Последний день смуты

В тот вечер пробираясь  старыми московскими переулками, ныряя в глухие сквозные проходные дворы  Сельвиг ни  как не могла  понять куда и зачем рвется оголтелая толпа людей в камуфляжах, в драных пальто и телогрейках, почему ослепляя синим светом мигалок на крыше милицейских «ПГ», скрываясь от толп и пугая одиноких  обывателей, спешащих домой, ползут в ночи. Не понимала, да впрочем, и не хотела понимать.  Кто - кто, а она была  погружена в свой мир. И у  границ этого мира стоял часовой и говорил всякому приходящему: «Стой! Этот мир не твой!»   И видимо сама судьба хранила Сельвига в тот миг. Она добралась до дому спокойно, не встретив, в тот ночной поход ни одной сволочи, которая появляется в самый счастливый момент и мажет грязью по судьбе. Как бы то не было все прошло хорошо.
В подъезде она встретила лишь соседа - старого еврея, пережившего всех своих  родных. Он с видом испуганной мыши выглянул из–за дверей своей квартиры и вслушивался в окружающий мир. Увидев, Сельвига он вышел, на лестницу.
- Вы видите, Вика, ОНИ опять начали этот ужас революции, - таинственно прошептал он.
- Что возьмешь от толпы? - пожала плечами Сельвиг. - Спокойной Вам ночи.
- О, какой, может быть, покой? - протянул сосед и  скрылся за своей массивной дверью. Послышались многочисленные щелчки замков.
Сельвиг легко вспорхнула  на свой седьмой этаж и прошла  в темноту квартиры. Здесь, не включая света, она сняла плащ в прихожей и прошла в большую комнату, окна которой выходили на пешеходную ныне улицу. Сквозь открытую форточку слышался гул бронетранспортеров, визги, гвалт толпы и обычные нынче ночные  пересвисты. Сельвиг покачала грустно головой, улыбнулась с сожалением и губы выдохнули лишь:
- Толпа.
После этого она стояла молча и смотрела на небо, не слыша шума улицы. Но свет улицы  мешал видеть четко звезды и Сельвиг прошла в маленькую спальню, окна  которой выходили в темный задний двор, на противоположном конце дома. Здесь звезды были ясны и чисты, как им и положено быть. И Сельвиг вздохнула легко:
- На конец - то покой.
Ночь. Начало октября. Было чистое небо, но беспокойное  состояние атмосферы. Атмосферы Земли и атмосферы души. Говорят, они не отделимы. Верю и  надеюсь, что  это так и есть, так и  будет. Но, наверное, кажется, что так не было. Раньше люди умели подчинять свои души своим личным эмоциям, а в данный период земного летоисчисления мы ослабли телесно, да и душевно и стали в полной и неотвратимой  зависимости от состояния атмосферы. Мы отживаем свой период и деградируем.  Увы, но это так. Это конец. Наш конец, но чье - то начало. Одно лишь мучает вопросом: будет ли  следующий, пришедший следом, лучше нас?

За окном раздался выстрел.
- Толпа!
Но вот мгновение и Сельвиг не слышит заоконье, этот предел безнравственности. Она стоит и смотрит перед собой, не видя в темном дворе ни чего. Но это лишь внешнее спокойствие невидения. Сельвиг видит то, что не увидеть стороннему наблюдателю. Видит она...
Неожиданный звонок вдруг прорывает звенящую тишь раздумий, телефонными своими трелями прорываясь через частокол задумчивости сознания.
Сельвиг встала и, пройдя через полумрак комнат, в прихожей почувствовала, где сегодня может стоять телефон. Дело в том, что немногочисленные ее друзья имели за собой привычку переставлять телефонный аппарат с места на места и его всегда приходилось искать в самых невероятных местах прихожей.
Трубка взволнованным голосом прокричала:
- Виктория, ты дома? Я так и знал! За кого ты? С кем ты? С нами или с этими нынешними - бывшими?
- Знаешь, Коста, - ответила спокойно Сельвиг, - я плюю и на тех и на этих. Все они - толпа! И не более. Прости, на сегодня это мое любимое слово. Прощай!
И Сельвиг повесила трубку.
- Вот ведь национал - идиот, - улыбнулась она в темноте и пошла на кухню пить кофе. Спать ей совсем не хотелось.
Да и я  в эту ночь спал мало. Но не смута, творящаяся, в городе не давала мне заснуть спокойно, а  мысли  иного рода. Что - то звало меня, вдаваясь во всю  смутность и возможно  глупость мыслей вырваться вновь из городской суеты столицы, да и, в общем, городских безвыходностей, и людских идей  самоуничтожения, и взметнувшись пусть маленькой звёздочкой полететь туда, где меня ждут и верят. Я хотел в тот миг человеческого понимания. Хотел, как никогда  в жизни. Я хотел любить. И любить не только себя, но и какое - то  высшее, по -  сравнению со мной, существо. Я хотел, (я понял это!)  видеть Сельвига.
Я подошёл к телефону и набрал номер. С начало трубка не отвечала, потом  вечность шли зовущие  гудки, и лишь после я услышал знакомый голос:
- Абстронг, это ты?
- Да, - выдохнул я, и казалось тяжесть  уходит с сердца и на душе вновь появляется  знакомый покой.
  - Я  знала, что это ты. Я ждала тебя. Почему ты не приехал? - прошептала Сельвиг, как будто бы  пушинкой, щекоча моё ухо словами. 
            - Я не знаю. Видимо, так написано на судьбе. Ты хочешь, чтобы я  приехал.
       - В городе ночь  и опасно, - проговорила  она,  поставив, как бы ударение на последнем  слове.
- Но ты хочешь, что бы я приехал? - спросил я.
- Да!               
- Я  приеду.
- Но сегодня в городе опасно, - беспокойно проговорила Сельвиг.
- Не опасней, чем ежедневно и ежечасно. Я еду.
- Я  жду, - не скрывая своей радость, ответила Сельвиг.
Трубка прогудела мне своё « прощай ».

Ночь была  как ночь. В  меру звёздной, в меру ветреной  и мрачной. Но в тот же самый момент она резко отличалась на  окраинах и в Центре города. Но в этом различие ничего не было сверхъестественного. Каждая ночь в любом из крупных городов такова. И смута, царившая, в Центре в самом малом  своём количестве беспокоила окраины. Да и в Центре была она не обвальной, а какая-то кучкообразная. Так где-то стреляли, а где-то мирно спали, не сколько не волнуясь за завтрашний день. Не спали, пожалуй, лишь те кому было что терять. Хотя не у всех было так. Я  и Сельвиг тоже не спали, но нас смута не касалась. Мы  боялись лишь не увидеть друг друга. И поэтому я спешил.
Я  бегом добрался до метро  и, нырнув в  полупустой вагон,  поехал с окраины города в его Центр. Люди сидевшие в вагоне, как я заметил, смотрели на всякого входящего со скрываемым  испугом в глазах. Они в данный момент городского бытия стали  бояться за себя больше, чем обычно. В вагоне сидели в основной своей массе обыватели, возвращающиеся домой, со своих дел, но были  и те, что  как видно под влиянием речи мэра или под влиянием  мятежников рвались в Центр на борьбу. Я  не судил не тех, не других. У каждого своя дорога.
Я  стоял и  смотрел, изучая через отражение людей. Они были такие однородные и разные и всё же толпа. Кто поручиться, что завтра новый правитель не заставит их крушить храмы и памятники новых (нынешних) вождей. Серая масса без цвета,  как и в отражение вагонного стекла, всегда готова для заряда в пушку власти. Это ужасно!
Вот парень в  кожзаменителе  с "душезаменителем"  в глазах, готовый на всё, но не делающей ничего. Вот  старуха - батон  с куском арматуры в сумке - коляске. Эта будет орать о бесправии, имея всё. Вот  мужик лет сорока пяти. Просто работяга. В меру пьющий, в меру работающий, в меру живущий. Существующий на всю катушку. Вот я. Просто Человекоединица. Тёмная сума безумная от ума, в чёрную безлунную ночь. Не понятный никому. Любимый Сельвигом. Вот день. Повседневный. С рождением, смертью, горем, смертью, любовью и ненавистью. А это ночь. Моя вторая любовь. Не  хочу говорить о ней плохо, поэтому не скажу и хорошо. Просто это Ночь. А мимо идёт жизнь. Хотя нет,  не мимо, а рядом, в нас, с нами, не отставая и не обгоняя. Иногда она проходит мимо и это значит, что ты устал и отстал. Значит, ты постарел и сошёл с дистанции. Загнанных  же лошадей пристреливают. О, Смерти  не будем - я ещё молод.
Поезд тормозит. Станция. Что-то  бубнит голос  машиниста, и все встают и выходят. И  я выхожу, предавшись движению толп. Становясь на миг толпой неся в себе Человека
Поезд дальше не идет, и я выхожу наверх в город. Это вокруг меня начало Центра. Я на его окраине. До дома Сельвига далеко и я, видя как по проспекту с окраины Города едут бронетранспортеры, бегу в сторону Центра Центра к дому ждущей меня Сельвиг. Улицы освещены плохо и одинокие прохожие, услышав мои бегущие шаги, жмутся к стенке и крепче жмут сумки к себе обоими руками. А я пробегаю мимо даже не притормаживая на перекрёстках, мигающие то красными, то зелёными огнями. И чем ближе к Центру, тем  толпы стали попадаться чаще. Что они хотели, я не понимал, как впрочем, и они не понимали этого. Просто  им хотелось идти  куда-то в толкание, в крики. Поорут, помитингуют, пообнимаются, прокричат «ура» и уйдут по домам, забыв, что было и, зачем они собрались.
А я бегу, бегу, бегу. Мне всё равно, что хотят толпы, ведь где-то в камнях города, в его монолитах меня ждет в своём  квартирном заточении Сельвиг. Летом она дарила мне счастье там, в поселение у моря. Сельвиг говорит, что я спас её от душевного одиночества. Но так ли это? Ведь казалось сама судьба толкала нас на эту встречу, Бог вёл к тому берегу, где нас соединила судьба. И вот камень города развёл нас на расстояние разных районов, но мы всё так же рядом душами и летим на первый зов. И теперь ей было плохо и я должен быть  рядом. Это не был  женский каприз или прихоть, это была простая человеческая потребность Человека. Человека нужного мне. Любимого моей сущностью на странной планете Земля.
Я бегу и кажется даже свистки и окрики патрулей, таких одиноких и пугливых, минуют мою персону. То ли они видели во мраке, как я горю любовью,  и  что я не несу в себе зло обществу (толпе!), то ли я стал, не видим в ночи, летя подобно молнии.
Вбегаю в подъезд дома Сельвига. Так знакомо взвизгивает пружина на двери, сверкнули ещё целые витражи в окнах  и я, улыбнулся. Проскочил, как обычно,  не работающий лифт и по знакомой лестнице засыпанной  белёсой меловой пылью проскочил на седьмой этаж. Здесь рывком выхватываю ключ на цепочки и открываю заветную дверь.
В лицо ударяет тёплое дыхание квартиры и ожидания. Проплываю не чувствуя под собой ног в прихожую, скидываю туфли и иду бесшумно в тишь комнат. Она встречает меня темнотой. Вся квартира во мраке. У окна стоит Сельвиг спиной к входу. Я говорю тихо:
- Сельвиг, я пришёл.
Сельвиг оборачивается и, вскрикивая, кидается ко мне в руки. Лицо её тыкается в моё лицо, ища губы. Я чувствую при этом мокрое от слёз лицо Сельвига и лишь  нежно прижимаю  всю её  к себе. Она затихает и кладёт голову ко мне на плечо. Волосы её щекочут мне губы, и я лишь молча глажу Сельвига по спине. Так мы и стоим в тёмной комнате в городе, погружённом в ночь, где тихо идёт борьба за власть. Я же люблю Сельвига. Нам хорошо и спокойно. Мы вместе и нам больше никто не нужен и не интересен. Не отрывая от покоя Сельвига я беру её на руки и несу к креслу. Сажусь в него и обнимаю свою любимую.
- Знаешь, Абстронг, мне было страшно, и я изображала безразличие, - шепчет, приподнявшись, смотря в темноте на меня, Сельвиг.
- Это бывает, Сельвиг, - успокаиваю я её, - я сам боялся за тебя.
- Но это не трусость. Это забота, - возражает Сельвиг, - а я трусила.
- Но ты – девушка, женщина. Тебе можно.
- Нет, нельзя. Я, прежде всего – Человек, а потом всё остальное.
- Это не всё остальное, а самое главное, - улыбнулся я в темноте.
- Но… - начала Сельвиг возбуждённо.
- Сельви, я люблю тебя, - обнимая, сказал я и Сельвиг вновь легла мне на плечо.
 - Не волнуйся всё приложиться в этой смуте, в этом городе, в этом мире, - говорю я тихо. – Знаешь, пора спать. Ты устала – я тебя уложу.
Кладу Сельвига на соседнее кресло, встаю и иду в спальню стелить постель Сельвига. Пока я стелю, Сельвиг уходит в ванную комнату и тихо умывается. Постелив, какое – то время стою у стола Сельвига, где лежит её рукопись по – истории варварских государств начало эры. Сельвиг говорит, что мы в наш век уподобились данным народам, руша цивилизации чуждые нам, но не создаём своей. И Сельвиг, как обычно права. Я закрываю глаза и лечу мысленно по коридорам истории с её тупиковыми нациями на нашей с вами Земле.
За спиной слышу лёгкие шаги и оборачиваюсь. В проёме двери стоит Сельвиг в коротенькой своей  шёлковой ночной сорочке. Она улыбается. Я протянул руки и она, опустив глаза, тихо подошла ко мне. Я обнимаю её и она запрокинув голову, открыв слегка губы, смотрит мне лукаво в глаза. Я целую её в губы и она смеётся и говорит:
- Смело, смело.
Я вновь подхватываю Сельвига на руки. Я люблю  это делать. В такой момент чувствуешь себя сильным и большим, нежным зверем с ценной ношей на руках. И Сельвиг тоже любит это. Она говорит, что впервые ощутила себя любимой женщиной  в тот  момент, когда я взял её  впервые на руки.
Сельвиг тихо ждала, что будет дальше. А я просто положил её на постель и закрыл одеялом. Она удивлённо посмотрела мне в глаза и обхватила мне шею.
- Поцелуй меня, Абстронг, - прошептала она.
И я обнял её хрупкую фигурку и поцеловал.
- Я люблю тебя, Малыш.

Утро было выше грёз. В городе стреляли. И стреляли упорядочено. Видимо в городе, в его властвующей верхушке, кто - то всё же двинул бровями. Чувствовалось, что мы в Городе всё же живём не в полной анархии и, что в нём есть власть, хотя бы какая – нибудь.
Мы проснулись с Сельвигом одновременно, как будто бы разбуженные единым звонком будильника. Но это не был  звон мирного будильника, это был звон стекла разбиваемого тупой носительницей смерти – пулей. Мы вскочили с кровати и босиком подбежали к окну в гостиной. Напротив, в доме у окна метнулась фигура с седым пучком волос на затылке и домашнем халате, и почти одновременно прозвучал выстрел, стекло раскололась  и фигура с алым цветком, расцветшим моментально на её груди, упала, вскинув руки в глубь чёрного квадрата комнаты. Сельвиг застыла с приоткрытым ртом, с широко открытыми глазами и дрожью во всём теле.
- А – а, - прислоняясь к медленно к раме, прошептала она одними губами.
Я очнулся сам и, подскочив к  Сельвигу, прижал её к себе увлекая в глубь комнаты в безопасную спальню. Всё её тело  била нервная дрожь, как   лихорадка, охватывая  его от  головы до кончиков пальчиков. Из  глаз Сельвига  одиноко текла слеза.
- Сельвиг! Сельвиг, очнись! - чуть встряхивал я  её тело, но она, неожиданно застыла  и  дышала,  задыхаясь  воздухом   мятежного Города.
- Сельвиг, успокойся! - шептал я. - Пойдём в ванную.
Она пошла, едва двигая ногами, спотыкаясь на ровных местах, обхватывая моё тело.  В горле её тихо  забулькало и она едва  мы вошли перегнулась в поясе к раковине.
Ее рвало минуты три.  Я едва успел перехватить ее, и держал все это время. После умыл и понес в спальню.
На улице, совсем рядом, раздался выстрел, и Сельвиг вцепилась в меня, с протяжным воем зажмурив глаза.
- Абстронг, зачем это все? Зачем жить? Спаси, милый! - беспорядочно захлебываясь, прорвавшимися слезами кричала она.
- Успокойся, дорогая! Все уйдет, - пытался ее успокоить, но она не успокаивалась, пока я не включил магнитофон, заглушивший шум улицы, - Все уйдет и придет другое.
- Прости, прости, Абстронг, - кричала Сельвиг, обхватив мою шею, - Я боюсь.
- Не бойся, я рядом, я никому тебя не дам.
- Даже Смерти?
- Да, даже ей!
Это как-то отрезвила Сельвиг, и она уже молча плакала на моем плече, пока я гладил ее.
- Успокойся, Малыш.


К вечеру Город уснул, как бы забыв, что творилось в нем днем. И вся смута, гам, шум и смерть ушли на покой. Все, что творилось, было, похоже, глупую игру в войну детей, не знавших войны. Город устал, от суеты и в этом городе не ждали нас. Два существа, два человека спали в городе, ищущего покоя, но его ничтожные жители не хотели дать покоя. Городу, где они были случайно. Да и я вёл политику не вмешательства и мало  отличался от тех типов, что кричали  на митингах, стреляли в подобных себе и обещали, обещали, обещали и нечего не делали.
  Да  чем мог отличаться я, живя в своём гетто рабочего района окраины, пусть даже и в частном мире кооперативной квартиры? Конечно, я не был таким как все. Я пытался не быть таким как все. Я не хожу толпами, я ненавижу толпы. Я имею другое воспитание. Я впитываю только свои идеи,   посылаемые мне с моей планеты с чарующим именем Сельвиг, Моё открытие  этой чистой и непорочной планеты в хаосе происходящего на Земной плоскости.
Оторвавшись от мира  равнодушия окраин, находясь  в центре событий нас с Сельвигом  мало  беспокоило то, что творилось под самым  нашем  носом, под окнами  квартиры. Мы заперлись в квартиры  и, не включая бестолково и сбивчиво лопочущего радио, сидели на полу или  лежали на ковре и говорили ни о чём и обо всём сразу. Нас без всякого злого умысла смешила, как политика марионеток  правительства,  так и  их брошенных на уничтожение слуг, нынешнего олицетворения зла и врагов всего нового и «верного». Нас до слёз смешила  циничность правителей, как нынешних, так и бывших. И лишь одно  утешало, что всему в мире приходит конец и  война, ожидающая нас через два года, отрезвит нас в час  в час смертный. Сельвиг лежала на моих коленях и шептала горячо, о том, что она по минутам, до ужаса для самой себя, высчитала,  сколько ещё осталось жить планете и даже запустила компьютер в своей лаборатории в институте на отсчёт в обратной последовательности. Я отвечал ей, что она просто устала и надо забыться и уехать от суеты.
- Уедем в Веборг, - предложил я.
- Ты думаешь, Абстронг, что  чудо повториться:
- Нет, но надо забыться,
- Но для этого есть наркотики
- Не дури, - схватил я в ладони голову Сельвига и повернув к себе посмотрел ей в глаза. – Глупая девчонка!
- Я пошутила, - слабо улыбнулась она.
- Глупая шутка.
- Прости. Я не хотела тебя обидеть. Но когда мы поедим: Кругом всё закрыто и нас не выпустят.
- Смешно даже, что я не подумал об этом. Но ведь у нас есть деньги, а за них любой  вывезет нас из любимого города, хоть куда. А уж за зелёные купюры тем более.
Я потянулся до пиджака и, вытащив бумажник, вытряхнул из него доллары. Мы купим счастье свободы, как это не смешно.


Я не буду говорить, о том, как мы выбирались из города. Скажу лишь, что я ещё раз доказал себе, что всё продаётся  и всё, увы, покупается в этом мире. Нас вывез  какой - то тип в чёрной           " Волге", которую не тормозили на постах на окраине города. Он отвёз нас на пару километров от кольцевой дороги и молча, улыбнувшись, положил доллары в "бардачок", развернул машину и уехал  обратно в город.
- Сельвиг, - оглянулся я на стоящую молча грустную мою спутницу, - ведь мы в десяти километрах от деревни, где уединились Прина с Валендом.
-  Правда, - безразлично ответила Сельвиг.
-  Пошли, малыш.
Я взял Сельвига за руку и повёл её по обочине шоссе за собой. С начало она шла молча, а я что - то говорил, пытаясь вывести её из затянувшегося оцепенения. Сельвиг молчала, а потом тихонько запела, и я понял, что к ней возвращается её былая  сущность. Я молчал теперь и слушал. Пела Сельвиг о чём-то грустном на каком - то скандинавском наречии. Я не понимал слов песни, но понимал песню души своей странной подруги. Так мы и шли посреди тумана который застлал всю дорогу и обе её обочины. Где-то за туманом угадывался лес, и пахло утренней сельской свежестью раннего утра.
Нам на встречу  проезжали с улыбающимися солдатами в камуфляжах и знаками гвардии. Они свистели, и что-то кричали нам вслед, но мы были заняты и не слышали их слов.
По знаку у дороги мы поняли, что до деревни, где жил Валенд осталось не более двух километров, когда из-за поворота вышли Валенд и Прина. Нисколько не удивясь мы поздоровались и пошли назад в деревни.
- Как там? - просил Валенд.
- Как в кино, - улыбнулась грустно Сельвиг в ответ, - Темно, толпа  и все ждут и можно уйти.
- И вы ребята, ушли, - улыбнулся Валенд.
- Как видишь.
- Ну и правильно.
Туман медленно расходился и таял.

 
Почему Сельвиг потянула меня в деревне в церковный храм на окраине? Ведь она не хотела молиться ни какому Богу. Видимо ей просто хотелось забыть пыль дороги. Пыль, которая хрустела право у нас на зубах, даже когда мы умылись дома у Валенда и уже даже сели за стол.
Мы зашли в старый покосившийся слегка храм видимо открытый не так давно после забвения. У алтаря тянул, стараясь, священник молитву, а старушки с благоговением слушали. Впрочем, среди пришедших были разные люди. Среди разношёрстной публики храма, конечно, были и те люди с медными бляхами власти и те, кому было  просто интересно смотреть на церковную службу. Как на модное событие, как на новую  модель  автомобиля. Были тут конечно и те, кто хотел просто покоя. Но разве другой кто - то, а не ты, может  дать  покой?
- Сельвиг, а ты веришь в это? – спросил я кивнув на,                читающего Библию, священника   у  алтаря.
   - Да, я верую, - шепотом ответила мне Сельвиг.
   - Честно сказать завидую! – улыбнулся я в ответ. – Знаешь…
   - Давай поговорим потом, - остановила она меня на половине слова. – Извини.               
Я кивнул молча в ответ, сжав тихонько руку Сельвига в своей ладони.


Когда мы вошли в лес за деревней, время было уже за полдень и, туман уже весь рассеялся и, лежал лишь в отдельных глубоких  оврагах. В лес с Валендом меня потянула Прина, с какой - то своей маленькой женской идеей. Сельвиг не пошла с нами, сказавшись, больной, и легла спать в дальнюю комнату дома Валенда, закрывшись от всех. Я обошёл дом, но Сельвиг закрыла ставни, видимо, предусмотрев мою хитрость.
В лесу стояла простая и чистая осень. И природе  было всё равно, что там у этих глупых людей в их городах* пыльных и смрадных. Листья были жёлтых, красных и жёлтых оттенков и это давало повод вспомнить вновь  шумные магистрали города  со светофорами. Но я встряхнул головой, и вся чушь последних суток померкла в красках истинного и верного, живущего вокруг меня. Осень жила. Прина с Валендом мелькали где - то  там за деревьями впереди, иногда даже исчезая из моего поля зрения. Но это и было хорошо. Я хотел молчать и ребята, поняв меня, ушли и не мешали мне. Я жил. Жил с глупым упорством муравья, повинуясь инстинкту жить, что бы жить и не более того.
Я шел, сбивая жёлтые листья, смотрел, как  опадают красные и гниют бурые - коричневые. Всё как в жизни - цвета меняются, а падения не минует ни кого.
В лесу хорошо думалось. Может быть, этому способствовало тихое состояние природы, может просто, пришло время задуматься, может, я просто хотел стряхнуть с себя всю пыль смуты города. Но я думал, не думая обо всей  этой странности. Город лежащий в двух десятках километрах  от меня был равнодушен ко мне, человеку, которому иногда кажется, что он его любит. Да я люблю этот город. Город! Я люблю его камни, но не выживших из ума его жителей, запутанных, возненавидевшими весь мир пришлыми правителями. Конечно, и я не люблю людей в целом, но поодиночке это индивидуумы достойные того, что бы погибнуть за них не оглядываясь  на прожитые годы. Хотя нет высокие слова! Я не стану гибнуть за этих людей, но я и не уничтожал их, ибо сами они уничтожат себя.
А Сельвиг? Любит ли она этот город? Скорее всего, любит ведь где - то в его земле  покоятся её предки и,  скорее всего и ей жить и умереть в его чертогах.  Хотя с её постоянным стремлением к новому, она может никогда больше не увидеть город подобравших под своим небом  чужаков, не имеющих родины.
Сельвиг. Мне захотелось увидеть её, оставшуюся там за лесом и я побежал, треща сучьями и сбивая листья. Мысли рвались в голове, и обрывки их летели и исчезали в воздухе. И лишь одна мысль оставалась - Сельвиг.
Я выбежал из леса  к деревни и увидел на краю огорода за деревней яркое пятно. От дома Валенда ко мне шла Сельвиг. Она увидела меня и побежала ко мне навстречу. И я, раскинув руки, побежал ещё быстрее.
Вот так мне и запомнился последний день городской смуты, но дело - то не в нем.