По утренней росе

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Раннее апрельское утро. Мне не спится. Посмотрела на часы- ходики - пора проводить корову на луга на целый день. Я встала, выбежала во двор, открыла хлев, а там Лстий доит корову.
- Я сама провожу корову, ты спи, тебе надо спать. А как мама, ей сегодня лучше? - спрашивает Лстий.
- Она ещё спит, не проснулась.
Занесла парное молоко в сени, а Лстий, двадцатилетняя двоюродная сестра, выпустила Зойку из хлева на улицу, ласково по¬хлопала её по спине.
Не успела я забежать в дом, посмотреть, как мама, другой пастух собирает овец, коз на луга, на молодые сочные травы, к чистой воде к реке, что течёт за деревней у опушки леса. Весной в реке воды много. По утрам бывает холодно, к обеду становится теплее. Солнце светит, снег уцелел только в оврагах, в лесу под деревьями. На дорогах куда-то спешат ручьи.
Куры выбежали во двор, клюют только что появившуюся траву-мураву. Заглянула в ларь - зерна там хватит на недельку, набрала в миску, вынесла курам.
Моя утренняя работа закончилась, но надо накормить пятилетнюю сестричку, больную маму. Ей всего-то тридцать девять лет, но не может ходить без помощи палки. Подойдёт к кровати младшая дочь Римма, обнимет её, приласкает - легче сердцу матери. И на этот раз Римма села на краешек постели, обняла маму.
- Спи, моя мама, солнце низко, оно большое, рано ещё, не болей.
Мама хотела привстать, но не смогла, подбежала я к ней, при-подняла её, поправила подушку.
Мама заболела ещё в прошлом году. Все хлопоты легли на меня, девятилетнюю старшую дочь. Были у мамы с папой другие дети, старше нас, все умерли.
- Дочка, я сегодня видела сон, - обращается ко мне мама, -
Орслан, мой племянник (он умер полгода назад), встречал меня у ворот цветущего сада. Кругом дети, такие нарядные, с ними парни и девушки. Птицы поют, так хорошо. Подхожу я к калитке, там солидный мужчина, он меня не пускает в сад, спрашивает:
- Вы куда, женщина?
- К вам, - отвечаю я.
Рановато.
Так я и проснулась, хорошо поспала. Слышала, как ты проводила скотину. Молодчина ты моя! Как же вы будете жить без меня? Позови-ка Лствий ака.
- Мама, прежде я накормлю вас с Риммой.
Я сама поднялась на табурет у котла печки, долила воды, бросила несколько картофелин, очищенных вчера вечером, растопила печку.
Пока варилась картошка, занесла из кладовки творога, который успел растаять после зимних морозов, отрезала ломтик хлеба, всё это положила в тарелку и поставила перед мамой. Тут и картошка подоспела. Мама, радостная заботой дочек, попробовала горячей аппетитной картошки, поблагодарила нас и снова легла. По¬бежала я за Лствий пригласить её к маме. Та пришла тут же.
- Лствий, иди, сходи за Орслан вате, пусть придёт сюда, - просит мама.
Вскоре пришла и она, дальняя родственница мамы. Сидит напротив мамы, принесли из кладовки сундук с нарядами.
- Вот это наденете мне, когда умру, - говорит мама, откладывая платье, платок, фартук.
Мне стало жутко после таких слов. Тогда я не обратила внимания на сидящих женщин перед моим родным человеком, которой осталось жить всего несколько часов.
Прошло уже более пятидесяти лет, я всё помню, как будто это было вчера, позавчера, в прошлом году.
Пришла тётя Настали, жена младшего брата отца, присела к беседующим женщинам.
- Ты что, Пиканай, сундук-то занесла, вещи разложила, куда собралась?
- Завтра Сорта-пайрем, сварите самогонку, брага бродит, у Зины в бане гоните, я с ней вчера договорилась, - не глядя на Настали, говорит мама.
- Ладно, сейчас же идём. Все трое ушли.
К вечеру самогонка была готова. Первач крепкий. Оставили его маме.
Темнеет. В домах появляется свет. Кто-то зажигает керосиновую лампу, садится ужинать после рабочего дня. Электрический свет в деревне есть, но он подаётся очень редко, если Макар бывает трезвый. Обычно он шёл на электростанцию, давал свет в деревню. Но сегодня света не будет: кто-то видел Макара пьяным, шёл по улице, пел песни, частушки.
Мы не стали зажигать лампы, все сели за стол. Я стою на скамейке у стола, наблюдаю за происходящим. Конечно, первую чарку налили хозяйке. Выпила моя мама, сама встала на ноги, ведь смогла, никто не помог, выпила до конца...
Ушли женщины, остались мы, дети с мамой, видимо, отравленной выпитым, беспомощной, кричащей, зовущей на помощь! Помощи не было. Никто не слышал её крика, зова. Никто!
Мама раскрыла окно и выпрыгнула на улицу, побежала босыми ногами по ещё холодной земле, кричала, что есть мочи. Воз¬можно, люди подумали, что Пиканай сошла с ума. Никто не вы¬шел на её зов, на крик души. До сих пор не могу понять, почему? Этот вопрос меня мучает каждый день. Забыть, выбросить эту страшную картину из памяти? Вряд ли смогу когда-нибудь?
Утром мы с Риммой оказались в доме тёти Настали, спали на скамейке за обеденным столом. Входит тётя (как чётко это вижу и сейчас), смотрит на нас, говорит:
- Роза, твоя мать умерла... повесилась. Иди в Шор-Уньжу, пригласи фельдшера Анисью Александровну.
Я надела пальтишко, обула лапти с колодками, отправилась за фельдшером в соседнее село. Шла прямой дорогой, иногда приходилось идти по воде, проваливалась по колено в грязь, плакала. А утро было прохладное, не то, что вчера, солнечное, тёплое, радостное. Сегодня солнце спряталось за серыми, мрачными облаками, оно совсем не грело, не хотело греть.
Дошла до Шор-Уньжи, нашла фельдшера, знала её и раньше.
Как-то пришла к маме, смерила температуру, послушала сердце¬биение, посоветовала что-то и ушла.
По коридору шёл её старший сын Лёня, с которым я училась в одной школе. Видела его в другом классе. Лёня пригласил меня в квартиру.
- Ой, промокла - то как! Ноги мокрые, провалилась что ли? Что случилось? - спрашивает Анисья Александровна. - Лёня, принеси твои сапоги, они подойдут девочке, пусть не по размеру, зато сухие, портянки вот эти бери.
Фельдшер сама намотала мне портянки, поменяла обувь. Легче стало на душе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Всей деревней провожали нас в дальнюю дорогу. Лстий хлопотала, насушила мяса, напекла хлеба, булочек, завернула всё это в чистое полотенце, положила в сено, чтобы горячее было, не остыло, ведь дорога дальняя, трудная, песчаная.
Провожают нас в детский дом одноногий Чемыр и семнадцатилетний парень Миклай. Чемыр потерял ногу на войне. Вместе с Арсланом и его младшим братом Эвакимом они ушли на войну, вместе воевали под Ленинградом, в бою ранило Эвакима. Арслан нёс брата трое суток на себе. У деревни Заборье Эваким погиб, Чемыр ранен, потерял много крови. В госпитале ему ампутировали ногу. Чемыра комиссовали, и он вернулся домой. Как не ему, Чемыру, провожать детей Арслана в детский дом? Арслан пропал без вести. После Чемыра он ещё полтора года, до января 1944 года, воевал за Ленинград и Калининград. Как выпивший Филипп (Выльып) из Шор - Уньжи( видно, совесть не давала ему покоя) рассказал своему сыну:
- Под Калининградом шёл сильный бой, многие погибли. Арслан был контужен, ранен в зоб, не мог двигаться, кричал от боли... Мы были в окружении, немцы приближались. Я сумел вырваться, спастись. Арслан там, в лесу, остался один...
Четыре месяца ждали путёвки в детский дом. Мы жили у старшего брата отца дяди Ветки. Всякое бывало за эти четыре месяца. Дядя Ветка сам жил бедно, трое детей живут без матери, которая умерла пять лет назад. Лстий, старшей дочери Ветки, приходится заботиться о брате Шумате и сестре Элике, да ещё мы с Риммой. Двоюродные сёстры - свои, родные. Дядя Ветка не вступал в колхоз, был единоличником. Увели из хлева быка, лошадь. Увели и корову, хотя представители местной власти видели детей у Ветки. Они ни перед чем не останавливались.
- Корову, оставьте корову, детям нужно молоко, - плачет, просит Лстий у мужчины, который командует угонщиками скотины.
На следующий день после похорон матери увели корову, овец, кроме одной, и из нашего двора, дом закрыли на замок. Овцу оставили на мясо нам в дорогу.
- Ой, мамочки, сиротинушки, маленькие какие! - плачет Клавдия. - Ты уж, Чемыр, присматривай за девочками, дорога лесная, лошадь-то молодая, боится машины.
- Нас двое, всё будет хорошо, - успокаивает Клавдию Чемыр.
К нам подбежал Шумат. Застенчиво улыбаясь, мне протянул руку, попрощался, сказал шёпотом:
- Пишите, приезжайте, может, отпустят.
Шумат старше меня всего-то на полгода. С ним мы пошли в первый класс Шор-Уньжинской семилетней школы. Мне не было семи лет.
Сижу на скамейке перед домом, любуюсь восходом солнца. Оно багровое-багровое, огромное. Вижу: важно проходит мимо колодца Шумат в новой холщовой рубашке, в новых лаптях, в сумке тетрадка и карандаш.
- Шумат, ты куда идёшь?
-В школу.
-И я пойду с тобой.
- Пошли. Ты же босиком, лохматая. Расчешись. Тебя такую в школу не примут.
Приняли... Мама не заметила, как я пошла в школу без тетради, ручки. Долго она не знала, что её дочь-ученица.
С нами прощались земляки, друзья: Идрас, Яштвий, Кечырна, дочь дяди Эвакима, соседи Максим и Василий. Лстий поправила на мне новенький платок мамы, сандалии, который купил нам с Риммой дядя Ветка перед отъездом.
Лошади тронулись, мы покачнулись. Лстий, женщины, дети бежали вслед. Деревня осталась позади, крайние дома скрылись за деревьями. Начался лес, началась песчаная, долгая дорога...
Проехали Сернур, красивое село на фоне смешанного леса. Сейчас я знаю, что здесь когда-то жил, писал свои стихи известный поэт Николай Заболоцкий.
Впереди Мари-Сола, от Сернура до неё двенадцать километров. Здесь наш первый детский дом.
Долго сидели у ворот детдома Чемыр и Николай: ждали, чтобы с нами попрощаться. Нас переодели, накормили, но мамин красивый шерстяной платок и сандалии оставили.
Здесь было хорошо, нравились дети, воспитатели, нравился директор, строгий, сухой, как нам казалось. На его лице ни разу не видела улыбки.
Однажды мы с девочками перед высокими воротами детского дома играли в «классики» и увидели нечто необычное. Перед заброшенной, разрушенной церковью остановилась женщина в чёрном шобуре и белом платке, положила перед собой свёрток, стала молиться. Мы перестали играть, всё наше внимание обращено на эту женщину, которая вскоре оставила узелок и ушла, почти убежала, ни разу не оглянулась. Её свёрток вдруг зашевелился. Мы, конечно же, подбежали к нему, развернули, а там - спящий ребёнок. Он проснулся, но перед ним не было мамы. Были дети, такие же, оставшиеся без мамы и папы. Подняли мы брошенного, завёрнутого в старый шобур ребёнка, понесли на второй этаж детдома, к директору. Он был в кабинете.
- Что ещё придумали? Сколько раз я вам говорил, чтобы без стука ко мне не врывались.
Тут наша находка стала проявлять своё недовольство.
- А-а-а, к маме, к маме!
- Что такое? Кого принесли?
- Мы эту девочку нашли у церкви, её бросила тётенька, - говорю я.
Из свертка выпала бумажка, директор подобрал записку, стал читать...
Не знаю, что там было написано. Только потом мы догадались, что мать назвала имя, фамилию своей дочери, Розы Тойбахтиной. Маленькая трёхлетняя Роза бегала, резвилась, как и её ровесники: Галя Петрова, Римма Бойкова... За ними следили старшие ребята: Катя Меркушева, Коля Смирнов... Каждое утро они из комнаты малышей выносили матрасы, сушили их до сна.
Римма Бойкова из Ленинграда. Папа погиб на войне, мама умерла в блокадном голодном Ленинграде, она оказалась далеко от родного города в дружной семье детей, похожих судьбой, одеждой. Сразу узнаешь детдомовца: схожее поведение, независимые, свободные, бойкие.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Директор Мари - Солинского детского дома Пегашев пригласил в кабинет Софью Михайловну, молодую воспитательницу.
- Вы завтра повезёте детей в детприёмник в Йошкар-Олу.
- Сколько человек? Кого? На какой машине?
- Машины никакой. До Сернура двенадцать километров, там, в детдоме отдохнёте, вас покормят. Потом - Токтай-Беляк, переночуете. Детей четверо. Справитесь, Софья Михайловна.
Мне об отправке в Йошкар-Олу сообщили только вечером. Побежала в младшую группу, к Римме. Мне стало не по себе. Почему без Риммы, сестры. Римма не понимала, что завтра мы расстанемся. Отбой, пора спать. Рано утром в дорогу. Не помню, с кем я шагала по утренней росе, по пыльной дороге в столицу Марийской республики, навстречу неизвестности, новым друзьям, новой судьбе.
Двенадцатое июля. Эта дата навсегда осталась в моей памяти, Петров день. Нарядили нас в белые ситцевые платья, платки, тяжёлые, никогда не видевшие крема ботинки, окончательно потерявшие цвет и вид, мешавшие свободно шагать. Уставали, но шли. В Сернурском детдоме нас накормили пшённой кашей. Эту кашу я люблю, люблю всю свою жизнь. По праздникам пшённую кашу варила мама. На огороде она всегда находила уголок, сеяла там просо. До сих пор чувствую приятный запах пшена, ощущаю на ладони мягкие, тёплые, золотистые зёрнышки. Мама чистила, отбирала, замачивала их в воде. Каша получалась пышной, да ещё со сливочным маслом - вкусно!
Только вышли из Токтай-Беляка, Валя Михайлова села на дорогу, идти не может, молчит.
- Валя, встань, мы прошли совсем мало, пройдём чуть-чуть, потом отдохнём, давай пошагаем ещё, - упрашивает воспитательница Валю. Валя заплакала.
- Не могу, не могу! Я натёрла палец на ноге.
Софья Михайловна забинтовала мозоль.
Мимо нас проходили люди в праздничной одежде, шли на кладбище, некоторые останавливались, угощали нас блинами, яйца¬ми, ватрушками, поздравляли с праздником.
Жарко, душно, хочется пить. Пили холодную воду из колодца. Добирались пешком, на попутных машинах-грузовиках. Трясло, зато ноги отдыхали. Один шофёр, весёлый парень, решил нас пригласить к себе в гости, провёл по деревне и остановил машину прямо у ворот своего дома.
- Мама, гостей везу, - выходя из кабины, сказал он, - принимай, сейчас баню истопим. Детки, поможете мне?
- Дима, кого ты привёз? Познакомь меня, откуда дети? - разглядывая нас, чумазых, ласково спросила Алёна Николаевна.
- А умываться кто будет, а? А ну на речку, все за мной! - скомандовал Дима.
Прямо за огородом извилистая, окружённая со всех сторон кустарниками речка. К вечеру вода тёплая - тёплая, чистая. На берегу новенький мостик, ещё мокрый после стирки, полоскания белья.
Тем временем Алёна Николаевна собрала на стол, принесла с огорода огурцы, зелёный лук, нарвала укропу, загудел дышащий паром самовар. В центре стола - огромная миска с горячей вкусной картошкой.
Деревенская баня - это что-то невероятное. Дмитрий наломал берёзовых веток, наделал маленьких веников. После детдомовской бани (через каждые десять дней баня, в остальные дни - прачечная), чуть тёплой, тёти Алёнина баня - рай. Она парила нас по очереди, мыла, по-матерински приговаривала:
- Деточка, какая ты худенькая, веничком попарю, вся усталость уйдёт.
Нашла тётя Алёна для нас и платья, и халаты, пусть не по росту, но тёплые, чистые.
Утром проснулась раньше других, пошла к речке за огородом. На огороде всё так же, как дома у мамы в деревне. Разрослась тыква, из ярко-зелёных лопуховых листьев выглядывают жёлтые солнечные цветы, прекрасные создания природы. Цветы кабачков, календулы, огурцов, цветы подсолнуха жёлтые - это цвета Солнца, жизни. Подсолнух - под солнцем, вот-вот распустит свои солнечные лепестки. Всё здесь напомнило родной дом, бабушку, маму.
Найду ли я сейчас эту деревню, встречусь ли с этими милыми людьми, спустя столько лет? Таких деревень много в средней полосе нашей Родины. Она скрылась в белоствольных берёзах, величавых дубах и красавицах клёнах у неширокой речки, каких в России тысячи.
Рано утром в Йошкар-Олинском детприёмнике навсегда рассталась с Софьей Михайловной и детьми, с которыми я прожила в Мари-Солинском детском доме более двух лет. Где они? Знаю, что Михайлова Валя из чувашской деревни, рано осталась без родителей, отец также погиб в Великой Отечественной войне.
Меня одну определили в Вятский детский дом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Через день я оказалась в другом детском доме. Благодарна ему за многое: уроки жизни, научилась здесь познавать мир, научилась говорить на русском языке, получила физическую закал¬ку - могла плавать, нырять, лазить по деревьям и крышам домов, усвоила элементы гимнастики, акробатики, народных танцев. Всему учили мы друг друга, не было никаких кружков, спортивных секций. Знала я два языка, марийский и татарский, потому что в деревне Шлань живут марийцы и татары. Живут дружно.
Папа, отправляясь на войну, доверил меня бабушке-татарке, которая жила в деревне Верхний Ур, что в семи километрах от Шлани. Она-то и привила любовь к татарским обычаям, языку.
Большое деревянное здание Вятского детского дома, окружённая акацией, черёмухой и сиренью. Сразу бросилась в глаза живописная терраса, где вечерами собирались дети и сотрудники детского дома. На этой террасе играли в шахматы и шашки. Благодаря ей, террасе, я, будучи студенткой Марийского пединститута, заняла первое место по шашкам на республиканской спартакиаде, которая проходила в Сернуре. На террасе мы пели русские, украинские песни. Почему украинские? Тётя Даша, милая, родная тётя Даша, была поваром, учителем, воспитателем, наставником, была просто мамой, другом. Люблю вареники, галушки. Люблю вышивать по канве украинские крестики. Находила же она для нас канву, нитки мулине. Мы, старшие девочки, вышили и сшили всем мальчикам рубашки, девочкам - блузки. Вышивали, вязали скатерти, воротнички, салфетки, полотенца.
На этой террасе мы отдыхали, готовились к республиканским олимпиадам, спартакиадам. Летними вечерами почти весь детдом собирался на террасе слушать музыку. Борис Петрович учил нас играть на гитаре, балалайке, на домре. Готовились к концертам, смотру художественной самодеятельности среди детских домов республики, который проводился в конце августа.
Начало августа. Тихий вечер. Очень тепло. Мы играем вальс Андреева, русские народные песни: « Светит месяц», «Коробейники», «Барыню».
Вдруг к воротам детдома подъезжает «чёрный ворон», по тротуару идут два милиционера в тёмно-синем галифе, по лестнице поднимаются на террасу, направляются к руководителю оркестра.
Вы Борис Петрович Васильев?
Я.
Вы арестованы. Идите к машине...
Играл он с нами последний раз. Мы его, музыканта из Ронги, успели полюбить. Куда его увели? Почему? За что арестовали человека, так нужного детям, научившего любить и понимать музы¬ку? Диастинов Гасим играл на баяне, я на домре, Зоя Гребнева, Сима Таныгина на гитаре, Нина Соколова и Аля Кожевникова на балалайках. Володя Софроницкий, самоучка-баянист, житель Вятского, изредка приходил к нам, готовил нас к концертам. Мы ездили по соседним деревням в Ронгу. Лида Глушкова и Люся Теплякова - акробаты. На всех концертах я пела « Куда бы нас Отчизна ни послала», Лёля Кондина - «Жил - был царь Картаус». Лёлю цыгане подбросили к забору детского дома. Цыганского в Лёле не было: светло - русые волосы, зелёные глаза, тонкие черты лица, очень скромная, но пела. Пела хорошо цыганские песни...
Зина Малышева - девочка из старшей группы. В банный день воспитательница несёт мешок с платьями, нижним бельём, а Зине брюки, поношенные, выцветшие, заштопанные, какие носят наши мальчики. Зина красивая: большие карие глаза, чёрные кудри, спортивная фигура, независимая. Дети Зину любили, особенно малыши. Они бегали за ней, играли, Зина им читала книги, рассказывала сказки. Зину любили и воспитатели, кроме директора детдома Пушкиной Марии Александровны. Девочка избегала директора, старалась не попадаться на глаза. Мария Александровна жила с мужем на территории детского дома в половине большого дома, в другой половине был изолятор, где находились больные дети, и я там жила целых два летних месяца. Со мной была тётя Маруся, техслужащая. С ней мне было хорошо, нестрашно. За перегородкой часто слышали ругань жены с мужем. Тётя Маруся качала головой, удивлялась, обращалась ко мне:
- Ты не слушай. Они такие же люди, как все, поэтому ругаются. Все ругаются, значит, так надо. Мало ли что?
Действительно, Мария Александровна и её муж не любили некоторых детей, в том числе Зину Малышеву за поведение. Директор знала историю Зины, что её, четырёхлетнюю девчушку, в 1942 году под Москвой подобрали солдаты. Шли ожесточённые бои за Москву-столицу. Фашисты бомбили населённые пункты. Зина была с мамой, прятались от бомб, сидели под ветвистым дубом. Бомбы не щадили никого, их взрывы слышались повсюду, и осколком снаряда убило маму Зины. Зина сидела рядом с мамой, плакала. Бойцы подобрали девочку.
У Малышевой Зины была любимица - Дуся Чекмарёва, на четыре года моложе её. Опекала она Дусю, защищала. Однажды Малышева подозвала нас, играющих у колодца, с нами была Дуся.
- Девчонки, сейчас тётя Ксения свиньям понесёт сваренной картошки. Вы спрячьтесь в срубе колодца, помогите мне.
Из столовой выходит тётя Ксения, несёт ведро, из него идёт пар. Зинка сзади подкралась к ведру, набрала несколько «пулек». Мы всё это видели в щёлку.
- Вот это да! Зинка как ловко, для чего ей нужна картошка?
- Да сейчас будет проходить директор Мария Александровна. Вчера она запретила взять в кино Зину. Все пошли, а Зина нет. А позавчера в банный день директор Марии Степановне при¬казала не давать Зине брюк, она принесла ей платье. Зинка сама у кастелянши поменяла платье на брюки, - объясняет нам Дуся. - Глядите: Марья идёт.
«Пульки» лежали прямо на земле, правда они уже не такие горячие, чуть остывшие. Мария Александровна, полная, медлительная, не спеша, спокойно направляется от своего дома к террасе.
- Маня! Маня! - «пуля» летит ей в ногу. За что? Плата за нелюбовь? Самооборона? Месть?
Отправила-таки Мария Александровна Зинку в детскую колонию, избавилась от неё. Мы не могли смириться с таким поступком, расправой директора.
Однажды и меня обидела Мария Александровна. Мы с Ниной Соколовой и Алей Кожевниковой шли по площади в детдом. Она стоит на дороге и о чём-то разговаривает с женщинами. Заметив нас, остановила.
- Куда это вы ходили? Чего шляетесь? Подойдите ко мне!
- Ой, как на Вас, Мария Александровна, похожа вот эта, - указав на меня, сказала одна из женщин.
- Откуда? С чего это вы взяли? Она - марийка, я - русская...
Ну что такого? Есть ли разница между русскими и марийцами, татарами и чувашами? Мы не интересовались, кто какой национальности. Были в детдоме и немцы, Роберт и Варнер, тоже подобранные и привезённые в Вятское из Брянска, с поля боя. Были чуваши, марийцы, татары, евреи, украинцы, белорусы... Все мы были одной национальности - детдомовцы, говорили все на од¬ном, русском языке. Был у нас один принцип: один за всех, и все за одного. Как-то наши мальчишки играли с поселковыми в футбол. Мы болели за своих. Иногда вступали в драку с «противника¬ми», защищая своих мальчиков, футбольную команду.
Заступились мы и за Зинку Малышеву. Последний летний месяц август. Как всегда, до обеда мы пропадали на речке Ронга. Играли, загорали, купались, прыгали с четвёртой высоты. Мы по¬строили её после прочтения повести Ильиной о Гуле Королёвой.
Речка Ронга местами глубокая, неумеющих плавать проверяли на смелость, брали за руки, за ноги и бросали в реку. Испытуемый барахтался, захлёбывался. Конечно же, мы бросались на помощь. Жестокий метод, но все мы плавали и плавали хорошо. Зинка Малышева в колонии была чемпионкой по плаванию. Хорошо плавала и Дуся Чекмарёва. Только Дуся окунулась в воду, слышим с того берега:
- Дуся, Дуська! Плыви ко мне, плыви! Здравствуйте, мои хорошие! Это я, Зинка!
На том берегу наша Зина Малышева, такая же красивая, кудрявая. Мы поплыли к ней, Зинке...
Опоздали мы и на обед, и на тихий час. Зина рассказала, что она сбежала из детской колонии, что она выучилась на трактористку, занимается спортом...
- Не могу понять, за что Мария Александровна отправила меня в колонию? За то, что я пуляла в ногу картошкой? Сколько раз она оставляла меня без обеда за то, что сбегала с уроков, за то, что обозвала учителя истории. Он сам виноват - обозвал меня, вот и я его, - говорит Зина, а у самой слёзы на глазах. - Сбежала я, девчонки, сбежала, надо бы потерпеть ещё несколько месяцев, но не могу! Отомщу я Марье, поможете?
Я, проработавшая всю свою жизнь учителем, воспитателем «трудных» детей, понимаю Зину. Душой оправдываю её, её по¬ступки, нарушение правил поведения, отступления.
Зина с нами пришла в детдом, мы её спрятали на чердаке бани прачечной. Горн-зов на ужин. В столовой тётя Даша поинтересовалась, почему мы не были на обеде. Мы, ласково улыбаясь, протянули ей горсточку малины, что собрали дорогой на берегу реки.
На ужин - овсяная каша и компот из сухофруктов, кусочек пшеничного хлеба. Весь детдом знал, что Малышева здесь. Никто её не предал. Хлеб каждый оставил ей, прятал в кармане, в ладони. Вечером старшие группы повели на фильм, который демонстрировался в школе. Некоторые остались. Вечер, стало темнеть. Малыши легли спать. В детдоме тишина, только тётя Анна- сторож сидит в коридоре, вяжет, изредка покашливает. Она будто бы не замечает нас, тревожно пробегающих по коридору туда-сюда. На крыльце появилась Зина, её окружили мальчики...
Через несколько минут запахло дымом, гарью. Горел дом, его половина. Тушили поселковые, а детдомовские стояли в стороне. Зина исчезла. Мы узнали, что её задержали на мосту в Фокине, по дороге в Йошкар-Олу.
Много лет спустя, мы, Гасим Диастинов, Лида Глушкова и я с Риммой, встретились с Маргаритой Яковлевной, нашей воспитательницей, которая рассказала:
- Зину Малышеву я хорошо помню. Знаете, почему Малышева? Привезли её в детский дом такую маленькую, худенькую, толь¬ко и говорила: «Зина, Зина маленькая». Вот и стала она Малышевой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Маргарита Яковлевна Цепелёва - любимая воспитательница не только мальчиков старшей группы, но и всех. Радовались, когда она дежурила, стояла в белом халате посреди столовой, мило улыбалась, желала всем приятного аппетита. Высокая, стройная, с аккуратно сложенными в косы густыми, светло-русыми волоса¬ми. Курносая Маргарита Яковлевна - идеал подражания старших девочек. Старшие мальчики тоже гордились ею: она была воспитателем, другом, старшим товарищем. Чистота в комнате, вовремя заправленная кровать, спокойный сон в тихий час летом, всегда выполненная домашняя работа в учебные дни.
- Почему, Юра, в тетради двойка? За что получил? Какую тему мы с тобой пропустили? Когда получил? - вопросов много.
Юра Макин покраснел, ему стыдно. Он сам виноват: не учил правила о сложноподчинённых предложениях. Притворился, что учит. Упражнение на это правило Маргарита Яковлевна помогла выполнить, а Юра не стал переписывать. Результат - двойка.
- Гасим, покажи, пожалуйста, тетрадь. У тебя какая оценка? Гасим молчит. У него пять по русскому языку и физике.
У Гасима Диастинова по многим предметам отлично, поэтому ребята завидуют ему. У него хорошая память, проницательный ум. Он помогает учительнице Марии Николаевне проверять тетради по русскому языку. Виталию Яковлевичу - по математике и физике. Вечерами на террасе Гасим играет на баяне, гармони. Шустрый, ростом невысокий, худенький, только голова с падающими на лоб чёрными волосами, тёмными, как смола, глазами, торчит из - за баяна. Всё у него получается. О пятёрках Гасим промолчал, не сказал Маргарите Яковлевне. Ещё вчера Юра ударил его, хотел побить, но вовремя подоспел Сабан, брат Гасима, на три года старше его, сильнее, плечистее. Не раз Сабан заступался за брата. Юра стоит рядом с Гасимом, с опаской поглядывает на него.
Летом каждый вечер мальчишки кололи дрова. Наколоть, сложить в клетку в свой рост - это норма. Сабан колол дрова быстро, ловко. Наколет свою норму - поможет брату. В этот день Сабан ушёл в Ронгу на медосмотр. Гасим взял топор-колун, но тут Яша Антипов помешал ему.
- Давай колун мне, слышишь, кому говорят? Уйди! - кричит Яшка, оттолкнул Гасима. Гасим в ответ ударил Яшку по лицу. Яша оторопел, не ожидал от мальчишки, моложе, слабее его. Уступил топор Гасиму. Довольный успехом Гасим доколол дрова, сложил в клетку и побежал в комнату. Яша сидел на его кровати, рассказывал Жене с Юрой о нём. Понял Гасим, о ком и о чём идёт речь, не стал с ними связываться, вышел из комнаты, направился к калитке. Долго стоял, ждал брата. Уже вечер, скоро ужин - Сабана нет. С рыбалки шагает Миша Лежнин с небогатым уловом.
- Мишка, один на рыбалку ходил, без меня? Нос-то весь красный, облезлый. Что будешь делать, если с носа слезет вся кожа? - хохочет Гасим.
- Да я ходил место смотреть. Завтра с тобой пойдём. Скажу тёте Анне, пусть нас разбудит. Червей накопал, на смотри.
Пока друзья беседовали, у ворот появился Сабан. Его подвёз Реутов, живущий по соседству с детдомом. Дом Реутовых напротив.
Через два дня Сабан покинет детский дом, Вятское, оставит здесь единственного брата.
Три брата: Сайдан, Сабан, Мергасим - жили в Куяре с мамой и папой. Папа воевал в Великой Отечественной войне, вернулся с войны израненный. Недолго длилось счастье Диастиновых. Вначале умер глава семьи, затем мать. Сыновья остались одни. Сай- дану тринадцать лет, Сабану - десять, Гасиму - семь. Все учились, на троих одни брюки. Гасиму, как младшему, брюки достаются редко. Живут одни, хотя к ним изредка заглядывают соседи Хабибуллины. Они живут за перегородкой. Зульфия, мать Хабибуллиных, приносит Диастиновым то, что остаётся после ужина. Такое бывает нечасто: всё съедается в семье. У Хабибуллиных картошка была. Сегодня Диастиновы съели весь хлеб, который был в запасе. Выпили кружку молока, что принесла другая сосед¬ка. На обед и ужин ничего. Хотелось есть. Уже вечер. Сабан сказал брату:
- Иди, Гасим, в подвал к Хабибуллиным, возьми три картошки, раньше наша мама давала им часто. Возьми только три, понял? Больше не надо.
В подвале есть щель, через которую мог пролезть только худенький Гасим. Соседи в посёлковом совете хлопотали об отправлении детей-сирот в детский дом.Тринадцатилетний подросток Сайдан устроился на работу. А братьев Сабана и Гасима опреде¬лили в Люльпанский детский дом, откуда Диастиновы часто сбегали и оказывались дома, в Куяре. Куяр - железнодорожная стан¬ция, которая находится рядом с Йошкар-Олой. Через некоторое время Диастиновы оказались в Вятском детдоме, куда братьев доставил Сайдан. В Вятском братьям было хорошо, они заботи-лись друг о друге, жили дружно. Через четыре года Сабану исполнилось шестнадцать лет. Директор детского дома Мария Александровна Пушкина решила для продолжения учёбы отправить его в профессиональное училище.
Весь детдом провожает Сабана в посёлок Октябрьское учиться на тракториста. Все:и старшие, и самые маленькие - по пыль¬ной дороге идут от Вятского до Фокина. Впереди в детдомовской одежде шагает Сабан, на нём поджак кофейного цвета, хлопчато¬бумажные брюки, тяжёлые ботинки, на голове - фуражка. Рядом с ним - друзья и брат Гасим. Малыши от провожающих не отстают. Со мной шагают малыши: Римма, Галя, Зина.
Вот и Фокино, большое село. Мы хорошо знали дорогу в Фокино. Здесь действует спиртзавод, куда нас, детдомовцев, час¬то водили на экскурсию, здесь большая библиотека. Отсюда до Вятского всего-то четыре километра.
Дошагали до автобусной остановки, тогда до Йошкар-Олы ходили «пазики», недолго ждали автобуса. Сабана окружили друзья, кто-то его обнимает, целует, звучат напутственные слова. Сабан попрощался со всеми.
Грустно стало, когда он сел в автобус, помахал рукой, про¬слезился. Маргарита Яковлевна, сопровождающая Сабана до Октябрьского, успокоила его и провожающих детей:
- Сабан будет к нам приезжать в гости. Пожелайте ему счастливого пути.
В три часа утра тётя Анна-сторож разбудила Мишку Лежни- на на рыбалку, как он и просил, хотя она противилась:
- Меня воспитатели будут ругать. Вам бы поспать надо. Вы оба с Гасимом ростиком маленькие. Ты, Миша, часто на рыбалку ходишь, куда тебе столько рыбы? Ладно уж разбужу.
Идут чуть свет два друга на рыбалку на реку Ронга. Гасим запел по-петушиному, растревожил всех петухов посёлка. Хором ответили они Гасиму. Мишка хохочет.
Сегодня рыба не ловилась. Друзья спешат в детдом, надо успеть на завтрак. Тётя Даша знала о проделках мальчиков, всё прощала.
- Вот такую щуку поймал, мне её жалко стало. Глазами про¬сит меня: «Отпусти меня, Мишка, облезлый нос, век буду благодарна тебе...». Отпустил её, тётя Даша, в синее море, пусть гуляет, живёт себе, радуется жизни».
Гасим, пока Мишка болтал, протянул кукан с рыбой тёте Даше.
- Мальчишки, я вам ушицы сварю, всему детдому вашей рыбы не хватит.
- Тётя Даша, скажите Галине Емельяновне, пусть разрешит нам с Мишкой до обеда на рыбалку, - просит Гасим.
- Хорошо, на завтрак вам бутерброд с компотом дам.
На следующий день Миша и Гасим наловили карасей, окуней. Тётя Даша на ужин приготовила наваристой ушицы на весь детдом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Галина Емельяновна, молодая, красивая, с милыми конопатинками на щеках, голубовато-серыми глазами, густыми тёмно-каштановыми волосами, заплетёнными в две короткие косы, - необыкновенная воспитательница. Дети сразу заметили лучащиеся добротой и лаской глаза. Зоя Отмахова стала тут же подражать новой воспитательнице: свои длинные локоны, чтобы не мешали, собирала в тугой узел на затылке точно так, как это делала Галина Емельяновна.
Приехала она откуда-то издалека. К её лицу был белый халат. Младшие девчонки к ней тянулись, бегали за ней, как цыплята за курицей.
Недалеко от детского дома синело огромное льняное поле. К осени это поле становилось золотисто-бирюзовым. Галина Емельяновна на второй рабочий день на это поле привела своих малышей. Спокойным голосом учит девчушек:
- Галя, встань вот сюда. Римма, подойди ко мне, видишь: это твоя полоска, она короткая.У тебя ручки малюсенькие, но они умеют всё делать. Смотри, как надо. Вот так...
Зина Булатова - хрупкая, ранимая девочка. Она схватила стебелёк льна, он крепко держится в земле, вытянуть никак не может, да ещё она поранила палец.
Я не могу, не могу! Лён царапается, - плачет Зина.
- Зина, много не бери, ручки твои слабенькие. Давай я тебе помогу...
- Галина Емельяновна, - слышится голос Оли, - идите к нам. Света мне мешает, она дерётся.
- Ябеда! Ябеда! Ах, так! - кричит Света, измазав грязью платье Оли.
И я измазюкала платье, Римма толкнула меня в грязь. Больно же, и я тебя сейчас измазюкаю, на тебе! - ручонками взяла мокрую после вчерашнего дождя горсточку земли и бросила в Римму.
Банный день был только вчера, бельё только что сменили. Вечером Галина Емельяновна смогла у кастелянши сменить девчонкам платья.
Странно: у новой воспитательницы из кармана халата выглядывали носовые платочки, которые она вытаскивала и вытирала носики Зине, Гале, Оле, Свете...
У нас, старших, опыт уборки льна был. Теребили его, вязали, складывали в копны. Вечером председатель колхоза, бригадир угощали нас свежим ржаным хлебом, смазанным душистым мёдом, который запивали горячим чаем в зелёных кружках.
Вся территория детского дома была в цветочных клумбах, тер¬расу закрывали вьюны с оранжевыми, фиолетовыми цветами. У каждой девочки средней группы своя клумба - круги, полумесяцы, треугольники. Геометрические фигуры придумывали сами, саженцы выращивали ранней весной, высаживали георгины, анютины глазки, собачки, махровые астры, ромашки, васильки, гвоздики. Вокруг детского дома росли и благоухали сирень, черёмуха, акация. Мальчишки выращивали огурцы, помидоры, капусту, сами поливали. Огромная грядка, в длину метров шестьдесят-семьдесят - зелёная полоска. Качали, таскали волу из колодца. Иногда в нём вода кончалась.
Малыши подбегали к огуречным грядкам, любовались жёлтенькими цветочками, ловили пчёл, сажали на оборотную сторону ладони. Пчела оставляла жало - рука становилась пухлой, мягкой. Рядом с огурцами росли молоденькие яблоньки. Сажали их всем народом квадратно-гнездовым способом. Яблонь сто тринадцать. Весной они цвели, освежали весь посёлок.
За территорией детского дома - картофельное поле. Здесь работали старшие ребята. У каждого своя грядка, длинная-предлинная. Её пололи, окучивали. Убирали картошку все: старшие копа¬ют, малыши собирают в вёдра, мальчики носят в сарай для сушки. После уборки устраивали картофельный праздник. Горели небольшие костры, пекли картошку. Палочкой из золы выкатишь картофелину, подуешь на неё, перекинешь с ладони на ладонь, обжигая кожу, и бросишь на горячие угли, зароешь поглубже - малость не готова. Какое удовольствие - печёная картошка! Вкуснее её нет!
Солили огурцы, капусту. Работа кипела. Не было лентяев. Растительный мир, особенно мир цветов мы любили. Не помню, что¬бы кто-то сорвал или бросил на землю цветок, сломал веточку на дереве. Всё вокруг росло, цвело, радовало глаз. Воспитателям не надо было выводить нас на труд, мы делали всё сами. Это, конечно, заслуга директора детского дома Пушкиной Марии Александровны - она по специальности биолог.
С нами всегда была наша Мария Степановна Полушина, воспитательница старших девочек, наша вторая мама. Даже самый непослушный воспитанник, проходя мимо неё, остановится, по¬здоровается с ней. У Марии Степановны, единственной, не было прозвища. Она никогда никого не наказывала, слегка поругает за уход с уроков, двойки в тетради. Знали и чувствовали, что она нас любит и всегда защитит.
Закончилось её дежурство, на смену ей пришла Маргарита Яковлевна. Прошли завтрак, линейка, а Мария Степановна домой не уходит. Было воскресенье, мы отдыхали, не работали. Она по¬дошла ко мне, сказала:
- Иди, позови Лиду Глушкову и Нину Соколову, я вас приглашаю в гости, идём в Гришино.
Мы давно забыли, что такое дом, уют, небольшая семья. Мария Степановна жила в деревне Гришино, что за оврагом, за речкой, в полутора километрах от Вятского. Идём тропой по ржаному полю, растут васильки, рвём их и плетём венки Марии Степановне и себе.
- Мария Степановна, васильки такие красивые, а лепестки какие! восхищается Нина Соколова.
- Да, васильки - нежные, милые цветы. Говорят: васильковые глаза.
- Значит, синие глаза, как у нашей Соколовой, - перебивает Лида Глушкова.
- Ой, и правда! Нина, у тебя действительно синие, василькового цвета глаза. Всё-таки васильки мешают расти ржи, они считаются сорняком. У нас они на клумбах крупные и по цвету разные: белые, розовые, синие.
- Мария моя опять своих девчушек в гости ведёт. Проходите, милые, проходите в дом, - встречая нас, говорит мать нашей воспитательницы.
- Мама, до понедельника взяла. Пусть погостят. Свари побольше картошки, а то у нас в детдоме она кончилась, с апреля месяца кормят овсяной кашей. Картошку с солёными огурцами покушаем, купила селёдки.
- Тогда на обед сварю суп-лапшу с курицей. Пусть полакомятся. Яичек отварю. Нынче кур-то много. Вон их сколько по двору гуляет. Травы для них нарвала. Ты, Мария, селёдку сама почисти, - просит Валентина Егоровна, мать Марии Степановны.
За домом - огород несколько грядок с овощами. Рядом - небольшой луг с ромашками, васильками, колокольчиками, гвоздиками. Правда кое-где траву скосили, но она уже подрастает. Приятно лежать на лужайке среди трав и цветов. Мария Степановна нам постелила одеяло. Мы загораем, читаем книги. Книг много. Пришла к ней Галина Емельяновна. Они вдвоём устроились недалеко от нас, о чём-то беседуют, читают записи в толстой тетради.
- Скоро у них зачёты, экзамены, обе учатся в Йошкар-Оле, в пединституте. Скоро будут сдавать экзамены, - подойдя к нам, присев на краешек одеяла, сказала Валентина Егоровна. Мы тут же притихли. Для нас всё было непривычно, необычно. Всё нравилось.
- Хочу домой, к маме, - чуть не плачет Нина, - но куда? Мамы нет, а папа сидит в тюрьме.
Вечером Валентина Егоровна на чисто вымытом полу посте¬лила перину, нашла белоснежные простыни, пододеяльники. Спали вчетвером - мы и Мария Степановна.
Рано утром следующего дня Мария Степановна проводила нас в детдом. Шли прямиком, по густой, как щётка, необсохшей траве. Галина Емельяновна и Мария Степановна до сих пор дружат. Они немолодые, живут в Вятском. По словам Галины Емельяновны, она самая счастливая женщина. Ещё тогда в Вятском у молодой девушки от женихов не было отбоя. Сумела среди них выбрать на всю жизнь единственного, брата моей одноклассницы Лиды Бастраковой. Была свадьба «на весь мир», на всё Вятское, туда нас не пускали. Но мы, вездесущие, пронырливые, видели нашу Галину, любовались ею, её нарядом, свадебным бело-розовым платьем, фатой и большим букетом из алых роз.
Прошло много лет, а Галина Емельяновна всё такая же привлекательная, а морщинки на щеках, как когда-то конопатинки, украшают эту милую женщину. Да и мы, дети войны, постарели, поседели. Сидим в гостях у Галины Емельяновны, с нами Мария Степановна, поём те самые песни, которые пели на террасе с тётей Дашей, вспоминаем прошлое. Так легко на душе, словно встретились с самыми родными, близкими людьми. Так оно и есть.
В 2001 году Римма, Гасим Диастинов, Лида Глушкова и я посетили Вятское, детдома нашего уже нет. Посидели на стареньких, обросших мхом брёвнах, среди крапивы и лопухов. Нет акаций, сирени, черёмухи, всех ста тринадцати яблонь. Куда они по¬девались? Чьи руки посмели уничтожить эту красоту? Но сохранился дом, где жила Мария Александровна, директор нашего детского дома. Нет школы-церкви, но живы люди, которые нас учили уму-разуму.
Мы не могли не навестить двух дорогих для нас людей, живущих в Удельном, всего в двух километрах от Вятского. Шли пешком, хотя перед нами остановился автобус. По этой дороге в Вятское на велосипедах ездили два учителя: биолог Мария Васильевна Пластинина и математик Василий Петрович Лежнин. Мария Васильевна - директор школы и прекрасный учитель. На их уроках детдомовцы никому не мешали, занимались, учились любить царицу наук математику, любить природу, животный и растительный мир. Уроки алгебры и геометрии проходили живо, интересно.
В один из воскресных дней мы, детдомовцы, Нина Соколова, Лида Глушкова и я отправились в гости в Удельное, к директору школы - биологу и математику. Тогда они были молодыми. Мы открываем калитку - супруги пилят дрова. Первая увидела нас Мария Васильевна, Василий Петрович стоял к нам спиной.
- Гости к нам, Василий Петрович, посмотри, - улыбаясь, приятным голосом сообщила мужу Мария Васильевна, пригласила нас в дом. Ноги наши грязные, запылённые. Заметив это, Мария Васильевна в таз налила тёплой воды, подала мыло, полотенце.
В доме уют, чистота, семейное счастье.
На этот раз, в 2001 году, не застали Василия Петровича, умер три года назад, мы опоздали. Мария Васильевна узнала всех нас троих.
- Гасим, и ты поседел. Сразу я тебя узнала, - говорит Мария Васильевна, - Роза, твоё вышитое полотенце, подаренное мне, храню. Вы учились хорошо.
Перед нами семидесятивосьмилетняя, в старом халате, седая-преседая Мария Васильевна. Одна воспитывает внуков-сирот школьного возраста. Живёт в том же самом доме.
- Не имею права умирать, надо их в люди вывести. Не хочу их в детдом. Насмотрелась я на вас. Кем теперь вы стали? - Мария Васильевна обратилась к нам. - Где живёте?
- Лида - врач-стоматолог, я - учитель, Гасим - механик-электрик, Римма - техник, - рассказываю я. - Все нашли себя. Спасибо Вам, Мария Васильевна. Это Вы помогли стать людьми.
- Рада за вас, прежде надо быть Человеком, а потом специалистом.
Мария Васильевна, провожая нас, долго стояла у ворот, пока мы не скрылись на повороте дороги. Грустно стало на душе. Хотелось быть рядом с этим замечательным человеком, помогать ей в тяжёлой судьбе.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дети есть дети, непоседливые, любопытные, шаловливые, мастера всяких проделок. Весь детдом гудел, веселился в первоапрельский день. Шутки начинались с утра. Толик Егошин проснулся перед горном. Подъёмом, решил прогуляться и встретил Марию Степановну, которая поднималась по лестнице террасы, спешила на работу. На воспитательнице увидел новое пальто, тут же сообразил:
- Здравствуйте, Мария Степановна! У вас на спине всё пальто обрызгано грязью.
- Откуда грязь?
- Не знаю, не знаю. Может, машину встретили, она Вас обрызгала.
Мария Степановна поспешила в воспитательскую. Толик украдкой за ней, спрятался за дверью и давай подслушивать.
- Галина Емельяновна, посмотри-ка, есть на спине грязь? От¬куда она у меня? Пальто-то новое, мама вчера в Фокине купила, - снимая с себя пальто, рассказывает Мария Степановна.
- Нет никакой грязи. Гляди: всё чисто. Как дошла-то. На дорогах воды много?
- Утром чуть подморозило. В сапогах же я, переодеваясь в белый халат, продолжает говорить Мария Степановна.
По коридору бежит Женя Ермошин. За дверью воспитательской видит своего друга.
- Толик, ты что здесь торчишь? Иди в комнату. Ты что, подслушиваешь?
Мария Степановна, услышав детские голоса, раскрыла дверь - перед ней стоит Женя, худощавый, но очень симпатичный, конопатый парень.
- Здравствуйте! С праздником вас, Мария Степановна, Гали¬на Емельяновна. Что, вы уходите?
- Женя, с каким праздником ты нас поздравил?
- Не знаете? Сегодня первое апреля.
- Ой, точно. Толик успел раньше тебя поздравить нас.
Через минуту Женя - перед Яшкой-конюхом:
- Яшка, твою лошадь угнали. Беги в конюшню, там её нет. Конюшня пустая. Не веришь? Иди!
Брешешь.
- Иди, Иди! На чем теперь поедешь за хлебом в Ронгу? Весь детдом оставишь без хлеба? Я только что от Марии Степановны. К ней пришла тётя Даша и сказала, что хлеба детям хватит только на обед. А что на ужин? Голодать будем?
Яшка соскочил с постели, одевается, а брюк не находит. Женя нашёл их под столом, поднял и протянул Яше.
- Брюки по крайней мере должны висеть на спинке стула, если нет шифоньера, а его у тебя нет.
Яшка выбежал во двор, вспомнил, что сегодня первое апреля. «Слава Богу, всё в порядке, лошадь на месте, надо всё-таки сходить в столовую, может, и правда - нет хлеба,» - сообразил он.
Действительно, иногда хлеб кончался, особенно в весенние дни. Недели две назад ужин был без хлеба, тётя Даша кормила жидкой манной кашей. Тогда Яша за хлебом уехал рано утром. В детдоме его ждали весь день. И обед, и ужин без хлеба. Яшки всё не было, приехал только ночью: ронгинскую дорогу разлило - не проедешь, вместо восьми километров Яша проехал целых двадцать. Тётя Даша понимала, что дороги нет, в оврагах вода. Не¬смотря на то что поздно, тётя Даша хлеб, посыпанный сахарным песком, разносила по комнатам.
После завтрака Нина Соколова, Зоя Гребнева и я отправились в поселковый магазин. Продавец Владимир, полный, тучный, всегда красный, искоса, недовольно поглядывает на нас. Хотел выгнать, но постеснялся женщин-покупателей. Мы смело подходим к прилавку.
- Дядя Володя, Вас вызывает Мария Александровна.
- Меня? Почему?
- Не знаем. Она передала, чтобы Вы прямо сейчас пришли к ней, - сказали мы, повернулись и тихонько вышли.
Ждать пришлось недолго. Смотрим: дядя Володя шагает по площади к детдому. Мы спрятались за террасой. Через минут пять появились обманутые взрослые, мы слышали:
Вы опишите этих девочек.
- Они у вас все одинаковые, даже на одно лицо. Невысокие, - показывает рукой наш рост, я их в магазине видел не раз. Зачем приходят? Денег-то у них нет.
- Не пускайте, выгоняйте.
- Выгоняю, всё равно идут. Мальчики-то курят?
- Курят. Боремся. Дарья Ефимовна ремнём к туалету бегает, когда оттуда дым валит...
- В туалете курят? - интересуется продавец, тут же из карма¬на достал сигареты и закурил, - сигареты-то где берут?
- У вас покупают.
- Я детям такой товар не отпускаю, - оправдывается дядя Володя. - Вы, Мария Александровна, найдите этих девочек, накажи¬те, чтобы неповадно было другим. В магазине покупатели были.
Нина не выдержала:
Первый апрель, никому не верь.
Вот они! Вот они! кричит мужчина.
- Где? - повернувшись к террасе, спрашивает Мария Александровна.
- Бегут, убежали!
За глубоким оврагом, прямо перед лесным массивом раскинулось гороховое поле. В июле горох поспевал, мы, как саранча, налетали на него. Рвали сладкий, сочный горох, ели, набивали карманы, мешочки. Прятали под матрасом, подушкой. Весь двор наполнялся пустыми стручками от гороха.
В кустах орешника из веток, сена, соломы построили шалаш. Не всегда замечал нас сторож, но если увидит, то держись: достанет самодельное ружьё, заряжённое горохом, выстрелит. И я была под его дулом, мягким местом почувствовала сильную боль. Мы не сдавались, продолжали совершать набеги на горох.
После ужина в тёплый июльский вечер Гасим вышел на тер¬расу с баяном, затянул украинскую «Реве да стогне Днепр широкий». Прибежала тётя Даша, девчонки и мальчишки подхватили
песню, затянули её, и она разнеслась по всей деревне. К террасе подходили и подходили женщины, мужчины, дети, слушали затаив дыхание. Пели из оперы Верстовского «Аскольдова могила»:
И зачем мы, сиротинушки, родились на белый свет?
Учителями нашими в пении были Вова Софроницкий, пластинки к старому патефону. Слушали Шаляпина, музыку Чайковского, Рахманинова. Кто-то эти пластинки передал детскому дому. Никто не смел нам мешать в пении, слушании музыки. Но на этот раз пение прервал полевой бригадир колхоза, прискакал на коне, привязал к молодой цветущей липе у калитки. От липы распространялся медовый аромат. Бригадир, весь в напряжении, не идёт, а бежит к террасе, кричит:
- Где директор?
- У себя, - спокойно ответила тётя Даша.
Лёшка Лежнин, никогда не участвующий в художественной самодеятельности, прыгнул на коня и верхом поскакал по площади к правлению колхоза, привязал его у подъезда у всех на виду. Правление колхоза находилось в единственном в посёлке двухэтажном здании из красного кирпича. Колхоз терял доход, я сейчас понимаю. А тогда?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В семидесятые годы в списках учителей Чувашского ИУУ встретилась очень знакомая фамилия - Кочетов. Тогда заведую¬щая кабинетом воспитательной работы института усовершенствования учителей Прасковья Васильевна Савельева мне подсказала, что этот человек - директор первой средней школы города Чебоксары. Встретиться с ним всё не удавалось, состоялся лишь теле¬фонный разговор с этим добрым, замечательным человеком, инспектором по детским домам Министерства просвещения Марийской АССР. Что он Василий Александрович, узнала много лет спустя. Для нас, детдомовцев, он просто был Кочетовым.
- Кочетов идёт! Кочетов! - кричали мы, завидев идущего бод¬ро, быстро по площади к детскому дому темноволосового, с чистыми, ясными глазами, среднего роста, всегда в чёрном костюме, в белоснежной рубашке инспектора. Ждали мы его, как самого близкого человека, друга. Приезжал он к нам нельзя сказать, что редко. Его приезд для нас - настоящий праздник. Спешил не к директору, а к детям, не в директорский кабинет, в жилище детей.
- Встали в круг! Полетели! Полетели! Ласточка летает, скворец... корова. A-а, вот ты попался, - говорит Кочетов. Достаёт из кармана леденец, карамель или ириску, протягивает сладость «виновнику».
- Пляши. Что умеешь делать? Спой, расскажи стихотворение. Ой, какие вы хитрые! Сейчас по-другому проверю вашу внимательность: кто ошибётся, выйдет из игры; кто останется, тот получит приз.
Приз лежал в чемоданчике, который Кочетов ставил тут же в коридоре, где играли. Мы знали, что этот чемоданчик богат леденцами, книжками, игрушками для самых маленьких, альбомами для рисования. Веселье, шум, гам. Горн на обед - Кочетов идёт в столовую вместе с нами. По детскому дому дежурит Зоя Ивановна, она в это время в гостях у Марии Александровны, сидят за чашкой чая, беседуют. Горн им помешал.
- Идите, Зоя Ивановна, идите в столовую, а то они там натворят что-нибудь. Завтра банный день. Кто после Вас дежурит, Зоя Ивановна? - интересуется директор.
- Маргарита Яковлевна.
- Хорошо. У неё порядок. В банный день с детьми хлопот много.
Зоя Ивановна удивилась, когда в столовой увидела инспектора, обедающего с ребятами. Кочетов ел, как и все, суп без картошки, но с капустой, котлету с вермишелью. Тётя Даша потчевала:
- Кушайте, ешьте. Приятного аппетита!
Такая тишина! Нарушают её стук ложек о тарелки и детский шёпот. Кочетов поблагодарил тётю Дашу и дежурных девчонок за вкусный обед, поздоровался с Зоей Ивановной, отправился в кабинет директора. Кто-то успел предупредить Марию Александров¬ну о Кочетове. Она сидела у себя, ждала инспектора. Знала, что Кочетов не смотрит на бумаги, пишет справки о состоянии воспитательной работы по-своему. Он сам видит, уже увидел, что одежда на детях грязная. Простыни, наволочки на подушках чуть ли не серые, покрытые синими одеялами. Зато в комнатах полы чистые, их моют девочки из старшей и средней групп. У старших мальчиков уютно. За чистотой и порядком следят сами.
Кочетов навестил нас ровно через месяц, в начале учебного года. Мы поняли, почему. На этот раз он не стал играть с детьми, незаметно прошёл к нам в комнату, сел за учебный стол, пригласил нас.
- Девочки, расскажите по порядку, что же произошло у вас вчера, Может, вы сами виноваты. Сознайтесь, честно расскажите мне.
- Да, виноваты. Она тоже виновата.
Кто она?
Зоя Ивановна. Дуся, рассказывай, обращаюсь я.
Зоя Ивановна Козлова приехала в Вятское из Куйбышева. Думаю, что в детский дом она попала совершенно случайно. Было ли у этого человека соответствующее образование, это неважно. Педагогом, я считаю, рождаются. Если нет таланта врождённого, им становятся, накапливая ежечасно, ежедневно опыт работы воспитателем.
Зое Ивановне доверили мальчишек младшей группы, беззащитных, хрупких, которым нужна подсказка, помощь, поддержка, которых надо учить всему.
Лёня Иванов, хоть лопни, не решит ни одной задачи.
- Реши сам, бестолочь! Не списывай! - кричит на Лёню Зоя Ивановна, ударила по голове.
- Ай, не списывал я ни у кого, сам решил. Больно! Не надо! Больше не буду.
- Это ты, Лёня, рубашку у костра спалил? Ты? Завтра мне надо сдать бельё кастелянше. Вместо твоей рубашки что буду сдавать? Вот тебе! Вот тебе!
Из соседней комнаты старшие девочки слышали ругань и плач. Дуся не выдержала, побежала к соседям. Открывает дверь - видит: все мальчишки стоят вокруг стола, а Лёня - в углу, плачет, рукавом вытирает слёзы.
- Закрой дверь, что тебе надо? Черемиска, закрой дверь! - зло своё Зоя Ивановна срывает на Дусе.
- А ты кто? Козёл? - отвечает Дуся.
- Ах, ты! Ты меня обозвала!
И ты меня обозвала. Первая оскорбила меня. Я марийка, не черемиска.
На крик Дуси подошли другие. Малыши, осмелившись, налетели на свою воспитательницу.
Вы обзываетесь! Вы! Вы!
- Бестолочи! Бестолковые! Все вы тут такие, отбросы несчастные! - взбесилась Зоя Ивановна, затем скрылась в воспитательской комнате, заперлась.
Не тут-то было. Весь детдом встал на дыбы. Нашёлся мел, в ход пошли палки. Кто бьёт палкой по двери комнаты воспитателей, кто пишет на стене, на полу. «Козёл! Козёл!» - слышится крик в коридоре. Сломался дверной замок. Зои Ивановны в комнате нет, она сбежала - окно-то выходит прямо на террасу.
С той поры Зои Ивановны в детдоме никто не видел. Мы, несколько человек, получили по выговору от Кочетова, директора детдома, детского совета.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
За столом, покрытым красной скатертью, сидят Гасим Диастинов, Зоя Отмахова, Сима Таныгина, Женя Ермошин и Лида Глушкова. Гасим - председатель детсовета. Помогает им Маргарита Яковлевна. Детсовет заседает один раз в месяц. Проступков, отступлений от нормы поведения, правонарушений за месяц предостаточно. Кто-то сорвал урок, кто-то кого-то сильно обидел, подрался. Зоя Гребнева сорвала урок русского языка. Трое устроили побег из детского дома. Сегодня крупно подрались.
Иду вдоль террасы, вижу: Римма, прижавшись к дереву, навзрыд плачет.
- Кто тебя обидел? Кто?
- Генка Бастраков. Он обозвал меня, потом ударил по лицу. Щека красная от удара.
- Не плачь, сестричка. Сейчас я его найду. Где же этот Бастраков гуляет?
Стою у колодца. Мне навстречу шагают трое: Миша Лежнин, Толик Егошин и Гена Бастраков. - За что ты, Гена, ударил Римму? За что?
- За то! Что тебе надо? - усмехнулся Гена. - Ты тоже сейчас получишь!
Размахнулся Гена, я сумела его опередить, ударила в живот ногой, он упал. Миша и Толик хохочут.
-Вот это да, Роза, вот это да!
Гена, полежав минуту на земле, из кармана достал перочинный нож, направил его на меня. Я снова его в живот. Ежедневные занятия акробатикой с Лидой Глушковой мне здесь помогли. Гена вновь на земле. Что бы было, если бы не тётя Ксения, беспокойная, понимающая детскую душу, выручающая в беде уборщица? Она отвела меня и Римму к Марии Степановне.
За эту драку я на детском совете получила второй выговор за время пребывания в детдоме.
"Выговор за выговором. Не ладится, грустно, скверно на душе. Не буду реветь. Ни за что не буду! Не сдамся!" - решила я.
Вышла за калитку детского дома - у забора сидит Галя Макина, вот-вот она заплачет. Присела к ней.
- Галь, а Галь, что ревёшь? Кто тебя обидел? У тебя есть брат Юра, он всегда за тебя заступится.
Она сильнее плакать. В перерывах не совсем понятные зарёванные слова:
- Харитон... у магазина... отнял три рубля. Я... воротничок продала, а он... у меня... забрал. Я хочу к бабушке... Она живёт в Ронге. Ты со мной пойдёшь? Пошли, а?- просит Галя.
- Ладно, Галя, я с тобой пойду. До Ронги восемь километров, недалеко. Успею вернуться к ужину. Побудешь с бабушкой - вместе вернёмся, - сказала я.
Сентябрьское солнце уже высоко. Воскресенье. По-осеннему тепло. Листья начали опадать. На небе чаще появляются холодные тучи, закрывают солнце, земля потихонечку остывает.
По ронгинской дороге босыми ногами шлёпали трое, к нам присоединилась подруга Гали Саша. Прошли страшный овраг, где, по рассказам Яшки-конюха, у речушки играют черти, русалки. Песни поют, детей воруют. До Ронги совсем близко, сели отдохнуть у зелёного кустика, вокруг растёт подорожник.
- По-дорожник, - произношу я, впервые задумываюсь над знакомым словом, впервые вглядываюсь в знакомое растение. Сорвала листочек, почувствовала такой запах, будто это растение духами опрыскано. Из центра, где сходятся все листья, торчит зелёно-коричневый стебелёк. Понюхала - красота! На макушке сиреневатый пушок.
Галя натёрла ногу, я приложила листочек подорожника к ранке.
- Сейчас тебе будет хорошо, - успокаивая подругу, лепечет успевшая устать Саша.
- Во-от дом бабушки, совсем близко, говорит Галя. Рассказы Гали о бабушке навеяли грустные воспоминания о деревне, маме, бабушке.
Отец, уходя на войну, наказал своей матери присматривать за мной и Риммой. Бабушка была своя, без которой невозможно представить себя. Она казалась вечной. На себе таскала из леса дрова, собирала иван-чай, малину, на зиму сушила на капустном или свекольном листе в печке. Вспомнила аромат зимнего малинового чая. И мне захотелось к бабушке, домой. Но моей бабушки не было - умерла на три месяца раньше матери - 29 января того же года.
Сидим во дворе старенького домика Галиной бабушки. Высокие ворота, забор из тесовых досок укрыли нас от людей, посторонних глаз, расположились на траве, ещё зелёной, но кое-где начинающей желтеть, рассказываем друг другу страшные истории. «Вернуться в детский дом не успею, - подумала я, - что же делать? Время идёт». Пришла Галина бабушка, разглядывает нас. В доме всё скромно: деревянная скамейка вдоль стены, посреди стол, кровать за печкой.
Стук в дверь. Входит мужчина в тёмно-синем костюме. О чём- то поговорив с бабушкой, ушёл незнакомец. Так есть хотелось. Галя ходит по дому, жует то хлеб, то картошку, а нам - ничего.
У порога появляется тот самый мужчина, и с ним - милиционер. На нас ноль внимания. Они прошли вперёд, поговорили с хозяйкой, направились к выходу, не замечая нас, милиционер повернулся, подошёл к нам, спросил:
- Чьи же такие сидите? Откуда? Босиком, одинаковые платья, пальтишки.
-Я с Галей пришла, - отвечает Саша.
-А я пойду в Вятское, в детдом, побегу, может, успею к отбою,- объясняю я.
- Не успеешь, девочка, не успеешь. Все трое пойдёмте со мной, и Галя с вами пойдёт. У бабушки, видите, негде спать и кормить вас нечем, - обратился к нам милиционер.
Бабушка и Галя плачут.
- Галю оставьте со мной, оставьте! Я сама завтра в детдом отведу, - упрашивает бабушка.
- Завтра рано утром за ними приедет воспитательница.
Уже вечер. Темнеет, гонят стадо. Мычат коровы, важно шагают по улице Ронги, возвращаются с пастбища. Совсем как в моей деревне. Мы уныло бредём по тротуару, улицам Ронги, районного центра. Дом с надписью «Милиция». Саша заныла:
- Нас в милицию, в тюрьму теперь посадят.
- Попала я снова в историю, влипла, окончательно влипла, - ругаю себя.
Комната, куда нас поселили, вовсе не страшная. Нет решёток на окнах, чистый крашеный пол. Дядя милиционер принёс матрас и булку хлеба. Наломал на ровные куски и протянул нам.
- Ешьте, больше у меня для вас ничего нет. Пить ещё принесу. Кружку найду, воды наберу.
Чайник с колодезной холодной водой поставил на пол по соседству с матрасом. Принёс патефон и включил музыку. Мы развеселились. «Дядя милиционер хороший», - решили мы.
Рано утром заходит к нам Зоя Фёдоровна, мило улыбается:
- Где мои беглецы? Ах, вот они где.
Зоя Фёдоровна - воспитательница самых маленьких детей, дошколят, прибыла за нами, шла пешком до Ронги.
- Прощайте, больше не попадайтесь, девчонки, сюда, - хохочет наш молодой милиционер. - Зоя Фёдоровна, забирайте своих.
- До свидания! До свидания! Приезжайте к нам в детский дом, - хором говорим мы.
Идём по утренней росе, по тропке, ведущей к главной ронгинской дороге. Только рассвело, а рассвет - хорошее время сна. А сон пропал. Утро пасмурное, накрапывает дождь. На траве, тропке было много опавших листьев. Зато розовели вершины берёз и рябин, освещённые первыми лучами солнца. В кустах чирикали воробьи, прятались от дождевых капель. Зоя Фёдоровна с нами шутила, ни слова о побеге из детдома. И не заметили, как добрались до Вятского.
Детдом пуст, все в школе, мы опоздали на первый урок. Тётя Даша нас встретила ласково:
- Проголодались вы мои, блудные детки, проголодались, в чужих краях побывали, поди, и не завтракали, а вчера и не поужинали. Сейчас накормлю, самое вкусненькое дам. Сашенька, ты-то как выдержала дорогу? Устала, небось? Зоя Фёдоровна, Сашу не отправляйте в школу, после дороги пусть отдохнёт.
- Согласна, Дарья Ефимовна. Третий класс не велика беда. Она у нас умница, догонит других, - прижав девочку к своей груди, ласкает Зоя Фёдоровна.
Выговора за побег из детдома мы не получили.
Второй урок - литература. Учусь в шестом классе. «Десятилетнюю песню» Маяковского я учила наизусть, но повторить не успела, да и книги с собой не было. Из детдомовских одна Лида Глушкова знала наизусть и получила отличную оценку. Всем остальным Елизавета Ивановна поставила двойки. На следующий день Зоя Гребнева решила учительнице отомстить. Звонок на урок русского языка. Елизавета Ивановна запаздывает. Зоя достала домру.
- Приготовиться! - скомандовала Зоя. - Запевай «По долинам и по взгорьям...»! Поём дружно, громко эту партизанскую песню.
Мы, детдомовцы, запели так, что эта песня дошла до учительской, директорской. Учительница постояла у двери, повернулась, покинула класс.
Лобов Геннадий Иванович, директор школы, не заставил себя долго ждать.
- Что у вас здесь творится? - спросил директор, строгий учитель истории. - Кто в школу принёс музыкальный инструмент?
- Мы, - дружно встали и хором ответили все восьмеро. - Это домра.
Встаньте! Кому говорят?
- Мы стоим. Куда ещё встать? - спрашиваю я.
Роза, вон из класса!
- Хорошо. Я ухожу. До свидания!
- Сообщу Марии Александровне! - вслед кричит Геннадий Иванович.
Прошла учебная неделя. К калитке детского дома подошёл сутуловатый, видно было, не по годам старый мужчина. Весь в лохмотьях, стареньких сапогах, с домотканной сумкой на груди. Середина сентября, по-прежнему солнце, тепло. Узнав своего отца, к мужчине подбежала Роза Гребнева. Мы видели, как два родных человека обнялись, поцеловались. Роза заплакала, по морщинистому лицу отца текли слёзы. Мы обмерли, продолжали с изумлением смотреть, что же будет дальше. Дальше? Дальше произошло нечто ужасное: идёт к калитке Зоя Гребнева, младшая сестра Розы, моя одноклассница, в сером, выцветшем фланелевом платье, без пальто, в старых ботинках, без сменного белья, сумки. Зоя подошла к папе, сестре, прижалась к ним.
Тут же появилась грозная Мария Александровна, заметив нас, приказала:
- Идите в дом.
Мы ушли, но продолжали следить с террасы, как мне кажется, за нечеловеческим действием, поступком директора детдома.
- Уходите! Уходите немедленно, чтоб вас здесь не было! А ты, Роза, пока остаёшься, иди в свою комнату, а Зоя пойдёт с отцом.
Удаляются два человека: высокий сутулый нищий отец и его дочь - шестиклассница, маленькая, жалкая. Как это похоже на деда Архипа и Леньку Максима Горького! Что ждёт впереди Зою? Почему так поступила Мария Александровна?
От Розы мы узнали, что отец только - только вернулся из тюрьмы, дома нет, живут в землянке.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дважды хотели меня с сестрой усыновить (удочерить): в Шлани после смерти матери и в Вятском. Как бы сложилась жизнь в чужой семье, с чужими родителями? Не представляю. Смотришь передачи по телевидению о судьбах детей - сирот, воспитывающихся у неродных мам и пап, задумываешься. Конечно, кому-то повезёт, некоторые найдут настоящих родителей. Недавно была подобная передача из цикла «Жди меня» - пришли за девочкой, прижавшейся к телеведущей Екатерине Андреевой, дядя с супругой и родной дочерью. Как сложится судьба этой девочки? Может, Екатерина Андреева будет интересоваться её жизнью. Сколько семей в нашей стране и за рубежом, воспитывающих чужих детей, с печальным, трагическим концом! Кто знает, возможно, нам с Риммой лучше бы было в чужой семье. Кто знает?
К дому дяди Ветки шагают мужчина и женщина средних лет, по тем временам добротно одетые. Идут из Шор-Уньжи. Мы с Эликой и Риммой играли перед домом. Они остановились, о чём- то поговорили, разглядывая нас, затем вошли в дом.
- Дети, идите домой. С вами хотят поговорить гости из Шор-Уньжи. Я догадалась, в чём дело. Взяла Римму за руку и повела за речку. Лстий бежит за нами и говорит:
- Ой, уходите, не надо. Сердцем чую, что не надо. Они хотят вас обеих взять. У них своих детей нет, вдвоём только живут. Дом новый, большой, богатые люди. Далеко не бегите, поиграйте и домой.
Мы перешли овраг, речку, шли тропой по ржаному полю, сели на траву среди васильков, собирали цветы, плели венки. Сидели здесь до вечера. Конец лета, день погожий, солнечный. Пора до¬мой, но задержала, очаровала своей красотой рябина, росшая среди ржаного поля, недалеко от речки. Ягоды на ней начали краснеть, с громкой трескотнёй с ветки на ветку перелетают дрозды, общипывают не совсем созревшие бледно - красные ягоды.
- Ой, какое красивое дерево! Давай здесь отдохнём! Дай мне одну ягодку, - просит Римма, а сама зевает.
- Спать ты у меня хочешь. Сейчас к дяде пойдём, там поспишь, - прошу сестричку.
- Нет, не пойдём, сяду под красивое дерево.
Римма на моих коленях сразу уснула. Жалко было будить крепко, сладко спящую сестру.
Уже в Вятском на коне к детдому подъехал симпатичный муж¬чина из соседней деревни. Быстро зашагал к дому, где был кабинет директора. Я стою у колодца, качаю воду, а Лида поливает цветы на наших клумбах.
- Лида, Роза, подойдите сюда, - подзывает Мария Александровна.
- Любую можно, обе хорошенькие, - говорит мужчина.
- У этой, Лиды, есть мать, она с сыновьями живёт в Йошкар- Оле. А у Розы есть сестрёнка.
- Обеих не надо. Живём с женой вдвоём, у нас большое хозяйство. Три года, как поженились, а детей нет. Вдруг они появятся? Одну возьмём. Вот эту, - показывая на меня, сказал мужчина.
Без сестры нельзя. Нельзя их разлучить! Впервые Мария Александровна взглянула но меня такими добрыми глазами. Оказывается, у неё такие красивые карие глаза.
- Нет, я к Вам не пойду! Берите кого-нибудь! - грубо сказала я, и мы с Лидой отошли к колодцу.
Долго шептались два взрослых человека. Потеплело в моём сердце, и я улыбнулась Марии Александровне, проходя мимо неё.
С тех пор утекло много воды. Другая история произошла с тринадцатилетней, уже осознающей жизнь девочкой, Людой Николаевой. В течение четырнадцати лет я была заместителем директора школы. По долгу службы я знала всех детей и их родите¬лей. Подходит рослая девочка, обращается ко мне:
- Здравствуйте! Я Люда Николаева из 8 Б класса.
- Я знаю тебя. Пойдём в кабинет. Садись. Люда, слушаю тебя.
- Куда мне идти жить? К ним я не пойду! Не хочу! Я ушла от них! - утирая слёзы, всхлипывая, рассказывает девочка. - Всю ночь не спала. Папа меня вчера закрыл в кладовке. Они с мамой весь вечер пили. Он забыл, что я в кладовке. Брат с сестрой хотели открыть, выпустить меня, но он приказал им идти в свою комнату.
- Сколько детей у мамы с папой?
- Родных детей двое, дочь и сын. Сын моложе меня на пять лет, дочери три года.
- А ты кто им?
- Они взяли меня из интерната, когда я была совсем маленькой. У них долго не было детей. Папа с мамой любили меня, считали своей.
- А теперь?
- Теперь я им не нужна.
- Откуда знаешь, что ты им неродная? Кто тебе об этом сказал?
- Мама.
- Тебя удочерили?
- Да. Я папину фамилию и отчество ношу. Настоящей своей фамилии не знаю. Мама недавно проговорилась, что у меня есть брат, что меня действительно зовут Людой. Не первый раз сижу в кладовке. Вчера долго плакала. Сняла с себя пояс, хотела повеситься, намотала на шею, потом одумалась: из-за них лишить себя жизни?
- Правильно. Если сегодня из школы домой не придёшь, папа с мамой будут тебя искать?
- Вряд ли? Я им сообщила, что от них ухожу.
В кабинет вошла Людина классная руководительница. С ней решили: Люда поживёт у меня, пока не определим её в школу- интернат. Люда согласилась.
Две недели Люда жила у меня. Удочерившие родители Людой не интересовались. Устроить девочку в интернат помогла Прасковья Васильевна, заведующая кабинетом воспитательной работы института усовершенствования учителей. Она нашла брата Люды, установила настоящую её фамилию и отчество.
ГЛАВА ОДИННАЦАТАЯ
Жизнь продолжается. И завтра Новый год, любимый праздник всех людей на Земле. Дети, как муравьи, копошатся, бегают, хлопочут. Конюх Яшка, Женя Ермошин, Юра Макин в комнату старших девочек втащили новогоднюю ёлку. Это самая большая комната, в ней живут двадцать человек. Как такового актового или спортивного зала у нас не было. В комнате кровати стояли рядом, плотно «прижавшись»друг к другу. Мои соседи по кровати - Лида Елушкова и Таня Сенова. Кроме стола и кроватей, другой мебели не было. У Тани Сеновой было много книг - они лежали и на кровати, и на подоконнике. Дарили ей только книги. Я благодарна Тане за книги, за её любовь к ним, которую сумела передать мне, Лиде, Нине... Читали Константина Федина, его трилогию, Льва Толстого: «Воскресение», «Анну Каренину», «Хаджи-Мурата», Алексея Толстого, других. Читали всё. Книги брали в библиотеках в Вятском, Фокине, находили их у подруг в посёлке.
Перед Новым годом, освобождая комнату для ёлки, кровати вытащили во двор. Книги прятали в воспитательской.
- Мария Степановна, никому не разрешайте их брать, - просит Таня.
Малыши, взрослые вырезают игрушки для ёлки, рисуют, пишут плакаты с поздравлениями. Девочки наряжают ёлку, зал для праздника. Тётя Даша и девочки готовят праздничный ужин - обязательно котлеты с картофельным пюре, компот из сухофруктов и белый хлеб. Не раздавали его по кусочкам, как обычно, а ели вдоволь, досыта. Только по праздникам красовался белый, очень мягкий вкусный хлеб. Его аппетитно запивали компотом.
Кастелянша Женя, она же и завхоз, закупила в магазине печенья, конфет, карамели для подарков. Зоя Фёдоровна несёт костюм деда Мороза в воспитательскую. Значит, снова Зоя Фёдоровна - дед Мороз. Мы-то, старшие, знали об этом, но малыши от души радовались появлению на ёлке волшебника Мороза. Верили в него, ждали, потому что на санках дед Мороз привезёт подарки-пакеты со сладостями.
Зоя Фёдоровна строгая, но очень добрая, высокая, с грубовато-приятным голосом воспитательница. Она от Кочетова переняла игру «Полетели». Весь детдом любил кочетовскую игру с конфетами, призами.
Новогодняя ёлка малышей начиналась перед ужином. После ужина - бал-маскарад для старших. У нас не было богатых костюмов, мы сами готовили наряды из бумаги. Кастелянша тётя Женя выдавала нам списанное бельё. Мы мастерили лисицу, медведя, волка, снежинки, розы, гвоздики, васильки. Цветы из бумаги, на¬крахмаленного ситца учила делать тётя Женя.
Лида - настоящая роза. Эта черноглазая, невысокого роста девчушка из кумача вырезала лепестки чудо-цветка, сшила блуз¬ку. Я - доктор Айболит. Белых халатов в детдоме много. Медсестра Галина Ивановна нарядила меня, нашла и красный крест, и сумочку-аптечку. Таня Сенова - почтальонка. Ей на празднике придётся туго, запаслись и мы карандашами и бумагой.
Нам по тринадцать-пятнадцать лет. Это подростковый возраст, пора тревожных, нежных чувств, душевных исканий, неуверенных ощущений в любви, пора иллюзий, раздумий, горьких разочарова¬ний. «Любовь, как огонь, без пищи гаснет», - читаешь в дневнике афоризм Печорина. А если вспыхивает она в молодом сердце, ещё неопытном, кому расскажешь об этом, с кем разделишь тревогу, не¬понятное чувство? Нас много, а воспитатель, старший человек, один.
Настал новогодний праздник. Включили патефон, поставили пластинки с вальсом Дунаевского, Андреева. Танцевать мы мастера, этому искусству мы учили друг друга. Закружились в вальсе Лида и Коля Коваленко, сыном нашей тёти Даши, Таня Сенова с Толиком Егошиным, Регина Скворцова с Женей Ермошиным... Я стою в стороне. Подходит ко мне новенький Гена Краев, мой одноклассник, высокий, кудрявый. Танцую с ним. Неуверенный шаг в танце, стеснительный Гена то и дело наступает мне на ноги.
Ничего, Гена, научишься танцевать.
Я догадывалась, что Гена неравнодушен ко мне. Это чувствовалось и в классе, и в столовой, и сегодня на новогодней ёлке.
В зале появился Гасим Диастинов. Баян ждал хозяина под ёлкой. Гасим поднял свой баян, сел у ёлки, заиграл польку, барыню...
С нетерпением ждали деда Мороза. Ждём, когда зажгут ёлку. В зале погасили свет, светится только ёлка. Десятки лампочек загорелись в густых зелёных ветвях сказочного дерева. Лампочки освещают пушистые концы ветвей, похожих на лохматые лапы волшебных птиц и зверей.
Плясали барыню с дедом Морозом все: Мария Степановна, тётя Даша, Ксения, мальчишки, девчонки. Гасим продолжал играть. Конечно, он устал, но играл, ревниво поглядывал то на меня, то на Гену, хотя ему нравилась Таня Сенова, а Тане - Толик Его- тттнн. Таня-почтальонка носит письма-записки по номерам. У меня № 30, у Лиды - 35. Секретные письма. Лиде записки шлёт Коля Коваленко. Снова вальс.
- Интересно. Я не думала, что нравлюсь Коле. Танцевать весь вечер приглашает, теперь записки отправляет. Что делать? - спрашивает Лида.
Пиши, отвечай, говорю я.
Да, в Лиду многие влюблялись. Ей нравился Гасим, он нравился и мне. Как быть? Путаница какая-то.
Первое признание в любви в записке на новогоднем вечере получила и я от Димы Петрова. Не ответила я ему, оставила хозяина записки без внимания, отнеслась несерьёзно, равнодушно к этому скромному парню. Сначала Гасим никому не писал, у него и номера не было, ему писала Таня-почтальонка. Напишет - передаст ему. Я решила прервать их переписку, вручив Гасиму записку с новогодними поздравлениями и сделала заявку на вальс. В это же время к нему подошли Аля Кожевникова и Нина Соколова, заказали польку. А Гасим заиграл вальс. Снова танцы. Таня вручает мне записку без указания ответного номера: «Обе с Лидой любите Гасима, разделите его пополам.»
Хорошие, милые были.
Тот образ во мне не угас.
Мы все эти годы любили,
Но значит, любили и нас... - читали строки
Сергея Есенина.
К Гене Краеву я всегда относилась с огромным уважением. Мы же с ним - одноклассники, были хорошими друзьями. Он со мной танцевал на выпускном вечере, танцевал уже уверенно, легко, красиво. Я ему помогла на экзамене по русскому языку. Писал он с ошибками. Елизавета Ивановна сделала вид, что не замечает, как Елена передаёт лист с изложением для исправления ошибок. Не стал он переписывать работу, получил тройку, а я пять. В пятом классе по этому предмету я имела двойку. Помогли мне Таня Сенова со своими книгами и Лида Глушкова. Они научили меня говорить на этом великом языке, которому я посвятила всю свою жизнь. Любимых предметов было много. Нравился учитель - нравился его предмет.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
С утра в детдоме суета. Заменили постельное бельё, хотя до банного дня ещё целых пять дней, нам выдали новые платья, мальчикам - новые брюки, вышитые рубашки. Для них нашлись не хлопчатобумажные, а нормальные, шерстяные брюки, какие носят поселковые ребята.
В столовой срочно сменили меню. К манной каше добавили сыр, мы его не пробовали даже в праздники, в меню появилось какао.
Было воскресенье. В комнатах наводили порядок, мыли полы. Утром по коридору бродила одна Зоя Фёдоровна, а тут весь персонал детдома бегает. Что же случилось? Нам, дежурным, тётя Даша шепнула:
- Корреспонденты из «Марийской правды» едут. Вас будут снимать, напишут в газете. Вот какое дело.
Мария Александровна в чёрном костюме, подтянутая, исчезла куда-то её полнота. Нарядилась в лучшее платье тётя Ксения.
К обеду подъехал небольшой автобус с фотокорреспондентами, журналистами. Весь детдом в сборе. В коридоре расставили стулья, поставили пианино, там появилась и ковровая дорожка.
- Откуда её привезли? Где купили? - любопытствовали мы. - Вот бы всегда было так!
Одна из страниц «Марийской правды» за 1952 год полностью посвящена Вятскому детскому дому. «О них заботится Родина» - наши фотографии, рассказы о нас, о нашей жизни.
Да, о нас заботились, учили любить труд, людей труда, любить природу - значит, любить Родину. На этот раз наряды оставили, не стали собирать, как это делали прежде.
- Завтра привезут корейцев, шестьдесят детей-сирот, - сказала Галина Емельяновна.
Корейцев ждали с утра. У детдома собрались любопытные поселковые ребята, спрашивали:
- Интересно, говорят ли они по-русски? Как будете общаться с ними?
Мария Степановна позднее сообщила:
- Корейцев к нам не привезут, их повезли в другой детский дом. Ждите к нам других гостей, сейчас их подвезут.
- Если не корейцев, то кого же? - интересовались мы.
Только к вечеру в детдоме появились новенькие, дети дошкольного возраста, совсем маленькие, человек двадцать. Одни девочки.
- Маленькие, им по четыре-пять лет. Вы, ребята, для них будете сёстрами, братьями, - улыбаясь, в то же время, волнуясь, говорит Мария Степановна.
Я подошла к девчушке.
- Как тебя зовут? - спросила я.
-Галя я, Петрова,- говорит и протирает грязными ручонками глазки. Как я заметила, глаза её большие, голубые, как ясное весеннее небо.
- Сколько тебе лет?
-Четыре,- показывает четыре пальца.
Тётя Катя, прачка, в то же время банщица в детдоме, затопила баню, нагрела воды. Я купала Галю, Лиде досталась Ксюша, Тане Сеновой - маленькая Оля.
Зое Фёдоровне тяжело с ними. Тяжелее было бы без нас. Мы в школе - они ждут нас. Ждут, когда будем читать книжки с картинками. Зимой их катали на санках.
Тогда вместе с маленькими девочками в детдом привезли Мару Темащук, двенадцатилетнюю девочку из Люльпанского детского дома. Почему-то воспитатели её встретили недружелюбно. Когда я разговаривала с маленькой Галей, взглянула в сторону незнакомой девочки - с короткой стрижкой, светленькой. Она улыбнулась мне. А вечером мы с ней познакомились.
-Я Мара Темащук. Попала сюда из Белоруссии. Мама недавно умерла, работала уборщицей в Люльпанском детдоме. В Люльпанах её похоронили. У мамы, кроме меня, были сын и дочь, старше меня.
- А где они?
- Погибли. Мы бежали от фашистов. Я не помню, была маленькой. Мама рассказывала, что было очень страшно. Она несла меня на руках, с ней бежали брат и сестра. Наш город бомбили, бомба взорвалась недалеко от нас. Многие погибли, погибли брат и сестра. Мама была ранена, долго лежала без сознания. Я плакала, плакала и уснула на маме. Немцы подумали, что мы мёртвые, прошли мимо. Тех, кто шевелился, был жив, расстреливали.
Вам очень повезло.
- Да, повезло. На повозке ехал дяденька, он нас подобрал, довёз до партизан. Мама долго болела, была ранена в ногу. Она хромала.
- Ты же была в Люльпанском детдоме, там мама твоя похоронена, почему сюда тебя привезли?
- Не знаю, ничего мне не сказали. Наверно, за поведение, училась плохо. Уроки в школе срывала. Всё бесит меня. Бесит, когда воспитатели задирают нос.
- Почему учишься плохо? В каком классе учишься?
- В пятом. Двойки ставят за поведение.
Мара попала в группу Галины Емельяновны, воспитательнице с ней было нелегко. Объявили отбой. Девочки не спят, шумят, ругаются.
- Емеля! Топай отсюда! - слышу Марин крик. - Топай, кому говорят?
Мы, старшие, не выдержали, побежали в соседнюю группу.
- Мара, ты что? А ну, успокойся! - кричу я.
- Ты! Ты тоже туда же? Она обозвала меня. Теперь все будут меня так звать!
- Не будут. Слышишь, не будут!
Прошло несколько лет. Мару, девочку с приятной улыбкой, с красивыми ямочками на щеках, я встретила в Люльпанах, в рабочей столовой. Я, студентка первого курса Марпединститута, иногда навещала свою сестру Римму, ученицу десятого класса, воспитанницу Люльпанского детдома. Что было в столовой? Это надо видеть. Мара, повзрослевшая, голубоглазая, на ней такого же цвета зимнее пальто, белый пуховый платок, узнав нас с Риммой, встала из-за стола, побежала к нам навстречу. Мы обнялись, долго стояли посреди зала. Выбежали все кухонные работники, с любопытством смотрели на встречу друзей.
Ещё одна подобная встреча произошла (гораздо раньше, чем с Марой), встреча, неожиданная, случайная, с Розой Тойбахтиной, с той, которую мы подобрали в Мари - Солинском детском доме перед церковью. Я как студентка Йошкар-Олинского педучилища приехала на практику в Параньгинскую среднюю школу.
Знакомлюсь с классным журналом, со списком учащихся. Я в изумлении - Тойбахтина Роза. Кто? Совпадение или это она? Спрашиваю у учительницы:
- Тойбахтина - детдомовская?
- Да.
Прошло столько времени. Ей тогда было три-пять лет. Скоро звонок на урок. Волнуюсь, жду встречи. Села за последнюю парту. Звонка ещё нет, дети заходят в класс, разглядываю каждого ученика. Начинается урок, учительница покачала головой, дала знать, что Розы на уроке нет. Почему? После уроков учительница рас¬сказала мне о Тойбахтиной:
- Оставили Розу на третий год.
- Во втором классе на третий год? - с удивлением и возмущением спрашиваю я. - Что уж так плохо?
- Очень. Лучше, когда её в классе нет.
- Почему?
- Ужас! По классу ходит, на уроках не работает, мешает другим. Объяснение учителя для неё как об стенку горох.
После уроков иду в детдом, еле его нашла. Параньга - рай¬центр. Начало октября. Идут осенние дожди. Улицы грязные. Розы в детдоме тоже нет.
- Где гуляет? Где моя беглянка?
- К ужину обязательно придёт. На обеде была, - успокоила меня Розина воспитательница.
Сижу на скамейке перед столовой детского дома. Девочки, одноклассницы Розы, обошли всю территорию детдома. Они рассказали мне, что она часто гуляет по посёлку, сидит где-нибудь, в школе бывает редко, дерётся, вечно ходит в синяках. Описали её портрет.
Купила конфет. Дождалась ужина, по-прежнему сижу на скамейке. В Вятском детдоме на ужин приглашает горн, а здесь дети сами идут. Привыкли, вначале - малыши, потом - взрослые. Бегут малыши. Воспитательница и меня пригласила в столовую, сказав, что Роза ужинает. Она знает обо мне от девочек. Я тоже ем кашу, но за другим столом. Моя тёзка беспрестанно смотрит на меня, разглядывает. Конечно же, она меня не знает и не помнит.
Поблагодарив за ужин, мы с Розой вышли из столовой, сели на ту же скамейку. Сидели там долго, до отбоя.
На следующий день Роза пришла в школу раньше всех. Сидели мы за одной партой. В течение всей моей практики моя тёзка не пропустила ни одного урока, в классном журнале появились удовлетворительные оценки. Домашние задания выполняли вместе.
В конце практики я на мою подопечную написала характеристику.
На мои письма Роза не отвечала. Так я простилась с Розой Тойбахтиной, возможно, навсегда.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мы с Риммой письма получали очень редко. Иногда от дяди, маминого брата. После смерти мамы, перед отправлением в детский дом, в поисках дяди я совершила путешествие в Морки. Он был в Германии, воевал с фашистами, летал на самолётах, бомбил вражеские формирования. С войны вернулся в 1946 году, молодой, видный, холостой. Жил в райцентре, в сорока километрах от Шлани. Ещё при жизни мамы дядя прислал из Германии немецкое нижнее бельё. Нарядилась я в одну из сорочек, пошла к правлению колхоза, а Римма осталась дома. У правления стоят люди, куда-то собрались ехать. Подошла грузовая машина, люди стали садиться в кузов. Взрослые не заметили, как я залезла в машину, спряталась в солому - одета-то не по погоде. Был вечер. Машина поехала. К ночи похолодало, хотя только конец августа. Дорога тряская, после дождя грязная. Я прижалась в угол, почти зарылась в соломе. Взрослые пристроились на скамейках, на досках.
- Смотрите, Роза сидит в соломе. Куда это она едет? Холод¬но же тебе? - обращается ко мне дядя Григорий, снимает с себя пиджачок и надевает на меня.
- Еду к дяде, он в Морках живёт.
Доехали ночью. На улицах пусто, ни души. Куда мне податься? Не знаю адреса своего дяди. Нигде, кроме Шлани, я не бывала. Люди спрыгнули с машины, спрыгнула и я. «Сяду вот тут, у высоких ворот. Никто меня не заметит, до утра посижу и пойду искать дядю», - решила я. Вдруг у меня разболелся живот, я вскрикнула. Не все успели уйти. Дядя Григорий вспомнил, что его пиджак на мне, вернулся за ним.
- Ты что скорчилась? Что-то болит? Ты же плачешь, куда тебе идти-то? Давай провожу.
Почти кричу от боли. Машина ещё стояла, шофёр возился с колёсами. На машине доставили меня в больницу. Я оказалась в инфекционном отделении. В больничной одежде мне было тепло, удобно, кормили хорошо. Рассказала о своём дяде медсестре.
Через неделю дядя забрал меня из больницы. Его домик - на берегу живописного озера в центре посёлка. Озеро с родниковой водой, поэтому вода в нём чистая, холодная. Здесь множество рыбы, утки плавают среди лилий с розовыми, жёлтыми оттенка¬ми. Мне всё здесь понравилось.
Дядя работал заместителем председателя райисполкома. Однажды он при¬нёс мне много вермишели. Как её варить? Впервые в жизни вижу такой продукт. Когда готовлю вермишель, всегда вспоминаю дядину, вкусную, неповторимую.
В детском доме живу уже четыре года. Написала письмо дяде:
- Забери нас с Риммой в деревню хотя бы на неделю.
Мы у дяди в деревне Токпердино. Он уже женат, есть сын Роберт. Живут в отдельном доме. Мы у дяди погостили два дня, сбежали в Шлань, на родину, к дяде Ветке. Пятнадцать километров шли пешком. В Шлани нас не ждали, но все были дома, кроме дяди Ветки. Лстий нашему приходу обрадовалась. Пусть здесь бедно, зато хорошо. Дядю Ветку отправили в Мурманск за то, что он всё не вступал в колхоз, по-прежнему угоняли скотину, поэтому хлев был пуст. Шумат ловит рыбу в реке Шора. Лстий работает в маслопроме в соседней татарской деревне. При доме есть огород, всё здесь росло: огурцы и помидоры, репа, свёкла. Сажали картошку. Ходили в лес за ягодами. И я с ребятами отправилась в лес за земляникой. Одежда на мне детдомовская, другой нет. Стриженая, волосы короткие, на мне коротенькое платье, туфли без носков.
Собираю землянику в кастрюлю, ещё чуть-чуть - и она наполнится, но девочке одной не понравилось, что у меня ягод больше.
- Ты почему говоришь по-русски? - придирается Нина. - Мы говорим и на татарском, и на марийском языках. А ты что зазнаёшься? Смотрите, как она вырядилась! Лстий тебе не нашла сапог? У тебя нет платка? И комары её не кусают, и змей она не боится...
Я молчу, не отвечаю на её вопросы.
- Эй, тебя спрашивают! - слышу голос Семёна, высокого, худощавого мальчика с крупным носом.
Снова молчу, нашла ягодное место, хочу наполнить посуду.
-Она не хочет с нами разговаривать, какая цаца!- кричит Нина.
Нину я знаю, знаю, что мать Нины -участница отравления моей мамы. Она видела, кто подлил формалин в рюмку мамы. Об этом проболталась пьяная Лствий. Как известно: у пьяного что в голове, то на языке. Я тут не стерпела обиды, да ещё от Нины. Нас четверо, ровесники, нам по 13-14 лет. Вдвоём продолжают меня ругать, обзывать. Поставила кастрюлю под берёзу, подошла к Нине, толкнула раз, два... кулаком в живот. Она упала. Сзади меня схватил Семён, ударил в спину. Я не падаю, держусь на ногах.
-Бей её! Бей! кричит Лиза, сестра Нина.
Она не из Шлани, я вижу её первый раз, откуда-то в гости приехала. Она тоже хочет меня ударить. Опять помогла моя сноровка, моя физическая закалка, которые я получила в детдоме. Нина хочет схватить меня за короткие волосы, но не может. Тогда Нина ударила меня по голове. Я пошатнулась, но держусь, не падаю. Нину оттолкнула правой ногой, левой - её гостью. Дерёмся с Семёном. Нина подобрала палку, размахнулась, бежит ко мне. У Семёна из носа пошла кровь. Это меня спасло, с Ниной мне легче справиться, она и ростом ниже меня, другая от меня отстала. Нинина палка в моих руках. Теперь никто ко мне не подходит. Семён стал материться, ругаться, а потом сказал:
- Дикая она, дура!
Я, вся в синяках, с распухшей губой, из леса пошла одна, с полной кастрюлей душистой земляники
Семён умер давно. Жили они с мамой бедно, рос без отца, который так же, как и мой, не вернулся с войны.
Приехал в Шлань дядя Арсентий за нами, увёз в детдом.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На следующий год нас с Риммой навестила Лстий, двоюродная сестра. Она приехала к нам на колхозной машине. Привела лесные орехи, орехи, испечённые ею из теста и мёда, привезла чак-чак. Сказала, что работает там же, в маслопроме, с 5 до 22 часов, устаёт, зато сыта сама, сыты брат с сестрой.
- Знаешь, что случилось с вашим домом? Его нет, он сгорел, - рассказывает Лстий. - Всей деревней его тушили. Колодец-то напротив вашего дома, всю воду оттуда выкачали, но огонь не смогли остановить. Только обгоревшие брёвна лежат. Это про¬изошло поздней осенью.
- Кто поджёг? Почему дом загорелся? - спрашиваю я.
- В вашем доме открыли школу. Уроки закончились. Шёл снег, дул сильный ветер. С севера дул. Тамара, родственница Степана, который как председатель колхоза увёл всю вашу скотину на ферму, работала уборщицей. Она затопила печь и ушла домой.
- Тамары я не знаю. А где она живёт?
- В конце деревни. Внизу, почти у леса. У вас на чердаке хранилась овечья шерсть, надо было мне её забрать, связать вам шерстяные носки: побоялась людской молвы. Вот шерсть-то и загорелась.
- Кто теперь в Шлани председатель колхоза? - поинтересовалась я. Тот же Степан?
Нет, его сняли. С Шор-Уньжой у нас один колхоз. Он твой родственник по материнской линии, Кугергин Ведаска, Степан - заведующий фермой.
А с Тамарой что сделали?
- Ничего, она живёт в деревне. Кажется, и судить не будут. Народ не доволен, все её осуждают. Бог всему - свидетель.
В детском доме, когда тебя одевают, кормят, учат, воспитывают, не задумываешься над вопросами, что будет после детского дома, как жить дальше? Ну что? Дом сгорел, строить его тоже никто не будет. Казалось, что всё даётся легко. На первый взгляд, беспечные, легкомысленные дети.
В Вятском клуба не было, поэтому кинофильмы, концерты художественной самодеятельности, спектакли городских театров про-водились в школе. Из большого класса выносили парты, расставляли стулья, скамейки. Спортивного или актового зала тоже не было.
Демонстрировался кинофильм» Дикая Бара. «Весь посёлок шёл на этот фильм, воспитатели тоже ушли. С детьми осталась одна Анна Ивановна, сторож. Обычное её место - стул в коридоре. Она на своём месте сидит тихо, мирно, вяжет носки или чулки, нас чаще не замечает. Изредка поднимет голову, взглянет на пробегающего.
Даже нет дежурного воспитателя, вот и решили устроить «чехарду». Такой шум подняли. Юра Макин предложил сходить на «Дикую Бару». Малышей уложили спать, мы их никогда не обижали. Наше слово - для них закон. Фильм начался, билетов уже не продают, но главная входная дверь открыта. Юра строем повёл нас в школу, как ходим на культурные мероприятия. Мы без пальто, головного убора, на улице - мороз.
- Запевай! - командует Юра. С песней «По долинам и по взгорьям...» чеканным шагом в валенках входим в школу. Народу много. Нет не только сидячих, но и стоячих мест.
Поселковые привыкли к нашим проделкам, и на этот раз мы не удивили своим появлением. Юра, высокий, сильный парень, взял Лёньку на руки и подбросил его на головы и плечи людей в зале, а потом Алю, меня, Гасима, Толика... Мы ползём. Я упала, встала между взрослыми мужчинами. Теперь уже они меня под¬кинули наверх. Ползут по людям Лида и Гасим. Гасим добрался до переднего ряда и оказался между Августой Петровной, моей классной руководительницей, и Геннадием Ивановичем Лобовым, директором школы.
- Геня, Геня, всё нормально. Гасим, садись, места хватит. Геня, подвинься. Всё хорошо, - успокаивает своего мужа Августа Петровна.
На всю жизнь запомнила маленький фрагмент - картину из фильма: красивая, изящная Бара плывёт по зеркально - чистой воде лесного озера среди водорослей, лилий.
Телевизоров тогда не было, народ шёл на фильмы, спектакли, на любые концерты. Часто мы выступали перед населением посёлка. Кареглазый, курносый, высокого роста баянист Володя Софроницкий нравился многим. Мы, дети, бегали за ним. Куда он, туда мы. На наши концерты народу собиралось не меньше, чем на «Дикую Бару». Играл на баяне и Гасим Диастинов. Для Лиды Глушковой тётя Женя сшила из ярко-зелёного шёлка спортивный костюм для акробатического этюда. Аплодисменты сопровождали каждый номер. Зал затихал, когда гибкая, худенькая маленькая Лида спускалась со стола на стул без поддержки, делала мостик. Выполняла сложнейшие упражнения. На «бис» вызывали Лёлю Кондину, когда она пела цыганские песни.
Незаметно бежало время. Мы постепенно становились взрослыми, готовились к самостоятельной жизни, к новым встречам, радостям, разочарованиям и надеждам.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Закончили школу-семилетку Гасим Диастинов, Толик Егошин, Лёша и Миша Лежнины. Они не братья, однофамильцы. У Гасима нет ни одной тройки, в свидетельстве об образовании одни пятёрки. Мальчики выдержали экзамены, прошли собеседование. Теперь будут учиться на электромеханика. Учиться им нравилось, находятся на полном государственном обеспечении.
У Гасима был дядя Василий, преподаватель музыкального училища, выпускник Ленинградской консерватории. У Лёши Лежни- на тоже был дядя, министр лесного хозяйства Марийской АССР. Изредка министр навещал племянника и племянницу, приезжал в детдом на «Победе», мы крутились вокруг машины, с любопытством изучали её. Завидовали Лёшке с Фаей, когда дядя их катал, возил в Удельное, на родину Лежниных.
Гасим приехал к дяде-музыканту на Новый год. Дядя племянника не видел два года, его приезду он обрадовался - Гасим подрос, в новом костюме ремесленника: на нём чёрная шинель с надписью: «РУ№2», шапка со знаком «ТР» (трудовые резервы). Гасим к дяде приехал на каникулы. Времени много, ездят с шести¬летним двоюродным братом, с сыном дяди, на новогодние ёлки. Талонов, пригласительных билетов много: дядя руководил духовыми оркестрами в институтах и заводских клубах.
31 декабря. С утра начались приготовления к праздничному вечеру. В кухне что-то стряпали. Тётя, жена дяди, доставала из буфета блюдца, тарелки, чашки, бокалы - всё это с любовью расставляла на столе, накрытом белой скатертью. Гасим никому не мешал, сидел на диване, наблюдал за подготовкой дядиной семьи к встрече Нового года. Дядя хорошо готовил. Он варил, жарил курицу. В детдоме мясом, тем более курицей не баловали. Аромат жареной курицы, куриного бульона распространялся по всей квартире. «Слюнки потекли, - рассказывает Гасим, - жена его косилась на меня. А вечером она отправила меня прогуляться с сыном, чтобы я не мешался. Так я не пробовал курицы».
Ушёл Гасим от дяди, ушёл навсегда. Шестилетнего брата от¬правил домой. Напротив дядиного дома остановка автобуса. Через полчаса добрался до железнодорожного вокзала». Здесь мне сидеть до 12 часов ночи. Новый год встречу в вагоне, в тепле, - подумал Гасим. Расстроился, сел на вокзальный диван. Успокаивал себя:
- Без проблем. Хорошо, что ушёл, мешаться под их ногами не буду.
Сидит, мечтает, вспоминает новогодние вечера в Вятском детском доме.
- Эй, ты что здесь? Здорово! Новый год будем вместе встречать! - радостно хлопая по плечу, хохочет Лёша Лежнин. - Я ушёл от дяди-министра.
- Где твоя шапка? Почему ушёл?
- У дяди оставил. Ушёл от него - и всё. В праздник у него со-брались важные персоны, министры. Дядя постеснялся моей формы ремесленника. Сели за праздничный стол. Чего только на столе ни было! Дядя домработнице говорит: «Иди в кухню, покорми его». Это он обо мне. Я, конечно, поел. Шапка моя там, в зале, лежит. Не захотел дядю и его гостей беспокоить. Убежал без шапки. И Лёша расстался со своим важным дядей. В новогодний крепкий мороз густые кудрявые волосы заменили ему шапку ремесленника.
Сидят на вокзальном диване два детдомовских друга, оба без денег. До отправления поезда осталось несколько минут, ждать недолго. Тогда люди к ремесленникам относились добрее, снисходительнее. В ремесленное училище принимали в основном детдомовцев. Билетов в поезде даже и не спросили. Здесь учились детдомовцы из Марийской, Чувашской, Татарской республик. - В ремесленном училище кормили по армейской норме, обслуживали официанты. Исчезло постоянное чувство голода, которое испытывали в детском доме, - рассказывает Гасим Диастинов. - За два года учёбы в ремесленном я вырос на 20 см. Помимо учёбы, мы занимались спортом. Лёша занимался в лыжной секции. В конце концов он стал мастером спорта. Под его влиянием и мы с Мишей Лежниным встали на лыжи.
Алексей друзей заставлял лыжным спортом заниматься серьёзно, брал их на тренировки. Трасса с подъёмом метров пятьдесят. Лёша бежит быстро, поучает друзей:
- На подъёме можно сэкономить время, дальше спуск - отдохнёшь. Спуск длинный - два километра. Ускорение, и здесь время экономится. Круг - десять километров. Любит Лёша поучать. Благодаря ему, Гасим и Миша свободно проходили десять километров. Детдомовцы жили дружно, был детдомовский коллектив. Друг друга поддерживали во всём, детдомовца никто не мог обидеть.
Толик Егошин перестал заикаться. Помогло ему ежедневное чтение книг во время тихого часа в Вятском детдоме, продолжал чтение вслух и в училище. Читал - некоторые засыпали. Кто под¬сказал этот метод лечения заикания? Читал нараспев.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
 Настала и моя очередь. Расстаюсь с детским домом, друзьями, воспитателями. Закончили семилетку вместе со мной Лида Глушкова, Нина Соколова, Лида Маркова... Лиду Глушкову увезла мать, Настю - дядя, завуч Верх-Ушнурской семилетней школы. Настя нашла новых родителей. Дядя Настю на учёбу устроил в Йошкар-Олинскую фельдшерско-акушерскую школу. Все четыре года учёбы дядя о ней беспокоился, заботился. Мальчишек как обычно отправили в ремесленное училище. Отец Нины Соколовой вернулся из тюрьмы. В детском доме остались мы с Лидой Марковой. Нас с ней определяют в ФЗО (фабрично-заводскую школу), отправляют в Иваново учиться на прядильщиц. В моём свидетельстве об образовании нет ни одной тройки. Экзамены по семи предметам сдала на четыре и пять. По математике, химии, биологии, истории пятёрки. Прядильщица, ткачиха? Нужны железные нервы, терпение. А если нитка порвётся, если ещё и ещё? - Я все нитки оборву! Из меня ткачиха не выйдет! «К дяде!» - твёрдо решила я. - Не понравится мне там, точно не понравится! Тогда куда? К Лстий в Шлань, хотя их дом старый, того и гляди, развалится, на подпорках стоит. Дядя Ветка умер от рака в 1952 году.
 Вечер. На душе так скверно. Рядом со мной сидит Римма, обе молчим. Вдруг она заговорила:
- Как я буду без тебя? Когда и куда тебя отправят?
 -Не знаю. Римма, это точно - я в ФЗО не поеду, не соглашусь, сбегу! Не хочу быть ткачихой!
 Римма ушла на ужин. Мне не хочется ни есть, ни пить. Сижу одна. Уже конец июля, а я всё в детдоме. Все разъехались.
 Перед отбоем ко мне пришла Мария Александровна. Даже не присела, побеседовала со мной стоя:
- Завтра Мария Степановна повезёт Лиду Маркову в Иваново. Мы твои документы тоже приготовили, паспорт готов, оценки в свидетельстве очень хорошие. Тебя сразу примут, проучишься полгода - поступишь в текстильный техникум. Вам дадут в общежитии комнату, будете на государственном обеспечении.
- Нет, Мария Александровна, в Иваново не поеду, - твёрдо сказала я, - если отправите, я оттуда сбегу!
- Ты всегда отличалась упрямством. Куда же тебя деть! - почти кричит директор детского дома.
- К дяде. Он председатель колхоза. Там есть средняя школа. Буду учиться.
- Тебя он примет?
- Примет. Детей у него нет, - соврала, - с женой вдвоём живут. Бабушка, его мать, жива. С ней буду.
- Ладно. Готовься в дорогу. Не завтра, а послезавтра. Галина Ивановна проводит тебя. Куда надо ехать?
- В Морки. Оттуда ещё надо ехать двадцать пять километров, в деревню.
Наступило послезавтра. Я почти не спала. Все спят. Подъёма ещё нет. Рано утром зашла к Римме попрощаться. Договорились с ней переписываться.
Мне вручили небольшую сумку. Что там, даже не поинтересовалась. Тётя Даша покормила меня последний раз, в дорогу завернула бутерброды. Никогда мне не было так дурно, плохо. Стою у террасы, жду Галину Ивановну. Выходит Римма, плачет.
- Иди спать.Устроюсь - приеду, - успокаиваю сестру.
 Долго стояла Римма у забора детдома, долго махала рукой,пока мы с Галиной Ивановной из виду не скрылись.
 Вечер. Мы у дяди Арсентия. Посреди стола гудит самовар. Тётя Фаина из погреба принесла молока, масла, нарезала свежего ржаного хлеба. Галине Ивановне, конечно, это показалось богатством. Стол от еды ломится.
 После ужина дядя Арсентий Галину Ивановну до Морков отправил на колхозной машине. Я осталась одна. У дяди трое детей. Галина Ивановна поняла, что я насчёт детей солгала. В доме тесно. Спать меня уложили в летней комнате над крыльцом. Мягкая перина, но мне опять не спится. Дядя пожелал спокойной ночи, в шутку сказал: «На новом месте приснись, жених, невесте».
 Рано утром запел петух, ему стали отвечать другие. Вдруг слышу:
- Ты вот её оставил, где зимой будет спать? У тебя трое детей, все маленькие.
- Вот она и будет за ними присматривать. В Шиньшу пойдёт учиться, три километра, ничего.
-Нет!...
 Речь шла обо мне. Я расстроилась. Значит, я здесь не нужна, лишняя. Конечно, лишняя, шестой человек в семье. «Уйду, сегодня же уйду», - решила я. Тётя Фаина ушла доить корову, дети в доме спят, дядя - в правлении колхоза.
 Взяла свою сумку и ушла. Что в сумке, ещё не знаю. Вторую ночь не сплю. На небе ни облачка. Солнце ещё высоко. Его лучи просвечивают через зелень яблоневого сада. Трава мокрая, я вновь шагаю по утренней росе. Пыль тоже прибита росой, она вся в тёмных влажных комочках. В воздухе пахнет лопухами и яблоками. Сорвала с ветки два зелёных яблока, бросила в сумку. Мычание коров нарушает утреннюю тишину. Тётя Фаина выгоняет корову. Надо спешить. Бегу к дороге. Впереди хлебное поле, а там тропка. Шагать до машинной дороги пять километров. Почти бегу. Как будто кто-то гонится за мной. Завтра первое августа. Нина, Лида, Настя документы сдали в фельдшерско-акушерскую школу, завтра начинаются вступительные экзамены. Об этом мне сказала Галина Ивановна.
 Пять километров прошла быстро, села на травку у дерева, наконец-то открыла свою сумку - там мои документы - паспорт, свидетельство об образовании и двадцать пять рублей денег. Из вещей: пальто летнее-осеннее, шаль и больше ничего. На мне короткое ситцевое платье, нижнее бельё, белые носочки и полуботинки. Имея «сие богатство», встала, зашагала по широкой пыльной дороге. Сзади слышу гул машины, она догоняет меня. Обрадовалась. Не голосую, она останавливается сама.
- Куда едешь? В Морки?
- Не знаю. Можно в Морки.
- Как? Садись. Странная какая-то.
 Довёз парень-шофёр до районного центра Морков, высадил у крайнего дома.
 Иду куда глаза глядят. Остановилась у двухэтажного дома. Читаю: «Моркинское педагогическое училище», обрадовалась. Часов нет, определить время не могу. Двери педучилища закрыты, значит, ещё рано. Села на скамейку, наблюдаю. Мимо прошли две женщины, мужчина в очках, в тёмном костюме. Из сумки достала документы, держу в руке. Робко открываю дверь. «Куда же ушли женщины и мужчина? - думаю. - Где-то здесь они. Да вот двери». Попала в просторную комнату, где женщины перелистывали бумаги, чего- то считали, а мужчина стоял перед ними, о чём-то расспрашивал.
 Я поздоровалась, извинилась. Мужчина повернулся ко мне...
 Часто думаю над этим, как меня с двумя документами приняли в педучилище, как? Сейчас ни за что не примут. Написала заявление, автобиографию, показала паспорт. Мужчина, директор Моркинского педучилища, - Голубкин Пётр Сергеевич.
Всю свою жизнь благодарна этому замечательному человеку. Не чиновнику, не бюрократу. Больше бы таких людей на свете!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
 Время учёбы для меня - время выживания. Школу выживания, несколько её классов я прошла в детском доме. Он дал мне силу воли, упрямство. У Ожегова читаю: «Упрямство - это упрямое поведение, крайняя неуступчивость». Это качество помогло мне выжить, и ещё вокруг были добрые, прекрасные люди.
Завтра экзамен, пока общежития нет. Где расположиться? Иду по улице райцентра. Села на бревно напротив скромного домика. «Высокий забор, во дворе стог сена, где можно ночью укрыться», - размышляю я.
- Девочка, давно здесь сидишь, кого-то ждёшь? - спрашивает меня женщина.
- Машину жду, в сторону Шлани.
- Ой, все машины проехали. Темнеет. Заходи ко мне, сыновья в деревне.
 Тётя Анисья, простая женщина с добрым сердцем, приютила меня чуть ли не на месяц.
 Пол в доме некрашеный, я мыла его почти каждый день, для тёти Анисьи варила обед, ужин, который состоял из картошки, кусочка хлеба и несладкого чая из трав. На стене - часы-ходики, такие же, как у мамы в Шлани, только с кукушкой.
 Тётя Анисья работала на ферме, работала с раннего утра до позднего вечера. Приходила с работы усталая. Жили с ней дружно. Она одна, без мужа, воспитывает троих сыновей.
- Муж долго болел, недавно умер, трудно женщине без мужчины, - рассказывает Анисья, - получаю на детей пенсию, в колхозе платят мало. Пою телят молоком. То, что остаётся после них, несу домой. Делаю простоквашу. Жить-то надо.
 Мир не без добрых людей. Первого сентября ушла в общежитие, к Анисье приехали дети.
 Приближались холода, на зиму у меня никакой одежды. Анисья подарила мне тёплые чулки, старую шерстяную кофту, свои ботинки. Детдомовское пальто тонкое. Познакомилась с Ольгой Исаевой из Шор-Уньжи, тоже сирота, но есть родная сестра, муж её - фельдшер, а она медсестра. Оля учится на третьем курсе педучилища. Она для меня нашла фуфайку и подшитые валенки, главное тепло. На стипендию покупала хлеб, изредка - творог. В комнате общежития, как в детдоме, семнадцать человек, тесно. Каждый питается отдельно, я так не привыкла. Там, в детдоме, было всё общее. У них есть картошка, хлеб, мясо, творог, масло - всё привозят из дома. Каждую субботу идут домой, в общежитии я остаюсь одна. А летом уезжают домой на два месяца. После весенней сессии и я отправилась в сторону Шор-Уньжи, Шлань. Надо пройти сорок километров.
 Лстий по-прежнему работала в маслопроме в татарской деревне. В Шлань приезжала, но нечасто. На этот раз она как будто чувствовала мой приезд, она взяла выходной. Шумат учится на механизатора в Усаде, в Татарии.
- Шумат в Усаде учится полгода. В сильный мороз он пешком прошагал пятьдесят километров в одних тонких брюках и фуфайке. В такой холод как он шёл по снегу, бездорожью? - говорит Лстий. В доме Лстий по-прежнему бедно, жить в нём стало страшно, поэтому Лстий с сестрой переселились в баню. Баня большая, там поставили кровать и стол. Есть печка, можно варить еду.
- Денег нет, дом бы надо подправить, - рассказывает Лстий. - Сестру Элику жалко, она одна в доме-бане остаётся. В маслопроме ей работать тяжело, маленькая ещё.
- Давай корову с фермы возьму. И мне будет легче, иногда масла, творога дадите. Всё это я покупаю, стипендии не хватает. Вы согласны, если с фермы корову возьму? - спрашиваю я.
- Что люди скажут? Нам неудобно, - ответила Лстий.
- Завтра пойду к председателю.
 Утром я у председателя, у того, с которым дядя Арсентий судился из-за нашего сгоревшего дома, и ничего не добился.
- Иди к заведующему фермой Степану вот с этой бумагой, - сказал дядя Ведаска.
 Пока ходила к председателю, ждала, когда он меня примет, уже стало вечереть, пригнали в деревню скот. Колхозные коровы идут медленно, наклоняясь, срывая траву с земли. Пастух гонит стадо. Степан был на ферме, доярки, как ни странно, в белых халатах спешат к коровам. Которая же моя, наша? Её доила мама, доила бабушка.
- Дядя Степан, - обращаюсь я, протягиваю ему бумагу, записку от председателя колхоза, - я пришла за своей коровой. Вы мне дадите?
- Ты кто такая? Можно ли выдать тебе корову? Корова бодается. Доить умеешь? - болтает подвыпивший завфермой. - Сколько лет прошло, как твоя корова пришла сюда?
- Лет десять.
- Десять? Она уже старая или, может, умерла. А ты её помнишь?
- Помню.
- Иди за мной. Не справишься, больно хилая, маленькая. В детдоме-то плохо кормили? Куда тебе корову? Куда поведёшь?
 Подошли к стойлу. Однорогая корова жуёт кукурузу.
- Бери, уведи быстрее, а то всю кукурузу съест.
 Не знаю, с какой стороны к корове подойти, как подойти.
- Дядя Степан, пожалуйста, помогите, - прошу я, - пусть кто-нибудь поможет.
- Это тебе не детдом, - кричит Степан.
- Эй, Максим, иди сюда, помоги вот ей, уведи корову к Лстий. Что она сама-то не пришла?
 Максим спокойно вывел корову на двор, достал верёвку, привязал её к единственному рогу, повёл по деревне. Дорогой Максим сказал мне, что корова стара, молока даёт мало, она всегда была колхозной, она не наша. На другой день она не пошла вместе с деревенскими коровами, а убежала на ферму. Лстий неудобно, я снова иду за своей коровой. Утро. Степан стоит у крыльца с длиннющим кнутом.
- Ты что не смотришь за коровой? Она вон кукурузу ест, забери её!
 Степан взмахнул, громко щёлкнул кнутом, свистнул, ударил корову по спине...
 Я заплакала, не ожидала, что старый человек так будет издеваться надо мной, будет бить безвинное животное. Сквозь слёзы сказала, не выдержала, само собой вырвалось:
- Пусть ваши дети, ваши дети..., если они есть, увидят такое!..
 Оставила корову этому человеку, убежала. За всем этим наблюдал вчерашний Максим-скотник, пастух. Он помог мне увести корову.
 Через день я уехала из деревни. До начала учебного года устроилась на работу в пионерский лагерь. Лстий корову продала, купила телёнка, подправила дом, куда переселились из бани.
 Не было у меня ни зимних, ни летних каникул. Училась очно, работала, как говорят, без устали. Работала вместе с Лстий на маслопроме, строила дорогу, строила дом для преподавателей пединститута. В летнее время устраивалась на работу в пионерский лагерь, в детский дом. Экзамены сдавала экстерном, экономила время для работы, зарабатывала. Участвовала в научно-исследовательских экспедициях, организованных Марийским научно-исследовательским институтом. В зимнее время вместе с другими студентами выгружала вагоны, на носилках. Вёдрами таскала рис, другую крупу. Писала статьи в газету - получала гонорары. Так выживала. Рядом были верные друзья: Роза Шабрукова, Ольга Исаева, Лида Холкина, Ирина Куликова.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Без Розы Шабруковой я не окончила бы института. Сколько раз хотела перейти на заочное обучение? Моральную, а иногда и материальную помощь получала от Розы, настоящей и верной подруги, замечательного человека. Приезд мамы Розы, Зинаиды Фёдоровны, учителя математики, очень доброй женщины, и для меня был праздником. Всё с Розой делили пополам. Жили по принципу: «Моё - твоё, твоё - моё». Моего, конечно, было очень мало. Роза Шабрукова все пятнадцать лет училась только на от¬лично. Это - умнейший человек. Благодаря Розе, я за пять лет учёбы в пединституте подтянулась во всём: воспитала в себе усидчивость, силу воли, терпение, выдержку. В дипломе об окончании пединститута имею всего четыре оценки «хорошо», остальные - «отлично». Огромное спасибо подруге из Шлани Идрас (Ирина). Первые наручные часы в моей жизни подарок подруги из Шлани.
В пединституте я как член комитета комсомола была ответственной за шефский сектор, бывала в своём Вятском детском доме. Детдом без Марии Александровны, но воспитатели были те же. В детдоме я вновь встретилась с Диастиновым Гасимом приехавшим на побывку из рядов Советской Армии, служившим в Хабаровске, в авиации.
А вот Шумат, дорогой брат не выжил, не выдержал одиночества. трагически погиб. Сам принял трагическую смерть. Люди, которые с ним были рядом в предсмертные часы, не помогли, ушли, оставив его одного в отчаянии, - сенокосное время, своих дел пол¬но. Через несколько минут соседка выглянула в окно - увидела жуткую картину. Недолго думая, позвонила знакомой Марусе, после чего обе решили сообщить участковому милиционеру. Милиционер строго приказал:
- Ждите меня! Не трогайте!
Ждали участкового, долго ждали - у него были другие «неотложки», не спешил к Шумату. Соседи, односельчане окружили бочку с жертвой, стоят,ждут прибытия милиции час, два, три...
Как так можно? Прошло-то несколько минут, как соседка оставила Шумата одного. Никто не догадался. Что надо спешить, спасать человека.
Я в своей жизни спасла двоих: семнадцатилетнего парня Витю Пронина, брата моего ученика - девятиклассника и семилетнюю девочку Светлану, дочь моей учительницы русского языка в педучилище.
Это было ровно за год до смерти мамы. Такое же раннее весеннее утро. Пробуждалась природа, снег почти повсюду растаял. Перед окном растёт тополь. Все его ветки застроены гнёздами грачей. Грачи прилетели ещё в марте. Вот-вот должны появиться скворцы, занять уютные домики, которые повесил перед уходом на войну отец. Лучи восходящего солнца багрянцем разливаются на бревенчатой стене.
Мама проснулась раньше нас, успела испечь хлеб, разложила свежие, горячие караваи на столе, прикрыла чистым холщовым полотенцем.
- Можно к вам? Правда уже зашёл. Как вкусно пахнет! - закрывая за собой дверь, здороваясь с нами, говорит дядя Рашид из Верхнего Ура. Снял тюбетейку, погладил белые, как снег, волосы и бороду.
За чашкой чая дядя Рашид предсказал маме:
- Вот эта, которая сидит у окна, постарше, уедет очень далеко, будет учительницей, а та, поменьше, будет портнихой. Хорошо будет шить. Они будут счастливы. Ты за них не беспокойся. Твои дети увидят своего отца. Арслан жив, вернётся домой.
- Я нет, не увижу его. Мне всё хуже и хуже, болею.
- Тебе же нет и сорока? - спрашивает дядя Рашид.
- Вот недавно стукнуло тридцать девять.
Прошло много лет. Дядя Рашид кое-что из предсказанного угадал. Отец так и не вернулся с войны. Римма не портниха, но хорошо шьёт, вышивает, вяжет - одним словом, прекрасная рукодельница. В шестьдесят лет она непоседа, активистка во всех делах, вездесущая, работает. Следует правилу: «Жизнь - это движение».
Я уехала далеко - далеко. Уже более двадцати пяти лет живу в городе нефтяников. Нижневартовске. Приехала с семьёй сюда на три года, а осталась, как нам кажется, до конца жизни. Сибирская земля для нас стала второй родиной. Здесь пустили корни наши дети: сын Александр и дочь Светлана. Муж работал на месторождениях электромехаником. Я около сорока лет жизни посвятила школе, детям, воспитательной работе. Росла нравственно сама, помогала в этом детям: достойно переносить жизненные трудности, становиться, быть личностью, просто быть Человеком, чтобы каждый мог самому себе сказать: на этом стою и не могу иначе.
Жизнь прожить не поле перейти. Сотни, тысячи километров прошли мы, дети войны, по утренней росе, по дорогам Жизни.

Сентябрь 2004 года.


Рецензии
Роза, хороший рассказ! Босая девчонка по росе - это трогательно... И печальный рассказ...
Пожалуйста, а как http://proza.ru/2021/11/01/608 ?

Принц Андромеды   01.11.2021 12:51     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 22 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.