год свежий продукт уже обкатывался на аборигенах Новой Гвинеи. В путешествии во Вьетнам, кроме желания взглянуть на страну, не покорившуюся монголам в тринадцатом веке и американцам в двадцатом, было еще и желание присмотреться к ней с точки зрения профессиональной. И университету и ему самому нужны были специалисты по вьетнамскому языку, так почему не понаблюдать их в естественной среде?! Андрей Бранадский осваивался в новой роли предпринимателя.
Он терпеть не мог туризм  - осмотр достопримечательностей по указке экскурсовода был для него нестерпимой пошлостью. Мотаться по свету нужно самостоятельно. Тогда только и можно неожиданно получить мир в подарок.
Он думал о Жатто и о том, откуда в нем самом неутолимая страсть к приключениям и переменам. Путешествия – не военные походы, а завоевания – не эмиграция, но все же... В зависимости от эпохи люди разными способами узнают мир.

Потом они шли по темной улице, мимо бог весть как свалившегося сюда из другого мира небоскреба, мимо драматического театра и каких-то провинциального вида зданий, и он не чувствовал в этом городе чего-то, что обычно наполняло его восторгом путешественника. Перед глазами был совсем другой город. Он проступал сначала неясно, расплывчато как на детской переводной картинке, становясь все отчетливей, потом картинка внезапно ожила  - возникли шумные улицы и  площади с праздно гуляющими или спешащими куда-то людьми, памятники,  дворцы, соборы.
Он ощутил себя на Пьяццо ди Попполо, около виллы Боргезе, вот он идет по Корсо - первую неделю весь Рим для него был Корсо, они только и ходили по ней взад-вперед. Сворачивали переулочками то к пьяцце Навона, то к Пантеону, то к Фонтану Треви, а то и просто к маленькому ресторанчику, одному из тех, какие Белка умеет иногда находить каким-то особым чутьем. Какая там была паста с белым вином! Все эти Frascati, Castelli Romani с их нежными фруктовыми ароматами. А какой хлеб! Нигде не было так вкусно, как тогда в Риме.
Идет дальше, подходит к белому Витториано, а потом назад к Санта Мария Марджоре, к пьяцце Испании, оттуда – на Капитолий. Смысла в этих маршрутах было немного, они просто бродили по городу, оглушенные и счастливые. Вечером стояли, обнявшись, у какой-то загородки, глядя на слегка освещенный Форум. Рядом женщина по-русски рассказывала сыну – мальчику лет восьми, чем были когда-то эти обломки зданий и разбитые статуи. В воздухе витали имена римских консулов, императоров, полководцев.  Видно было, что мальчик слушает завороженно, затаив дыхание. Андреева душа всколыхнулась, словно ему снова десять лет, голова пылает от подвигов Сципионов, походов Ганнибала и чудесного пестрого платья, спускающегося по полным ножкам соседской девочки Риты, а в книжном шкафу слева от стола стоят драгоценные томики Плутарха и Тита Ливия. Он лежит, свернувшись, на диване под клетчатым пледом, воображая себя во главе то карфагенского то римского войска,  на стекле блестят замерзающие снежинки и, пьянея от белых печатных страниц, Андрюша пытается разглядеть в их узорах легионеров с копьями и боевых африканских слонов. Он улыбнулся мальчику и маме и в затуманенном взгляде юного полководца ясно увидел сво й детский восторг. Белка потянула его дальше, они пошли к статуе Марка Аврелия, и Андрей подумал, что совсем не история притягивает его здесь, ее зов он почувствует через несколько лет у Стены плача, а тут он, маленький и гордый, готовый вместить в себя Вселенную, вдруг стал частью распахнувшегося навстречу мира, того самого, в котором несть ни  эллина ни иудея, неистребима красота, и возможно, даже бывает счастье.  Рядом, прижавшись к нему, Белка думала о чем-то своем, их мысли не соприкасались, но текли в общем потоке, Рим соединил их.
Конечно, его Римом было только то, что в нем осталось от вечности. Рослые вальяжные итальянцы, римские матроны с маленькими сумочками – сейфами в руках на тех же мотоциклах и велосипедах, что во Вьетнаме, никакого отношения к его городу не имели. Ни дешевых лавок ни модных магазинов ни уличных торговцев  – ничего этого не было. А если и было, он бы все равно не заметил.
Другая важная дорога – в Ватикан, в папскую пинакотеку. Белка летала по залам, совершая замысловатые пируэты вокруг Тицианов и Караваджо, пока Андрей медленно озирался вокруг. Он стоял перед наброском изогнутой руки Леонардо, в котором, кажется, уже был весь сюрреализм, родившийся через шесть столетий, и приметив в зале еще парочку его Мадонн, совершеннее которых нет вообще ничего на свете, думал постепенно передвинуться туда, попутно бестолково размышляя о том, что же Леонардо знал такое, до чего никак не дорасти, когда Белка, внезапно возникнув рядом, схватила его за руку и потащила куда-то. Там он застыл как вкопанный без единого слова с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом и в этом состоянии рухнул в невиданное доселе блаженство. Легкое слово Учелло материализовалось в воздухе. Не давая опомниться, Белка подвела его к праздничному глуповатому Рафаэлю. «Ага», - произнес он безнадежно, делая попытку вернуться к Учелло. «Ну вот, теперь ты все понял», - удовлетворенно сказала Белка и помчалась дальше, только рыжая челка мелькнула в конце зала. Так случилось открытие живописи. Потом в других великих музеях он будет сливаться в экстазе с сотнями полотен, иногда утомленно проходить мимо, отмечая, что все это он много раз видел, придирчиво судить об оттенках цвета, но первый счастливый шок был тогда.
Андрей только через несколько лет узнал, что в Риме есть метро и вообще транспорт – они с Белкой обходили город  пешком, вдоль по периметру и поперек как придется.
Они не совпадали ни в чем. Он был совой, она жаворонком, он мог работать недели напропалую, выходя из дому только за едой, она была светской дамой и не могла дня прожить без театра и других развлечений, даже платья ее были похожи на придворные. Она обожала этикет на французский манер, чопорные мелочи быта, ему было довольно незатейливого комфорта и вкусной еды.  Ей бы родиться веке в восемнадцатом и служить фрейлиной при какой-нибудь королеве, кружить головы вельможам, а приходится ходить на скучнейшую работу, да и ту страшно потерять. Судьба несправедлива. Но путешествовать оба любили страстно. В чужих и дальних краях вместе им было хорошо.
Андрей испытал острое чувство наслаждения посреди сайгонского французского квартала. Ленивая итальянская свобода разлилась по телу.
Рим был его входом в мир. Там он почувствовал вещность культуры, мир наполнился предметами. Мир – Рим, он благодарен русскому языку за этот нехитрый палиндром, для него с тех пор  так и есть. Это правильно, он здесь совпал с человечеством. Ему подарили золотой ключик от ворот – во вселенную, в вечность? А черт его знает. Слова любые. Беда в том, что описывать Рим бессмысленно, там камни стерты от слов  на всех языках. Совершенные античные колонны ломали, когда требовался мрамор, так Рим переходил в христианство. Все беспощадно крушили и все осталось, потому что нужны были невероятные усилия, чтобы это создать, оттого и должно стоять вечно. А от нас ничего не останется, ведь никаких усилий не нужно, чтобы построить что угодно. Рим в своей вечности оказался совершенно живым. Любого готов принять, все показать и всем поделиться. Андрей был здесь беспричинно счастлив и непонятно почему чувствовал себя дома.

Их путь лежал из Сайгона в Ханой через всю страну. Следующим был город Хюэ примерно посредине Вьетнама - столица последних императоров. Самые длинные в мире пушки, из которых нельзя стрелять, самый большой на свете дворец, неприступная цитадель в крепости, которую никогда не штурмовали – все это было до боли знакомо.
За несколько «американских» лет Андрей объехал пол мира, хотя эти поездки напоминали скорее молниеносные вылазки в ожидании настоящего неспешного путешествия, которое может никогда и не состояться. Десяток стран в Европе, Азия, обе Америки, Ближний Восток, теперь вот Дальний. То был неутолимый советский голод трех поколений, выросших взаперти. Мир оказался куда больше, интереснее и сложнее того, что видно было через петровское окошко. И коли уж из этого криво прорубленного оконца как-то вылез, нужно внимательно осмотреть то, что снаружи, а там потихоньку осмыслить. Много всего оказалось в мире такого, что нельзя прочесть ни в каких книжках, но становится понятным, если разок увидеть.
Нетерпеливое ожидание и хлопотное счастье самих путешествий перевешивало обыденность и неустойчивость жизни. Каждая новая страна, а иногда и город становились вырванным у судьбы завоеванием, добычей.
К поездке Андрей готовился как к военной кампании. Прислушивался к себе, спорил с Белкой, взвешивал «за» и «против», выбирая объект нападения. Переживал, волновался будто это было делом жизни, радовался, огорчался и, наконец, чувствовал себя глупо счастливым, со сжимающимся от восторга сердцем. В этом состоянии шел в магазин за картой и путеводителями, определял главные и второстепенные цели, прокладывал маршрут. Дальше наступал черед охоты за билетами - в нужные даты и по разумной цене. Потом последние уточнения маршрута, придирчивый выбор гостиниц, аренда машины. Он как полководец, готовящий операцию, которая должна сокрушить грозного врага, находил удобные места для привалов, тщательно вымерял расстояния, рассчитывал время, чтобы везде успеть, занудно продумывал детали. Недели подготовки были едва ли не самым счастливым временем. Он жил предчувствием, лелеял его, упивался им, в сознании всплывали детские грезы, проступали те самые строчки и картинки из детских книг, что звали в дорогу, мечты приобретали очертания. В задуманном, но еще не осуществленном мерцает идеальное, совершенное, что никогда не сбудется, но вдыхает душу в предприятие, в замысле всегда есть идея бога.
Наконец, наступает заветный день. Великое чувство освобождения от всего владеет Андреем в те минуты, когда, пройдя все виды контроля, он тихо ждет посадки в отведенном для этого загончике. Сама поездка пролетает с такой скоростью, что он не успевает даже осмыслить, что это вожделенное, вымечтанное приключение уже закончилось. Зато остались воспоминания, восхитительные, драгоценные, которые можно любовно перебирать в памяти как скупой рыцарь сокровища, а иногда они сами приходят, непрошеные, такие же идельные, как и предчувствия воображаемых путешествий.
Что-то он помнит целиком, от чего-то остаются кусочки, осколки, но тем они дороже. Это огромное богатство только твое, им нельзя даже толком ни с кем поделиться.
Венеция, например, стоит перед глазами вся – каналы, вапоретто, площади, острова и соборы, а от кукольной игрушечной Флоренции остались зеленоватые и белые клетки колокольни кафедрального собора. Все, что построил Джотто, равно его гению. Золотой мост, Уффиццы и остальное – потом. Ассиметричная площадь средневековой Сиены и выпуклые черные и белые плиты собора вызывают придушенный спазм восхищения. Особенно когда внезапно выходишь на эту площадь из какой-нибудь поперечной улицы-бойницы и стоишь, ошеломленный увиденным. Правда, так же и в Венеции, если идешь со стороны Реальто, плутая в кривых улочках, и вдруг оказываешься на огромной немыслимой Сан-Марко, где четыре симфонических оркестра могут играть одновременно, не слыша друг друга. Правильная красота парижских бульваров, веселье Монмартра и шарм Латинского квартала соседствуют в памяти с рытым камнем Альхамбры, грозным безумством Алькасара и сказками Севильского собора, а шкатулка Тадж-Махала ни с чем не соседствует. И так же отдельно стоят друг напротив друга дворцы Великих моголов близ Агры – красный Акбара и белый его внука Шах Джахана.

Андрей взял рикшу и отправился в Цитадель на званый ужин, именно в этом музейном городе были назначены почти все официальные встречи. Видимо, соседство с духами императоров как-то возвышало местное начальство в собственных глазах, или им тоже хотелось немного отдохнуть. Про императоров Андрей прочел, они были как-то не очень. Второй сорт, как и сама столица. Все скопировано с китайских образцов. Тщательно, но без вдохновенья. Хотя лихо закрученные вверх носы дворцов и пагод все равно были хороши. Белка пошла в город.
Хотя современный рикша – это просто велосипед с коляской сзади, едва сев в нее, Андрей почувствовал укол вины.  Он внутренне поморщился, не понимая, литературная это вина или настоящая, и стал прикидывать, не пересесть ли в такси, но быстро понял, что в стоячем трафике таксист не может конкурировать с юрким велосипедистом. Усмехнувшись, подумал, что и настоящим белым господином тоже себя не чувствует. Так, ни то ни сё. Бремя белых явно нести другим. Рикша задел какую-то повозку, был обруган, и Андрей тут же вернулся к реальности.
Они ехали в густой толпе, и поскольку между ним и другими людьми не было стенок такси или автобуса и дистанции тоже почти не было, Андрей видел город, которым они проезжали, как бы изнутри. Базары с крикливыми торговцами и бесконечными рядами съедобной экзотики, шумные торопливые улицы, где люди ели, присев на корточки вокруг общей миски, как бы включали и его тоже. Он ненадолго стал частью города - с пагодами, на которых всюду красовались властные китайские драконы, прудами, аллеями, императорским дворцом, старыми вьетнамками, умело выгребающими против течения в своих маленьких лодочках. Все это казалось сказочным или игрушечным, только драконы выглядели настоящими. Его рикша умело маневрировал, проскальзывая между людьми, мотоциклами, автомобилями, другими рикшами. Ни с кем больше не сталкивался. От близости чужих жизней, так явно протекавших рядом, Андрей вдруг остро почувствовал отдельность собственной.
А жизнь оказалась безнадежно пустой. Осталось только одиночество да зыбкое благополучие.  На этом краю света ему было откровенно скучно и что-то еще неуловимо раздражающе напоминало Родину. Андрей впервые ощутил, что путешествие не обязательно синоним счастья. Внутри была пустота, та самая, которой он боялся в молодости, хотя тогда ее как раз не было. Пустота оказалась не страшной, он не испытывал желания броситься под ближайший трамвай, она просто делала жизнь заурядной.
Ужин оказался и неинтересным и бесполезным. Профессионалов не позвали, одни начальники, разговоры ни о чем в советском стиле, даже реки не было видно из зала, где они сидели. Назад Андрей ехал уже в такси, поскольку город был пуст. До гостиницы было далеко и он расслабленно погрузился в собственные мысли. Хотя мыслей-то и не было – одна тоска.  Вот показалось, что чего-то достиг. Нет, разве только минутного покоя, можно прожить немного без суеты и бестолочи. Он дальше, чем когда-либо, от любой цели, которую намечал для себя. Некого винить, сам выбрал этот  путь. Просто живет перекати полем, незатейливо зарабатывая на жизнь. Какой смысл лукавить с собой?! Ведь ничего другого не будет. Что – то главное ушло безвозвратно. А что впереди?! Та же пустота. Нет ни любимого дела ни большой любви. Просто жить и не брать в голову лишнего?! Может, так и надо? Смотреть мир, стараться не загадывать и не задумываться. Люди, в основном, так и живут. А у него получится?! То ли он сделал со своей жизнью, что нужно?
Любовь, что была у них с Аней, вечная, настоящая, которой ничего не страшно, прошла меньше чем за пять лет. Страшным оказалось время. Безжалостное время внутри тебя самого. Его часы стучат. А с Белкой все не так просто. Есть ли у него еще любимое дело? Стоит ли за него бороться? Или просто плыть по течению? Ответов не было.
Они ехали вдоль реки. Черная вода блестела как чешуя неведомого сказочного зверя. Впрочем, все стоящие звери здесь были драконами. Отражения деревьев в воде росли вниз разлапистыми чудищами. Он вспомнил свою старую присказку: «Слева – река, справа – горы. Путь – только вперед.» Привычная струна зазвенела внутри. Нет, он ни о чем не жалеет. Никогда ни о чем не жалеет.
Через два дня Андрей с Белкой добрались до Ханоя. Длинная белая площадь вместо Красной, белый мавзолей Хо Ши Мина с трибунами, музей Хо Ши Мина, солдаты, тянущие ногу на старинный прусский манер – копировать дворцы китайских императоров еще куда ни шло, но штамповать унылый советский официоз?! И почему они думают, что ему, советскому эмигранту, так уж интересно наблюдать весь этот ритуал?!
Однако, несколько встреч в университете примирили Андрея с городом. Он, кажется, нашел то, что искал. Еще через пару дней они возвращались назад.
Память о великих  городах, дворцах, соборах, картинах больше не утешала. Хотя никуда не делась, конечно. Но из любой мечты всегда возвращаешься в собственную жизнь.
Андрей вдруг понял, как ему хочется, чтобы Белка оставалась рядом. Но с ней никогда не было слияния, совпадения, как с Аней, и уверенности ни в ней ни в себе тоже не было. Кто ее знает, эту Белку.
В суровые времена наполеоновской бури все было тяжелее и проще. Но они оба застряли – каждый в своей Империи, даром что Жатто ее боготворил, а Бранадский - презирал.