Как Лев Толстой чуть до истины не дошёл

КАК ЛЕВ ТОЛСТОЙ ЧУТЬ ДО ИСТИНЫ НЕ ДОШЁЛ

Памфлет

Начинай от печки.
Поговорка

У нас в Сибири, в енисейских местах, в добродушный укор кому-нибудь говорили: «Так ведь, милай, от печки надо бы начинать, а не просто так». Но от какой печки? И почему именно от неё начинать надо? Долго я ломал над этим голову, пока не принялся за стихотворение «Зов родства». Там у меня есть картинка лихой сибирской пляски. И вдруг припомнилось, как известные наши ефремовские плясуны, покидая застолье, выходили к боковой стене русской печи, обогревающей светлицу, выстраивались вдоль неё и ждали, когда гармонист лихо ударит по басам и кнопкам. Вот откуда пошло: «От печки надо начинать». Откуда же еще, как не с самого главного, единственно подходящего для начала пляски места? Ну и, понятно, символическое значение эта поговорка получила и стала родной сестрой афоризма Козьмы Пруткова: «Зри в корень». Всё надо начинать с постоянной оглядкой на самое главное.

К великой жалости, в наше суетливое время легко забываются и теряются в памяти лучшие народные аформизмы – все как-то им применения не находится в мелкотекущей шоу-жизни. Какие тут премудрости востребовать из глубин памяти нужно? Ровно никаких. И без них всё досконально ясно.

Но вот стал я перечитывать «Войну и мир» Толстого, дошёл до третьего тома, погрузился в рассуждения о причинах войны 1812 года, и вообще войн, и тут хитрая сибирская печка поневоле припомнилась.

«Миллионы людей, – говорил Толстой о причинах той отечественной войны, – совершали друг против друга такое бесчисленное количество злоденияний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберёт летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершившие их, не смотрели как на преступления».
«Что произвело это необычное событие? Какие были причины его?» – спрашивал пистаель. Вполне естественно, что рассмотрение проблемы он начинал с выводов историков, тщательно изучавших войну и немало книг и статей о ней написавших.
«Историки ... говорят, что причинами этого события были обида, нанесённая герцогу Ольденбургскому (французы захватили его герцегсто. – Б.Е.), несоблюдение континентальной системы (экономически разоряющей Европу. – Б.Е.), властолюбие Наполеона, твёрдость Александра, ошибки дипломатов и т. п.»

По этим взглядам выходило, что «стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: “Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцегство Ольденбугскому герцегу”, – и войны бы не было».

Таким, продолжал Толстой, представлялось дело современникам.  Самому Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии; членам английской палаты – что причиной войны было властолюбие Наполеона; принцу Ольденбергскому – что причиной войны было совершенное против него насилие; купцам – что причиной была континентальная система, разорявшая Европу; старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легетимистам того времени (приверженцам законной династии. – Б.Е.) – то, что необходимо было восстановить хорошие принципы, а дипломатам – что всё произошло оттого, что союз России с Англией в 1809 году был недостаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан меморандум за номером 178.  Существовало и множество дручих причин, которое зависило от бесчисленного различия точек зрения, бытовавших среди современников Толстого.

«...но для нас – потомков, созерцающих во всём его объёме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, – продолжал рассуждать автор, – причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей-христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр твёрд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленска и Московской губернии и были убиваемы ими».

Далее Толстой расширил смысл сказанного: «Для нас, потомков, – не историков, не увлечённых процессом изыскания и потому с незатемнённым здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие».

Короче, любое событие произошло, только благодаря тому, что осуществились все порождающие его причины без исключения. «Без одной из этих причин ничего не могло бы быть, – пишет Толстой. – Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных».

Действия Наполеона и Александра не могли осуществиться только по их волевому решению, но могли произойти только под воздействием всех сошедшихся, слившихся воедино причин, им предшествующих.

«Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнять эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин».

И Лев Толстой сделал смелый по тем временам вывод:

«Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее».
Выпишем еще несколько высказываний автора «Войны и мира» о фатальной неизбежности в истории. Они помогут более полно понять   толстовскую идею.

Свою мысль о фатализме писатель разъяснил так: «Каждый человек живёт для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро сделает его, так действие это, совершённое в известный момент времени, стновится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободно, а предопределённое значение».

Далее: «Человек сознательно живёт для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечело-веческих ценностей. Совершённый поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределённость и неизбежность каждого его поступка».

Толстой приводит известные высказывания по этому поводу: «Сердце царёво в руце божией», «Царь есть раб истории». Приводит и   общепринятое мнение историков тех лет: «История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей».

Автору «Войны и мира» нужно было неизбежно опробовать свою идею на материалах войны, и потому он пишет этот весьма длинный абзац:

«Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооружённого мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупали эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним».
И еще раз Толстой подчёркивает, что из всех этих причин «ничто не причина». «Всё это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие».

«В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием».

«Каждое действие их, кажущееся им проивольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно и находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно».

Итак, по Толстому, исторические события совершаются не по личной воле их участников, а по скрытому воздействию миллионов и миллионов причин, исподволь подготавливающих явления, последовательно сливающихся воедино и тем самым вызывающих их осуществление. Участники событий только орудия истории, посредством которых она добивается своих целей. То есть события зависят от всего хода исторического развития и предвечно предопределены.

Такое мировосприятие не соотвествует не только взглядам историков, обществоведов, философов, публицистов и писателей времён  Отечественной войны 1812 года, но, думаю, и подавляющего большинства наших с вами современников. «Мистика какая-то! Толстовство! – предполагаю обличающее определение этой необычной теории. – Как же может ужиться с этим роль личности в истории? Как же может согласоваться решающее значение в жизни народных масс? Тут, в толстовской теории, полное перечёркивание здравого смысла. Ерундистика какая-то!»

А между тем, это перечёркивание здравого смысла и эта ерундистика чуть было не довели автора до истинного понимания истории, до единственно верного понимания всего происходящего с родом человеческим на земле. Не хватило маленькой малости –  рассуждения, как говорят сибиряки, от печки, то есть от самого главного, от самого наиважнейшего.
Толстой отмечает, что миллионы людей стали чинить друг другу злодеяния и убийства, не считая это злодеяниями и убийствами, то есть – добавляем мы от  себя – они нарушили заповеди Божьи: не убий, не обмани, не позарься на чужие богатства. Если бы писатель вспомнил в эту минуту о Христовых заветах, то, думаю, и рассуждения его пошли бы совсем по другому пути.

Но не вспомнил, а иронично обратился к мнениям историков, которые, в силу бытовавшей в ту пору традиции, основными причинами называли обиду, нанесённую герцогу Ольденбургскому, несоблюдение разорительной для Европы континентальной системы, властолюбие Наполеона, твёрдость Александра, ошибки дипломатов, интриги Англии, необходимость употребить в дело генералов и солдат и так далее, и тому подобное.

Если придерживаться такого рода взглядов, то никаким образом не могла бы начаться Великая Отечественная война, поскольку дипломаты работали безошибочно, и Гитлер, и Сталин вели политику, весьма неоскорбительную друг для друга, и более того – между Германией и СССР был заключён мирный договор. А война всё-таки началась. Значит,  общепринятые исторические критерии для выявления причин войны далеки от реальности, объективности и неоспоримой истинности. И это с чёткой определённостью отметит Толстой, а чуть позднее, в одной из начальных глав третьего тома, выскажется по поводу научных изысканий и выводов более определённо:

«Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и всё зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит».

В этой фразе просматривается идея предопределённости, которую писатель назвал «фатализмом в истории». И в первой главе третьего тома он развил эту мысль со свойственной ему основательностью. Еще ра подчеркнём – он говорит, что причин явления такое множество, что любая из них, в сравнении с общей их массой, не может оказаться решающей в осуществлении исследуемого события. Но событие лишь только тогда может произойти, когда все причины в слитом виде проявятся в одну, никому не известную минуту.

Я бы тут спросил у Льва Николаича: «А что? Господь Бог тоже об этой минуте ничего не знал?» Впрочем, его почти об этом же спросила и героиня романа Мария Болконская, когда произнесла в разговоре с братом: «Прощай Андрей! Помни, что несчастья происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты». Виноватыми люди бывают, да еще как, ведь они совершают поступки по доброй воле, но вот мысль о всемогуществе Бога и о его вразумлениях провинившихся людей и народов – могла бы и Толстого привести к мыслям, которые направили бы его историко-теоретические размышления на верный лад.

Однако, очевидное неимоверно легко выскользнуло из цепкого внимания гения. И это понятно: он не захотел замечать того, что замечать ему не хотелось. Об этом свидетельствуют дальнейшие рассуждения об историческом фатализме:

«Чем более мы стараемся разумно объяснить ... явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее».

Это непонимание подлинной сущности процессов Толстой объясняет невероятным множеством событийных шагов к этим процессам и потому невероятной сложностью понимания совершающегося в недрах истории, поскольку творцом всего происходящего писатель считает именно историю. «История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей». И не только царей, но и каждого человека, каждого живого существа и, наверное, всего окружения земного и небесного. То есть буквально всё «находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно».
Теперь нам стоит только направить рассуждения Льва Толстого от наиглавнейшего, от печки, то есть заменить историю, использующую всё возможное для достижения своих целей, – Богом Творцом и мы получим наидоступнейшее представление о Его предвечном предопределении.

В самом деле, что есть промысел, предопределение Божье, как не миллионы невидимых нам больших и малых человеческих и природных событий, из которых в конце концов Бог, как дом из кирпичей, выстраивает  нужное Ему явление. История – «бессознательная, общая, роевая жизнь человечества» – ничего выстроить не может, как ничего не может выстроить и создать нечто аморфное, не имеющее сознания. А Господь выстроит и создаст. Господь создаёт. Ему всё подвластно и доступно. И тем более, что Своим всеохватным, всемогущим разумом Он одновременно видит и прошлое, и настоящее, и будущее, и все мысли и действия не только одного человека, отдельного народа, но и всего человечества, и благодаря такому всевидению Ему проще простого направить море разноплановых событий именно в нужном для Него направлении.

Предвечно Создатель знал, что наступит для Франции пора, когда просветительство, выродившееся в безверие и вольтерьянство, захлестнёт христианскую страну, а потом перельётся за её пределы и затопит Европу, а за ней и православную Русь. Французы, европейцы и русичи, шаг за шагом, будут уходить от Бога, а значит, шаг за шагом, станут готовить себе возмездие за иудову измену, ибо в начале веков дал Господь каждому созданию Своему наказ: «Я Господь Бог твой; и не должны быть у тебя другие боги, кроме Меня». Другие боги появились – свобода, равенство, братство, нажива, гордыня, обман, презрение к ближним. Появилась и неизбежная угроза вразумления-наказания. И в связи с этим из года в год она увеличивалась и усугублялась – желаниями и действиями самих людей и главное – таинственной способностью Творца использовать волевые поступки людей в Своих, а точнее – в  общечеловеческих целях.

Во Франции, в сердце свободолюбивых, атеистических идей, всё складывалось так, что там появится диктатор, который повернёт свободолюбие французов к воинственной жестокости, которая тоже была одной из черт национального характера. Завоевание Европы станет целью чуть ли не всех соплеменников Наполеона.
В России, активной последовательнице вольнолюбивых французских идей, всё складывалось так, что она пыталась стать защитницей Европы от воинственных посягательств Наполеона, мешая, как многим тогда казалось, агрессивным бонапартовым планам.

Иными словами, и в той стране, и в другой миллионы человеческих дел и стремлений, то есть их подавляющее большинство, постепенно подвигали эти государства к жестокой, кровопролитной схватке. А война испокон веков была наисильнейшим Божественным средством вразумления уходивших от веры народов.
Вот почему в результате столкновения двух наций Франция потерпела сокрушительное поражение в России, потеряла убитыми тысячи сограждан, с позором была изгнана из европейских стран и получила смертельное для французской гордыни оскорбление – российские войска расквартировались в Париже в отместку тому, как наполеоновские солдаты разместились до этого в Москве.

Но в не меньшей мере наказана была и Россия. Убитых были тоже тысячи. Постоянные поражения в боях и отступления в начале кампании крепко били по самолюбию наших сограждан. Столица была тоже запружена вражеской армией. И более того – сгорела большей своей частью. Но хуже всего то, что на этом наказание не закончилось. Множество французов, взятых в плен, принялось после войны воспитывать подрастающее поколение россиян, укореняя в нём всё те же вольтеровские богоненавистнические идеи, которые со временем привели страну к революционному краху 1917 года.

Впрочем, и Франция, подобно Российской империи, не избавилась от атеистического безверия и, может, даже больше нашего завязла в нём. Стало быть, и Франция и Россия до сегодняшней поры находятся под воздействием Божественного промысла, суть которого – заставить людей серьёзно задуматься о плачевных последствиях отхода от истинных заповедей Христа.

Таким образом, разбирая множество причин, вызвавших войну 1812 года, Толстой натолкнулся, сам того не подозревая, не на таинственную способность неразумной истории использовать деяния миллионов людей для достижения своих целей (каких – писатель толком не объяснил), а на таинство Божественного предопределения относительно военных событий той поры.

Удивительно, что героиня романа Мария Болконская, убеждённая первенствующей во всём роли Бога, оказалась мудрее и дальновиднее своего создателя, заставившего добиваться неведомых целей миллионы миллионов причин. Поставь он во главе угла Бога, начни рассуждения от знаменитой сибирской печки, и дошёл бы до подлинной истины. Хотя, возможно, енисейского изречения Толстой отродясь не слышал. Да и что греха таить – автор этого памфлета сам своим слабым умишком лишь недавно понял глубинный смысл поговорки.

7-13.01.15 г., вечер,
святки

ДОПОЛНЕНИЕ

Среди литературоведов давненько возникло разногласие относительно толстовских рассуждений о фатализме в истории, о невозможности руководить событиями, о неизбежности осуществления их путём сложения миллионов причин, которыми пользуется история для своих целей, чаще всего не понятных человеку. Мне не раз приходилось встречать резкие высказывания: дескать, выброси всю эту философию, и роман от этого только выиграет, в нём останутся чисто художественные главы.

Однако подобного рода мнения легко опровергаются самим романом. Без фаталистических отступлений автора совершенно непонятными останутся многие мысли героев, многое в их поведении, многое из того, почему события заканчиваются именно так, а не иначе. Скажем, крепко подивились бы мы совершенно пассивному поведению Кутузова во время Бородинского сражения. Но как раз это полудремотное поведение и объясняют, «лишние» мысли Толстого:

«Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, и зная, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти».

И Наполеон, и Кутузов видели и чувствовали, а Толстой изумительно талантливо показал то обстоятельство, что «неуловимая сила», «дух войска» на Бородинском поле был гораздо выше у русских солдат и офицеров - то там, то здесь французы не выдерживали этой высокодуховности и в беспорядке отступали. Стало быть, Наполеон должен был потерпеть поражение. Об этом даже Кутузов, правда, предусмотрительно осторожно, заявил своему окружению.

И всё-таки разгрома неприятеля не последовало. Почему же «дух войска» не сыграл той основополагающей роли, которую он должен был сыграть? Почему, несмотря ни на что, французы дошли до Москвы и заняли её? Какую тут цель преследовала наимудрейшая история, которая при неравности войскового духа соизволила сделать так, что ни русские, ни французы победы на Бородинском поле не одержали?

Очевидно, что ни история, ни Кутузов с Наполеоном никаких сверхцелей в данном случае не преследовали. А преследовал не заметные для людей сверхцели промысел Божий, использовавший миллионы и миллионы причин, по воле Творца породивших войну и определивших её подлинный ход, который, как убеждает нас роман, не соответствовал предположениям как Наполеона, так и его противников.

В основной части статьи мы в общих чертах Божий промысел определили. Определили, насколько можно его определить слабым человеческим сознанием. Теперь мы только добавим к ранее сказанному то, что касается промысла относительно Бородинского сражения.

Если бы русские войска разгромили Наполеона на Бородинском поле, то, вероятнее всего, началось бы немедленное изгнание французов из России и из европейских стран, которое закончилось бы взятием Парижа. А если бы наша армия была разгромлена перед самой Москвой, то и бесспорная победа Наполеону была бы обеспечена.

Но ведь этого не произошло. Зачем-то Создателю понадобилось отступление Кутузова,
взятие Москвы, почти полное её сожжение, создание русскими партизанских отрядов и народного ополчения и только уже после этого победоносное наступление на Париж. Я далёк от мысли объяснить высший замысел в его неохватном объёме, но кое-какие соображения попробую высказать.

Видимо, перелом войны под Бородиным не нёс в себе всей полноты телесных и духовных испытаний для русской нации; как не нёс этого и для французов. Отход от Бога, духовное подчинение атеистическим, революционным идеям Руссо и Вольтера, что ввергло и Францию, и Россию в страшный Иудин грех, требовал белее жёстокого вразумления, а по-земному - наказания. Но уже и сама Бородинская битва, принёсшая столько горя её участникам, не могла не заставить задуматься непобеждённые стороны о бессмысленности, жестокости и бесчеловечности войны народов. Бородино заставило задуматься, а весь последующий ход событий обострил это понимание. И всё-таки не до конца. Как мы отметили выше, Господь приплюсовал к испытаниям еще два века, и не нам знать, сколько еще приплюсует, чтобы безбожье основательно оттолкнуло от себя русских и фрацузов.

Некоторые читатели этого небольшого исследования, когда я опубликовал его в Интернете, высказали сомнение в истинности нашего спора с великим классиком. Что ж, никому не возбраняется объяснить то или иное историческое, да и любое личное событие более разумно и убедительно. Бумаги нынче много, чернил и стержней тоже. Дерзайте. Но только не забудьте о старой сибирской поговорке.

21.01.15 г.