Мальчуган и Grande Duce

– Пап! Возьми меня на охоту послезавтра! Пожалуйста! – плаксивым голосом уговаривал восьмилетний Максимка только что пришедшего с работы отца. В скором ожидании горячего ужина тот удобно расположился в стареньком кресле и по единственному принимаемому антенной каналу смотрел итоговый годовой концерт советской эстрады «Песня-79».

– Ты же еще ни разу меня не брал! А Никиту отец каждый раз берет! – мальчуган продолжал обиженно гундосить и дергать отдыхающего отца за руку.
– Ну пож­ж­а­алуйста!
 
Отец Максимки, Борис Алексеевич, старший геолог ресурсо-разведочной бригады, слыл в крошечном десятидворовом поселке Лесной мужчиной довольно суровым и на дух не переносящим какие­либо сантименты и тому подобные эмоциональные излишества. В своей семье, так-же как и на работе, вел себя строго и не тратил время на сюсюканье как с семилетним Максимкой так и с трехлетней дочкой Галенькой. Лишь иногда, на праздничных застольях, после двух-трех рюмок водки, его густые, насупленные брови распрямлялись, и на посветлевшем лице появлялась самая настоящая улыбка. В состоянии легкого опьянения отец становился достаточно добрым и ласковым.

Максимка давно научился выбирать такие моменты и вовремя подходить к отцу с какой­нибудь важной для себя просьбой. Да что Максимка! Даже мать мальчугана, жена Бориса Алексеевича – Ирина, тоже выбирала специальное благодатное время, чтобы, не опасаясь мужниного гнева, быстро и плодотворно решать с ним назревшие бытовые вопросы.

Но сегодня глава семьи был абсолютно трезв. И несмотря на такое веское обстоятельство, ставящее под большое сомнение успех какой­либо требующей обдуманного решения просьбы, Максимка продолжал плаксиво проситься на охоту... Мальчонка прекрасно понимал, что время для подобного нытья очень неудачное! Однако сдерживать детскую обиду и дальше уже не мог...

Каждый раз, когда к ним в гости приходили друзья родителей, их сыновья, в своем большинстве ровесники Максимки, обязательно начинали хвастаться, как часто они были на охоте с отцами и совершенно без промаха стреляли из настоящего ружья по волкам, кабанам, зайцам и тому подобной живности.

Такие разговоры не просто огорчали пацана, они ранили его прямо в сердце! Отец еще ни разу не брал его на охоту, каждый раз говоря сыну одну и ту же ненавистную фразу: «Ты еще слишком мал, сынок...». А затем добавлял не менее отвратительное: «Подрастешь еще немного, сможешь хорошо держать в руках ружье, возьму!»

И вот сегодня Максим решил во что бы то ни стало уговорить отца, так как краем уха слышал, как тот говорил матери что, дескать, кабанов поблизости совсем не стало, всех волки подрали, и надо ехать в тайгу километров на сорок вглубь. Но, самое главное, он сказал: «Поедем на УАЗиках с парой мужиков с работы и с Данилой».

Это означало, что в ближайшие выходные он поедет охотиться c отцом Никиты. А значит, Никита поедет тоже! А Максим опять останется дома...
– Ну пап! Возьми меня на охоту послезавтра! Ну пожалуйста!
– Хватит ныть! Ты мужик или кто? Сказал же, в этом году тебе рано, значит рано! В следующем возьму. – Борис Алексеевич строго посмотрел в глаза сына и принялся неторопливо набивать табаком свою любимую черную трубку.

– Пап! А Никита с вами поедет? – мальчуган сделал последнюю попытку сохранить свое самолюбие.
– Да какая на хрен разница! Поедет, не поедет! Он тебя старше на год и даже машину может вести, когда отец не в состоянии... А ты еще в туалет с матерью ходишь... И туда же, в тайгу собрался! – теперь он посмотрел на сына своим абсолютно суровым и даже немного диковатым взглядом... – Все. Иди спать! В школе, надеюсь, все в порядке? А то что­то я давно в дневник не заглядывал...

В следующую минуту с полными глазами слез Максимка убежал в свою комнату и, с разбега упав на кровать, заревел, уткнувшись лицом в подушку. На кухне тяжело вздохнула мать. Продолжая накрывать на стол, она расставляла дымящиеся вкусным содержимым тарелки. Засипел робкий, но стремительно набирающий силу свист ­ выдох кипящего чайника.


*  *  *


– Сынок! Я в деревню, за продуктами. Меня не будет до вечера. Поэтому, если хочешь в туалет, пойдем сейчас! А то потом придется только на Галин горшок... – Ирина Яковлевна надела высокие серые валенки и сняла с вешалки белую военную дубленку, пару лет назад подаренную братом, офицером Володей, родным дядькой Максима.

– Да, мам, хочу, пошли, – мальчуган быстро впрыгнул в теплые штаны, натянул шапку ­ ушанку и, с задумчивым видом застегнув все пуговицы своего клетчатого пальто, потянулся за синим вязаным шарфом.

С момента последней отчаянной попытки попасть на охоту прошло уже два дня. Паренек никак не мог забыть самую обидную фразу отца про туалет... С утра из-за сильного бурана отменили занятия в школе, и, сидя дома, никак не удавалось отвлечься и переключиться на какие­нибудь свои дела. В голове противной надоедливой мухой крутилось: «...еще туалет с матерью ходишь!»...

– Сынок, давай помогу тебе завязать шарф! – слова матери вырвали пацана из глубокомысленных размышлений о собственной несчастной судьбе.
– Ну мама! – паренек недовольно отвел ее руку. – Я сам!
– Ну сам, так сам, – слегка удивилась мать. – Только заматывай хорошо, там после бурана морозец, прямо на ходу крепчает!
– Да понятно, мам. Я готов, – Максимка пошел на кухню. Проходя мимо свеже-побеленной русской печи, запачкал об нее левый рукав пальто, но, не обращая на это никакого внимания и убрав с дороги тяжелый табурет, уперся в оконное стекло носом. Из детской комнаты, каждый раз словно чувствуя, бросила все игрушки и прибежала сестренка Галя. Тут же принялась ныть, что ей плохо видно...
 – Мам! Давай быстрее! – Максим приставил к подоконнику табурет и помог сестре на него взобраться.

– Уже иду­у­у... – на кухню вошла мать. В руках миловидной женщины вороненой сталью поблескивала итальянская полуавтоматическая винтовка времен Великой Отечественной, кажущаяся огромной из-за небольшого роста женщины. Подойдя к бревенчатой стене, справа от окна, она выдернула из нее специальную, замотанную в тряпку деревянную затычку. В образовавшееся отверстие ловко вставила оружие, так что его ствол на две трети оказался на улице.

– Ну что, готовы? – Ирина Яковлевна посмотрела на детей и улыбнулась.
– Готёвы! – весело и пискляво крикнула дочка и быстро зажала маленькими ладонями свои ушки.
– Давайте уже быстрее, а то я сейчас усрусь...
– Что еще за выражения такие?! Сейчас по губам надаю! – мать сделала строгое лицо.

– Извини, мам. Я больше не буду. Только давай быстрее...
– Быстее! – картаво повторила девчушка.
Мать перевела взгляд в окно. Вглядываясь в дальнюю сторону двора, где стоял туалет, она чуть прищурилась. Метель уже прошла, и видимость была довольно хорошей. Немного покосившийся сортир торчал серым прямоугольником из белоснежного свеже-наметенного сугроба. Вправо и влево из строения, словно огромные руки, торчали толстые сучковатые палки. По всей своей длине они были увешаны цветным многорядьем консервных банок, тщательно скрепленных между собой кусками ржавой проволоки.

– Ну что ж. Надеюсь, вас там нет. Кто не спрятался, я не виновата! – в следующую секунду женщина быстро передернула затвор винтовки и нажала указательным пальцем на спусковой крючок. Раздался гулкий звук выстрела. От отдачи прикладом плечо женщины резко дернулось. Почти одновременно звякнули оконные стекла и закачавшись, загремели жестяные связки банок на туалете. Справа от матери на пол упала и, глухо позвякивая, докатилась до кухонного порога еще немного дымящаяся медная гильза. К ней тут же подбежала маленькая Галя и села перед ней на корточки, едва сдерживаясь от сильного желания немедленно схватить блестящий пустой патрон своими маленькими пухленькими ручонками.

– Гоясяя... – привычно сообщила себе и окружающим девчушка.
– Да, доченька, горячая, пока в руки не бери, обожжешься, – негромко сказала мать, внимательно глядя в окно.
В это же время из-за сортира ­ пугала выскочил потревоженный зверь с серой взъерошенной на загривке шерстью. Это был волк, за мгновение до этого суетливо копавшийся в мусорной куче заднего двора.

– Мама, смотри! Волк! – Максим расширенными от удивления глазами смотрел прямо на волка.
– Войк! – попыталась повторить сестренка и почему-то захлопала в ладоши от радости.
– Вот, сволочи, обнаглели, прямо во дворе пасутся. Совсем оголодали, видать. Ну что ж, придется запустить немного холода в дом. Максим, посади Галинку на печь и посмотри, чтобы не свалилась! – мать вытащила оружие из стены, заткнула отверстие и, сняв дочку с табурета, встала на него сама. Упершись одной ногой в подоконник, решительно открыла форточку, вставила в нее винтовку и, быстро прицелившись, сделала второй выстрел.

Острая свинцовая пуля насквозь «прошила» шею животного. Волк взвизгнул, чуть отлетел и, перекувыркнувшись через бок, упал мордой в снег. Еще несколько секунд у него подергивались задние лапы, затем он издох. Возле тушки появилось и заметно увеличивалось яркое пятно алой крови.

Деловито вытащив оружейное дуло из окна, женщина спрыгнула со стула и закрыла форточку. На ее лице было совершенно серьезное и даже немного задумчивое выражение. Продолжая смотреть в окно, она чуть расстегнула свой полушубок и, просунув под него руку, принялась растирать правое плечо.

– Похоже, пока мы здесь живем, у меня этот синяк никогда не пройдет. Одно утешение, у половины женщин поселка точно такой же... – при этих словах она улыбнулась и посмотрела на детей. Максим уже снял сестренку с печи и завороженно смотрел в окно на мертвого волка, неподвижно лежащего в луже собственной крови. Лишь шевелящаяся от легкого морозного ветра шерсть нарушала эту его неподвижность, придавая не слишком привычному зрелищу немного обыденный и какой­то почти бытовой оттенок.

– Вроде все тихо. Видимо, он один тут удачу испытывал. Галя, беги в спальню, поиграй с куклами, а мы с Максимом на улицу ненадолго.
– Хосю вами! – приготовившись плакать, пропищала девчушка, но, увидев строгое лицо матери, тут же передумала и нехотя направилась в детскую. Уже через несколько шагов Галенька пошла гораздо веселее, видимо, на ходу перестраивая свое детское восприятие мира на совершенно необходимый для растущего организма позитив. При этом она ни на секунду не выпускала из своей маленькой пухлой ручонки пластмассовую ногу волочащейся за ней по полу и давно уже ко всему привыкшей любимой куклы Аленки...

– Здорово ты, мам, стреляешь, – с завистью произнес Максимка. – А кто лучше стреляет, ты или папа?
– Спасибо, сынок, за похвалу, а по поводу того, кто лучше стреляет, вопрос спорный... – красивые зеленые глаза Ирины Яковлевны засверкали задорными огоньками. – На охоту он меня почему-то не берет, так же, как и тебя... А на ежегодных стрельбах среди женщин поселка твоя мама уже второй раз главный приз забирает! Вон телевизор и магнитофон все время папке твоему напоминают, что не только он один с ружьем обращаться умеет. А ты, кстати, не переживай из-за охоты-­то, – мать ласково ущипнула сына за нос.

 – Придет время, и ты ему еще не раз докажешь, что ты молодец и ничуть не хуже, чем дети его друзей. Он тебя любит, сынок, просто не очень умеет это показать и думает, что у его мужиков на работе сыновья сами всему научились... В общем, не обижайся на него, а я с ним обязательно поговорю по поводу охоты. Договорились?
– Договорились, – неуверенно пробубнил мальчуган и повернулся к двери.
Максим вышел на улицу сразу же вслед за матерью и тут же побежал было получше рассмотреть мертвого волка.

– Сынок, не торопись! Сначала в туалет! Сделай там побыстрее свои дела и домой. Через полчаса дядя Толя уже всех соберет и за мной приедет. А я пока этого волчару в сарай оттащу, вечером отец приедет и со всем разберется. Думаю, из этой шкуры тебе получится отличная новая шапка, – с этими словами она закинула винтовку за плечо и, схватив волка за задние лапы, потащила в сарай. Глядя, как за звериным трупом остается широкая снежная борозда, Максим направился в туалет. С силой дернув припорошенную дверь, сгреб ее низом небольшой сугроб и, протискиваясь в образовавшуюся щель, шагнул внутрь.

Закрывшись и уже сунув руку в карман с лежащей в нем в несколько раз сложенной старой газетой, он отчетливо понял, что совершенно расхотел «по большому...». В голове мелькнула мысль: «Или сейчас, или... Ну уж нет!» – решительно толкнув дверь ногой, он вышел из сортира с твердым намерением осуществить задуманное.
Мать закрывала сарай на большую облезлую щеколду. Услышав звук пинка по туалетной двери, повернула голову и увидела Максима.

– Ты уже все? – мать удивленно вскинула брови. – Так быстро? Ну это рекорд! Или ты передумал? Ты, надеюсь, помнишь, что меня не будет до вечера? – Ирина Яковлевна шла навстречу Максиму, явно ожидая ответа сына. Снова пошел снег, кружась в морозном колючем воздухе большими узорными звездочками.
– Да я, мам, по быстрому. Ты же сама сказала, времени мало. Да и холодно долго­то сидеть. Не то что в квартире на теплом унитазе у бабы Моти в Омске, – на ходу отшутился мальчуган и весело посмотрел матери в глаза.

– Ну, смотри мне. Быстрый какой! Дело твое. Если что, возьмешь в сенцах черное ведро с крышкой. Понял? Я потом вынесу, а то вдруг тебе раньше сестры приспичит...
– Понял, – Максим вдруг осознал, что ему впервые так противно озвучивание всех этих подробностей о его «туалетных делах». Насупив брови, он стряхнул с валенок снег, постучав ногами о край деревянного порога, и вошел в дом.


*  *  *


Прошло два часа, как в прицепленном к трактору автовагончике мать с остальными женщинами уехала в ближайшую деревню Грязновку за продуктами и другими нужными в хозяйстве покупками. До деревни было не более тридцати пяти километров, однако при отсутствии нормальной дороги плюс малая скорость нагруженного трактора, и на поездку туда-обратно уходил почти что весь день. Школа тоже находилась в Грязновке, и каждое утро деревенский тракторист дядя Толя возил туда на занятия всех восьмерых детей Лесного. В день, когда женщины уезжали в магазин, поселок вымирал... В отличие от деревни, в нем никогда не было слышно лая собак.

Время от времени кто­нибудь из мужчин пытался взять себе четвероногого друга, но при этом сталкивался с двумя неразрешимыми проблемами. Во­первых, оставлять собаку на улице было нельзя. Несколько лет назад, когда приезжие геологи только обживали старые, заброшенные и разбросанные по большой поляне домики, первых привезенных собак волки задрали сразу же, как только мужчины отбыли на работу...
 Некоторые женщины с ужасом наблюдали эти страшные, кровавые сцены из окон своих изб, а сын дяди Данилы – Никитка – всегда хвастал, что самолично видел это в окно и все отлично помнит, несмотря на то, что было ему тогда всего­то три с половиной года... В отличие от него, Максим ничего не помнил про тот случай с собаками, так-же как и не помнил, чем вообще занимался в тот день их первого года проживания в поселке.

Во ­вторых, держать собаку в доме было так же невозможно, как и на улице. Верный пес постоянно чувствовал близость волков, лис, а иногда и какого-нибудь «путешествующего» по лесу медведя и всю ночь донимал хозяев своим истошным лаем...

А волков в этой части бескрайней тайги оказалось великое множество. И первые годы раз в месяц мужчины развешивали вдоль края поляны большие куски кабаньего мяса и не более чем через час ­ полтора уже расстреливали стаю набежавших зверей прямо из окон своих домов. Так же регулярно геологи ставили вокруг поселка капканы. Нередко в них попадали зайцы, зачастую становящиеся добычей тех, на поимку которых и ставились нехитрые охотничьи устройства.

Большинство приезжающих семей геологов не выдерживали такой жизни и либо оставались жить в ближайшей деревне с какой-­нибудь бабулей за определенную ежемесячную плату и помощь по хозяйству, либо возвращались, откуда приехали. За последнюю пару лет ситуация с этой проблемой хоть и улучшилась, но не перестала быть напряженной, что и стало основой определенного житейского уклада жителей Лесного. Например, такого, как не выходить на улицу без оружия. Или днем, когда мужчин не было дома, делать выстрел по консервным банкам на туалетах да на сарайках, и лишь затем, убедившись, что за ними никого нет и все спокойно, идти за дверь.

Однако совсем скоро в этом вопросе в поселке ждали существенных перемен. Председатель деревенского сельсовета пообещал, что из городской военной части выделят вертолет с вертолетчиком и парой-­тройкой бойцов для регулярного планового отстрела хищников с воздуха.

Мужчины из Лесного и все деревенское начальство Грязновки с нетерпением ожидали этого момента. И в скором времени он забрезжил на горизонте в виде приезда для ознакомления с местностью вертолетчика и бравого майора Советской Армии Николая Михайловича. С помощью местного ядреного самогона и хлебосольного деревенского гостеприимства в школьной столовой сельчане максимально ублажили и задобрили майора, дополнительно «завалив» его шкурами лисиц, вяленой лосятиной, банками с медом, коробами с брусникой и тому подобными дарами лесного и домашнего хозяйств. Майор пообещал мужикам каждый раз брать их в воздух, но не более трех человек за один полет. Мужики таким обещанием остались довольны.
 
Прошло два часа, как в прицепленном к трактору автовагончике мать с остальными женщинами уехала в ближайшую деревню Грязновку за продуктами и другими нужными в хозяйстве покупками. Младшая сестренка Максима, вдоволь наигравшись в главную девчачью игру «дочки-­матери», сладко уснула на медвежьей шкуре прямо посреди своих кукол, детской посуды и всевозможных кубиков с буквами. Максим сидел в той же комнате за письменным столом и кропотливо склеивал спичечный домик. Этому его научил друг отца, такой же геолог и художник-оформитель по образованию, – дядя Миша.

Приклеивая очередную спичечную деталь к основному корпусу домика, мальчуган вдруг почувствовал нарастающий позыв сходить в туалет «по большому»...
– Вот, блин... – с досадой прошептал Максим. В душе он надеялся, что сегодня этого все­таки не произойдет, ведь бывало же такое, когда, будучи в гостях у своей бабули, он почему-то не хотел «по большому» два, а один раз даже три дня подряд! Но, видимо, сегодня был совсем не тот случай.

Бросив свое занятие и встав из-за стола, нехотя направился к виднеющемуся из¬-под кровати желтому металлическому горшку. На ходу вспомнил слова матери о черном ведре с крышкой и одновременно о своем решении, принятом в туалете два часа назад. В тягостных раздумьях вышел из комнаты в зал и направился в сенцы. По дороге бросил нерешительный и даже немного испуганный взгляд в сторону истертого, черного под кожу, еще «сталинского» дивана с боковинами-валиками и почти плоской, обрамленной деревом спинкой. Над диваном висел карабин матери. Он ей достался по наследству от отца – Якова Никифоровича, умершего по причине старого боевого ранения, когда мать еще училась в школе.

Комиссованный в сорок третьем, он вернулся в родное уральское село и всю жизнь проработал в нем председателем совхоза. Тогда-то, сразу после войны, у него и появилось вместе с упакованной в брезентовый мешок тысячей блестящих патронов это прекрасное трофейное итальянское оружие – «Grande Duce», фронтовой подарок от близкого друга и бывшего однополчанина Николая Семова.
 
В отличие от отцовской новенькой двустволки - вертикалки», хранящейся в кладовке в длинном зеленом ящике под замком, старенькая, но вполне исправная пятизарядная полуавтоматическая винтовка всегда висела в зале на стене. Обычно только с ней выходили на улицу, и такое ее расположение в доме было весьма удобно. При этом, как и у большинства жителей Лесного, оружие служило еще и украшением голой бревенчатой стены.

Конечно, отец иногда брал «Grande Duce» на охоту, но простым двустволкам было до него далеко, и это вызывало устойчивую зависть у всех охотников и друзей Бориса Алексеевича, чего он весьма не любил. Потому и пользовался карабином нечасто, только если шел в тайгу один.

Да и вообще, активная жизнь этого боевого оружия подходила к концу. Сохраненный дедом Яковом практически в целости и сохранности мешок патронов за время проживания в Лесном начал активно уменьшаться... Его полное расходование и совершенное отсутствие возможности приобрести необходимые «родные» патроны грозили добротной винтовке окончательно и бесповоротно перейти в разряд настенного сувенира.

Максим встал на диван и, едва дотянувшись, снял ружье с гвоздя. Чуть­чуть потеряв равновесие, нечаянно стукнул себя уголком деревянного приклада по ноге.
– Тяжелое, с­сука... – по взрослому ругнулся паренек. Сидя на диване, он рассматривал и трогал все строгие и лаконичные неровности лежащего на коленях оружия, с удовольствием вдыхая аромат из смеси оружейного масла и слабого оттенка пороховых газов. Неизвестно, сколько бы еще сидел мальчуган и изучал столь желанный для него предмет, но причина, по которой он вышел из комнаты, дала знать о себе с новой силой. Максим поставил ружье на пол и быстро оделся. Затем, взяв оружие, подошел к кухонному окну и не без труда выдернул из стены специальную затычку. Отверстие было довольно высоко, и он подставил табурет. Влез на него, вставил ствол оружия в стену и приставил приклад к плечу. Он множество раз видел, как это делает мать, но сам еще не стрелял ни разу.

Направив ствол в сторону туалета, пацан положил палец на спусковой крючок.
Паренек ощутил, что привычная и до боли знакомая винтовка вдруг стала казаться чем­то совершенно новым и чужим. Перед глазами встало хмурое лицо отца. Почему­то неожиданно стало очень страшно. Но из-за страха в туалет меньше не хотелось. Быстро представив всю «эпопею» с черным ведром и тут же вспомнив обидные отцовские слова, мальчуган сжал зубы и нажал на курок. Выстрела не последовало. Курок не поддавался.

Тогда Максим что есть силы нажал на него уже не одним, а двумя пальцами. В следующий миг от мощного удара прикладом в плечо пацан кубарем слетел с табуретки. Падая на пол, он машинально нажал на курок еще раз. Пуля от второго выстрела попала в стоящий на столе эмалированный чайник и, пробив его насквозь, застряла в стене. Мальчуган, не чувствуя никакой боли, тут же вскочил на ноги и, не помня себя от страха, уставился на чайник, из которого двумя стихающими струями вытекала вода. Через несколько секунд пробитый сосуд опустел, и, как будто ожидая именно этого, Максим тут же пришел в себя. Всем своим естеством он почув-ствовал, что нестерпимо хочет в туалет, и промедление чревато гораздо большим конфузом, чем «поход» на горшок младшей сестры... Забросив тяжелое ружье на плечо, паренек быстрым шагом метнулся к двери.

Выскочив на улицу и глядя только перед собой на стоящий в двадцати метрах от дома вожделенный покосившийся сортир, мальчуган даже не заметил две серые тени, стоящие в стороне возле двери в сарай.

Уже оказавшись на середине двора и от шума в голове толком не понимая, чего он боится больше: навалить в штаны или непонятно откуда появившегося перед ним небольшого и с явным интересом смотрящего на него волка, Максим остановился как вкопанный. В следующую секунду он развернулся на все сто восемьдесят с единственным желанием – быстрее попасть домой! И уже черт с ним, с этим ведром и даже горшком, но...

Сзади него оказались еще двое непрошеных гостей, примерно такого же размера и с таким же интересом глядящих на испуганного ребенка.
Максим, не зная, делает ли он это осознанно, или подчиняется какому-то заложенному в его мальчишеский организм инстинкту, принялся медленно снимать с плеча оружие. Затем, повернувшись к хищникам так, чтобы видеть всех троих, решил стрелять в одного из тех, что стояли на пути к дому. Он не знал, как правильно прицелиться, но изо всех сил хотел сделать это как можно лучше. Однако тяжелая винтовка как будто специально тянула вниз...

Чуть холодея от ужаса, он слышал негромкое рычание скалящих зубы зверей и, чуть подняв ствол, при этом не забыв для устойчивости пошире расставить ноги, выстрелил.
 
Нестерпимой болью отдался выстрел в плече парнишки, но на этот раз он не упал. Пуля взрыхлила снег позади страшного зверя. Однако определенный успех все же был достигнут. Все трое волков стремительно разбежались в разные стороны так, что паренек потерял их из виду. При этом, как ни удивительно, уже в следующую секунду практически забыв о смертельной опасности, грозившей ему всего несколько секунд назад, мальчишка думал лишь об одном: он не состоянии сделать никуда и шагу, пока не решит вытащившую его на улицу проблему.

Бросив ружье на снег и как только можно быстро расстегнув пуговицы брюк, резко снял штаны и, подобрав под руки полы короткого пальтишка, присел на корточки прямо посреди двора. Уже через пару секунд он почувствовал сильное облегчение и, «продолжая процесс», с удовольствием подумал, что хоть и не успел дойти до туалета, но зато сам прогнал волков и обошелся без горшков и ведер.


*  *  *


Трехлетняя девчушка неожиданно проснулась от приглушенного звука выстрела и, тут же все сообразив, хотела немедленно заплакать, оттого что ее не взяли посмотреть, как мама стреляет из ружья. Однако в следующий миг на кухне что­-то загремело, как от падения чего-то непонятного, но большого, и сразу раздался оглушительный грохот выстрела прямо в доме. Такого малышка еще не слышала никогда. Ей стало страшно и совсем перехотелось идти на кухню. Она продолжала тихонько лежать, лишь повернув голову в сторону зала. Через некоторое время увидела быстро идущего к двери брата с маминым ружьем на плече. Это было очень странно. Раньше она никогда не видела брата с ружьем, а теперь он пошел с ним даже на улицу.

Галинка встала на ноги, схватила куклу за руку и пошла вслед за хлопнувшим дверью братом. Проходя по залу, девочка решила сначала зайти на кухню и, пользуясь случаем, пока мамы нет дома, где-­нибудь поискать шоколадных конфет, по твердому убеждению ребенка, совершенно необходимых для детского организма каждые пять минут. Однако мама, видимо, по незнанию, несмотря на полученное девять лет назад высшее педагогическое образование, не разделяла такого убеждения девочки и регулярно перепрятывала все конфеты.

Ребенок не собирался сдавать свои позиции и так же регулярно искал заветные сладости. Такому занятию удача сопутствовала не всегда, поэтому младшая сестренка Максима всегда имела запасной вариант: на случай, если уж совсем не повезет, то хотя бы поесть стоящего на верхней полке малинового варенья. С такими привычными намерениями она и сделала первый шаг на кухню. Что с ней произошло в следующий миг, Галя не поняла.

Неожиданно вся комната перевернулась, а пол больно ударил по затылку. Кукла Аленка, улетев в зал без одной руки, врезалась в край крышки большого обеденного стола и, отскочив теперь уже и без одной ноги, приземлилась на пол возле самодельного посудного шкафа, сколоченного отцом из зеленых ящиков, когда-­то специально принесенных им с работы. Лежа на полу и уже сообразив, что поскользнулась, малышка завизжала так пронзительно и громко, что от подобного звукового воздействия все стеклянные предметы в доме были обязаны как минимум треснуть. Этого не произошло лишь каким-­то чудом...

Через несколько минут, поняв, что никто не подойдет и не пожалеет, малышка перестала визжать и перешла на гораздо более тихое реагирование на дискомфорт, чем крик. Она всхлипывала, продолжая лежать на спине. Галинка чувствовала себя совершенно мокрой, и это было объяснимо. Ребенок лежал в луже кипяченой воды, пару минут назад вытекшей из простреленного чайника.

Уже закончив ныть и немного помолчав, девчушка встала и, уже не помня, зачем шла на кухню, сжала пальцами пластмассовую руку любимой улетевшей в зал куклы и направилась в зал искать остальные ее части.

В мокрой одежде было очень неприятно и немного холодно. Малышка огляделась по сторонам и, увидев на лавке теплую мамину шаль, решительно направилась к ней. В этот момент на улице, совсем близко к дому, раздался грохот еще одного выстрела. Девочка вздрогнула и остановилась. Постепенно детское любопытство подавило все остальные чувства, и, чуть переваливаясь на маленьких ножках, Галинка направилась к входной двери.


*  *  *


Изрядно «облегчившись» и планируя достойно закончить все необходимые процедуры, Максим полез в карман за газетой. В тот же миг он не только услышал, но даже почувствовал каждой клеточкой своей кожи негромкие, но такие знакомые звуки. Это было волчье рычание, издаваемое в десяти шагах от него тремя осторожно крадущимися хищниками.
 
В какой-­то миг в голове парнишки пронеслась мысль, что уж лучше погибнуть от волчьих зубов с одетыми штанами, чем с голым задом. А то после такой его несчастной кончины еще неизвестно, будут ли его как полагается жалеть и оплакивать, или, наоборот, станут смеяться, рассказывая друг другу о произошедшем хоть и трагическом, но «таком смешном случае». А ведь еще об этом узнает и одноклассница Люба из Грязновки, тайная «дама сердца» Максима, сидевшая с ним за одной партой. Причем тайной это было и для нее.

С замершим от страха сердцем, глядя прямо в глаза ближайшему зверю, мальчуган будто под гипнозом принялся активно разминать старую газету. В следующий момент, не отводя глаз от волчьего взгляда, он подтерся. Взявшись руками за штаны, Максим попробовал медленно встать. Ноги онемели. Чуть напрягшись, с легкой болью в коленях, он выпрямился почти рывком. Видимо, не ожидая этого и еще помня недавний выстрел, «старые друзья» мальчугана остановились.
 
Максим застегнул пуговицы и ремень. На душе стало намного легче, но радость от надетых штанов прошла так стремительно, будто ее и не было. Между ним и «санитарами леса» осталось всего два-­три метра. У ближайшего хищника по всему загривку вздыбилась шерсть, и он явно готовился сделать прыжок, чтобы вонзиться своими клыками в плоть несчастного ребенка.

Нельзя было тратить ни секунды драгоценного времени. Паренек резко наклонился и схватил лежащий на снегу спасительный карабин. Сам того не ожидая, смог абсолютно ловко вскинуть его на плечо и, быстро направив ствол винтовки в сторону маленькой стаи, с наслаждением нажал на курок.

Он едва услышал легкий щелчок затвора. Выстрела не было. Второй раз курок нажался бесшумно и как-­то очень легко. Максим жал не него снова и снова. Он уже не мог больше удерживать вскинутый карабин и, с ужасом понимая, что в винтовке попросту кончились патроны, обессиленно опустил оружие. Заскрипела входная дверь, и в образовавшуюся щель показалась голова младшей сестры.

– Масика! – радостно выкрикнула она его имя. – Паси дамой! – продолжала сестренка, но брат ее уже не слушал. Двое волков, все время державшихся за своим лидером, как по команде кинулись к входной двери. Затихшее от страха сердце заколотилось вдруг так сильно, как будто пыталось вырваться из груди отчаянно бьющейся об оконное стекло птицей, опрометчиво залетевшей в человеческое жилище. Что произошло дальше, мальчуган помнил очень смутно
и знал все подробности лишь по рассказам...

Абсолютно не отдавая отчет своим действиям, парнишка поднял карабин на манер длинной и тяжелой палки и с диким криком и выпученными глазами кинулся наперерез волкам. В тот же миг он почувствовал невыносимую боль в правой руке. На ней, сомкнув челюсти, повис оставшийся первый зверь. Мальчуган тут же выронил и так практически бесполезное ружье. Затем, не обращая внимания ни на висящую и извивающуюся на руке мохнатую тушу, ни на брызнувшие ручьями слезы и даже то, что прыжок волка сбил его с ног, он, переступая коленями по снегу и помогая свободной рукой, продолжал истошно орать и, двигаясь вперед, тащить хрипяще­-рычащее животное за собой.

Бежавшие было к двери «лесные гости» даже вздрогнули от неожиданного и страшного крика мальчика и остановились. Затем, за долю секунды оценив ситуацию, бросились на помощь своему серому сородичу.

Теряя сознание то ли от боли, то ли от всепоглощающего страха за свою младшую сестру, второклассник завалился на бок, обнял зверя свободной рукой и изо всех сил вцепился зубами в его мокрый и холодный нос. Одновременно почувствовав вкус теплой волчьей крови, струйками затекающей за воротник пальто, услышав скулящий визг и какой-­то металлический шум, он провалился в забытье...


*  *  *


Максим сидел в комнате и читал какую-то книжку, в углу играла с куклами сестренка Галя, и вдруг неожиданно вошел улыбающийся и при этом совершенно трезвый отец! Из­-за его плеча выглядывала довольная мать с озорными искорками в глазах.

– Ну и что сидим? Книжки читаем? А на охоту кто собираться будет? – произнес отец весело и при этом как­-то многозначительно. Максим не верил своим ушам. Он хотел переспросить у матери, правда ли то, что сказал отец? Или это такая не слишком смешная шутка? Но как он ни старался, не мог произнести ни слова. Рот совершенно не открывался, и язык беспомощно метался в нем как мышь в своей маленькой норке, увидевшая поутру, что жестокие люди засыпали выход из ее жилища множеством осколков из разно­цветного битого стекла.

– Ну что молчишь-­то, сынок? Или ты не рад? Может, тебе уже перехотелось? А то вон мать даже свой импортный «Гранде Дуче» решила тебе отдать. Пусть, говорит, сынок всем покажет, как он умеет стрелять из дедовского трофейного оружия!
Максим уже не хотел ничего говорить, он просто хотел слушать, слушать и слушать... «Вот оно, счастье! – пронеслось в его голове. – Схожу на охоту, подстрелю семь или восемь кабанов, двух или трех лосей и потом обо всем этом расскажу Любе. А может, даже притащу одну тушу кабана в школу. Она просто офигеет, а потом...» Что будет потом, Максимка не представлял, но мечтал, что будет здорово, если они вместе хотя бы прогуляются как взрослые старшеклассники по деревне или сходят в единственный магазин возле сельсовета...

– Ну, так я не понял, сынок! Ты идешь со мной на охоту или нет? – с отцовского лица слетела улыбка, оно приняло привычное суровое выражение. Взгляд матери стал немного тревожным.
– Сынок, ответь! Ты что молчишь-­то? А то отец передумает! – сказала мать с просящими нотками в голосе.
– Сё мосишь-тё? – сказала младшая сестренка и так же пристально и даже немного по взрослому уставилась на брата своими большими умильно моргающими глазками.

– Да не молчу я! – хотел выкрикнуть мальчуган, но вместо этого просто весь напыжился и покраснел.
– Ну нет, так нет! Видно, я ошибся. Зря ты, мать, меня уговаривала. Он еще совсем малыш, – затем отец нахмурился еще сильнее и добавил: – Видно, так будешь его сама в туалет водить до старости, или когда всех волков в округе соседский Никитка перестреляет!

Из глаз Максима брызнули слезы. И вдруг он вспомнил! В следующую секунду, собрав все свои мальчишеские силы, вскочил со стула и, чуть не лопнув от напряжения, крикнул:
– Да я уже сам ходил в туалет и стрелял по настоящим волкам и... – дальше он почему-то вспомнить ничего не мог и... тут же проснулся...

 
*  *  *


– Ну что, сынок, очнулся, мой хороший... Герой ты мой... – Максим лежал на кровати в каком-­то незнакомом большом помещении с высоким белым потолком и бело-голубыми стенами. Рядышком сидела мать. Она улыбалась, но глаза были полны слез. Две из них уже были готовы упасть на укрывающее Максима белоснежное одеяло, но мать вовремя промокнула их скомканным в руке платочком.
Чуть поодаль, позади матери, на стуле с печальным видом сидел отец. У обоих на плечах были накинуты белые халаты. «Как в больнице», – подумал мальчишка.

– Мама. А где мы? – с трудом ворочающимся языком, почти как во сне, спросил Максим.
– Мы в больнице, сынок... Тебе операцию сделали... А от наркоза, оказывается, ты, как и я, плохо отходишь... Третий день был в полубреду... Слава богу, руку оставили... Хороший хирург, спасибо ему... Сказал, повезло, были бы волки повзрослее, шансов бы не было... А эти, слава богу, почти волчата еще были... С какого¬-то позднего приплода уродились... У дяди Данилы брат лесник... Сказал: такое очень редко бывает... Это я их мамашу¬-то с утра подстрелила... Вот они и пришли... Мамку искали... Это я виновата... – после последних слов мать разрыдалась, закрыв лицо руками.

Отец обнял ее за плечи:
– Иринка, перестань... Нет тут твоей вины.
– Да, мам. Ты не виновата. Это я сам взял твое ружье и на улицу пошел... Простите меня, пожалуйста... – Максим очень хотел заплакать, чтобы добавить к себе немного жалости и повысить шансы на быстрое прощение. Однако плакать совсем не получалось. Было какое­то ощущение, что плакать не хватает сил.

– Да что ты, сынок, мы на тебя не сердимся! Только ты уж, пожалуйста, никогда больше так не делай... По крайней мере, пока отец тебя стрелять не научит... – мать с легкой укоризной глянула на отца.

– Обязательно научу! Вот сейчас поправится, приедем домой и сразу пойдем на кабана. Возьмет твою «Гранде Дуче», раз уж он с ней так самостоятельно познакомился, – строгим голосом произнес отец, но при этом как­-то виновато улыбнулся, и Максим вдруг заметил, что у отца очень красные, будто, тоже как и у матери, заплаканные глаза...

– Мам, а как там Галинка? – с тревогой в голосе спросил Максим, всем сердцем надеясь на хороший ответ...
– Хорошо твоя сестренка! – мать вздохнула и улыбнулась.
– Я и забыла совсем, она ж тебе рисунок передала, отец, достань из сумки­-то! – отец не спеша наклонился и, чуть покопавшись в большой черной сумке, достал оттуда чуть помятый альбомный лист и протянул его матери. Максим хотел поднять руку и взять его сам, но тут же застонал от боли. Переведя на руку взгляд, увидел, что вся она похожа на большой белый валик. Он понял, что рука теперь в гипсе. Тогда сделал попытку пошевелить левой рукой, но и она почти не слушалась... В душе появилось ощущение тревоги.

– Ты, сынок, не шевелись. Дядя доктор сказал: ты еще минут двадцать как очнешься, будешь в себя приходить. Я тебе сама сейчас покажу, – мать повернула листок с рисунком так, чтобы Максим смог лучше разглядеть творчество младшей сестры. На листе бумаги, в нескольких местах замаранной различными красками, была нарисована маленькая красная расплывчатая фигура человечка, нарисованная по схеме  «палка-­палка­-огуречик», с черной полосой в руках и тремя зубастыми серыми овалами на тонких ножках вокруг.

– Вот такой рисунок нарисовала. Мы с отцом прямо поразились, как она все тогда запомнила. Слава богу, тетя Люда не поехала с нами в деревню, осталась в поселке. Она, как выстрелы услышала, почувствовала что­-то неладное! Глянула в окно на наш двор, а там ты... сидишь… – на этих словах у матери стало такое лицо, что она вот-­вот готова рассмеяться, но очень старается себя сдержать.

– Ну, в общем, она сначала не поняла, что ты там делаешь, сидя посреди двора. А потом увидала, как волки тебя окружают, схватила огромную поварешку да сковороду чугунную, и бегом к тебе: дай ей бог здоровья, она мне теперь как сестра родная... Ну вот. Пока бежала, ты там уже с одним-­то и сцепился, а братья-то его еще не успели на тебя накинуться, она с полпути уж начала поварешкой по сковороде лупить, чтоб напугать-то их. Слава богу, успела, так гремела и кричала, что эти волчата-­то и впрямь испугались. Она бегом тебя в хату затащила, а то там уж и Галя возле порога стоит, ничего не поймет, ни жива ни мертва... Вот так. Забинтовала тебе руку бинтом, я, как чувствовала, прошлый раз в аптеке три штуки купила, – мать увлеченно рассказывала, глядя на сына с такой жалостью и любовью, что Максиму самому становилось себя очень жалко и он почувствовал, что уже вполне может немного заплакать, но решил еще немного подождать.

– Хотела она тебе еще и лицо забинтовать, думала, волки погрызли, оно ж у тебя все было в крови! А потом приметила, что ран ­ то нет и во рту что­то темнеется, достала аккуратно и обомлела... Ты волчонку-то тому почти весь нос отхватил! Вот такие дела. А через час мы приехали, бегом тебя в деревню повезли, а там председатель сельсовета вызвал вертолет, с которого будут волков-то отстреливать. На нем мы все в город и прилетели. Раньше я боялась, а тут даже про весь страх и забыла, думала, только бы тебя быстрее в больницу доставить. Кстати, вчера уже был первый вылет в тайгу, после твоего случая сразу все с отстрелом ускорилось. Будут искать твоего, безносого! Чтобы потом всем показывать. Ты теперь самый знаменитый по всей округе. Говорят, даже с города из редакции приезжали, обещали тебя дождаться и потом в газету для статьи сфотографировать. Так что ты молодец! А знаешь, как тебя в деревне называют? – мать на секунду замолчала, тепло и с некоторой гордостью глядя на сына.

– Как? – еле слышно прохрипел Максим.
– Волкоед! – мать и отец дружно рассмеялись. Мальчуган слабо улыбнулся.
– Но это еще что! Сегодня разговаривала с твоей учительницей. Тоже приезжала к тебе в больницу, вон гостинцев привезла. Рассказывает, что теперь все твои одноклассники, а особенно соседский Никита, хвастаются, что ты их лучший друг. Ну и еще есть кое­что... – мать сделала паузу и в ее глазах загорелись такие знакомые и милые озорные огоньки. «Сейчас будет то, чего я боялся... Надо мной смеются из-за того, что я навалил кучу посреди двора, не успев дойти до туалета...», – горестно подумал мальчуган, и, несмотря на все рассказанное матерью, у него резко упало настроение и даже сильнее заболела рука...
– У отца на работе мужики говорят, что у него такой смелый сын, что он не только волкам носы отгрызает, так ему вообще на них... – мать снова сделала небольшую паузу, пытаясь не рассмеяться.

– В общем, говорят, что тебе на волков... насрать! А вчера разговаривали по телефону с бабой Мотей, так она сказала, что это совсем не твоя куча, а испугавшихся волков! – родители снова весело хохотнули. Максим тоже улыбнулся, но подумал, что было бы очень здорово, если бы все быстрее забыли про его «героическую кучу»...

Скрипнула дверь, и в больничную палату вошел высокий широкоплечий хирург в светло-зеленом больничном халате с закатанными рукавами, обнажающими жилистые и, как показалось мальчишке, очень уж волосатые руки. Доктор обладал сильно смуглой кожей, выдающимся носом и был похож на отца одноклассника Максима – Алика Манукяна.

– Здравствуйте, Гарик Ованезович, – поздоровалась с док­тором мать. Отец встал и молча пожал доктору руку.
– Здравствуйтэ, здравствуйтэ, родытэли гэроя! – произнес с кавказским акцентом хирург. – Вы мэня извэныте, но рэбенок должэн отдохнут! Посэщэные закончэно! – говоря такие строгие слова, хирург улыбался, и все понимали, он хороший человек, и раз говорит, что посещение «закончэно», значит, оно «закончэно» и пора оставить юного пациента отдохнуть от всех переживаний в полном покое.
– Ну ладно, сынок, пока! Через пару дней приедем с отцом. Быстрее выздоравливай! – мать наклонилась и ласково поцеловала ребенка в лоб.
– Выздоравливай, сынок, – отец так же чмокнул сына в лоб и чуть пожал ему левую руку. Смешно пятясь к двери задом, родители вновь виновато улыбнулись и вышли из палаты вместе с хирургом.

Максиму предстояло переварить невероятное количество эмоций, большинство из которых были просто великолепные. Он теперь самый знаменитый в классе! Да что там в классе, во всей школе! Даже в газете напечатают! Здорово! Ну а то, что будут шутить про злополучную «кучу»... Так и ладно, со временем забудут! Зато никто из пацанов, даже из старших классов, не сможет похвастать фактом откушенного волчьего носа!

С этими мыслями мальчуган совсем приободрился и, видимо, уже полностью отошел от всех последствий наркоза. Аккуратно, чтобы не шевелить раненой рукой, Максим приподнялся и сел. Внизу стояли две сумки, от родителей и учительницы Людмилы Семеновны. В сумке учительницы виднелись апельсины, яблоки и какие-­то листки бумаги. Осторожно наклонившись с кровати, Максим сунул руку внутрь и достал их. Это были рисунки одноклассников с изображением машинок, зверюшек и всяческих домиков. На каждом рисунке было написано: «Выздоравливай!» или «Выздоравливай, друг!» и подписи: Сережа, Вася, Лена, Олеся, Катя, Антон и т. д.

С замиранием сердца второклассник принялся перебирать листы здоровой рукой. Почти сразу же выронил всю стопку. Листы разлетелись по полу. Паренек слез с кровати и, присев на колени, вновь принялся копошиться в рисунках. В голове крутилась страшная мысль: «А вдруг нет, а вдруг...». Наконец он выудил желанный листок!

В самом его низу, под большим розово-белым и немного смешным зайцем, было написано: «Выздоравливай, Максим! Люба». Держа лист так бережно, будто боясь разбить или сломать, Максим лег на кровать и, несколько минут полюбовавшись рисунком, положил его себе на грудь. Мальчуган мечтательно улыбался и чувствовал себя абсолютно счастливым. Абсолютно счастливым героем.

П.Б.Дюг, 2010 г.