Любовь графомана

Дорогой мой неизбывный читатель!
Я тебя люблю. Меня напутствовали в издательстве, мол, народ сейчас «хавает все», лишь бы подешевле и побольше в объеме печатных страниц. Я плохо тебя знаю, поскольку мало общаюсь с людьми, а все больше с исписанными листами бумаги для офисной техники, но полагаю, что ты меня ждешь и уже давно расчистил место на стеллаже для моих книг.

Конкретно людей я не люблю, зато нравится их описывать.
Водить дружбу с людьми у меня не получается – не хватает времени, поскольку я завсегда чего-нибудь или куда-нибудь пишу.
Например, регулярно пишу письма в Союз писателей региональных организаций Российской Федерации, чтобы мне подобрали район, соответствующий моим беллетристским возможностям. У меня есть плохо скрываемое намерение покрывать этот регион своими книгами и письменами.

К счастью, мой отец не был графом, иначе бы я родился где-нибудь в Сорренто или Париже, но друзья называют меня графоманом.
Графоманом сегодня быть непросто. Графоманами заслуженно называют почти всех советских писателей: Демьяна Бедного, Михаила Голодного, Максима Горького и прочих не бедных по тиражам писак. Графоманом чувствовал себя, наверное, титан человеческой мысли Лев Николаевич Толстой, который, будучи титулованным графом, написал всякой всячины более 90 томов.

Графоманство, я вам скажу, требует от человека бездумной усидчивости: иной раз в туалет недосуг отлучиться – так и терпишь, пока не дописана страница. Подобное состояние приходит от большого самолюбия и скромного таланта.
Тут главное – тяга к письму. Иногда пишешь-пишешь, а конца не видно.

Казалось бы, проще простого прикончить главного героя или героиню в самом начале сочинения, чтобы они не мучились под моим пером.
Но, как подумаешь, что книге конец и надо сочинять новый сюжет с неизвестным концом, - решаешь сохранить жизнь герою или героине хотя бы еще на 100 или 120 страниц до конца.

Мне особенно удаются сочинения на 120-150 страниц.
Последние 30 страниц, как правило, отдаются с превеликим трудом. Иногда обгрызешь не один десяток карандашей и писательских перьев, прежде чем оформишь «хеппи-енд» любовного романа или «блад-енд» триллера о чердачных привидениях.

Да, я еще, видимо, не заметил, что мне нравится мучить своих героев снами о вампирах и вурдалаках.
Все-таки, насколько можно понять, Николай Васильевич Гоголь сам боялся всей этой нечисти со свиными рылами, и поэтому его «Вечера на хуторе близ Диканьки» такие короткие и благостные.

Нет, в моих сочинениях вампиры и вурдалаки пьют кровь моих героев стаканами и кружками до полного посинения. Я люблю крайности: или любовь в постели или поножовщина на панели, все должно быть как в уголовной хронике.
Уж, если у меня по сюжету жена решает убить мужа, то она тюкает его охотничьим топориком 27 раз и все в разные места.
Этот мой триллер кончается тем, что герой остается в живых, а героиню, разбухшую телом от жестокости к мужу, вампиры уносят с собой через оконную форточку, причем частями.

Писать меня тянет, о чем угодно или кому неугодно: о любви, о дружбе, о размере гонорара за неизданные сочинения.
Но любовь – потребительское чувство: хочу – не хочу, любит – не любит. Помните? … а то и к черту пошлет!
То ли дело дружба – состояние альтруистическое.
Дружба она либо есть, либо ее нет. Нельзя дружить много или мало.

Когда же человек влюблен, ему подавай… тело, душу, кофе в постель.
Любить можно людей, животных, предметы обихода, например садовые скамейки.
Чего греха таить, я люблю отдыхать на скамейке. Конечно, сама по себе она не светит и не греет, как любовь к моей жене Марье Ивановне.

Но если после разгона жены к ней подойти в саду или в парке с подушкой, одеялом и простынею, то удовольствие до утра обеспечено.
Правда, накануне до вечера она может оказаться занятой влюбленной парочкой, которых тянет друг к другу так, словно отдельные места у них медом намазаны, и в таком состоянии они могут быть опасны для окружающих, по крайней мере, мужская половина пары, но… мне своя жизнь очень дорога – я еще так много должен написать.

В итоге с вечера скамейка может оказаться неприбранной, а то и замызганной, но  тут уже ничего не поделаешь. Любишь, как говорится, блаженствовать, полюбишь и скамейку приводить в порядок.
Сама подладиться она, ведь, не может: вынесенную из дома постель надо расправлять, ножки раздвигать, спинку выпрямлять.
Суетное дело любить. Дружить, оно определенно проще.
Дружить можно с людьми, животными. Помните? - женщина и собака лучшие друзья человека.

Но, если каждая собака или лошадь способна быть верной, то о любой женщине этого не скажешь.
Мне с друзьями также не везет – у меня не хватает на них ни времени, ни терпения.
Мне сподручнее дружить с предметами. Так, в друзьях у меня водятся фонарные столбы: они светят и греют, а по пьяной лавочке могут и поддержать.
Так, что мой читатель, путешествуя по этой жизни, следует обзавестись любимой скамейкой и дружеским фонарным столбом.

На скамейке можно оттянуться, у столба можно помочиться.
Хорошо быть кисою, / Хорошо – собакою,
Где хочу пописаю, Где хочу п-ю. – Не вспомнили классика? Ну и не надо - сам забыл, кому принадлежат эти выдающиеся графоманские стихи.

Стихи писать я не люблю. Меня бесят неуловимые рифмы. Мне проще писать прозу белыми стихами. Правда, чем отличается белый стих от черного юмора, я пока еще не разобрался.
А вообще, хорошо жить на белом свете, когда тебе не мешают заниматься любимым делом.

Одно плохо, безыскусное писание не кормит графоманов. А жена требует за все плату. Она это называет зарплатой.
- А где, - говорит, - пройдоха ты мой неописанный, моя зарплата? Нету? Ну, иди гуляй на сторону. Дашь зарплату полюблю в течение следующего месяца.
И так каждый месяц: она без моей зарплаты, я без ее любви.

Жена у меня работает поваром в ресторане.
Хорошо, что она еще кормит меня и детей.
По возвращении ее голос звучит для меня как музыка:
- Недотепы, ваша кормилица пришла, недоедки принесла.
Я тут же бросаю свою писанину и иду первым мыть руки. С грязными руками она за стол не пускает ни меня, ни детей – сына Колю и дочку Полю.

Если жена задерживается на работе, мы с Колей и Полей сидим на кухне и ждем, когда она принесет нам что-нибудь поесть и попить.
Живем мы небогато. Как только жена уходит из дома, а дети идут в школу, я опять сажусь писать. Жену это сильно раздражает – но деваться ей некуда – мы живем в двухкомнатной квартире на пятом этаже хрущевки. В отместку, уходя на работу, она со мной даже не прощается. Видимо, знает, что я из дома никуда не уйду, и никакой трагедии со мной в бесноватом городе случиться просто не может по определению.

Жена у меня брюнетка. Наблюдая за ней, наделал себе в блокнот кучу замечаний.
Когда она резво вскакивает с койки и запахивает на груди свой халат, складывается впечатление, что брюнетки любят эпизодически и корыстно. Если бы я был богат, она бы, видимо, любила искренне и много.
Слава богу, что я почти беден, и брюнетки не досаждают просьбами часто их любить.
Находясь за женой, я намерен сочинить беллетристический опус о брюнетках вообще.

Следующее, второе, мое сочинение будет о блондинках.
Третье - о шатенках.
Четвертое - о мулатках.
Пятое - об африканках.
Шестое - о североамериканских индеянках.
Седьмое же - о южно-азиатских индианках.

После того, как соберется полный комплект разнолюбивых женщин, пренепременно сделаю общее введение и одно послесловие и отправлю контрольный экземпляр в Организацию Объединенных Наций.
Очевидно, им ничего не останется сделать, как учредить новую премию писателям-феминолюбам, и, естественно, первым лауреатом стану я.

Единственная проблема, которую я пока не знаю, как преодолеть, – это то, что я пишу на русском языке, который в мире мало кто знает и который мало кому интересен. По крайней мере, лично я другими языками, кроме болгарского, не владею, и это меня не прибедняет.
Подозреваю, что мне придется перевести мой капитальный труд на болгарский язык, а уже мои славянские друзья-графоманы переведут весь многотомный опус на английский язык.

И тогда уже ЮНЕСКО точно не сможет уклониться от великой исторической миссии оценить по достоинству мой графоманский труд номинированного писателя-феминолюба.
Вот тут уже непременно я стану богатым, меня начнут печатать нарасхват все издательства.
Не зря же говорится: за труд твой воздастся сторицей.

Только бы не состариться раньше времени, когда, как из рога изобилия, на меня посыпятся премии, призы, гонорары и денежные воздаяния от друзей и поклонников графомана.