Патимат

Ранним утром меня разбудил непонятный шум во дворе. Не понимая происходящего, я соскочил с топчана, где спало ещё шестеро детей, выбежал во двор. Во дворе ходили незнакомые люди, отличающиеся одеянием от тех, кто жил на равнине. С огорода доносилось мычание коров и блеяние овец. Увидев мать, я подошёл к ней и, озираясь на незнакомцев,  сказал испуганно, готовый заплакать:
- Ма-ма!
- Что мой родной, ты уже проснулся?
- А кто эти люди?
- Это родственники наши, односельчане отца. Не бойся их, они - люди хорошие!
- А что они здесь делают?
- Сегодня суббота, будет большой базар, вот они и привезли свою скотину на продажу. Отец уже там, в огороде, где режут овец, быка. Хочешь сходи сынок, помоги ему, а нам, женщинам, не мешай. Маме надо помочь женщинам! У нас, очень много дел. Успеть убраться во дворе, приготовить еду на завтрак из свежего мяса. Много дел, сынок. Или иди, досыпай, рано ещё, до рассвета далеко.
- И гаурли варибиль , – услышал я над собой, то ли в шуточном тоне, то ли с укором.
- Как тебя зовут? - прозвучало в следующий момент
- Габиб.
- Что это за имя - Габиб?
- Это имя моего отца, встала на защиту мама, заправляя мне майку.
- Так вот ты какой, значит, стал, Габиб!? – сказала тётя. - Я ведь знала тебя вот таким маленьким, тогда ты описал мне моё самое красивое платье! – она негромко засмеялась. - Гаурли варибиль, купишь мне новое платье, когда вырастешь?
- Да.
- А меня зовут тётя Патимат. Диммала Патимат!
- Я знаю! - сказал я, ковыряясь в носу. Нам папа рассказывал про тебя.
- Да?! И, что же он рассказывал?
- Что ты очень сильная и добрая женщина и что, никого не боишься.
- Ну - у, это он преувеличил. Я такая же женщина, как и все, и боюсь, и плачу, и нуждаюсь в защите таких смелых мужчин, как ты! – сказала тётя Патимат, присев на корточки и  уставив на меня свои маленькие, далеко посаженные друг от друга глаза. Голос её был хоть и твёрдый, но добрый и тёплый. Из-за старого пиджака, одетого поверх толстого платка, можно было думать, что у неё нет шеи. Да и ростом она, казалось, что была чуть выше меня. Твёрдость её голоса, давала ощущение защищённости.
- А папа говорил, что вы сильная и не боитесь никого!
- Иди, сынок, к отцу. Ему нужна твоя помощь. Он звал тебя, – сказала мама, улыбаясь. – А для тебя, мама, узнаю у тёти Патимат, кого она боится, как сильно она его боится и за что!
Дружный женский визг и смех прокатились по двору.
Я с радостью рванул в огород. Сегодня он был неузнаваем. Небольшое стадо перепуганных овец перебегало с места на место. Две коровы, привязанные к яблоне, вытянув свои длинные шеи щипали с нашего дерева листья, не обращая на меня никакого внимания.
Несколько тушек разделанной баранины висели под навесом. Двоих ещё разделывали двое незнакомых дядь. Отец и ещё двое прижимали зарезанного быка к земле: он ещё сильно брыкался.
- Мама сказала, что ты звал меня на помощь, - громко прокричал я, обращаясь к папе.
- Да, да! Без твоей помощи он никак не обойдётся, - подшутил один из незнакомых мужчин.
- Ты почему не здороваешься, сынок? – сделал замечание отец с упрёком, продолжая точить большой нож.
- Салам Алейкум! - стыдливо проговорил я и стал по очереди протягивать им руку.
- Ух, какой молодец, - сказал другой, крепко пожимая мне руку. – А помощь нам вот какая нужна, - сказал он, наматывая верёвку за хвост зарезанного быка, - тяни его и держи крепко. Смотри только не выпусти, - говорил он серьёзно, пряча ухмылку. – А то мы не справимся.
После того, как сняли шкуру, дядя протянул мне два удлинённых мясных белых шара и сказал:
- Беги к маме и скажи, чтобы жарила их тебе быстрей! Ешь всё, если хочешь быстро вырасти! - мужчины громко рассмеялись.
Женщины тоже не без смеха и визга приняли мою ношу. Тётя Патимат забрала их у меня и сказала: – Ты и без этого вырастешь, сынок, ещё как вырастешь, только дай сейчас их мне, добавлю в закуску. Пусть сами закусывают ими! Гаурли Баривте! – слышал я твёрдой решимости её голос.
Весёлый женский гогот вновь нарушил предрассветную тишину двора.

Прошло много лет. Вернувшись из армии и рассматривая старые фотографии, висевшие на стене, я увидел, как с пожелтевшей старой фотографии на меня смотрят два горячих уголька глаз тёти Патимат.
- Как себя чувствует тётя Патимат, мам? Что о них слышно? Мне так она нравилась, …
- Пусть Аллах простит её грехи, сынок! Нет уже её больше в живых. Похоронили тем летом! Этим годом и мужа!
- Не может быть!?  … Что случилось!?
- Тяжелая история! Люди судачат разное! Я только знаю, что топор попал как-то в голову. То ли, она наклонилась выбрать дрова на топку в тот момент, когда он колол дрова, то ли топорище слетело при взмахе. Привезли в больницу уже тяжелую. Мужа сразу забрали в милицию. Когда она пришла в себя, работник милиции, появившийся ниоткуда, стал расспрашивать её о сути дела. Ну и проговорился, что Курбан–Кады, муж её, задержан по подозрению и находится у них под стражей. Знаешь, что она сказала?
- Гаурли Варибиль! Думаешь, он меня ударил? Даже если и так, по какой причине вы его держите? Я что? Заявление вам писала? Через полчаса его не будет у меня, я сама туда приду, ещё и с прокурором. Убирайся туда, откуда взялся!
Пролежала с неделю, стала упрашивать мужа отвезти её домой. Он, сколько был здесь, всё не знал, куда и как прятать слёзы. Жалко его было! Она не прожила долго. Наверное, знала, потому и просилась домой.  Хотела умереть дома.
Горечь овладевала горлом.
- Он стал много пить. А как пить, так слёзы лить. Хотел, наверное, горе залить! И года не прожил. Ну, правильно! Птицы и те долго не живут в одиночестве. Не верю я сплетням. Такую женщину невозможно не любить! И не тосковать, тоже.
В груди появилась тяжесть. Было печально и больно продолжать смотреть на неё. И тут я вдруг увидел, как в её глазах угасает тепло. Тепло тех дней, что знал её. Тепло того, что чувствовал её рядом. Острота ощущения того тепла не давала сознанию понять, что такое – её нет в живых, её не встретишь, её не вернешь, с ней не поговоришь, не услышишь её твёрдого, но до глубины души теплого, оберегающего голоса.  В ушах, как наяву, продолжали звучать её душераздирающие с укором слова: - «Гаурли варибиль».
Вечером попросил отца рассказать немного о ней. Она, насколько мне помнится, была ему двоюродной сестрой. И вот что я услышал:
- Во время установления Советской власти в горах председателем колхоза назначались мужчины, уже далеко не добровольно, потому что в горах бродило много разных банд, политических, государственных, простых грабителей, преступников, абреков. В этих краях все те, кто был не в ладу с новыми законами, назывался одним словом «КIачагьи ».
Набеги, кражи, разбои, угоны скота, убийство членов партии… Их роду преступлениям  не было конца. Заходили в сёла ночью и, в первую очередь, забирали с собой, председателей колхозов, либо расстреливали на месте. Желающих быть следующим председателем среди мужчин было всё меньше и меньше. В очередной раз, когда выдвигали следующего кандидата на «смерть», не найдя желающего среди испуганных сельчан, выступила вперёд тётя Патимат:
- У вас что, руки не такие или ноги, как у них? Или не женщина их родила, а волчица?  Чего боитесь и кого? Беглецов? Им надо бояться вас, а не вам! Постыдились бы показывать свою трусость. Чему сыновей своих учить будете? Тьфу, на вас! Мужчинами себя считаете. Платки вам надо носить, а не папахи! Постыдились бы говорить «боимся»!
- Да, боимся! Этих сыновей ещё вырасти надо. И кормить надо! Если не боишься, сама и становись.
- И стану!
- Вот и становись!
- Вот и стану!
С тех пор она и стала председателем. Только той же ночью пришли за ней. То ли застали врасплох, то ли, как женщина, она была слабее их? Забрали. Забрали и других председателей, из других колхозов. Уводили в сторону Азербайджана, через Табасаран. Через горы. По безлюдным и бездорожным местам.
В один из дневных привалов хмельной мужчина из банды, решил позабавиться:
- Давно уже не видел, как танцуют женщины. Станцуешь, оставлю жить! Да так, чтобы мне понравилось. Сейчас и барабан организую, вместо музыки.
- Развяжи мне руки и дай то, что висит у тебя на поясе, гаурли варибиль,  – сказала тётя Патимат, показывая взглядом на его маузер, - тогда посмотрим, кто из нас станцует, кто музыку будет играть. Я, Диммала Патимат, гаурли варибиль! Я не ты -  шакал, который бегает  и крадёт по ночам вместо того, чтобы мужчиной быть, в семье жить! Хорошо постарайся гаур, чтобы я станцевала! Лучше, отдай то, что прошу и тогда, хоть не здохнешь где не будь на задворках, как собака, умрёшь от пули, как человек!
Не знаю, чем бы закончилась эта история, если бы не их главарь, который выстрелом из нагана в воздух остановил взбешенного самолюбца. Подошёл к тёте Патимат развязал ей руки и сказал:
- Иди, сестра, домой, к детям своим, к очагу своему. С этого дня, обещаю, что ни один уважающий себя «кIачагь» не нарушит твоего покоя. И вы все, идите! - указал он на остальных. - Благодарите эту женщину, её смелость!

***

…После этого Райком Партии принял её в свои ряды, вручили ей именной маузер с деревянной длинной кобурой. Тот самый, который ещё в детстве, помню висел на спинке  нашей кровати, где чутко спала с дороги тётя Патимат, когда приезжала в гости к нам, либо по своим делам - в Райком и проведывала нас. Он манил нас к себе, притягивал, когда касались его – завораживал. В своих фантазиях мы, как «Не уловимые мстители», скакали на коне верхом, метали ножи и «метко» поражали «цели», из маузера тёти Патимат. За висевшей кобурой и прутьями спинки кровати, на дальнем фокусе зрения, зорко и неустанно наблюдало за нами «всевидящее око», с улыбкой в уголке прищуренного глаза нашей смелой, бдительной и доброй тети Патимат. Вот какой была она - Диммала Патимат!
«Я, - Диммала Патимат, гаурли баривте!» - продолжаю слышать в памяти её голос.


Мы, дети, очень любили её. Потому сегодня хочу, 
чтобы и мои дети любили её, знали её! Знали
корни свои и от тех корней растущее древо
своё, в котором хочу ещё, чтобы плодами
были они, на ветвях древа, того!