Сельский регресс

 

     Впечатления о деревне и ее жителях у меня долгое время складывалось из воспоминаний детства. Нет, я никогда не жил в деревне. Просто нас, приблизительно с седьмого или восьмого класса, отправляли на сельскохозяйственные работы. Постараюсь поделиться этими воспоминаниями. Значит так. Распределяли нас по три-четыре человека, отдавая в распоряжение хозяйки дома. Колхоз выделял койки, постель, а уж за чей счет нас кормили и поили – не знаю, но мы  были довольны и сыты. Особенно помню – отпаивали молоком. Я, видно, отвык от такой вкуснятины и меня сразу, простите …  Я никому об этом не рассказал, видно, постеснялся,  что будут смеяться, продолжал употреблять и даже злоупотреблять. И ничего, до сих пор пью и хоть бы хны. Запомнилась мне и хозяйка – старушка лет сорока пяти - пятидесяти, чистая, опрятная. В доме светло, просторно, ни пылинки. На комоде небольшой  трельяж и семь слоников, выстроенных по ранжиру в рядок по дуге. Вокруг кружевные салфетки, аккуратно заправленные кровати с подзором и боковушками. Пол некрашенный, надраенный до блеска, небольшие окна с вышитыми занавесками, на одном из которых светился на солнце самовар. Чаем она нас угощала из другого самовара, который был попроще,  и стоял всегда в сенях. Хлеб пекла сама, а запах у него был какой-то особенный с кислинкой. Фотография молодого в солдатской форме хозяина висела на стене рядом с ее фотографией.
     Мы должны были убирать лен. Рано утром выходили на улицу и ждали, пока не соберутся остальные.  К зазевавшимся бригадир,  старушка, крепкая,  немного подслеповатая,  в очках с толстыми стеклами, подходила к дому и, приподнявшись на цыпочки, осторожно стучала по стеклу. Долго ждать не приходилось. Наконец,  все в сборе.  Николай Антонович Скачков, наш физрук, подергивая правым плечом, контузия с фронта, получив задание от бригадира, провожал нас до места событий. Нам показали,  как убирать лен. Надо было правой рукой слева направо у самого основания оторвать стебли и класть в левую руку. Когда сноп был близок к стандарту, мы из небольшого пучка этого льна делали подобие веревки и перевязывали его. После того, как наберем десять снопов – ставим их в бабки, подперев один другим. Дневной план у нас был восемьдесят штук. Кто-то из нас, уж ладно, признаюсь – это был я, предложил, как из восьмидесяти снопов сделать сто. Нет, не догадались, не тоньше. Я заметил, что Николай Антонович при подсчете снопов становился спиной к закату, чтобы глаза не слепило. Снопы считал с одной стороны  и  умножал на два. Правильно, мы с одной стороны ставили пятьдесят, а с другой – тридцать. В итоге получалось сто, а, значит, честь и хвала. До сих пор чуть ли не совесть мучает, могли бы и впрямь все сто нарвать. Ладно, спишем на молодость, с кем не бывало. И сама-то деревня запомнилась мне чистенькой, уютной, с добрыми, трудолюбивыми жителями. Дорога перед домами ровная, безо всяких колдобин, а по краям и у домов – мелкая зеленая трава. И деревня-то небольшая, домов сорок, а стадо приличное. Коровы шли по улице медленно, даже вальяжно, покачивая головой вверх-вниз, видно, чтобы молоко не расплескать и, как бы воруя, на ходу щипали траву. Вот почему перед домами трава была как после газонокосилки. Стадо постепенно таяло, становилось все меньше и меньше – каждая корова спокойно поворачивала и шла в свой двор. А у людей, хоть и мат проскакивал зачастую, правда безо всякого зла, а просто для связки слов, все равно чувствовалась явная заинтересованность в общем деле. Один предлагал убрать сено обязательно до обеда, вдруг дождь пойдет, другой настаивал косить, третий предлагал лен теребить, четвертый  - сено скирдовать. После коротких споров приходили к общему решению и … все по местам. Не зря в песне были такие слова: « И все вокруг колхозное и все вокруг мое».
     С тех пор прошло много времени. Случилось так, что я в восемьдесят восьмом году купил, как говорят, «домик в деревне». Домик этот, прямо скажем, был не в лучшем виде: покосившийся, без фундамента, пол местами прогнивший, без веранды, а во дворе … чего только не было. Последние семь лет дом пустовал. Хозяин работал трактористом, видно,  был хозяйственным, запасливым,  и натаскал во двор и на чердак под завязку всякой всячины. Инструментов у меня никаких не было. Выручил сосед дядя Вася. Дал лопаты, вилы, лестницу и тяжеленную тележку с одним железным колесом  времен строительства узкоколейки и Беломорканала. Этой тележкой я вывез и закопал не одну машину хлама. С дядей Васей мы подружились. Приятный человек с чувством юмора, владеющий политической обстановкой – он сразу мне понравился. И было у него пятеро сыновей: четверо жили в городе, пятый – с ним. А годков-то ему было, прямо скажем, прилично – участник войны, орденоносец. Годы, да еще этот остеомиелит голени после осколочного ранения, давал о себе знать. Я с удовольствием беседовал с ним, как  врач, старался помочь, облегчить страдания. Так прошло несколько лет и пришлось соседа госпитализировать в урологию. По экстренности ему поставили катетер в мочевой пузырь и рекомендовали явиться через пару месяцев для радикальной операции. Сыновья знали, что отца надо отвезти домой, но никто за ним не приехал. Пришлось с заведующим отделением в кресле спустить ветерана с седьмого этажа, усадить в мою машину и мы поехали. Подъехали к дому. Дядя Вася был как при параде, на левом лацкане светился орден Отечественной войны. Завел его в избу,  и мы расстались. Через день стучится Слава:
     - Моисеич, у бати трубка вывалилась.
     Взяв с собой заранее приготовленный инструмент, я без труда поставил катетер на место. Это ладно. Дядя Вася лежал на полу в проходе из кухни в комнату.
     - Слав, дай водички, пить хочется, - спокойно изрек еще не совсем измотанный болезнью отец.
     - Куда тебе воды-то, ведь все равно подохнешь.
     Я заходил к дяде Васе, подкармливал бульоном, клубничкой.  Он с удовольствием ел эту клубнику, пережевывая деснами, и ни разу, надо отдать должное, не пожаловался на сыновей. Ел молча, покачивая головой, и моргал в знак благодарности. Был там еще один сынок – старший.
     - А вы кормили отца-то? – однажды спросил я мучившегося от жажды с трясущимися руками Костю.
     - А х… его знает, я в этом ничего не понимаю.
     Младший, как накаркал, через несколько дней дяди Васи не стало. Тут подъехали остальные братья. Такое дело пропустить нельзя.
     - Надо бы взять ящик водки, - предложил один сыночек.
     - Ты  чо,  надо,  хотя бы два, - возразил другой, - Батя все же.   
     Споров не было. Два,  так два.  Гудели дня три. Надо признаться, один из них, в прошлом сварщик, сварил железный памятник и самолично установил его на свое место.
      Время шло. В начале  девяностых деревенские мужики, в основном, работали в подсобном хозяйстве завода «Центросвар». Худо-бедно, но работали. Потом – перестройка, хозяйство развалилось, делать нечего, работать негде. И стали мужики, привыкшие просыпаться рано, бродить с шести утра по деревне с озабоченным видом. Каждый шел в надежде встретить свое счастье – похмелиться. Зачастую везло, находили, а уж поздним вечером, как сговорившись, всем нужно было срочно тридцать рублей, непременно до утра. Такое впечатление, что за ночь эти деньги у них появятся. Был в деревне пастух, даже два: стадо-то большое. Коровы шли по улице мимо дома минут десять, не меньше. С годами это стадо вымерло. Сейчас никакого пастуха и не требуется. Деревенские ходят за молоком в магазин, там всегда в наличии в пакетах и бутылках. Клуб разобрали по бревнышку. В школе поселилась семья. Кое-где стоят остовы сгоревших домов. Мужики один за другим стали уходить в мир иной по одной и той же причине в возрасте от тридцати до сорока лет. Неухоженные деревья и кустарник продолжали давать плоды. Москвичи, отдыхающие по соседству на туристической базе, с удовольствием покупали яблоки, хочешь – смороды, рви, что найдешь – все по тридцать. А почему?  Да потому что,  разбавленная отрава так и стоила – тридцать.
     Сосед иногда по инерции колупался в картошке. Однажды, сидя на корточках и руками окучивая ее, вроде бы,  с кем-то разговаривал. Я прислушался, а он:
     - Товарищ капитан, никуда я не пойду, я уже там был, делать мне там нечего.
     Глюки, явные глюки, а что делать? Как-то быстро они у него прошли, может, помогло то, что убавил немного обороты, яблоки-то закончились. Зато повисла правая кисть, она так и называется – алкогольная. И это, как ни странно, восстановилось, не смотря на то, что  просыхать не переставал. Как-то приехал к Славке родной брат погостить,  вроде бы,  на пару месяцев. В городскую квартиру пустил квартирантов, а сам – в родные Пенаты. Хорошо вдвоем, веселее. Как-то просыпаюсь от стука в окно. Смотрю – пять часов, думаю, может, что случилось. Юра, то есть, гость, с тревогой сообщил, что на яблоне застряли два пацана и нужна высокая лестница, чтобы их снять оттуда.
     - Юр, иди спать, я сам сниму.
     Но спать ему совершенно не хотелось. Из дома он вышел, оказывается, не через дверь, а через аккуратно выставленное окно. Я долго не мог уснуть, ждал, вот-вот постучит опять. А он, ранним автобусом уехал в город, видно, и там дела появились.
    Как-то Славка поехал в город навестить братьев. Не застав их дома, решил попить пивка. Уж как так получилось, не знаю, да и он не мог вспомнить, но нижняя челюсть оказалась расколотой пополам.
     - Слав, надо срочно в больницу, - посоветовал я.
     - Ничего, пройдет, никуда я не поеду.
     А чудес-то не бывает. Челюсть начала гнить. Уговорил, поехали. Зашли к главному врачу, моему приятелю. Тот, милейшей души человек, вызвал заведующего отделением и порекомендовал лично заняться этим деятелем. Результат был налицо. Все закончилось благополучно. Привез его с отремонтированной  челюстью обратно в деревню. Через год и я попал в больницу. После операции на почке на одиннадцатый день уже меня привезли в деревню восстанавливаться на свежем воздухе. За время моего отсутствия  участок зарос травой. Я попросил соседа помочь скосить, делать-то все равно нечего. Пообещал пятьсот рублей.
     - Нууу …, - засомневался он.
     - Хорошо, добавлю еще двести.
     Тот согласился, однако косить не торопился. В деревне быстро все все прознают. Пришла Маша, тоже в то время любительница освежиться, и за двести рублей до обеда все начисто выкосила. Вот так люди помнят добро.
     Зимой я в деревню обычно не езжу, а что там делать? Однако, однажды пришлось. Оказывается, один товарищ из соседней деревни привез мне пять кубометров дров и вывалил их на дороге перед домом. Может,  перепутал с кем?  Я ведь никого об этом не просил. Нет, не перепутал. Ему так показалось. Пришлось рассчитаться, а что поделаешь? Звонят, кучка-то тает, сосед топится, не замерзать же ему. Что делать? Предложил этому же соседу за тысячу рублей  расколоть, убрать с дороги и сложить поленницу уже в моем дворе. Расколол, я рассчитался. Звонят, теперь поленница тает во дворе. Пришлось ехать и предупредить, что это воровство я могу жестко пресечь. Вроде бы, возымело действие. Вообще-то, с дровами проблем в деревне нет, однако их запасы надо ежегодно пополнять. Раньше я сам колол и складывал в поленницу. А однажды решил нанять. А почему бы и нет?  Ведь могу себе позволить такое. Договорились. Колоть взялись сосед с другом и Маша, косившая траву. Я предупредил, что расчет безо всяких авансов и стопешек
 - Уложите последнее полешко, получите деньги.
Договорились. Не торопясь  перекурили и принялись за дело. Трудились, прямо скажем, вразвалочку, а время-то поджимает. Рубеж – восемнадцать ноль-ноль. Даже несколько раньше, надо обязательно успеть до закрытия магазина. Темпы ускорились, оставался час, не более. И тут – закипело, никаких перекуров. Маша, видно, не успевшая еще до конца угробить здоровье, махала за двоих. Работа напоминала кадры из фильма, где Шурика замуровывали кирпичом или как на третий этаж лихо забрасывали рулоны рубероида. Помните? Я наблюдал со стороны, это было интересное зрелище. Может,  я и выглядел в это время садистом, однако, как говорят, уговор дороже денег. Оставалось девятнадцать минут, восемнадцать, семнадцать с половиной, а на земле еще кучка дров. Я оказался самым слабым звеном среди них - мои нервы не выдержали, и я включился в процесс. Все, последняя  дровина на месте. Маша с мужиками побежала, забыв про деньги. Я вспомнил, что они бегут пустые, догнал и, скрученные в трубочку деньги, передал как эстафетную палочку Маше  на бегу. Все. Наконец-то. Успели.
     Ранним утром дровоколы не заставили себя ждать. Сели на скамеечку у меня во дворе и,  как ни в чем не бывало,  начали светские разговоры. Я делал вид, что не понимаю причину их визита.
     - А у меня тринадцать рублей есть, - как бы межу прочим сообщила Маша, - Где бы еще два добыть? Моисеич, не дашь до завтра?
     - У меня есть, перебил Славка, - ровно два. Щас принесу.
     Принес.  Маша тут же зашагала по протоптанной дорожке за ранее разведенной отравой. Пришла, села молча рядом, держа в руках не закупоренную бутылочку из-под детского питания с широким, как у старой кефирной бутылки, горлом.
     - На, Слав, отпей, - после длительной паузы изрекла она и, не поворачиваясь к нему, как бы нехотя,  надежно вложила в его мозолистую с толстыми желтыми ногтями лапу драгоценность. Тот не заставил себя ждать – вылил одним махом в свое луженое горло почти все. Видно, не подрассчитал, не заметил, что бутылка нестандартная, а может, специально, черт его знает, но получилось именно так.  Видели бы вы в это время Машу. Не осознав до конца случившееся горе, глаза ее среагировали мгновенно: увеличились в несколько раз, а вот речь восстановилась не сразу. Можно было подумать, что в ее голосовых связках произошло короткое замыкание. Рот был открыт, а слово выдавить не могла.
    - Ты что, совсем  сдурел, что ли? – с кажущимся спокойствием спросила она, - меня же дома ждут, деньги-то не мои.
   Славка, даже не повернув голову в ее сторону, сказал:
   - Ну, извини, так получилось, - и вытер тыльной стороной ладони губы, которые так и остались сухими. Выпил-то он умеючи – ни капли мимо. Поняв, что выяснять нет смысла, горю теперь не поможешь, она встала и пошла восвояси, видно,  проклиная  всех и вся.
     Нет, деревня  сейчас совершенно не такая, как мы ее представляли раньше: гулянки с песнями, свадьбы, драки с кольями. Нет. В основном, спокойно, особенно по ночам. Однажды только,  где-то  в час или два ночи,  я проснулся от какой-то возни у соседей, от громких разговоров, кто-то, вроде бы,  возмущался, кричал, что никуда не поедет. Оказывается, за пару дней до этого братья отдыхали в соседней деревне у какого-то моряка – поправляли упавший забор. В результате хозяин   не досчитался охотничьего ружья и, естественно, сообщил в органы. Ружье, это не охапка дров, приехали сразу. Искать долго не пришлось. Ружье завалялось за диваном братьев. Третий, младший брат,  приезжал редко, а на этот раз, как назло, прибыл. У них «с собой, естественно, было», и их застолье прервали эти стражи порядка.  Приехали они на «Жигулях» бригадой: три опера, одна из них женщина,  и шофер. Решили забрать всех троих. Семь человек никак  не умещались – все, кроме девушки, солидные. Что делать?  Как выйти из положения? Вызывать еще машину?  А где ее взять, всего – одна.   И тут подфартило.  Вдалеке,  метрах в двухстах,   замаячили фары в сторону города. Остановили. Только хотели объясниться, сразу учуяли знакомый запах. Потребовали предъявить документы.
     - Какие документы? – возмутился водитель, - вот же мой дом.
     - Ах, так, - надели наручники, укомплектовали старенький  «Москвич» братьями и – вперед. На следующий день все благополучно, как ни в чем не бывало, явились обратно. Ну, как за удачное путешествие не выпить. Отдых, как полагается в таких случаях, продолжился. Больше всех возмущался сосед напротив.
     - Надо же так, какие документы ночью, около дома?  Козлы, их сроду здесь не было, да еще ночью. А тут, на тебе. Надо же так вляпаться, да еще в вытрезвитель затолкали. Но это еще ничего, хоть выспался, а так …, как бы я до дома добрался?
     Дернули еще по стопешке и опять:
     - Надо же так  вляпаться.  Около дома, да еще ночью. Да еще и в вытрезвитель затолкали. Козлы, их здесь сроду не было, документы им…
     Так бы и жили братья-соседи, да заболел у  старшего  зуб.
     - Ну, да. К врачам я никогда не поеду, сам пройдет.
     Боль заливал  отравой. Сначала опухла щека, затем зазнобило. Я ему объяснил,  чем может  все  это закончиться – ни  в какую.
     - Тебе бы только резать, -  заявил он.
     - Ты знаешь, у меня руки совсем не чешутся, решай сам, хозяин – барин.
     Дальше – хуже. Гной от челюсти  попал в грудную клетку. А дальше – госпитализация в сельскую больницу,  таблетки,  и, наконец,  приехали.  Умер. Бездыханного положили в дровяник, сообщили  младшему, чтоб забрал брата. В таких случаях обычно не отказывают. На туристической базе, где он иногда подрабатывал истопником, дали грузовик.
     - Щас, пенсию получил, а где она?  Теперь  забирай. На х … он мне нужен. Брошу, вон, в Волгу, пусть плавает.
     Однако, съездил, привез.
     - Моисеич, не довезешь до сельсовета? Там должны деньги дать на похороны.
     Как откажешь? Поехали. Заходим к председателю:
     - Мне деньги нужны, - с порога заявил осиротевший Славка.
     - Какие деньги?
     - Как  какие?  Брательник  помер. Вот паспорт евоный, вот справка.
     - Так, фотография нужна?
     - На х … она мне нужна. Корочки заберу, а фотографию можете себе оставить на память.
     - Деньги получите после похорон, чтобы не получилось так, что мы дадим деньги, а их пропьют до прощания с усопшим, такое часто бывает. Потом приходится нам же и хоронить.
     Это не входило в планы Славки, и заявление председателя прозвучало как приговор. Подъехали другие братья, сообща похоронили и, как полагается, обмыли это дело.
     Подобная картина произошла и на другом конце деревни у Котовых. Отца    и сына звали одинаково – Вася. Старший Вася с утра до вечера просиживал у окна на кухне – смолил «Приму». Младший тоже нигде не работал. Получилось так, что  старший  никак не мог опорожниться. Я сказал, что нужно срочно в урологию, там поставят трубку. Не поверил. Поехал к платному урологу, чтобы уж все было на уровне. Тот вручил им пищевые добавки на восемьсот рублей и пожелал скорейшего выздоровления. Чудес не бывает. На следующий день от безысходности, не проглотив и доли этих добавок, ему все-таки поставили трубку. Старший Вася почему-то слег. Затем выдернул трубку. Позвали меня. Я вонзил ее на место и посоветовал продолжить здоровый образ жизни. Предупредил, что это может  закончиться печально, если не будет должного ухода, и дал срок – приблизительно дней семь-десять. Через день приходит младший Вася и сообщает:
     - Моисеич,  ты был прав, батя-то, помер.
     - А что так рано-то? Ведь он два дня назад не собирался умирать.
     - Понимаешь, я приподнял его вот так, - и показывает как, - бать, говори последние слова, а он – пошел ты на х … и умер.
     - Прими соболезнования, - подытожил я нашу беседу.
     А дальше, как полагается. Съехались родственники с соседних деревень, даже прикатили на лодке с другого берега Волги. Все нарядные, наглаженные, в белых рубашках, некоторые с цветами. Похоронили, а дальше – стол, воспоминания, все, как принято в таких случаях. Через два года и младший ушел в мир иной. А получилось так. Взяли они с корешком две по тридцать, сели, успели выпить только  одну.  Вася резко склонил голову и стал остывать. Друг, видя такое дело, сразу ушел, затем вернулся, забрал вторую бутылку и на этом подвел черту банкету. Вот такие-то деревенские будни.
     Страна наша бурными темпами развивается, в деревне настроили много коттеджей, много наехало москвичей. Планируют рядом построить скоростную трассу Москва-Санкт-Петербург. Уверен,  на тему о деревенской жизни писать будет не о ком и не о чем, разве что вот такие шутливые дачные стихи:

стихоТВОРЕНИЕ

Рассветает за дорогой дальней
И рассвет зари уже потух.
Первый раз торжественно-печально
прокричал на птичнике петух.

Я проснулся. выхожу спросонок,
Свежий воздух глыбоко вдохнул.
Вижу  - с неба пташка жаворонок
Свистнул мне и крылышком махнул.

А дорогой уж бредёт корова,
Кланяется дому моему.
Я кричу ей: "Милая, здорово!"
А она мне отвечает: "МУ-У !"

Примечаю, как она бросает
Грустный взгляд на весь окрестный мир.
Видно, молоко у ней скисает,
То есть, превращается в кефир.

Ту корову надо подоить
Под каким-нибудь широким вязом.
Ты поэтом можешь и не быть,
А вот гражданином быть обязан.

И пошёл я к птичьему двору:
"Здравствуйте, хохлатки молодые!
Я ведь вам товарищ по перу.
У меня душа к пернатой птице,
И хоть этим хвастать не берусь,
Но у нас в деревне говорится,
будто бы и я  - хороший гусь.

Про людей пишу с большой охотой,
Их мозолям отдаю я честь.
И хотя давно уж не работаю,
Тоже на заду мозоли есть.

Ну да ладно, я устал немножко,
Вот и пудель Мотя наш идёт.
Ой ты, где ж моя большая ложка,
У меня под ложечкой сосёт.