Юнга

   Ох, и любил приезжать я в гости к своему дяде в сельцо с поэтическим названием – Орловка.  Эта срубленная  из пихтовых бревен деревенька притулилась у подножья высокой горы. Смотришь на гору,  и, кажется,  вот сейчас сорвется с её вершины орел, расправит свои крылья и полетит свободный и сильный в синем небе! Да и сама дорога в гости к дядюшке требует отдельного рассказа. Убегает, уводит тебя она от шумной трассы в пихтовый лесок, петляет меж осиновых да  березовых рощ,  а вырвавшись на простор и скатившись под горку, упирается в первые, потемневшие от времени и дождей дома.
    Но, кажется, я ушел в сторону от темы моего рассказа.
Приезд мой  дядя всегда обставлял отдельным ритуалом.  Баня – вот первое «блюдо»,  которым потчевал он меня.  Причем,  само приготовление  бани было отработанно у него со всей строгостью морского устава.
   Служил мой дядя четыре года на морской границе в дивизионе торпедных катеров. Тихий океан очаровал и просолил старого морского  «волка»,  многие  флотские привычки  впитались в его кровь и переделывать его полосатую как тельняшка душу не пытался никто.
       Так вот – баня. Сначала заставлял он натаскать меня воды из родника.  Не из колодца или речки, а из родника. Сам дядя в это время, набрав мелкого песка в мешок, «драил» этой «патентованной»  поломойкой  до белого цвета пол и полок бани. Нащипав острейшим ножом  пихтовых щепок, подкладывал на них березовую кору, да  разводил таким способом жаркое пламя в гудящей печурке и под завязку набивал её березовыми поленьями.
     И вот тут наступал небольшой перерыв и время второго «блюда». 
Дядя Иван, и по отчеству Иванович,  раскурив сигарету, обстоятельно расспрашивал меня о делах, живо интересовался нашими общими знакомыми. Но я ждал от него другого.  Множество  его небольших рассказов, замысловатой вязью, сплетали  причудливое полотно жизни моего дядюшки Иван Ивановича.
      Но пока не протопит он баньку до звонкого, жаркого пару, ничего выведать, выпытать у него  интересного было нельзя.
    И тогда наловчился я, задавать ему разные вопросы. Отвечал он на них хотя и скупым набором слов, но так к месту и так просто – красочно, что запомнить все было трудно. Силилось все в моей памяти в одну веселую, яркую мозаику.
     И вот баня готова. Знобит тело  ароматом горячего пара. Нет, мало моему дядюшке.
Пошлет он меня на чердак. В Орловке чудно называют это пространства под крышей – «подизбенка».  На чердаке – веники,  березовые, душистые!
    Иван Иванович никому не доверял заготовку столь важного для бани предмета.  Почему то считал, что веники надо вязать второго августа, на «Ильин» день. Полезно для здоровья и пар по особенному нагоняет на тело. В каждый веничек  вкладывал он две, три веточки холодной мяты, да колючую ветку зеленой пихты.
   Эх, и запахи летали по парилке!
   Вот, наверное, скажите,  расписывает баню, как будто мы сами не парились вдоволь!
Но надо обрисовать нравы моей родни. Вам станет понятен простой и бесхитростный их быт. Вам станет понятно, почему отчаянно лихой морячок так ценит жизнь и украшает её приятными мелочами.
   Все по порядку, все по порядку.
   Напаривались  мы с ним до блаженства, или как говорил дядюшка «Пока якоря не покраснеют!». Под якорями он имел ввиду две своих  синих наколки – якорьки на предплечье,  а подними две скрещенные шпаги. 
     Сильно сомневался я, что это шаги. Сомнения развеял сам дядя, ответив на мой вопрос. Оказалась самурайские мечи!  Ну, прямо подводная лодка в степях Казахстана!  Почему японское оружие? Замкнулся дядя.  «Потом расскажу»
    Пытать в бане, старого «моремана»  было бесполезно. 
   После бани перешли в дом, холодный квас подарил блаженство. 
Дядя Ваня умиротворенно гладил пригревшегося у него на коленях полосатого кота.
Разговор как всегда завязался с моего вопроса.
    Сколько помню я свою родню, всегда у них жили полосатые коты и всегда по кличке «Юнга». Почему? Потрепал дядюшка кота за ушами и поведал мне историю.
   «Один из его собратьев однажды спас мне жизнь! Да и не мне одному, посчитай, всему экипажу, всему судну. Службу длиною, в четыре года, я нес в Тихоокеанской эскадре торпедных катеров. Судно не большое, верткое,  экипаж  пять человек. Но все как на боевом судне. Капитан, боцман, механик, радист и матрос.
    Наш боцман, усатый старшина Григорьев, порядок любил. Прямо возводил его в ранг железобетонного закона. Но была у него одна слабость, прямо-такая малость - держал он на катере кота.  Правильно догадываешься, кота, по кличке «Юнга». Котяра этот походы в море не переносил.
   На торпедном катере стоят два танковых дизеля, по пятьсот сил. Как взревут на полных оборотах - палуба мелкой дрожью, не плывет, а несется,  летит кораблик над волнами. Скорость приличную мы могли держать.
   Кот, сразу,  бегом на бак катера, на нос значит, по-вашему. Шерсть дыбом, усы ветер треплет, рот раскроет и орет благим матом, а может,  воздух ртом хватает, кто его разберет,  моторы ревут ничего не слышно!
   В то время в Корее шла война. Вроде бы как гражданская, корейцы как бы сами между собой власть делили. Да чего там, в эту кашу щедро масла подкладывали американцы. А мы,  чтобы им не так сладко было, в их бочку с медом свой деготь добавляли. Немного, но ощутимо так добавляли. Не знаешь ты, а они и самолетики наши сбивали и по кораблям запросто огонь могли открыть. И хоть слабы мы были, война с немцем еще дымилась за плечами, однако,  спуску им не давали. 
    В октябре 1950 года  два реактивных штатовских самолета разбомбили аэродром Сухая Речка, что под Владивостоком, уничтожили толи девять, толи десять самолетов. Наши на тройке МиГ-15 отогнали их. Свалили в море парочку «Шутингстаров»,  но и один МиГ-15   не дотянул из-за попадания снаряда до аэродрома, рухнул в океан.
   Подняли нас по тревоге.
Спасли мы тогда нашего летчика, на парашюте приводнился он близко к берегу. 
Помню потом в Корее бил он этот «летун» звездно-полосатых здорово.
   После этого случая перевели нас в дальнюю бухту. Переодели в комбинезоны парашютистов или ремонтников, синие и одинаковые на всех робы. Ни знаков различия, ни документов при себе, в армии это здорово напрягает – когда не знаешь кто перед тобой, рядовой или офицер.  Да и офицеры в этих робах не выделялись особо, знали мы только своих  отцов-командиров.
   Погрузят к утру на наш катер двенадцать, пятнадцать человек  крепких,  молчаливых ребят и  к восходу солнца, маскируясь в полосах тумана, подходим к границе.
   Дальше – «Полный ход!». Подлетаем к чужому берегу, чуть носом в песок не ткнемся. Десант  уже при оружии, за борт выпрыгнет, ящики какие-то быстренько заберет,  а мы назад.
    Так вот во время одного такого рейда наш кот «Юнга» выпрыгнул на Корейский берег и был таков! Чего ему там понадобилось? Он и на родной  берег без боцмана особенно-то не сходил, а тут раз и потерялся!  Может корейские кошечки тогда показались ему попушистей,  да поизящней.
 Старшина горевал. …  Где теперь этого кота отыщешь? Вдруг больше не пойдем в рейд?
   Но дня через три снова пошли мы к чужим берегам.
Не знаю как убедил старшина Григорьев  капитана причалить поближе к месту прежней высадки,  но может с километр от того места мягко ткнулся наш катер в прибрежный песок. Команда понимала боцмана,  даже разгружали мы катер медленнее, чем обычно.  Но, любая работа, когда ни - будь, да кончается.
  Боцман сам на руках отнес последний ящик на берег. Как мальчишка позвал кота «Кис – кис- кис ….»  и, вдруг,  из кустов выкатился пушистый комочек!
  Кот с разбегу ткнулся хозяину в ноги.
Нам не до радости встречи было, минут пятнадцать уже потеряли.
Взревели дизеля, кот на свое место и орать. Помогал дизелям, наверное ….
 Километрах в пяти от наших вод засекли нас два  корейских катера.  Какие там корейские катера, только флаг корейский и болтается! Ау нас – ни Родины, ни флага!
   Да, да, не удивляйся, флаг приказано снять, переговоры не вести, в плен лучше не попадаться! Родина нас не признает своими моряками! Понятное дело,  те огонь по нашему катерку из пушек. 
   Катер судно верткое.  Маневр уклонения резко делает. Все что не закреплено за борт под леера может свалиться!
   Капитаны вражеских катеров, хорошо знают, как мы себя при обстреле поведем.  Двое их, один слева  метрах в трехстах  пристреливается, а другой справа. 
    Если  мы начнем зигзаги крутить, то они нас и накроют! Это от обстрела одного противника легко так маневрировать, а двое быстро тебя враз прищучат!
   Капитан наш приказывает начать маневр уклонения.
    Матрос чуточку повел штурвалом, катер вильнул из стороны в сторону метра на два и все…
     «Ты что, три якоря тебе в печенку!»- орет капитан на рулевого, «клади штурвал круче!»
  «Капитан, кота за борт сразу сбросит!» - отвечает рулевой.
  «Какой к черту кот, я тебя сам сей час за борт сброшу, тридцать градусов  лево руля!»
Опять чуть, чуть вильнул наш катер из стороны в сторону.
   Тут боцман говорит:  «Не горячись, кэп, видишь,  америкосы по сторонам снаряды кладут, ждут, когда мы рыскать начнем, а там у них уже все пристреляно!
    Давай прямо,  может, пронесет!»
    Коту  видно, надоела болтанка, он не торопясь прошел в рубку. 
    Влетел прямехонько наш катер в свои воды, ударили  мы из пушки по преследователям. Задымилась у одного вражеского катера  рубка, другой тоже как на камень налетел, ход сбавил.
    «Давай, говорит боцман, торпедой врежем!»
    «Ты что, отвечает капитан, потом не отпишешься, снарядами - другое дело, скажем, нарушителя вытесняли».
    В спокойной обстановке обдумали мы этот случай, вот решили все, вот и вышло, что спас нас всех кот»
     - А почему самурайские мечи на наколке, спрашиваешь?
Звали нас тогда все самураями.  Сам погибай, а славу и честь хозяина защити!