Нераскрывшийся элемент как национальная традиция

(Сибирский мемуар)

     Всем теперь известно, что на открытии 22-й зимней Олимпиады в Сочи не раскрылся один светящийся декоративный элемент – пятое кольцо олимпийской символики.
     Однако должен вам сказать, сударыня, что традиция чего-нибудь нераскрывающегося – особенно   на зрелищных мероприятиях в России - зародилась давно, еще в дни нашей молодости, в далёком сибирском городке Улан-Удэ.

     Это было лето 1973 года. Предполагался праздник 50-летия Бурят-Монгольской АССР. Если кто не помнит географии, то напоминаю: Улан-Удэ (бывш. Верхнеудинск) – столица Бурятии.
     Как раз волею судьбы мы там работали на авиационном заводе.
     Мы – это харьковские выпускники 70 года выпуска: я (все продолжали меня звать институтской кличкой  «Студент»), мой задушевный друг Юрик по прозвищу Цыган, Шар и другие, которые здесь не будут упомянуты, но тоже достойно и хорошо трудились на благо военно-промышленного комплекса нашей родины.

     К празднику высокие силы, которые рулили тогда всем и всеми в стране и, особенно, в нашей солнечной Бурятии, задумали устроить масштабное зрелище на центральном стадионе города.
     Ожидался приезд очень высоких гостей. Об этом говорилось вполголоса и полушепотом, что подразумевало самые высокие фамилии из Москвы.
     А когда пронесся слух, что будут даже кое-какие главы государств…  Тут даже руководство нашего завода всесоюзного значения поняло, что придется постараться, чтобы не ударить лицом в грязь.

     У нас на заводе был мужчина - из тех, которые были тогда на всех заводах. Назовём его Затейник, так как я не могу вспомнить его имя. Его функция на заводе была неопределённа. Он мог организовывать субботники, читать доклады с трибуны, проводить фестивали народного танца в доме культуры завода или спортивные олимпиады заводского масштаба на заводском же стадионе. В общем, числился он, кажется, директором дома культуры или стадиона. Задорный звонкий голос, непреклонная воля и полная отдача порученному делу – вот такой был этот интересный человек.
     Ему-то и поручили что-нибудь придумать и организовать.

     У нашего Затейника была одна страсть, присущая всем низкорослым людям  – командовать как можно бо’льшим количеством людских масс. Поэтому он выложил в парткоме свой план, как организовать феерическое мероприятие.
     По плану Затейника несколько тысяч работников завода юношеского вида в костюмах физкультурников выходят на поле стадиона и производят на нем красивые телодвижения под музыку марша авиаторов «Всё выше, выше, и выше стремим мы полет наших птиц. И в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ!».
     При этом в строгом соответствии с песней в каждой руке у юношей по пропеллеру, которыми они непрерывно шевелят крутильными колебаниями туда-сюда, как бы намереваясь взлететь в направлении главной трибуны и даже норовят немного полетать над ней.
     В заключение авиаторного марша над общей массой физкультурников растягиваются красные полотнища, которые из букв складывают какой-нибудь лозунг.
 
     В парткоме одобрили праздничный план Затейника. Особенно всем понравилось, что он соответствовал авиационной тематике завода.
     Небольшой спор вышел о содержании лозунга. Преданный авиации Затейник предлагал составить  из полотнищ фразу «От винта!», мотивируя тем, что это будет отповедью всем врагам и шпионам, которые, возможно, околачиваются под забором нашего секретного завода и на границах республики. Предложенный лозунг признали не совсем ко времени и поручили подкорректировать  его содержание проверенным товарищам, фантазия которых не раз уже испытывалась. В данном случае подгрузили редакцию заводской многотиражки.
     Редактор обещал подумать и после двух сердечных приступов, от которых его отпаивали всей редакцией,  через неделю представил на утверждение совершенно оригинальный и свежий текст, который всему парткому показался весьма дельным. Редакционным художником текст был  уже выполнен на  бумаге схематическими полотнищами и легко и знакомо читался:
     «СЛАВА КПСС!»

     Присутствовавший здесь же, на парткоме, Затейник, потрясенный свежестью содержания лозунга, сильно скривился, но виду не подал. Только предложил для смягчения официоза лозунга в содержание своего феерического зрелища добавить эффектный финал: выбегающих на поле с двух сторон тысячу-другую юных девушек в национальных костюмах бурятских девственниц. Ну и соответствующий их танец под народную музыку минут на тридцать.
     С финалом в целом согласились, только минуты урезали до трёх. Да еще беда была с девственницами.
     Их на заводе было всего две, да и те возрастом уже далеко за 50. Это были всем известные женщины-близняшки, которые последние тридцать лет усиленно пытались выйти замуж. Но всегда влюблялись в одного и того же мужчину, что мешало ему сделать конкретный выбор, из-за чего он, в конце концов, пропадал навсегда.

     Вообще кадровый вопрос на заводе стоял очень остро. Дело в том, что на заводе работало всего-то несколько тысяч человек. Поэтому задумку Затейника одобрили, но ограничили в количестве исполнителей. В качестве тысячи условных девственниц выделили из цехов и отделов три десятка смазливых молодых женщин. И в общем-то примерно с полтысячи человек – участников всей этой затеи - всё-таки удалось набрать, несмотря на стоны начальников цехов и отделов.


     И начались наши физкультурные денёчки. В народе их прозвали «питипитипа». Через много лет я узнал, что это была искаженная фамилия знаменитого постановщика русских балетов.
     Затейнику хотелось бы круглосуточных тренировок с минимальным перерывом на сон тут же на поле стадиона. И некоторое время мы действительно работали на заводе только до обеда, а потом шли на стадион тренироваться. Но через пару недель начало проявляться отставание производственного плана. Начальники цехов и отделов взмолились, и Затейника резко ограничили во времени. Людей отпускали на стадион только с 16-00. А уж там Затейник терзал нас до темноты.
     На трибунах стояли голодные мужья девственниц, крыли Затейника, всё наше питипитипа и взывали прийти домой пораньше. Для убедительности они потрясали неумытыми, замызганными младенцами, нервируя пляшущих девственниц.

     Мы учились выходить на поле стадиона правильной колонной, затем становиться на размеченные точки, выстраиваясь в прямоугольный ковёр.
     У каждого было в руках два пропеллера. Пропеллеры были двухлопастные, одна лопасть синяя, другая красная. Они были похожи на огромные, в полтора метра, стрелки фантастических компасов.
     Этими пропеллерами мы должны были делать под музыку синхронные движения, вращая их в разные стороны. А кроме того еще и наши тела должны были демонстрировать физкультурное здоровье нации, производя разные наклоны в стороны и вперед.
     Не помню, как насчет приседаний.
     Затейник корректировал наши действия, подавая команды в помятый рупор. Когда что-то казалось ему не так, он швырял рупор о землю и кричал виновнику напрямую, что он о нём думает, не теряя, между прочим, громкости.
     С этим рупором Затейник не расставался никогда. Злой Шар, мой коллега, уверял нас, что Затейник даже ночью с женой перешептываются в него, а в столовой он всасывает суп посредством рупора – Шар сам, дескать, видел.

     Наверно, сударыня, со стороны наши сотни мелькающих пропеллеров выглядели неплохо. По крайней мере, трибуны, заполненные зеваками,  одобряли наши потуги, надеясь увидеть нас взлетающими.

     При заключительных аккордах марша авиаторов наступал апофеоз зрелища. По беговой дорожке перед нашим «ковром» выбегали с двух сторон девушки и сливались в радостную толпу. На стыке, в центре слияния, оказывалась самая главная девушка. Её играла общепризнанная на заводе первая красавица - Женечка из плазового цеха, недоступная недотрога и, по слухам, вполне заслуживающая костюм девственницы. Разве что национальность не совсем совпадала. Женечка была настоящей ясноглазой русской сибирячкой, но чтобы быть в соответствии, ей пообещали правильный грим.
     Женечка исполняла сольный национальный танец, который получался у нее замечательно.
     У женщин, сударыня, вообще ноги созданы сначала для танцев, а потом для всего остального.

     Содержание танца Женечки было простое, житейское, пришедшее из веков, но чуть дополненное существующими реалиями жизни на авиационном заводе.
     В нём языком бурятских женских телодвижений говорилось, что Женечка росла, росла, а вот недавно уже и выросла. И теперь только и ждет, когда её позовет замуж настоящий батыр (богатырь, то есть). Но батыра Женечка ждёт не простого. Он обязательно должен уметь скакать на лошади, охотиться, пасти баранов, строить дом и летать на самолете. 
     А попутно, если останутся силы и время (а у настоящего батыра они непременно останутся), еще и любить Женечку.

     Пока женщины сбегались в одну кучу, мы, которым досталась самая ответственная доля – писать лозунг -  должны были успеть растянуть над головами красные полотнища, сложив их в буквы.
     Эту операцию доверили самым дисциплинированным, то есть, нам, молодым инженерам. Тем не менее, чтобы мы не убегали с репетиций, приглядывать за нами начальство выделило замначальника нашего отдела по фамилии Кроликов.
     Из растянутых полотнищ как бы сами собой р а с к р ы в а л и с ь алые буквы известного всем призыва. Сам лозунг должен был реять над головами физкультурников и легко читаться с трибуны.

     Вынужден, сударыня, прибегнуть к скучным подробностям, так как они важны для дальнейшего.
     Мы с Юриком и Шаром были в бригаде, которая раскрывала последнюю букву "С". Она, как и другие «С», состояла из четырёх длинных полотнищ. Два составляли вертикальную палочку буквы, одно (третье)  – горизонтальную нижнюю, а четвёртое – горизонтальную верхнюю.
     Я стоял на кончике горизонтальной нижней палочки. Мой друг Юрик – на кончике горизонтальной верхней. А Шар – в центре вертикальной палочки на стыке двух вертикальных полотнищ. По углам буквы стояли еще два человека, но их фамилии могут показаться читателю ненужными.
     Я понятно рассказал эти важные подробности или ещё дать и рисунок? Рисунок не дам, а попрошу Вас, сударыня,взять четыре спички и сложить из них букву «С». И всё сразу станет понятно.
     В края полотнища были вшиты гимнастические палочки, чтобы полотнище было распрямленным, когда его держишь за край одной рукой.

     Участнику события (назовём его «первый номер») при выходе на точку, нарисованную на стадионе, полотнище, свёрнутое до поры, до времени в рулон, следовало аккуратно положить на землю, а пока идет музыка - вместе со всеми крутить пропеллеры в темпе марша «Всё выше…». Потом, в момент р а с к р ы т и я «первый номер» укладывал свои пропеллеры на землю, а вместо них поднимал с земли подготовленный рулон, удобно передавая его подбежавшему коллеге, «второму номеру», чтобы тот убегая назад, на своё место, уже разматывал полотнище. При этом оба одновременно вздымали его над головой.

     Наша буква «С» навострилась так, что в конце концов «первый номер» даже «выстреливал» ловким броском красным рулоном в подбегающего «второго номера». Тому оставалось только подхватить край полотнища за палку и вернуться на своё место. Это заметно сокращало время разворачивания полотнища и повышало эффект внезапности.
     Затейник похвалил нашу букву за такой приём, и даже  хотел, чтобы и другие буквы научились ему, но получалось не у всех. А риск уронить полотнище на землю привёл бы к такой неразберихе, какая могла придать всей затее  цирковой вид клоунады, идейно несовместимой с содержанием лозунга.
     Нашу букву похвалили за энтузиазм, но попросили по возможности его не проявлять.

     Когда красавица Женечка заканчивала свой танец, мы тоже должны были скоренько свернуть свои полотнища и все вместе организованно удалиться. Девушки втискивались в наши ряды, символизируя единение полов и, попутно, народов.

     Недели через две репетиций мы заметили, что красавица Женечка втискивается каждый раз поближе к Юрику. Юрик пока держался, как мог, и в батыры не торопился. Насколько мы его знали, строить дом он уже мог, скакать на лошади – запросто, да и самолёт водить  – не проблема. Но вот боялся, что растеряет вверенных ему баранов. Если, конечно, их подарят на свадьбу родственники Женечки.

     Дня за три до праздника нам, физкультурникам, выдали спортивные костюмы. Не знаю, помните ли Вы, сударыня, эти трикотажные костюмы, которые в то время назывались «тренировочными». Моё зрение, сударыня, несколько ущербно по цветоощущению. И когда снабженцы сказали, что этот цвет "небесно-голубой", я подумал, как слабо это название совпадает с моим мнением, видимо, надо ещё раз сходить к окулисту и провериться.
     Снабженцы авиазавода уверяли всех, что месяц уговаривали трикотажную фабрику спортивной одежды покрасить в этот редкий цвет партию своей продукции. Да и то, фабрика согласилась только тогда, когда наши снабженцы привезли ей краску из соседнего города, где выпускали разное бельё.
Я решил отложить свой визит к окулисту, так как вспомнил, где видел такой цвет.
В такой цвет красили в СССР мужские кальсоны - одежду, не предназначенную для демонстрации широкой публике.
     Вдобавок ко всему, эти кальсонные костюмы были каких-то случайных размеров. Возможно, были просто бракованными и продавались нашему заводу прямо из изолятора брака. Ну, в общем - что снабженцы достали.
     Мне, например, досталась майка на пять размеров больше, ниже колен. Зато штаны были в обтяжку, того и гляди разорвутся сзади… О, сударыня, вспомнил: приседаний не было!.. А еще и штанины были коротковаты. Причем, одна штанина, левая, была короче другой сантиметров на десять.
     У Юрика такая же картина наблюдалась с правой штаниной.

     Затейник, увидев "ковёр" из огородных пугал, косящих под физкультурников, сильно расстроился. На вечернем парткоме, куда он пришел с неизменным рупором, устроил скандал.
     Усталый секретарь парткома на его речь отвечал, мягко отводя мятый рупор от своего уха, что нервы, между прочим, есть у всех, а всяких незрелых выражений следует избегать, когда речь идет о таком важном политическом мероприятии. Конечно же, виновные будут наказаны, но парад состоится при любой погоде и в любых костюмах. И вообще, с ответственными людьми нельзя эдак, с рупором. А простые люди в нашей стране золотые,  они сами что-нибудь придумают.

     Некоторые из нас действительно успели что-то подшить. Мы с Юриком ограничились тем, что на ночь подвесили штаны на дверь и к коротким штанинам прицепили по утюгу с гантелей.
     Эта мера привела к неожиданному результату. Утром короткие штанины были сантиметров на пятнадцать длиннее тех, ранее длинных. Я ещё мог бы перепутать и прицепить утюг не к той штанине. Но Юрик – никогда. Что-то было неладно в трикотажной промышленности.

     Однако дальше экспериментировать со штанами было поздно: наступил день «Х».

------
     Все были взволнованны. Завод в этот день не работал.
     Утро выдалось солнечное. Везде в цехах играла музыка. Нас рассадили по автобусам и привезли к стадиону. Выстроили колонной. Колонна смотрелась красиво, по-кальсонному голубой и по-утреннему свежей.
     Вокруг нас тут же было поставлено оцепление из милиции, запакованной в парадную форму. Впереди виднелись закрытые грузовые ворота стадиона. По случаю праздника они были выкрашены свежей зеленой краской. Вонючий запах от нее окутал всю колонну.
     Затейник кратко попрощался с нами и пошёл по спецбилету на стадион, где его обещали пропустить на трибуну. Рупор он, наконец, оставил в автобусе.

     Постепенно свежее утро сменилось теплым днём. Бурятия, сударыня, всегда хвасталась перед остальной страной тем, что у нее было рекордное изобилие солнечных дней в году. 
     Действительно на небе не было ни облачка.
     Наконец, наступила неимоверная жара.
     Труднее всех было милиционерам: мы-то были хоть в «тренировочных» костюмах, а они потели в своей герметичной форме.  Но всё равно, через два часа стояния на солнце под открытым небом и наш "небесно-голубой" цвет уже не казался символом свежести.
     Начали протестовать девушки. У русских, изображающих буряток, растеклась косметика, и теперь они изображали инопланетянок. Но Женечка продолжала оставаться первой красавицей даже в этих условиях.
     Еще через полчаса стояния женщины уже просто умоляли, чтобы кто-нибудь принес воды.
     Из нас самым отзывчивым на человеческие просьбы всегда был Юрик. Особенно на женские. Женщины безошибочно распознавали его среди нас как самого податливого человека. И когда красавица Женечка объявила, что больше не может – держите её! - через минуту она упадет в обморок, Юрик отдал Шару подержать своё полотнище, а сам как был, с пропеллерами под мышкой и в голубых штанах побежал искать буфет с лимонадом.

     Естественно, в этот момент и был дан старт.

     Ворота открылись, колонна втянулась на поле стадиона.
     Хотя смотреть разрешалось только прямо перед собой, я украдкой оглядел трибуну. Было почти как на мавзолее в Москве. Среди всех выделялся наш Затейник своим единственно худощавым озабоченным лицом. Остальные были широкие и улыбчивые.
     Вообще вся правительственная группа имела вид веселых гостей, прибывших на счастливую свадьбу и собранных на трибуне для фотографирования.
     Среди присутствующих где-то там был даже обещанный Юмджагий Цэдэнбал – глава правительства Монголии. Впрочем, его лица я не мог отличить от других, таких же широких и важных.

     Тем более, что было не до того.
     Мы уже стояли по местам, а Юрика не было. Шар положил его полотнище на землю, рядом со своим.
     Пошел марш. «Всё выше, выше и выше…»  Эти слова оказались сейчас с двойным смыслом. Для нашей буквы «С» они говорили о том нервном напряжении, что обуревало Шара и меня: всё выше и выше...
     Пока шли телодвижения с пропеллерами, трибуны ещё не подозревали о катастрофе. Я ловил тревожный и растерянный взгляд Шара и понимал, что он считает себя ответственным за то, что взял на хранение полотнище Юрика, тем самым как бы разрешив ему отлучиться.
     «Что делать? Это провал! Нет, это не провал - это конец!» - лихорадочно  и хаотично проносилось у меня в голове. Как потом выяснилось, это же бушевало и в голове Шара.

     А в это время бедный Юрик делал уже двадцатую попытку прорваться к нам сквозь вонючие ворота.
     Его не пускали два милиционера. По рации они вызвали компетентные органы и ждали их прибытия.
     Подошла группа в штатском, трое больших, один маленький, чуть в стороне. Их профессиональные интересы были далеки от физкультуры. Они видели одно: Юрик в своих укороченных (левая короче правой) кальсонах, оторванный от физкультурных масс, мог оскорбить взор Высокого Гостя и других важных лиц, а то и нанести им какой-нибудь моральный урон.
     С другой стороны, органы понимали, что вражеский диверсант вряд ли напялил бы на себя всё это, чтобы так одиозно выделяться из толпы.
     Заинтересовала их бутылка у Юрика в руке. Не с зажигательной ли смесью? В сердцах Юрик открыл ее ногтем большого пальца и стал пить курчавую тёплую пену.      
     Это почти успокоило органы. Но лучше, если бы пену попробовал их квалифицированный эксперт. Юрик отдал маленькому липкую бутылку с недопитой газировкой. Эксперт брезгливо заглянул внутрь одним глазом, но пить из горла не стал.
     Осмотрели Юриковы фанерные пропеллеры. Предложили Юрику попробовать их покрутить, чтобы убедиться – не взлетит ли он для боевого броска подозрительной бутылки с зажигательным лимонадом. Юрик категорически отказался взлетать.
     Повертели сами по очереди пропеллеры в руках. Эксперт попробовал сообразить из них катапульту или какое другое метательное орудие, чтобы потом инкриминировать свою конструкцию Юрику, но всем уже ясно было, что ничего не получится.
     Тогда компетентные органы потеряли к Юрику интерес. Однако из-за гневных слов, что Юрик успел им наговорить, а также из профессиональных опасений ворота так и не открыли.

     А на стадионе зрел конфуз!
     Пошли последние аккорды марша. Вот он, разлёт красных полотнищ – р а с к р ы т и е!
     Я схватил от «номера первого» свой край полотнища и притянул его на мою точку. Нижняя палочка буквы есть! Вертикальная тоже уже готова. Но верхней, верхней-то нету!
     Я видел, как растерянно Шар стоит с полотнищем Юрика в руках. Одной рукой он уже стягивал те, что положено, от вертикальной палочки. Но Юриково лишнее полотнище тоже надо было куда-то деть! И, главное, ни я, ни кто другой в мире в этот миг не знал, что ему посоветовать!
     Нервы у Шара не выдержали. «Держи, Студент!» - крикнул он мне и «выстрелил» в меня лишним полотнищем. Я рефлекторно поймал его и поднял свой конец над головой.

     … Дома, сударыня, за пивом, мы потом долго рассуждали, почему мы это сделали. Я был самый продвинутый в человековедении, так как в школе случайно прочёл книгу «Занимательная психология» и знал слово «доминанта». Видимо, у Шара в голове сидела одна доминанта: «растянуть полотнище любой ценой». Так нас застращали на репетициях. Вот мы с ним и растянули…

     Как вы, сударыня, понимаете, вместо буквы «С» получился какой-то кривой мягкий знак «Ь» с треугольным низом.
     Над стадионом гордо реял призыв: «СЛАВА КПСЬ!»

     Прибежали весёлые национальные девушки. Эта негодница, которая была причиной глумления над всей затеей, над нашей буквой «С», да, собственно, подумать страшно - над  сам’ой КПСС, эта капризуля Женечка была совсем не в обмороке, а очень даже наоборот - в полнейшем сознании! И ещё браво топала свои национальные ритмы прелестными ножками, зазывая батыров на свою девственность!

     С другой стороны – это я сейчас, сударыня, подумал, когда пишу: может быть, этот танцевальный  момент и спас всё дело? Возможно, товарищ Цэдэнбал, как и всякий нормальный человек,  отвлекся на бойких девушек, вспомнил, что он как-никак тоже в чём-то батыр, и забыл про грамматику?
     А может быть, просто не стал читать – оставил, например, дома очки.
Но скорее всего, накануне в правительстве был жаркий вечер, и вся трибуна уже приняла с утра аперитив.


     Юрик встретил нас на выходе. Чёрный, как настоящий цыган. Таких хмурых и удручённых цыган я не видел больше никогда.
     Замначальника отдела Кроликов пообещал ему «сделать козу».

     На следующий день мы все ждали, что Юрика вот-вот уволят, а то и объявят диссидентом и выкинут из страны. Юрик был очень толковым конструктором, лучшим среди нас. И, например, товарищ Цеденбал охотно согласился бы его принять в свою Монголию, я думаю. Но было тихо.
     Под конец дня Юрик извёлся. Пошел сам навстречу судьбе, в кабинет к Кроликову. Мы с Шаром стали у двери с намерением вытаскивать Юрика из петли, если Кроликов выбьет из-под него стул.
     Юрик вышел, ничего не сказав. Мы заглянули в кабинет. Кроликов нам сообщил, что никаких распоряжений не было, в парткоме идут награждения друг друга, в том числе и Затейника. Парад прошёл «на ура».

     На всякий случай, чтобы не оставлять Юрика одного, я было попросился к нему в комнату ночевать.
     Но вечером вдруг к нему в гости пожаловала красавица Женечка. Вид у нее был виноватый и тревожный.
     Должен сказать, сударыня, что этот визит вопиюще не соответствовал принятой в Сибири этике, касающейся визитов девственниц в общежития - эти вертепы мужского обаяния.
     Но, видимо, ей подруги рассказали, чему она стала причиной. И в каком состоянии сейчас Юрик. И что ему грозит. И наговорили что-нибудь такое…  В общем, такое, что нельзя было не прийти.
     На лице Женечки была написана решимость следовать за Юриком в любую ссылку, хоть даже в ту Монголию.
     О чём они с Юриком пробубнили и проворковали весь вечер в его комнате, мне узнать было не суждено, потому что заснул я в соседней комнате, через стенку.

     …Ах, эти женщины Сибири! Эти великие утешительницы, не жалеющие ничего для своих возлюбленных, даже своей репутации!..

     Наутро Юрик шел на работу, как обычно, пружинящей походкой и с розовым весёлым лицом, несмотря на бессонную ночь. По пути встретились, как обычно, с Шаром.
     - Ну что, как он? – спросил Шар у меня, глазами показывая на Юрика.
     - Женечка приходила, - неопределённо сказал я, объединяя в одной фразе и ответ, и факт, и причину оздоровления Юрика.
     - Ну и как Женечка? – спросил Шар удивленно.
     - Н е   р а с к р ы л а с ь, - быстро ответил Юрик, больше ничего не поясняя.

     Каюсь, тогда мы эти его лаконичные слова поняли не так.

     Их провидческий смысл, открывающий новую российскую национальную традицию, прояснился только теперь, через много лет.
     Потом были нераскрывшиеся антенны спутников, несработавшие ракеты – да много чего. Всё, думается мне, из-за женечек.
     И вот, наконец – открытие 22-й зимней Олимпиады, когда крайнее из пяти колец тоже, по прижившейся  традиции, так и  н е   р а с к р ы л о с ь, оставшись колючей фигурой, напоминающей кому звезду, снежинку или ещё что-нибудь - кому что.

     А мне, сударыня - тот кривой мягкий знак...