Мои старцы

МОИ СТАРЦЫ

Сборник рассказов

О КНИГЕ.

Старцами на Руси называли духовных наставников. В моем детстве религия была под давлением. Я священника-то увидел в первый раз лет в семнадцать! Но старцы, духовные наставники, у меня были, как и у многих других детей. Они не славились своей мудростью или своей религиозностью, а были простыми людьми. Мудрыми, терпимыми и внимательными к людям и их бедам их сделала тяжелая жизнь, ведь, многие их них прошли две мировые войны, гражданскую войну, репрессии и сложную пору восстановления страны после гитлеровского нашествия. О своих старцах я и хочу поведать.

КТО ИЗ КОГО...

Это по времени первая история, которую я запомнил.

Лет в шесть меня познакомили с теорией эволюции Дарвина. Познакомил один архитектор, который часто приезжал на Шмаковку, что в Приморском крае,  по делам и останавливался у нас в доме. Приехав на лето к дедушке в поселок Кировский, я первым делом пристал к нему с вопросом:
- Дед, а ты знаешь, что человек произошел от обезьяны?
- Я произошел от папы с мамой, - нахмурился дед. - А ты произошел от меня!
- Ну, это понятно! - я возбужденно замахал руками. - А вот, те, кто были до тебя давным-давно, они от кого по твоему произошли?

Дед был коммунистом, об историческом материализме знал, разделял идеологические основы КПСС, но в эволюцию не верил. Впрочем, в эволюцию верить не надо, потому что это наука. Зачем верить во второй закон Ньютона? Глупо верить в то, что можно доказать на пальцах.  Дед просто не удосужился эту теорию внимательно изучить. Ему было неприятно сравнивать себя с обезьяной, отсюда и такая реакция. Тем не менее, он понимал, что как коммунист должен учить меня чему-то коммунистическому и предложил с  данным вопросом обратиться к соседу по улице.
- Иди к Ваське Чепурному. Тому делать нечего, так он всякие умные книжки читает, - порекомендовал дед Леша.

Я так и сделал. Дед  Чепурной жил через дорогу. С ним я был знаком шапочно, но его дочь Таня меня тискала с раннего детства, я считал ее родной и на этом основании к Чепурному явился без приглашения, как к родне.

- Отчего люди произошли? - спросил я у деда Василия, отлучив его от ложа, где он отдыхал после сытного обеда.

Мы уселись на завалинке в тени.

-  Ты, Олежка, не с того начал! А начать нужно с чего положено, то есть с начала. С чего все началось? Как наука учит?
-  А кто его знает?! С чего-то началось... Я же еще маленький! - смутился я.
-  Библия говорит, что в начале было слово и слово было у Бога, и слово было Бог. Со слова все для нас, человеков, и началось. А что там было до нас, от кого мы произошли или кто нас создал - это все неважно. Нет слова, нет человека, нет понимания мира, а значит и мира как такового и нет.

Он посмотрел на небо, подумал немного. Покряхтел, потирая спину и продолжил:
- Наша Вселенная, Вселенная человеков, возникла с первым словом. Вот, растет сосенка. Растет и растет себе и ей все равно есть человеки или же нет их вовсе. И горам все равно. И рекам все равно. Только нам, людям, не все равно. Мы и есть высшая ценность в нашей Вселенной, потому что только мы способны понять сотворенное Богом или чем-то иным.
     Сейчас говорят о начальной точке  Вселенной. Пусть так. Но начало не могло возникнуть беспричинно, а значит, что-то было до начала, хоть бы и какая причина. А эту причину тоже что-то породило, а причину причины опять таки что-то породило. Где начало? Как глубоко наш ум может проникнуть внутрь истории мира? Никто не знает...
     Ну а нам, живущим здесь и сейчас, что с того? Какая нам польза от такого знания? Науке есть польза, потому что она познает мир и его законы. Мы же, простолюдины, в таких знаниях не нуждаемся. Нам нужно знать что, где и когда сеять, когда убирать, как лучше выращивать овощи, плоды, пшеничку, как ухаживать за птицей, за скотом. Как доску отстругать, как металл превратить в изделие, как кожу для обуви обработать и прочая.
     Это полезные знания для всего человечества. Ну не будем мы знать как устроен мир и что с того? Вымрем все без этого, что ли? Никак не вымрем. Но нет в этом мире ничего лишнего. Все, что в мире есть, оно возникло по законам. И эти законы лежат в основании мира. Богу, если мир сотворил именно Бог, нужно было только провозгласить основной закон мира и он этот закон провозгласил: Да будет свет!
Если света не было, то нынче все, что не свет есть тьма. Вот вам изначальное добро и зло. Свет дает жизнь, потому он есть добро. Но свет убивает тьму, потому он для тьмы есть зло. А оба они, свет и тьма, есть та сила, которая создает мир и движет его.
     Так что, Олежка, живи себе спокойно, расти и думай о тех вещах, о которых тебе сподручнее думать. Ты же не наукой занимаешься? Нет, конечно. Вот и живи своими повседневными заботами. Не отвлекайся на то, что тебе интересно за ради любопытства. А почему? А потому что так устроено среди человеков, что жизнь каждого из нас, пусть даже и лютого злодея, имеет великий смысл. А как иначе? Каждый из человеков - это Вселенная, потому что каждый из нас этот мир видит по-своему. Вот, я скажу "мама" и каждый внутренне увидит свою мать. Или "река" скажу и каждый увидит свою личную реку.
     Все что происходит с нами, происходит внутри нашего сознания. Перво-наперво мы должны понять, как наше сознание устроено, как оно работает и чем отличается от сознания других людей. От этого всем будет большая польза. И это не требует науки и ее знаний. Нужно иное - воля, сила духа.

Дед Василий загрузил мой ум под завязку. Я не понял половины из того, что он сказал и пожаловался деду:
- Куда ты меня послал? Этот дед Василий заумный какой-то!
- Ты напросился, я и послал, - улыбнулся дед. - А Василию польза от его книжек - было с кем знаниями поделиться. Ты же тоже любишь своими знаниями делиться!

Чепурной был слесарем на машинно-тракторной станции и к сельской жизни с детства приучен не был. В поселок он попал по распределению, после окончания  фабрично-заводского училища. Тут встретил свою любовь и осел.

Жена его к тому времени померла и он доживал свой век под опекой старших детей, живших по-соседству с отцом. В последнее время он часто болел, поэтому со двора редко куда ходил. Через какое-то время мне потребовалось кое-что уточнить и я собрался в гости к Чепурному. Дед Леша решил пойти со мной.

Он принес Василию сала и пузанины, так как летом  с этим добром сложности возникали, а еще яичек и масла коровьего.
- Чего ты курочек себе не заведешь? Были бы тебе яички. Сейчас, сам знаешь, с яйцами сложно...
- Так за ними же ухаживать надо ежедневно! - поморщился дед Василий. - Это репу, вот, бросил семя в землю, прополол несколько раз и вынул из земли, да и вся забота. А птица - душа живая. За ней уход нужон.  А как мне куда отъехать понадобится? Вот-то.

Деды сели на завалинку. Мой достал чакушку, они распили ее, не закусывая, хотя Василий приволок из кухни целый таз с пирожками.
- Я, Лешенька,  к крестьянскому жизненному подвигу не подготовлен, - сказал Василий. - Это нужно особую душу иметь, чтобы скотину растить. Как завел себе чего, так и стал рабом этой животины. Поле можно бросить, а скотину не бросишь, - совесть не позволит. Тем крестьянин и отличается от городского, что вся его жизнь, от детства и до смерти, есть служение земле, которая его родила. Вот, в войну, сидим мы в окопах, беседуем каждый о своем. Городские, -  те все о гулянках, о танцульках, о кино, о литературе, о музыке болтают. А те, кто из сел, - те все о полезном: кто как свиней выращивает, как телок раздаивает, как капусту выращивает или яблоки... Городские посмеиваются над крестьянами, некультурными их считают, дикими. А тут в наступление нас отправили. Пошли мы быстро, всей своей лютой ненавистью на врага навалились и как стали давить, давить, давить! Мы вперед идем, а тылы за нами не поспевают. Оторвались от снабжения километров на семьдесят. Встали посреди полей и ждем каши с хлебом. А немчура опомнилась и наши обозы разбомбила. Вот, тоска! А есть-то как хочется, аж, кишка на кишке протокол пишет! Так те бойцы, что из крестьян, быстренько себе сообразили, по полям пробежались и пищу добыли. Кто на огород заброшенный наткнулся, картошечки, морковочки раздобыл. Кто на ягодник наткнулся. Кто пшенички набрал. Ту пшеничку между кирпичами протерли и крупу сотворили. Вот вам и каша! Так и продержались три дня. Так отчего пользы-то больше? Что-то ни кино, ни музыка, ни прочие городские удовольствия культурным горожанам не помогли выжить.
    Оно все хорошо, все полезно, но только тогда, когда живет на земле ее любимец, ее избранник - крестьянин. А не будет крестьянина? Разбегутся все по лесам. Будут охотой промышлять. И конец всей этой цивилизации. Оттого и сердце мое ноет, что крестьянин нынче не в почете. Плохо это. Так неправильно и неправедно.
- Это уже политика, - проворчал мой дед и поспешно удалился.

Я же пристал со своим вопросом, мучившим меня несколько дней:
- Вот ты говорил в прошлый раз, что есть свет и тьма, добро и зло. Еще говорил, что плохие люди тоже к пользе. А может, просто, плохие люди и хорошие люди от разных обезьян произошли? Как думаешь?
- Ты чего не ешь пирожки? - Василий заметил, что я к угощению не притронулся.
- Не хочется, - ответил я. - Бабушка Вера другие готовит пирожки. Вкусные.
 - Ешь! - нахмурился Василий. - Я сам их нажарил цельный таз. Куда мне столько? А так, съешь и будет моим трудам уважение. И это для меня важно, потому что труд без уважения - это рабство. А кому хочется быть рабом?
     Вот, до революции помню, отправили меня к дедам в деревню. Бабушка что ни приготовит, я нос ворочу - не по-городскому пахнет и вкус не такой. Дед мой смотрел на меня смотрел, а потом взял и высек! Сек и приговаривал: "Уважай чужой труд, бестолочь! Уважай чужой труд! Хоть давись, но ешь!"  Не помогло. Я из вредности есть не стал.
     Тогда дед отправил меня в сад сливу собирать. Я и собрал всю подряд. Дед червивые плоды отобрал и выкинул. А мне обидно: почему не предупредил, что червивые собирать не нужно было? Я и говорю: "Чего все повыкидывал? Можно же было и компот сварить из порченных плодов". Дед говорит: "Можно и сварить. Иди собирай обратно". Пошел я к отбросам, собрал все до единой сливы. Вернулся, помыл плоды и бабушке принес, чтобы компот сварила. А бабушка говорит: "Мы из этой погани компоты не варим. Если хочешь, сам вари".
     Тут я разозлился, схватил чугунок побольше, заполнил его водой и поставил на печь. Потом косточки из слив удалил, червяков ликвидировал, от гнили очистил и сварил таки компот. А его никто не пьет. А дед еще и посмеивается: "Привыкли у себя в городе отходы есть!"
     Так мне обидно стало, что я разревелся. Потом успокоился и тут только осознал, что старики меня проучить решили. Стыдно мне стало. Так стыдно, что и по сей день помню. Вот, с тех пор у меня к чужому труду возникло уважение.
Я покраснел, как рак и стал быстро поедать пирожок... Пирожок был пересолен, но я его съел.
- Ну, как? - спросил Василий, когда я потянулся за другим пирожком.
- Вкусно, только ты с солью переборщил, - ответил я.
- А-га-га! - засмеялся Василий. - Это тебе счастливый пирожок попался!
- А в чем счастье? - не понял я. - Я уже как селедка соленый...
- Так, такой пирожок был всего один и он достался тебе, поэтому ты - счастливчик.

Я не принял такой логики. Это не счастье, а совсем наоборот. Просто подлянка какая-то... Я так и сказал. Дед Василий подумал, почесал лысину и согласился:
- Пожалуй, подлянка...

Тут с фермы возвращалась бабушка и забрала меня. Мой вопрос остался без ответа.

А вскоре дед Василий помер. Я был очень расстроен тем, что он ушел и не сказал мне про обезьян и плохих людей.
- Так и помру не узнав об обезьянах, - расстраивался я, сидя на крылечке с дедушкой Лешой.

Тот докурил самокрутку, потушил ее в бочке, в которую собиралась дождевая вода, потом взял меня за руку и привел к большому во весь рост зеркалу в комнате.

Он выпрямил спину, расправил плечи, гордо вскинул подбородок и с высоты вопросил:
- Ну, что, внучек, похож я на обезьяну?
- Ты, прям, как герой! - восхитился я.
- А теперь? - дед опустил челюсть чуть ли не на грудь, сгорбился, опустил руки  до щиколоток.
- Ну, точно, как горилла! - еще больше восхитился я.
- Отто! - дед взял меня на руки. - Я могу стать гориллой, а горилла мною стать не может, как не расстарается. Отсюда мораль: это еще неизвестно кто от кого произошел - мы от обезьян или обезьяны от нас.

Позже, я рассказал эту историю своему преподавателю в институте, который вел у нас курс по археологии и истории Древнего мира. Он задумался, а потом сказал:
- Что-то в этом есть...

НАСЛЕДСТВО

В 1964 году отца перевели на курорт Шмаковку, где он строил санаторий для партийных работников. Тут я и провел остаток детства. Вокруг Шмаковки было много высоких сопок и я всем организмом возжелал влезть на вершину каждой из них. А если мальчик чего возжелает, мальчик того добьется, хоть кол об него теши.

Но не все сразу. Сначала предстояло освоиться  с местностью. Вокруг курорта простирались широколиственные леса и такие густые, что дальше ближайших деревьев вглубь не просматривались. Уйдешь от товарища шагов на пять и уже не видно тебя. Страшно...

С друзьями поначалу  у меня не складывалось. Они считали меня выскочкой, я считал их лениво-глупыми, то есть глупыми от лени. Мне было странно, что кто-то в пять лет не умеет читать. А зачем тогда жить?! - думал я.  Но на мое счастье в поселке водились старики.

Как-то я набрался храбрости и пошел в лес, который начинался сразу за поселком. Я, как внук и правнук  охотников, разумеется, знал, что тигры и медведи от нечего делать к человеческому жилью близко не подойдут, а делать им летом в тайге было чего, потому можно было этой опасностью пренебречь. И вот подошел я к лесу...

Страшно мне. Давай я вспоминать, какие еще пакости водятся в тайге кроме тигров и медведей. Пакостей вспомнилось много: перво-наперво это змеи, потом клещи энцефалитные, которые в те годы уже развелись, потом рыси, росомахи, волки, бешенные лисы, леопард, дикий кот, что позлее рыси будет, кабаны. Вполне достаточно, чтобы я утратил свою решимость. Стою и решаю: если я откажусь от своего плана, это будет стыдно или не стыдно? Стою и никак не могу определиться.

Тут мимо проходит старик. Одет, как и все тогдашние старики в галифе, гимнастерку, на голове  выцветшая на солнце древняя пилотка, кирзовые сапоги на кривых ногах, на плече вещевой мешок, в руках палка, на поясе нож в деревянных ножнах.

- За грибами, дедушка? На разведку? - поинтересовался я.
- О! - удивился прохожий и остановился. - А как ты догадался, что я за грибами на разведку?
- А чего тут догадываться? - смутился я. - Подумаешь, наука... Ты же в солдатской одежде, а в такой одежде только в лес или на рыбалку и  ходят. Ружья у тебя нет, да и охотиться сейчас не на кого. А раз ружья нет, значит, недалеко пойдешь, защищаться от злыдней таежных тебе не придется. А чего тогда в лес пошел? Не ради же развлечения? Так? Воот! Нож у тебя - это по-правильному. Без ножа в лес не ходят, кто умный. Если бы за грибами шел, то взял бы лукошко, чтобы грибы не помялись. Ты не взял. Значит, что-то хочешь в лесу разведать. А что тут можно разведать кроме грибов? Дичь тут не водится.
- Молодца! - восхитился дед и представился. - Илларион Петрович. Можно по-простому, - дед Лорик. А ты чей будешь, пацан?

Я представился. Старик хмыкнул, снял пилотку, почесал лысину и полез в мешок за куревом.
- У вумного батьки вумны диты! - сказал он по-украински. - Впрочем, отца твоего я еще мало знаю. Как он? Стоящий мужик или чаво?
- Или чаво, - проворчал я, будучи своим отцом недоволен за безобразное исполнение им обязанностей по воспитанию сына. Я отца совсем не видел, а когда видел, - на гулянках или пьянках, - ему было не до меня.
- Ну, тебе виднее, - усмехнулся дед Лорик. - Только, внучек, про батьку плохо говорить нельзя, а тем более посторонним. Батька - это святое!

Я благоразумно промолчал. Он взял меня за руку:
- Пошли со мной. Я скоро отчалю, так тебе в наследство свои грибные места оставлю. Тут сейчас народу понаедет, все, безобразники, вытопчут, а ко мне в ягодники и грибницы не доберутся. Вот, тебе и достанутся те злачные места. Да? Любишь лес?

Так мы познакомились и подружились.  А вскоре я узнал от соседских мальчишек, что этот самый Илларион Петрович десять  лет отсидел в тюрьме за убийство. Мы договаривались с ним пойти к винограднику, зарослям дикого винограда. Я, узнав о негероическом прошлом своего нового товарища, идти с ним побоялся. Убийца же...

- Почему ты мне не сказал, что в тюрьме сидел? - набросился я с упреками на старика при встрече. - Я тебя боюсь. Я с тобой больше дружить не буду!

Лицо Иллариона Петровича потемнело. Он резко повернулся и пошел прочь.

- Мне не нужны твои грибницы и ягодники! - крикнул я ему вслед. - Отдай кому хочешь другому!

Он ничего не ответил. Я вернулся домой. Что-то было не так. Старик мне нравился. Он умел слушать, а мне было что рассказать, так как в то время я читал Детскую энциклопедию о литературе. Сам он, правда, мало что рассказывал, больше говоря о лесе, тайге, растениях и животных. Это тоже было интересно и полезно, так как я все никак не мог решить кем быть: то ли историком, то ли охотником. Кроме того, дед Лорик был добрым. Добрых людей от злых я-то уже умел различать!

Тут завелся у меня приятель, с которым позже у нас возникла настоящая дружба. Звали его Коля. С ним я и поделился своими сомнениями:
- А может, он защищался и убил? А судьи не разобрались. Может же такое быть?
- Может, - согласился Коля. - Вот, твоя тетка же отсидела три года за убийство мужа, хотя она от него защищалась.
- Вооот! - обрадовался я. - Пойдем со мной к Иллариону, а то мне одному неудобно.
- И чего мы ему скажем? - насторожился Коля. - Давай, шпана, колись?

Я не понял что он сказал и попросил перевести. Коля отмахнулся:

- Это по фене. Не пойду я с тобой. Это твой знакомый, вот, ты с ним и разбирайся.

Я, разумеется, не пошел. А вскоре встретил его около магазина. Он стоял, согнувшись крючком, над оброненной банкой с молоком. Банка не разбилась, но она была без крышки, так как пластмассовых крышек в те времена не было, и молоко из нее вытекло почти все. Я машинально подскочил и поднял банку.
- Ты чего это банки роняешь? - упрекнул я его.
- Да-к, ревматизм скрутил не вовремя! - прокряхтел Илларион. - Спасибо, Олежка. Иди своей дорогой, а то увидит кто...

Ну, как я мог бросить человека в беде, хоть и бывшего убийцу?! Я прижал банку к груди:
- Пойдем. Я тебе провожу. Идти можешь?
- А куда деваться-то? Надо идти... А ты сбегай ко мне до хаты. Там палочка стоит в прихожей. Принеси, будь любезен, мил друг, - попросил он.

Я принес палочку и мы кое-как доплелись до его квартиры. Я позвал соседку, та пришла с пузырьком какой-то дурно пахнущей жидкости, натерла спину старику, укрыла его одеялом и позвала меня к себе пить чай со свежим клубничным вареньем. Отказаться от варенья было невозможно.

За чаем я поинтересовался:
- А ты знаешь, что дед Илларион за убийство сидел?
- Вот, люди! - всплеснула руками пожилая женщина. - Ну, все переврут! Не за убийство, а за покушение на убийство. Его к нам пять лет назад на поселение прислали, как условно-досрочно освобожденного. Он в бараках жил, потом квартиру получил, как ветеран войны. Я сама его сопроводительные документы принимала в конторе.
- И на кого он покушался? - тихо спросил я, ошарашенный этой новостью.
- На начальника. Он в прошлой жизни охотником был в артели. Нашел медвежонка в тайге. Медведицы часто оставляют слабых медвежат, если с  едой трудно. Когда медвежонок подрос, Илларион его в тайге выпустил, а тот привязался к нему и снова в село возвернулся. Илларион его в тайгу, а тот из тайги до Иллариона. Ну, как-то жена председателя совхоза пошла за черемшой, да одна пошла, глупая баба, и на того медвежонка, уже медведя, наткнулась. Перепужалась до смерти и заикаться стала. А работала учительницей. И через то заикание работу потеряла. Директор осерчал и потребовал, чтобы Илларион зверя пристрелил. Ага! Илларион его из соски поил, выкармливал, а потом возьми и застрели? Ну поссорились они. А потом директор выследил мишку и сам пристрелил. Ну, Илларион осерчал и до директора понесся, а тот за топор, а Илларион тогда за кол, коим ворота подпирали. А жена директора, хоть и заика, а до соседей дооралась! Прибежали мужики, а директор-то топор в сторону отбросил... А Петрович-то с колом  торчит перед крыльцом. Ну и повернули дело так, что Илларион во всем виноват. Потом, правда, срок ему скостили, так он на зоне себе новый срок заработал. Вступился за одного бедолагу. Врезал шпане одной, да не рассчитал - тот калекой стал по жизни. А ты сразу в убийцы его записал!

Мне было стыдно и горько. Ведь, мое же сердце говорило, что Илларион хороший, добрый.
- Ну, где вы видели, чтобы охотники были злыми? У них же оружие! Как можно злому давать оружие?! - убеждал я Кольку и его старшего брата.
- Это правда, - согласились братья. - Надо тебе перед ним извиниться.

Я опять постеснялся идти один и стал звать братьев с собой, обещая им долю в стариковском наследстве. Подействовало. Мы пришли к Иллариону Петровичу. Коля постучал в дверь. Дед Лорик открыл дверь, оглядел нас всех по очереди:
- Тимуровцы, что ли?
- Олег тебе сказать что-то должен, - ответил Колька и подтолкнул меня в спину. - Говори.
- Я... Ты... Мы тут... - начал мямлить я.
- Он извиниться хочет, - намекнул Колька. - Стесняется. Книжек своих начитался и стесняется...
- Ты хороший, - выдавил я из себя, потупив взгляд. - Я больше не буду называть тебя убийцей. Только ты не сердись. Можешь свое наследство себе оставить, только не обижайся.

Дед молчал. Я боялся взглянуть на него.

- Я же еще маленький, - прибегнул я к убойному аргументу.
- Маленький, а на суд скор! - проворчал старик. - Да, ладно! Чаво на тебя сердиться, на пацана сопливого? Вину свою искупишь?!
- Искуплю! -  обрадовался я и тут же насторожился, - А чем искупать-то?
- Как чем? Чем вину искупляют - кровью и искупляют! Готов кровью искуплять?! - старик нахмурил брови.

Мы отшатнулись от него, как ужаленные. Я непонимающе смотрел на братьев, те озирались по сторонам, как будто ища помощи. Тут старик расхохотался...

Через год он уехал  к дочери. Перед отъездом мы с братьями пришли попрощаться. Илларион Петрович  обнял меня, похлопал по плечу и сказал:
- Ты, Олежка, о людях суди так, как сердце тебе говорит. Сейчас много таких, как я с искалеченной судьбой по чьему-то недоразумению или, чаво хуже, по ложному доносу. Всяко бывает. И беговая лошадь оступается. А наследство мое береги. Как тут городские поселятся, да все вокруг повытаптывают, да повыдирают на корню, так от того наследства будет чему в лесу возродиться. Я тебе не для корысти наследство отдал, а для сбережения.

Так мы с братьями и берегли все детство ту грибную поляну и виноградник. А потом я уехал и наследство не передал в чужие руки, надеясь на братьев. А братья и сами разъехались кто куда. Через двадцать лет я вернулся. И первым делом к той поляне и тому склону сопки, где грибы и виноградник. На подходе к грибной поляне я обнаружил потемневший от времени лист картона с выцветшей надписью: "Кто здесь чего возьмет, тому хана! Участковый Николай и дух деда Иллариона Петровича". Не знаю, что возымело действие, - страх перед милиционером, либо страх перед злым духом, - но полянка пестрела яркими шапками молодых подберезовиков и подосиновиков, среди которых были вкрапления темно-коричневых шапочек боровиков и белых грибов.

Это Колька прикрепил "угрозу"  к дубку, когда стал участковым инспектором в поселке. Я посмеялся и направился к винограднику. Там плаката не было, но виноградник был цел и невредим. Его начинающие синеть мелкие ягоды уже проступали сквозь темную зеленую листву. Позже я узнал, что сохранности виноградника должен быть обязан компьютеру. Когда поколение обученных таежным законам мальчиков уехало, им на смену пришли троглодиты, уничтожавшие все и вся в округе, но тут появились компьютеры и троглодиты переместились к экранам...

Ну, дай, бог, ни один такой виноградник будет спасен техническим прогрессом!


КОРОВИЙ БОГ

Я пошел в школу и мне, уже изучившему, даже, Медицинскую энциклопедию,  там было невыносимо скучно. Учительница Людмила Михайловна, видя мои муки, отправила меня в библиотеку. Там работала красивая женщина, но у нее не было руки. Не знаю почему. Стеснялся спросить. Я подумал, что ей нужно помочь. Она согласилась и предложила мне подклеивать выпавшие страницы в книгах. Так мы подружились. Я уже каждое утро ходил в библиотеку, а не в класс и мне было комфортно, но тут я сам все испортил.

Однажды я ремонтировал книгу о театре теней. Мне самому захотелось организовать такой театр. Я выпросил у нее эту книгу, бывшую в единственном экземпляре, собрал "труппу", мы стали репетировать, но тут мои творческие взгляды и предпочтения разошлись с творческими взглядами и предпочтениями одноклассников, мы поссорились и я интерес к театру теней утратил. А книга где-то завалялась...
- Где книга? - спросила библиотекарша, когда я вернулся. - Мария Петровна спрашивала. Они с ребятками хотят представление сделать.
- Завтра принесу, - пообещал я.
- Не забудь! - строго предупредила библиотекарша.

Я забыл. Людмила Михайловна отпустила меня домой, чтобы я принес книгу. Дома книги не оказалось... Я вернулся в класс.
- Нашел? - спросила учительница.
- Затерялась где-то! Найдется! - отмахнулся я.
- Нет, вы посмотрите на него! - возмутилась Людмила Михайловна. - Взял школьную книжку и отдавать не хочет, а еще отличник называется! Иди домой и где хочешь ее ищи, но чтобы к обеду книжка была в библиотеке!

Одноклассники сопроводили ее речь выражением неуважения, почти презрения. Я схватил портфель и убежал. Книгу не нашел. Я обошел всех бывших деятелей искусства, с коими репетировал, но те клялись и божились, что книжку эту не брали и, вообще, в глаза не видели.

На следующее утро я был в таком угнетенном состоянии духа, что подвергнуться снова публичному унижению не мог. Я дождался, пока школьники пройдут в школу, на свинцовых ногах кое-как доплелся до Клуба, располагавшегося рядом со школой, там дождался звонка на первый урок и тут вспомнил, что я еще не бывал на ферме.

Бывшая монастырская ферма стала после революции совхозной и располагалась неподалеку от здания школы, которое тоже было когда-то  монастырским. В нем делали свечи. Я направил свои стопы к высокому ограждению, выложенному из красного голландского кирпича.

Подойдя к забору, я прислушался. Коров не было. Раз нет коров, решил я, то нет и быков. Я смело взобрался на ограждение, спрыгнул вниз и стал оглядываться. И тут из стойла вышел огромный бык! Такой огромный, что мне он показался ужаснее Змея Горыныча. Я понял, что совершить обратное движение снизу вверх на ограждение я не смогу. А бык меня заметил, фыркнул недовольно и направился в мою сторону.

Я был настолько поражен тем фактом, что бык гуляет сам по себе, - как та киплинговская кошка, - без своих жен, что остолбенел. Бык медленно приближался, пожевывая свою жвачку.

Тут до меня дошло, что если бык не с коровами, то это бык ненормальный и от него чего угодно можно ожидать, а прежде всего неприятностей для мальчика, прогуливающего уроки. Я завизжал, как поросенок. Бык остановился и наклонил голову, как будто собираясь атаковать меня. Я закричал что было сил.
- А сказывся бы ты! - послышался мужской голос от коровника. - Чего вопишь, как резанный? !
- Боюсь! - я ткнул пальцем в сторону быка. - Уберите это, пожалуйста!
- А чего лез, ежели боишься? - на свет божий из коровника вышел пожилой мужчина с лопатой в руках. - Санаторий тебе тут или шо?

Бык оглянулся на мужчину, что-то там себе сообразил и пошел назад. Я с облегчением вздохнул.

- Как отсюда выйти? - спросил я.
- Как вошел, так и выходи, - усмехнулся мужчина и вернулся к прерванной работе.

Я заметил в ограждении высокие деревянные ворота, добрался до них, но они были заперты на засов, отодвинуть который у меня не хватило сил. Так, по стеночке, по стеночке, я добрался до коровника.
- Дяденька, - взмолился я. - Выпустите меня отсюдова!
- Да, иди! - фыркнул скотник. - Кто тебя держит?!
- А куда "даидти"? - я оглянулся кругом и выхода не обнаружил.
- А грим бы тэбэ побив! - разозлился мужчина. - А ну, брысь отсюда! У меня тут забот полон рот!

Он замахнулся на меня вилами, которыми накладывал сено в кормушки. Я от испуга выронил портфель и расплакался. Мужчина испугался такой моей реакции и подбежал ко мне.
- Ты, чего, хлопец? Ты чего это? Испужался? Ой, горе! - запричитал он, гладя меня по голове. - А ну, пойдем, я тебя чаем отпою!

Он взял меня за руку и привел в комнату, в которой стоял стол и скамья. На столе красовался самовар, а рядом с ним стоял чугунок с медовыми лепешками. Мужчина посадил меня на скамью, принес  алюминиевую кружку и наполнил ее кипятком. Потом засыпал в кипяток какой-то заварки из холщового мешочка.
- У меня чай особенный! - похвастался скотник.

Мы разговорились и я поведал о своей беде.
- Да, брат, делааа! - задумчиво произнес скотник. - Это что же теперь - в школу тебе не ходить? Не годится так, никуда не годится!
- А! - я махнул рукой, успокоившись и обретя свою привычную беспечность. - Что мне там делать? Я итак все знаю и без этой дурацкой школы.
- Да, ну?! - усмехнулся скотник. - Прям-таки, все-все?
- Ну... - я замялся. - Ой, да ну ее эту школу! Разве там чему полезному научат? Чему там учат, то я и сам могу в книжках прочитать. Мука одна, а не школа!
- Ну, наверное, можешь и прочитать... - мужчина закурил. - Только ни в какой книжке ты не прочитаешь, как дружить, как любить, как людей уважать, как быть с людьми заодно и как противостоять всякому паскудству. Этому не учат, брат. Это называется твой личный жизненный опыт. Ну, куда ты без друзей? А друзья откуда берутся? От школы и берутся... Сперва от школы. У тебя есть друзья?
- Да, кто их знает? - расстроился я, вспомнив, что мой друг Колька тоже на меня неодобрительно смотрел, как на преступника.
- Ну, так заведи! - мужчина поднялся на ноги. - Не бывает так, чтобы хороший человек был без друзей. Ты хороший человек?

Я молча кивнул головой и стал допивать чай, собираясь быстренько уйти. Врать я не умел, не врал никогда, и в тот момент не был уверен в том, что я хороший человек, потому что, получалось так, что настоящих друзей у меня не было. Мне стало неловко, я застеснялся и хотел уйти, чтобы не погружаться в рассмотрение своего личного характера. Но уйти мне не удалось.

- Мы, значится, так с тобой порешим: ты тут чайком побалуйся, я быстренько корм заложу и пойдем с тобой дела твои пацанские решать. Молчать, смирно! Как говорил мой командир, - сказал скотник  и вышел из комнаты.

Примерно через час он привел меня за руку к школе. Я стал выдирать руку:
- Не пойду туда! Не хочу!
- Я, хоть и добрый, но могу и осерчать, - предупредил меня скотник. - Так шо, иди себе и иди!

Он привел меня к классной двери и постучал. Вышла Людмила Михайловна, увидела меня и всплеснула руками:
- Опять что-нибудь натворил?!
- Вы учительницей тут будете? - поинтересовался мой проводник и, услышав подтверждение, возмутился. - А как же вы так довели хлопца, шо он от школы у меня на ферме спасается? Я должен с детками поговорить!

Он вежливо отстранил мою классную и втащил меня внутрь. Дети, как их приучили, встали и приветствовали нас нестройным "здравствуйте". Мужчина отпустил мою руку, обвел всех суровым взглядом и произнес памятную, волнительную и поучительную речь:
- Дорогие детки, мальчики и девочки! Вот, вы тут думаете, что вас сюда пригнали знания получать, а ведь, главное, чему вас должны тут научить и вы должны научиться - это быть человеками! Вас тут много разных, но вы един коллектив. А в коллективе: один за всех...
- ... и все за одного! - разом выкрикнул класс мушкетерский девиз.
- Верно, - улыбнулся скотник. - И как же это так получилось, что вот этот... - он подтолкнул меня в спину, вытолкнув на шаг вперед, - этот ваш товарищ боится в школу идти? Вас же боится, вашей черствости и вашего безразличия к его пацанской судьбе! Ведь, если книжка не у него, то она у кого?

Скотник сделал паузу и стал вглядываться в лица моих одноклассников по очереди. Возникла напряженная пауза. Людмила Михайловна тоже о чем-то догадалась и присоединилась к рассматриванию лиц своих подопечных. Ее проникающий взгляд был не присуще для нее суров. Наконец, мужчина задержал свой взгляд на девочке Ирине. Учительница также стала ее проницать. Ирина не выдержала:
- Я же не спицально! Я просто хотела его проучить, за то что он наш спектакль бросил! Я столько времени потратила на вырезание фигурок, а он взял и бросил нас! А без него кто спектакль устроит? Петька, что ли?! Предатель!

Она плюхнулась за парту, закрыла голову руками и расплакалась.

Скотник улыбнулся учительнице, ты благодарно улыбнулась ему и мужчина молча вышел из класса. Через пару дней я его встретил в магазине и обрадовано подскочил к нему:
- Здравствуйте, дяденька! Спасибо вам! А мы снова спектакль делаем! А как вас зовут?
- Зачем тебе мое имя? - отбрил меня мужчина. - Ты - птица другого полета. Тебе моей жизнью не жить. Зови меня коровьим богом и прощевай, пацан.

Он отодвинул меня с дороги и ушел... Ушел, а память о себе оставил. И не только память. Его неравнодушие к моей простой пацанской трагедии так сильно тронуло мою душу, что на всю оставшуюся жизнь стало фильтром, через который я пропускал свои мысли и свои поступки. Наверное, благодаря ему, у меня вскоре появились настоящие друзья, которых я считаю друзьями и по сей день. И еще много друзей по всему свету! Спасибо тебе, безымянный коровий бог!


ВОТ ТАКАЯ ЛЮБОВЬ.

В моем детстве существовали легковые  машины для начальников, которые выпускал завод ГАЗ, а звали их "козликами". Была такая машина и у моего отца. Водителем же этого "козлика" был Корней Иванович Литвинский.  Он называл себя водителем козлика.

Была у Корнея Ивановича дочь - редкостной красоты девушка. Я как открыл рот от восхищения, при первом нашем с ней знакомстве, так и не закрывал его, пока Таня не исчезла из поля моего зрения. Понятно, что я, хоть и мальчик, но мужчина, влюбился в Таню с первого взгляда. Она меня тоже привечала. Я был горд этой дружбой и за нее запросто мог жизнь свою отдать.

Было лето. Я все свободное время проводил в доме у Корнея, который располагался на берегу протоки. Участок выходил к воде и в конце огорода, у реки, был устроен причал, где Корней швартовал свою плоскодонку с подвесным мотором "Москва". Я из этой лодки пытался соорудить пиратский корабль, но Корней не разрешил мне установить мачту с парусами, а разрешил только вывесить "Веселого Роджера". Ну, хоть так...

Стемнело. Жена Корнея, тетя Варя, позвала меня от реки, так как пришло время возвращаться домой. Корней зашел на летнюю кухни, выпить кваску. Я быстренько собрался и сел на лавочку у калитки, ожидая водителя. Тут из кухни выскочила Таня со слезами на глазах и, сдерживая рыдания, бросилась в сад. Ничего себе! Я поспешил за ней.
- Ты чего такая? - спросил с я дрожью в голосе. - Кто посмел тебя обидеть?! Скажи! Я его убью!
- Уйди! - попросила Таня. - Мне плохо! Уйди, пожалуйста!

Легко сказать "уйди"! Я потоптался на месте, вздохнул и поплелся к "козлику". Весь вечер я был сам не свой. Сама мысль о том, что мою Таню мог кто-то довести до слез приводила меня в ярость. Утром, едва послышался шум подъезжающей машины, я пулей выскочил из квартиры и расположился на заднем сидении. Сначала завезли  в садик мою сестру, потом маму на работу, потом по пути высадили меня у школы, располагавшейся в квартале от дома Корнея. Отец спешил на заседание райкома партии. Я со всех ног понесся к Тане.

Она встретила меня грустной улыбкой:
- Мой пират пришел... Завтракал?
- Кто тебя обидел?! - потребовал я объяснений, сжимая кулачки.
- Папа, - Таня сжала свои алые губки, чтобы не расплакаться. - Генка хочет на мне жениться, а папа сказал, что на пушечные выстрел его к дому не подпустит. Сказал, чтобы я и думать о Генке не смела. Такие, вот, дела...

Тут я внутренне был солидарен с Корнеем. Генка мне тоже не нравился. Таня окончила первый курс медицинского института и приехала на каникулы. Этот противный Генка был старше ее на два года. Их роман начался, когда Таня еще училась в девятом классе. Ухажер моей богини тоже учился в институте, только на инженера. Его институт находился в другом городе. Влюбленные договорились, что Генка приедет и придет свататься. Сейчас я понимаю, что молодым трудно было жить в разлуке и их сердца стремились к соединению. Таня предупредила отца, а тот ей выдал свое "фи".
- Генка ... жениться... - замялся я. - Понятно... Ну, покорми меня что ли...

Пока я завтракал, моя ярость постепенно улетучивалась, а ее место шаг за шагом занимала солидарность с Корнеем Ивановичем. Сразу скажу, я не зря терпеть не мог этого Генку. Я уже понимал, что жениться на Тане мне никак не удастся. Понимал, что скоро у нее будет муж, дети и она обо мне забудет. Но мне было не все равно, кто станет ее мужем. А как мне могло быть все равно?
- Знаешь, - сказал я после завтрака, когда мы шли в магазин, - Ты не обижайся, а главное, не реви на меня, но этот Генка мне тоже не нравится.
- Главное, чтобы он мне нравился! Мне с ним жить, а не вам с отцом! - Таня фыркнула и быстро пошла вперед, отрываясь от меня.
- Ну, вот... Обиделась, - расстроился я и пошел обратно в дом.

До самого вечера Таня со мной не разговаривала. Я же решал для себя сложную задачу: поддержать Таню или поддержать Корнея. Если поддержу Таню, то она оженится и сбежит со своим Генкой, а если поддержать Корнея, то Таня обидится на меня и я потеряю ее. Получалось, что при любом раскладе я ее терял. От понимания этого у меня сердечко сжималось.

Вечером по дороге я решил поговорить с Корнеем Ивановичем.
- Знаешь, дядя Корней, ты меня своим решением прямо убил! - заявил я.

Водитель от неожиданности затормозил и заглушил мотор.

- Олежка, ты чего? - вопросил он удивленно. - Мы же с тобой почти кореша! Каким это решением я тебя убил?!
- Да, об Тане... - я махнул рукой. - Генка, конечно, противный, но если я его не полюблю, то Таня меня разлюбит, а если полюблю, он на ней женится и заберет Таню от нас. Ты же знаешь, как я ее люблю, почти как маму...
- Ты ее любишь "почти, как маму", а для меня она - дочь, кровинушка. У нее блажь девичья, а мне-то чего делать? Смотреть, как какой-то паршивец  моей красавице жизнь портит? Эх, Олежка, ты представить себе не можешь, как мне трудно против ее любви восставать! Сердце кровью обливается, а кто может воспротивится кроме отца?
- Я! - вскрикнул я. - Я тоже могу!
- А что толку? Ты для нее пацан. Нет в тебе авторитета... - Корней Иванович нервно закурил. - Я же знаю, что влюбленным сердцам ничто не помеха. Все одно сойдутся, слюбятся. Но слово свое я сказать обязан, потому что отец - это не только сюсю-мусю, но и воля. Такие дела, брат... Раньше, бывало, придешь с работы, она к тебе спешит с полотенцем, мылом, светится вся так, что все нутро мое освещается и такая на меня благодать нисходит, как будто я чего обпился... А теперь? Муки одни. Но мы с тобой должны стоять до конца. А там, как получится...

Так и решили. Я устроил психическую атаку - пел частушки, в которых мужские имена заменял на Генку. Таня злилась, кричала, чтобы я заткнулся, а я ей назло, ходил за ней по пятам и пел, пел. Выгнать меня она не могла, потому смирилась, поливая меня холодным пренебрежением. Мне было больно, очень больно, но мы же с Корнеем мужчины или как?! Надо было заодно проявлять волю, а не сюсюкать.

Вскоре приехал Генка. Он тут же навестил свою возлюбленную. Они стояли на улице, у ворот. Я подошел к калитке, предусмотрительно запер ее изнутри, чтобы разъяренная Таня меня не поколотила и крикнул:
- Генка, пошел вон! Корней сказал, чтобы духу твоего тут не было!
- А ну, пошел вон! - зарычала на меня Таня и бросилась к калитке.

Калитка была заперта. Она высказала через нее все плохое, что у нее для меня нашлось. Это было невыносимо слушать. Я расстроился до слез и убежал к себе на пиратский корабль. Там и просидел до вечера. В этот вечер, накануне выходных, отец с Корнеем собирались на рыбалку. Мама уехала к родным, а мне предстояло переночевать у водителя "козлика".

Он стал загружать лодку снастями и я пожаловался ему на Таню.
- На тебя так, хоть, кричит, - вздохнул Корней, - а на меня, так, вообще, молчит... Я с ума с ней сойду! Не выдержит мое сердце!
- А мое разве выдержит?! - всхлипнул я. - Ты вон какой взрослый, войну прошел, а я же еще мальчик...
- Мальчик, но мужчина. Знаешь, что в нас мужиках главное? Главное, чтобы без истерики. Сто раз подумай, прежде чем принять какое решение, но если чего решил, то стоять нужно до конца. А заешь почему? Потому что любовь - она на твердости характера строится. Если полюбил женщину, то нет тебе пути назад, потому что она тебе свою жизнь доверила, - самое ценное! А если ты по мелочам будешь решение свое менять, с прямого на обратное, то и со своей любовью так же обойдешься. Волю - ее крепить нужно денно и нощно. Такие дела, кореш... Так что стоять нам с тобой на этом бранном поле плечом к плечу до самого до нашего конца, защищая кровиночку нашу. Да?
- Да, - кивнул я, чувствуя, что душевных сил стоять до конца у меня не хватит.

Корней с папой уехали на рыбалку. Отец попросил Таню присмотреть за мной, чтобы я все предстоящие сну процедуры исполнил. Куда она денется? На моего отца у нее обижаться причины не было, а я был все-таки ребенком, хоть и вел себя не по-детски.

Когда Таня стала меня мыть, я решил с ней поговорить.
- Вот, ты говоришь, что Валерка тебя любит. Да? - начал я.
- Любит и еще как! - ответила Таня.
- А, вот, давай проверим! - возбудился я. - Давай испытаем его и меня, кто больше тебя любит! Давай, кто дольше горящий уголек в руке продержит и не выкинет и орать не будет? Давай? Он или я, давай?
- Прекрати, - отмахнулась Таня. - Я итак знаю, что он меня любит.
- Ну и что тогда боишься? Пусть докажет! - настаивал я.
- Кому доказывать? Тебе что ли?
- Мне! - я стукнул себя в грудь.
- А ты ту при чем? - улыбнулась Таня. - Ты тут вообще не при делах!
- То-то и дело, что при делах, - вздохнул я. - Я же тебя тоже люблю... Так люблю, что могу хоть проглотить этот уголек, а не только в руке подержать...
- Так, ты ревнуешь? - рассмеялась Таня. - Олежка, глупенький, я же всегда тебя буду любить, даже, если и замуж выйду!
- Это не то, - я сморщил носик. - Твой Генка плохой и мы с Корнеем не можем позволить ему испоганить твою жизнь, потому что любим тебя больше, чем твой Генка.
- Да, уж, больше... - опечалилась красавица.

На испытание я ее не уговорил. Но не сдался. Утром, когда у ворот объявился Генка, я заскочил в кухню, схватил из топки уголек и зажал его в кулачке. Глаза у меня полезли из орбит, но я помнил, что мужчина должен укреплять волю денно и нощно. Слезы потекли ручьями по моим щекам. Я, преодолевая боль, выбежал во двор и подошел к парочке.

- Олежка, что с тобой? - заволновалась Таня. - Что случилось?

Я молча разжал кулак и протянул уголек Генке:
- Я ее люблю. Вот как люблю. И Корней ее так же любит. А теперь ты покажи, как любишь!
- Ты чего, дурак? - Генка стукнул меня по ладошке и выбил из нее уголек. - Иди отсюда.

Он грубо меня толкнул и я упал. Рана была ужасной... Я потерял сознание. Таня притащила меня к поликлинике, к счастью располагавшейся рядом, там меня привели в чувство и обработали рану. Рука моя, забинтованная по всем правилам, стала похожей на маленькую кувалду.

После обеда вернулись рыбаки. Таня стала извиняться перед моим отцом, что не доглядела за мной.
- Разве я могла предположить, что он такое отмочит! -говорила она. - Он всегда был такой смирный... Сидел себе в своем пиратском корабле, фантазировал или книжки читал...

Отец потребовал от меня объяснений. Корней присутствовал при этом.

- И что твой Генка, взял уголек? - спросил он у Тани, когда я окончил свой рассказ.
- Что вы ко мне пристали?! - разрыдалась девушка и сбежала в сад.

Отец не знал, что со мной раненным делать и попросил, чтобы я остался на попечении женщин.

Вечером пришел Генка. Мы с Корнеем нервничали на лавке около кухни, ожидая, чем эта встреча кончится. Молодые должны были решить идти наперекор воли отца или избрать какой-то иной путь. Нервничать нам пришлось недолго. Минут через пятнадцать Таня вернулась и, пребывая в глубокой задумчивости, села рядом с нами. Мы сидели некоторое время молча. Потом наша красавица поднялась и пошла в дом. У крыльца она остановилась и обратилась к нам:
- Знаете, я спросила его: "А ты бы мог, как Олежка?" И знаете, что он мне ответил?

Мы замотали головами.

- Он ответил: "Что я дурак, что ли?" Вот, такая любовь...

Мы с Корнеем Ивановичем облегченно вздохнули. Таня ушла. Мы сидели, улыбались, радовались за нашу любимицу.
- Вот такая сила нашей мужской воли! - сказал Корней Иванович. - Можно сказать, живительная сила! Ты урок усвоил, кореш. Я за тебя спокоен! Молодец!

Я, честно говоря, не был за себя спокоен, потому что и сам не понимал, зачем выкинул такой фортель. Испытав невыносимую боль и страдая от невозможности что-то делать, я чувствовал себя скверно. Я осознал, что во мне могут родиться такие сильные чувства, которые доведут меня до поступков отчаянных и неразумных. И я стал бояться этого чувства, а когда через год в классе появилась маленькая красавица, диво дивное, и я почувствовал внутри то же, что испытывал к Тане, то не нашел ничего лучшего, как забросать ее камнями. Один из брошенных мной камней попал девочке в голову и ей пришлось накладывать шов.

Да, трудная это дорога - дорога обучения искусству любить. А что Таня? Хм... Таня этим же летом познакомилась с молодым моряком, отдыхавшим в военном санатории и в сентябре вышла замуж. Больше я ее не видел. Все у нее сложилось хорошо. У меня тоже. Та девочка простила меня и хоть я пребывал долгое время в плену своих чувств, позволяя ей вить из меня веревки, но, в конце концов, научился справляться со своими чувствами и, однажды, отдалил ее от своего сердца, понимая, что такой безвольный я не нужен ни ей, ни любой другой девушке. Как учил Корней...


БУТЫЛОЧНИК

Человеческое сознание так устроено, что мы все сопереживаем. Без сопереживания люди не выжили бы, не построили цивилизацию. От сопереживания происходят сочувствие, сострадание. Но этим двум чувствам нужно обучаться. Жизнь дает нам много поводов для проявления этих лучших человеческих качеств, но, к сожалению, взрослые не всегда обращают внимание своих детей или учеников на то, что должно воспитывать чувства. Тем более в нынешние времена.

В моем детстве было иначе.

Около футбольного поля, где мы проводили в теплое время года большую часть дня, стоял киоск приема стеклотары, где принимали банки и бутылки, которых в стране не хватало. Тогда было принято стеклянную тару не выкидывать в мусор, а сдавать в киоск, разумеется, за деньги. Не принимали только бутылки и банки с поврежденным горлышком.

Поселок, в котором я жил, был курортным. Тут одновременно отдыхало около тысячи человек и курортники посуду не сдавали. Как правило, за них это делали уборщицы, получая, таким образом, дополнительный заработок.

Нищих и попрошаек не существовало. За это наказывали в соответствие с Уголовным кодексом. Но люди, жившие за краем бедности существовали. Как правило, это были пьяницы или бездетные старики. Разумеется, старикам помогали соседи, но многие из них стеснялись быть обузой для людей и промышляли сбором стекло тары. Существовало целое движение тимуровцев, из числа пионеров, которое заботилось о многодетных семьях, инвалидах, стариках, одиноких людях. Но пьяниц тимуровцы "не обслуживали". Пьяниц терпели, но не уважали.

К киоску часто приходил пожилой мужчина-инвалид. У него вместо ноги была деревянная культя, как у известного пирата. В поселке его звали Бутылочником, потому что он собирал бутылки у магазина, доставая их из урн, на курортных аллеях и в излюбленных курортниками местах отдыха. Никто не знал его имени и его истории. Я подозреваю, что никто не интересовался этим бедолагой.

Говорили, что он крепко "поддавал". Раз пьяница, то живи, как сможешь...

Однажды мама отправила меня сдать бутылки. Там я наткнулся на Бутылочника. Негодную стеклотару  люди оставляли тут же около киоска, сбрасывая ее в металлический мусорный бак. В этом баке Бутылочник и рылся.

Придя домой, я задумался: в баке была бракованная посуда, чего тогда Бутылочник там рылся? Бракованную посуду, ведь, не сдашь в киоск. Я почувствовал какое-то логическое нарушения порядка вещей и возбудился. Мой ум так был устроен, что если я чего-то не понимал, то отбрасывал все в сторону, чтобы понять. Я боялся непонятного.

Можно было просто подойти к старику и поинтересоваться, но он был мне неприятен. Старик выглядел неряшливо. Я решил провести дознание. Для начала я выследил, где Бутылочник живет. Жил он в бараке на окраине поселка. В том же бараке жила моя одноклассница Ира. У нее я и поинтересовался:
- Ты хорошо Бутылочника знаешь?
- А кто его хорошо знает? - фыркнула Ира, которая была вечно на меня обижена.
- К нему кто-нибудь приходит? - надоедал я расспросами.
- Чего ты к нему привязался? - разозлилась Ира. - Старик и старик. На пенсии он.

Я поделился с ней своими наблюдениями. Иру это логическое нарушение тоже заинтриговало. Мы стали следить за Бутылочником вместе. Вскоре выяснилось, что у Бутылочника есть сарайчик, куда он входит с посудой, а выходит без нее. Вокруг этого сарайчика валялось много бутылок. Так много, что было непонятно, зачем он их ежедневно собирает. Мы были заинтригованы еще больше.

Однажды, мы увидели, как Бутылочник вышел из своего сарая с чемоданчиком и пошел в санаторий. Он пробыл там минут пятнадцать и вышел с тем же чемоданчиком. Мы с Ирой поняли, что столкнулись с тайной. Нам стало страшно, но чрезмерное детское любопытство толкало нас продолжать расследование.

Через пару дней, после посещения Бутылочником санатория, мы заметили, как из трубы над сарайчиком полезли клубы дыма. Значит, там внутри была печка. А зачем? На дворе лето, не замерзнешь. Мы решили подглядеть в щелочку, но вокруг стен валялись бутылки, я неосторожно поскользнулся на одной из них, упал и рукой напоролся на стекло. Кровь из раны, как мне показалось, била струей. Я стрелой понесся домой, переживая на ходу, что, пока я добегу, кровь из меня вся вытечет. Ира тоже испугалась и тоже побежала домой. К себе домой.

Мама в этот день почему-то пришла с работы рано. Она увидела меня, перевязала рану и отругала. Папа вечером разозлился, потому что нужно было окучивать картошку, а я сделался временным инвалидом.
- Где тебя носило?! - вопил он, нарезая круги передо мной.

Я рассказал о Бутылочнике и нашей тайне.

- Я тайну хотел раскрыть... - промямлил я.
- Какую тайну?! - еще пуще взбесился отец. - У него там стеклодувная мастерская, идиот! Он делает для лаборатории медицинскую посуду и прочую утварь из стекла! Какая тут тайна?! Ты спросить меня не мог, что ли? Вечно суешь свой нос, куда не следует!

Отец ушел нервничать в свою комнату. Мама мне рассказала, что Бутылочника зовут Илья Петрович. Он работал по договору в трех санаториях и в лабораториях Комбината коммунальных предприятий, в одной из которых работала моя мама. Для лабораторий нужна была специальная посуда, которой всегда не хватало. А для этой посуды нужно было особое стекло, вот, Бутылочник и искал такое  стекло по округе, из которого и выдувал медицинскую и лабораторную посуду: всякие колбочки, пробирочки, трубочки.

- Так он же пьяница!  - ни с того, ни с сего ляпнул я.
- Какой он пьяница?! - возмутилась мама. - У него сердце больное, поэтому он все время пьет валерьянку, от того и запах от него. Чего ты выдумываешь?

Оказалось, что и детей у Ильи Петровича, аж, двенадцать человек! Правда, жены не было. Она жила отдельно. Все это я рассказал Ире.
- Получается, что мы зря его недолюбливали? - смутилась Ира. - Нужно всем рассказать, а то некрасиво как-то получается...

Мы всем и рассказали. А потом я встретил его на улице, поздоровался и сказал:
- Мы теперь все знаем, что вы хороший человек. Давайте, мы вам по дому будем помогать.

Старик внимательно посмотрел на меня, улыбнулся:
- Аа... Это тебя все время дразнят "дыркой"?

Я был маленького роста и в полевые игроки меня не выставляли, а ставили в ворота, в которые мне, с моим ростом, было очень тяжело защищать.
- Меня, - смутился я.
- Ничего, - успокоил меня Илья Петрович. - Папка у тебя высокий и дядька твой высокий, так что придет твое время и вырастешь. А ты видел как стекло выдувают?
- Нет! - обрадовался я. - А покажите?
- Ну, приходи завтра по утру, - пригласил Бутылочник. - Заодно, поможешь мне порядок вокруг мастерской навести, а то меня уже ругают, а мне с культей трудно столько хлама ликвидировать.
- Тогда я с друзьями приду, ладно?!
- Это еще лучше, - согласился старик. - С друзьями - оно завсегда шибче!

Мы с Ириной и теми одноклассниками, что не были "сосланы"  в пионерские лагеря, пришли к мастерской и увидели настоящее чудо. Но главное чудо произошло с нами.

Когда мы шли домой, Ира предложила:
- Вот, видите, как получилось: мы им пренебрегали, а он оказался очень хорошим  человеком. Мы его не знали и пренебрегали, а теперь узнали и зауважали. А сколько у нас в поселке таких людей, о которых мы не знаем? Мы, тут, все о героях читаем, а может, среди нас живут еще лучшие герои? А мы о них ничего не знаем. Разве это по правильному?
- Верно, - поддержал ее мой друг Коля. - Мы же тут из разных мест собрались. Откуда нам друг о дружке знать?

Тимуровское движение было для пионеров. Мы были еще октябрятами и у нас подобного движения не существовало. Тогда наша умница и красавица Лена предложила:
- А давайте мы организуем движение бутылочников? Будем за стариков бутылки сдавать, а деньги им возвращать  и Илье Петровичу сами будем бутылки собирать! Здорово я придумала?

Если бы такое предложение поступило от кого другого, то я вряд ли бы согласился, но Лену я обожал до потери воли. Возражать ей не имел никаких сил и согласился. Мои друзья уважали меня и согласились тоже. Так возникло движение бутылочников, которое вскоре переросло в движение огородников (мы помогали пропалывать грядки стариков), потом во что-то еще, потом, когда мы подросли и стали пионерами, в тимуровское, потом в движение книгонош, разносивших по домам новые книги.

Так и обучились мы все состраданию и сочувствию. А поодиночке вряд ли бы научились. Вот так, простое любопытство одного мальчика или одной девочки часто разрушает ложные мифы и созидает обычное человеческое, - доброе и правильное.

Чему же меня научил Илья Петрович? Так это просто: не надо судить о людях по одежке.


НАС НА БАБУ ПРОМЕНЯЛ...

Мой дедушка развелся с моей бабушкой и перебрался к нам на Шмаковку.  До пенсии ему оставалось пару лет и он устроился на работу на Станцию очистных сооружений оператором. Сам развод меня очень расстроил, но деда я обожал и потому был рад, что могу видеть его чаще. Как только появлялось свободное время, я несся к нему на работу, чтобы поговорить по душам. А поговорить было о чем.

У меня появился новый друг. Звали его Слава. Был он мальчиком умным, начитанным и, казалось, дружелюбным. Мы крепко подружились и были, что называется, не разлей вода. Тут случилась такая история.

Мы уже учились в пятом классе и в это время мальчики начали проявлять интерес к девочкам. Была у нас в классе одна девочка, которая нравилась всем. Звали ее Лена. У меня с Леной были хорошие отношения, весьма дружеские и я ни на что другое не претендовал. Однажды, ко мне подошел одноклассник Толик, - низкорослый, некрасивый и двоечник к тому же, - и попросил передать записку Лене.

Я передал со словами:"Тебе записка". Лена взяла записку и ни о чем не спросила. Вечером она звонит мне:
- Я согласна.
- На что? - не понял я.
- Ну, о чем ты в записке писал? - намекнула девочка.
- Я? - удивился я. - Что я писал?
- Ой, Олег, ну хватит! - стала раздражаться Лена. - Я согласна с тобой дружить, как ты и писал! Все!

Она положила трубку. Я долго стоял ошалевший. Получалось как-то нехорошо: Толик ей написал, предлагая свою дружбу, но, видимо, не подписался, а Лена решила, что это я в друзья набиваюсь, а я не сказал, что записка от Толика и теперь могу воспользоваться "плодами" деятельности своего одноклассника? А что я должен сказать Лене, - что я не писал и дружить не хочу? Конечно, хочу!

Голова моя разболелась. Впереди маячила радужная перспектива. Мы и так дружили, но была дружба и Дружба. То, что предложил Толик и что приняла Лена, подразумевало, что только я буду провожать ее в школу и со школы, носить ее портфель и оказывать прочие "услуги". Мы могли теперь попросить классного руководителя посадить нас рядом за одной партой. И вообще, теперь мы всегда будем вместе. Это было серьезно!

Я поделился своей радостью с дедом, но тот меня остудил:
- Ты, внучек, не подличай. Я бы, на твоем месте, сказал Лене, что записка от Толика была и сам предложил ей дружбу, - словами, по-мужски. И она, уж, пусть там себе выбирает!

Предложение было правильным, но плохо исполнимым. Дело в том, что в присутствии Лены я терял голову. Я совершал какие-то глупые поступки и, вообще, вел себя как-то глупо, проявляя неприсущие мне черты. Меня это сильно расстраивало, но ничего поделать с собой я не мог. Просто, наваждение какое-то испытывал! Так я ей ничего и не сказал в те годы, а сказал только тридцать лет спустя, чем очень ее удивил. Ну, так вот.

Судьба оказалась немилостива ко мне. Во-первых, нам с Леной не разрешили сидеть за одной партой. Наш аргумент "мы дружим", для классного руководителя не был аргументом.
- Ты и так с нее глаз не сводишь, а посажу вас рядом, так и учебе твоей конец! - строго сказала мне Ремма Львовна.

Во-вторых, мы с Леной были весьма загружены общественными делами и дополнительным образованием. Мы учились в музыкальной школе, участвовали в тимуровском движении, движении книгонош, собирали металлолом, макулатуру, стеклотару. Кроме того я занимался в спортивной секции, а Лена - танцами. Да и почитать мы любили. В-третьих, Лена жила с мамой. Папа от них ушел. А мама была следователем и большую часть жизни проводила на работе, так что все домашние обязанности легли на плечи девочки.

И так получалось, что быть ее верным провожатым и услужником у меня никак не получалось. Разумеется, дружбой с мальчиками мне пришлось пренебречь. Это вызвало раздражение у Славы. Вскоре он с сарказмом пропел мне слова из песни о Степане Разине:" Нас на бабу променял!" Наши отношения охладели. И поскольку он был мальчиком самолюбивым, даже, самовлюбленным, то решил, что если Лена со мной дружит, то чем он хуже?!

Это его "нас-на-бабу-променял" меня сильно смутило. Общих интересов с друзьями у меня было, все-таки, больше, чем с Леной. Я не нашел ничего лучшего, как посоветоваться с избранницей моего сердца:
- Знаешь, из-за тебя от меня друзья отказались...
- Почему из-за меня? - удивилась Лена. - Это ты же предложил дружить, а не я. Раньше нужно было думать.

Она обиделась и убежала. Плохо дело... Мы учились во вторую смену, а утром я ходил в музыкальную школу. В тот день уроки в ней заканчивались поздно и я из школы понесся к дому Лены, чтобы ее проводить. Ее не было. Я побежал по дороге в школу, пытаясь ее догнать.

Она шла со Славой. Тот нес ее портфель и, самое неприятное, она о чем-то мило с ним беседовала. Мое сердце разорвалось на части... Я не пошел в школу, а пошел к деду.

- Че ревешь? Подрался? - спросил дед, заметив слезы на моих глазах.

Дрался я чуть ли не каждый день. Язык мой - враг мой. Из-за него и страдал. Причем умудрялся такое выдать, что даже мои друзья не считали справедливым меня защищать. Ну, не любил я лентяев и тупых, что есть одно и тоже!

- Лена от меня ушла... - выдавил я из себя. - К Славке...
- Это, который твой друг? - уточнил дед.
- Мгм! - я присел на скамью и попытался подавить слезопад, так как дед был человеком героическим и не любил, когда я слезоточил.

Я рассказал ему всю историю своей несчастной любви. Дед меня внимательно выслушал, подумал и посоветовал:
- Ей же не завтра замуж выходить, а еще только через семь лет, а это, просто, уйма времени, чтобы тебе ее охмурить. Вот, наберись терпения и охмуряй.
- И как ее охмурять? - напрягся я, не до конца понимая смысл этого слова вне его мистического значения.
- Доказывай, что ты лучше всех, - сказал дед. - Девки они такие! Им подавай что получше! Особенно, если девка - краса писаная.
- Я не лучше, - смутился я. - Славка сильнее меня...
- Это как: ты каждый день дерешься, а он все еще сильнее тебя? - возмутился дед.
- Ага! Тебе легко говорить! - я подскочил и замахал руками. - Они же не один на один со мной, а всей толпой. Я и ударить-то прицельно никого не успеваю! Как набросятся со всех сторон!

Я поведал ему о тактике боя моих врагов. Сразу оговорюсь, что с теми же врагами после мордобоя мы мирно играли на улице. Тактика была такой: подсылали ко мне самого слабого и тот начинал меня шпынять - то пендаля даст, то толкнет, то портфель из рук выбьет, то подножку подставит. Разумеется, я пытался на провокации не поддаваться, но в конце концов, неизбежно, выходил из себя и толкал обидчика. Тут с криком "ах, он маленьких обижать" на меня набрасывалась толпа и я терпел унизительное поражение.

- Это что за порядки такие?! - возмутился дед.
- Боятся, - объяснил я. - У меня же папа начальник, вот они и боятся. А так, получается, что я первым начал. Вроде как, они за справедливость.
- А сказылись бы воны с такой справедливостью, - осерчал дед. - Значит так, я в твоем возрасте тоже был маленьким и оттого слабым, но скоро ты вырастешь и очень быстро. Терпи! А пока доказывай умом и характером, что ты лучше этого Славки. Это пока девка замуж не собралась, она на силу зарится, а как замуж соберется, начнет своей бабьей головой кумекать, так сразу начнет поглядывать по сторонам и искать не сильных, коих полно, а умных и добрых, коих мало. Вот и доказывай, что ты всех умнее и добрее. А насчет той бандитской тактики я с кем надо поговорю!

И как быть умнее Славки, если он круглый отличник? А как быть добрее, если я своими сарказмом и насмешками доводил одноклассников до истерики? Надо было себя менять... Или отказаться от Лены.  Я попытался измениться. Не получилось. Меня снова побили, оторвали рукав пальто и я приплелся к деду.

Тот пришил рукав и отправил меня домой, а сам дождался смены и пошел к нашей классной руководительнице. Не знаю, о чем он с ней говорил, но после уроков Ремма Львовна собрала всех мальчиков на мужской разговор. Она строго всем выговорила за мое избиение и предложила высказаться. Посыпались обвинения в мой адрес: он и такой, и сякой.
- Хорошо, - Ремма Львовна выслушала все обвинения и стала в задумчивости ходить между партами. - Допустим он такой. Но скажите честно: быть двоечниками, уклоняться от общественной нагрузки, не выполнять то, что всем классом решили - это хорошо?

Все промолчали. Разумеется, это было не good.

- Ну, так, а Олег против чего борется своими насмешками и, как вы говорите, обидными издевательствами? Против пороков борется?

Все промолчали.

- А кто еще, кроме него борется с вашими же пороками к вашей же пользе? Кто?

Все промолчали.

- А он выполняет свой пионерский и человеческий долг, потому что неравнодушен к своим товарищам. Был бы равнодушен, то молчал бы себе в тряпочку, тем более, что вы его лупите изо дня в день! Так?

Все промолчали.

- Идите! - обреченно махнула рукой классная руководительница.

Оказалось, что наши девочки не ушли по домам, а подслушивали под дверью. В том числе и Лена. Речь Реммы Львовны заставила и их, девчонок, пересмотреть свое отношение ко мне.

Мне же классная посоветовала:
- Оставь их с их грехами! Не в коня корм! Пожалей их, прости и оставь, ладно?
- Ладно, - кивнул я. - Попробую...

Лена дождалась меня. Славка вертелся вокруг нее.
- Меня Олег проводит, - сказала она моему бывшему другу. - Нам надо поговорить.

Славка показал мне кулак. Ну и ладно. Мы шли молча до самого дома Лены. Прощаясь, она спросила:
- Я не поняла, почему ты перестал со мной дружить? Побоялся друзей потерять?
- Так... - замялся я. - Ты же со Славкой...
- Что я со Славкой? - возмутилась Лена. - Это не я с ним, а он со мной!
- А я почем знаю? И вообще, я злой и тупой, - сказал я в сердцах, злясь на самого себя.
- Ты считаешь, что я способна дружить со злыми и тупыми? Так, вот ты какого обо мне мнения?! - Лена фыркнула и убежала.

Опять не так! 

Славке не дали меня побить. Мои друзья заметили, что Лену я провожал и, зная Славку, ждали меня около дома Лены. Они меня проводили. Славка сыпал угрозы, но напасть не решился. Мой друг Коля был мальчиком сбитым и не из робкого десятка. Да и другие друзья, два Сашки, тоже робостью не страдали.

Утром я пришел к Лене, чтобы проводить ее в школу.
- А ты чего пришел? Я же дура набитая! Я дружу только со злыми и тупыми! Иди отсюда!

Я снова поплелся к деду. Я был полностью дезориентирован поведением девочки. Такое поведение мне казалось нелогичным, а все нелогичное меня пугало.
- И зачем тебе эта цаца? - спросил дед, выслушав меня. - Так и будет тобой вертеть, как хвост собакой! Требуй уважения к себе, ты же мужик, все-таки, хоть и местами.
- И как требовать? - насупился я. - Пока я буду требовать, около нее толпа выстроится...
- Дурень, ты! - рассердился дед. - Проявляй к ней уважение, но не лезь со своими ухаживаниями. Какой ей от тебя прок? Еще неизвестно, что из тебя вырастет! Знаешь, как бывает, был добрый мальчик, а вырос в злого придурка! Вот и расти себе и о чести не забывай! Человек без чести, что кот без шерсти!

Я обиделся на деда. А между Славой и Леной произошел разлад и он снова стал набиваться мне в друзья. Я был незлопамятным. Мы стали дружить, но прежнего доверительного отношения между нами уже не было. О Лене мы с ним никогда не говорили, как будто в нашей жизни она и не присутствовала.

А что у меня с Леной? Ну, что... Как всегда. Поманит пальчиком, бегу, как собачка. Прогонит, - уйду, как собачка. Однажды, когда мы с друзьями собирались покорить очередную вершину, Лена позвонила мне и попросила помочь с уроками. Она неделю проболела и нуждалась в помощи. Я, конечно же, тут же направился к ней. У дверей дома меня ждали друзья.

- Мне Лене надо помочь с уроками. Она много пропустила, - сказал я.
- Нас на бабу променял, - пропели мои друзья, окинули меня презрительным взглядом и пошли покорять высоту.

Я злился на себя, ругал себя последними словами, но ничего не мог с собой поделать - мое сердце тащило меня за шкирку к моей избраннице. Лена заметила, что я не в духе.

- Ты не болен, случайно? А то мне никак нельзя заразиться!
- Не болен... Просто, я друзей подбивал на поход, а потом отказался от этой идеи... Только ты, не думай, что из-за тебя! - разволновался я, помятую о нашем прошлом разговоре.
- А из-за кого? - нахмурилась Лена.
- Ну... - я замялся, не зная что сказать. - Тебе же помочь нужно было, а сопка может подождать...
- Так ты из жалости ко мне пришел? - Лена стала раздражаться. - Я такая, что меня жалеть надо?!

И тут передо мной возник образ деда. И этот образ смотрел на меня с укоризной. Что-то внутри меня произошло, переключилось. Я ощутил внутреннее спокойствие и некую отстраненность от своих чувств. Работал только мозг, не давая сердцу проявить себя.

- Лена, тебя надо жалеть, потому что ты - девочка! - спокойно и твердо ответил я ей.

Лена удивленно посмотрела на меня, потом как-то сникла:

- Ну, да...

С этой минуты наши отношения стали совершенно иными. Мы относились друг к другу с большим уважением, к которому я добавлял еще и внимание, но никаких намеков на чувственность с моей стороны и ничего, чтобы меня отталкивало с ее стороны не было. Я много времени проводил с друзьями, которые поначалу подумали, что Лена меня отшила и были очень удивлены, что ошиблись. Наша дружба была тихой, незаметной.

Я не всегда вел себя как должно с ней, но она поправляла меня молчаливым укором своих прекрасных глаз. Ее взгляда было достаточно.

На каникулах я встретился с дедом. Он поинтересовался моими сердечными делами.
- Мы дружим, - ответил я. - Просто дружим, без ухаживаний, как ты говорил.
- И правильно, - одобрил дед. - Какие ухаживания в вашем возрасте? Играете тут в любовь, понимаешь, а любовь - это далеко не игрушки... Вот, бабка твоя, жизнь со мной прожила, а все время любила своего Сашку, черт бы его побрал! Ну, это ладно, это я к слову... Не спеши с любовью, внучек. Уважай девочку, заботься о ней - это тебе наукой будет. А во взрослые игры не думай, даже, играть - обожжешься. Душу нужно иметь к любви подготовленную. Вот и готовь! Какие твои годы, чтобы от любви помирать? Ты, хотя бы за ради нее, должен из себя человека сотворить. А ежели ты не человек, а пустое место, то кому ты тогда нужен?

И начал я творить из себя человека... Трудно это было с моей эмоциональностью. Лена через год уехала из Шмаковки. Мы встречались, когда она приезжала в гости к своей знакомой. Я видел как она росла, становилась все прекраснее и каждый раз при встрече с ней, я проверял себя на "человечность". И каждый раз находил что-то плохое в себе. 

Как-то в гостях у деда я посетовал, что становлюсь не лучше, а все хуже.
- Ну, так, растешь, опыту набираешься, - улыбнулся дед. - Хорошо, что находишь это плохое. Умение видеть себя со стороны - это очень полезное умение. Наиполезнейшее из всех, внучек. Дорожи этим умением и будет тебе счастье.

Честно скажу, что в те годы я не всегда понимал деда. У нас с ним не было тождества жизненного опыта, без которого полного понимания между людьми не бывает. Важно другое - он подталкивал меня к движению, заставлял двигаться, а не киснуть на месте. От ошибки к ошибке я чему-то учился, что-то в себе изменял и таким образом  закалялся, очищался от порочной шелухи. А потом уже так привык к созерцанию себя со стороны, что это стало обычной нормой жизни.

К сожалению, ни Лена, ни мой друг-враг Слава таким умением не обладали. Будучи людьми талантливыми, они свою жизнь устроили бездарно. Оба стали хорошими врачами и много пользы принесли людям, но истинной любви один не приобрел, другая приобрела уже довольно поздно. Просто, рядом с ними не оказалось такого деда, как у меня. В этом-то и сила рода, когда внуки и деды рядом!


СТАРИКИ-БОРОВИКИ

О многих своих старцах я писал в своих романах и повестях. Писал я и о Опанасе Колоде и его старинном друге удэгейце Лифушке. Оба были закоренелыми холостяками, потому что оба были отпетыми охотниками-таежниками. В тайге они проводили большую часть года.

На старости лет, старики переехали на курорт, чтобы минеральной водой лечить свои застарелые болячки. Они были друзьям моего прадеда Евстафия, знали мою маму и через нее узнали и меня. Произошло это так.

Старики пришли к отцу просить, чтобы тот им достал курсовки для санаторно-курортного лечения. Мама накрыла стол, а отец все задерживался с работы. Она извинилась перед гостями и пошла укладывать мою младшую сестру, попросив меня:
- Алик, не дай гостям скучать!

Ну, тут меня и поперло! Зная уже, что они охотники, я похвастался, что уже свободно хожу в лес, не боясь.
- Так и не боясь? - не поверил Колода. - А стариков-боровиков тоже не боишься?
- А это что такое? - удивился я. - Не слышал про таких...
- Ну, вот, а говоришь, что лес знаешь! Ничего ты не знаешь, если про стариков-боровиков не знаешь, - резко сказал Колода.
- Ну, так, ты расскажи! - потребовал я.
- Нельзя, брат. Про тех боровиков ты сам должон узнать, ежели они захотят с тобой знаться. Они чувствуют, кто в лесу свой, а кого ветром мимо пронесло, - Колода погладил свою пышную бороду. - Вот, когда они тебе откроются, тогда ты можешь считать себя принятым в таежную семью. А пока ты, брат, лопух. Правда, Лифушка?
- Однако, правда, - кивнул удэгеец. - Боровики, однако, шибкий есть.

Ну, ладно... Боровики, так боровики. Дело было летом, когда сезон охоты еще не начался. Утром я снарядился и пошел разыскивать тех боровиков. Ходил, ходил и ничего не находил. Так было два дня подряд. На третий я сам пошел к старикам -охотникам за разъяснениями.

- А чего ты видел, рассказывай, - спросил меня Колода, угощая чаем с таежными травами и какими-то странными кусочками сладкого теста, обжаренными на сковороде и посыпанными чем-то пряным.
- Чего я видел? Ну, все то же и видел: деревья, кусты, цветы, трава, - ответил я. - А чего там еще можно увидеть?
- У-у, - загудел протяжно Опанас, - это ты, считай, ничего и не видел. Ступай завтра и внимательно смотри. Потом доложишь.

Пошел я смотреть внимательно и опять ничего нового не увидел. Доложил об этом старикам, как и просили.
- Надо пацан лес вести, однако, - вздохнул Лифушка. - Город живи, лес совсем не понимай. Глупый вырастай, однако, пацан. Зачем такой глупый?

Насчет глупый, я бы поспорил! Но спорить со стариками был не приучен. Нет, мог поспорить, если об истории или о науке речь бы шла, а за жизнь, тем более таежную, как с ними спорить, если они тайгу раз сто всю насквозь прошли?

На следующее утро я пришел к дедам и они повели меня в ближайший лес. Не лес, даже, а лесок.

- Ну, смотри, давай, и рассказывай, чего зришь, - приказал Опанас.
- Вот, дуб растет, еще дуб, еще какое-то дерево...
- Стоп! - перебил меня Опанас. - Что значит "какое-то"? У тебя имя есть? И у дерева имя есть. Как имя этого "какое-то".
- Не знаю, - смутился я. - Вернее, знаю, но не уверен...
- Позор, на мою седую голову, - запричитал Опанас. - Парню в школу осенью идти, а он липу отличить не может. А перед домом прадеда твоего что росло?
- Разве такое? - удивился я. - Там росло во, во и во! Огроменное такое!
- И эта липка будет огроменной, а пока она - девочка. Чего непонятного? Ты не по размеру, а по листикам определяй. Они у кажного дерева разные. Вот, гляди на листочек и запоминай!

Я попытался сорвать лист и тут же получил по рукам от Опанаса и подзатыльник от Лифушки.

- Нельзя рвать без надобности! Дерево - душа живая. Ты же не будешь эти листья есть? - отругал меня Колода.
- А чего драться, сразу, - недовольно проворчал я.
- А чтоб быстрее запомнил, - улыбнулся Опанас. - У нас времени особливо нет, тебя просвещать тут. Ну, запомнил?

Так они провели меня по лесу метров сто и напичкали мой мозг названиями всех увиденных растений. Я устал и запросился домой.

- Беги и чтобы завтра к полудню был тут же, на этом самом месте, как штык! - приказал Колода.

Что-то мне расхотелось постигать таежную премудрость, преподаваемую этими строгими драчунами... Но утром, все же, любопытство взяло вверх. А кто меня просветит по таежной части, если не старики? Мой дед жил тогда в другом поселке и в тайгу меня не брал, потому что не на прогулку туда ходил , а на промысел.

Я едва дождался полудня и помчался в лесок. Деды меня уже ждали. Они проверили, как я усвоил вчерашний урок и хоть процентов двадцать от преподанного я забыл, они остались мной довольны. До самого гона у изюбря старики меня учили, открывая удивительный мир живой природы. Вы и представить себе не можете, сколько всего скрыто от наших глаз!

Вот, смотрите. Стоим на одном месте. Что у нас под ногами? А под ногами у нас червяки, жуки, норные животные, корни растений, грибницы. Просто, постойте молча пять минут на одном месте и вы увидите столько всего удивительного, что вам хватит рассказывать на многие часы.

Я был поражен и очарован этим удивительным миром, скромно таящемся от глаз.

- Почему дед Лорик мне ничего этого не показывал? - спросил я у Опанаса. - Ведь, он тоже охотник? Оставил свое наследство, а ничего не рассказал!
- А кто его знает? - пожал плечами Колода. - Может, посчитал, что тебе без надобности. Ты же охотником не будешь.
- А вы чего тогда рассказали, если знаете, что я охотником не буду?
- За ради твоего прадеда, а нашего дорогого товарища, - ответил Опанас. - Ежели прадед твой был жив, то он бы тебя и обучил, а раз , уж, его нема, то нам, его товарищам, за него его урок исполнять. А как иначе? Друзья уходят, а дела их остаются на этой земле.

Деды уехали охотиться, пожелав мне удачи в поисках стариков-бородовиков. Я всю осень и зиму, когда представлялась возможность, колесил по окрестным лесам, много чего нового увидел и познал, но этих бородовиков так и не встретил. Я быстро увлекался, но долго ждать результата не мог. К весне я остыл и о странных таежных жителях забыл. А весной пришла неприятная новость, что деды попали в больницу и надолго.

Как-то к нам приехал мой дед Леша, который и рассказал о Опанасе с Лифушкой. Я вспомнил о боровиках и спросил о них деда. Дед о подобном и слышать не слыхивал. Меня это поразило...

- Может, потому что ты коммунист, тебе боровики не являлись?
- Ну, здрасьте! - усмехнулся дед. - Я же не всегда был коммунистом, это только на войне им стал, а до этого я двадцать семь лет по тайге колесил, как по дому родному! Тут что-то иное. А мы их с тобой на весенних каникулах навестим и все разузнаем.

В конце марта дед забрал меня к себе в поселок Кировский. Мы пришли в больницу. Опанас чувствовал себя еще плохо, а Лифушка уже бегал вовсю по больнице, ссорясь со всеми подряд. Такой характер у него был задиристый. Мы пришли в палату, ведомые удэгейцем.

- Врач я научил! Тут пацан к твоя пришла, - объявил Лифушка. - С Алешка, однако.

Мы поздоровались. Поговорили о здоровье и, наконец, я решился:

- Вы меня с боровиками обманули, да?
- Как это обманули? - улыбнулся Колода. - Не обманули, а заинтересовали. Ты как начал всякую чепуху молоть о лесе... А если бы я сказал тебе, что ты глупости говоришь, ты бы обиделся или как?
- Пожалуй что обиделся бы, - сказал я подумав.
- Ну, вот! А так мы на твоем любопытстве сыграли и тебе польза от нас случилась.

Я благодарно пожал его тощую руку.

- Ты, вот, балаболка. Тарахтишь без останову. Весь в деда пошел! Я и подумал, что из тебя писатель может случиться. А о чем писать мальчику, выросшему в тайге? О тайге и писать. А как ты об ней будешь писать, если, даже, липу различить не могешь? - пояснил Опанас.

Вот так. Я уехал из тайги в двадцать один год. Думаете, я что-нибудь помню из тех уроков? Да, ничего не помню! Но это неважно. Можно память освежить, а вот любовь к лесу, к природе и тонкое ее понимание, почти инстинктивное, у меня сохранилось и поныне. До самого выпускного бала я ходил в лес или на реку чуть ли не ежедневно. Такая была потребность. И после выпускного бала мы с одноклассниками рассвет встречали не на поселковых улицах и санаторных парках, а в трех километрах от школы - на реке Уссури. Не я один любил природу. Она своей красотой все наше детство очаровывала нас и очаровала навсегда. Пусть я не помню названий жуков, трав и деревьев, пусть нынче лес вокруг Шмаковки стал иным, но та любовь, которая сродни любви к матери, живет в моем сердце и по сей день. А все из-за стариков-боровиков. Так я стал называть Опанаса и Лифушку.