Не угодил

Прокл Хрустов-Ложин казался юношей ничем не примечательным. С ранних лет рос он мальчиком покорным и тихим. Дома слушался маму, в школе – учителей, в университете – преподавателей. Имя своё носил с молчаливым достоинством, как редкостную, хоть и немодную шляпу. А в двойной фамилии чудился ему белый шум собственного великого будущего.
Когда Прокла спрашивали, есть ли у него мечта, он замирал и, озаренный безымянным светом, отвечал:
– О да, да! Я мечтаю написать роман – роман, который обязательно понравится всем. Всем без исключения: молодым и старым, женщинам и мужчинам, людям добрым и озлобленным, учёным и едва освоившим грамоту.
– Неужели всем без исключения? – удивлялись любопытные.
– Да, всем до единого. Я хочу достичь совершенства стиля и слога, гармонии формы и содержания. Я готов отдать за это жизнь, – страстным шёпотом заканчивал он.
– Вы уже начали писать тот самый роман? – иногда следовал вопрос.
– Пока нет. Сейчас я набиваю руку на малых формах: знаете, зарисовки, путевые заметки, воспоминания… Не публиковался, нет. Но моё время наступит.
И собеседник с почтительным недоверием пожимал руку будущему литератору.

Однажды Прокл написал короткую новеллу и остался вполне доволен. «Вот вещица, которую не стыдно выставить на суд общественности», – подумал он. И разместил произведение на одном из многочисленных интернет-сайтов, указав электронный адрес для отзывов.
С тех пор жизнь автора превратилась в тяжкий труд.
«Рассказ неплох, – комментировал один читатель. – Но финал, на мой взгляд, слабоват».
И Прокл находил новый.
«Почему героев зовут именно так, а не иначе? Их имена ни о чём мне не говорят. Отыщите другие, чтобы подчеркнуть характеры», – требовал второй.
И Прокл листал святцы и словари, выдумывал звучные фамилии, и черты действующих лиц проступали резче.
«История не могла произойти в российских реалиях. Перенесите действие в другую страну, например, Китай», – советовал третий.
Прокл перерывал интернет, пропадал в библиотеке, выучил китайский язык. И снова переписывал произведение.
«В вашей новелле две основные идеи, и они противоречат друг другу. Сфокусируйтесь лучше на одной», – наставлял тысячный.
Прокл вычеркивал всё, что отдаленно напоминало двусмысленность. Переделывая текст, тему развивал вокруг одной идеи.
«Зачем вы всё переписали? – возмущался тысяча первый. – Ваша новелла лишилась острой жизненной парадоксальности!»
И Прокл искал компромисс между двумя вариантами.
Автору приходили гигабайты писем, и он с покорностью, достойной Сизифа, читал все. Угодить старался каждому. Единственному замечанию он не счёл нужным последовать.
«Фамилия у вас неблагозвучная. Как будто кости кому-то переламывают. Придумайте себе псевдоним».
Прокла это бестактное назидание оскорбило. Он не мог отнестись к собственным родителям неуважительно.
А отзывы сыпались и сыпались…

Седой старик сидел за компьютером и дрожащими, скрюченными от ревматизма пальцами совершенствовал свою новеллу. Ничего в этих строках не осталось от наивного юношеского вдохновения.
Проклу казалось, будто он почти достиг Абсолюта.
Внезапно он почувствовал себя плохо. Тело, давно скованное болью, качнулось. Стул визгливо скрипнул. Старик встал, с усилием сделал несколько шагов и рухнул на кровать.
Вернувшись в сознание, он открыл глаза. Комната была полна тумана. Вокруг кровати толпились призраки: юные и престарелые, женщины и мужчины – кто в дырявых фуфайках, кто в шапках академиков. Одни смотрели на него презрительно, другие – сочувственно.
Призраки настаивали:
– В третьей строке пятого абзаца вместо тире поставьте двоеточие.
– Новелла хороша, но действие лучше перенести в Арктику.
– Измените финал, не бывает в жизни таких финалов.
Прокл беспомощно кивал им всем.
Из толпы вышел один из туманных гостей, крутя ручку маленькой мельницы.
– Смените, наконец, имя! – крикнул он.
Из мельницы слышались жужжание и хруст. Звук нарастал и вскоре стал нестерпимым. Прокл понял: так перемалывают кости. Неужто это именно он – белый шум его жизни?
Старик закрыл глаза и еле слышно прохрипел:
– Вон!
Привидения растворились в тумане. Проскакала сквозь дымный лес амазонка на гордом коне.
У постели больного остался один-единственный юноша.
– Я мечтаю написать роман, – тихо заговорил он. – Роман, который понравится всем, всем до единого. Я готов трудиться сколько потребуется, чтобы достичь совершенства слога и стиля. Нет, я еще ничего не написал… Так, тренируюсь… Рассказы, зарисовки…
Старика вырвал из пучины бреда громкий звук: пришло новое сообщение.
Собрав остатки сил, Прокл поднялся, добрался до рабочего места и открыл письмо.
«Новелла неплоха, – прочёл он. – Но в ней нет ни капли индивидуальности».

Спустя три дня безымянного старика обнаружили соседи. Он лежал ниц, сжимая в скрюченных синих пальцах обломок клавиатуры.