Сказы деда Савватея. Срамота

СРАМОТА

 - Садись, присаживайся Капитон Силыч, покурим - побалагурим!- окликнул дед Савватей проходящего мимо старика. Тот с готовностью завернул к скамейке, на которой сидел приятель.
 - Ноне укос добрай! Травостой знатнай! Мое приехали с покосу - дрыхнуть таперя, а я мятнулси вот прогульнуться,- произнёс дружелюбно, усаживаясь, Капитон Силыч.
 - Да и правда, чего тебе делать -то, ты за жизнь свою отработался,- посидели молчком, покурили.
 - Слушай,- обратился к Капитону Силычу Савватей,- чего сидим цибарим, да «глаза продаём», поди помнишь интересную какую-то историйку, так расскажи, всё веселее будет.
 - Да много историев етих было за жизню,- в раздумье произнёс старик,- а вота хотя ба про Митька Погодина вспомнилося мене, пожалуй што расскажу.

   Ночь. Дяревня спить. Токма разудалая молодёжь куролесить, всё неугомонится никак. И об чём думають? Утром-та на покос, чуть рассветёть, а им хоть ба хны, блудують! Вота послышалася тяжёлая, хриплая дыхания, вслед за тем топот, треск досок и на задворках обрисовалас хвигура парня. Он замяталси жалая укрыться, ан некуды! Чаво делать? Глядь, стог большой сена стоить. Он, парень етот, без раздумьев, выгреб сену-та, гняздо сабе соорудил, ввинтилси туды и лаз заделал опять жа сеном. Притих. Сидить не шаволится. Вота вслед за ём явилися на те задворки братья Шлыковы и ну рыскать везде, искать, стало быть бедолагу. Матеряться, оруть, мол вота уж попадётся, яму и крышка! А тот в стогу дрожить, лихорадить яво. Да понятно дело, до кого не доведися, любой струхнёть!
   Старший-та брат кричить:
 - Вот жа гад, использовал сеструху-та нашу, цельности лишил, откупорил! А вить ёй жа и шашнадцати годков нету ещё. Поймаю - убью, тварёныша!
 - И не говори, братуха,- подпрягаиться другой, а сам ищить, шуруить везде,- яму-та поди двадцать третий ужо, как мене. На мололеткав, глядикась потянуло! Да куды ж он подевалси-та? Можа в стогу, а? Давай пошарудим вилами?
   Подхватил он вилы деревянныя, двойныя - рожницы, и ну тыкать в стог имя.
   У Митька прям возля уха прошли, он и всполошилси, спужалси:
 - Ой, не колитя мене! Я не виновнай вообче! Полюбовно у нас с Нюркой было!
   Ну вытягнули яво оттель, стоить трясётся весь паря. А братья яму не верят!
Взяли, да яво жа сыромятным ремушком, с рубахи и связали руки за спиною, повели.
 - Казнить табе, шалопай, чичас станем!- пригрозили и потягнули Митька в сторону леса, недалече.
   А он-та скулить, винится, разжалобить жалаить братьёв. Ну, те - кремень! На своём стоять!
   На опушку пришли, тут уж нямножко виднеться стало, ближе к рассвету. Подвели к берёзке. Она-та небольшая, всяго в руку толщиной, а вота под нею муравейник большу-у-щий! Сняли братья с того муравейника верхушку, пошуровали в ём слегка, взбудоражили видать населению, а потом стянули порты со страдальца-та и голым задом посадили туды. Руки связали за стволиком бярёзы. Извирги, однем-та словом, тати! Покусилися на Митьково мужеское естество. Вота чаво бываить во гневе-та!
   Старшай Шлыков повесил порты Митьковы сабе на плечо и неторопливо тах-та отправилися братья обратна в село.
   Горемыка сначала сидел смирна, обдумывал, как изловчиться.
   Муравьи, по первости, не поняли чаво к чаму, сонныя были, а как раскумекали, да решили закупоренныя имя жа ходы к утру открыть, да обнаружили вдруг, што придавленыя тяжёлой голой задницай, вошли в злость неимовернаю и принялися прогрызать сабе выходы на свободу. Сотни махоньких челюстей вонзилися в Митькины нежныя места! Вырвавшись с краёв поползли вверх, злобно кусая парня. Слёзы хлынули у няво, а мураши, добравшись до лица, бягом побегли к глазам жертвы, к слязам яво горючим!
   Стал Митёк рваться, пыталси отвязаться, всё напрасно. Промучилси како-то время, потом раздалси всё жа хруст и бярёзка разломилася пополам. Вскочил горемыка и с етим обломком поскакал к небольшому лесному озерку неподалёку. Оно, то озерко, как в чаше, на дне её было. Вбежал он тах-та в воду и сел - погрузилси по грудь. Потихоньку стало легчать яму, да и сыромятный ремушок на руках раскис и сполз. Свобода! Да как домой без порток итить? А тело вся горить, саднить и чешится! Бяда прям! Да к тому ж, кое-чаво, особо покусаное, опухло! Стыдобища! Решил он всё жа вскарабкаться вверх. Полез по песчанному боку и только добралси почти-чта доверху, глядь, на краю появилась вся артель сельская, с косами, граблями, мужуки, бабы и главно - девки! Хохот, крики! Парень замяталси, задёргалси. То ли в воду нырять, то ли в пясок закопаться!
 - Ой! Всю срамоту Митёк нам показал, есть чаму порадоваться!- кричали бесстыжие бабы,- хвалиться, гляди-ка, своим богатствам! Вот уж кому-та верна повезёть!
 - Все-та мужуки прячуть, скрывають до поры в портах,- смеялись другие,- а етот, смелай, вывалил на погляденье! Ну, девки, выбирайтя, кому такой надоть?
   Митька присел в песок, натянул мокрую, короткую рубаху, жалая спрятаться или вообче провалиться сквозь землю. И как раз, растолкав всех, вперёд выскочила Нюрка Шлыкова, кубарем скатилася вниз и, плюхнувшись рядом с Митьком, закрыла всю яво срамоту своим сарафаном. Все враз притихли. Поняли, видать дело сурьёзнае у них, надоть с пониманием отнестися.
 - Вот тах-та,- Капитон Силыч примолк, затянувшись папироской.
 - Ну, а дальше-то что было,- с нетерпением спросил Савватей.
 - Дальше?- зевнув, переспросил Капитон Силыч,- поженили их, чаво жа ещё с ними делать, по сей день живуть, годов уж пятьдесят, поди!
   Старики помолчали немного. Вдруг, будто что-то вспомнив, Савватей встрепенулся:
 - А это случаем не Голозадовы ли Димитрий Семёныч и Анна Петровна?
 - Оне! Голозадовы-та по улишному, а тах-та Погодины, посля таво случая прилипло к ним и прижилося,- пояснил Капитон Силыч.
 - Во дела! Бывает же такое,- поразился Савватей и тут же сам пояснил,- бывает и такое!

Шарудить - шуршать с треском, шумно
Балагурить - говорить, пересыпая речь шутками
Цибарить - курить дешёвый табак
Глаза продавать - бесцельно смотреть по сторонам.