Ностальгия

               

     Зимой 1960 года после фальстарта в Калининском медицинском институте родители сказали мне:
     - Поезжай, сынок, к тете Доре в Кустанай ума набираться, привыкай к самостоятельной жизни, а там … видно будет.
     Вообще-то,  умом я не страдал, а вот насчет того, что был разгильдяй – спорить не буду. В свое время мой отец, будучи директором Облзаготживсырье в Кустанае в военные годы,  помог встать на ноги всей семье родной сестры, я имею ввиду,  Доры. Так что, ехать было куда, и были на то основания. Сказано – сделано. По дороге даже сочинил:
     Мне навсегда запомнился тот день,
     Когда с родными я прощался на вокзале,
     И никогда не вылетит из памяти моей
     Все то, что мать с отцом мне наказали.
               Я слезы матери своей
               И частое отцовское дыханье вспоминаю,
               И мне становится грустней
               За то, что до сих пор им горе причиняю.
     И вот сижу я одиноко на нижней полочке своей,
     Гляжу на сочиненный стих
     И думаю, а может быть, сильней
    Любить возможно родичей своих. 
                Нет, если б эгоизм над мною не был властен,
                Я б убежал домой стремглав,
                И считал бы личным счастьем,
                Жизнь свою за счастье их отдав.
    Да, как бегут года,
    Они сменяют поколенья.
    И я хочу забыться навсегда …
    Дальше не помню.
    Через двое суток приезжаю в Кустанай, выхожу на перрон, и тут, как снег на голову, не снег, конечно, была же зима, точнее, как гром среди ясного неба: Кустанай-дын сюэлептрмус ой тын дын быр» голосом почти Левитана громко звучало из репродуктора военных времен. Мне стало как-то не по себе. Все, думаю, попал. Тетя встретила меня, нельзя сказать, с особой радостью, во всяком случае, не так, как писала в письмах: я буду счастлива, если вы приедете, счастлива быть рядом с вами, очень-очень жду, крепко-крепко целую. Квартира у нее была трехкомнатная, где проживала она с мужем, дочь с мужем, Света с Игорем – внучата и домработница. Да тут еще и я подъехал. Может, и правда, тесновато, но по тем временам трехкомнатная квартира – впрочем, не мне судить. Моя двоюродная сестра Лиза помогла устроиться учеником зубного техника, хоть и без содержания, но ничего, главное – появилась перспектива. Родители не дали мне с собой денег, может, посчитали, что они мне там не понадобятся, а может, и нечего было дать, а вот дядя Саша,  отцовский брат, дал двести рублей.
     - На, - говорит, - Я думаю, они тебе обязательно пригодятся.
     Я, видно, намек не понял, пропустил мимо ушей «обязательно».
      Когда приехал, купил всем женщинам подарки на 8-е Марта и еще что-то. И тут любимая тетя сообщает:
     - Смотри, у тебя осталось сорок рублей.
     Все двести-то я сразу отдал ей. Вот тебе на! На следующий же день я ушел на квартиру. Черт с ним, подумал я, сорок рублей тоже деньги, выживу. И не ошибся. Туговато было, и даже очень, но это-то и хорошо. Сейчас хоть есть с чем сравнить, да и что вспомнить. Никогда не забуду, как я мечтал придти в столовую, набрать одних котлет без гарнира и наесться вдоволь. Не знаю почему, но мне очень нравился запах в столовой, его ни с чем нельзя сравнить, какой-то уж очень специфический, то ли от кислых щей, то ли от коричневой подливы, то ли от всего вместе. Но даже дома, не смотря на то, что мама прекрасно готовила, этот  запах привлекал. Почему? Объяснить не могу.
     В конце недели подводил итог финансовому остатку. Как-то не сходился дебет с кредитом, а потом вспомнил, ведь расческу купил за двенадцать копеек. Кстати, тогда расческа мне была нужна, да-да, кучерявый был.
    Жил я в частном доме у Головачевой Анны Михайловны, вместе с инженером Женей Зайцевым из Харькова, который получил распределение в Кустанай после окончания института. Занимали мы с ним отдельную комнату метров десять, где помещались две железные кровати и тумбочка между ними, которая служила нам одновременно обеденным столом. Мы с ним общались, в основном, утром и вечером. Вот чем запомнился он мне, так это тем, что под рукомойником он мыл лицо минут пятнадцать, не меньше, до скрипа. Наберет в ладони воду, резко плеснет в лицо, одновременно выдыхая воздух  с таким шумом, что слышно за версту. Моет и моет, поэтому я старался вставать пораньше, иначе можно было опоздать на работу. А работа у меня была … Ванька Жуков не позавидовал бы: подлить керосин, разжечь примус – моя обязанность, открывать и закрывать форточки – тоже, в магазин сбегать – без проблем, то коллегам корыто надо купить, то мыло, то гвозди, то продукты – все я успевал. А уж по самой работе – вся черновая трех техников – на мне: кюветы от гипса вычистить, вымыть, протезы отковырять, сделать грубую обработку – вобщем,  все это я успевал и довел до автоматизма. Затем меня прикрепили к Анатолию Робертовичу Нидереру – потомственному ювелиру и зубному технику. В свое время он, как немец Поволжья, отбарабанил пятнадцать лет на Колыме. Правда, не от звонка до звонка – был реабилитирован и освобожден досрочно за десять дней до окончания срока. Было ему лет пятьдесят пять, на вид угрюмый, в душе обаятельный, сохранивший чувство юмора человек. Коренастый, среднего роста, постоянно поправлял на переносице роговые очки с толстыми стеклами. Работал он красиво, не торопясь, но быстрее всех. Для меня он был и остается до сих пор  Рембрандтом и Фаберже одновременно. Время умел рассчитывать чуть ли не по минутам. На рабочем столе идеальный порядок, все на месте, ничего лишнего, нигде ни пылинки, инструмент по полочкам, ничего искать не надо. Я думаю, учитывая его порядочность и пережитые, мягко говоря, невзгоды, он хотел передать свои секреты мастерства кому-нибудь. И, к счастью, выбор пал на меня.  Век его не забуду.
     Как-то он меня спросил:
     - А что это ты все в галошах ходишь? Ведь сухо.
     Мне стыдно было при всех признаться, что подошвы протерлись и, если пойдет дождь, то – сами понимаете.
     - Привычка дурная, у нас все в Калинине в галошах ходят, - А что я мог еще ответить.   Потом ему признался:
     - Боюсь, вдруг дождь пойдет, ноги промокнут.
     Он дал мне немного денег, снял туфли, чтобы я свои в ремонт сдал, а сам сидел за столом в носках. И таких случаев было немало, он часто помогал мне. Садятся все за стол перекусить, приглашает меня. Но такое положение длилось недолго, через три месяца меня перевели на самостоятельную работу  в зубные техники  с окладом тридцать семь рублей пятьдесят копеек. Могу признаться, что и до этого техники давали мне подзаработать: то починку сделать за девяносто копеек, то отшлифовать, то отполировать что-нибудь. А самая первая самостоятельная халтура была, когда я сделал два съемных протеза одному деду лет пятидесяти пяти из еврейской семьи, который работал каменщиком на стройке и жил в общежитии. Я почему его хорошо запомнил, объяснять не буду, оказывается, и такое бывает. Дальше дело пошло веселее: с каждым месяцем я зарабатывал все больше и больше. О котлетах без гарнира уже не мечтал, питался в столовой, где готовили мне в отдельной кастрюле. Сидел за одним и тем же столиком, стоявшем под объявлением «Приносить с собой и распивать спиртные напитки запрещается».  Сама Зина, зав.производством, накрывая стол, обязательно ставила бутылочку вина, а почему бы и нет. Фиксы моего производства удачно украшали ее улыбку. Появилась своя клиентура, уже можно было прилично приодеться, переселиться в отдельный домик и даже одолжить шестьдесят рублей единственному в городе профессору Вольфсону Борису Михайловичу, защитившему, кстати, докторскую диссертацию о брате Ленина Дмитрии.
     Молодежь гуляла, в основном, по центральной улице  Ленина или в парке, знали друг друга. Однажды появилась молоденькая девушка лет двадцати, познакомился. Оказывается, она приехала из Бразилии.
     - Я говорила папе, не надо ехать, а он нет – и все. Там настоящая демократия, бесплатное образование, медицина, в следующей пятилетке мяса будет в два раза больше, сахара в два с половиной, зерна в четыре, обуви в два с половиной, электричества в три, что ты, обязательно едем. Он думал, наверное, что жить он будет,  чуть ли не на Красной площади, не меньше, а вот оказались в этой дыре. Он в жизни не пил, а тут с горя ахнул и попал в вытрезвитель на десять суток – ходит теперь стриженый наголо.
     Был еще один эмигрант из Китая. Жил где-то в Харбине, имел свой автопарк. Наслушался, тоже думал, встречать его будут у трапа с красной ковровой дорожкой, а приехал и обалдел.
     Как-то пришлось делать зубы единственному в городе попу Ульяну.  Сделал. Тот рассчитался по-царски и выставил на стол две бутылки бренди с закуской. Как раз конец рабочего дня, и мы все дружно принялись за трапезу. Значит, я, Анатолий Робертович и Виктор Нечаев – тоже зубной техник. Я забыл его представить: лет тридцати семи-сорока, участник войны, кстати, ни разу о ней не обмолвился, может, не любил эту тему, и все тут. Заодно представлю и четвертого техника, ведь нас на весь город было четверо – Наталья Романовна Тютюнникова, красивая, статная, с обаятельной улыбкой, тоже где-то к сорока. Тетя Женя, санитарка наша, наотрез отказалась присоединиться к компании, видно, постеснялась, ведь она ходила на службу к этому Ульяну.
     - Я потом, - сказала она, - Сама.
     Трапеза началась. Ульян поведал нам, что он из бывших шоферов, трудился десять лет где-то в Сибири на лесоповале, а потом занесло в Кустанай. Советовался, есть ли смысл сына выучить на зубного техника. В это время зашел ко мне друг Гриша Ясинник, детский стоматолог. Уговорили присоединиться к столу. Тот выпил пару стопок и обалдел. Все, думаю, надо бежать, а то придется тащить его, как макинтош. По дороге Гриша запел, кричал, что любит меня, как родного брата, уважает. И, как назло, навстречу нам его начальница, видевшая в нем будущего зятя.
     - Что с Вами, Григорий Ефимович? Что ты с ним сделал, - спрашивает она меня.
     - Я-то причем тут, встретил такого, я же ни грамма.
     - Ты-то ни грамма, а он-то – просто ужас!
     Потом она рассказывала, что всю ночь не спали с мужем: Григорий через каждые полчаса на цыпочках в потемках пробирался к крану на кухню. Это же просто кошмар, уму непостижимо. Пришел Гриша ко мне на работу только через неделю, постучал в окошко, я махнул рукой, заходи, мол. А он машет – ни в коем случае, подожду на улице.
     Как-то раз мы решили отметить какой-то небольшой праздник в ресторане. В городе неудобно было светиться, и мы решили поехать в Затоболовку, это где-то в пяти километрах от города. К этому времени в нашей компании прибыло: Кабахидзе Како из Тбилиси – тоже зубной техник. И вот мы уже четверо двинулись на такси в недальний путь. Посидели с непривычки часа четыре, тосты-то, сами понимаете, стали продолжительные, ведь раньше, без Како, мы за час справлялись. Кстати, до Како к нам  хотел устроиться еще один специалист-умелец, у него даже документ был, справка из Дома культуры Урицкого района, что он действительно закончил кружок зубных техников. Пишу и прямо смех берет, хотя сейчас справки и почище бывают, только плати, графом, князем, бароном – кем хочешь заделают, и никому не смешно. Наконец, рассчитались и решили двигаться по домам. Вышли на  трассу и стали ловить такси. Один притормозил. На переднем сиденьи сидел старик с котомкой в руках. Мы четверо уселись сзади. Шофер ехать категорически отказывался, так как один пассажир был лишний.
     - Не бойся, шеф, вези, не пожалеешь.
     Тот наотрез. Наконец, уговорили и мы с песней покатили в город. Приезжаем, выходим и оказываемся в милиции. Нас четверых завели в коридор на второй этаж,  стало как-то не по себе. И тут один майор, сверкнув золотыми фиксами, спрашивает, что это мы здесь делаем, какими судьбами. Коротко рассказали, и он отвел нас в свой кабинет.
     - Посидите у меня минут двадцать, про вас забудут, и я вас всех выведу.
     Так и было. Вышли на свежий воздух, смотрим,  знакомую котомку несет старик, постриженный под Котовского. Мы его и узнали-то только по этой котомке.  Вот так, оказывается, тоже бывает.
     Я уже писал, что молодежь, в основном, гуляла в центре или на танцплощадке в парке. Танцевать под живую музыку, я скажу, было не совсем безопасно. Если чрезмерно проявляешь свой темперамент или чрезмерно начнешь шевелиться,  то можешь схлопотать резиновой дубинкой по спине, мало не покажется. Меру определял сам страж порядка,  и все зависело уже от его темперамента и настроения.
     В году шестьдесят втором в городе построили новый стадион, а там общественный туалет по европейским, как сейчас говорят, стандартам. Мы же не знали, как там на самом деле. Чистота, дневной свет, пол из мраморной крошки, стены до потолка в белом кафеле. Так вот, я уже мог позволить съездить на такси попользоваться цивилизацией. Таксисты меня знали хорошо, так как часто пользовался их услугами. А однажды … Ладно, начну по порядку.
     Это было в июне шестьдесят третьего. По радио сообщили, что в Тургайском районе приземлился космический корабль с летчиком-космонавтом Быковским. Все знали, что он должен остановиться в облисполкоме, ведь тогда резиденций и в помине не было. Было тепло, и, поистине, празднично, все высыпали на улицу Ленина, каждый мечтал хоть мельком, но увидеть героя. Я решил воспользоваться моментом и сделать народу приятное. Поехал на вокзал, а там, в основном, таксисты ожидали пассажиров в дальние рейсы. Нанял десять машин. Одна из них была новая черная «Волга» у Володи Белоусова. И мы двинулись по прямой от вокзала по улице Ленина: одна машина впереди, за ней две, еще две, за ними в черной «Волге» я на заднем сиденьи, за нами еще две  и две. Ехали медленно – народ не давал двигаться быстрее.
     - Вон он, вон он, - указывали на меня.
А я сидел, склонив немного голову, не дай Бог, узнают. Машины и автобусы, двигавшиеся навстречу, естественно, останавливались, прижимаясь к обочине, некоторые сигналили в знак приветствия. Пишу и сам удивляюсь, какой авантюрист. Сейчас, конечно, такое и в голову не пришло бы. А тогда, да еще под хмельком …
     Как-то в начале шестьдесят второго года мне родители сообщили, что из Бразилии в Москву приезжает тетя Хова – родная сестра отца, эмигрировавшая из России  в двадцать третьем году. Во всесоюзном справочном ей дали координаты о всех здравствующих Мамцисах. Ну, как не поехать, такое бывает раз в жизни. Приезжаю на аэровокзал, подхожу к кассе.
     - Мне один билет до Москвы.
     - Билетов на ближайшие семь дней нет, все проданы, - не поднимая головы, ответила кассир.
    - А как же я?
     Тут она посмотрела на меня, улыбнулась, сверкнув рыжими фиксами.
     - А ты куда собрался, Эдуард, когда хочешь лететь?
     - Желательно сегодня.
     - Сейчас сделаем.
     - А как, все же продано?
     - Это мое дело, - уверенно ответила она, - Двадцать шесть рублей и сегодня ты к вечеру в Москве, идет? Только билет я тебе дам без места, а там сам найдешь свободное и – порядок. Не переживай, все будет в ажуре.
     Объявили посадку, и мы кучей, человек тридцать, двинулись по полю к самолету. Не доходя до него метров пятьдесят, слышу объявляют:
     - Пассажир Алтынбеков, вылетающий рейсом номер 336 по маршруту Кустанай – Актюбинск – Уральск – Пенза – Москва, просим срочно явиться к диспетчеру аэровокзала.
     Смотрю, один остановил свое поступательное движение, приотстал, прислушался, а там опять:   
     - Пассажир Алтынбеков, вылетающий рейсом номер 336 по маршруту Кустанай – Актюбинск – Уральск – Пенза – Москва, просим срочно явиться к диспетчеру аэровокзала.
     Убедившись еще раз, что имеют в виду именно его, он побежал по протоптанной линии в обратную сторону, а мы в это время уже набирали высоту. 
     Встреча с тетей Ховой проходила с большой осторожностью, даже, точнее, в тревожном ожидании. Вроде бы, родная сестра, родная тетя, а все равно,  не наша – иностранка, да еще с капстраны. Она не знала судьбу своей сестры  и четырех братьев, не знала, что двое погибли на фронте, и, вообще, жив ли кто. Привезла чемодан подарков: кофточки, пуловеры, рубашки. Мне впору пришелся голубой костюм. Такого в  то время в Москве-то не найдешь, а уж в Кустанае, тем более – настоящий щеголь. Может, этот костюм и помог познакомиться  с красивой девушкой. Мне в то время уже перевалило за двадцать, а ей и того больше – двадцать шесть. Приехала она из Ленинграда с двумя детьми: Сережа – младший и Гена. Закончила там филологический факультет университета. Работала комендантом общежития. С ней не только интересно было общаться, а даже слушать, любоваться, голос приятный, правильно поставленная речь – лучше не придумаешь.
     Один и тот же таксист приезжал за мной на работу в пятницу в одно и то же время, отвозил в Рудный за пятьдесят километров, а в понедельник рано утром приезжал за мной и отвозил обратно. Хоть и принимала она меня всегда с радостью и улыбкой, все равно, не было никакой уверенности, сомневался, примет ли вообще. Надо же так поставить себя, держала на определенном расстоянии, вот чего не хватает многим женщинам. Встречались мы красиво: такси, рестораны, концерты, банкеты, юбилеи. Многие честно признавались – завидуем. Но подобная идилия длилась недолго – меня забрали в армию. Через несколько месяцев она написала, что выходит замуж за местного хоккеиста, который моложе меня на один год. Признаюсь, в армии и так не слишком весело было, а тут совсем грустно стало. Хорошо, что грустить не давали, грузили по первое число. Прошли годы, мы не переписывались и не знали ничего друг о друге. В восемьдесят третьем году я поехал на десятилетие окончания института в Караганду и случайно узнал, что она живет в тридцати километрах, в Актау. Ну, как не увидеться, столько приятных воспоминаний. Я с нетерпением ждал этой встречи, хотел хоть издалека, но полюбоваться ею. Приехал, нашел, город-то небольшой. Встретились. Я не сразу узнал ее: высокая прическа, бархатное платье, рукава которого отделаны мехом, крупные в три ряда деревянные бусы и такой же браслет. На пальцах перстни с большими камнями. Первой заговорила она и не давала мне открыть рот. Короче, Боря хоккей поменял на пьянку, пьет и сейчас, лечиться не хочет, не работает. Поэтому, чтобы прокормиться, устроилась в ресторан буфетчицей, разливает вино и водку, деньжата шевелятся, в доме колбаса и сосиски не переводятся, мясо без ограничения, даже икра, и та всегда в наличии. Коллектив хороший, у зав.залом муж подполковник, у ее сменщицы – педагог, жизнь прекрасна.  Я слушал и не верилось, что это Люся, та самая, которой я когда-то любовался, слушал, открыв рот. Мне не верилось, неужели быт так может повлиять на человека, неужели это она, неужели раньше …
     - Ты меня слушаешь? – заметив отсутствующий взгляд, спросила она.
     - Да-да, - соврал я.
     - Так вот, я думаю, если так дело пойдет, то и машину можно будет прикупить.
     А дальше - пошло и  поехало. Я посмотрел на часы.
     - Ты торопишься? – спросила она.
     - Да, у меня есть еще пять минут, меня ждут, я, ведь,  ненадолго, извини.
     Дурак, зачем я вернулся в прошлое, ведь такие приятные воспоминания были! Лучше бы все так и оставалось в памяти, а сейчас, как говорят, поезд ушел.  А ведь собирался на старости лет съездить по родным местам в Кустанай, Караганду. Теперь, после этих воспоминаний, вряд ли поеду. Так, мне кажется, лучше  будет.

                Март 2008