День третий

Иванка и Миша неспешно двигались по Пушкинской улице в сторону Греческой площади. Мимо проезжали экипажи, проходили люди. Ярко горели фонари, освещая дорогу. Солнце уже давно село, но вокруг всё ещё было светло. Высоко над головой проплывали розовые от последнего дневного света облака. На Одессу бесшумно опускались сумерки.

- Иванна, Вы ничего не боитесь? - спросил Миша у Оболенской.
- Нет, - коротко ответила та с выражением лёгкого удивления на лице. - А чего мне, спрашивается, бояться?
- Ну, Вы ведь не просто так запросили у ротмистра жандармерии охрану, - заметил Корякин.
- Да, но меня больше волнует моя семья, чем я сама, - внесла ясность Оболенская.
- Значит, я зря пошёл с Вами? - спросил молодой человек. В голосе его прозвучала обида.
- Если с моими родственниками ничего не случилось, то - нет, - кратко ответила светловолосая девушка. Миша больше не произнёс ни слова.

      Они свернули на Греческую улицу. До площади было рукой подать. Вдруг совсем рядом затормозил какой-то экипаж. Дверца резко распахнулась, и сидевший внутри незнакомец попытался втянуть Иванку в тёмные недра кареты. Всё это произошло настолько быстро и неожиданно, что злоумышленнику вполне могло бы удастся похитить Оболенскую, но он не знал, с кем связался.

      Иванка громко вскрикнула, а затем нанесла преступнику размашистый удар сумочкой. Невинный с виду предмет дамского туалета оказался очень серьёзным оружием. Особенно учитывая то, что небольшая сумочка была очень вместительной и немало весила. Удар пришёлся похитителю в лицо. Тот явно не ожидал такой реакции и растерялся. Правда, только на несколько секунд, но этого времени вполне хватило Оболенской, чтобы "взять ноги в руки" и броситься бежать. Ошарашенный Корякин, будучи безоружным, вынужден был в спешном порядке отступить. Преступники не стали преследовать молодых людей, понимая, что находятся у всех на виду, и быстро скрылись.

      Алевтина пробыла у Раевского до сумерек. Соседи молодого человека по палате уже успели проснуться и с интересом рассматривали девушку. Около семи вечера заглянула пухлая невысокая медсестра.
- Ужин, господа пациенты! - провозгласила она. Двое соседей Целестина вскочили на ноги так быстро, как вряд ли смог бы сделать здоровый человек, и моментально покинули палату. Медсестра подошла к Алевтине и Раевскому.
- Вы - ротмистр жандармерии? - строго спросила она у Кунициной. Та утвердительно кивнула.
- Сергей Валентинович велел мне узнать, закончили ли Вы допрос больного, - деловым тоном заявила полненькая девушка. - И, если да, то очень просил Вас покинуть больницу: всё-таки, у нас режим, и никто не может его нарушать.
- Хорошо, я уже ухожу,-поднялась Алевтина.-Всего хорошего, Целестин, поправляйтесь.
- Спасибо, ваше благородие, - со своей привычной лёгкой и слегка ироничной усмешкой, присущей лишь ему одному, ответил Раевский.
- И, да, - на прощание добавила Куницина. - не забывайте про то, что Ваша жизнь по прежнему находится под угрозой.
- Я помню, - Целестин был совершенно спокоен и вроде бы ничуть не беспокоился о том, что его могут убить. - Спасибо за заботу, ротмистр, до свидания!
- До свидания, - Алевтина не сумела справиться с внезапно нахлынувшим на неё неведомым доселе чувством и нежно улыбнулась. - Берегите себя.
С этими словами она покинула палату авантюриста вместе с кажущейся милой, но на самом деле строгой медсестрой.

      Спалось этой ночью Алевтине очень плохо. Её мучили жуткие кошмары, а вместе с ними в голову лезли разные предположения и мешали спать. Вдобавок, она больше не могла обманывать саму себя: в её сердце поселилась ничем не объяснимая тревога за жизнь Целестина Раевского. О, как хорошо было бы, если бы Шандаренко ответил и прислал ей оружие и форму! Поскорее бы получить долгожданный ответ из Киева. Проворочавшись всю ночь на шёлковых простынях, Алевтина Куницина уснула только под утро. Но сон не принёс облегчения. Он был тяжёлым и недолгим: не было ещё и семи утра, как девушка проснулась. Спать больше она не могла, поэтому облачилась в своё обычное платье и, прихватив с собой зонтик, - хоть какое-то оружие - покинула отель.

      Перед этим, Алевтина проверила, не присылали ли ей телеграмму. Вежливый, но немного сонный администратор сообщил, что присылали. Из Киева. Сердце забилось чаще. Поблагодарив заспанного мужчину, Алевтина взяла долгожданное послание. Оно было от полковника Шандаренко. Вот, что телеграфировал полковник:

"Уважаемая Синяя Роза, я не сомневался, что отдохнуть спокойно Вы никак не сможете. Хотя я и запрещал Вам во что-либо ввязываться, Вы, чего и следовало ожидать, меня не послушали. Что ж, если всё так серьёзно - советую Вам проверить почту. Ваши подозрения не разделяю, но я в курсе дела, которое расследуете Вы, Корякин и сотрудник сыскной полиции Алексей Крюков. Ваш убитый Милонский - чья-то пешка, скажу Вам так. На этом пока всё. Постарайтесь не вынуждать меня выручать Вас в очередной раз из беды.
Полковник Владимир Шандаренко"

"Шандаренко как всегда в своё репертуаре", - подумала Куницина. "Переживает за меня. Ну ладно, теперь пора на почту."

      Свернув в сторону почты, Алевтина скрутила телеграмму и отправила её в передний карман платья. На почте её ожидал сюрприз. Полковник прислал ей форму и два револьвера.
- Куницина? - сотрудник почтового отделения долго и пристально рассматривал девушку, прежде чем отдать ей посылку. - Ротмистр Киевской жандармерии?
- Она самая, - кивнула Алевтина. - Вот, и значок у меня имеется. Полковник Шандаренко должен был прислать мне некоторые необходимые вещи.
- Ну, что ж, - отвёл взгляд наконец сотрудник почты. - Есть для Вас посылка. Принимайте.
      Расписавшись в получении и сгорая от нетерпения, Алевтина поблагодарила почтового сотрудника и, попрощавшись с ним, вернулась в гостиницу. Только в номере она распаковала посылку. Там лежала роскошная парадная форма офицера жандармерии голубого цвета и два револьвера Smith & Wesson. На одном из них - знакомая дарственная надпись и гравировка розы.

"Синей Розе за оперативность и высокую раскрываемость" - так было написано на револьвере. Значит, это действительно та посылка. Никакой ошибки быть не может, Алевтина знала это точно. Такой револьвер - единственный и неповторимый во всём мире.

      Повесив форму в шкаф и заперев оружие в закрывающемся ящике письменного стола, Куницна позвонила Корякину. Однако тот не отвечал. Трубку взяла старушка, у которой Миша снимал квартиру.
- Алло, Вам кого? - спросила пожилая женщина.
- Мне, пожалуйста, Михаила Корякина, - вежливо попросила Алевтина.
- Михаила? Так он у меня не появлялся с прошлой ночи, - сказала хозяйка квартиры.
- П онятно, - кивнула Куницина. - Спасибо за информацию. Всего доброго.
      С этими словами она положила трубку. Мишка сейчас наверняка у Оболенских. Скорее всего, там и заночевал. Хитрый же, зараза. Использовал шанс, чтобы переночевать у аристократов.

Алевтина хмыкнула и набрала отделение полиции, где работал Алексей Крюков.
- Крюкова? - снял трубку постовой. - А его сейчас нет. Выехал на место преступления. А кто спрашивает?
- Куницина из жандармерии, - Алевтина была немногословна.
- Может, Куницин? - немного не понял дежурный.
- Нет, именно Куницина, - с лёгким раздражением ответила девушка. - Ротмистр Алевтина Куницина.
- Понял, передам, - сказал полицейский.
- До свидания, - положила трубку Куницина.

      Она подошла к шкафу и достала форму. На сердце было противно и скользко. Миша вне зоны доступа, Алексей тоже. Ну, и чёрт с ними. Пора облачиться в жандармскую форму и немного прогуляться до больницы №5.

      Когда ротмистр в парадном облачении неспешно шествовала по улице, редкий прохожий не оборачивался. А когда она вошла в больницу, то дежурная сестра чуть не упала со стула. Ещё бы: не каждый день ротмистры жандармерии, да ещё и девушки, расхаживают по улицам и общественным местам в парадной форме.
- Вам, эм, кого? - сглотнув, спросила сидевшая у входа медсестра, явно чувствуя себя неловко.
- Раевского, - с достоинством ответила Алевтина.
- С-с-сейчас, одну минуточку, - дежурная, изумлённо охая, принялась с космической скоростью листать учётные записи. - Так он это, выписался вчера.
- Выписался? - вскинула бровь Куницина. - А где мне его искать?
- А зачем Вам? - полюбопытствовала медсестра.
- Он проходит свидетелем по особо важному политическому делу, - заговорщицким шёпотом поделилась с ней секретом Алевтина. Эффект был достигнут мгновенно. И уже через пару минут довольная девушка шагала в сторону набережной, где и проживал мнимый Адриан Оболенский, он же Целестин Раевский...

      Целестин не ждал гостей. Ему было откровенно плохо, и из больницы он был просто вынужден уйти. К Оболенской приходить не хотелось: он был почти уверен, что там его уже ждут, и потому Раевский пребывал в крайней растерянности. Алевтина была для него как гром с ясного неба. Целестин так и замер на пороге, увидев ротмистра в её голубом мундире.

- Можно войти? - с порога поинтересовалась Алевтина.
- Конечно, - не скрывая своей растерянности, протянул Раевский. Ротмистр благодарно кивнула и вошла в квартиру.
- Видимо, Вы неплохо себя чувствуете, раз ушли из больницы, - заметила она.
- Относительно, - не стал лукавить Целестин. - А мне кажется, что Вы пришли не просто для того, чтобы узнать, как моё самочувствие...
Вместо того, чтобы ответить что-нибудь из серии "когда кажется, креститься надо", Алевтина вдруг покраснела до кончиков волос.
- Да, - утвердительно выдохнула она.
- Я так и понял, - сказал Раевский. - Садитесь, чай пить будем.
- Чай? - переспросила удивлённая Алевтина.
- Именно, - с непроницаемым лицом заявил Целестин.

      Они прошли в небольшую, но уютную комнатку, которая служила гостиной. На полу лежал красивый узорчатый ковёр. На нём стояло два мягких, но уже далеко не новых кресла. Обои в полоску и модные, но давно не менявшиеся плинтусы. По обе стороны комнаты, друг напротив друга, стояли стеклянный сервант и шкаф, в первом - чайный сервиз, другой доверху заставлен старинными книгами. Посреди комнаты - небольшой столик с крученными ножками, на нём - ваза с цветами, которые, правда, уже давно засохли. Балкон был открыт, и снаружи доносились крики чаек и шум моря.
- Цветочки засохли, - заметила Алевтина.
- Ах, точно, - Целестин быстро вытащил засохшие цветы и отправил на шкаф. - Гербарий потом сделаю.
- Ну Вы даёте, - хмыкнула Куницина. - Гербарии делаете.
- Считайте, что это моё хобби, - невозмутимо отозвался Раевский. - Подождите секундочку.

      Молодой человек удалился на кухню, откуда вернулся со здоровенным самоваром "Паричко"*. Его Целестин нёс с такой гордостью, будто самовар был как минимум золотой. Авантюрист водрузил его на стол, а затем извлёк из серванта сервиз. После этой процедуры, Раевский пододвинул кресла поближе к столику и жестом пригласил Алевтину сесть.

      Мерно тикали часы на стене над комодом. Алевтина дремала в кресле. Чашка чая была давно выпита, причём, не одна. Раевский сидел напротив и молча смотрел на неё. За всё чаепитие никто из них не проронил ни слова.
- Госпожа Куницина, - наконец заговорил первым Целестин. - расскажите мне что-нибудь.
- "Что-нибудь" - это что? - моментально вышла из состояния полудрёмы ротмистр.
- Что-нибудь о себе, - пояснил Раевский.
- О себе, - Алевтина призадумалась. Биография у неё была красочная - хоть романы пиши. Или криминальную хронику. Так что рассказать было о чём. Не все события, конечно, в её жизни были приятными, но что ж, можно рассказать и всё, только, разумеется, вкратце.

- Я родилась 24 августа 1892 года, - медленно начала Куницина. - Мой отец, Михаил Куницин, некогда был статским советником, но незадолго до моего рождения влез в долги и с горя запил. В результате его уволили и он, не выдержав позора, застрелился. Я родилась без отца. Моя мать, чтобы расплатиться с отцовскими долгами, продала дом в Киеве и переехала к своей сестре Елизавете Александровне. Тётя Лиза меня с первого же дня моего появления возненавидела. Мать же она всегда попрекала тем, что она вышла замуж за моего отца, который оказался неудачником. В результате у матери развилась шизофрения, которой страдал ещё её дед - мой прадед. Тётя не стала отягощать себя лечением своей родной сестры и просто сдала её в клинику для душевнобольных. Сама она была незамужней и никогда мужчин не привлекала. Меня ненавидела и отправила в Киевский институт благородных девиц**. О, это был сущий ад! В шесть часов утра нужно было вставать на молитвы, потом - завтрак и сразу же уроки. Вдобавок, там училась ещё и проклятая Марина, которая с первого класса повадилась попрекать меня моим происхождением. Сама же она была дочка купца первой гильдии***, вся в шелках ходила, все ей завидовали. Ну, в общем, лет так в 14 мы подрались. В общем, я.., - тут Алевтина фыркнула, чтобы сдержать смешок.
- Ну? - с любопытством поинтересовался Целестин. Куницина улыбалась, еле сдерживая смех. Вдруг её лицо сделалось вмиг серьёзным.
- А Вы не будете меня осуждать? - спросила она, глядя Раевскому прямо в глаза.
- Если Вы только не убили эту Марину, - усмехнулся Целестин своей фирменной усмешкой.
- Нет, что Вы, я ей только челюсть сломала, - хмыкнула Алевтина, при этом сохраняя самое, что ни на есть, серьёзное выражение лица.
- Сломали? - опешил Раевский. Он явно был в шоке. Хорош Институт благородных девиц, ничего не скажешь.
- Ну, да, - кивнула Куницина. - И меня исключили. А всё потому, что Маринин отец хорошо знал генеральшу, начальницу Института. Такой скандал поднялся, что только благодаря Ленке Белогор удалось всё замять: у неё отец был статским советником и родственником губернатора Киева - он и вмешался. Она его попросила. Бедная Ленка. Она была моей самой лучшей подругой.
На глаза Алевтине навернулись слёзы.
- Что с ней случилось? - спросил Целестин.
- Умерла, - кратко ответила Алевтина. - От чахотки следующим же летом. И тогда же моя тётка сосватала меня замуж за какого-то толстосума из высшего общества. Купец первой гильдии. Старый и злобный с манией преследования старикашка. Фамилия - Анекев. Мне уже было пятнадцать. И я должна была выйти за него замуж. По принуждению, естественно, ибо он был мне глубоко противен. Я ждать не стала: мне семнадцати не было, как я сбежала из дому и отправилась странствовать по империи под именем Лёвки Куницы....
- Что? - был ещё больше потрясён Раевский. - Лёвка Куница - Вы? Легендарная брачная аферистка без прошлого - Вы? Не может быть!
- Да, Лёвка Куница - это я, - грустно улыбнулась Алевтина. - Я бы, может, никогда не стала бы жандармом, если бы не один случай. Я проездом была в Киеве, и меня поймали. Прокололась я по мелочам. И поймал меня тогда ещё только ротмистр жандармерии Владимир Шандаренко. Он мне и предложил сделку. Я работаю на жандармерию, а он не передаёт меня полиции. Я согласилась. Сначала за копейки работала осведомителем. Даже думала за старое взяться, но тут я вышла на след одной опасной банды грабителей. Сообщила Шандаренко - меня повысили. А дальше уже пошло-поехало. Начальник стал полковником, я - ротмистром. Предотвратила покушение на императора и получила лично от него награду, да и в напарниках у меня появился Мишка Корякин - парень смышлёный, но простой как угол дома, вот так и живём.
- Интересно, - протянул Целестин, внимательно слушавший гостью. - А Вам форма-то идёт.
- Спасибо, - вспыхнули щёки у Алевтины. Раевский подался вперёд. Он оказался на одном колене перед Кунициной. Та вздрогнула и невольно отстранилась от него. Целестин взял девушку за руку и поцеловал. Алевтина мелко задрожала, покрываясь гусиной кожей. Молодой человек же быстро выпустил её, ничего не поясняя.
- Мне пора уже, - встала Куницина. - Хорошего Вам дня, господин Раевский.
- Постойте, Ваше благородие, - остановил её у самых дверей Целестин. - Где Вы живёте?
Алевтина обернулась. Их взгляды встретились. Куницина почувствовала неудержимое желание броситься Целестину на шею, но сдержалась.
- В "Большой Московской", - ответила она.
- Понял, - коротко кивнул Целестин, и на его лице снова появилась маска холодности и невозмутимости. - До свидания, Алевтина.
- До свидания, - лицо её было непроницаемо, но глаза Кунициной сияли.

*Самовар "Паричко" - самовар 1908-го года выпуска фабрики "Шахдат и К", автором изобретения является инженер Ю. Паричко.
**Киевский институт благородных девиц - ныне Международный центр культуры и искусств.
***Купец первой гильдии - высшее купеческое звание. Могли вести торговлю, владеть свои флотом и свободно путешествовать по стране. Также имели право на владение заводами и фабриками и освобождались от телесных наказаний и призыва в армию.